Жарко. Солнце светит Антонио прямо в лицо, и он никак не может уснуть. В комнате душно, и даже раскрытое окно не помогает. Похрустывают ветки, где-то попискивает белка, призывно перекликаются ночные птицы — ночью лес оживает и весь наполняется звуками.

Учебный год окончился. С Джузеппе Коланджело, Сальваторе, Аннунциатой, Джованни Лоренцо, братьями Санторо, самыми толковыми из ребят, Антонио прозанимался до середины нюня. Если подзаняться с ними и летом, в редкие свободные часы между полевыми работами, их да, пожалуй, еще Франческо Астреллу и Пузыря можно было бы осенью подготовить к экзаменам за третий класс. Правда, усадить их за уроки трудно; ребята то и дело убегают в лес за ягодами или отправляются грабить птичьи гнезда, хоть Антонио всячески пытался убедить их, что так поступать нечестно. Но все же стоит попробовать заняться с ними. Тогда Антонио получит хоть немного денег и расплатится с долгами.

Школьный инспектор, вспомнив, вероятно, о его битвах с мышами, написал в служебной характеристике Антонио: «С обязанностями справляется превосходно». Впрочем, он и в самом деле превосходно справлялся с холодом, снегом, угаром, керосиновой лампой и даже со стрельбой по волкам.

Отношения с родителями учеников у него самые хорошие. Даже Франческо и Феличе Коланджело любезно здороваются с ним.

«Жара. Печет нестерпимо. Который час? Разве уснешь в такой духоте! Итак, посчитаем: если семь ребят сдадут экзамены, то семью пять — тридцать пять. Значит, я получу тридцать пять тысяч лир. Этого еле-еле хватит на зиму. Провести еще одну зиму здесь? Да что я, совсем рехнулся! Ладно, еще есть время об этом подумать. А пока хорошо бы соснуть часок-другой. Видно, я днем перегрелся на солнце.

Жарко. Тридцать пять тысяч лир. Хватит только на то, чтобы расплатиться с долгами. Внезапно кто-то захлопал крыльями, зашипел. Кто это? Джельсоми́на. С чего это она вдруг расшумелась? А вот и коза заблеяла. Надо сходить посмотреть. В загоне под навесом, сооруженным Вито Петроне, мечется гусыня Джельсомина. Гогочет, сердито хлопает крыльями, злобно шипит. Коза испуганно блеет. Увидев меня, они немного успокоились. Что тут случилось?

В углу у самой земли немного отстала сетка. Ого, на проволоке торчит клочок шерсти. Должно быть, куница пытала здесь счастье. Не завидую ей. Эта чертовка Джельсомина даже ребят не боится: шипит и пытается ущипнуть их своим огромным желтым клювом. Уж она себя в обиду не даст!

Сонливость как рукой сняло. В душную комнату возвращаться совсем не хочется. А пока что починим сетку… Вот и готово.

И ты, моя козочка, молодец! Соли хочешь? На. Но больше не проси, нет. Ведь соль тоже денег стоит. Ты ее заслужила, моя Бьянкина. Без твоего молока мне бы весной худо пришлось. Но даже в самые голодные дни у меня не хватило духу съесть мою красавицу Джельсомину. Вот когда я поверил, что гуси в самом деле могли спасти Рим. Ну ладно, спите, хорошие мои. Этой ночью куница сюда больше не сунется. И мне отдохнуть пора. Покурю трубочку в холодке и тоже пойду спать.

Красными искорками попыхивает в темноте трубка. Прохладно, веет ветерок, не то что в моей комнате. Сон окончательно прошел. Прогуляюсь немного, а потом уж лягу. Там, за рекой, Монте Бруно. Летние ночи здесь светлы и удивительно красивы; мне нужно почаще выбираться из дому.

О, кто-то в реку залез… Нет, быть не может. Но ведь даже отсюда видно, как чья-то тень скользит с камня на камень. Уж не дух ли разбойника Тамбурино вернулся, чтобы меня напугать?

В Монте Бруно давно уже спят, лежа всей семьей в огромных кроватях — малыши в ногах у родителей или свернувшись клубочком в люльке. В углу дома — коза и куры. Вонь, духота! Настоящие стойла.

А здесь так свежо и приятно! Но все же, кто это внизу на речке? Теперь никого не видно. Похоже, я ошибся. Может, к воде спустился какой-нибудь зверь? Надо подойти поближе. О, да это женщина, и сидит она на камне разбойника Николо Тамбурино. Она услышала мои шаги. Вскочила и бросилась бежать. Ну нет, ты от меня не уйдешь!»

— Стойте!

