«Снег идет. Намело целые сугробы. Большущие хлопья ударяются о стекла; они запорошили все окно.

Мое окно!

У меня теперь есть окно. Я помню все так явственно, словно это случилось вчера. В тот вечер справляли крестины Розы Петроне, самого младшего отпрыска в семействе Петроне. В «языческом» состоянии крошка вела себя очень неспокойно: кричала, пачкала пеленки, и откладывать дальше крещение было просто опасно. Чтобы выйти из дома, мне пришлось расчистить снег до самой дороги. Перед уходом я оглянулся. Если такой снег будет идти весь день, то как же я вечером проберусь назад домой?

Я посмотрел на свое окно. Уже не раз я выходил на улицу, чтобы полюбоваться им. Но сейчас я различил лишь тусклый обледенелый квадрат. И все же это был почти настоящий дом: дверь, окно, дымоходная труба, воздвигнутая Петроне-старшим. Нет, право, подходящее жилье.

Именно из этого окна увидел я однажды утром три странные фигуры. У них было по две головы, одна человеческая, а другая какого-то пушистого зверя. Тут же торчали ноги и хвосты. Вдобавок фигуры запорошило снегом.

Это были Сальваторе Виджано, Джулиано Петроне и Джованни Лоренцо. На плечах они тащили козлят. Волнуясь и перебивая друг друга, ребята рассказали, что ночью Нинка-Нанка родила трех козлят. Сразу трех! Такого еще не бывало, но разве могла разбойница Нинка-Нанка и тут не удивить всех? Ведь у нее на шее позвякивал пустой колокольчик, в котором сидел дух Джулиано Карбоне, по прозвищу Сеттесаккитри. Ясное дело, об этом знаменательном событии семейство Петроне было оповещено среди ночи звоном все того же колокольчика. Когда я был в Матере на каникулах, я расспросил своего друга врача об этом удивительном явлении. Он сказал, что это можно объяснить только коллективным самовнушением.

Но вот настал долгожданный день крещения Розы Петроне. Очень уж неприлично она себя вела в «языческом» состоянии: не давала никому покоя, ревела по ночам. Приближался и день карнавала; ребята готовились мастерить купо-купо — инструмент, без которого не обходится ни один праздник. Я, разумеется, непременно должен был присутствовать на этих двух празднествах. Ребята специально пришли пригласить меня.

И вот в полдень я вышел из дому, сначала расчистив снег от двери до дороги.

Но прежде чем тронуться в путь, я огляделся. Сам не знаю, что заставило меня вернуться и взять ружье. Падал снег, деревья широкой, длинной полосой уходили куда-то вдаль и казались еще выше на фоне серого неба. Снежинки садились на пальто, обраставшее тонкой, как стекло, коркой. Глухо шумела река, скованная у берегов кромкой льда. Вода с трудом пробиралась меж камней; берега реки изнемогали под тяжестью снега. Дойдя до моста, я остановился. Ветви деревьев свисали большими сосульками, цветы казались льдышками; вокруг лежал чистый, нетронутый снег. Я зашагал по мосту. Под ногами заскрипели мерзлые доски. Разбойник Тамбурино, закутавшись в причудливое белое одеяние, негромко бил в барабан.

Ну как объяснить ребятам, что это никакой не разбойник, а эхо? Я давно знал, что они не ходят через мост. Но лишь теперь догадался, что это просто из-за страха. Они предпочитают делать большой крюк, лишь бы не подходить к этому месту. А началось все с того дня, когда Пассалоне своими глазами увидел в реке разбойника Тамбурино. Как же все-таки объяснить им, что такое эхо? Здесь не обойтись без наглядного примера. Эти ребята никогда не видели автомобиля и не представляют себе, что серебряные птицы, парящие высоко в небе, совсем не птицы, а самолеты. И скажи им, что в этих птицах сидят люди, они ни за что не поверят. Придется объяснять исподволь, переходя от простого к сложному. Здесь замкнутый бедный мирок, населенный сказочными понятиями и суевериями, и здесь очень трудно что-либо объяснить, подобрать точные сравнения. Ведь для этих ребят реальное всегда соседствует и переплетается со сказочным.

