В школу ходят лишь Сальваторе, Аннунциата, Розария, Франческо, по прозвищу Пузырь, Джованни Лоренцо и Микели́но.
Из Аччеттуры прибыли парты и маленькая доска, и теперь бывший свинарник почти совсем похож на школьный класс.
Ребята никак не могут привыкнуть к черной квадратной доске, на которой можно писать мелом. Но почему их так мало? Где же остальные?
Шесть учеников — это еще не школа. Сколько было хлопот, сколько потрачено денег, истреблено мышей, а даже один класс набрать не удалось. Не помогли ни простуда, ни вылеченный заяц.
Прощай надежды!
— Где же остальные?
В ответ ребята лишь пожимают плечами, притворно зевают, отводят глаза.
«Почему я не съездил в Неаполь на телевизионный конкурс? Почему? Побоялся опозориться, не угадать ответы на вопросы. Ведь зрителям нравятся лишь юные таланты, а меня никак не назовешь юношей. Зато я пишу стихи и сочиняю музыку. Да, но без рекомендации, без протекции разве чего-нибудь добьешься? Пусть покровитель отберет у тебя больше половины гонорара, важно начать. Нет, не хватает у меня храбрости. Видно, я так и останусь жалким учителишкой, да к тому же вне штата. Такому только и место, что в начальной школе. Что ж, я сам этого хотел, теперь поздно жаловаться. В жизни нужно твердо знать, чего ты хочешь. Стать знаменитым? Тогда действуй, ищи путей, знакомства, заставь людей слушать себя».
Дверь свинарника открыта, чтобы было светлее. Пока не наступили холода, можно ее вообще не закрывать.
Что это вдруг ребята захихикали? И за дверью раздается чей-то смех.
— Кто это там веселится?
— Булыжник.
— Кто?
— Джузеппе Коланджело. Его прозвали Булыжником.
— А, понятно. Вчерашний драчун. В школу он идти не желает, а мешать урокам — первый.
Антонио сегодня злой как черт. Попадись ему этот Булыжник в руки, он бы отлупил его за милую душу.
Ни карандашей, ни тетрадей — ничего у ребят нет. А о книгах и мечтать не приходится.
— В следующий раз принесите карандаши и тетради, а я вам скажу, какие надо купить книги.
Купить книги. Как это красиво звучит! Слишком красиво. Где, спрашивается, они деньги возьмут? Проклятые деньги! Из-за них Антонио не смог поступить в университет. Но когда у тебя нет денег, а есть только старые бедные родители, все норовят тебя унизить.
Прыжок. Теперь ты у меня в руках, милейший!
Булыжник не ожидал от учителя такой прыти. Он густо покраснел.
— Ты зачем сюда пришел? Мешать нам?
— Хотел посмотреть.
— Тогда входи и садись за парту.
— Не-ет.
— Ах, нет! Так уходи. Немедленно убирайся отсюда.
— Отец не велит мне в школу ходить.
— Как зовут твоего отца?
— Коланджело Франческо.
— Я сам с ним поговорю.
Какие у него успехи с этими шестью учениками? Единственно, кто более или менее соображает, это Сальваторе. Остальные довольно туповаты. Микелино, вместо того чтобы слушать объяснения, жует хлебные корки. Розария боится глаза от парты поднять, Франческо Карбо́не ленив и нелюбознателен, настоящий Пузырь. Пожалуй, еще Джованни Лоренцо кое-что соображает. Немыслимо подготовить их быстро к экзамену за второй класс. Ни за что не удастся. Но тогда он целый год не получит денежной премии от государства. А пока все они, как сказал дон Панкрацио, «гроша ломаного не стоят».
— Здесь живет Коланджело Франческо?
Кто же это мне дверь открыл? Тот самый юноша, который танцевал с Терезой Виджано.
— Отца нету дома.
— Вы брат Джузеппе?
— Да. А что?
— Джузеппе мне сказал, что отец не пускает его в школу. Так ли это? Я учитель Антонио Лазала.
— Понятно.
— Ну, так Джузеппе правду сказал?
— А зачем ему было врать?
«Бестолковый какой-то парень. А может, я его с того вечера невзлюбил?»
— Видите ли, ребята всякое придумают, лишь бы в школу не ходить.
— Отцу в поле помощники нужны.
— Понимаю. Но два-три свободных часа всегда можно выкроить. А потом, Джузеппе сам рад будет, если научится читать и писать. Да и отцу вашему это будет приятно.
Феличе пожал плечами и повернулся к Антонио спиной.
Схватить бы его за шиворот, повернуть к себе лицом да надавать хороших оплеух. Но нет, лучше сдержаться.
