Конец близок
Восточная Пруссия отрезана от империи!
3 февраля 1945 г. Усталых до смерти парней разбудили, все приготовления закончены, и через час, примерно в 05.00, 2-й батальон был готов начать атаку. Основное направление — на запад! К побережью, вдоль шоссе Райх 1 (идет от голландской границы севернее Аахена к Дортмунду, затем к Берлину, до Кенигсберга и далее). Солнце еще не взошло, и было темно, когда мы подошли к набережной. Там царит паника. На бранденбургском направлении появились русские, между Вартхеном и Хайде Вальдбургом. Они рвутся вдоль шоссе Райх 1 к побережью. Однако мы точно не знаем, где эти войска находятся. Пока нас представляли офицерам, началось важное обсуждение. Необходимо было прояснить ситуацию. Русским оставалось еще достаточно времени на таком длинном пути. Едва ли они знают, что здесь их ожидает серьезное сопротивление. Нашего командира легких полевых орудий обер-фельдфебеля Гроссе и меня спрашивают, что собирается предпринимать командование 6-го и 7-го пехотных батальонов. Однако мы знаем только одно: «Приказано атаковать!» Положение становится критическим! За нами большой город Кенигсберг, многие дома в котором уже горят, и сверх того, слышны раскаты разрывов снарядов и треск гранат. Это и наши, но также и русские ведут огонь. В то же время постоянно раздается быстрый стрекот немецких пулеметов 42-го калибра и более медленных — крупнокалиберных. Повсюду высоко поднимаются осветительные ракеты. Наши ярко-белые и зеленовато-белые — русских. «Город обстреливают! Кенигсбергу грозит непосредственная опасность. Так складывается ситуация, что Восточная Пруссия будет отрезана от империи. Враг уже перед Данцигом! Мы здесь зажаты на узком пространстве. Что это? Конец? Должны ли мы погибнуть здесь?» Пароль Восточно-Прусской операции гласит: «Смелость и надежда!» Мы осторожно двигаемся, свернув с набережной к Вартхену. Позднее получаем приказ идти южнее Хаффштрома к шоссе Райх 1 и далее на юго-запад к Вартхену. Там атаковать русских и занять позиции. Утренний сумрак постепенно развеивается. Артиллерийский огонь с обеих сторон усиливается. Зловеще громыхают орудия. Снаряды свистят в воздухе. Где-то слева, в стороне от нас, барабанит иван своими «катюшами». Внезапно перед нами вспыхивают огоньки винтовочных и пулеметных выстрелов. Мы уходим, так как оказываемся в слишком близком соприкосновении с превосходящим противником! У меня создается впечатление, что иван уже полностью хозяйничает на шоссе Райх 1. И мы скоро замечаем, что русские уже вышли на набережную. Заградительный огонь поставлен и на правом, и на левом флангах и перед нами! Мы растянулись в длинную линию далеко друг от друга. Противник здесь очень силен! Так как атака его была внезапной, мы не имеем никакой поддержки артиллерии. Сильный орудийный огонь заставляет нас вновь и вновь прижиматься к земле. Мы уже почти вышли к шоссе, но вынуждены были остановиться. Во время этой атаки убили командира 6-го батальона обер-лейтенанта Охмана. Удивительно, как двум унтер-офицерам и девяти солдатам удалось вернуться назад. Наш командир батальона пока еще не появился. Когда русские замечают, что мы хотим выйти к трассе, они обстреливают нас из своей артиллерии. Это тем более опасно, что мы залегли на открытом пространстве без какого-либо обеспечения боеприпасами и продовольствием. Однако куда теперь идти? Тут мы заметили примерно в 200 м за нами большой серый бетонный бункер. Как я позднее узнал, это была цепь укреплений из 15 бункеров, окружавших Кенигсберг еще в Первую мировую войну. К сожалению, все они уже морально устарели.
Имена этого форта, начиная с восточной части города, севернее реки Прегель: I «Гребен», II «Бронзарт», IIа «Барнеков», III «Фридрих Вильгельм IV», IV «Гнейзенау», V «Фридрих Вильгельм III», Va «Лендорф», VI «Королева Луиза», VII «Гольштейн», VIII «Фридрих Вильгельм IV», IX «Донна», X «Канитц», XI «Дёнхофф», XII «Эвленбург». Эти старые форты расположены против часовой стрелки вокруг города. Я думаю, что мы будем в них надежно укрыты. Посылаю связного, который скоро возвращается и сообщает нам, что там, в большом бункере, засели фольксштурмисты, которые не хотят выходить наружу. Мы решили занять здесь свою позицию. Солдаты под сильным огнем противника один за другим прыгают в бункер. Когда все мои люди уже были под защитой бетонной крыши бункера, решаюсь спуститься туда и я, но еще некоторое время стою в нескольких метрах от входа в бункер, так как хочу подыскать хороший наблюдательный пункт. Русские ведут непрерывный артиллерийский огонь по окружающей местности. Я слышу, как со зловещим свистом приближается ко мне несколько снарядов! Я хочу быстро прыгнуть в бункер, но все же не успеваю, и два-три снаряда разрываются поверх бетонных ворот. Осколки летят во все стороны и бьют по бетонным блокам около меня. Но, к счастью, я отделался только испугом, когда осколок пролетел прямо над моей головой. Вот что называется солдатским счастьем! В бункере находится командир роты фольксштурма, солдат из Кенигсберга. Он посылает одного из своих людей наружу, чтобы выяснить положение. Он доволен нашим появлением, впрочем, как и мы, так как неожиданно получили подкрепление. Мы быстро и тщательно осмотрели бункер («Фридрих Вильгельм IV»). К сожалению, здесь не было никаких бойниц или даже каких-либо отверстий, откуда можно было бы вести огонь или даже наблюдать. Внутри — замкнутое пространство с тяжелыми решетчатыми воротами, закрытыми огромными замками. Ключей от них никто не имеет. Так как мы должны организовать здесь оборону, то это можно сделать только снаружи. Русские на некоторое время перестают стрелять, но затем снова открывают огонь. Нам удалось захватить в плен одного русского капитана. Я увидел группу примерно от четырех до пяти русских солдат, которые тащили за собой пулемет. Впереди шел высокорослый мужчина, который был, пожалуй, их командиром. Если бы мы их не заметили и не стали стрелять, то они прошли бы мимо. У командира в руке пистолет, который он выхватил из-за пояса. Я понял, что это офицер, так как у него на погонах были видны две широкие полосы с золотыми звездочками. Видимо, перед нашим обстрелом эти люди искали укрытие. Я приказал солдатам, чтобы они стреляли теперь только в солдат, тащивших пулемет, так как я хочу взять офицера в плен. Так мы и сделали. Защитники пулемета прижались к земле, а офицер осмотрелся, и я увидел, как он направляет на нас пистолет. Кричу ему: «Иди сюда! Скорей! Руки вверх! Давай, давай!» Я постоял у входа в бункер с пистолетом-пулеметом, а затем вышел к нему. Он высоко поднимает руки и идет за мной. Так как я не могу с ним беседовать здесь, снаружи, так как плохо знаю русский язык, то завожу его в бункер. Это командир инженерно-саперного подразделения. Почему он с отрядом пулеметчиков появился здесь? Впрочем, я не понимаю, что он отвечает, и у меня создается впечатление, что пленный, возможно, из штрафной роты. Все же мне удалось выяснить, что этот офицер из Ленинграда. Он инженер. Капитан произвел на меня хорошее впечатление. Ему, как и мне, 21 год. Я допрашиваю на моем дилетантском русском. Так как я отнюдь не «переводчик для немецких солдат в России», то всегда заглядываю в словарь. Он говорит мне: «Please, speak English». Теперь дела у нас идут намного лучше. Он может говорить даже по-французски! Мы закуриваем папиросы, пока мне приходит на ум, что бы еще у него спросить. Он поднимает руку и смотрит на свои наручные часы. Тогда я спрашиваю его: «Который час?» Он снова смотрит на часы, а я показываю ему мои. Объясняю, что сломал свои часы здесь, на войне, и не всегда могу ориентироваться во времени. Узнаю, не хочет ли он подарить мне свои. Я не могу его расстрелять, тем более что он должен попасть в тюрьму. Я предлагаю ему за часы сотню сигарет. Он не возражает и, улыбаясь, отдает мне часы. Так я приобретаю себе нового товарища. Рассматриваю его часы. Это американские — «Гамильтон», как можно понять по гравировке на задней крышке: «Герою русского народа — презент из США». Я думаю, что этого капитана имело бы смысл отправить в штаб батальона. Вероятно, он мог бы рассказать что-либо полезное для нас. В дальнейшем я так и сделал. Следовало его охранять и на конечном пункте сдать в штаб. Я выставляю посты на остаток ночи, кладу шапку под голову и погружаюсь в сон.
4 февраля 1945 г. На следующее утро мы пытаемся снова выйти на шоссе Райх 1. Но на этот раз у нас ничего не получается: русские здесь слишком сильны! И вот мы снова в бункере. Немного погодя сюда прибывают грузовики с легкими полевыми орудиями. Я знаю, что это два «Опель-Бенца» и один «Мули» (впереди вместо колес гусеницы). Мы получаем приказ легкие полевые орудия с прислугой погрузить на три грузовика и вместе с нами отправить по шоссе Райх 1 в Бранденбург. Мороз пробегает у меня по коже, когда я подумаю, что мы должны с тремя грузовыми автомобилями по шоссе, поднятого в двух метрах от земли, проехать через район боевых действий! Кто только мог до этого додуматься? Или положение внезапно изменилось? Однако мы хотим разузнать, действительно ли снаружи теперь все успокоилось. Я отправляюсь к связному: «Свободно ли шоссе от противника?» — «Да, проехать можно», — получаю в ответ. Итак, мы едем. На своем грузовике везу с собой «моего капитана». Я должен посадить мои три отделения на три грузовика. Командир легких полевых орудий едет с первой машиной, я расположился на подножке последнего грузовика, чтобы в случае обстрела или возможного прямого попадания снаряда не остаться в кабине. У меня уже есть опыт почти четырех военных лет, я насмотрелся на многие разбитые автомобили, где водитель и сидящий с ним рядом офицер погибали в горящей кабине. Надо прыгать на землю в то же мгновение! Мне вовсе не улыбается погибнуть в грузовике. Хочу все же еще пожить. Мы едем по разбитому шоссе с многочисленными канавами и ямами. Едва проехали 50 м, как раздался щелчок выстрела. Следующие 100 м ехали с такой скоростью, как могли. Все шоссе забито военными или гражданскими грузовиками. Большие воронки от бомб или снарядов приходится объезжать медленно и осторожно. «Крах! Бумм!» Столб грязи поднимается над шоссе перед первым грузовиком. Ну-ну! Неужели нас обстреливают справа? От залива летит еще один снаряд. Затем мы получаем пулеметный огонь сразу с обеих сторон. Я вижу, как осколки от снарядов уже долетают до нас, но, на счастье, пока еще нет ни одного попадания. Снова с правой стороны стреляет противотанковое орудие? Теперь во вторую машину. Возможно, иван уже появился на набережной залива, а мы едем прямо туда! У меня голова идет кругом. Шоссе значительно поднимается над низменностью. Что еще может случиться с нами? В этот момент раздается треск, и в каких-нибудь пяти метрах справа от меня разрывается с безобразным грохотом снаряд из противотанкового орудия. От ударной волны я едва не падаю с подножки. Пыль и грязь летят мне прямо в лицо и залепляют уши. Ветровое стекло делается совершенно непрозрачным, водитель едва ли что может через него увидеть. Проклятье! Взрыв прогремел очень близко! Водитель ругается: «Я ничего не вижу». Левой рукой я крепко держусь за раму окна, а правой дочиста вытираю ветровое стекло. При этом я почти падаю с подножки, когда машина делает внезапный поворот вокруг ямы от снаряда. Я едва удерживаюсь от последующего сильного толчка и тут замечаю, как «мой капитан» высовывает голову в окошечко, проделанное в брезенте. Ничего удивительного, так как все, кто едет в машине, ведут себя очень беспокойно! Три грузовых автомобиля мчатся так быстро, как это только возможно, поскольку все шоссе завалено обломками. Теперь противотанковое орудие снова стреляет с правой стороны. Куда попадет снаряд? Я вижу, как за 100 м перед нами грузовик с легким полевым орудием получает пробоину! Он виляет туда и сюда, так как шина на правом колесе спустила. Грузовик тащится и дребезжит, словно куча железа! Я вижу также, как в кабине, где сидит несколько сопровождающих военных, вспыхивает пламя. Взрываются мины, которые мой минометчик держал в нагрудной сумке. Больше я не в состоянии этого вытерпеть, так как обстрел становится еще более сильным. Невозможно продолжать эту «автомобильную гонку». Нас обстреливают с обеих сторон. Это может плохо кончиться. Так, что же делать? Первая машина резко сбавляет ход. В чем причина? Разбита снарядом? Испуганно смотрю вперед и вижу, как грузовик медленно сползает в кювет с правой стороны улицы. В чем причина? Я вижу, что небольшой мостик через ручей на шоссе, который подступает здесь к набережной, разрушен и проехать по нему невозможно. Кроме того, здесь скопилось много разбитого транспорта. Ручей неглубокий, и через него вполне может проехать грузовик, только очень медленно. Солдаты спрыгивают с машин, чтобы толкать грузовики при въезде. Но мы здесь прекрасные мишени для русского противотанкового орудия! Разве что слегка защищены несколькими деревьями и кустами. Пока все идет хорошо. Мы снова на шоссе и быстро едем дальше. Поврежденное орудие болтается за грузовиком.
Так это продолжается до тех пор, пока мы не прибываем в округ Бранденбург. Нас встречают жители и удивленно качают головами: «Как вы могли проехать по шоссе? Это настоящее безумие! Там же русские сосредоточились по обеим его сторонам». Это мы и без них знаем! Оборудуем новые огневые позиции на набережной. Теперь я имею наконец возможность доставить «моего капитана». Я доверил охранять его своему связному. Ищу штаб батальона. Когда я возвращаюсь, капитана уже не вижу. Подошедший лейтенант сказал, что его отправили вместе с другим взятым в плен русским. Я сердито сажусь в мотоцикл и уезжаю. Не успел еще отъехать далеко, как меня окружила толпа пленных. Тут я заметил, как на меня смотрит «мой капитан». Колонна пленных останавливается. Капитан обрадовался, увидев меня, и вышел из колонны. Адъютант хотел немедленно направиться с ним в комендатуру, но я его остановил. «Господин обер-лейтенант, — сказал я, — бесплатно я его вам не отдам. Вы должны мне хорошую бутылку и папиросы». Адъютант смеется и говорит: «Вы откровенный вымогатель, однако идите к фельдфебелю Н. и изложите ему свое дело, после чего можете получить своего пленного». Я сообщаю ему, при каких обстоятельствах мы взяли капитана. После этого забираю у пленного мои часы «Брингелон». Сообщил ли он какие-либо важные сведения, этого я никогда не узнаю. К сожалению, я забыл спросить у него имя и фамилию и не дал своего адреса на родине. Вернувшись в роту, я должен был доложить о взятом мною в плен во время боя капитане. Наверное, он может все-таки сообщить командованию ряд полезных сведений. Дальнейшая его участь меня не интересовала. Здесь, на набережной, мы оставались недолго. Необходимо было отступить назад, в Бранденбург. Вскоре замечаем, что на нашей стороне происходит какая-то перегруппировка. Видимо, противник готовит новую атаку.
Состояние боя на 5 февраля 1945 г.
Моторизованная пехотная дивизия
«Великая Германия»
Дивизионный командный пункт 5 февраля 1945 г.
Приказ по дивизии от 5 февраля 1945 г.
1. Враг перед частью XVI. Г.С.К (С 11 и 31 Г.С.Д., а также частью Г.С.К (с 16 и 18 ГСД) с остатками части 26 Г.С.Д. Начальное намерение с XVI Г.С.К. из области Годриенен — Вундлакен — Маулен выйти к кенигсбергской набережной и затем с 11 Г.С.Д. и частью XXXVI Г.С.К пробиться на юго-запад к шоссе Кенигсберг — Бранденбург, отбиваясь от атак русских. Противник будет, несмотря на большие потери, придерживаться намерения употребить все силы на образование южного фронта по линии кенигсбергской набережной. При появлении батареи штурмовых орудий и танков «Иосиф Сталин» на площади Вартен — Маулен — Вапьбург мы должны иметь в виду дальнейшее отступление.
2. Моторизованная пехота «Великой Германии» должна 5 февраля 1945 года выйти на линию: Новый Колбникен — Вальдбург — Маулен — Вартен с намерением после 6 февраля 1945 года достичь железной дороги Коббельбуде — Кенигсберг.
3. Подразделения, подчиненные пехотной дивизии 975 (367-я пехотная дивизия), и тяжелый гаубичный / 816-й минометный полк сотрудничают с 81-м минометным полком и 1-м полком батальона 64-й батареи зенитных орудий.
4. Для оборонительных действий справа 5 февраля назначаются: танковая часть фузилеров «Великая Германия», без 1-го батальона. Слева: 975-й пехотный батальон, подчиненный 1-й танковой части фузилеров «Великой Германии» и 2-й моторизованной пехотной части «Великой Германии», сопровождаемой батареей противотанковых орудий и зенитной батареей, моторизованной пехотной частью «Великой Германии» и 1-й танковой егерской частью «Великой Германии».
Граница: справа 562-я дивизия фольксштурма Шошен (562) на линии — Новый Голбникен («Великая Германия») — Бергау («Великая Германия») между танковой частью фузилеров («Великая Германия») и пехотным полком (975) — Фабрика — 500 метров восточнее Хайде Вальдбург. Пункт «05» — 750 метров севернее замка Вальдбург — юго-западнее Маулена — фольварк Людвигсхоф (фузилеры).
5. Передаются в распоряжение мотопехотной дивизии «Великая Германия» без 2-го батальона и без противотанковых и зенитных подразделений, находящихся в Брандебурге:
2-я пехотная дивизия, 975-й полк (в Хайде Маулен);
батальон «Бранденбург» (в Бранденбурге);
инженерно-саперные подразделения (в Покарбене);
отделение танковой разведки дивизии «Большая Германия» (в области Пёршкен — Бранденбург).
Вспомогательный батальон дивизии (в Хайде Вальдбург).
6. Командование армией: восстановление линии фронта на внешней линии кольца к 6 февраля 1945 года. После передислокации танковому полку фузилеров «Великой Германии» следует занять Вальдбург, а 975-му пехотному полку с севера ночью с 4 на 5 февраля вновь овладеть Мауленом-Юг.
7. Танковым подразделениям «Великой Германии» поддерживать наступление пехотных соединений на пространстве Хоногбаум/Вальд, севернее Вальдбурга, Хальде Маулен и Вартхен. Необходимо обеспечить связь между командованием батальона и бронетанковыми войсками!
8. Самоходным артиллерийским установкам «Великой Германии» (с подчиненными им тяжелыми гаубицами и 816-м минометным батальоном и совместно с минометчиками 81-го батальона) наносить удары по вражеским позициям и организовывать контрудары в сотрудничестве с обеими соседними дивизиями. Для поддержки незначительных соединений пехоты нельзя расходовать артиллерийские боеприпасы. Артподготовку и поддержку огнем артиллерия должна применять избирательно. Ей необходимо работать совместно с:
I. Подразделениями танковой артиллерии «Великой Германии» и с 975-м пехотным полком.
II. Подразделениями танковой артиллерии «Великой Германии» с танковым подразделением фузилеров «Большая Германия».
Это те приказы, которые имелись в моем распоряжении. К сожалению, других подобных документов я не получил. Наш 2-й пехотный батальон остается в резерве для контратаки и следует за действующим 3-м батальоном. Позиции его располагаются за небольшой рощей. Основная линия фронта проходила примерно по следующей линии: Колбникен — Новый Колбникен — Вальдбург — Маулен — Вартхен.
Мы идем с минометчиками при полном вооружении. Грузовики медленно движутся за нами.
Это должно скоро случиться! Запланировано: нанести удар по Новому Колбникену — фольварк Колбникен — и далее по Валдпотену (Цегеляй) на Зеепотен. Мы готовы. Хорошо замаскировались и имеем обзор значительной территории. Пока еще не стреляли. Все кругом выглядит зловеще. Видит ли нас противник?
