Идет снег. Вокруг целые сугробы намело. Крупные хлопья совсем залепили окно. Да, да, окно. У Антонио в классе появилось окно!

Спустя несколько дней после того, как все чуть не угорели, явился Вито Петроне, «опора дома». Это прозвище дал ему Сальваторе, и оно очень ему подходило.

Плотный, квадратный, приземистый, он все делал уверенно и споро. Даже свою подпись-крест в проклятых «планках» (а без нее неграмотному в Италии не обойтись, если хочешь хоть что-то заработать) он ставил уверенно.

«С порога я увидел Вито. Он катил тележку, груженную известью, кирпичом и еще чем-то, а в руках держал оконную раму.

Чем шире становился оконный проем в стене, тем радостнее становилось у меня на душе. С «кафедры» я могу увидеть… Что именно? Да лишь верхушку бука с сухими длинными сучьями. Зато с кровати можно различить и клочок неба. А если стать возле злополучной печки, то можно, помешивая все ту же злосчастную томатную подливу, разглядеть и часть тропинки. Я заходил справа и слева, становился в разных углах класса, и почти отовсюду все было отлично видно. А на другой день, когда перестал идти снег, я различил в голубой дали покрытые снежными шапками горы и край равнины.»

Антонио ликовал. Смерть пощадила его и шестнадцать учеников.

Вито сделал ему окно. Это так просто — прорубить дыру в стене и вставить оконную раму. Вместо стекла Антонио готов был удовлетвориться простой занавеской.

Но нет, всемогущий Вито одарил его двустворчатым окном, которое можно открывать и распахивать настежь.

— Знаете, дон Антонио, как колокольчик зазвонил, я сразу выскочил на улицу!

— Неужели, Вито, вы своими ушами слышали, как звенел колокольчик?

— Да и не я один. Много народу выбежало на улицу. И все увидели, как по дороге, цокая копытами, несется к дому Нинка-Нанка. Одна. Без Пассалоне. Не иначе, как беда приключилась.

Вито на секунду перевел дыхание и продолжал свой рассказ:

— Смотрю, вроде не ранена. И ноги целы. Ну, думаю, значит, с Пассалоне неладное. Никак, лесники его сцапали. Теперь жди штрафа. А потом прикинул: с чего им вдруг в такой холодище на край леса тащиться?

— Скажите, Вито, когда вы подбежали к Нинке-Нанке, колокольчик все еще звенел?

— Нет, как я ее увидел, колокольчик смолк. Сеттесаккитри был человек добрый. И толковый. Кто, по-вашему, научил меня плотничать?

Он показал на оконную раму.

— Но ведь колокольчик без язычка. Он не мог звонить.

— Не знаю, я сам слышал. Если б не дух Сеттесаккитри, вы все, дорогой дон Антонио, на тот свет отправились бы. Ведь когда мы вас нашли у порога, вы только на кладбище и годились.

«Что правда, то правда. Мы угорели не очень сильно, но без посторонней помощи нам бы плохо пришлось. Я без сил валялся на пороге. Что потом было, я запамятовал, — видно, потерял сознание. Да и холод был зверский. Словом, опоздай крестьяне хоть немного, всех нас можно было бы нести на кладбище. Ребята потом тоже утверждали, будто слышали колокольчик, когда «уснули» на уроке. Впрочем, и я слышал этот звон. Вдруг распахнулась дверь, и на пороге появилась Нинка-Нанка. Ей надоело ждать Пассалоне, и она, боднув дверь, ворвалась в класс. Вместе с нею ворвался свежий ветер и развеял угар. Живительный воздух проник в легкие, заставил меня подняться и, словно лунатика, поползти к выходу.

Там, у порога, нас и нашли уже бездыханными Вито Петроне, Джулио Лоренцо и Рафаэле де Систо. Они вовремя подоспели.

Джулио тут же поскакал на муле в Аччеттуру за врачом. Из деревни за ребятами прибежали родители. Я еще долго потом испытывал угрызения совести. Да и как было не чувствовать себя виноватым? Учитель должен уметь управляться с печкой. Он не имеет права подвергать опасности жизнь учеников. Вероятно, я положил слишком много дров или, желая подольше удержать тепло, слишком рано закрыл заслонку. А возможно, собранные в лесу сучья были очень сырыми».

