В КОТОРОЙ ВИДНО, КАК КОРОЛЬ ЗЕМЛЕДЕЛЬЦЕВ ПО-КОРОЛЕВСКИ ВЕРШИТ СУД
Действительно, у него есть о чем беспокоиться, помимо домашних неурядиц. Ведь на последнем собрании Ассоциации земледельцев этот мерзавец Зе Ботто имел наглость устроить словесный фейерверк в честь индустриализации страны, приводя в пример малые нации, вес которых, говорил он, давал себя чувствовать в экономике Европы. Он обратился к собранию с заявлением, одобренным определенной группой финансистов, которые рекламировали чудеса акционерного общества, под сенью которого они, в общем-то, наполняли свои несгораемые шкафы звонкой монетой, ибо некоторые из таких обществ действительно обеспечили два процента дохода при эмиссии ценных бумаг, учитываемых банками. В перерыве Диого Релвас не удержался и зло бросил Зе Ботто: «А вы, сеньор Жозе Ботто, оказывается, знаете, где находится Европа?» Онемевший было мерзавец спустя минуту заговорил: «Да, после того как солнце сядет, мне это становится известным».
Надо было видеть, как у выхода из вестибюля, который заполнили земледельцы и журналисты, Диого Релвас схватил его за лацканы куртки, тряхнул как следует и швырнул на швейцара, чтобы это дерьмо не покалечилось, но за выходку поплатилось. Тут Бараона выступил посредником, попросив Диого Релваса быть сдержанным, тогда как куда проще было бы вынудить Ботто оставить зал, едва тот принялся восхвалять индустрию. И несмотря на поддержку собравшихся ему, Диого Релвасу, который напомнил, что вопросы, связанные с индустрией, должны быть рассматриваемы в их собственной Ассоциации промышленников, это ничтожество Бараона попросил тишины, сказав, что «в такой тяжелый час разум должен быть на службе у нации». И все те, кто только что поддерживал Диого Релваса, принялись без стыда и совести, не понимая того, что слышали и делали, аплодировать Бараоне. Какой-то проходимец со слезами в голосе говорил о родине, а все остальные считали, что от них ждут проявления патриотизма, конечно дутого, если спешили тут же его выразить, и чем? Криками, хотя на каждом шагу родину-то и предавали.
Да, он жил в царстве демагогии и эго была голая и неприкрытая истина. Даже король — к счастью, он, Релвас, отказался принять предложенный им титул — не нашел ничего лучшего, как высказаться против вооруженных уличных столкновений в Порто, возникших в связи (или без связи) с несостоявшимся похищением дочери бразильского консула. Этим несостоявшимся похищением и решила воспользоваться республиканская каналья, чтобы выйти на улицы Лиссабона и других городов, — так вот, даже король сказал: «Будучи либеральным по традиции, воспитанию и собственному убеждению, я порекомендую правительству принять необходимые меры предосторожности для поддержания общественных свобод», и так далее, и тому подобное. Потом все они наплачутся. Все эти политические хитросплетения начинали утомлять Релваса. А. ведь между тем' земледельцы, единственно прочная и честная сила страны, по-настоящему не понимали опасностей, которые навязывал им строй, и позволяли запутать себя в паутине, сотканной коммерсантами, промышленниками и бесстыжими ничтожными обывателями. Неужели разгул анархии в стране мог им быть на руку? Нет!
— Слепые и поводыри слепых, Мигел. Грядут горькие времена… А я от всего этого начинаю уставать.
И приказал запрячь пару в одну из открытых колясок, намереваясь отправиться в имение «Благо божье», чтобы показать живущим там крестьянам, кто истинный хозяин земель, хотя Релвас и не получал с них даже пяти рейсов. Однако до него дошли кое-какие слухи и жалобы на недород, и он хотел все, что там происходило, увидеть собственными глазами. Увидеть и воздать должное каждому по справедливости.
Место кучера он уступил сыну, передав ему поводья, и они, сидя рядом на облучке, принялись обсуждать события последних дней. Лошади шли шагом.
— И все это нарушает покой португальских семей. Газеты заняты пустой болтовней, можешь мне поверить. И в основном о том, что происходит в мире… На страницах газет находит отклик только плохое.
— Это неизбежно.
— А идите вы… со своей неизбежностью… Неизбежность — это мы, мы сами создаем эту неизбежность, и сами о ней говорим. С нашей инертностью…
Он почувствовал горький вкус во рту. Смачно выплюнул сигарету и принялся поглаживать бороду и усы. Одна крестьянская семья, сидевшая в тени оливкового дерева, поднялась, чтобы приветствовать его. Без единого слова, точно решил щадить голосовые связки, Диого Релвас приложил палец к полям шляпы.