5 февраля 1945 г. Забрезжило утро. Лежащие перед нами «лесные» пистолеты-пулеметы, кажется, будут не особенно опасными для противника. Мы должны двигаться в глубь леса. Вроде бы наступил наш час X. Мы направляемся к командиру, полковнику Хееземану. Внезапно замечаем слева перед нами и справа за нами ракетные пусковые установки «катюша». «Да! Теперь русские устроят нам превосходный фейерверк!» — думаю я. Мы хорошо поняли, что удача покинула нас! Шесть установок выстрелили почти одновременно. Только однажды мне пришлось слышать такой жуткий свист мин! «Все бежит, мчится, прячется — светлая ночь!» (В свободном изложении Шиллера.) Однако следует быстро искать укрытие. Проклятье! Ни одной ямы. Я лежу на животе, словно плоская почтовая марка, на мерзлой, только слегка покрытой снегом земле и уткнул нос в этот снег. Сначала я думал, что теперь русские станут обстреливать наших минометчиков. Осколки ложатся вокруг. Но затем наступает тишина. Благодарю Бога! Повсюду вокруг нас — безобразные черные ямы от мин. Сейчас иваны двинутся на нас! Я встал и начал стрелять из тяжелого гранатомета по лесу. Здесь уже был настоящий ад. Я слышу, как раненый кричит: «Санитары!» Потом — громкий крик: «Полковник убит!» Его кто-то должен заменить. Я подхожу к бронетранспортеру и беру трубку радиотелефона. У аппарата генерал Лоренц (командир полка). Я сообщаю о ранении гранатой и смерти полковника. Стараюсь перебороть возникшее волнение. Ничего! Мы атакуем! Однако наступление идет очень медленно. Нашим основным оружием являются «лесные» пистолеты-пулеметы (одна из форм пистолетов), которые необходимо «чистить» после каждой серии выстрелов. Мы двигаемся на фронтовые позиции в северо-восточном направлении. Постепенно положение становится более спокойным. Слишком много атак нам пришлось перенести до сих пор. И мы убедились, что русские здесь очень сильны! Мы вынуждены отступать и направляемся к выдвинутому вперед командному пункту батальона, который разместился в маленькой деревне. Здесь стоит артиллерийская батарея, которая ведет огонь. При этом близком реве снарядов мороз пробегает по коже! Соседство такой батареи отнюдь не безопасно. Иван тоже не дурак, он обстреливает маленькую деревню снарядами из «черной свиньи» (15,2-см). Как только раздается выстрел, мы молнией мчимся к ближайшим укрытиям. Артиллеристы снабжают нас «нацистскими пакетами», которые у них в большом количестве. «Только для бойцов на фронте, участников великой борьбы», — написано на упаковке этих пакетов. Эти «особые пакеты» появились в нашей армии с середины 1943 года (операция «Цитадель»). Содержание: коробка печенья «Юно», кекс, витаминные конфеты и хороший шоколад в круглой жестяной банке. Это отлично! Руководство боевыми действиями батальона расположилось в подвале дома. Там довольно тесно, но стены выглядят весьма основательно. Мои минометчики заняли хорошие позиции для ведения огня. Все готово. Моим командиром теперь будет обер-лейтенант Хиннерк. Кроме меня, на командный пункт прибывает еще и унтер-офицер из батареи легкий полевых орудий. Мы представляемся и ожидаем нового приказа.
7–8 февраля 1945 г. Мы стоим по стойке «смирно», так как обер-лейтенант Хиннерк награждает нас от имени командира полка Железным крестом 1-го класса. Он зачитывает приказ своим сладким тенором очень быстро, так как поблизости уже снова грохочут снаряды. Иван ищет позиции артиллеристов! У нас трясутся руки, поэтому мы не собираемся здесь долго оставаться. «Все в порядке, парни!» — подбадриваем мы при этом минометчиков, выходя наружу. Мои юноши радуются за нас. Хорошо бы было сейчас выпить чарку водки, но об этом при всем моем желании можно только вспоминать. Ночью с 8 на 9 февраля мы меняем позицию. Теперь мы оказываемся в болотистой области перед Коббельбуде, находящимся поблизости от большого города Гут Весделен. Мои минометчики расположились между домами на отдельных позициях и «квартирах». При выборе позиции напоследок следует всегда разобраться, в какой стороне находится враг, может ли иван непосредственно стрелять в окна и как это соотносится с прочей безопасностью.
В котле на линии Мельзак — Хайлигенбайль — Зинтхен
9 февраля 1945 г. Утром, оценивая в целом наше положение, мы убеждаемся, что мы залегли на вершине, ориентированной на восток. Сегодня мы правильно расположили позиции, самым лучшим обзором для открытия огня. Первое отделение унтер-офицера Рама расположилось за коровником, защищенным толстыми бревнами. Второе — унтер-офицера Шпренгала — заняло позицию в одном из жилых домов и имеет возможность вести огонь между зданиями. Здесь, в Весделене, расположилось также подразделение охраны. При поиске наблюдательного пункта я обнаружил, согласно карте, в нескольких сотнях метров к северу высоту на уровне 29,9 м. Она отмечена на карте как «Песчаная гора». Поскольку, кроме нас, здесь никого нет, я выбрал наиболее удачное место для своего наблюдательного пункта у верхнего края «Песчаной горы». Отсюда открывается прекрасная панорама. Глядя на север, я вижу Новый Голбникен почти до Вальдбурга. В восточном направлении лежит Яскейм и на северо-востоке — Зеепотен. Почти в ста метрах восточнее на пике нашей линии фронта находится фольварк Вангникен. Там у меня второй наблюдательный пункт — на крыше усадьбы за дымовой трубой. Южнее и юго-восточнее лежит большая область болот, доходящая почти до железнодорожной линии, которая идет от Кенигсберга. Одна из ее станций — фольварк Чатаринлаук. Далее южнее — местечко Коббельбурде, расположенное между дорогой и автобаном, ведущим из Кенигсберга. Из упомянутых мест в наших руках фольварк Вангникен и местечко Коббельбурде. Так как мой наблюдательный пункт расположен в очень удачном месте, здесь же в последующие дни стали располагаться подобные пункты других частей. За «горой» часто нарушается проводная и радиотелефонная связь. Так как мы находимся в окружении, для нас очень важно наладить со всех сторон хорошее наблюдение. В последующие дни стал слышаться шум боя — артиллерийские выстрелы и грохот танков. Это хорошо, что бой разворачивается именно там. Это область Мельзака, Хейлигенбейла и Цинтена. При ясной погоде виден поднимающийся дым от горящих домов и коричневато-белых столбиков выстрелов наших артиллеристов. У нас пока еще все спокойно. От чердачного окошка на крыше высокого здания в Весдехельме можно хорошо наблюдать область болот и у Чатаринлаука дом железнодорожного обходчика. Там появились русские на расстоянии примерно 1800 м от нас. Я могу рассмотреть русскую минометную батарею со стороны дороги — у дома путевого обходчика, а также бегающих там иванов. Собственно, мы не имеем никакой линии фронта на этом направлении, так как там повсюду вода. Однако я все время вижу русских в стороне от «Песчаной горы». С наблюдательного пункта на крыше дома в фольварке Вангникен я вижу крыши Яскейма. От нас это примерно на расстоянии 5000 м до набережной. Совсем немного! От Хайлигенбея подальше, но тоже не особенно далеко. Западнее лежит фольварк Моркен. Там батальон также ведет боевые действия. Со своего наблюдательного пункта «Песчаная гора» я вижу разрушенный бронетранспортер с поднятой на нем стереотрубой, с помощью которой противник может очень хорошо наблюдать за местностью. Второй наблюдательный пункт, в фольварке Вангникен, хотя и недостаточно защищен, но имеет хороший обзор! Путь туда возможен только в том случае, если русские прекращают стрельбу. Перед нашей «Песчаной горой» они имеют на дороге Яскейм — Вардиенен целую систему траншей. У Вальдхена я заметил противотанковое орудие. В «святой день» иван стал за упомянутой дорогой уже слишком дерзким. При этом там теперь стоят орудия. Сердится, что он вынужден бездействовать! Почему не стреляет артиллерия? Очень просто! Боеприпасы там на исходе. Однако я имею достаточное количество русских мин и исправные минометы, к сожалению, без рихтованных прицелов. Меня извещают по радиотелефону, применяя псевдоним Лотта о том, что к русским в направлении на Моркен идет транспорт с боеприпасами. На полпути у него большие снопы соломы в чистом поле. Минометчик за стогом хорошо видит мой наблюдательный пункт наверху. Первая выбоина на дороге к иванам запеленгована. Мы стреляем по многочисленным вражеским боеприпасам. Я напряженно вглядываюсь в стекла бинокля и жду попаданий. Слышу сначала грохот взрыва, но не могу определить, куда попали мины. Однако после третьего выстрела я определяю направление, в котором следует стрелять. Теперь выстрел идет за выстрелом! Это хорошая шутка, теперь иван будет растрачивать свои боеприпасы аккуратно. Когда мины ложатся в первую траншею, противник убегает в правую сторону. Так как я полностью определил свои цели, то иван получил сполна! Несколько солдат противника вынуждены показывать пятки. Теперь они, пожалуй, не будут с такой дерзостью строить свои укрепления под нашим носом. Мы стреляем еще раз, так как слышим в воздухе свист, и вслед за этим русские ручные гранаты взрываются в 100 м перед снопами соломы. А как различить, откуда прилетают сюда гранаты, особенно если они оказываются слишком далеко или слишком близко? Я вряд ли могу себе это представить. И действительно, как это возможно вообще? Однако обстрел продолжается, и, возможно, иван думает: «Ага, теперь они замолчали! Значит, мои гранаты попали в цель». Следующие три гранаты пролетают с тонким свистом мимо нас и разрываются в канаве за нами. Однако они никому не причинили вреда! После того как мы помешали русским строить оборонительные укрепления, иваны получили от наших минометов еще несколько хороших пробоин. Вслед за этим мы посылаем в русские траншеи «подарки» и заставляем противника вернуться в Весдельн. На следующий день русские опять показывают нам свою силу. Мы должны особенно внимательно наблюдать за ними, чтобы понять, обнаружили ли они нашу «Песчаную гору». Вели ли мы себя слишком вызывающе или враг запеленговал наше радио? К сожалению, несколько наших парней слишком открыто и дерзко перебегают по местности. Мы уже появляемся во время дождя на нашей «Песчаной горе» с зонтиками. Особенно это вошло в привычку у нашего высокого начальства, посещающего «Песчаную гору». Это вызывает у меня серьезные опасения. Однако если рассматривать все с определенным юмором, то дела у нас идут совсем неплохо. Русские стреляют себе время от времени, не реагируя на наше наблюдение за ними на «Песчаной горе» и на лежащих за коровником наблюдателей. Я говорю своим парням, что они слишком неосторожно ведут себя и уже много раз могли попасть под огонь русских тяжелых минометов.
Слышно только короткое «цишш» в воздухе — если это летят мины калибра 12-см, и противное жесткое и очень короткое «бремш!», когда они взрываются. Причем от 4 до 6 мин в большинстве случаев летят сразу! Выстрелы артиллерии с другой стороны не слышны, так как из-за неровностей почвы они идут круто вверх. И если опытные вояки слышат звуки «потш-потш-потш», что едва возможно в грохоте боя, они уже знают, что у них есть еще около 20 секунд времени, чтобы прыгнуть в окоп. Итак, мы все глубже закапываемся в песчаную почву. Но и в доме потолок тоже не выдержал, получив пробоину. Когда пошел сильный дождь, все глинисто-песчаное покрытие рухнуло прямо на нас. Теперь дождь идет не только снаружи, но и внутри дома. Нужно иметь слишком большое счастье на войне, чтобы отдыхать в комфортабельных условиях. Иван становится все нахальнее. Теперь он обстреливает также наш Гут Весделен артиллерией. Ночью в амбаре, где мы укрываемся и храним боеприпасы, сено на земле начинает гнить. Мы не можем спасти амбар, но, используя прошлый опыт, став поумней, разбрасываем солому в разные стороны. Чтобы сделать мою квартиру в доме более безопасной от осколков снарядов и мин, я ставлю несколько толстых кроватных матрасов перед окнами. Мои люди добыли где-то русский пулемет «максим» с достаточным количеством лент. На верхнем этаже дома я ставлю этот пулемет на кровать. В окне, закрытом мешком, оставляю только маленькое отверстие для стрельбы. При этом я хорошо вижу дом путевого обходчика на железнодорожной линии, а также иванов, которые бегают там. Наблюдатель берет мой 10 × 50 бинокль и ориентируется в обстановке. И затем начинается обстрел! Я со своей стороны стреляю по противнику в доме путевого обходчика, поставив минометы у задней стены комнаты, и веду огонь через дыру в окне в направлении Катаринлаука. Чтобы стрелять в мой дом, вражеские минометчики на момент приоткрыли входную дверь. Я моментально открываю огонь из пулемета. В узком пространстве комнаты из-за шума стрельбы ничего не слышно. Я стреляю по противнику, расходуя всю ленту (это текстильная лента в отличие от нашей — металлической) из его собственных боеприпасов. Однако уши по-прежнему забиты. Затем в комнату заходит командир 6-й роты. Он считает, что русские в ответ начнут обстреливать нас из минометов, и я с сожалением прекратил огонь. Иваны моментально попрыгали из домика. Между Весделеном и Катаринлауком вся территория затоплена, и мы имеем там только слабую линию обороны. Моей стрельбой я хочу показать русским, что мы их видим и постоянно наблюдаем за ними. С помощью бинокля я хорошо вижу двери русского домика и их огневую позицию. Я беру винтовку «98-ю длинную». (У нас на вооружении более короткие карабины «98-я — короткая».) С более длинным стволом эффективнее стрелять по удаленным целям. Сначала я произвожу один выстрел в оконный переплет, целясь, ради шутки, в рожь на расстояние до 1800 м. Следующий выстрел — со средины комнаты. «Пенг!» — раздается выстрел, но куда же попала пуля? Мой наблюдатель напряженно смотрит в бинокль. «Я заметил попадание! Но это всего лишь на расстоянии 100 м. Слишком близко! Я видел, как брызнула вода!» Когда я выстрелил в третий и четвертый раз, то винтовку установил точно перед дверью и прицелился в дымовую трубу дома. Мальчуган с биноклем ждет. «Мальчик, наблюдай за дверью и сообщай мне сразу же обо всем, что увидишь! А я щелкну разочек через слюнявчик! Ха-ха-ха!» Я выжидаю некоторое время, а потом спокойно прицеливаюсь в дымовую трубу. «Унтер-офицер, дверь открыта. Можете стрелять!» Затаив дыхание, целюсь точно в дымовую трубу. Выстрел! «Ха-ха-ха, иван наверняка перепугался. Все отлично!» — воодушевленно сообщает мой наблюдатель. Теперь всегда, когда мы замечаем, что за окном что-то шевелится, я стреляю таким способом. Я не вижу, падают ли иваны, но затем уже не использую для стрельбы дверь. «Снайпер!» — так, вероятно, думают обо мне русские. На командном пункте батальона в фольварке Моркен вечером на совещании командиров я узнаю, что был задуман замечательный план. Так как при доме путевого обходчика в Катаринлауке было установлено зенитное орудие наряду с несколькими минометами, и, следовательно, там всегда находится от 35 до 40 русских, решили прицепить к паровозу железнодорожный вагон, груженный авиационными бомбами, и пустить его без машиниста прямо к дому. Взрыватели будут установлены таким образом, что вагон взорвется у самого дома! На совещании этот план был утвержден, и я об этом узнал. После официальной части совещания командир роты и командиры взводов еще некоторое время спокойно беседовали между собой. А я подумал: «Этот спектакль все же, скорее всего, они устроят в полночь! И следует предостеречь моих людей, так как при таком сильном взрыве, возможно, могут рухнуть дома даже в Весделине!» Так как русские прослушивают наши разговоры по радио и телефону, я должен оповестить людей через связного или даже лично. Итак, за дело! Я бегу по узкой тропинке, примыкающей к болотам. Я еще не пробежал и 200 м, когда в ушах начал щелкать винтовочный и пулеметный огонь. Бросаюсь в сторону и ищу укрытие за толстым деревом. До него всего лишь метров триста. Видят ли меня русские? Но все же ночь достаточно темная. Может быть, это случайные пулеметные и ружейные выстрелы, которые вовсе не предназначаются мне? Вероятно, только заградительный огонь. Я смотрю на освещенный циферблат моих новых часов капитана. До полночи осталось всего семь минут, а затем должна состояться объявленная бомбо-штурмовая атака, неожиданная для ивана. Я застрял здесь, а мои люди не знают ничего! Наконец, эта беспорядочная стрельба стихает, и я могу бежать дальше. Когда я вбегаю в нашу квартиру, уже прошло семь минут после полуночи. Солдаты смотрят на меня недоверчиво, они не понимают, что могли подвергнуться реальной опасности. Кроме того, никто не хочет добровольно лезть в такой холод в подвал. Они уверены, что и так хорошо защищены. Я с несколькими приятелями прислонился к наружной стене дома и напряженно вслушиваюсь в тишину. Что происходит в Катаринлаке у дома путевого обходчика? Мы слышим стук колес паровоза и железнодорожного вагона. Теперь открыть рот и заткнуть уши. Но ожидаемого взрыва не происходит! Пожалуй, весь план провалился! Мы возвращаемся в дома. Но прежде я еще понаблюдал за болотом. Ночь остается спокойной. На следующее утро прибывает, однако русский летчик на Ил-2 и на бреющем полете бросает бомбу на рельсы. Так что запланированное «свинство» для русских снова не состоялось. И следующая ночь также проходит спокойно. Со своими командирами отделений я иду на гору, где расположен мой наблюдательный пункт. Мы попытались соорудить землянку наверху в песке. Но крошащийся грунт едва ли можно для этого использовать. С нашим маленьким «С.П.-Шере» мы имеем отсюда хороший обзор и видим все, что происходит у неприятеля. Иваны бесцеремонно бегают по дороге. Можно преследовать каждого из них.
Русские производят земляные работы так усердно, что это не говорит о предполагаемой атаке. От деревни Яскейм остались только крыши. В ясную погоду на юго-западе у Цинтхена (котел: Мельзак — Хайлигенбейл — Цинтхен) идет бой. Мы смотрим туда в бинокли и видим, как там по обеим сторонам дороги взрываются снаряды. Непрерывно ревут реактивные установки «катюши» и наши шестиствольные минометы. У меня создается впечатление, что русские там атакуют. Уж очень они активны! Частое «ру-м-мс» звучит страшновато, а кроме того, слышны уже совсем близко выстрелы танков и противотанковых орудий. Видимо, русские заняли там часть территории. Однако у нас иваны пока еще не начинали атаковать. Они, конечно, обеспокоены нашим положением на «Песчаной горе». На следующий день я узнаю: между нашими наблюдательными постами и русскими позициями поставлен широкий пояс мин. Еще какие-то субъекты открыто лежат на земле. Я отмечаю все это на своей карте. На следующий день, однако они все исчезли в окопах. Русские давно заметили, что здесь, на нашей «Песчаной горе» (отметка 29,9), должны быть установлены какие-то приборы. Мы имеем также радиостанцию, которую легко засечь, да, кроме того, несколько вояк достаточно дерзко бегают здесь в относительно спокойное время. Много телефонных линий проложено отсюда к огневым позициям и к командному пункту батальона. Очень возможно, что русские даже подсоединились к ним. От этого нам здесь наверху становится изо дня в день все более беспокойно. От Яскейма враг усиленно обстреливает нас тяжелыми минометами (12-см). Мы все глубже роем окопы и призываем солдат быть осторожнее! Эти минометы имеют паршивое свойство: в большинстве случаев звук от начала полета мины можно услышать лишь слишком поздно. И таких минометов у ивана очень много! Я могу только позавидовать! Также и непосредственно за «Песчаной горой» противник поставил несколько подобных штучек. К сожалению, мы не можем этому противодействовать! Ко всем неудачам начинает идти дождь, переходящий в ливень. Вечером, когда я являюсь в фольварк Моркен на командный пункт батальона, по телефону получаю сообщение с «Песчаной горы», что вследствие ливня наша землянка наполовину разрушена. Это печальная весть! Если мы надеялись, что покрытие из песка и глины выдержит обстрел, то что же говорить о дожде? Солдаты ремонтируют наблюдательный пункт. Пока дела идут хорошо. Я использую оба моих наблюдательных пункта без изменения. В фольварке Вангникен я прячусь на сломанной крыше за дымовой трубой. Наряду со мной здесь также расположился наблюдательный пункт наших легких орудий пехоты (7,5-см) обер-фельдфебеля Гроссе. Если русские начинают обстреливать нас артиллерией, то мы спасаемся внизу в подвале. Они строят перед нами земляной бруствер. Я вижу, как длинная колонна иванов следует от Катаринлака, чтобы строить укрепления. Их долго не видно, так как колонну закрывает кустарник. После того как на некоторое время эти парни показываются между кустов, я незаметно пристреливаюсь и готовлю прекрасную атаку. При этом получаю отличный результат! Когда наблюдатель, унтер-офицер, сообщает: «Четыре миномета выстрелили!», я пристально смотрю в бинокль на русских, которые работают, не подозревая об опасности, и спокойно беседуют. Но через 20 секунд после выстрела, когда мины свистят перед разрывом, я вижу, как иваны обеспокоенно задирают головы, а затем молниеносно бросаются на землю. Но там уже взрываются 8-см мины! Тот, кто еще может, мчится к Катаринлаку. Я быстро подаю новые команды и преследую их. У русских уже есть мертвые и раненые! Я смотрю, как они бегут один за другим. Когда русские добежали до Катаринлака, я несколько раз стреляю по дому путевого обходчика. Это встречает ответный удар вражеских минометов, которые направлены против Коббельбуде. Они до сих пор обстреливали нас в Весделене. Я хорошо вижу, как минометчики противника опускают мины в трубы минометов. Я могу в какой-то степени помешать им своими минометами. Затем русские начинают стрелять из орудий по Весделену. При этом почти все стекла вылетают из окон. Ночью к нам прибывает с инспекцией генерал с несколькими важными господами. Мы узнаем, что скоро оставим здесь наши позиции. И куда же отправимся теперь? Наша батарея прибывает на командный пункт батальона в фольварке Моркен. Оттуда грузовики повезут нас в школу в Первильтен.
Соединение «Рыцарский орден»
4–5 марта 1945 г. Мы узнаем, что вскоре должна начаться наша контратака. Приказ пришел непосредственно от армейского руководства (генерал Мюллер). Этот «хороший» генерал не сидит в котле и не очень-то популярен у офицеров высоких чинов! Мы проходим подготовку. Каждый солдат получает открытку с картой Восточной Пруссии и девизом на ней: «Смелому и верному», которую может послать домой. Наши родные наверняка подумают, что они получили «последний привет перед геройской смертью». (Моя открытка осталась у меня, и теперь это сувенир.) Соединение «Рыцарский орден» имеет целью пробиться южнее Конрадсвальде и затем западнее Цинтена, чтобы уничтожать ударившее по нам с севера грозное русское подразделение. Нашим новым командиром батальона станет майор Крютцман, который до сих пор был командиром 51 — го батальона, созданного из расформированного 18-го батальона мотопехоты.
