«Дождь перестал. Я открыл окно. Вокруг разлит густой запах дрока, его желтые цветы словно рады, что могут вздохнуть полной грудью, и, как птицы, стряхивают с себя дождевые капли.

Сегодня мне даже лень пошевелиться. Так приятно сидеть у порога, на единственном сухом после ливня камне, и покуривать трубку.

До приезда в Монте Бруно я вообще не курил. Но трубка добрый друг в одиночестве. Вот только надо ее прочищать и аккуратно набивать табаком. Она капризна, как ребенок, и платит добром, лишь когда о ней заботятся.

Из лесу доносится шум голосов, глухие удары. Пойду-ка посмотрю, что там делается. Покуривая трубку, неторопливо, словно важный синьор на прогулке, я направился к лесу.

— Дон Антонио! Дон Антонио!

Навстречу несутся Сальваторе, Нинка-Нанка и Пассалоне. Они словно из-под земли выросли! Но из земли только грибы да ягоды растут. Впрочем, здесь все возможно. Все трое красные, возбужденные, перепачканные грязью.

— Куда это вы?

— Дон Антонио, сколько стоит такая трехцветная холодная штука?

— Какая еще штука?

Ребята, то и дело перебивая друг друга, рассказывают об удивительном путешествии Сальваторе в Пистиччи, где он первый раз в жизни попробовал мороженое.

— Оно дорого стоит?

— Сколько нам этого мороженого за клад дадут?

— За какой такой клад?

— За тот, который разбойники в землю зарыли.

Ах да. В Монте Бруно все убеждены, что «богачи», владельцы собственного клочка земли, — это люди, отыскавшие на своем поле клад разбойников.

— Надо сначала посмотреть, что это за клад. Но много мороженого есть опасно. Живот может разболеться.

Ребята приуныли, но тут же, снова приободрившись, перешли в атаку.

— А самое большее сколько можно съесть?

— Ну, две-три порции в день.

— А женеры сколько съедают?

— Кто, кто?

Оказывается, Сальваторе видел в Пистиччи инженеров Национальной нефтяной компании, которые прилетели туда на вертолете. А раз эти люди спустились прямо с неба, значит, они могут поедать мороженое в неограниченном количестве.

Нелегко было убедить Сальваторе, что истина ничуть не менее интересна, чем его фантазия. Объяснить Сальваторе и Пассалоне понятным языком, что такое вертолет и таинственные «женеры», очень трудно, но зато как заманчиво! А уж упустить такой случай учителю просто грех.

Я рассказал, что инженеры, а не «женеры», такие же люди, как и все. Но они много учились, а ученому все карты в руки. Они умеют строить и стеклянные дома, и летающие машины, побольше «ликоптеров», и особенные башни-вышки, с помощью которых проникают под землю и находят там без всяких заклинаний полезный человеку газ — метан. Ребята слушали разинув рот. Конечно, им трудно было понять, как это из сгнивших когда-то растений может образоваться газ, но еще никто не рассказывал им столь удивительные истории про человека, его жизнь и борьбу с природой. Это вам не цифры на доске писать или над задачкой думать.

Все это, конечно, слишком сложно; разве они поймут? Но нет, они слушают точно зачарованные. На какой-то миг в них вспыхивает прежнее недоверие, они с сомнением смотрят на меня, но рассказ так захватывает их, что они снова целиком во власти моих слов. Я один могу сделать из них настоящих людей; один, потому что никто не хочет протянуть мне руку помощи.

— Инженеры приходят не с неба, а с севера Италии, они такие же люди, как мы с вами.

Я умолк, ребята тоже молчали. Только теперь я заметил, что моя трубка потухла.

— А вы, дон Антонио, точно знаете, что они не колдуны?

— Да, точно.

— И я тоже могу стать инженером?

— Можешь, Сальваторе, конечно, можешь.

А про себя я подумал: «Ты сообразительный, настойчивый мальчик, ты мог бы принести людям большую пользу. Но твои задатки таятся глубоко в тебе, и надо долго и старательно выявлять их, лепить твой характер, сделать явью твои мечты. Но когда и кто это сделает? Завтра, послезавтра, после-послезавтра, никогда? Пожалуй, Булыжник мог бы скорее стать инженером, у него больше способности к математике. А ты, Сальваторе, станешь поэтом, врачом или преподавателем. Не таким, как я. Штатным преподавателем с университетским дипломом. Но где взять деньги?