— Все это нарушает мирную жизнь людей…
Эту фразу он повторил четыре или пять раз за поездку. Но понял, что произносил ее с горечью. И решил исправить положение.
— Вы считаете, что я, как медь, покрываюсь зеленью… или ржавчиной, что еще хуже. Ошибаетесь. Морщины и седые волосы не в счет.
То было высокомерие. И только высокомерие, как бы он ни бахвалился. Он страдал. Но страдал не от прожитых лет, а от того, что видел и с чем согласен не был, будь то в сельском хозяйстве, конторе или дома. Да, даже у себя дома.
— Милан написала мне относительно Руя Диого. С намеками.
— Она всегда на что-нибудь намекает…
— Это от вдовства.
Мигел Жоан улыбнулся. Землевладелец предпочел не спрашивать, чему он улыбается.
— Она говорит, что и ты крутился вокруг англичанки…
— Я?! — Мигел Жоан пожал плечами и стегнул лошадей.
— Сразу видно, что ты из рода Араужо, ветрогон. Хотел бы знать об англичанке…
Диого Релвас положил левую руку на спинку сиденья и обмотал один из пальцев правой руки золотой цепочкой. Это означало, что беседа обещала быть долгой. Ведь он предпринял это долгое путешествие скорее из-за назревшего разговора с сыном — разговора, который здесь, где каждый сидит на месте и вынужден слушать говорящего, вроде бы возник случайно, а вовсе не был подготовлен заранее.
— Это, мой мальчик, знаю и я. Тот, у кого жена беременна, всегда ищет ей замену. Пожалуй, о женщинах я с тобой говорю впервые… Да и знаю это не только я, все видели, что ты ходил за ней как привороженный, едва она здесь появилась…
— Она была в новинку…
— Хорошо, пусть так, была в новинку. Но теперь то, что было раньше в новинку, забрало тебя как следует. И опять я тебя понимаю. Так договорились бы с ней и встречались бы в Лиссабоне. Все как должно. Если она не хотела — имей терпение! — соблазнил бы ее деньгами, деньги — аргумент немаловажный, а нет — так всему конец. Но вот играть роль шута на глазах у всех было недопустимо.
Нотация отца разозлила Мигела Жоана. Он никак не мог понять, что из только что сказанного вызвано авантюрой не оправдавшего доверия Руя Диого, а что касалось его, только его, и вынудило отца на разговор.
«Карлик— вот кого надо было припугнуть как следует! -думал Диого Релвас. — Это точно. А все же теперь Жоакин Таранта всю жизнь будет помнить вчерашний нагоняй, который я ему дал. И ослепнуть мне, если я не исполню обещанного». А пообещал Релвас вот что: «Знай, Таранта, что в следующий раз я прикажу тебя привязать к хвосту жеребца-производителя и огреть его хлыстом, чтобы гот отделал тебя как следует, таща за собой… Кончится и твоя жизнь, и твоя поэзия…» Карлик выл, как пес. «Я не виноват, не виноват. У слуги нет ни глаз, ни ушей…»
С этого дня у него будут и глаза и уши. Как Диого сказал, так и сделает.
— Однако как бы там ни было, но сестра твоя может писать мне письма, какие ей заблагорассудится… А вот ноги ее отпрыска-ветрогона с голубыми глазами Араужо больше в моем имении не будет. Релвасы не свиньи: они не едят из одного корыта… И это то, что меня смущает, когда я думаю о тебе.
— У меня с этой женщиной ничего не было. Даю вам свое честное слово. Наше слово!…
Диого Релвас удовлетворенно кивнул головой. Они уже были около имения «Благо божье», о чем напомнила им появившаяся дубовая роща, и землевладелец приказал остановить коляску в ее тени. От рощи Диого Релвас собирался, поменявшись местами с Мигелом Жоаном, править лошадьми сам.
— Очень меня волнует болезнь твоей младшей сестры…
— Меня тоже, отец. Похоже, ничего хорошего ждать не приходится.
— Это почему же? — спросил встревоженный землевладелец. — Тебе что-нибудь известно?!
— Нет, ничего. Я ничего не знаю… Но такая странная перемена…
— Мы должны выдать ее замуж.
— Если бы она хотела… Простите мне мою откровенность, но ведь мы говорим как мужчина с мужчиной. Вы очень ее баловали, а теперь не так-то просто с ней совладать.
Землевладелец нахмурился. Вернувшись из-за кустов, он сел на облучок. И, задумавшись, принялся пощелкивать хлыстом, дважды стегнув лошадей, которые тут же, почувствовав вожжи в хозяйской руке, пошли мелкой рысцой.
— Я сам найду ей жениха, и посмотрим, способна ли она противиться моей воле. Ей известно, что рука у меня твердая. А для тех, кто злоупотребляет, для тех, кто не понимает по-хорошему, еще тверже. Я во всем с ней соглашался — это правда. И виноваты вы, вы ее не любили. Я говорю так откровенно впервые. Разве это не так?