6 марта 1945 г. В 03.00, после предварительной подготовки, начинается контратака. Мы выходим на железнодорожную линию в направлении к дому путевого обходчика. Все пока шло отлично, но затем из-за железнодорожной насыпи на нас обрушился мощный оборонительный огонь. Мы останавливаемся и ждем, пока наша артиллерия не произведет 12–15 выстрелов! Но затем все, не хватает боеприпасов! Новая атака запланирована на 15.00, но и она не поддерживается артиллерией. Русская оборона здесь очень сильна. Все вокруг просматривается! Танкисты-фузилеры поворачивают назад, на свои старые позиции. Мы также возвращаемся в Вестделен, но не в наше старое расположение, а садимся на грузовики и едем в небольшое местечко. Это называется «подготовительные мероприятия для дальнейшей атаки». Итак, проверяется оружие, гранаты заботливо протираются керосином, а затем тряпками. Приводится в порядок также ручное огнестрельное оружие. Вечером мы с командиром взвода отправляемся к командиру батальона. Он располагается с господами из штаба в большом доме, где они что-то празднуют. Вероятно, день рождения? Мы ожидаем в прихожей и слышим веселые и бодрые выкрики. «Радуются концу света?» Вестовые деятельно носятся туда-сюда и пополняют запасы спирта. Мы подзываем одного из них, который обслуживает командира 8-го батальона, к себе. «Здесь ожидает командир взвода, — говорю я ему, — оставьте для него бутылку, ничего страшного, если господа не досчитаются одной из них». С этими словами я беру бутылку «шартреза» из его рук, и она исчезает в глубоком кармане моего мундира. «Кто-нибудь еще хочет взять бутылку?» — рычит обер-фельдфебель Гроссе (командир взвода легких орудий пехоты) и закуривает. «Хватит. Никаких представлений! Скоро мы все узнаем», — говорю я, передергиваю плечами и прислушиваюсь, так как дверь уже раскрылась. Выходит наш командир обер-лейтенант Хиннерк. Он выглядит достаточно серьезно, пожимает каждому из нас руку и ведет в соседнее помещение. Там мы садимся в глубокие клубные кресла. Вспоминая все неудачи вчерашнего дня, я снисходительно улыбаюсь и думаю: «Может, не стоит думать об офицерах так критически?» При этом мы не говорим ни слова. Хиннерк разворачивает карту (такую же, как у меня в документах) и объясняет нам план атаки. Он показывает, куда мы должны еще этой ночью выехать на грузовиках с нашими минометами и орудиями. Там следует подыскать хорошие огневые позиции, а мне — подобрать наблюдательный пункт. На карте он показывает несколько низин, которые, по его мнению, были бы наиболее благоприятными для этой цели. Дальнейший план: начало атаки — в 03.00. Поддержка артиллерией и танками будет обеспечена. Затем 2-й батальон с 6, 7 и 8-й ротами на грузовиках едут до основной линии фронта, выходят и продолжают атаку. Мы уже до их приезда должны пристреляться и поддерживать атаку огнем. «Затем я прибуду на ваш наблюдательный пункт. Все дальнейшие указания получите в зависимости от сложившейся обстановки». Мы обсуждаем еще несколько «технических» дел, таких, как снабжение боеприпасами и продовольствием (последнее из двух особенно важно). Когда командир заканчивает, я спрашиваю его, холодно улыбаясь: «Как насчет бутылки спиртного?» Теперь ухмыляется Хиннерк и приказывает своему адъютанту принести бутылку трехзвездочного коньяка. «Однако, пожалуйста, не пейте много, завтра с утра у вас должны быть ясные головы». — «Конечно, господин обер-лейтенант!» — отвечаю я. «Вряд ли вы протрезвитесь после этого, — говорит обер-фельдфебель Гроссе, — помучайтесь лучше до утра!» Мы отмечаем маршрут на карте и расстаемся. Солдаты, которые еще не спят, отнюдь не в восторге от моего сообщения о завтрашней ранней атаке. «Через час доложите о готовности выступления с минометами!» Водители проверяют моторы и подтаскивают к грузовикам ящики с провизией и спальные мешки. Вояки скатывают шинели, чистят оружие и подготавливают части к минометам. Я сижу в удобном кресле, погруженный в свои мысли, при мерцающем свете лампы «гинденбург», кладу в рюкзак мой рацион хлеба и, сверх того, мясные консервы. Затем глотаю из походной фляги горячий кофе. Когда я прибыл из штаба, то не снял сапоги, не надеясь поспать еще несколько часов. Поэтому я подзываю одного из солдат: «Рихтер! Стяните с меня сапоги хотя бы на время. Ах, как хорошо!» (Рихтер пережил войну. Я видел, как его, с перебитыми осколком мины обеими ногами, несут на 10 000-тонный корабль, который отправляется из Пилау в Свенемюнде. Позднее он перебрался из Германии в Канаду.) Дырявые портянки на ногах буквально приклеились к коже. Я вынужден был бежать из Кенигсберга в резиновых сапогах. Высушив портянки, снова обернул их вокруг ног. Гюнтер Лоренц, мой надежный связной, который только недавно стал унтер-офицером и носит в походе еще и Железный крест 1-го класса, спрашивает, не может ли он наконец вступить в командование отделением. Когда я говорю ему, что хочу сохранить при себе «до дальнейшего распоряжения», он разочарован. Но я знаю, почему поступаю так. Гюнтер честолюбив и безрассудно смел. «Лучше сохранить его невредимым, чем дать возможность получить Рыцарский крест, а затем и березовый». Я поел, проверил свои пачки сигарет. Хватит еще на несколько дней. Входит бородатая фигура. Это Бруно. Он докладывает: «3-е отделение готово к выступлению и к бою!» — «Хорошо, Бруно, садись». По очереди входят другие командиры отделений и сообщают, что их бойцы готовы. Остается совсем немного времен до выступления. Я передаю бутылку трехзвездочного коньяка всем подряд, и затем она переходит к моему связному (ефрейтор Ганхен), чтобы он дал каждому солдату выпить глоток. Пора отправляться. Я встаю и иду к нашим автомобилям (тем, что являются с давних пор нашим домом, так как там мы храним весь багаж и сумки с бельем), которые уже ждут нас. Это испытанная модель — 3,5-тонный «Опель». Во главе колонны пойдет «мой» «Пежо», закамуфлированный белой известковой краской. Командиры отделения поднимаются в кабины водителей. Я иду от грузовика к грузовику и спрашиваю солдат: «У вас все в порядке?» Затем поднимаюсь в свой «Пежо» и даю команду выезжать. У меня есть еще два «Опеля» кроме «Пежо». Легкие орудия пехоты стоят пока в стороне, но уже тоже готовятся к погрузке. Мы едем на своих грузовиках. Дороги заснеженные, покрытые ледяной коркой. Останавливаемся на перекрестке, чтобы удостовериться, по правильной ли дороге едем. Мы вовсе не хотим попасть в лапы к ивану. Мерцание сигнальных ракет, молнии выстрелов и треск осколков приближаются. Такое впечатление, что вспыхивают зарницы. Мы подъезжаем к Конрадвальде. Там останавливаемся. Солдаты спешиваются и с помощью разгрузочных механизмов снимают ящики с боеприпасами. Мы вступаем в низменную территорию с многочисленными оврагами. Ничто не говорит о возможности организации здесь линии обороны. У меня создается впечатление, что, помимо нас, здесь уже обосновались другие соединения, которые также не знают, где, собственно проходит фронт. Мы идем к оврагам, в которых расположилась 14-я рота (3-й батальон). Она построила себе уже несколько дзотов. Я заполз в один из них, чтобы получить информацию, когда и откуда русские ведут огонь из минометов по этим оврагам. Тут начали взрываться снаряды. Громкие крики моих минометчиков заставили меня выскочить наружу. Там что-то произошло! Я бегу к солдатам и вижу смертельно раненного унтер-офицера Гюнтера Лоренца из 8-й роты (4-го батальона) дивизии «Великая Германия». Он только недавно получил звание унтер-офицера и еще утром выразил пожелание командовать минометным отделением. Снова я потерял хорошего и надежного товарища. Еще не началась атака, и вот уже первая потеря. Мы располагаемся вдоль автобана Эльбинг — Кенигсберг. Перед нами маленький путепровод на полевой дороге. В то время как минометчики направляются в поле для организации огневой позиции, я с моим связным и двумя сопровождающими меня солдатами иду к автобану. Параллельно к нему проходит основная линия сражения. Я организую свой наблюдательный пункт слева от шоссе на высокой дамбе. Впереди слева — пункт, обозначенный на топографической карте II, о котором мы пока не знали, наш ли он или уже занят русскими. Они «оседлали ветер», подожгли «фитиль» и стреляют из многоцелевого 7,65-см орудия. Раздаются звуки: «Трах-бумм». Это очень опасно, так как огонь ведется по низменности или от леса сюда, к автобану. Тем не менее к нам прибывают дальнейшие подкрепления. Самоходное штурмовое орудие устанавливают сначала за дамбой у шоссе, затем, когда начался обстрел из минометов, его отправили в укрытие. Русские, конечно, услышали и увидели это орудие, когда оно подъехало к нам. Затем занимает свое место батарея тяжелых минометов. Раздается звук «трах-бумм» — это пытается стрелять из-под моста на автостраде русское противотанковое орудие, так как его прислуга с полным основанием считает, что здесь она может противостоять нашему самоходному. Оно стреляет, правда, очень часто, но снаряды не могут попасть под мост. Они рвутся наверху, у моста, или попадают в бетонный парапет. Противостоять противотанковой пушке это орудие не может. Вероятно, его установили на неудачном месте. Траектория полета снарядов здесь должна быть на два метра ниже. Поэтому артиллеристы под мостом, конечно, чувствуют себя в безопасности по отношению к русскому орудию. Слева, у стенки бетонного ограждения, поставили ящики с ручными гранатами. Здесь же устроились радисты. Самоходное орудие стоит с правой стороны, в конце шоссе у самого моста. Под мостом беседуют несколько русских солдат, которые вышли сюда, чтобы размять ноги. При каждом разрыве снаряда близ противотанковой пушки они вздрагивают, но особенно не волнуются, так как не верят в возможность попадания снаряда под мост. Самоходное орудие всегда готово завести мотор и уйти отсюда. Я между тем пристрелял свои минометы и охотно услышал бы их «ратш-бумм» на поле боя! Я узнаю, что перед нами заняла позиции наша танковая бригада, в составе которой много противотанковых пушек и других орудий противотанковой обороны. Совместно с нами будут также действовать парашютисты моторизованной пехоты дивизии «Герман Геринг». Солнце своими яркими лучами освещает снег и ухудшает видимость. Но я уже готов к стрельбе, однако как же смертельно устал! Мой командир, старший лейтенант Хиннерк, считает, что я должен укрыться у моста и попытаться заснуть. Но я не уверен в том, что меня найдут. Поэтому решил найти себе другое место, чтобы вздремнуть. Спустился по каменной лестнице автобана и стал подыскивать место с левой стороны стены в первой трети шоссе. Однако несколькими минутами спустя меняю свое положение, так как ручка ящика из-под гранат, на котором я сижу, слишком жестко упирается мне в зад. Поэтому я перемещаюсь на 1,5 м левей и сажусь на гладкий сверху ящик. Сначала я дремлю с закрытыми глазами. При этом время от времени слышу, как оператор радиостанции самоходного орудия что-то говорит, но разобрать я не могу, так как его сообщения зашифрованы. Непосредственно передо мной устроилась группа из 6–8 солдат, которые о чем-то оживленно беседуют. В конце концов я все же уснул от усталости. И даже не знаю, как долго спал. Проснулся от ужасающего взрыва снаряда где-то рядом со мной! Я испуганно вскакиваю. Хочу посмотреть, откуда стреляют, но что-то сырое и теплое заклеивает мне глаза. Все темно и ничего абсолютно не видно. Инстинктивно я, шатаясь, иду назад, к «нашей» стороне. Там редеет дым и распространяется отвратительный запах. Я снова прозрел и вижу освещенный солнцем снег, но только одним глазом! Наконец появляется мой связной. «Господи, что с вами! У вас мозги вытекли и глаз затек». Я ошарашен и осторожно протираю свой глаз рукой, вижу на ней окровавленные мозги. Дрожь пробегает по всему телу. Но это не мои мозги! Я замечаю также, что моя белая рубашка полита кровью и мозгами! Слава богу, думаю я, что снова счастливо отделался! Мне приходят на ум слова того лейтенанта, который поддержал меня в 1942 году, когда из-за путаницы в имени Рехфельд меня сочли погибшим. Он сказал мне: «Признанные умершими живут дольше». С диким криком из путепровода выбирается солдат, вся рука которого висит на одной мышце. Самоходное штурмовое орудие заводит мотор и отползает на несколько метров в сторону. Из путепровода тянется черный дым. Что случилось? Сначала я подумал, что орудие подбито, но потом понял, пожалуй, что дело обстояло по-другому. Совершенно случайно снаряд из самоходки все-таки попал под мост, но, рикошетировав от бетона, отскочил от боковой стороны путепровода и разорвался под ним, вызвав страшные разрушения. Я отделался только царапинами, но рядом со мной оказалось много убитых и раненых. С дрожью в руках я вытащил маленькое металлическое зеркало, чтобы осмотреть самого себя. В общем, был в шоке! Из наблюдательного пункта ко мне вышел командир роты, похлопал меня по плечу и сказал: «Вам страшно повезло! Хотите остаться здесь?» Но я просто был не в состоянии ничего сейчас сказать! Мне казалось, что каждый выстрел русских, каждый разрыв снаряда направлен непосредственно против меня. Каждый осколок вгонял меня в дрожь. Командир зовет меня пройти на командный пункт батальона. Там я узнаю, что стрелковая рота заняла местечко Альбенорт. Я должен поддержать ее минометным огнем. Но у немногих мужчин хватит мужества после такого испытания снова появиться на поле боя. Я пытаюсь преодолеть этот проклятый «трах-бумм» противотанкового орудия, который еще звенит в моих ушах. Это, к сожалению, не удается. Здесь русские очень сильны! Подходят все новые и новые обороняющиеся войска, но они быстро тают. Между тем наступает вечер, и русские снова занимают Альбенорт. С немногочисленными солдатами мы лежим на середине дороги. Затем сюда подъезжает танк «тигр» и, несмотря на темноту, продолжает мужественно двигаться к Альбенорту. Мы, оставшиеся здесь пехотинцы, должны сопровождать его.
В свете огня от горящих домов мы въезжаем в Альбенорт. Но никакой пехоты там нет и в помине! С моими пятью солдатами я еду вперед на броне «тигра». Слева, около деревенской улицы, в саду, мы видим противотанковое орудие, однако его защищают только отдельные русские солдаты, которые стреляют из винтовок. Я поливаю их огнем из своего пистолета-пулемета. Сопротивление русских подавлено. Мы посылаем связного, который должен доложить о положении, в котором мы оказались. Мы, безусловно, нуждаемся в подкреплении, оставаясь одинокими на броне танка. Прибывают еще четверо солдат как раз в тот момент, когда противник начинает стрелять из орудия «черная свинья» калибром 15,2-см. Мы сразу же получаем пробоину в броне, так что теперь даже на танке у нас нет возможности уберечься от осколков. А снаряды ревут рядом с нами. Стрельба явно ведется по одинокому танку. Вдоль улицы летят осколки от снарядов. У меня в ушах продолжается зверский треск! Непосредственно перед нами четырежды что-то ярко сверкает, и затем раздается взрыв! Тогда мы бросаемся на дорогу и, можно сказать, «подметаем улицу». Я встаю на ноги и вижу, что мой связной лежит неподвижно. Когда я начинаю поднимать его, он снова падает без движения. Мертв! А что с другими солдатами? Они лежат в канаве на обочине дороги. Тоже убиты? Прежде чем я смог что-либо предпринять, опять затрещали выстрелы, четыре осколка просвистели вокруг меня. Я бросаюсь в сторону, получаю удар прямо в мою стальную каску и падаю. В глазах засверкали звезды в полном смысле этого слова!
Я не могу даже пошевелиться, и только через два часа ко мне постепенно возвращается сознание. Я ощупываю каску, вроде бы в ней ничего не застряло. Она по-прежнему сидит у меня на голове. Моя голова цела. Что же случилось? По каске ударил замерзший комок земли или еще что-то похожее с невероятной силой. Вообще-то я и не ранен, но замерзаю и дрожу от холода. Ну а что же с моими товарищами? Я слышу стоны. Кто бы это был? Пытаюсь сообразить, что там случилось. Танка больше не существует. Темно, тихо и как будто безопасно. Но где же я? Где наши солдаты и где русские? Я пытаюсь опомниться, прийти в себя от страха. Один как перст, ошарашенный, все еще трясущийся. Один из солдат убит, где второй — не знаю. Постепенно начинаю ориентироваться. Иду по автостраде назад. Однако там я не нахожу никого. И этого злосчастного самоходного штурмового орудия там нет. Вслушиваюсь в ночь. В Альбенорте II стреляет МГ-42 и шумят грузовики. Через несколько минут появляюсь на позиции. Здесь нет русских, и окопы занимает наша пехота. Оба орудия, сотрясавшие воздух звуками «трах-бумм», уничтожены. Я прохожу мимо места, где они стояли, и вижу наконец «мою роту». Солдаты с удивлением рассматривают меня и засыпают вопросами: «А где те солдаты, что были с вами?» Когда рассвело, их нашли. Все они погибли при обстреле «черной свиньи». Проклятая война! Однако эта проклятая война все еще продолжается. Как долго еще? Когда стало совсем светло, я осмотрел свою каску. На левой стороне порвана маскировочная окраска и виден серебристый металл. Никаких вмятин или царапин. Нет и осколка от снарядов «черной свиньи». Может быть, только промерзший ком земли. Так в течение последних дней и часов я вновь обрел неслыханное солдатское счастье!
7 марта 1945 г. На следующее утро основная линия борьбы уже выглядела иначе. Мы смогли немного продвинуться. Русские были оттеснены на полукруглую опушку леса. Я получаю приказ оборудовать наблюдательный пункт для 6-й роты. Так как у нашей артиллерии вряд ли достаточно боеприпасов, то вся надежда на «цыганскую артиллерию», как раз на то, что мы имеем. Боеприпасов у нас хватает. Я осмотрел в бинокль вверенную мне территорию. Где найти оптимальное место для наблюдательного пункта? Разумеется, где-то, не доходя до занятого русскими леса. Справа от Альбенорте II я нахожу на свободной от снега площадке маленький холмик. Но поблизости надо еще найти место, где можно было бы укрыться. На полпути к холму стоит танк «тигр». Вчера противотанковое орудие русских было, пожалуй, уничтожено, так как оно не стреляет в «тигра». От танка до холма, где я хочу оборудовать свой наблюдательный пункт, около 250 м. Так как на белом снегу видны охапки желтого сена, я с моим связным стал, прикрываясь ими, осторожно добираться до «тигра». Укрывшись за стальным корпусом, мы беседуем с танкистами и определяем наше положение. Раздаются три выстрела, похоже из легких орудий пехоты, затем осколки летят откуда-то спереди слева, из леса перед «тигром». Это примерно в 25 м, слишком близко! Для нас это малоприятно. Надо уходить от танка, который привлекает огонь на себя. Пыхтя и потея, мы мчимся что было сил к маленькому бункеру. Это бывшие русские позиции. К сожалению, из этого бункера плохой обзор. Входное отверстие просматривается русскими, они видят, как оттуда выходят и там исчезают люди. В бункере скрывается несколько солдат 6-й роты. Сначала я надеялся на этот бункер как на хорошее укрытие, но, подойдя поближе, убедился, что он не вызывает доверия.
Бункер укрыт только двойным перекрытием березовых бревен толщиной в руку и замаскирован едва ли полуметровым слоем снега.
Перед повернутой к врагу стороной у входного отверстия висит всего лишь мешок, который разве что защищает от холода и служит некоторым ориентиром. Мне здесь совсем неуютно. Едва мы передохнули и захотели поставить маленькую стереотрубу, как нас обстреляли. Видимо, огонь вели по воякам, обосновавшимся в бункере. Это укрытие нас вообще не воодушевляет! Стреляли из тех же орудий, которые были нацелены на «тигра» (отнюдь не противотанковые, но калибра 7,65-см). Мы с шестью солдатами сидим в бункере, который закопан едва ли на метр в землю. И он должен нас защитить от снарядов! Осколки! Первые из них уже лежат поблизости от бункера. Грязь долетела даже до мешка у входного отверстия! Следующие снаряды идут вдогонку первым. Отвратительно шипя, они пролетают рядом с бункером и ложатся сразу за нами. Мы затаили дыхание. Кто, как не артиллеристы или как не мы, минометчики, знает, что значит прямое попадание. Да! Снова три залпа из этих проклятых орудий! Лица у всех бледные, никто не произносит ни слова. Снова близко от нас шипят осколки, потом огонь перенесли вглубь. Я закуриваю и жду, что будет дальше. Проклятье! Иван не оставляет нас в покое. Снова три выстрела из леса. Моя рука с сигаретой слегка дрожит. Я сижу впереди, у самого мешка. Замедляю дыхание. Так для нас проходит целая вечность. Мы сидим почти неподвижно и прислушиваемся. В случае прямого попадания смерть неизбежна! Земля вздрагивает, осколки жужжат вокруг, однако к нам не попадают. Я затягиваюсь, как заядлый курильщик.