Таинственная незнакомка, ловко прыгая с камня на камень, помчалась к откосу. И хотя она бежала легко и быстро, Антонио оказался проворнее ее. У самого откоса он настиг беглянку.

Антонио схватил девушку за руку, потянул к себе, и она чуть не упала в его объятия.

— Тереза!

Девушка ничего не ответила. Она вся дрожала, в глазах ее светился испуг. Краска смущения заливала лицо.

«Видно, я помешал любовному свиданию. Но где же Феличе? В хорошем положении я очутился! Какое мне дело, где и с кем она встречается по ночам?»

— Простите, синьорина, я ухожу.

Тереза пристально взглянула на Антонио, и легкая улыбка тронула ее губы.

— Ой, как вы меня напугали, дон Антонио!

Она убрала непокорную прядь волос со лба и прижала руку к сердцу.

— Извините, пожалуйста. Вы одни?

Какой же он глупец! Разве она скажет правду?

— Да.

«Хотя, если бы Феличе был рядом, он бы давно выскочил из своего укрытия и набросился на меня. Значит, мы здесь вдвоем, да еще ночью. Если нас кто-нибудь заметит, сплетням и пересудам не будет конца».

— Хотите, я вас провожу до дома?

— Нет, нет! Если нас увидят вместе…

Да, она права. Они посмотрели друг на друга и весело рассмеялись.

— Тогда почему бы нам не присесть на минутку и не побеседовать? — говорит Антонио.

— Это еще опасней. А впрочем, наоборот — тогда нас никто не увидит.

Он и не подозревал, что Тереза может такое сказать. Верно, темнота придала ей храбрости. Она села на камень, а он устроился рядышком.

— Позвольте, Тереза, задать вам нескромный вопрос. Что вы здесь делали в такое позднее время?

— Если вам сказать, вы потом надо мной всю жизнь смеяться будете.

— Почему?

— Я пробовала эхо. Так это называется?

Антонио даже онемел от изумления, слова не мог в ответ вымолвить. Не может быть! Да нет, она же сама сказала. Как это хорошо, просто чудесно!

— Сальваторе рассказал мне про эхо. Вот мне и захотелось самой проверить, правда ли это, но днем трудно свободную минуту выбрать, всякие домашние дела, и потом…

— Что — потом?

— Смешно как-то бежать днем к реке проверять эхо. Так только ребятишки делают.

— Эхо не одни ребята любят. В Италии есть места, куда специально приезжают туристы послушать знаменитое эхо.

— Знаменитое?

— Да. К примеру, неподалеку от Милана во дворе старинной виллы Симоне́тта эхо звучит пять-шесть раз.

— А как это получается?

— Там стоят рядом две стены, они и усиливают эхо.

Антонио отвечает почти механически, а сам не сводит глаз с Терезы. «Как удивительно она красива, а если еще и умна, я пропал».

— Теперь понятно. Вот бы и мне послушать это знаменитое эхо. И виллу бы посмотреть. Она красивая?

— Да, очень.

— А знаете, пойди я сюда днем, меня бы в селе на смех подняли.

— Да.

— Многие до сих пор верят сказке про Николо-барабанщика.

Тереза смотрит на меня. Ей хочется понять, угадать по выражению моего лица, не думаю ли я, что и она верит этой басне. Но мне сейчас не до этого. Так приятно сидеть с нею рядом и глядеть на нее! Мои губы почти касаются ее щеки.

— Сальваторе учит меня читать и писать.

Она говорит тихо, не решаясь больше поднять глаза. «О боже, еще немного, и я не выдержу. Обниму ее и поцелую».

Тереза потупилась. Лицо ее внезапно стало грустным. Веселого оживления как не бывало. Она подняла камешек и бросила его вниз. Камешек прошуршал по песку и затих. Бросила второй, третий, потом сказала:

— Вы обручены, дон Антонио?

Она с чисто женской хитростью старается казаться равнодушной. Сказать ей правду или нет?

— А тебя это волнует?

— Говорят, у вас в Матере невеста?

Конечно, нехорошо ее дразнить, но Кармела Петроне наверняка все ей рассказала. Она-то отлично знает, что у него нет никакой невесты. Но Тереза хочет услышать это от него.

— Все это неправда. У меня нет никакой невесты.

Она улыбается, а чтобы он не увидел ее радостной улыбки, поворачивается к нему в профиль.

— Мне пора, уже поздно.

Она привстает. Он берет ее за руку и усаживает рядом.

— Тереза. Но ведь ты-то обручена.

Он держит ее в объятиях и крепко целует, не дожидаясь ответа.

— Не нужен он мне.

Феличе отвергнут, но и Антонио нет спасения.