— Обычные детские ссоры… Но все прошло.
— Не совсем…
— Что касается меня, то я считаю так… Конечно, я никогда не принимал ее за подругу Изабел, хотя она накануне рождения племянника, следует сказать правду, проводила у постели Изабел дни и ночи.
— Пожалуй, роды Изабел и заставили Марию до Пилар встать с постели.
— Я даже пригласил ее в крестные… Голос землевладельца потеплел:
— Парень что надо, крепыш. Орет как следует, значит, легкие хорошие. Как думаешь его назвать?
— Диого Луис… что скажете?
— Хорошее имя…
Диого Релвас напустил на себя безразличие, хотя на самом деле был горд тем, что все его внуки мужского пола наследовали его имя и его фамилию. Было бы хорошо, если бы они наследовали и его жизненную хватку.
Из— за колдобин на дороге лошади опять пошли шагом. Показались первые дома арендаторов «Блага божьего». Правильно говорил Моитинья, что груд человека кормит… Ведь кто знал раньше эту степь, поросшую чертополохом и с трудом пробивающимся дроком, решил бы, увидев ее сейчас, что сбился с дороги. Голод живущего здесь народа сотворил чудо. Подлинное чудо. И чудо это должно было иметь имя, на что творцы его и испрашивали в свое время хозяйского согласия. «Так как вы думаете назвать эту землю?» -спросил он тогда теперь уже умершего Мира Вельо. «Да мы тут вот, это самое… все мерекаем… И вроде после всех споров решили „Рука человека“… Мне нравилось, когда так называли Тежо, ведь благодаря Тежо, в общем-то, все мы здесь оказались. Но все считают, что Тежо далеко и теперь так можно назвать эту землю. Другие настаивают на „Благе божьем“, говорят, так лучше… Слово за вами, хозяин, а то так и до драки дойти можно». Диого Релвас смотрел на них, молча стоящих с непокрытыми головами и ждущих его решения. И все-таки один, такой маленький, коренастый, не удержался и сказал им самим придуманное название: «Цветок степи» — имя что надо!» — «Это для таверны, — ответил Релвас добродушно. — „Благо божье“, мне кажется, лучше. Пожалуй, лучше».
С того самого дня так эти земли и зовутся, хотя кое-кто и называет их «Рука человека». Вот так сосуществуя, эти два названия дополняют одно другое. Что такое человек без бога? Ничего. Но и бог без человека тоже не слишком многое. И тот и другой — деревья одного корня.
Привлеченные шумом запряженной лошадьми коляски, подъезжавшей со стороны степи «Мертвых лошадей», деревенские мальчишки весело, наперегонки бросились ей навстречу, оглушая криками и махая руками. Следом за ними на дорогу высыпали всполошившиеся женщины, одна из которых, узнав землевладельца, тут же воздела руки к небу и запричитала:
— Да восславится имя твое, господь! Да восславится! И во благо «Благу божьему» привел ты к нам сеньора Диого Релваса!
После того как здесь была найдена вода — она стоила жизни пятерым и семерым — увечий, — степь покрылась фруктовыми деревьями, богатыми огородами, полями пшеницы и кукурузы, конечно при поливе, не зря крестьяне поклялись здесь, под большим дубом, способным дать тень целому батальону, что уйдут отсюда только в том случае, если земля разверзнется. Теперь здесь стояли побеленные глиняные дома, некоторые даже с дымоходными трубами.
Мигел Жоан вел счет всему, что видел. Здесь, на землях степи «Мертвых лошадей», которые его прадед отхватил у монастыря за бесценок и скорее из-за пробкового дуба, чем из-за самой земли, — он был впервые.
— И как только эта земля позволяет развести здесь фруктовый сад? — тихо сказал он отцу.
— Эта земля позволяет развести здесь все, что хотят эти люди… Здесь все — дело их рук. Все, что здесь есть, — все результат их труда. Сама земля…
По выражению отцовского лица Мигел Жоан понял, что лучше не высказывать своих мыслей.
Совсем скоро коляску окружило более двухсот человек, от всей души предлагавших землевладельцу плоды своего труда: мед, дыни и даже сушеный мускатный инжир, что было невероятным деликатесом для такой недоброй земли, теперь, правда, уже покоренной и забывшей свою злобу. Им подали воду.
— Свежая, одно удовольствие, сеньор Диого Релвас! Похоже, барчуку понравилась.