«Иван стреляет плохо, это можно было заметить уже на мосту через автостраду», — говорит один из бойцов. «У моста было также…» — эта мысль озаряет меня! Я как сейчас вижу мое окровавленное, измазанное чужим мозгом лицо и слышу крики солдата с оторванной рукой. Русские были бы явно довольны, если бы на месте нашего бункера столбом взлетели остатки брусьев и комья земли. Прямое попадание! Но ничего такого не происходит. Нам даже не хочется думать об этом. Мы только ждем, когда обстрел прекратится и наступит тишина. Полчаса спустя, в течение которых мы из соображения безопасности старались не двигаться, я и мой связной снова устанавливаем стереотрубу. Но иван постоянно наблюдает за нами! Я медленно раздвигаю ножницы трубы и бросаю первый взгляд на позицию русских. Сразу же прямо передо мной взрывается снаряд. Я молниеносно бросаюсь на землю. Должно же здесь все же быть идеальное место для наблюдения? Вероятнее всего, русские уже знают, где мы расположили свои позиции. Здесь мы не останемся. В сумерках отправляемся назад, к шоссе. Я оставляю за себя унтер-офицера Спренгала (из Козле/Верхняя Силезия) и отправляюсь в траншею к огневым позициям. Там у вояк построена хижина из еловых веток и некоторого количества металла, чтобы защитить себя от холода и ветра. Здесь, в траншее, оживленное движение. Подвозятся боеприпасы, раненые получают первую помощь, в темное время доставляется продовольствие. Я ложусь на ветки елей, закрываюсь плащ-палаткой и сразу засыпаю.
8 марта 1945 г. Пока я осматриваю свои огневые позиции, появляется наш старый обер-фельдфебель Эрнст Байервальд (ему в январе во время атаки прострелили щеку). Он, между прочим, уже произведен в офицеры (лейтенант). Мы беседуем некоторое время. Теперь он командир 14-й роты (3-й батальон). Они так же имеют минометную батарею, как и мы. После обоюдных приветствий идем вместе к мосту на автостраде, туда, где я обосновал свой наблюдательный пункт. Однако поле боя уже изменилось. Следует искать новый объект для наблюдения. Русские обосновались в доме путевого обходчика на железнодорожной линии Первютен — Цинтен. Мы создаем новый наблюдательный пункт в подвале полуразрушенного дома на окраине Альбенорта II. Наиболее удачным нам показался угольный подвал, и мы останавливаемся на нем. Таким образом, вскоре мы оба выглядим, как трубочисты. У нас есть обзор из маленького окошечка, выступающего из подвала. Из нашей стереотрубы хорошо видны железнодорожные рельсы и дом путевого обходчика. Маленькая раздвижная стереотруба гораздо лучше моего бинокля 10 × 50. Около нашего дома стоит танк «тигр» и обстреливает дом путевого обходчика. Русские пытаются атаковать танк тяжелыми минометами, но стреляют плохо. Только ночью мы можем обогревать подвал маленькой печью, так как днем дым был бы хорошо заметен. Разбитый танк Т-34 стоит в 200 м перед нами. Мы хотим действовать наверняка: необходимо убедиться, что там, внутри, уже не сидит русский наблюдатель. Двое моих людей пробираются в танк ночью. Танкистов там нет, но ребята возвращаются с добычей! В танке нашли консервы, и не из русского продовольственного снабжения, а добытые трофеи. В банках самое качественное датское марочное масло и спаржа. Превосходно! Спаржа с маслом, сваренная в кухонной посуде, наилучшим образом восстановила наши силы. Это желанное разнообразие для нас. Проходит еще одна ночь.
9 марта 1945 г. С утра гремит орудие. Это «тигр» снова обстреливает дом путевого обходчика. Русские отвечают на выстрелы огнем тяжелых минометов. При этом одна мина попадает как раз в развалины нашего дома. Там остаются целыми только перекрытия подвала, все другое превратилось в мусор толщиной в метр, который завалил крышу. Сначала я считал это преимуществом, так как образовался «защитный слой» из развалин, который, по моему мнению, мог бы препятствовать проникновению мин. Однако одна из них пробивает потолок подвала. Но мы отделались только испугом да огромным слоем пыли. В потолке образовалось отверстие почти в один квадратный метр! Я убеждаюсь, что перекрытия подвала сложены из пустотелого кирпича, и не доверяю уже их надежности. Поэтому при обстреле мы всегда сидим в каком-нибудь из углов этого помещения. Я послал очередного связиста в 6-ю роту, а сам остался здесь. Предполье больше не спасает, в этом у меня уже нет сомнения. Русские действуют дерзко и неосторожно. На железнодорожном полотне я различаю только от 6 до 8 более или менее скрытых за белым покрывалом орудий. Остальные выкрашены в белый цвет. При сильном ветре создается впечатление, что скрытые под белым покрывалом орудия двигаются. В низине параллельно рельсам часто собирается до 15 русских. В течение дня я пристреливаюсь, по возможности незаметно, к вражеским минометам, точно определяя расстояние. Иногда намеренно «промахиваюсь» приблизительно на 50 м вправо. Теперь все миномета нацелены «параллельно» с помощью прицельных устройств. Затем я подготавливаю боеприпасы и выжидаю, когда пройдет ночь. Хорошо, что в 100 м за нами стоит танк, который также пытается из своего тяжелого орудия расстрелять дом путевого обходчика. Я не имею возможности поближе рассмотреть эту боевую машину. Ранним утром снова прижимаю глаза к окулярам стереотрубы. Ясно вижу, как прислуга занимает свои места у противотанкового орудия. Благоприятный момент. В одном месте собираются все, кто обслуживает это орудие. Я даю команду стрелять из всех четырех минометов, после чего проверяю правильность установки прицелов. Все 12 8-см мин вылетают из труб минометов. Когда дым рассеивается, я вижу, что около орудия царит неразбериха. Минометчики прыгают в окопы. У русских есть мертвые и раненые. Противотанковое орудие, пожалуй, получило не менее двух пробоин. При этом маскировочное белое полотно превратилось в лохмотья. Затем я по очереди обстреливаю все обнаруженные мною противотанковые орудия на железнодорожной насыпи. Мне, пожалуй, удалось даже обнаружить боеприпасы, так как что-то взрывается около орудий! Семь орудий разбито или повреждено, помимо потерь обслуживающего их персонала. Это успех. Благодаря соседям-танкистам мне обеспечена спокойная ночь.
10 марта 1945 г. На следующий день мы меняем свои позиции в низине. Теперь приходится лежать снаружи на холоде. Фиговая война! Но затем отправляемся в деревню, где стоят наши грузовики. Они нам поистине родные! В деревне мы размещаемся на одну ночь на чердаке школы. В нижних комнатах много раненых и солдат из других подразделений. Мы все погружаемся в глубокий сон. Ночью прибывают «швейные машинки» русских (а также упомянутая «проститутка шоссе») и бросают несколько бомб около нашего дома. В результате слетела половина крыши. Однако нас никто не заметил. В первой половине дня мы на грузовиках отправляемся в уже хорошо известную нам местность. Мои минометчики идут пешком по дороге, которая проходит по плоской низменности. Здесь трудно найти какие-нибудь укрытия. Командный пункт батальона находится в фольварке Моркен. Мы снова в нашем Гут Вестделене. Все как прежде. Фронтовая линия обороны еще не установлена, и я сразу замечаю, что здесь «плохо пахнет».
11 марта 1945 г. На следующее утро мое предположение подтверждается. Русские постоянно атакуют из Зеепотена и Яскейма. Оттуда слышен адский грохот. Также и в направлении болота у Коббельбуде и Катаринлаука идет бой. Но фронт пока, кажется, держится. В наступающей ночи мы едва можем закрыть глаза! Знаем, что иван хочет с нами здесь покончить, и не хотим дешево отдать свою жизнь. Хотя дело к этому идет.
12–13 марта 1945 г. Русские совершают массированный налет в котле Хейлигенбейла. Они развлекают нас настоящим огненным колдовством! Однако это продолжалось недолго. Грохочут наши 42-см пулеметы, мины и ручные гранаты. Потом вступают в действие шестиствольные минометы. На «Песчаном холме» и вокруг него теперь расположилась 14-я рота (лейтенанта Байервальда) 3-го батальона. Оттуда слышен сильный шум боя. Русские наступают всеми силами! На фольварке Вангникен и Гут Весделене трещат гранаты. Я случайно оказался на командном пункте батальона в Моркене, когда русским удалось нанести контрудар на севере в направлении Вальдпотен — Новый Голбникен на Камникен и позже дойти до Покарбена! Это не обещает ничего хорошего!
Русские наносят удар
13 марта 1945 г. На севере, у «Песчаной горы», очередное нападение русских при поддержке танков. Там, наверху, образовано временное боевое подразделение, которое в какой-то степени оказывает сопротивление противнику. Впрочем, положение не совсем ясно. Мы не знаем, находятся ли Хонигбаум и Покарбен еще в наших руках. Из Моркена озабоченно смотрим на север. Важно сохранить там старое положение. Сумеют ли солдаты удержать фронт? Не секрет, что многие из них поднимают руки. И сдаются. Там царит ужасная неразбериха. Русские атакуют внезапно Хёхенцуг на северо-западе от Моркена. Мы уже видим, как появляются на горизонте башни с пушками их танков Т-34. К сожалению, я больше не имею отсюда никакой связи с моими минометчиками. Там должны руководить теперь самостоятельно командиры отделений. И они стреляют отлично! Сердце мое наполняется яростью, когда я вижу, как мои люди выбегают из окопов. Я беру свою винтовку 98 и долго обстреливаю иванов в Хёхенцуге. Стрельбу приходится прекратить, так как русские отступают. Таким образом, наши люди снова имеют возможность слегка передохнуть. Мы устанавливаем, что противник в Хёхенцуге роет окопы. Это наше счастье! Здесь, в Моркене, на командном пункте неспокойно. Связные мечутся туда-сюда. При случае мы узнаем, что «Песчаная гора» еще удерживается 14-й ротой (лейтенант Байервальд), и она даже предприняла контратаку на мельницу в направлении кирпичного завода в Вальдпотене. Это совершил наш старый рубака Байервальд! В направлении Маулена, на востоке от нас, слышен шум боя! Теперь иван, видимо, хочет атаковать нас по всем фронтам и окончательно прикончить. Но когда это будет, сказать трудно. Мы слышим с северо-западного направления шум моторов и потом уже видим, как наши танки пыльной волной несутся по снегу на наступающих русских. Словно линкоры в кильватерной колонне, они движутся на противника, стреляя из всех видов оружия, и восстанавливают наконец прежнюю линию обороны. Это танковый батальон «Великой Германии». Т-34 ведут с ним бой, однако пехота скатывается с их брони и разбегается во все стороны, пытаясь уклониться от огня. Русские танки, несмотря ни на что, стреляют без остановки из 2-см пушек и даже из минометов, которые установлены на их броне. Становится темно. Наступает ночь без продолжения боя.
14 марта 1945 г. Однако враг не собирается останавливаться. А мы здесь очень слабы! Русские идут дальше, и мы вынуждены менять позиции. Ночью беззвучно покидаем их. На грузовиках отправляемся в Бранденбург, и далее на Пёршкен. Здесь мы пока не соприкасаемся с противником. Во время разведки в амбаре находим несколько вояк из другого подразделения. Там они пытались спрятаться от войны. Дезертиры? Мы говорим, что им надлежит как можно скорее отсюда убраться, иначе иван быстро расправится с ними. Мы остановились к югу от Пёршкена у железнодорожной линии Первильтен — Людвигсорт. Это небольшая область среди болот и множества ручьев. Я подыскивал новый наблюдательный пункт, однако вскоре убедился, что командир наших легких орудий пехоты уже его нашел. Все наше имущество лежит на севере от железнодорожной линии, но его мы не можем отправить дальше на юг. Это плохо. Здесь мы провели еще одну ночь.
15 марта 1945 г. Утром мне поручено оборудовать наблюдательный пункт далее к югу от железнодорожной линии, откуда можно было наблюдать с южной стороны за насыпью. Я иду вместе со своим связным обер-ефрейтором Хюнхеном в 7-ю роту. Там я нахожу молодого лейтенанта, одного из специалистов-телефонистов, и в каморке домика путевого обходчика, командира танкового соединения. У этих троих мужчин большие фаустпатроны. В сторону противника от этого домика направлен ствол закопанного противотанкового орудия. Наблюдатель занял позицию в хорошо защищенном подвале. В 25 м слева от нас стоит за сараем 2-см зенитная пушка. Пехота залегла на расстоянии от 150 до 200 м и далее перед ней в окопах. Железнодорожная линия здесь закругляется и ведет в Пёршкен. На другой стороне дороги имеется винный погреб. Там я встречаю лейтенанта, артиллерийского наблюдателя. С радиостанцией «Берта-Герэт» он корректирует действия своих огневиков. Я устанавливаю свою рацию «Фридрих» здесь же, на лестнице, так как отсюда можно установить хорошую связь. Вместе с другим наблюдателем иду наверх, чтобы осмотреть территорию вдоль железнодорожной линии на Варгиттен. Мы корректируем действия наших батарей и пристреливаем оружие. Я могу открыть заградительный огонь в сотне метров перед расположением нашей пехоты. Могу также открыть огонь по обеим сторонам дороги. Наблюдатель-артиллерист вынужден экономить боеприпасы. Я часто обращаюсь к нему, так как он установил хорошую связь с командным пунктом батальона. С моей радиостанцией не все обстоит благополучно. Нас русские не видят, разве что к ночи заработает танковый мотор. Пока что мы можем чувствовать себя спокойно. И возможно, даже удастся поспать.
16 марта 1945 г. Рано утром я с помощью бинокля проверил, не приблизились ли русские ночью с востока от Варгиттена. Мои огневые в Поплиттене защищены с востока маленьким озером, которое находится на границе возможного сближения с противником. Перед железнодорожной линией посередине между нами — кустарник, который может послужить хорошим укрытием врагу во время атаки. Пока иван не наступает. Моя радиосвязь с огневой позиции наладилась. Но когда я однажды встал у окна, чтобы понаблюдать, неожиданно что-то коротко сверкнуло и затем раздался грохот. Снаряд ударил прямо по кирпичной стене. И затем еще раз — «Бумм!» Вслед за этим — свист снаряда. Это может быть очень опасно. С тех пор мы с артиллерийским наблюдателем очень осторожно крадемся вверх к окну, чтобы выяснять, какие изменения в обстановке произошли перед нами. Противник стреляет по самым уязвимым частям дома путевого обходчика. В результате кирпичи так и летят по всей прилегающей территории. При этом моя радиостанция снова выходит из строя и обрывается связь с огневой позицией. Теперь русские начинают стрелять из орудий и не только в нашу сторону, но и по территориям, где, как они предполагают, могут находиться «фрицы». Спектакль начинается! Иван действует! Далеко перед нами на рельсах я различаю замаскированный танк «Иосиф Сталин». Между тем мой связной восстановил радиосвязь, и я смог сообщить командиру роты о моем наблюдении. Я заявил, что мог бы корректировать огонь по танку или бронетранспортеру, если они приблизятся. «Вздор, Рехфельд, это вовсе не танк, а упор рельсового пути или покосившийся телеграфный столб!» Я продолжаю наблюдать за этим «столбом», и уже очень скоро выясняется, что путевой упор способен двигаться, а телеграфный столб не что иное, как ствол пушки! Этот танк упорно стреляет в направлении Поплиттена, где находится командный пункт полка и наблюдательный пункт командования легких пехотных орудий, которые готовятся к стрельбе. После них на очереди будем мы! Все чаще наши развалины дома путевого обходчика вздрагивают от воющих осколков танковой пушки. Верхние этажи уже обрушиваются. В коротких перерывах между обстрелом я бегу наверх, чтобы посмотреть в свой «глазок». К моему ужасу, я вижу, что уже семь или восемь танков находятся в нескольких сотнях метров до линии обороны нашей пехоты. Они уже разворачиваются широким фронтом. Танк «Иосиф Сталин», этот «путевой упор с телеграфным столбом», катится с безобразным хрустом гусениц прямо по рельсам — сталь на сталь — точно на нас. Его пушка, если смотреть с моей позиции, вроде бы повернута влево в направлении Поплиттена. А там наши огневые позиции и командный пункт полка! Я начинаю стрелять из минометов по сидящей на броне пехоте, и тогда танкисты разворачивают орудие в ту и другую стороны! Мина 8,14-см, посланная сверху на танк, смогла бы легко его уничтожить, если бы дизельное горючее из бочек, укрепленных позади танка, начало гореть! К сожалению, этого мне не удалось. В то время как я стоял, опершись на стену, на меня внезапно прыгнул большой сенбернар. Я стараюсь освободиться от животного, мучительно ища защиты. Новый снаряд пробивает крышу домика, в проем опускается дымовая труба и вместе с глыбами кирпича полностью разрушает мою радиостанцию. Ее уже невозможно отремонтировать! Артиллерийский наблюдатель предоставляет мне для сообщения командиру батальона свою. Он проинформировал, в свою очередь, командный пункт полка. Без рации я уже не мог командовать минометчиками, и мои командиры отделений вынуждены теперь действовать самостоятельно. Лейтенант, который сидел в подвале с танкистом, вышел к нам. Телефонный кабель прерван. Он пошлет на линию телефониста, и связь будет налажена. Но радоваться слишком рано! Телефонист находит обрыв, но не в состоянии поправить дело из-за обстрела. Когда выходит на линию следующий связист, начинается такой сильный обстрел из танковых орудий, что глыбы камня и осколки летят прямо мимо моих ушей. Почему не стреляет наше противотанковое орудие? А, вот в чем дело! Оно, видимо, повреждено падающими глыбами камня и кирпичами из стены. Я думаю, что в этом случае не ушел бы от орудия и попытался его исправить. В это время пришел обер-фельдфебель из обслуги зенитного орудия и сообщил, что и оно повреждено упавшим телеграфным столбом во время обстрела. «Его уже не исправить! Проклятье!» Положение здесь становится угрожающим! Из подвала я слышу громкий словесный поединок между лейтенантом и унтер-офицером связи. Последний отказывается идти еще раз на линию при таком сильном обстреле танками. Чисто по-человечески я могу понять этого унтер-офицера, но идет война, и здесь приходится рисковать жизнью. А приказы должны выполняться! Без связи я не могу стрелять, и никакие приказы командования до нас не дойдут. Правда, я хорошо понимаю, что этому лейтенанту легко отдавать приказы, сидя в подвале, однако он никогда не решится сам выйти наружу. Затем мы видим, как первые пехотинцы покидают домик обходчика, спасаясь от обстрела русских. Они идут к железной дороге на новые позиции. Танки продолжают медленно двигаться, стреляя из своих орудий. Теперь я могу держать связь только с помощью рации артиллерийского наблюдателя и лишь с его огневой позицией. Русские наступают на нас повсюду. И как раз в сфере обстрела нашими шестиствольными химическими минометами. Наконец артиллерийский лейтенант устанавливает связь с командным пунктом батальона и, к счастью, получает согласие оказать нам помощь своими шестиствольными минометами. Это даст нам небольшую передышку. Мы оба стоим наверху, на чердаке дома путевого обходчика, и ждем обещанного залпа. Минометчики должны стрелять по карте, так как они не пристрелялись заранее. Наконец мы слышим рев мин. Ха-ха-ха! Сейчас все небо содрогнется от звука этих «скрипок». Я пристально смотрю на русские танки. Теперь должны уже взрываться мины! Сначала появляются только маленькие белые облака, затем летит вверх земля. А где взрывы? Что там происходит? Да ведь минометчики стреляют только дымовыми минами! Перед нами возникает плотная стена тумана. Мы уже больше ничего не видим. Сейчас было бы в самый раз отступить. Но мы должны держаться! Пусть русские узнают, что такое немецкий шнапс! Но противник приближается к нам. Мы слышим шум моторов. И крики «ур-ра!» Танки подходят все ближе, а у нас нет никакого противотанкового оружия. Только фаустпатроны в подвале. Перед нами из тумана выползает, как допотопное чудовище, с хрустящим, неистовым скрежетом гусениц танк, катящийся по железнодорожным рельсам. Вот он уже в пятидесяти метрах перед нами. Пушка танка направлена вправо, к фольварку Поплиттен. «Тут нам делать нечего», — говорит артиллерист, но затем менее чем в десяти метрах перед нами внезапно появляется танк. Но это не Т-34, как мы сразу же поняли. Это тяжелый танк. Мы с лейтенантом прижались друг к другу, когда этот танк дошел до угла дома путевого обходчика. Но пушка по-прежнему указывает на Поплиттен. Танк должен открыть огонь! И действительно, он стреляет дважды. Мы отчетливо чувствуем взрывную волну. Внизу, в подвале, раздаются испуганные крики. Я командую: «По танку — огонь!» Однако оттуда никто не появляется! Итак, у нас в запасе только два фаустпатрона. Мой связной (обер-ефрейтор Хюнхен) стоит на коленях на лестнице, ведущей в подвал, и передает нам фаустпатроны. Артиллерийский лейтенант берет первый и целится в танк. Я советую: «Стреляй в основание башни!» Лейтенант стреляет! Граната летит в нескольких сантиметрах от башни и взрывается где-то позади на земле. Теперь остался еще только один фаустпатрон. Я тщательно прицеливаюсь и стреляю. Под башню. Раздается треск ломающихся балок стены дома. И никакого взрыва. Иван только понюхал дым от выстрела. Он поворачивает башню к нам, мы оба бросаемся в подвал за третьим фаустпатроном. Я хватаю его и прыгаю за угол дома. Ствол пушки смотрит прямо на меня! И затем дела идут очень быстро! Глаза застилает, а затем — взрыв. «Он горит! Горит! Беги быстрей!» — кричит тем временем лейтенант и несется назад вдоль линии железной дороги. Теперь я вижу повсюду бегущих солдат и приказываю: «Быстро из дома! Сейчас иван будет здесь!» Затем я мчусь слева от железной дороги к лейтенанту. Мой связной, обер-ефрейтор Хюнхен, что было сил бежит к огневой позиции. Большой сенбернар мчится за ним. После этого я уже не видел их обоих. Танки стреляют в направлении Поплиттена и Пёршкена. Лейтенант на бегу обращается ко мне: «Я подтверждаю! Вы стреляли по танку. Скажите мне ваше имя и адрес воинской части!» Однако в данный момент это меня совершенно не заботит. Только прочь и в укрытие! Затем я хочу по возможности быстро добежать до позиции моих минометчиков и затем уже вернуться к другим заботам. Но кто знает, где затерялся этот лейтенант? Пройдя 200 м, мы отдыхаем в маленьком жестяном домике телефонистов.