В Монте Бруно все уже были в церкви. У выхода стояли женщины в черном, закутанные в большие шерстяные платки. Как они похожи друг на друга! Но нет. Одна из них отличалась от остальных. Высокая, стройная. Из-под платка на миг блеснули ее глаза. Она прошла мимо, даже не взглянув на меня. Но я знал, она видела меня.

Из церкви все направились в гости к Вито Петроне. Ребята уже мастерили купо-купо. Я стал им помогать.

Делают купо-купо так. В большую консервную банку наливают воды. Затем берут лоскут и крепко обвязывают им камышовую трубочку. Потом вставляют ее в бок консервной банки так, чтобы конец трубочки торчал наружу. Получается нечто вроде барабана с трубкой на боку. Проводя рукой по влажной трубке, музыкант извлекает монотонный низкий звук. Эти звуки и называются «купо-купо», а по ним — и сам инструмент.

В дни карнавала на купо-купо исполняют песни, специально сложенные в честь праздника. Эти песни почти не изменились с незапамятных времен комедии дель арте.

Лучше всех исполнял эти песни Петроне. Слегка возбужденный от выпитого вина, он на секунду умолкал, и все с нетерпением ждали, когда он запоет снова. Петроне нежно проводил рукой по трубочке и начинал новую песню, которую сочинял тут же, на глазах у слушателей. Гортанные, грубоватые звуки диалекта сменялись чистыми, звонкими:

Но вот песня спета, и соседи, друзья, знакомые поднимают стаканы с вином за здоровье хозяев дома. В углу о чем-то оживленно беседуют женщины, не забывая то и дело отвечать на шутки Вито. Время от времени одна из восьми дочек Петроне принимается отчаянно реветь. Устанавливают, которая из них, и тут же берут ее на руки.

Вошла Тереза. Она горделиво скинула платок с головы и стала у двери. Вито поднял руку. Наступила тишина. Тум, тум, тум! — загудел купо-купо.

Все громко захлопали в ладоши. Вито поглядел на меня. Тереза смотрела прямо перед собой.

пропел Вито.

Вскоре все ребята выбежали на улицу, каждый прихватил по пустой корзине. Ребята ходят от дома к дому, распевая под окнами хвалу хозяевам, а те бросают им в корзинки сухие фиги, мелкие монеты, орехи.

Но вот настал момент крещения малютки Розы, самой младшей из дочек Петроне. Все приготовились к приему семи добрых фей. Конечно, хорошо бы поставить семь стульев, да где столько взять? Выбрали самый крепкий, чтобы феи могли по очереди посидеть у колыбели. Рядом с новорожденной поставили тазик с водой и повесили чистое полотенце для рук. Приданое — стиранные-перестиранные рубашонки, верой и правдой послужившие для восьми предыдущих сестер, и несколько старых пеленок — положили в изголовье. В полночь неслышно войдут семь фей и благословят малышку.

Крестины кончились, и Вито Петроне пошел меня проводить. Он шагал впереди, посвечивая мне фонарем.

— Ты правильно сделал, дон Антонио, что взял ружье.

— Почему?

— Да уж так. Ну, а теперь и сам доберешься.

— Конечно. Спасибо тебе за все. До свиданья.

Я сильно задержался, беседуя с Вито о народной школе. В моем споре с окружным начальством я потерпел поражение по всем пунктам. Мы прозанимались уже несколько месяцев, и идти на попятный было обидно. Но пока ни один из ребят не был готов к экзаменам за второй класс, и на денежном вознаграждении мне пришлось поставить крест. Те несколько мужчин и женщин, что записались в школу для взрослых, не могли приходить ко мне. Я сам должен был отправляться на ферму неподалеку от Монте Бруно. Там мы и занимались, когда они возвращались с работы. Правда, в самом Монте Бруно Вито предложил свой дом для занятий, но попробуй проведи там хоть один час. Восемь ребят с отличными легкими и лужеными глотками дружным ревом заглушали любые звуки. Удобнее всего было бы заниматься в доме дядюшки Винченцо, самом большом и светлом. Но ведь там жила Тереза.

