В КОТОРОЙ РАССКАЗЫВАЕТСЯ О ЦАРСТВЕ АНАРХИИ
— Убили короля и принца…
Мигел Жоан с досадой повернулся, но продолжал говорить садовнику, что хочет привести в порядок самшитовую аллею. В глубине ее, он заранее это обдумал, прямо напротив фонтана-раковины из желтого фаянса с разбросанными по ней красными и лиловыми цветами, будет сделана большая птица, так сантиметров шестьдесят в высоту, с клювом, обращенным к воде, и чуть приподнятыми крыльями, точно, утолив жажду, птица собирается улететь. Это будет очень изящная, очень красивая вещь, обещал ему садовник, в знак уважения снявший берет, как только появился Диого Релвас. Кивком почти лысой головы он указал Мигелу Жоану на старого хозяина, явно обеспокоенного и зло чертящего носком сапога по почерневшему от дождей песку.
— Вы меня слышали, Мигел Жоан? — спросил землевладелец.
— Будьте добры подождать, я сейчас иду.
И он продолжал объяснять садовнику, с какой стороны клумбы должны быть посажены красные гвоздики, с какой — белые розы, а в центре наоборот: белые розы около красных гвоздик, а красные гвоздики около белых роз. И больше никаких цветов, только розы и гвоздики.
Диого Релвас отметил не только дерзкое поведение сына, но и его пренебрежение к только что услышанной новости. Ужасающей новости! Особенно печальной примете времени! Диого Релвасу казалось, что нужно действовать, действовать как можно скорее, поднять на ноги всех, кто против царства анархии. А она-вот вам, пожалуйста, здесь, агрессивная, наглая, с убийствами запросто, при свете дня, точно это охота на зверей. Ну чего еще не хватает, чтобы люди уразумели, что им и их состояниям грозит смертельная опасность? Если возможно было прийти к тому, к чему пришли, то ко всем чертям всех сомневающихся! Всех, кто не с нами, всех, кто против нас, надо давить. Никаких уступок! Уступки уже завели нас бог знает куда.
Последние годы он жил в стороне от всего итого, он целиком был занят своими личными бедами, а вот теперь на него обрушились зги неожиданные и ужасные события: убили короля и принца. Он все еще видел их перед собой, видел то утро, когда они прибыли к нему с визитом, слышал голос его величества, ему никогда не забыть теплый, дружеский тон короля, который отрицал то, что он, Релизе, предвидел; к несчастью, это случилось, Релвас как раз того и боялся, грустно, грустно, что он не приложил усилий, чтобы к его словам король прислушался. Выходит, и он среди виновных.
Ожидая Мигели Жоана, Диого Релвас вошел в гостиную, когда из внутренних комнат послышались щебечущие голоса двух его внучат. Так вот для них — это точно, — для них жизнь утратит смысл, если не будут приняты нужные меры. А отец развлекается, давая приказы садовнику, как будто (лучившееся его не касается. Вот эта безответственность Мигели Жоана всегда и выводила его из себя!
Диого Релвас направился к стеклянной двери, собираясь снова позвать Мигела Жоана, но столкнулся с ним в дверях. Мигел Жоан старательно вытирал ноги, в то время как Диого Релвас взирал на него с неприязнью.
— Я счел нужным попросить вас уделить мне несколько минут внимания. Вам не передали?
— Передали, но я… не мог поверить, что вы… Я предположил, что слуга ошибся.
Землевладелец, кивая в такт его словам, думал: «Что скажут обо мне, если я тебе разобью морду! И сейчас же… Не произнося больше не единого слова».
Так вот, вы, Мигел Жоан, ошиблись, а не слуга, вы ошиблись еще раз в своей жизни.
— Виноват…
Враждебность молчания стала явной.
— Я считал, что в такое время… Вы знаете, что убили короля и принца?
— Знаю. Это случилось, когда они возвращались из Вилы-Висозы… В них стреляли.
— Какие же вы приняли меры для охраны своего дома?
— Никаких! — ответил Мигел с той же холодностью. Диого Релваса ответ взбесил. Это уже слишком, он не чувствует даже отцовского настроения, которое вынудило приехать сюда, чтобы побеседовать с сыном.
— Не говорите мне, Мигел Жоан, что вы душевнобольной. И не смотрите на меня такими глазами. Хотя вы и сумасшедший, явно сумасшедший. Это единственное разумное объяснение, какое я могу дать…
— Возможно… Кто тебя сюда приглашал?
Диого Релвас размахивал руками, не в силах сдержать овладевшую им ярость.
— Не говорите «возможно». А признайте себя помешанным.
— Вот теперь мне понятно, почему вы лишили меня всех прав. Благодарю за объяснение, — согласился * Мигел Жоан с нарочитой учтивостью.