Но кто знает, где лейтенант, который после буйной вспышки вновь упал духом? Я нахожу его, и через 200 м мы оба заходим в телефонную будку из жести. Однако скоро снова слышим скрежетание гусениц танков и уходим по маленькой улице, которая пересекает железную дорогу. Там майор собрал несколько солдат, которые ушли с позиции. Увидев нас, он решил, что и мы должны примкнуть к этому отряду как пехотинцы. Быстро объясняем ему обстановку и то, что отправляемся на свои огневые позиции. В своих резиновых сапогах я могу бежать легко еще и потому, что приспособил ремни на лодыжке. Артиллерийский лейтенант предлагает мне идти к его огневой позиции, чтобы после оценки положения позже выйти к моим огневым. Но я отказался, и мы расстались. Далее я иду вдоль железной дороги, затем по дуге сворачиваю направо (на северо-восток), чтобы оказаться в местечке Пёршкен. Когда я достигаю первых домов нашей деревни, то не могу вымолвить и слова от удивления. Там совершенно спокойно сидят люди из обоза, как будто бы и не было никакой войны, и ремонтируют радио! И все же они были шокированы, когда я им объясняю, что произошло на поле боя. На окраине деревни я замечаю батарею зенитных 8,8-см пушек, наполовину закопанных в землю. Я информирую также и их обслугу. Вторая половина дня остается позади, уже смеркается, когда я подхожу к Пёршкену. Там узнаю, что русские дальше не пошли. Местечко полностью в наших руках. Я выхожу на северо-восточную окраину, чтобы убедиться, действительно ли Пёршкен занят немцами. Подхожу к моей огневой позиции. Там стоит несколько грузовиков, обеспечивающих продовольственное снабжение. Я нахожу во дворе нашу машину. На шоферском месте сидит унтер-офицер Вилли Гермесман из Хагена. Я объясняю ему положение, хотя и не знаю, где находится часть нашей роты. В первую очередь наполняю горячим чаем с великолепным вкусом рома мою походную флягу, а затем и мой котелок пищей — ведь в первую очередь надо сделать все самое необходимое.
Чтобы спокойно поесть, я иду с приятелем (ефрейтор «малыш» Фельбермауер) в дом на деревенской улице. Там выбиты окна, дверь свободно висит на гвозде. Я снимаю каску и вытираю пот со лба. Это сразу облегчает мне жизнь. Кажется, будто бы домашний воздух охладил меня. Но теперь за «трапезу». Мы черпаем ложкой рис с мясом, и как раз в этот момент раздается зловещий шум в небе — он все время нарастает. Кажется, что мир уже гибнет! Это самые тяжелые бомбы! Наш дом содрогается, на него обрушиваются горящие балки домов. Воздух врывается в висящую дверь, которая складывается, как географическая карта. Мы быстро бросаемся на землю! Я — под окном у стены, мой приятель — в углу. Быстро хватаю каску с подоконника, затем прикрываю руками котелок, так как по всему помещению летают большие куски штукатурки и строительный раствор. И снова — в первую очередь самое необходимое! Я надеваю на голову каску, так как она дает мне определенное чувство надежности. (Позже я узнаю, что русские имеют ручные гранаты, похожие на наши с длинной ручкой, а кроме того, снаряды БМ 31–12 калибром 30-см и тяжелые снаряды 94,6 кг. Ими они уже обстреляли нас в Яскейме!) Осколки бьют прямо по стенам дома. Я думал сначала, что они стреляют из захваченных у нас снарядов калибром 50-см. Затем наступила смертельная тишина! Обстрел прекратился. Мы слышим треск горящих и рушащихся домов, крики раненых и видим, как бегают по улице безумные лошади, сорвавшиеся с упряжек. Лошади в панике несутся дальше. Отдельные солдаты спешат от дома к дому в расчете как-нибудь вырваться из города. Мы еще никак не можем опомниться от страха. Быстро вычерпываем последние остатки пищи из котелка и затем покидаем это негостеприимное место. Я прислушиваюсь при каждом шуме, чтобы в случае, если противник начнет стрелять, можно было бы укрыться в каком-нибудь более или менее надежном месте. Я все же хочу попасть к моим людям и к нашему командиру роты старшему лейтенанту Хиннерку, поэтому иду до восточного выхода из города, откуда идет шоссе из Поплиттена. Там я снова встречаю моего минометчика. От него получаю довольно неплохие сведения. Моя рота смогла без особых потерь выйти из Поплиттена, как только там появились танки. Затем я встречаю еще некоторых своих людей. Все мы довольны, что наконец нашли друг друга. Я спрашиваю, дошел ли до них обер-ефрейтор Хюнхен. Нет, он не прибыл. Я боюсь самого плохого и собираю всю батарею. Однако, к сожалению, в наличии не имеется достаточного количества боеприпасов. В то время как группа минометчиков и командир их отделения ищут более или менее безопасные укрытия в руинах домов, я прохожу по улице около ста метров, держа в руках наготове пистолет-пулемет. Темно. Я перемещаюсь от дерева к дереву и время от времени кричу: «Алло! Восьмая рота!» Мне встречаются только отдельные солдаты, которые лежат в котлованах при дороге за легкими пулеметами. Затем нахожу нашего командира. Он стоит за деревом, держит в руке пистолет-пулемет и прислушивается к тому, что творится в Поплиттене, где уже появились русские. Мы слышим, что из Поплиттена сюда направляется танк. Его моторы гремят, командиры танков подают команды, кричат пехотинцы. Судя по звукам, танк не один, а их много, что не внушает нам никаких хороших перспектив. Мы хотим этой ночью построить еще одну линию обороны. Она должна проходить в ста метрах от того места, где мы стоим. За кустами находятся дома, где следует организовать оборону и куда, в свою очередь, при необходимости можно скрыться. И вместе с тем мы должны считаться с возможностью массированной атаки русских. Я обрисовываю положение командирам отделений, налаживаю контакт с соседями 7-й роты и радуюсь каждому пришедшему к нам солдату и каждому пулемету, который еще можно пустить в ход. Нельзя сказать, что у нас здесь будет создан какой-либо фронт, — это всего лишь тонкая прерывистая линия. Никто не знает точно, где расположен штаб батальона. Но есть и какие-то благоприятные моменты. Наш фурьер, унтер-офицер Гермесман, прибыл к нам с продовольствием. Наконец-то солдаты могут получить горячую пищу. Русские постепенно успокоились. Время приближается к полуночи. Мы приводим себя в порядок. Кто знает, что нам сулит наступающий день? Станет ли опять напряженной и зловещей эта ночь? Выждав довольно длительное время и убедившись, что у русских тихо, я позволяю себе немного поспать.
Мое второе ранение
17 марта 1945 г. Уже за полночь. В местной аптеке, одном из немногих неразрушенных домов, мы находим комнату, которую оставил враг. Это спальня с настоящими толстыми перинами! Мы бросаемся на тахту, чтобы ее испытать. Отлично! Затем быстро договариваемся, что один из нас должен бодрствовать, а другой может спать. Но как? Мы лежим «в полной готовности», сняв каски и положив их на край кровати вместе с пистолетами-пулеметами.
Но о сне и не приходится думать. Ранним утром танковые снаряды обстреливают дома и улицы. Правда, теперь они летят выше нас. Командир батальона испытывает серьезную тревогу. Я получаю приказ: «Унтер-офицер Рехфельд, собирайте минометную батарею и как можно скорее отправляйтесь за Пёршкен к опушке леса. Доставляйте туда боеприпасы и оборудуйте огневые позиции, а затем открывайте заградительный огонь, если увидите, что русские готовы нанести удар». Между тем становится светлее. Русские подтягивают первые танки. Мы пытаемся засветло подойти к опушке леса. Иван с танками и пехотой уже действует. Мы должны укрыть наши минометы за низкими ивами. Но в этом месте у нас нет никакого укрытия, приходится думать только о колючей проволоке, которую можно замотать за стволы ив на опушке леса. Завидев нас, русские бросаются бежать.
У нас только одна мысль: не встречаться с ними, пока вся батарея не достигнет опушки леса. Это нам удается. Правда, недалеко от нас свистит несколько осколков, но мы уже на опушке! Дело сделано! Теперь я должен найти наблюдательный пост на самом краю леса, но также следует отыскать и хорошую огневую позицию. Я углубляюсь почти на 100–150 м в лес и нахожу там маленький домик. Однако его заняли уже наши пехотинцы и зенитчики. Кроме того, здесь расположилось несколько тяжелых орудий. Это не лучшее соседство с моими минометчиками. С обер-лейтенантом Хиннерком я возвращаюсь на опушку леса, где мы находим несколько глубоких, хорошо укрепленных земляных дзотов. Здесь, пожалуй, раньше размещался обоз, так как в некоторых больших окопах — например, 5×10 м — хранятся боеприпасы и бензиновые бочки. Но, к сожалению, снаряды только артиллерийские. В один из глубоких окопов я захожу с отделением унтер-офицера Бруно Шпренгала. Наши минометчики пока даже не построены, у них нет никаких боеприпасов! Их придется определить к пехотинцам. При этом ручное оружие у них — только пистолеты. У меня, между прочим, имеется одна из новых штурмовых винтовок с примкнутым штыком, то есть «собранная полностью». Русские начинают с сильного артиллерийского обстрела, особенно из ставшей у нас такой популярной «черной свиньи» (15,2-см). Наверху, у входа в дзот, стоит наблюдатель, который должен сразу же сообщить, как только появятся русские. В нескольких метрах слева у нас есть маленький бункер-землянка. Во время перерыва в стрельбе я иду туда с моим связным и еще с двумя сопровождающими. Мы проходим совсем немного, так как далее лежит обер-лейтенант Хиннерк с несколькими людьми. Мы с нашими пистолетами и карабинами, а также штурмовой винтовкой оказываемся в резерве на случае контратаки. Командир пехотного подразделения должен находиться слева от нас примерно в ста метрах. Впрочем, возможно, он ранен, так как связист, которого я послал туда, чтобы установить контакты, вернулся ко мне только с картой, которую нашел на месте. Я передаю ее командиру батальона. Пока Пёршкен еще находится в наших руках, и там русские, вероятнее всего, перейдут в атаку. Так и происходит. Сначала противник занимает опушку леса, предварительно обработав ее минометным огнем (12-см), так что осколки летают буквально у наших ушей. Особенно безобразно ведут себя «корчеватели деревьев». Так называют орудия с особо чувствительным взрывателем. С каждым разом они переносят огонь все дальше в глубь леса. Затем раздаются крики «ура! ура!» наступающих Иванов. Они уже около одного из окопов. Однако непосредственно перед нами их еще не видно. Но вскоре мы уже замечаем, как слева и справа от нас они проникают в лес. Обороняться здесь нам сложно. Правда, из леса по русским наша артиллерия ведет огонь, но мы чувствуем угрозу с обоих флангов. В то время как мы напряженно ищем выход, с обеих сторон леса раздаются отвратительные крики буйствующего противника. Затем все совершается очень быстро! Танки стреляют по нашей позиции в лесу из пушек, осколки минометных мин буквально косят траву.
Прямо конец света! Я посылаю солдат, чтобы забрать продовольствие в землянку. У одного из солдат — штурмовая винтовка. Я беру свой пистолет-пулемет. В окопах мы пережидаем обстрел. Противник внезапно прекращает огонь, и наступает тишина! Я не верю своим глазам. Солдаты выходят из окопов и землянок. Однако за 100 м перед нами раздается дикий крик «ур-ра!», и иваны идут на нас. Мой связист проклинает все на свете, надевая трехгранный штык на винтовку. Остальные минометчики спрятались за первыми попавшимися укрытиями и стреляют в противника. Почти у половины моих людей нет никакого оружия, кроме пистолетов, которые не могут стрелять на дальнее расстояние. Мой связист стреляет из своей штурмовой винтовки. Я прыгнул за толстое дерево и прицельно стреляю в самых первых врагов. Наш огонь вынуждает русских бросаться носом в грязь! Они остаются лежать, а это уже большой успех для нас! Мы стреляем еще несколько раз и уже надеемся, что нападение отражено, как мимо нас прошумели мины, а затем по деревьям затрещали осколки. Мы даже не слышали выстрелов миномета, открывшего стрельбу. Я оглядываюсь в поисках укрытия. Дважды рядом со мной пролетели осколки, и мне показалось, будто бы кто-то бьет меня по ногам дубинкой. Потом я почувствовал какое-то жжение в обеих ногах. Я мешком заполз за деревья. Правая нога была парализована, начиная с колена. Сначала я вовсе не ощущал боли, весь поглощенный происходящим боем. И только теперь понял, что ранен. Ища помощи, я осматриваюсь. Вижу, как наш командир кивает солдатам и исчезает в лесу. Люди где-то сзади. Я хочу заползти поглубже в лес, но ноги окончательно отказывают.
Я беспомощно смотрю вперед, русские возвращаются, они уже в 50 м от меня. И я не могу даже двинуться. Проклятье! Я поднимаю свой пистолет-пулемет и вставляю новый магазин, так как все пули были уже израсходованы. Стреляю в приближающихся иванов, с трудом глотая воздух. Затем внезапно появляются двое моих минометчиков и спрашивают: «Что случилось, господин унтер-офицер? Мы должны вас забрать?» Одного из них зовут Пауль Шмиц (из Вольбека, монастыря в Вестфалии), другого я даже не могу, к сожалению, вспомнить. Узнав, что со мной, берут меня на руки и исчезают в густом лесу от преследующих нас ружейных выстрелов приблизившегося противника. Но едва мы избежали опасности, как русская артиллерия перенесла огонь на более близкое расстояние, и теперь огромные «глыбы» «черной свиньи» (15,2-см) застучали в лесу. Особенно опасны «корчеватели деревьев». А их осколки так и сыплются вокруг. Мы прячемся в маленькой, почти плоской ямке от бензиновых бочек. Здесь мы все трое немного отдохнули. Несколько бензиновых бочек все еще лежали там! Возникало противное чувство, когда подумаешь, что в эти бочки может угодить снаряд. Тогда «прощай, родина!» Когда огненный вал приостанавливается, мы собираемся, и я, сжав зубы, тащусь один, упираясь на мой пистолет-пулемет, как на костыль, чтобы мои друзья не считали меня бесчувственным и слабым. При каждом шаге обе ноги во всех местах горели, как раскаленное железо. Из дыр резиновых сапог, которые я ношу до сих пор, так как мои войлочные остались в Кенигсберге, временами брызжет кровь. Это очень беспокоит меня. Сзади раздается скрип сапог проникших в лес русских, что заставляет нас «бежать» быстрее. Мы добираемся до лесной поляны в 150 м от опушки. Немного отдохнули и сориентировались. Видим отдельных солдат, которые ищут спасения. Внезапно мимо нас проехал бронеавтомобиль, и сидящий наверху взволнованный офицер крикнул нам, что мы должны идти вперед и защищать свои позиции. Я объясняю ему, что ранен. Тогда он оставляет одного из минометчиков со мной, а другого заставляет идти снова «вперед». Я передаю ему свой бинокль (7 × 50), благодарю и прошу вручить его Хиннерку с известием о моем ранении и о том, что он должен взять на себя командование минометной ротой. Взвыл мотор, и броневик помчался дальше. Повсюду он собирает солдат, которые убежали в лес, и отправляет их на позиции. На лесной дороге стоит несколько грузовиков. Вскоре лейтенант возвращается уже на мотоцикле с коляской и берет меня с собой. Я прощаюсь с моим минометчиком и прошу передать привет нашему капитану и всем моим солдатам. В лесу все еще трещат осколки снарядов орудий и минометов, но русские больше не атакуют. По-видимому, их все же удалось задержать. Я проехал на мотоцикле не так далеко. За лесом мы выезжаем на дорогу. Мотоцикл не может ехать дальше. Однако у меня есть возможность продолжать путь на санитарной машине. Я сижу за спиной водителя на узкой скамье. В самые колени мне упираются вдвинутые сюда носилки, и я не могу вытянуть ноги. Пока мы ожидаем отъезда, я с трудом сдерживаю мучительные стоны. Около 17.00 мы все еще стоим, так как все хлопочут о создании новой линии обороны. Здесь собираются отставшие от своих частей солдаты. Я вздыхаю с облегчением, когда машина наконец трогается. Нас везут в полевой госпиталь, который, однако, прямо сейчас уезжает. Здесь уже никто не занимается ранеными. Между тем наступает ночь. Мы видим повсюду осветительные ракеты, слышим, как проклятые русские «швейные машинки» (легкие учебные самолеты У-2 с крыльями, обтянутыми материей) бросают повсюду бомбы. Мы видим больше, чем слышим, из-за шума мотора машины. Но однажды бомба падает слишком близко. Что-то сверкнуло рядом, и мы быстро уезжаем. Наша машина едет еще некоторое время, а затем останавливается. Сопровождающий ворчит, что их так и не снабдили в достаточном количестве горючим. После длинного мучительного ожидания на узкой скамье я уже не могу больше терпеть боли и перебираюсь назад к двери, правда, едва ли не зажатый между носилками. Но как долго все это будет продолжаться? Сопровождающий не появляется, а мы совершенно беспомощны без него. Предоставлены самим себе! Медленно идет время. Наконец я слышу громкие разговоры. Появляются двое мужчин, и я обращаю на себя внимание такими громкими стонами, что, к счастью, они берут меня с собой и грузят в какое-то узкое, похожее на ящик, сооружение в транспортное средство. В этом длинном «ящике», который стоит на бухте каната прямо на земле, уже лежат трое раненых. Один на дне ящика, другой — на нем, и теперь еще меня кладут сверху! Лежащий снизу раненый не стонет и не возмущается, хотя на него положили еще двоих мужчин. Мы медленно отъезжаем. Когда вся колонна отправляется, я слегка приподнимаю крышку «ящика», чтобы сориентироваться. Небо полно осветительных ракет, проклятые «швейные машинки» очень активны и все время пролетают над нами. Их моторы время от времени шумят над нами, и сверху падают две-три бомбы. Часто я могу видеть даже огни выхлопа моторов этих «ворон». Каждый раз, когда бомбы разрываются на дороге, кучера с повозок и другие солдаты бегут в придорожные канавы или в окопы, пытаясь укрыться. У меня такое чувство, что я лежу высоко над дорогой, по крайней мере на метр, не меньше. И без какой-либо защиты, причем мы часто слышим жужжание пролетающих мимо осколков. Но наибольшее опасение внушает то, что фронт, судя по ракетам, совсем рядом. Я слышу и даже вижу, как освещают ночную тьму снопы пулеметного огня. Затем над головой проносятся снаряды. Я смертельно устал, и глаза уже перестают что-либо видеть. Мой громоздкий пистолет-пулемет больно жмет мне на живот. Но пока мне вовсе не хочется расставаться с оружием. Ведь я вообще не имею представления, что здесь происходит и как далеко продвинулись русские. Вероятно, мне еще придется пустить в ход пистолет-пулемет.