К счастью, Вито Петроне вспомнил о своей родственнице, Маргарите Дабра́йо. Она жила одна: муж и сыновья ее недавно эмигрировали. Теперь уезжали не в далекую Америку, как во времена дядюшки Винченцо, а в Германию и в Швейцарию.

В Италии не разрешен развод, ты сам знаешь, но, как сказал однажды Джулио Лоренцо, эмиграция страшнее всякого развода.

«Два года я прожил в Германии, — рассказывал он, — заболел там, и мне некому было даже стакан воды подать. Уж лучше мучиться здесь, вместе с семьей, чем снова мыкаться на чужбине».

Фонарь отбрасывал слабый свет, и я с трудом шел вперед, то и дело спотыкаясь. Было холодно, вокруг кромешная тьма; хорошо еще, что снегопад прекратился. Дорогу с двух сторон окаймляли деревья. Казалось, они сердито подступают ко мне. Чего скрывать, мне стало немного страшно. Ведь у меня не было магического колокольчика Нинки-Нанки, который всегда предупреждает об опасности. Но что мне грозило? И все же какое-то смутное беспокойство заставило меня ускорить шаги. Я подошел к реке. Легкое постукивание барабана разбойника Тамбурино напомнило звуки купо-купо.

пришли на память стихи Вито.

Я невольно подумал о Терезе. Она стала еще красивее. Я не видел ее уже несколько месяцев. Но, как и в первый раз, едва она вошла, меня неудержимо потянуло к ней.

Словно и дня не прошло с той встречи. Еще утром я мог бы поклясться, что Тереза мне совсем безразлична. Я даже не вспоминал о ней. Но стоило нам встретиться, и у меня снова сладко защемило сердце. И сейчас, возвращаясь в одиночестве домой, я чуть слышно повторял: «Тереза, Тереза Виджано». Я даже не заметил, как замедлил шаги. Мысли хороводом обступили меня. Отныне, где бы я ни был, в лесу, в городе, днем или ночью, Тереза всегда будет рядом со мною. Ей совсем не обязательно подходить ко мне, здороваться. Я навечно запечатлел ее образ. И едва он начинает исчезать, как я вновь без труда воскрешаю его.

Внезапно раздался негромкий вой. Я не обратил на него внимания и машинально продолжал идти. Когда я подошел совсем близко к дому, вой повторился. Свет фонаря едва освещал дорогу, и вокруг ничего нельзя было разглядеть. Я не мог сообразить, откуда доносятся эти звуки. Мне и в голову не приходило, что это воет волк. Собак же я не боялся и потому даже не снял ружья с плеч. И все же мною овладела смутная тревога, какая бывает у детей, когда они остаются одни в темноте.

Я остановился и не знал, идти ли дальше или вернуться. От Монте Бруно было уже слишком далеко, а дорога на ближайшую ферму лежала мимо моего дома. Значит, лучше всего добраться до дому и запереться там. Я осторожно двинулся вперед, держа фонарь высоко над головой, чтобы он освещал как можно большее пространство. Вой повторился. Собака так выть не могла. Сомнений не оставалось — это волк. Он обнюхивал порог моего дома и время от времени принимался выть, то задирая худую морду, то снова опуская ее к земле.

«Волк у дверей дома». Мне вспомнились эти слова из сказки, которую я слышал давным-давно, еще в детстве, от бабушки. Мы сидели в маленькой кухне ее деревенского дома, и бабушка вполголоса рассказывала: «И подошел волк к двери дома…» Мне становилось страшно, сердце сильно колотилось, но я знал, что все кончится хорошо. Волк был далеко и казался каким-то сказочным существом. Вот и сейчас я никак не мог представить себе, что это настоящий злобный волк. Только что мы крестили маленькую Розу Петроне, пели и веселились, а теперь вот у самых дверей моего дома-школы стоит волк, похожий на большую тощую собаку, и обнюхивает дверь. «Видно, его, беднягу, сюда голод пригнал», — подумал я, вскинул винтовку, прицелился и выстрелил».