— Не усложняйте, Мигел, не усложняйте. Прошу вас во имя любви к богу, не вынуждайте меня переменить намерение, приведшее меня к вам.
Было бы лучше, если бы он держался спокойнее. У него опять возникло желание убедить сына разумными доводами — это большее, на что Диого Релвас был способен, ведь еще минута — и он поддастся эмоциям и тогда уж не ручается за последствия. Диого Релвас все время смотрел на стоящий на столе хрустальный кувшин, который ему так хотелось хватить об пол и увидеть, как он разлетится на мелкие кусочки. Может, тогда сын поймет, что должен переменить свой тон. Ведь Диого Релвас или был подчеркнуто вежлив, или подчеркнуто груб, либо — либо, он не умел себя вести иначе. И сын это знал. Да и все это знали. Так зачем же вызывать на грубость? Какую физиономию скроит Мигел Жоан, если он без обиняков скажет, что доверил внуку ведение дел в хозяйстве Релвасов только потому, что не считает сына сведущим в подобном деле? Что, этого тот добивается?!
Диого Релвас приехал сюда совсем не для того, чтобы усугубить уже имеющиеся между ними разногласия. Он приехал, вернее, его привела сюда предусмотрительность — дальний прицел или, возможно, желание установить разумные отношения.
Он повторил приблизительно то же, что говорил в тот день, когда Мигел и Андраде — отец его вдовой невестки — приезжали к нему относительно семейной кооперации, которую хотел создать Релвас. Делал он это явно нарочно и не смотрел в лицо сына.
— Вы, Мигел Жоан, меряете всех своей меркой. Я лично никогда не хотел вас ни унизить, ни обойти. Я хозяин дома — моего дома, имейте это в виду, и еще: запомните — все решаю я один, только один. Руй Диого без меня шагу не делает. И так будет до моей смерти. Каждую бумагу он будет подписывать у меня. Однако все это завтра же может перейти в ваши руки, Мигел Жоан, если другие члены семьи сочтут вас наиболее способным для такого дела. Так что все зависит от вас. Я счел уместным дать хозяйничать Рую Диого потому, что он самый взрослый из моих внуков, и для того, чтобы все оценили мое стремление дать власть в руки молодым, которые представляют будущее. Разве это непонятно? Но меня не захотел понять тот, кому следовало бы понять в первую очередь… Терпение! Говорю вам это с горечью и уверяю вас в своей решимости не менять то, что кажется мне хорошим. В этом я был, есть и буду непреклонным.
Да, он шел на соглашение, да, он шел на уступки, придумывая объяснения, которые казались бы правильными, не являясь таковыми. Он начал заботиться о внешней стороне разговора, да, и он стал играть в подобные игры. Это был факт.
— И я считаю, что, несмотря на го что у вас было важное дело, пусть важное, вы не должны были отнестись невнимательно к моему появлению. Ведь я, я к вам приехал, Мигел Жоан, я, ваш отец. И чего такого особенного я хотел от вас, в конце-то концов? Не так уж и много! Обсудить, с вами известие, и довольно прискорбное, и вместе с вами подумать о тех мерах предосторожности, которые следует принять во избежание непредвиденных действий республиканской канальи. И опять же: я пришел к вам… Это означает, что я превыше всего ставлю интересы нашего дома.
Он помолчал. Взял хрустальный кувшин в руки и сделал вид, что заинтересовался игрой его граней.
— Я приказал запереть ворота… Это — то элементарное, что надлежит сделать. У вас есть пистолет?
— Пистолет и четыре полных обоймы, — ответил Мигел Жоан, не поднимая головы.
— Поднимите голову… Вы же знаете, что я люблю видеть лицо того, с кем разговариваю. Чтоб все как есть, начистоту!
— Это не так просто…
— Что вы хотите этим сказать?
— Что не так просто забыть, как вы меня оскорбили в присутствии слуг, именно в присутствии слуг. Все остальное значения не имеет! Я ведь женат, и я отец троих детей. А вы, сеньор, обращаетесь со мной, будто я, ну… Диого Луис…
— Говорите дальше! Что вы еще желаете мне сказать?! Пользуйтесь случаем, выкладывайте.
— Я сказал все.
— Не много.
— Достаточно.
Диого Релвас поставил кувшин на бюро, когда услышал голос внука, отдающего распоряжение кучеру запрягать лошадей. Твердость в его голосе пришлась по душе землевладельцу. И он с удовольствием отметил, что твердость эту внук унаследовал от него, Релваса, хотя его порывистость явно была свойственна крови рода Перейра. Но твердость, твердость — от деда с материнской стороны. Да, он умеет приказывать. Так ведь это его внук, разве н-нет? — заметил землевладелец сам себе. Мигел Жоан истолковал его улыбку по-своему и стал слушать отца несколько по-иному, спокойнее.