18 марта 1945 г. Наконец мы прибываем на место — Волитта. Между тем уже стало совсем светло. Холодно. Весь промерзший, я тащусь, как и другие раненые «хиви» (бывшие русские солдаты на немецкой службе), с санитаром (солдатом) на дивизионный медицинский пункт. Он размещен в одном из крестьянских домов. Здесь лежат или сидят, опираясь на костыли, тяжелораненые, на три четверти уже мертвецы. В доме все помещения и комнаты полностью забиты этими бедными парнями. Одни слабо стонут и передвигаются туда-сюда, однако большая часть лежит спокойно, закрыв глаза. И снова мне повезло! Два солдата доносят меня до двери перевязочной и оставляют там. Мне, пожалуй, пришлось бы ждать полдня, пока подойдет моя очередь. В таких ситуациях черно-серебристая нашивка на рукаве, отличающая «Великую Германию», конечно, имеет преимущество. Поэтому я прождал только один час. И все равно он показался мне очень длинным! Это было похоже на то, как мы лежали за лесом, прислушиваясь к хорошо нам известным «шумам» фронта. Наконец меня кладут на стол. Я вижу врача в его окровавленном халате. Перед этим он как раз ампутировал ногу. Она до сих пор валяется под столом в большом чане. В самом помещении стоит ужасный запах крови, гноя, анестезирующих лекарств и пота. Я вынужден снова и снова смотреть на ампутированную, разорванную на куски ногу, валяющуюся в чане. Безграничный страх охватывает меня: «Сохраните мою ногу! Только не это!» Врач с похожим на маску лицом зажигает сигарету, идет в соседнее помещение. Там он будит своего сменщика. Того, кто уже несколько часов подряд видел этот ужас, эти разорванные на куски тела, ампутированные ноги и руки и умирающих людей. Вероятно, большинство из них уже отмечены крылом смерти, но они ждут, однако, помощи и надеются на спасение. Санитар стягивает с меня резиновые сапоги и затем по всем правилам искусства ножницами разрезает на бедре мой окровавленный мундир, а затем кальсоны. Приходит врач, видит многочисленные раны от осколков и грубо чистит их пинцетом, удерживает лоскут материала, отрывая его от раны, и что-то говорит санитару. Я смотрю на него вопросительно. Затем он подходит к другому врачу, который бросает взгляд на мои ноги, и говорит: «Там осталось еще много мелких осколков, которые здесь мы не сможем все вынуть. Кости, к счастью, целы. Итак, теперь, повязка с риванолем, шина. Прививку от столбняка делал? Ах да, в вашей солдатской книжке значится сентябрь 1942 года. Тогда еще делали прививки!» Затем санитар наносит желтый риваноль на полосы марли, на раны и вокруг ног. Накладывает шину от бедра до пятки и далее до пальцев ноги. Потом все это обматывает полосами бумаги! Повязок из материи или марли, пожалуй, больше нет. Бедная Германия! В то время как я лежу здесь, на столе, бомбы летчиков с Ил-2 гремят снаружи. Поблизости разрываются мелкокалиберные бомбы, затем слышится шипение запускаемых ракет и в последнюю очередь продолжающие стучать несколько минут молоты бортовых пушек и треск пулеметов. Затем все солдаты, которые могут еще бежать, несутся в укрытия. Теперь я перевязан, и меня с историей болезни переводят в «дом 4». Двое санитаров поднимают меня на носилки, и мы отправляемся. Как только мы появляемся между домами, русский снаряд, как привидение, обрушивается точь-в-точь на нас и врезается в землю, но не разрывается. Это так называемый случайный снаряд, как его называют. Но он вполне может еще рвануть, ранить случайным попаданием или даже убить! От страха оба санитара бросают меня и мчатся в укрытие. Они не решаются прийти сюда снова. Мне совсем не улыбается погибнуть еще раз, и чувство страха не оставляет меня. Наконец мои «герои» все-таки появляются и быстро тащат в следующий дом. Однако это не номер 4! Я радуюсь тем не менее, что оказался снова под крышей и в тепле. Некоторое время я лежу совершенно спокойно и вспоминаю о последних часах боев. Где, интересно, мои друзья теперь? Конечно, как раз там, где снова ревут реактивные установки «катюши»! Серийные артиллерийские выстрелы раздаются совсем близко отсюда. Земля даже здесь дрожит! Вражеская пехота, к счастью, не появляется. Но небо, кажется, полным-полно русских самолетов. Я нахожу сигарету и закуриваю. Затем осматриваю помещение, куда попал. Это маленькая комната, вероятно, удобная для восточнопрусского крестьянина. Теперь она пуста, только на полу лежат охапки соломы. Там положили десяток солдат. Я бросаю взгляд то на одного, то на другого. Картина просто зловещая. Здесь лежат только ампутированные, почти все без сознания или заснувшие от усталости. У них у всех толстые белые повязки. Иногда лишь слегка двигается рука или нога. Они стонут. Я с ужасом смотрю на того, кто лежит рядом со мной. Боже мой! Я вижу у него вместо головы толстые белые повязки, все пропитанные кровью. Только по слабому свистящему дыханию и впадинам на груди я догадываюсь, что бедный парень еще жив! Я ни с кем не могу говорить, да никто здесь мне и не ответит. Я снова слышу шум моторов, вояки снаружи мчатся под защиту зданий. Я прижимаюсь к стенке под окном, чтобы получить хоть какую-нибудь защиту. Скоро «привидения» улетают. Возможно, русские уже приближаются. В комнате есть изразцовая печь, и я ложусь около нее. Печь излучает еще немного тепла. Как долго я еще буду лежать здесь? За окном слышны какие-то крики, топанье ног и беготня. Кажется, там что-то происходит! Запрягают лошадей, грузят машины! Что случилось? Я приподнимаюсь и смотрю в окно. Вижу, как какие-то солдаты с фаустпатронами бегут к пулеметам и минометам. Зенитное орудие на самодвижущемся лафете подходит к домам. Начинается артиллерийский обстрел! Страх опять охватил меня. Неужели нас оставят здесь так просто? Открывается дверь, входит санитар, идет от одного к другому, трясет их — никакой реакции! Он слушает пульс, нажимает на белки глаз. Мертвые — мертвые — мертвые! Я — единственный, кто здесь еще жив. Санитар берет солдатские книжки из карманов мертвых и открывает капсулы с личным знаком. Затем он ищет то, что осталось в сумках. Там курительная трубка, портсигар, записная книжка и другие вещи. В сумке у одного из мертвых наполовину пустая банка с маслом и небольшое количество хлеба. Также коробка с несколькими сигаретами. Санитар спрашивает, нужно ли мне это. Сначала это меня коробит, но затем соглашаюсь, так как не знаю, получу ли в дальнейшем что-нибудь из еды или курева. Я спрашиваю его, что значило там, снаружи, это беспокойство? Он отвечает, что дивизионный медицинский пункт должен сворачиваться, так как противник, видимо, прорвал фронт где-то впереди. Затем он быстро выходит. Бедные парни, которые лежат здесь, — это танкисты, пережившие тяжелые сражения, у которых были подбиты и сгорели машины. Теперь у меня только одна мысль: как бы меня не забыли здесь! Изо всех сил я ползу к двери и вижу, как санитары готовятся к выступлению. На машины для перевозки лошадей грузят большое число раненых, но ко мне никто так и не подходит. Я кричу в проем двери и угрожающе размахиваю пистолетом-пулеметом. Тогда ко мне все-таки приближаются двое санитаров и несут меня на одну из машин. Врач остается. Он решает передать в крайнем случае русским нетранспортабельных раненых. Грузовики доверху нагружены мешками для белья, рюкзаками и ящиками санитаров. Все нервничают. Артиллерийская атака продолжается. Наконец мы отправляемся. Быстрее прочь отсюда! Пути забиты. Множество транспортных средств движется по улицам, медленно пробиваясь из городка. Хуже всего, что летчики с Ил-2 не оставляют нас в покое. Они беспрепятственно кружатся вокруг, бросают бомбы и ракеты, стреляют из пулеметов по грузовикам, домам и солдатам. Когда-то гордая боевая немецкая военная авиация не может противопоставить им ничего. На набережной зенитная пушка 8,8-см делает все, что может, но теперь она вынуждена защищать уже сама себя! Дым, чад от горящих грузовиков разносятся по улицам. Солдаты спасаются от атак летчиков на полях. Если самолеты подлетают к нашей колонне, то все солдаты и раненые, которые могут еще бежать, прыгают с грузовиков и отбегают от них, прячась в уличные канавы или в окопы. Мы, остальные раненые, лежащие в кузовах машин, обреченно смотрим на хозяйничающие в воздухе самолеты. Остается только ждать, уничтожат нас или же поездка все-таки продолжится. Во второй половине дня колонны застревают в сплошном потоке машин. Грузовой автомобиль, который едет в Валгу, берет с собой раненых. Мне одному из последних удается попасть на него. Теперь мы движемся быстрее! Наступает ночь. Ехать еще быстрее? Но это, пожалуй, будет ошибкой! К утру наш грузовой автомобиль останавливается — кончилось горючее! Я уже знаю, что это такое! Сопровождающий нас санитар берет две канистры и отправляется на поиски. Проходит два часа, но его так и не видно.
А Бог молчит
19 марта 1945 г. Мы, замерзшие, лежим в кузове грузового автомобиля. Возникает страшный вопрос: что будет теперь с нами? Наконец приближается отставшая колонна. Я с несколькими ранеными выбираюсь из грузовика, и мы едем через Валгу в старый Орденсбург. Там остаемся в старой церкви (церковь Ордена). Здесь убрали все скамьи и положили на пол солому. На ней бок о бок лежат многочисленные раненые. Бог мой! Какое бедствие! Я осматриваюсь, но не вижу ни одного из знакомых. Несколько часов лежу с закрытыми глазами. Потом чувствую сильный голод. Из планшета я вытаскиваю банку масла и кусок хлеба. Я так голоден, что хлеб мне кажется сладким пирогом. Затем поворачиваю голову к алтарю, который освещен пробивающимися солнечными лучами. На нем — икона Божьей Матери с Младенцем. Окружают их толпы ангелов. Все, что позолочено, блестит и сверкает. Мы еще не были никогда так близки к небу, как здесь! Я так восхищен этой картиной, что вынимаю свою фотокамеру «Агфа» (приобретенную в Гут Весдельне) из футляра и фотографирую эту прекрасную картину. К сожалению, я так и не увидел этой фотографии. Я закопал пленку в саду моего дяди в Шверине с другими вещами, прежде чем убежать 1 мая 1945 года из военного госпиталя через Гадебуш — Роггендорф — Лассан от русских! Я выпиваю остаток воды из походной фляги. Раненых беспрерывно приводят в церковь, но я не вижу врачей, хотя санитаров здесь много. Наконец ко мне подходит какой-то санитар (что достойно записи, так как это событие спасло мне жизнь). Мочевой пузырь уже не в состоянии выдержать давления, и это становится совершенно невыносимым и даже болезненным! Санитар отвечает на мою просьбу и передает консервную банку с обрезанными зубчатыми краями. Теперь я пытаюсь помочиться, но лежа это сделать совершенно невозможно. Лежащие рядом вояки замечают мои усилия и делают разные глупые замечания! У меня ничего выходит, и я страшно мучаюсь. Наконец подходит санитар с двумя костылями, и я имею возможность встать. Едва я отошел несколько метров от церкви и остановился за большим каменным надгробьем, как загремела русская артиллерия, и затем тяжелые гранаты 15,2-см «черной свиньи» зашипели со стороны Бальги. Черные облика дыма указывали на то, где разорвались снаряды. Я кое-как отполз к церкви. Следующие осколки трещат уже на кладбище. У меня создается впечатление, что иван имеет своим ориентиром для пристрелки как раз эту церковь. Но в ней я чувствую себя спокойно. Я ложусь, прижавшись к мощной каменной стене, рядом с дверью. И снова бросаю взгляд внутрь на кафедру и алтарь. Солнечные лучи упали на фигуру Христа и позолоченных ангелов, и они ярко засверкали. Я невольно подумал: «Мой Бог, как ты можешь позволить, чтобы здесь происходило такое!» У меня перед глазами возникают маленькие дети, замерзающие на обочинах дорог, раненые, лежащие здесь, вообще все, кто испытывает сейчас бедствие и нужду. «Бог мой, ты покинул нас?» Но Бог молчит! Я невольно вспоминаю заглавие одной из книг о Первой мировой войне. Снова трещат осколки снарядов, которые пугают меня. Я оглядываюсь в поисках лучшего убежища. За надгробным камнем нахожу место, где могу «опорожняться». Наконец мне это удается, и облегчение приносит пользу! Внезапно подъезжает запряженная лошадью повозка. Кучер «хиви» прыгает с козел и кого-то ищет. Тут он видит меня, с черно-серебристой нашивкой на рукаве «Великой Германии», и кивает. Убедившись, что я ранен, он подходит ко мне, и я узнаю, что он послан для перевозки раненых из «батальона львов» «Великой Германии» отсюда в Розенберг. Там есть маленькая гавань, откуда корабли перевозят раненых в Пиллау. Так как в тот же момент церковь снова начинает обстреливать артиллерия, он быстро мчится к лошадям и успокаивает их. Затем подходит ко мне и помогает взобраться на козлы. Счастливый, я усаживаюсь там и вновь чувствую приступ боли. И затем слышу опять столь привычное ворчание в воздухе. Я вижу низко летящий штурмовик (Ил-2) с красными звездами на несущих поверхностях. Я вижу даже летчиков в кабине. И сразу же раздаются взрывы бомб, стук бортовых пушек — словно молотом по наковальне — и шипение ракет. Мне не очень-то приятно сидеть здесь так высоко на козлах. Если возникнет серьезная опасность, то я не смогу, как «хиви», спрыгнуть с козел. Но он внимательно наблюдает за самолетами и старается ехать так, чтобы повозку не было видно с воздуха, например под кронами деревьев. Когда самолеты улетают, он вовсю гонит лошадей. Наш путь ведет к заливу. Не больше километра остается до того места, где насыпь опускается к морскому берегу. Однако мы вынуждены время от времени останавливаться под деревьями, так как самолеты появляются вновь и вновь и стреляют во все, что движется по земле. А здесь много транспортных средств, часть которых закопана глубоко в землю. Я вижу бункер-землянку и узнаю флаг Красного Креста над ней. К нам походит офицер медицинской службы и интересуется, куда мы едем. Узнав, что в Розенберг, он просит захватить с собой тяжелораненого, с огнестрельным ранением в живот, солдата. Трое бойцов приносят полумертвого мужчину и осторожно кладут его позади на повозку. «Пожалуйста, не давайте ему ни пить, ни есть», — говорит офицер и затем спрашивает меня, кто дал нам приказ ехать в Розенберг. В ответ я объясняю ему: «„Хиви“ был послан командиром „батальона львов“ дивизии „Великая Германия“ подобрать раненых из дивизии и сопровождать их в Розенберг». Мой «хиви» погоняет лошадей, и мы едем дальше. Воздух на данный момент, кажется, чист. Теперь мы едем по берегу песчаного пляжа у залива. Там стоят орудия всех калибров: зенитные пулеметы, реактивный миномет и зенитные орудия. Кроме того, на обрывистом берегу стоят закопанные грузовики с боеприпасами и пустыми ящиками. Рядом с орудиями выкопаны индивидуальные окопы для тыловиков. Едем дальше, теперь уже по равнине. Совершенно ясно, что эту неприкрытую ничем местность все время бомбят и обстреливают самолеты. Мой последний бастион — это спина «хиви», защищающая меня от осколков. Время от времени небо очищается, но потом снова появляются самолеты и грохочут бомбы так, что закладывает уши. Я судорожно осматриваю небо. И вижу направляющийся к Розенбергу американский бомбардировщик «Бостон», бросающий на город бомбы. Взрывная волна доходит даже до нас. Все гремит и грохочет, когда бомбы взрываются и черные грибовидные облака поднимаются в воздух. Теперь прилетают русские самолеты и бросают бомбы на Бальга. Я вспоминаю о церкви, в которой лежат многочисленные раненые, и радуюсь, что больше не валяюсь там, в этой старой кирхе. Но здесь «хиви» поставил лошадей прямо под водосточный желоб, и вода вовсю льет на меня. Обе лошади, по-моему, глухие, так как они не реагируют ни на воду, ни на взрывы, бушующие вокруг. На воде залива я вижу только несколько лодок, и их тоже обстреливают летчики. Я оглядываюсь, и вслед за мной «хиви» поворачивает голову. К нам направляется целый эшелон самолетов противника, которые собираются бомбить Розенберг. Но они, конечно же, нас заметили. Мой бог! Что теперь будет? Самолеты летят над пляжем и берегом, по которому мы едем. Здесь у нас нет никакого укрытия. И я уже слышу, как стреляют по нам бортовые пушки и пулеметы. Их грохот заглушает даже шипение ракет. Маленькие облачка зенитных разрывов растворяются в небе под фюзеляжами самолетов. Проклятье! Когда вокруг нас начинают подниматься фонтаны грязи и песка, мой «хиви» кувырком прыгает с козел в одиночный окоп. Я вновь вижу пилотов в кабине машин, которые, слегка покачивая крыльями, улетают теперь от нас. Один из летчиков отделяется от эскадрильи и летит на более важную для него цель. Это артиллерийские позиции зенитной пушки калибра 8,8-см. Я вижу, как на прислугу орудия и лошадей обрушивается бомбо-штурмовой удар.
Бомбы взрываются прямо на позициях. Это просто ужасно! Едва эти самолеты исчезли, как со стороны Бальга показались новые машины. Меня охватывает безумный страх. Здесь, совсем близко от спасительной гавани, меня вполне могут еще раз ранить, уже более серьезно. Я невольно поднимаю воротник мундира, втягиваю голову — как будто это может как-то мне помочь! Здесь, на берегу, я наблюдаю ужасающие картины: убитых людей, разорванных на куски лошадей и кровь — снова и снова кровь! Это настоящее убийство. Я думаю, в Дюнкерке не было ничего подобного. Напротив! Гитлер берег англичан из политических соображений. Черчилль сказал тогда: «Мы могли бы установить мир, если бы того захотели!» Мой кучер «хиви», взобравшийся снова на козлы, погоняет лошадей дальше, на Фолиндорф. Повсюду та же картина! Здесь также бушевали бомбардировщики. Разрушен маленький мост через водоотвод, и мы должны ехать в обход, так как всю дорогу забили тягачи и грузовые автомобили. Наши батареи стреляют сюда с берега, но я слышу и вижу больше осколков, чем самих снарядов. Грузовые машины с боеприпасами и продовольствием убраны в укрытие. Рядом сидят солдаты, которые сжигают какие-то бумаги. Вояки снабжают себя всем, что только могут унести. Все ждут надвигающегося конца! Повсюду глубокие индивидуальные окопы, к которым мчатся солдаты, едва услышав рокот моторов. Меня больше всего беспокоит, что наши лошади при всем этом грохоте и неразберихе могут броситься бежать по улице. Но эти обе лошади, которые здесь спасают мою жизнь, прямо-таки великолепны! Или же они просто глухие. Мы приехали в Фолиендорф — городишко на полпути от Бальга до Розенберга. На стенах домов, бортах грузовых автомобилей и других свободных плоскостях бросается в глаза лозунг, намалеванный белой краской: «Смелость и верность». У меня есть время поразмышлять. Я думаю о том, что немецкие солдаты здесь, в Восточной Пруссии и в ее городах Замланде, Пиллау и Кенигсберге, воевали, фактически только исходя из стремления спасать многочисленное восточнопрусское население, дать ему возможность убежать от жаждущих мести советских солдат. И уже снова прибывают проклятые летчики! Бортовым оружием они решили, пожалуй, уничтожить нашу повозку, так как вокруг нее сыплются осколки и взрываются маленькие бомбы. Отвратительное чувство! Я наклоняюсь, поднимаю воротник мундира. Так как «илы» обычно подходят сзади, из Фолиендорфа, мне всегда кажется, что меня ранят в спину, особенно потому, что я сижу высоко на облучке рядом с кучером безо всякого укрытия. Все трещит и свистит вокруг меня, осколки стучат по повозке, на которой лежит бедный парень с огнестрельным ранением в живот. Я был уверен, что он еще раз ранен или уже убит, но, когда летчики улетели, посмотрел на повозку и, к своему удивлению, убедился, что он еще жив! Но я не могу забыть ужасную картину! Бомбы упали прямо в группу из шести-восьми солдат. Теперь они лежат окровавленные, изувеченные, с оторванными частями тела и разбитыми головами! Это поистине страшно! И повсюду между убитыми рассеяны маленькие ямки от малокалиберных бомб, которые летчики сбрасывают в массовом порядке. После того как мы проехали там, я весь пропах кровью. Эти картины уничтожения никогда не изгладятся из моей памяти. Здесь окружен на самом тесном пространстве остаток 4-й армии, спиной упершийся в море: «Смелые и верные!»