Ведь тут ты, Антонио Лазала, словно по минному полю идешь. Тебя окружает глухая вражда. Один опрометчивый шаг — и ты взлетишь на воздух. Любой неверный поступок, даже неосторожный жест или взгляд, и взорвется невидимая мина, притаившаяся за угрюмыми лицами и бегающими глазами под низко нахлобученными фуражками…
Тем временем в лесу ребята играли в разбойников и карабинеров.
— Какой сегодня пароль, Булыжник?
Головастик вытянулся по стойке «смирно» перед своим главарем:
— «Змея». Кто не знает, задерживать. Мы карабинеры и должны арестовывать разбойников.
— Головастик, становись в дозор и без пароля никого не пропускай. Запомнил пароль?
— Да. Так точно. Ваш приказ будет исполнен.
— А вы пойдете со мной. Может, нам удастся окружить и захватить разбойников.
Разбойники — Сальваторе, Микелино, Джованни и Пузырь — прячутся на другом краю леса. Они вовсе не хотят попадать в лапы Булыжника и его приятелей.
Булыжник бесшумно ползет по траве. Вдруг он видит козу Нинку-Нанку. Кивок головы, и карабинеры окружили Пассалоне.
— Будешь играть в разбойников и карабинеров?
— Ага.
— А на чьей стороне?
Пассалоне по привычке принимается ожесточенно скрести голову; на лбу появляются морщинки. Но думать особенно не приходится.
— На стороне разбойников.
— Измена!
Все бросаются на него, скручивают ему руки.
— Ты наш пленник!
— Я не знал, что вы уже играете! Это нечестно. Вы что, рехнулись?
Но карабинеры крепко привязали Пассалоне веревкой к дереву. Веревкой, которую они сняли с Нинки-Нанки. Теперь ей, бедняге, не миновать лесных сторожей.
— Пытать его. Пусть скажет, где Сальваторе прячет зайца.
«Они развели огонь. Что они собираются делать?»
— Убийцы! — бормочет Пассалоне.
Паоло так ущипнул пленника, что тот взвыл от боли. Луиджи отвесил ему оплеуху. А что это Булыжник у огня возится?
— Я не хочу играть, не хочу-у-у! Пустите меня!
Он уедет отсюда, завтра же уедет. Это так же точно, как то, что его зовут Антонио Лазала.
Он здесь связан по рукам и ногам. Вдали от города, отрезанный от цивилизованного мира. Когда-то у него были друзья (как давно это было!), они вместе гуляли, ходили в кино, спорили. Он сочинял песни, и пели их хором. А здесь время застопорилось. Быть может, он все еще лежит в постели под зонтиком, «в столбняке», как сказал тогда Сальваторе. Да, было бы лучше, если бы он действительно превратился в столб. Впрочем, он и так словно каменный столб.
И тем не менее он еще живет и двигается, и за ним из окон наблюдают десятки глаз. А когда он проходит мимо, крестьянки в рваных грубых платьях отводят взгляд. Нет, завтра же он уедет отсюда.
«Больше ни за что не соглашусь с ними играть. Они схватили меня и связали, — с тоской думает Пассалоне. — И Нинку-Нанку отпустили. Кто теперь будет штраф платить?»
Туго затянутая веревка больно сдавила руки и ноги. Пассалоне знает, что так же больно отлупит его отец, когда придется платить штраф.
«А виноват, конечно, буду я. «Петроне Джулиано, почему ты бросил козу?» — спросит отец. Он небось не поверит, что меня привязали к проклятому дереву. А если вдруг подползет гуардабассо, куда деваться? Змея укусит, и я умру. Все они подлые убийцы. Ну погодите, завтра мой друг Сальваторе вам покажет. Ведь он главарь разбойников. Но почему до сих пор он не пришел на выручку? Ой, зачем это Булыжник поднес к моему носу горящий пучок?»
— Что тебе надо, убийца?
— Говори, не то мы тебя поджарим.
— Что говорить-то?
— Где Сальваторе прячет зайца?
— Не знаю.
Самое страшное для Пассалоне, что он знает, но не хочет сказать.
— Будешь отвечать?
— Завтра я вам все расскажу.
— Э, хитрый какой! Завтра, послезавтра, после-послезавтра. Меня не обманешь. Говори, не то поджарим тебя на костре.
Пассалоне молчит. «Этот Булыжник самый вредный из всех. Если бы я не знал, где спрятан заяц, и бояться было бы нечего. А так страшно. Ой, как дымит этот пучок!»
— Помогите! Сжигают! Помираю!
— Эй, Булыжник, что это с ним? Больше не кричит. А вдруг он скапутился?
— Что ты натворил, Булыжник?
— «Что натворил, что натворил»! Вы-то сами где были?!
— Да, но это ты придумал. Смотри, у него и глаза закатились.
— Бежим, Головастик! — И Паоло дал тягу.
— Стойте, куда вы? Трусы проклятые!