К согласию они пришли легко: слуги, пользующиеся большим доверием, будут сторожить дома, верхами на лошадях, женщины и дети одни на улицах появляться не должны, капеллан Алдебарана отслужит десять месс, на которых будет присутствовать вся семья, и они пошлют как можно больше слуг на королевские похороны. День похорон короля и принца должен стать днем национального траура. «И днем наказания убийц», — заключил Мигел Жоан со свойственной ему заносчивостью. Он отдаст приказ управляющим отправить людей на похороны в лодках, это обойдется дешевле, не говоря уже о том, что, когда едут все вместе, нет возможности кому-то в Лиссабоне отлучиться и не присутствовать на похоронах. От этого люда всего можно ожидать, всего. К тому же не слышал ли он, что чернь готовится создать классовый союз?
Нет, этого Диого Релвас не слышал, никто ему об этом ничего не говорил. Кто же это?… Ну и ну! Что же смогут эти идиоты сказать друг другу? Вначале он заволновался, но потом счел полученное известие смехотворным. Мигел Жоан предлагал покончить с теми, кто собирался это сделать, и немедленно. Нужно разузнать имена зачинщиков и отправить их в кутузку, подведя все под декрет, подписанный королем накануне убийства.
— Я не читаю газет, — сознался обескураженный землевладелец. Интересно, о чем думает Руй Диого, не ставя меня в известность относительно таких важных дел?
Сын пояснил:
— По этому декрету, можно мгновенно выслать из страны, отправить в заморские колонии всех, кто повинен в преступлении, которое ставит под угрозу высшие интересы государства Главные руководители республиканцев арестованы… Так что схватить оставшихся на свободе и повинных в смерти его величества не так уж трудно.
— Жоан Франко не умеет вводить диктатуру, — с сожалением отметил сеньор Алдебарана. — Декрет запоздал…
Два дня спустя эту же самую мысль он подчеркивал, беседуя с Зе Бараоной, которому предлагал созвать директоров Ассоциации земледельцев и политических деятелей, опирающихся на земледельцев, как он называл себе подобных.
— Пришло время для решительного, твердого выбора. Мы каждого должны заставить взять на себя ответственность за создавшееся положение. Страна окажется на краю пропасти, если мы не будем бить тревогу. Слепые поводыри слепых не должны быть в наших рядах, Зе Бараона.
— Почему же вы отказались от места, предложенного вам в Ассоциации? Ваша вина не становится меньше от того, что вы видите опасность, — наоборот, увеличивается…
— Я своей вины не отрицаю… Но спрашиваю: пойдет ли ко дну земледелие, если такие люди, как мы с вами, исчезнут? Хочу думать, что нет. Хотелось бы думать, что нет. Однако я все чаще и чаще замечаю, что разложение тронуло людские души и делает свое дело…
— В нужный момент, Релвас, люди всегда находятся и держатся на высоте положения, вы пессимист…
— Я стараюсь себя проверить делом и извлечь из проверки урок. Диктатура Жоана Франко началась под звуки фанфар, а толк какой? Тут же все стихло и диктатуры как не бывало. Говорили, что причина — наш мягкий португальский характер: мы даже на корриде не убиваем быка! А результат налицо: убийство на улице, на глазах у полиции и королевской стражи. Декрет запоздал, Бараона. Теперь уже кнутом и пряником мало чего достигнешь…
— Посмотрим, что сделает новый король…
— От вас я бы желал услышать совсем иное, а именно: сделаем все возможное, чтобы новый король незамедлительно исполнил свой сыновний и братский долг. Хотя бы это!…
— Отечества создаются слезами, — ответил Зе Бараона, воспользовавшись фразой, сказанной им совсем недавно на одной из дискуссий в Эворе среди землевладельцев Алентежо.
— Лучше бы заставить плакать тех, кто собирается погубить отечество. В противном случае мы все будем у пропасти. Это я вам говорю. Похоже, что либерализм — модель нам чуждая и непригодная для португальской действительности. А если это так, то нужна диктатура, и серьезная. Без всяких компромиссов.
— Управлять страной, Диого Релвас, трудно.
— Без сомнения. Но тот, кто управляет, должен предвидеть трудности. Мы не можем идти на поводу у событий. Вот поэтому, и только поэтому, я настаиваю на срочности созыва земледельцев и политиков, которые были бы готовы взять на себя ответственность. И без демагогии… Или н-нет?
— А я потому же говорю вам, что сейчас не время для бравады. Путь мы найдем, без сомнения. Знать бы, на кого можно рассчитывать, — это во-первых… И не терять головы…
— Может, Зе Бараона, мы поймем, что теряем голову, только тогда, когда она покатится с наших плеч? Вот чего я боюсь!…