Уступив просьбам, Диого Релвас и Мигел Жоан спрыгнули с облучка и пошли по деревне пешком. Каждый хотел затащить их к себе в дом, попотчевать хлебом и овечьим сыром, а некоторые, оставшись при лошадях и отведя их в тень и задав им корма, пользовались возможностью наполнить коляску всем, чем только можно. Потом все во главе с землевладельцем направились на сходку крестьян, которая по традиции происходила под сенью раскидистого дуба, издавна избранного для таких торжественных случаев. Диого Релвасу и Мигелу Жоану предложили сесть на дубовые скамьи. Один крестьянин скромно заметил:
— В нашем хозяйстве эти скамьи были первые. Первая роскошь. И потому-то… Пусть хозяин простит нам эту бедность… Бедные, но честные.
Спорный вопрос касался воды. Сафранарио, на земле которого после дележа оказался один из колодцев, настаивал на безраздельном владении водой, во всяком случае — пока это ему будет необходимо. Возникшие благодаря подстрекательствам споры довели до драк: у одного была разбита голова, у другого сломана рука, так что можно было ожидать и чего похуже. Землевладелец же оставлял за собой право и обязанность призвать их к порядку, так как не хотел видеть своих старых друзей в постоянных стычках друг с другом.
И он высказал желание поговорить с виновником. Неприятное лицо отделившегося от толпы человека было бесформенным и дряблым. Оно не понравилось Релвасу и из-за глаз. Диого Релвас не любил людей, которые смотрели ему в глаза только тогда, когда он того требовал.
— Правда ли то, что мне здесь рассказали?
— Более или менее…
— Тогда расскажи то, что исказили.
Виновник не открывал рта, хотя жена все время подталкивала его локтем. Толпа доверительно обменивалась мнениями, чуть слышно шумела.
— Я просил Сафранарио высказаться. Ну, так ты будешь говорить?!
Крестьянин заставил себя сделать два маленьких шага вперед. Одной рукой он мял рубашку, другую прятал в кармане тиковых штанов. Он казался отсутствующим.
— Они не сказали… что вода… на моей земле.
— Ты явно плохо слушал.
— Ну, если они это сказали… вода моя.
— Наша, — поправила его жена.
— Вот ты, — заметил Диого Релвас, указывая на крестьянку, — говоришь верно: вода ваша, ваша общая.
— Это неверно! — крикнул Сафранарио.
«Пусти козу в огород…» — подумал землевладелец Алдебарана, поднимаясь со скамьи и идя на Сафранарио.
— Я не расслышал, что ты сказал…
Только сейчас Сафранарио посмотрел в глаза землевладельцу и повторил:
— Это неверно.
Диого Релвас протянул руку и дернул его за рубашку. Тут же несколько человек вышли вперед, чтобы быть в его распоряжении. Но он отстранил их.
— Скажи твоей жене, чтобы она нашла в доме документ, в котором значится, что эта земля — твоя… Да-да, бумагу или что-нибудь, что подтверждало бы сказанные тобой слова.
Сраженный доводом Релваса, Сафранарио снопа опустил голову, но тут же возразил:
— Хозяин же дал нам всем землю…
— Одолжил…
— Ну так этот кусок достался моей семье. Я себя на ней убиваю трудом…
— Но колодец рыли все. Вода — общая… — И обернувшись к тем, кто его сопровождал: — А как обстоит дело с другими колодцами?
— Каждая семья пользуется колодцем около часа в день…
— Это вроде ничего. Порядок. Только те, кто живет рядом с колодцем, должны пользоваться на пять минут меньше, чем те, кто живет далеко. Десять минут им нужно накинуть, ведь им нести дальше и вода по дороге расплескивается. Вот так-то. И вы уже догадываетесь, что я сейчас вам скажу: виновник должен оставить землю, прихватив с собой разве что дорожную пыль, больше ничего.
Он дернул Сафранарио за рубашку.
— С тобой же у меня будет разговор особый. За то удовольствие, с каким ты мне сегодня ответствовал, ты сегодня же должен покинуть эти края. Не хорохорься. В моем возрасте подобные тебе бычки меня не пугают. Выроешь новый колодец, и один, и гам, где тебе укажут. Этот указал тебе Мира. Через шесть месяцев приеду испить из него водицы. Если не согласен, сегодня же вон отсюда.
Жена Сафранарио принялась рыдать, как тридцать плакальщиц.
— Все сказано, все. Веди жену домой и всыпь ей ремнем как следует, чтобы знала, когда надо реветь, а то она не знает. И будьте разумны!
Диого Релвас послал Мигела за коляской, а сам снова сел на дубовую скамью.
— Следите за ним. Он мне не кажется доброй овцой. Но и не злите его… И не заставляйте меня наведываться к вам по подобным делам. Так будет лучше для всех!
И как только сел на облучок, тут же пустил лошадей галопом, вынудив бросившуюся был,» вслед ребятню отстать.
— Если когда-нибудь на заливных землях мы будем испытывать недостаток в рабочей силе, надо иметь в виду этих людей. Хороший резерв рабочих рук.