Постель, матрац, простыня, одеяло, подушка, метла, газовая плитка, ведро и тряпка. Лампа. Какая лампа? Керосиновая. Бачок для керосина. Ведро для питьевой воды. Неизвестно, есть ли в колодце бадья. А если и есть, из нее поили свиней. Лучше взять лишнее ведро. А теперь припасы. Мука, консервированные помидоры. Сколько нужно держать помидоры в соусе? Надо будет узнать, ведь придется быть и за повара. Еще оливковое масло. И чеснок. Как перевезти все это на маленькой повозке? Целый день уйдет на это. Но что делать? Другого выхода нет. А где достать парты и печку? Ладно, до холодов с печкой что-нибудь придумаем. Главное — парты. Школьные парты.
И, как назло, дон Панкрацио куда-то уехал. А ведь не мешало бы предупредить его, уже время. Два дня прошли.
Антонио нагрузил доверху повозку и крепко привязал навьюченные на мула тюки. Тронулся в путь он лишь к вечеру, когда крестьяне уже возвращались с полей. Ему повстречались: женщина, навьюченный мул, коза, еще одна женщина, какая-то старуха; дальше еще женщина с корзинкой на голове, поросенок на поводке, словно собачка, мул и на нем две девушки; собака, пожилой крестьянин; вот опять женщина, вяжущая на ходу носки, девушка с корзиной на голове, мул со старухой, две козы, старик.
Как они похожи друг на друга, эти люди, вереницей растянувшиеся по горной тропе! Все на одно лицо. Сразу и не заметишь разницы. Они всё идут и идут. Не успел исчезнуть вдали один «караван», как уже появляется новый — женщина с козой, мул, на котором мерно покачивается старуха, примостившийся между двумя корзинами поросенок, морщинистый старик.
Мужчин мало, мужчины эмигрируют.
Тишина, размеренный звук шагов, цоканье копыт, хрюканье поросенка, негромкое блеяние козы. И снова тишина. Легкий туман окутывает деревья, розовый закат ложится на голубоватые вершины гор.
«Поздно выехал, — думает Антонио. — Дни стали короче. Успею ли? Как петляет дорога! Будем надеяться, что я не сбился с пути… Найти бы двух-трех толковых ребят, которых можно было бы подготовить сразу во второй класс…
Ну еще, милый мул, еще немного. Наконец-то всё, добрались. Вот в этих четырех голых стенах я буду жить. Придется разделить свинарник пополам. В одной половине класс с партами. В другой…
Э, да тут свиньи. Как же так? Ведь дон Панкрацио обещал… Выходит, он не сдержал своего обещания».
— Эй, парнишка, разве дон Панкрацио не велел тебе перегнать отсюда свиней?
— Я ничего не знаю. Он мне ничего не говорил.
— Ну так вот, дон Панкрацио обещал мне, что тут будет школа.
Мальчишка недоуменно уставился на Антонио.
— Как тебя зовут?
— Рудже́ро Ро́кко.
— Вот и отлично. Выгоняй свиней, Рокко. Теперь здесь обоснуюсь я. Понял?
— Я ничего не знаю.
— Ну ладно.
Пока надо сгрузить вещи. Плиту, бидон, ведро. Но куда их деть? Какой здесь отвратительный запах!
— Рокко, эй, Рокко… Пошли вон! Что им от меня надо, этим свиньям? Наверно, решили, что я им еду принес. Эй, Рокко!
— Я здесь, синьор.
— Куда ты пропал?
— Пойло свиньям готовлю.
— Ты что, спятил?
— Почему?
— Я же тебе сказал, что дон Панкрацио велел перегнать свиней в другой сарай.
— Вот хозяин придет и распорядится. А то потом я один виноват буду.
— Дон Панкрацио забыл тебе сказать. Но верь моему честному слову.
— Я ничего не знаю.
— Ой! Держи!
— Что же вы наделали! Оставили дверь открытой, и две свиньи убежали. Прикройте скорей дверь… Наконец-то! Эх, вы!
— Но, право же…
— Лучше помогите свиней поймать.
— А кто разгружаться будет?
— Потом, потом. Если свиньи убегут, кто за них платить станет?
«А ведь верно. Свиньи больших денег стоят. Пришлось бы лет десять работать, чтобы хоть за одну расплатиться. Только этого недоставало! Ну и темнота! «Я поклялся на алтаре бороться всеми силами…» — кто это сказал?.. Вот они, хрюшки проклятые. И надо же было их упустить. В чем я поклялся? Неужели я свихнулся?»
— Рокко, а Рокко! Куда удрала эта проклятая хрюшка? Я ничего не вижу.
— Куда вы? — раздался голос Рокко.
— За лампой.
— Сначала дел натворили, а теперь удирать собрались.