Дальше! Еще дальше! Мы не должны здесь оставаться. Я уже вижу, как лошади дрожат и пар идет у них со спины. Однако держатся они великолепно! Друзья лошади! Я вам так благодарен! Вы надежные, бедные наши спасители! Здесь без вас я, конечно, не выжил бы. Теперь мы уже видим цель — Розенберг. Это единственное место, где залив выходит далеко к берегу. Я не вижу ни кораблей, ни сходен, ни людей. Вокруг причала вздымаются фонтаны взрывов, пропадающих высоко в солнечном свете. Невдалеке от высоты 21 (двадцать один метр над уровнем моря) слева тянется улица. Она ведет к набережной и круто к ней обрывается. Вокруг бесчисленные индивидуальные окопы, земляные бункеры и канавы, так плотно сгрудившиеся вместе, что не оставляют между собой никаких промежутков. Там я вижу толкотню солдат. Это наша охрана. Русские, конечно, знают, изучив по карте это место, что именно отсюда ведет дорога в основную часть Германии. Естественно, что здесь должны быть хорошо защищенные от авиации и обстрела объекты. Поэтому русские постоянно обстреливают местность между высотой 21 и набережной. На этой узкой полосе повсюду валяются осколки от «черной свиньи» (калибр 15,2-см). Теперь иваны близки к цели, или что-то в этом роде! Пока мы здесь. Но удержим эту территорию ненадолго. Слышны выстрелы батарей, треск ручных гранат, вой снарядов и скрежет осколков. Они направлены на высоту 21 и прилегающую к ней территорию. Но ведется также обстрел улиц, а иногда набережной и акватории бухты. Обеспокоенно стоят лошади, дым идет с их крупов на солнце. Полные страха, они раздувают ноздри, рвутся в сбруе. Начинает реветь ракетная установка «катюша», однако все ракеты ложатся на пляже и на воде у набережной. Высоко в небо поднимаются фонтаны воды, но они не приносят значительного ущерба. В воде плавает много опрокинутых, полузатонувших лодок. Спасительный причал для посадки на пароходы отошел от набережной примерно на 1,5 км. Мы продвигаемся метров на 150, но дальше ехать опасно из-за взрывающихся снарядов 15,2-см и их осколков. Пыль, грязь и пороховой дым висят в воздухе. При взгляде на причал в Розенберге я вижу несколько маленьких моторных и весельных лодок и паромов. Залив здесь полукругом вклинивается в гавань. Снова и снова фонтаны бурлящей пены высоко поднимаются из воды. «Боже мой! Если бы мне только удалось попасть на причал!» Жуткий страх снова охватывает меня, может быть, сильнее его я еще нигде не испытывал. И если вся упряжка или только одна лошадь падет, куда я побегу с толстой шиной на ноге? При каждом толчке раненный в живот солдат стонет, и мы должны ехать очень медленно и осторожно. Нервы мои на пределе. «Друг, заткнись, пожалуйста, у нас здесь совершенно другие заботы!» С крутого склона высоты 21 нам кричат несколько вояк: «Ты идиот! Уезжай отсюда со своей телегой быстрее, ты вызываешь огонь на себя! Русские вот-вот будут здесь! Уезжай быстро!» Я не знаю, что нам делать дальше. Из-за плотного огня какое-либо движение вперед просто невозможно, осколки сыплются на улицу всего лишь на расстоянии ста метров перед нами. И все-таки мы медленно двигаемся, так как здесь уже стали слышны ружейные выстрелы. Я не думаю, что мы можем проскочить невредимыми. И все-таки это единственный выход. Я толкаю в спину «хиви»: «Вперед! Давай!» Затем сверкает молния разрыва прямо перед нами. Грязь, пыль, чад, осколки! Мы погоняем лошадей. Мой «хиви» сидит смертельно бледный рядом со мной. Я нахожусь в таком же жутком состоянии, как и он. «Хиви» держится одной рукой за козлы, в другой у него хлыст. Я рву его у него из рук и кричу на бедных лошадей так, что меня вполне может услышать противник: «Ей! Ей!», и с шумом орудую кнутом. Мы попадаем в плотное облако пыли, и я уже вообще не знаю, что происходит вокруг. Вижу только с трудом пробивающиеся через пыль и дым лучи солнца. Становится все светлее и светлее! И все-таки мы прорвались! Но впереди снова взрываются снаряды калибра 15,2-см. Сюда доносится только их треск и вой «ииии!», но это от 25 до 30 м до нас. Мы едем дальше. Теперь лошади раздувают ноздри и несутся, словно смерч. Я боюсь, как бы не упасть с козел. Решаюсь подъехать к Розенбергу, но слышу, что над ним воют самолеты. На расстоянии видимости от города мы останавливаемся в более или менее удачном укрытии. Летчики летают как-то лениво, но достаточно дерзко. Они бомбят артиллерийские огневые позиции на морском берегу, Там снова высоко поднимаются грязь, чад и дым. В то же время я слышу гром зенитных орудий. Но «упрямые летуны» продолжают стрелять из бортового оружия. Будучи защищены снизу броней, они опускаются к самой земле. Никто не может сбить их. Наконец молоты бортовых пушек замолкают, и не шипят больше ракеты. Самолеты перепахали весь Розенберг. Все здесь выглядит ужасно! На улицах наряду с горящими руинами появились огромные воронки от бомб, дома сжаты взрывной волной друг с другом. Здесь остались целыми только маленькие домики. Я никогда не забуду ту ужасную картину, которую затем увидел. На большом дереве, в которое угодила бомба, я вижу, в четырех-пяти метрах над землей, на нижних ветвях висит самоходная машина. Водители и санитары, сопровождающие раненых, мертвы. Их тела спускаются из открытых дверей! Позади двери широко открыты. Мы двигаемся дальше по Розенбергу, пытаясь найти причал для посадки на суда. Я замечаю повсюду укрывшихся у стен домов и руин от 10 до 12 раненых. Если раздается взрыв снаряда или же летчики бросают бомбы, они боязливо стараются вжаться в стены. Здесь едва ли имеется дом, который не был бы разрушен. Я с сожалением не встречаю ни одного солдата, у которого можно было бы спросить, как проехать к причалу. Зловещая атмосфера! Горящие дома, шелест, громыхание обрушивающейся кладки. Там будут, вероятно, еще раненые, которых не достал снаряд или пуля, но поразили кирпичи разрушающихся домов. Много мертвых, но вновь и вновь попадаются раненые. Они лежат и в полуразрушенных домах и ждут, когда к набережной из Пиллау подойдут суда, чтобы забрать их. Улицы, покрытые мусором и грязью, служат для нас большим препятствием. Мы поворачиваем в переулок — повсюду та же картина! Испуганные, вновь слышим зудящий шум мотора Ил-2. Снова прибывают эти проклятые летчики, чтобы поражать артиллерийские батареи на морском берегу. Отдельные тяжелые снаряды взрываются на незначительном расстоянии от дома, который превратился уже в огромные руины. Мы неожиданно останавливаемся на перекрестке у жандармского бетонного бункера и узнаем полевого жандарма по жестяному знаку, который висит на цепи на его шее. Эти жандармы внушают страх обывателям. Мы их называем «кулачными героями». Их задача — повсюду добиваться соблюдения порядка. Однако местный жандарм боится даже голову высунуть из бункера. Мы останавливаемся, чтобы узнать, как пробиться к причалу. Я спрашиваю жандарма, стараясь перекричать рев бортовой пушки: «Где самый короткий путь к посадке на корабль?» Жандарм объясняет, как туда проехать, и сразу же скрывается в своем бункере. Теперь, однако, для нас нет ничего более важного, чтобы убраться отсюда! На следующем углу, как он сказал, я смогу увидеть в ста метрах этот причал! Сделано! Повозка катится к цели, слышу, как сердце бьется у меня в груди. Теперь все хорошо видно. Я притормаживаю повозку и медленно въезжаю на причал, туда, где обычно ездят верхом. Но не вижу никого вокруг. Нескольких вояк, которые, как я наблюдал, катили по деревянным брусьям бочки и отдыхали на причале, сидя на балке, здесь теперь уже нет. Ах, они наверху! Безмолвно смотрят на нашу повозку, но затем продолжают свое дело. «Вы что, с ума сошли? Иваны здесь просматривают все! Сейчас нас накроет огнем!» Я мог понять их страх, но и мне необходимо спуститься с козел и сгрузить с повозки солдата с ранением в живот. Я стал действовать очень энергично! Наконец они поняли нашу ситуацию. Руки солдат спускают меня вниз. Потом берут бедного раненого. Он еще жив! Они кладут его осторожно на брусья. Затем распрягают лошадей, садятся на них верхом и уезжают. Я не знаю, что с ними позже случилось. Но меня они крепко подвели. Мой «хиви» прячется с одним солдатом за брусья. Я охотно пожелал бы ему всех благ, так как он был тем, который помог мне в Бальге пересесть на его повозку и довез досюда. Больше я его не видел. Я сижу на причале со своей длинной затянутой в бинты ногой. Появляются солдаты из дивизии «Герман Геринг», которые ждут здесь парохода. Все они снабжены необходимыми документами, все имеют какое-либо специальное образование, или же это танкисты без танков. Они думают, что корабль уже скоро прибудет. Как только снаряд взрывается на причале, все быстро исчезают за парапетом набережной. Из Розенберга прибывают отдельные раненые. Некоторые прихрамывают или даже ползут! Наконец я вижу, как к набережной подходит маленький корабль, раскачиваясь на высокой прибрежной волне, и наезжает почти на причал. Быстро спрыгивают несколько матросов, нахлестывают причальный канат на тумбу и затем кричат: «Быстро! Быстро! На корабль!» Матросы помогают мне взобраться на палубу. Вносят также солдата с ранением в живот. Он стонет, так как его поспешно тащат на палубу, не думая о деликатности. Затем матросы сгружают ящики с боеприпасами и лекарствами и кричат приближающимся солдатам: «Быстро! Быстро! В темпе! На корабль!» Всех раненых, которым удалось попасть на пристань, также приводят на корабль. Затем отдают швартовы! Моторы начинают работать на полную мощность! Судно вздрагивает. Описывая длинную дугу, корабль на большой скорости отходит от гавани на широкую воду. Русские мины поднимаются почти вертикально и устремляются к нашему судну. Отработанные гильзы зенитного орудия тоже падают в воду около нас, но не причиняют судну никакого вреда. Нос корабля высоко поднимается над волнами, а затем опускается корма. Матрос называет мне тип нашего корабля, именуемого «Ратас», которого я раньше никогда не видел. Это «Корабль Зибеля» — специальное судно инженера-конструктора Зибеля. На судне имеется зенитное орудие 3,7-см, которое защищает «Ратас» неплохим прицельным огнем. Так быстро, как только возможно для этого типа судна, корабль идет, отдалившись от побережья, в направлении Пиллау. Теперь я уже вижу приближающуюся к нам гавань в середине набережной и восточнопрусскую землю, там, где 4-я армия пришла к своему закату. Это случилось у немецкого Бахнау правее от русского блокадного кольца невдалеке от Розенберга у набережной залива и на востоке от Бальги со старой церковью, откуда я начал свою поездку, — вероятно, у Волиттника, правее другого крыла залива, отделенного косой. Существует ли сейчас еще Райхсштрассе — я не знаю. В книге Рейнхарда Хаушильда «Плюс минус нуль?» под заголовком «Горящий залив» — издательство Шнееклют — в 1952 году описаны все страдания и конец 4-й армии в котле Восточной Пруссии 29 марта 1945 года, как раз в то время, когда я там находился. Я верю, «котел» даже не занимал площадь в три километра! В этом полукруге всюду стояли страшный чад и облака дыма, которые возникали после разрывов ракет из орудий «катюша», снарядов «черной свиньи», выстрелов и осколков танковых и противотанковых пушек. Сверх этого, сюда, на морской берег, долетали снаряды собственных батарей. В трех местах я видел места запусков аэростатов с тросами, там, где замыкалось кольцо блокады у залива. Об этом периоде атаки русских говорили облачка взрывов зенитного орудия. Передо мной встают, как на сцене, шум, гром, грохот, треск и дым на почти безоблачном ясном небе и светлом солнце марта! Примерно на сто метров в высоту поднимался дым от горящих домов, транспортных средств и танков. Куда же делись люди? Пулеметы тарахтят, слышны отдельные ружейные выстрелы. Это те, кто еще способен обороняться, последние смельчаки, которые пытаются сдержать натиск врага, несмотря на его значительный перевес, на территории, отрезанной от 65 до 75 км от немецкого Восточного фронта. Он протянулся где-то в районе Данцига. Теперь я уже избежал непосредственной опасности в районе боевых действий — но как бы русские не подошли к Пиллау? Если совсем немного времени осталось теперь до полной ликвидации армии, то зачем нужны были эти тяжелые и убийственные сражения?
Потери с 15 января 1945 г. по 29 марта 1945 г.:
14 586 воинов — из них 390 офицеров.
Убитые / раненые — здесь не имеет значения.
Только с 13 марта 1945 г. по 29 марта 1945 г.:
5653 воинов — из них 120 офицеров.
Убитые / раненые — здесь не имеет значения.
И Бог молчал?
В заливе несколько маленьких пароходов и лодок проезжают между Пиллау, косой и причаливают к берегу, где замыкается котел вокруг 4-й армии. Это маленькая, тесная территория. Мы выходим в Пиллау без дальнейших инцидентов. В гавани разгрузка идет очень быстро, так как все опасаются воздушных налетов. Меня со многими другими ранеными отправляют в барак на территории порта. Уезжая, я вижу два грузовых судна, приставших к набережной, к которым идут длинные очереди эвакуированных. Это преимущественно жители Восточной Пруссии, которые вынуждены оставлять здесь свои повозки, нагруженные различным добром. В бараке каждый ищет для себя подходящее место, чтобы устроиться на ночлег. Фельдфебель записывает наши имена, фамилии, звания и номера полевой почты. Таким образом, мы регистрируемся. Он обещает нам снабжение продовольствием. Мы теперь находимся в ожидании. Надо надеяться, что не будет налета авиации. Мы, совершенно беззащитные, лежим в деревянном бараке. Внезапно к нам приходят несколько матросов причалившего к пристани корабля и спрашивают: «Кто желает выехать в Швецию? Мы приведем вас к кораблю, но только раненых». Я не медлю ни минуты.
Я выбираюсь из котла
20 марта 1945 г. До Пиллау из Бальга и Розенберга я добрался сравнительно удачно. Куда мне предстоит направиться дальше? Я нахожу, что сейчас представляется хороший шанс выбраться из Пиллау по морю в нейтральную страну Швецию. Я представляюсь. Два матроса берут меня под руки, и таким образом я оказываюсь на набережной около корабля. Это французское грузовое судно в десять тысяч тонн водоизмещением. Затем нас поднимают наверх краном на плоскую палубу размером 4×4 м. Она обычно предназначается только для штучных товаров. Наверх поднимают тех, кто предположительно может идти самостоятельно. Далее по широкой лестнице надо спускаться в трюм. Я, имея в виду опасность подвергнуться удару торпеды, предпочитаю оставаться наверху на палубе. Все, кто мог, направились в трюм. Я так туда и не стал спускаться. Корабль сильно перегружен. Я осмотрелся на палубе и нашел защищенный от ветра угол. Там внутрь корабля ведет широкий плоский трап, укрытый колосниковыми решетками. Теплый спертый воздух. В марте погода здесь еще холодная с сильными ветрами. В течение ближайшего часа корабль сильно качает, машины «беззвучно поют», пока корабль выбирается из гавани. Темное судно без всякого освещения ночью выплывает на акваторию Балтийского моря. Я лежу в своем углу на подогретой решетке и размышляю: «Будет ли удачной моя поездка? Как долго станет плыть корабль? Удастся ли нам пройти беспрепятственно, минуя русские подводные лодки и самолеты?» Мы еще не ушли далеко в море. Я вижу впереди прерывистые огоньки — это какой-то корабль передает сигналы по азбуке Морзе. Матросы чем-то взволнованны. Они бегают туда-сюда и что-то горячо обсуждают. Что там случилось? Наш корабль идет медленнее, останавливая машины. Это загадочно. Матросы с моей стороны опускают леера. Через несколько минут к борту подходит баркас, и из него поднимаются люди. Начинается громкое и возбужденное обсуждение! Я слышу энергичный голос, требующий изменить курс. Предлагают следовать по хорошо известному нам пути в Данцигский залив. Там составляют конвой, который пойдет на Свинемюнде. «И вы должны идти с нами!» — «Путь в могилу», — думаю я. «Ведь вы не хотите, чтобы ваш корабль шел без разрешения в Швецию? Там вы будете интернированы». Итак, мы едем под «новым руководством» к Данцигскому заливу. Машины стучат равномерно, больше не останавливаясь. Ночью я все время переворачиваюсь, греясь то одним боком, то другим горячим отработанным воздухом. Все же морской ветер еще очень холоден! К утру мы приплываем в Данцигский залив. Я вижу там много судов, в большинстве грузовых, стоящих на якорях. К ним беспрерывно подходят маленькие лодки, которые подвозят беглецов и, пожалуй, также раненых. Я не знал, что русские уже продвинулись так далеко на запад! Однако заметил, что они обстреливают с суши корабли, которые спокойно стоят на якорях, снарядами больших калибров. Правда, на каждом корабле здесь, в Данциге, есть четырехствольные минометы и зенитные орудия на башнях, но они все равно представляют собой мишени в заливе, медленно поворачиваясь на якорных цепях. Русским удалось подбить несколько судов! Один грузовой корабль уже горит. Над ним поднимаются чад и дым. Около нашего судна взрывается снаряд, разбрызгивая воду. Почему корабли остаются здесь, стоя на якорях? Русским нетрудно оставить в их корпусах широкие пробоины. Вновь и вновь маленькие лодки прибывают с суши к судам. «Займут ли русские также и Данциг? Сможем ли мы задержать их здесь?» Я вижу, как несколько солдат из трюмов поднимаются на палубу. Они, конечно, хотят вдохнуть хоть раз свежего воздуха и выяснить обстановку.
Меня вызывают: «Унтер-офицера Рехфельда! Унтер-офицера Рехфельда!». — «Я здесь!» — «Здесь ефрейтор Рихтер из вашей минометной роты. Он тоже ранен!» Рихтер кивает мне, и я приветственно машу ему. Хочу спросить, что случилось с моей минометной ротой, но тут прибывают солдаты морской пехоты и располагаются на палубе. (Ефрейтор Рихтер жил в Германии, а позднее переехал в США.) Между тем стрельба становится все зловещей! Стоящее в отдалении более крупное грузовое судно не обстреливается теперь целенаправленно. Там всего лишь поднимаются фонтаны воды высотой в метр. Но теперь огонь перенесен прямо к нашему кораблю! Я внезапно замечаю несколько подводных лодок, которые оставляют широкую желтую полосу вокруг своих башен. Они двигаются к заливу в надводном положении, и все стоящие до сих пор на якорях корабли пропускают их и с коротким воем сирен образовывают кильватерную колонну, которая медленно передвигается на запад! Мы плывем! Подводные лодки — это наша охрана! Они сосредотачиваются вокруг кораблей. Я замечаю, что все суда едут довольно медленно, прикрываясь померанским, мекленбургским побережьем. Я узнаю обрывистые берега, желто-коричневые пляжи и наверху темные сосны. Время от времени попадается маленький маяк или другое подобное здание, защищающее побережье.
Мы идем по низкой воде, чтобы максимально прижаться к побережью по направлению к Свинемюнде. Маршрут по глубокой воде ведет в Данию. Мы узнали, что два больших военных корабля, «Густов» и «Штебен», были потоплены русскими подводными лодками. При этом погибла масса мирного населения! Время от времени я слышу, как ревут сирены и на моей «барже». Судно, кроме того, неоднократно сигналит короткими звуками. Это означает «воздушную тревогу» или же «опасность атаки подводной лодки»!
При этом меня охватывает щекотливое чувство! Ничто не говорит о том, как бывало раньше, что «поездка морем весела; поездка морем прекрасна…». Теперь я предпочел бы поскорее оказаться на суше. Как я сумею попасть на землю с забинтованной неподвижной ногой, если корабль получит пробоину и опустится на дно? Хорошо, что я не в трюме, а здесь, наверху, на палубе, но смогу ли я плыть? Да еще в ледяной мартовской воде. Как долго продержусь на воде? Об этом даже не хотелось думать. Я обмотал моими обоими перевязочными пакетами, а затем бумажными лентами (туалетной бумагой?) заложенную на мою ногу «тряпичную шину». Теперь она стала немного тверже. Куртка моей зимней форменной одежды хорошо греет, но от штанов санитары отрезали правую часть в бедре, включая кальсоны. Я чувствую, как туда пробирается холод. Однако под решетку постоянно прибывает отработанный теплый воздух. Впрочем, холодный ветер не оставляет меня в покое и свистит около носа. Я внимательно слежу, не появятся ли самолеты или подводные лодки. Однако только однажды показался русский самолет, но его быстро прогнали общим огнем обороны всех кораблей конвоя. Так быстро, как это только может тихоходный корабль, мы проходим у померанского побережья, приближаясь к Свинемюнде.
21 марта 1945 г. Утром мы заходим в гавань Хеллвердена. Здесь все разбомблено! Мы узнаем, что англо-американцы бомбили город и гавань Свинемюнде несколько дней назад. Я появляюсь у трапа одним из первых. Нас разгружают корабельным краном. Разгрузка идет очень быстро, так как в городе постоянно объявляют воздушную тревогу. Невдалеке стоят помеченные красным крестом железнодорожные вагоны, в которых перевозят раненых. В санитарных вагонах мы находим мешки с коричневой «крафтовой» бумагой. Там мы берем себе полосы туалетной бумаги и перевязываем те места, где кровь начинают проступать сквозь повязку. При этом все дышим своим собственным спертым воздухом. Но тепло! Я с ужасом думаю о том, что будет, если взвоют сирены воздушной тревоги. Все, кто может бежать, помчатся в укрытие. Но мы — мы лежим в вагонах высотой почти 1,5 м! Это уже действительно будет очень глупо: доехать до Германии и попасть под бомбежку! Однако я не слышу ни воя самолетов, ни стрельбы зенитных орудий. Это уже хорошо! Наконец, по прошествии бесконечного светлого времени, весь корабль разгрузили, и наш поезд отправился! Наступает вторая половина дня. Вечером мы проезжаем вокзал Пазевальк. На стене я вижу большую надпись. Приведу дословный текст: «Здесь лежал наш вождь Адольф Гитлер во время Первой мировой войны в военном госпитале, будучи отравлен ядовитым газом. Здесь он решил стать политиком». У меня в голове мелькнула крамольная мысль: «А если бы не решил тогда? Вероятно, дела у нас шли бы сегодня гораздо лучше?» Поезд направляется в Бад Клейнен, однако едет очень медленно. Внезапно сзади на поезд заходит самолет. Тарахтят бортовые пушки и пулеметы. Вагон внезапно останавливается. Локомотив поврежден. Мы стоим и не двигаемся. После бесконечного ожидания наблюдаем, как разбитый локомотив стаскивают с рельс и подгоняют новый. Буфера вагонов сталкиваются, и они трогаются с места. Слава богу! Но мы недооценили американцев. Снова появился самолет, на этот раз спереди! Он делает разворот и летит прямо к локомотиву. И снова в воздух вздымается пар, вагон жестко встряхивает. Поезд останавливается. Ничего нет хорошего в поездке на этом поезде. Почти два часа спустя мы получаем новый, третий, локомотив, который прицепляют к поезду. С ним мы наконец подъезжаем к Бад Клейнену. Там мы стоим почти два часа — никто не знает, что дальше делать с нами. Мои ноги, особенно правая нога, сильно болят! Многочисленные раны жгут оставшиеся осколки. Я разворачиваю верхний слой бумаги, а потом медленно и осторожно покидаю вагон. С трудом опираюсь на правую ногу. Но я хочу убраться отсюда прочь! При любых обстоятельствах мне нужно попасть в Данию. Опираясь на костыль, иду с искаженным от боли лицом к другой платформе, откуда поезд отправляется в Шверин. Я нахожу место в купе третьего класса и протягиваю ноющую правую ногу. Поезд постепенно заполняется. По радио передают: «Внимание! Внимание! Все беженцы, которые должны попасть в Шверин и Людвигслуст, садятся в поезд, стоящий на пути „X“». Я смотрю на старых людей, которые не имеют почти ничего при себе. Напротив меня сидел старик, явно из Восточной Пруссии. Это можно понять по типичному произношению, с которым он обращается к женщине с небольшим багажом. Внимательно осмотрев меня, он через некоторое время спрашивает: «Вы русский?» Ну, думаю я, наверное, я уже так плохо выгляжу, что он принимает меня за русского. Он еще не видел моего лица. Моя белая шапка грязная, повсюду запятнана кровью. В правой ноге показывается только слегка укрепленная бумажными повязками «шина из тряпок». Я снимаю свою шапку и приоткрываю мундир вермахта с черно-бело-красной лентой Железного креста 2-го класса и кроваво-красной лентой «За зимнюю кампанию на Востоке 1941/42». На моей груди наряду с Железным крестом 1-го класса он узнает знак штурмовой пехоты и ленточку ранения. Старик просит у меня прощения и спрашивает, куда я собираюсь ехать. Я, в свою очередь, интересуюсь, из какого он города. Сейчас я уже забыл его имя, но помню, что он из Тильзита. Он хочет, как и я, попасть в Шверин, куда я направляюсь к брату отца, тете Труди, кузине Урсель и двоюродному брату Юргену. Он хочет добраться до Заммельлагера. От Шверина это почти 30 минут езды. Мы едем туда!