— Это ты трус. Натворил дел, сам теперь и отвечай.
— Подлые трусы! Погодите, я вам припомню!
Что это дон Антонио так рано пришел сегодня в Монте Бруно? Она не должна смотреть на него. Даже поздороваться с ним и то не смеет. А ей так хочется поговорить с ним.
Это возвращается от родника Тереза Виджано. Она даже не поглядела на Антонио. Несет на голове кувшин с водой, но идет легко, не сгибаясь, и смотрит прямо перед собой.
«Завтра уеду и больше не увижу ее. Ну что же, потеря невелика».
— Дон Антонио, к нам не заглянете?
На пороге стоят Вито Петроне и Кармела с самой младшей дочкой на руках. Видно, они его и поджидали.
— Входите, входите, дон Антонио. Садитесь вот сюда. Чем угостить прикажете?
— Да ничем, спасибо. Я рад с вами повидаться. Завтра или послезавтра я уезжаю.
— Уезжаете? Так вы же совсем недавно приехали.
— Слишком трудно здесь работать. Правда, вы, Вито, крышу мне починили. Но каждую ночь из нор выползают здоровенные мыши; я их из ружья стреляю. Ничем другим их не возьмешь. Я люблю охотиться, но, сами понимаете, не на мышей. Чем больше я их убиваю, тем больше этих тварей выползает на следующую ночь. Я боюсь уснуть, боюсь, что они в кровать заберутся. Это не сон, а пытка. Большинство ребят на уроки не ходят, а без учеников школу не откроешь.
— А Джулиано ходит?
— Нет. Я думал, это вы ему запретили.
— Я? С какой стати? Ну ничего, погодите, вот вернется, я его поучу уму-разуму. Негодник! Я стараюсь без его помощи управиться, лишь бы он учился, а он шатается. Видно, хочет таким же неучем, как я, остаться.
— Вы, Вито, мудро рассуждаете; другие совсем по-иному думают. Больше всех упрямится Франческо Коланджело.
Кармела и Вито быстро переглянулись.
— Я заметил, что этого Коланджело в селе многие слушаются. Верно это?
Супруги снова переглянулись.
— Значит, я не ошибся.
— Наглый он и характерный! А наглецы, дон Антонио, всегда верх берут.
— И потом, он родич дядюшки Винченцо. — Кармела говорит осторожно, взвешивая каждое слово.
— Да, но Сальваторе Виджано как раз ни одного занятия не пропустил.
— Ничего не скажешь, Сальваторе мальчишка толковый. Но понимаешь, дон Антонио, у нас родня очень много значит. А дядюшка Винченцо к тому же богат.
— Богат?
— Ну, уж бедным его не назовешь. У него земля есть и дом тоже. Слыхал я, и в Пистиччи у него участок имеется. Там сейчас его сестра живет.
«Представляю себе, что это за участки. Клочки каменистой земли. Но для бедняка Вито, который гол как сокол, дядюшка Винченцо богач».
— Очень рад за него. Но при чем здесь школа?
— А при том, что у Франческо Коланджело своей земли и щепотки нет, и уж сами понимаете…
— Ничего не понимаю…
В ответ выразительный жест: два сплетенных указательных пальца.
— У него, дон Антонио, кроме младшего сына Джузеппе, есть еще и старший.
— Знаю, его Феличе зовут.
— Вот-вот, про него я и говорю.
Вито и Кармела в третий раз обменялись многозначительным взглядом.
— А у дядюшки Винченцо внучка есть. Красавица. Ты с ней знаком?
— Синьор учитель даже танцевал с ней на свадьбе, — говорит Кармела.
Хоть она и подруга Терезы, но любопытство взяло верх.
«Значит, все дело в том, что я осмелился танцевать с Терезой Виджано», — мелькнуло у Антонио.
Вито морщит лоб и напряженно думает, хотя он прекрасно знает, когда это было.
— А, вспомнил! — воскликнул он. — Верно, ты с ней танцевал. Выходит, вы уже знакомы?
— Да, я однажды танцевал с ней.
«Все понятно. В тот вечер я не ошибся. Я пригласил на танец невесту да вдобавок на глазах у ее жениха, Феличе Коланджело. И этот парень с неприятным, хмурым лицом затаил против меня злобу».
— А что, разве с ней нельзя даже танцевать?
— Видите ли, синьор учитель, Коланджело взял с дядюшки Винченцо клятву, что Тереза станет женой Феличе. Тогда они еще больше породнятся.
Теперь никаких сомнений нет. Антонио давно все понял, но хотел услышать это от других.
Вито и Кармела Петроне вздыхают. «Как же все получилось? — думает Антонио. — Начал с того, что ребята в школу не ходят, а потом добрался до свадебных дел, которые меня ничуть не касаются. Но почему же тогда Вито и Кармела так сочувственно смотрят на меня, словно сообщили о беде? Бедная Тереза! И все же, при чем здесь я?»