«Вежливо же он со мной разговаривает! Попробуй приучи такого к дисциплине. Счастье еще, что этот Рокко никогда в школу не пойдет. Счастье ли? Нет, так совестно говорить. «Я поклялся на алтаре бороться всеми силами…» С кем? Когда поклялся? Ах да, это же слова Джорджа Вашингтона. Когда-то мне по душе были эти слова. Я мечтал бороться. В те дни я еще толком не знал жизни».
— Идите сюда! Я их поймал. Откройте дверь!
Что ему надо, этому Рокко?
— Что тебе, Рокко?
— И на что вы только годитесь? Да откройте дверь. Свиней надо загнать. Смотрите еще чего-нибудь не натворите.
О господи! Ну и беготня! Но теперь Антонио готов ко всему. Пусть приходит хоть целое стадо свиней, он встретит их как подобает. Загон он откроет, только когда свиньи будут уже совсем рядом. Не то все они разбегутся. Посмотри-ка, Антонио, на этого мальчишку! Какой он проворный и ловкий. Свинья — млекопитающее. Ее мясо служит нищей людям. Нет, сначала надо объяснить, что значит млекопитающее. Итак, млекопитающее — это…
А вот шествуют эти млекопитающие! Ну-ка, в класс! Простите, точнее сказать — в свинарник.
— Все в порядке.
В порядке? А куда с вещами деваться?
— Рокко!
— Чего вам?
— Куда мне?
— Чего — куда?
— Куда мне вещи девать?
В ответ Рокко только пожимает плечами. Он ничего не знает и знать не желает. А кругом уже темным-темно.
— Давай зажжем лампу, Рокко. Тебе тоже виднее будет.
— Зачем мне лампа? Я скоро спать лягу.
— Где?
— Здесь, где же еще?
— В свинарнике?
— Зато тепло.
— Но там же нестерпимая вонь.
Рокко снова только пожимает плечами. Он привык.
Пора устраиваться на ночлег. Ну, попробуй зажги эту лампу! Прежде целый коробок спичек изведешь. Может, это потому, что она новая?.. Наконец-то! А свет у нее довольно яркий. Вечером будет не так грустно и одиноко.
Ну и тяжелая эта раскладная кровать, одному не стащить с повозки. Да и стоит ли? В свинарнике ее все равно негде поставить, а на открытом воздухе боязно — вдруг дождь пойдет?
«Я поклялся всеми силами бороться…» Втемяшится же в голову! Наваждение какое-то.
— Держи покрепче, Рокко. Спасибо тебе за помощь.
Так, кровать сгружена. До завтра постоит у дороги. До завтра ли? Будем надеяться. Но если Панкрацио и утром не появится, тут все сгниет. Матрац тяжелый, как свинец. Может, это так от усталости кажется? «До чего есть хочется… А это еще что такое? Жужжит. А, понятно: комар. Ай, ну и кусается! Вдруг он малярийный?! Говорят, их истребили, но мало ли что говорят. Кажется, где-то был кусок колбасы».
— Рокко, у тебя есть немного хлеба?
— Есть.
— Вот хорошо. Садись ко мне на постель. Давай закусим колбасой с хлебом.
Колбаса вкусная и аппетитно пахнет. Это лучше, чем пустой хлеб жевать.
— Эту колбасу делают из твоих свиней, — говорит Антонио.
— Скажете тоже! Из моих!
— А в школу ты ходишь?
— Да вы что, смеетесь? Я работаю.
— Тебе надо ходить в школу. Научишься читать и писать.
— А работать кто будет?
Да, вопрос сложный. Действительно, кто?
— Это не для меня.
— Почему, Рокко?
Рокко пожимает плечами:
— Не для меня, и всё тут.
«Я поклялся…» Еще один комар… так… Ну, этому кровопийце капут. «…всеми силами…» Вот наваждение!
— А зря, знаешь. При желании всего можно добиться.
Но ведь это ложь! Нет, правда. И все же свинопасу Рокко Руджеро, который живет и спит в свинарнике и получает триста лир в день, смешно такое говорить. Потому что для него все это — красивые сказки. В этом есть и моя вина. Нет, я тут ни при чем. Но все равно я чувствую себя обманщиком. Я открою здесь школу.
— Здесь будет школа, Рокко!
Рокко не верит. Он убежден, что тут всегда будут жить свиньи и он при них. Уж так повелось издавна. Удастся ли открыть школу? И когда? Завтра, послезавтра, после-послезавтра, после-после-послезавтра. Никогда. Вообще никогда.
— Тебе следует ходить в школу, Рокко.
Что это? Приказ? Пожелание?
… И снова Антонио в пути. Мерно покачивается повозка. Никогда-никогда. Ни завтра, ни послезавтра, ни после-послезавтра. Вокруг непроглядная темная ночь. Поскрипывают деревья в лесу. Но мул сам знает дорогу в Аччеттуру, и можно спокойно подремать. «Тебе следует ходить в школу, Рокко». Зачем он это сказал, если знал, что со школой ничего не выйдет?
«Я поклялся на алтаре бороться всеми силами против любой формы тирании, угнетающей человеческий разум». Вот, наконец вспомнил.