Для учебы нужны деньги. Можно, правда, выхлопотать стипендию для нуждающихся учеников. Но таких стипендий очень мало, да и нелегко прожить на эти деньги одному в чужом городе. И тогда снова все зависит от удачи, как выигрыш в лотерее.

Платить за учебу! Да это просто смешно.

— А я, я тоже смогу…

Не успел Пассалоне договорить, как Нинка-Нанка дернула за веревку, и он вдруг очутился на земле.

Мы с Сальваторе засмеялись, но тихонько, чтобы не обидеть беднягу Пассалоне.

Незаметно для самих себя мы углубились в лес и вдруг увидели у оврага лесорубов. Ствол дерева, покачнувшись и зазвенев, рухнул на землю.

— Дон Антонио, они дерево срубили, — доложили мои добровольные адъютанты.

— О, кого я вижу! Как поживаете, дорогой дон Антонио?

Дон Монтесано, руки в боки, хозяйским глазом следил за работой лесорубов. Показав на Сальваторе и Пассалоне, он спросил:

— Ну, а этот товар сколько стоит?

Улыбнулся, хлопнув Антонио по плечу, и воскликнул:

— Глядите! Десять деревьев в честь святого Джулиано срубили! Вон то, самое высокое, мое. Мы его на середине площади поставим. Остальные девять — общины.

Всего в честь святого покровителя Аччеттуры полагается срубать каждый год тридцать два дерева.

— Приходите и вы на праздник, дон Антонио. Обязательно приходите. Эй вы, раззявы, осторожнее! Так вы мне все дерево повредите! — кричит хозяин.

Он весь побагровел, бросился к лесорубам и стал показывать, как надо катить упавший ствол. Затем вернулся и, утирая пот, объяснил:

— За ними глаз да глаз нужен. Не то они мне весь лес погубят. Ну так как же, придете завтра, дои Антонио? Слышал, слышал, что вы отличный стрелок. Школьный инспектор рассказывал.

Я засмеялся. Все уже знают, что я убил волка. Слух об этом молниеносно распространился среди коллег и дошел даже до Луиджи в Матере. Но особенно развеселила всех окрестных учителей моя битва с мышами. Похоже, кое-кто из них собирается позаимствовать мой опыт, тем более что мышеловки и яд уже не помогают.

— Смотрите, смотрите, сколько мулов! И волы тоже.

Сальваторе первым увидел, что из Аччеттуры длинной вереницей тянутся к лесу мулы и волы, понукаемые крестьянами. Каждый житель Аччеттуры готов как следует потрудиться, лишь бы святой Джулиано ниспослал ему здоровье. И не на один день, ведь от одного праздника до другого проходит немало времени — целый год.

Впереди важно идут лошади. Их мало, и они словно гордятся этим. За лошадьми трусят ослята с длинной щетинистой шерстью. Ослята то и дело отбегают в сторону, привлеченные чем-то интересным и необычным. Постоят немного, удивленно поводя длинными ушами, и снова бросаются догонять умудренную опытом мать-ослиху, которая мелкой рысцой трусит по дороге.

Уныло плетутся мулы, не переставая жевать сено. Медленно и осторожно ступая, чуть покачивая рогами, бредут волы.

Но вот под отчаянный рев мулов, мычание волов и крики лесорубов и крестьян первый ствол поволокли к дороге. Ветви его, словно руки, распластались по земле и цепляются за пни и кустарник. Один осленок в страхе бросился наутек, но Рокко Руджеро — как он вырос за один год, совсем взрослый стал! — настиг его и, постегивая хворостиной, погнал назад, к опушке леса, где, беспокойно вздрагивая в упряжи, ждет беглеца ослиха-мать.

И вот уже первые стволы погружены на спины животных, и длинный караван неторопливо шагает по дороге, топча ветви и отбрасывая в сторону мелкие камешки.

Караван уплывает все дальше, дальше и вскоре совсем исчезает из виду».