Антонио весь день пролежал в постели, и Вито Петроне не отходил от него ни на минуту. Он сказал, что в селении на учителя зла не держат. Беда со всяким может случиться. И потом, Сеттесаккитри спас всех, и в Монте Бруно только об этом и говорят.

Антонио лежал в постели, и в голове его роились самые странные мысли. Хорошо было бы направить в министерство проект реформ обучения. Вместо парт надо поставить длинные скамьи. Школьные здания следует строить в виде огромных бараков, а учеников обучать не письму и арифметике, а как месить глину, класть кирпичи, возводить стены и делать в них проемы для окон.

«Мысленно я тысячу раз вставал и в полутьме рисовал на бумаге окно, а затем вырезал его ножницами. Ни на что другое у меня не хватало сил. И снова в полусне я видел, как перед огромными дымящимися котлами стоят ученики в поварских колпаках и мешают в кастрюлях томатный соус и спагетти.

Но самым важным уроком пусть станут фокусы. Да, да, фокусы! Как из ничего сделать карандаши и тетради? Гоп-ля, и вот вам десять цветных карандашей! Обратите внимание, синьоры, цветные карандаши. Все восторженно рукоплещут. Я кланяюсь, благодарю. А вот и второй фокус! Гоп-ля, и перед вами ботинки, носки и деньги. Да, да, деньги, синьоры. Самые настоящие монеты: золотые и шоколадные. Как устанешь, можно шоколадками подкрепиться и почтенную публику угостить. Гоп-ля! Ловите, хватайте скорее! На всех, увы, не хватит.

А теперь стрельба по движущимся мишеням — юрким мышам. Я засыпаю и вижу в полудреме, как ученики и учитель приготовились к старту. Первым номером программы — бег на восемьдесят метров с препятствиями; затем гимнастические упражнения на адском холоде в одних трусах, без майки. А затем уроки по оказанию первой помощи: искусственное дыхание, массаж, уколы, операции. «Как, сразу операции?» — удивитесь вы. Не надо удивляться. Человеку, который только что спасся от угара, простительно немного помечтать.

Впрочем, все эти предложения так и остались на бумаге, письмо в министерство не было отправлено. Я откладывал его со дня на день и теперь сожалею об этом. Было бы очень любопытно. Особенно было бы любопытно посмотреть на его превосходительство синьора Мышонка.

Когда я протягивал руку и брал с ящика, служившего мне и ночным столиком, и комодом, стакан воды или лекарство, прописанное врачом из Аччеттуры, пальцы мои неизменно натыкались на письмо. Учреждение, в которое я обратился с просьбой помочь мне создать народную школу, кратко уведомляло меня об отказе. Поскольку министерство просвещения не сочло возможным создать народную школу для взрослых, наше учреждение не может взять на себя столь значительные финансовые расходы. Примите наши наилучшие пожелания, такой-то. И в конце — замысловатая подпись.

Премного вам благодарен, синьор такой-то.

Впрочем, я заранее знал, что настаивать бесполезно. В свое время мне на это намекнул секретарь упомянутого учреждения. Внеси я в управление школьной инспекции сумму, из которой мне могли бы регулярно, из месяца в месяц, выплачивать заработную плату, то, вероятно, получил бы согласие на открытие в Монте Бруно школы для взрослых. Вдобавок я удостоился бы трех высших оценок в моем личном деле. Но деньги! Где взять деньги на зарплату? В рождество на каникулы придется съездить в Матеру и попросить у Луиджи взаймы. Ведь когда-нибудь я получу сполна эти деньги. Правда, они проделают довольно любопытный путь: от Луиджи ко мне, от меня в инспекционное управление, из управления — снова ко мне, и, наконец, я верну их другу. И так каждый месяц. Все проблемы можно, оказывается, разрешить. Кроме одной: колокольчик Нинки-Нанки не мог звонить без язычка».