Значит, при чем. Кармела не случайно завела об этом разговор и потихоньку, полегоньку перевела его на Терезу. Искусство сказать многое, ничего прямо не сказав, достигло совершенства среди неграмотных крестьян в маленьких селениях.
Здесь все переплетено одно с другим, и невидимые нити связывают факты, слова и события. Время здесь замерло, и ведьмы легко проникают в любую дверь, а добрые и злые духи спокойно расхаживают по улице, и колдовство прочно вошло в обиход местных жителей. Тут каждый взгляд полон значения, и молчаливый сговор сразу же становится непререкаемым законом. Вот и теперь крестьяне молча сговорились не пускать своих ребят в школу к чужаку. Мало того, что человек пришлый, так еще с чужими невестами вздумал танцевать. Раз уж девушки принялись за ворожбу и, как только зазвонят колокола, начинают торопливо креститься и тихонько шептать старинные заклинания: «Я тебя люблю, как душу мою. А ты, изменник, мне неверен. Но я в твое сердце стрелой вопьюсь…», значит, дело нечисто. Того и гляди, кто-нибудь влюбится в чужую невесту, и тогда жди большого несчастья.
— Лучше мне уехать отсюда, — говорит Антонио.
— Значит, решили, дон Антонио? — В голосе Кармелы звучит сожаление.
— Да. Завтра или послезавтра съезжу в Аччеттуру к начальству, а там видно будет.
— Жалко, — вступает в разговор Вито. — А я как раз хотел спросить, когда вы откроете школу для неграмотных, вроде меня.
— Я тоже хотела прийти, ума-разума понабраться.
И это говорит Кармела, у которой восемь ребят и двое из них совсем еще крохи. Даже Кармела Петроне готова пойти в народную школу. Чудеса, да и только!
— Понимаете, дон Антонио, для меня, бедняка из бедняков, школа вроде последней надежды. Может, я бы потом в Пистиччи на работу устроился. А то сейчас вместо подписи крест на бумаге ставлю. Ясное дело, сразу бы ремеслу не обучился, но хоть эти… как их там называют… планки мог бы заполнять.
— Не планки, а бланки. Я вас понимаю, Вито. Мне тоже жаль, очень жаль. Да ничего не поделаешь. До свиданья, Вито, до свиданья, Кармела, спасибо вам за добрые слова.
— Будьте здоровы, дон Антонио. Может, все же раздумаете?
— Если останетесь, я, дон Антонио, первая в вашу школу пойду.
Похоже, Кармела не шутит. Неплохо было бы открыть народную школу для взрослых. Но сколько мышей снова сбежится! Пожалуй, больше, чем учеников. Нет, уж лучше попытать счастья на телевидении. Пусть там его послушают. Воевать так воевать до полной победы.
Всякая война отвратительна. Даже игра в войну между разбойниками и карабинерами. К тому же если карабинеры — Булыжник, Головастик, Паоло и другие лоботрясы и драчуны. Тут уж Пассалоне несдобровать.
«Привязали к дереву и бросили одного в лесу, — очнувшись, всхлипывает Пассалоне. — Нинка-Нанка пропала, а я чуть не помер. Но куда же делся Сальваторе? Правда, иногда он вредничает, но зато храбрый, сильный и из беды всегда выручает. А все-таки я не сказал, где он прячет зайца. Не то бы он меня здорово отдубасил. Что-что, а уж драться он мастак. Но на Булыжника совсем не похож. Сначала предупредит: «Сейчас я тебя отлуплю», а уж потом бить начинает. А Булыжник норовит ударить исподтишка, сзади. Ох, как руку жжет! Что это?! А, веревка ослабла, теперь я свободен. Нинка-Нанка, где ты-и-и? Ага, колокольчик зазвенел. Это ее колокольчик. Ближе, еще ближе, совсем рядом. Вот и она».
— Милая моя козушка, иди ко мне, моя хорошая! Травку пощипала?! Значит, наелась? И к сторожам в лапы не попала!
Хоп, и Пассалоне схватил веревку.
— А теперь марш домой, Нинка-Нанка, а то у меня от голода живот подвело. Ну и тянет, чертовка! Куда ты меня тащишь, Нинка-Нанка? Все равно с ней не справишься, лучше подчиниться. Ладно, ладно, не дергай, иду… Зачем ты в горку полезла? О господи, пропадешь с тобой!
В этот миг земля словно разверзлась у Пассалоне под ногами, и он провалился в какую-то бездну. Глубокую-преглубокую, прямо бездонную. А кто-то еще упорно тянет его за ноги. Если это сам черт, то земля поглотит Пассалоне, от него и следа не останется. Прощай, Пассалоне!