Мое бегство от русских
22 марта 1945 г. После того как мы пожелали друг другу счастья, я хромаю к выходу из вокзала. Там ограждение, у которого стоит «цепная собака» (полевой жандарм) с солдатом. Оба старика из запаса. Наступил час пик, поэтому у заграждения скопилась масса людей. Полевой жандарм останавливает меня: «Унтер-офицер, куда вы идете? Есть ли у вас проездные документы? Откуда вы прибыли?» Я отвечаю: «Из санитарного поезда, который стоит в Бад Клейнен. Я уже не в состоянии терпеть боль и хочу в военный госпиталь!» — «Поскольку у вас нет проездных документов и никакой медицинской карты, — отвечает полевой жандарм, — вы должны оставаться на вокзале до выяснения личности». Я настаиваю на отправке меня в военный госпиталь, он же хочет проявить свою власть. Если я начинаю кричать, нас моментально окружают гражданские лица, которые сразу же принимают мою сторону. Начинается громкий словесный поединок! Я хватаюсь за кобуру и требую немедленно пропустить меня в военный госпиталь. На мои крики подходят две медицинские сестры Красного Креста. Они обращаются к жандарму: «Неужели вы не видите, что мужчина ранен и передвигается с трудом? У него ранение в голову. Мы проводим его через вокзальную площадь к дому Красного Креста, а потом уже решим, что делать дальше». Я прихожу в ужас. Неужели еще и ранение в голову? Действительно, в дальнейшем стало ясно, что у меня большой стеклянный осколок во лбу у волос и еще повреждена верхняя губа. Я этого не заметил тогда, при ранении. Гораздо хуже, однако, выглядят лоб и нос. К подбородку тянется полоса подсыхающей крови. Гражданские лица начинают угрожать полевому жандарму! Он — старый запасник, который не подставлял свою грудь под пули, как этот герой, и у него нет никаких воинских наград, как и у его помощника. Меня и обеих сестер ведут к военному госпиталю. Там сижу и жду, что мне дадут что-нибудь поесть и попить. Сестры проходят в заднее помещение и тоже ожидают кого-то. Пока полевой жандарм начнет предпринимать какие-то меры, я больше не собираюсь ждать. Иду медленно по направлению к туалету, определяюсь в пространстве коридора и затем покидаю госпиталь, несмотря на дикую боль в ноге. Иду в направлении Рихардвагнерштрассе, 7. Часть кровоточащей бумаги развернулась, и я тяну ее за собой длиной примерно в 1,5 м. Наконец я появляюсь перед знакомым домом. Я звоню, и мне открывает тетя Труди. Мы виделись с ней в последний раз еще в феврале 1944 года, однако не узнает меня! Я говорю ей: «Мне хотелось бы в этом доме остановиться на ночь!» Тетя Труди смотрит на меня испуганно и говорит запинаясь: «Урси! Здесь солдат, который хочет стать на квартиру!» Появляется кузина Урсель и смотрит на меня ошарашенно. Тогда я говорю, теперь уже улыбаясь: «Я хочу получить комнату, в которой висят часы с кукушкой. Там я буду спать!» Внезапно Урсель прозревает: «Мама, да это же Ганс!» Между тем в прихожую входит мой двоюродный брат Юрген. Но он тоже не узнал меня! «Ну и вид же у тебя! Входи!» Когда я смотрю затем в зеркало, то понимаю, почему меня все здесь принимают за чужого. Небритый, лицо и подбородок в крови. Немытый, измученный, с больными ногами — из зеркала смотрело на меня совсем не мое лицо. И все же это я. Затем начинаются радостные приветствия. Я должен ответить на много вопросов. Но затем тряпки сняты — и в ванну! Мне сразу становится легче. Однако многочисленные осколочные раны начинают гореть и заставляют меня с трудом сдерживать слезы от боли. Мне дают новое нижнее белье дяди Адольфа и развязывают ноги. Мое нижнее белье и пуловер бросают в мусорное ведро. Однако я сохраняю мою пропаренную от вшей форменную рубашку хаки. Я чувствую себя, словно новорожденный. Когда приходит дядя Адольф, удивлению и радости нет конца. После ужина я должен рассказать всю мою историю, а затем обрисовать родственникам нынешнее военное положение. Можно ли еще выиграть войну? Как далеко русские продвинутся на запад? Что будет с Германией, если мы проиграем войну, и как она станет выглядеть после поражения? От моих родителей я много недель не получал никакой весточки. Американцы вышли уже к Эльбе. Я не могу даже позвонить в Хаген. Дядя Адольф — офицер запаса. Он состоит на службе в комитете продовольственного снабжения армии. Мы долго разговаривали. Ночью я спал, словно на небесной кровати. Следующим утром дядя Адольф предоставил мне повозку верхмата с лошадьми и приказал кучеру везти меня в военный госпиталь. Я сижу на козлах вместе с кучером, без головного убора, но уже с отлично перевязанной правой ногой. Когда проходят офицеры, я приветствую их наклоном головы. Делать это приходится часто, так как Шверин — гарнизонный город и офицеры здесь в большом числе. Первый военный госпиталь, к которому мы подъезжаем, меня не принимает и отправляет в другой. Мне объясняют, что в первом лечат только раненых солдат. Так же и второй госпиталь не берет меня, и в конце концов я оказываюсь в военном госпитале гуманитарной гимназии. Здесь учился мой отец! После первого исследования два дня спустя меня переводят в школу на Гренадерштрассе, где я остаюсь до 1 мая. Напротив этого здания жили шверинские Рехфельды (бабушки и дедушки брата отца с семьей), до того как дядя Адольф построил новый дом на Рихардвагнерштрассе. Мои раны при надлежащей заботе хорошо заживали. Я постоянно получаю известия от Урсель и Юргена. Наконец врач выписал меня из больницы. На костылях я отправился на Рихардвагнерштрассе, к родственникам. Когда я однажды гулял около шверинского замка и далее по берегу озера, то увидел вдалеке, у Канинхенверде, внезапно появившийся русский самолет-разведчик. Он летел от Зиппендорфа, сделал кривую, пронесся над городом, не стал стрелять и вернулся назад. Я быстро спрятался за одну из больших выдолбленных в камне аллегорических фигур, чтобы в случае необходимости укрыться при обстреле. Больше русские самолеты почти не появлялись. Только однажды один бомбардировщик сбросил бомбу на улицу, хотя Шверин считался «открытым» городом военных госпиталей. Он был сбит немецкими летчиками-истребителями. Я спокойно сплю в комнате на своей кровати, хотя в случае тревоги спускаюсь вместе со всеми в подвал. Однако в Шверине такой необходимости, в общем-то, не было! Мы напряженно слушаем сообщения по радио. В то время как англо-американцы от Бойценбурга шли к Эльбе, русские появились в нескольких километрах на востоке от Штеттина. С приятелем из дивизии «Зал полководца» я решаю не ждать в военном госпитале здесь, в Шверине, русских, а двинуться на северо-запад в направлении к американцам. Лучше уж они меня возьмут в плен, чем русские!
1 мая 1945 г. Положение меняется: у Эльбы, около Лауэнбурга, американцы, англичане и русские оказались уже на линии Штральзунд — Нейе Бранденбург — Нейруппин (где я получил диплом в 1941 г.). По радио мы слышим от англичан: «Сужение северогерманского котла сопротивления осуществляется планомерно». Мы решаем отправиться в Любек и далее, к нашим запасным воинским частям в Рендсбург. Мои родители уже больше недели находятся в занятой врагом области! Они даже не узнали, что я вышел живым из котла в Восточной Пруссии. В то же время и я не знаю, живы ли родители и не разрушен ли наш дом. В январе я получил оттуда последнюю почту! С самыми плохими предчувствиями о нашей судьбе мы уходим ночью в 22 часа из Штеттина. По дороге в северо-западном направлении на Гадебуш идут колонны солдат «армии Власова». Там мы сели в запряженные лошадьми повозки и добрались до Гадебуша. Зашли в одну из квартир и спросили, не можем ли мы остановиться здесь на несколько часов отдохнуть. Хозяева оказались очень любезными людьми и хорошо нас приняли. «Вы можете спать на кроватях», — сказали они. Около 14.00 женщина разбудила меня и спросила: «Знаете ли вы последние новости? Американцы уже здесь!» Я подхожу к окну, и в самом деле, в городе уже появились армейские колонны американцев с танками. Я был рад только тому, что война для меня закончилась. Бужу моего приятеля Хайнца, тот бормочет в полусне, когда я говорю ему о появлении американцев в городе: «Хорошо, что не русские!» — и продолжает спать. У Хайнца поистине железные нервы! Я вслушиваюсь в голос, раздающийся из репродуктора: «Все немецкие солдаты должны явиться на Ортсплац. Они должны сдать оружие, так как теперь являются военнопленными». Но мы пока не торопимся отправляться в плен. Мы хотим идти далее на запад, туда, где русские наверняка не появятся. За Эльбой мы бы, конечно, чувствовали себя гораздо спокойнее. Итак, подождем, а потом отправимся. Но в Германии так просто нельзя бегать повсюду. Мы вновь и вновь должны преодолевать проволочные заборы, и это весьма обременительно. Мы стараемся идти далее по шоссе. В Роггендорфе случайно наткнулись на одного офицера из подразделения СС с небольшим отрядом и разъяснили ему, что больше не следует играть в войну. Воевать с маленькой кучкой бойцов — это чистое безумие. Этот руководитель пытался изобразить из себя героя, но мы еще раз сказали ему, что он должен со своим отрядом без оружия явиться к американцам. («Но только без нас, друзья!») Затем мы отправились дальше и прибыли в Царрентин. Море. Но, к сожалению, это еще не Эльба.
В американском плену
3 мая 1945 г. Около 18.00 мы отдыхали южнее Лассана. Неожиданно туда подъехали джипы. Американцы остановили нас и обыскали в поисках оружия. Потом стукнули по спинам прикладами автоматов. У меня от Адольфа остался старый револьвер еще от Первой мировой войны с шестью патронами, и около пяти патронов лежало в кармане кожаного пальто. Я как раз открывал банку мясных консервов штыком старой винтовки, а американец, видимо, подумал, что у меня в руках рукоятка гранаты. Негр (черный солдат США) направил мне пистолет-пулемет прямо в живот и закричал: «Hands up, boy. Put it away!» Когда же он увидел, что на самом деле представляет из себя эта ручка, засмеялся и крикнул: «Hi'boy! Keep it… and now monds up!». Здесь мы беззащитны перед «врагом». При следующем обыске я расстегиваю с довольно поганым чувством обеими руками мотоциклетное пальто и разрешаю меня «лапать». Так как я не хочу, чтобы противники при определенных обстоятельствах стали срывать мои ордена и почетные знаки, я привязал их толстой лентой на моем левом плече, включая солдатскую книжку, сделал несколько кровавых мазков на рубашке и, показывая на мою нашивку, свидетельствующую о ранении, указал: «Please, don't touch my arm. I'm wounded there!» Американцы отнеслись к этому уважительно. Нас посадили в джип и привезли в Царрентин в большую столярную мастерскую, где изготавливали огромное количество деревянных гробов.
«3 мая 1945 г. в 18.00 два немецких солдата из дивизий „Великая Германия“ и „Зал полководца“ со сжатыми зубами и стертыми до крови ногами гордо и прямо явились в американский плен. Это был конец войны для нас! И мы ее пережили!»
Мы проводим первую ночь в деревянных гробах. На бетонном полу слишком жестко и холодно. На следующее утро нас сажают на «Студебекеры», чтобы вывезти на запад, к Эльбе. Это совершенно нас не устраивает! Но мы вынуждены ехать назад, так как мост на Эльбе либо разрушен, либо через него проходит огромная масса войск на восток. Наконец мы прибываем на большое пастбище в лагерь для военнопленных Вашов у Мекленбурга. Большая часть пленных решает бежать, но так как я ранен и ноги мои сильно распухли, об этом не приходится и думать. Молодой лейтенант, служивший в «Великой Германии», просит меня взять на сохранение его шкатулку с бритвенными принадлежностями. Я вообще-то даже не знаю его! Лагерь расположен на большом пастбище, через которое течет широкий ручей. Здесь американцы собрали около 15 000 пленных. Мы лежим под открытым небом и довольны хотя бы тем, что погода стоит довольно теплая. И как всегда, находятся люди, которые успокаивают нас и советуют остаться здесь. Мы копаем небольшие ямки, как на войне, кладем траву на землю. Здесь теперь прежде всего наша «родина». В лагере полно грузовиков, на кабинах водителей которых стоят крупнокалиберные пулеметы. На следующий день заработал динамик, и американский офицер сообщил: «Вы должны оставаться пока здесь, прежде чем мы сможем снабдить вас продовольствием. Так как некоторые из вас имеют продукты, они должны поделиться с приятелями. Из ручья вы можете пить воду, а справлять свои естественные надобности должны выше по ручью».
Я все еще ношу шкатулку лейтенанта из «Великой Германии», который дал мне ее на сохранение, так как собирался уходить из лагеря. Я обошел лагерь несколько раз, потолкался между солдатами, но так и не увидел его. Три дня спустя я вскрыл шкатулку, открыл картон и обнаружил там массу полезных для нас в сложившейся ситуации вещей: это несколько тюбиков мыла для бритья и огромное количество изюма! И самое главное: сигарная коробка с оригинальными сигарами «Лёзер и Вольф». Внутри на золотой карточке надпись: «Особое изготовление — только для господина гауляйтера». Ну, это как раз для нас! Мы быстро закурили по прекрасно упакованной благородной сигаре и, хотя при первой затяжке свет померк у нас в глазах, с удовлетворенным чувством легли в свои ямки. Наслаждение было неповторимое. Затем мы набиваем рот изюмом. Смотрим, кто в состоянии как можно дольше продержать его во рту. От слюны он разбухает, и становится все мягче и мягче. И затем мой приятель или я говорим: «Теперь можно!» И мы жуем вкусный разбухший изюм. Мы не умрем с голоду так быстро! Дела у других пленных не так хороши. Скоро в лагере уже не видно мужчин, которые поднялись бы из своей ямки. Да и у нас уже чернеет перед глазами и начинается головокружение, если мы пытаемся встать. Время от времени мы видим, как к верхней части ручья тянутся пленные, чтобы удовлетворить свои естественные надобности. Мой приятель говорит: «Я не знаю, от чего еще у пленных образуется дерьмо. Скоро Вашов станет самым чистым лагерем из-за голода». И я принимаю смелое решение. Люди, которые загнаны сюда в таком большом количестве, скоро умрут от голода, если положение с продовольствием не изменится. Дядя Адольф в Шверине, как офицер, отвечающий за продовольственное снабжение в армии, может быть нашим спасением! Мы с приятелем разрабатываем план. Мне любым путем необходимо попасть в Шверин. Но как выйти из американского лагеря, охраняемого солдатами и окруженного колючей проволокой? И как добраться до Шверина, проделав 35 км? В течение последних дней несколько немецких походных кухонь были установлены в одном из углов лагеря. Но никаких продуктов оттуда мы не получали. Мы наблюдали также, что неоднократно раз в неделю автобус едет в Шверин в военный госпиталь с больными и тяжелоранеными солдатами. Хорошо было бы к ним присоединиться. Но как? Я подобрался к немецкому водителю, поговорил с ним и попытался «подкупить» несколькими нашими «благородными» сигарами. Однако он ничего не может сделать. Каждый раз рядом с ним едет американский врач. Голод сделал меня изобретательным! Утром я хватаю пустой мешок, который лежал рядом с походными кухнями, и, собрав все свое мужество, подошел к автобусу. Водитель смотрел в сторону, а американский офицер сидел рядом с ним. Я спокойно сел в автобус, положив мешок на пол. Американец посмотрел на меня удивленно, а я сел третьим на место около водителя, стараясь по возможности отодвинуться от офицера. Впрочем, он ничего не говорит и только продолжает удивленно смотреть на меня. Тогда я указал на мешок и сказал: «That's for the field kitchens, I have to get some food from the German military store in Schwerin, by order of your officer of one of your officer». Американец не говорит ничего, водитель дает газ — и мы едем в Шверин! На выходе из населенного пункта находится лагерь продовольственного снабжения. Там я говорю водителю: «Остановись здесь, а на обратном пути забери меня. Я буду ждать». Затем я беру мешок и покидаю автобус, отдав честь американскому врачу. Автобус двигается дальше. Я отправляюсь по направлению к улице Рихарда Вагнера. Тотчас же замечаю, что ни один немецкий солдат уже не появляется здесь в военной форме. Тогда я подумал про себя: «Да тут нужен бдительный „соколиный глаз“!» Гордый, как испанец, я прохожу мимо многочисленных американских постов, где «ами» стоят, как правило, с пулеметами и приветствую их несколько раз по-военному. Когда Рихардвагнерштрассе уже появляется передо мной, я захожу за угол, испытывая животный страх. Улица заблокирована, повсюду машины американцев, и у домов их солдаты. Чтобы по возможности избежать неприятностей, я решительно подхожу к часовому, приветствую его и спрашиваю: «I beg you're a pardon sir, may I go here in the street? The third house on the right side is my uncle's house. I want to get some foord there». Тот внимательно осматривает меня, жует жевательную резинку и говорит: «No, there is now military quarter — the german civilists are elsewhere». Я бормочу себе в бороду: «Проклятье!» Но стараюсь себя сдерживать. Постовой еще раз осматривает меня и говорит: «You are soldier? Why are you not in a camp? All german soldiers have to remain there». Я отвечаю: «No, sir, I'm no more a soldier, my clothes have burned at the last bombing attack». Он смотрит на меня недоверчиво и продолжает: «Show me your passport!» Это меня не устраивает. Я поднимаю небрежно два пальца к шапке и говорю: «Sorry, bye-bye!». В этот момент постовой звонит своему офицеру и, конечно же, хочет узнать, кто же, собственно, я такой. «Ами» дозванивается до офицера, а я, пользуясь этим моментом, мгновенно исчезаю за углом! Один из местных жителей подходит ко мне и говорит: «Заходите быстро ко мне. У нас здесь уже нет немецких солдат, откуда вы появились?» Я, в свою очередь, спрашиваю у него, кто из жителей здешних домов остался в Штеттине. Когда я называю фамилию Рехфельд, он говорит мне: «Я могу найти Рехфельдов. Когда они узнают, что вы из лагеря Вашов, то ваш дядя, возможно, достанет вам банку говядины». Со множеством благодарностей я прощаюсь с ним и иду на новую квартиру моего дяди. Он остановился у тети Труди, сестры Кати. Когда я прихожу туда, они не в силах вымолвить ни слова. В первую очередь я поел досыта. Затем рассказал, откуда пришел и чего хочу. Адольф пишет мне записку к начальнику бывшего лагеря продовольственного снабжения армии и вручает хлеб и банку говядины. Затем я сердечно прощаюсь с родственниками и в сопровождении их маленькой дочери благополучно миную американские посты. Она называет меня папой и говорит, что никто не имеет права ее задерживать. Затем я прощаюсь со своей маленькой Лоттой и быстро нахожу базу снабжения. У ворот стоит немецкий казначей в форменной одежде, а с ним американский солдат, жующий жевательную резинку. Казначей не хочет меня пускать, но я и ему, и американцу объясняю, что должен забрать кое-какое продовольствие. Американец смотрит на меня и показывает большим пальцем на лагерные ворота: «Go in!» Казначей бросает на меня неодобрительный взгляд. От немцев, которые работают в лагере, я получаю хлеб, масло, сыр, табак и сигареты. Таким образом я наполняю свой несчастный мешок. Потом сажусь перед воротами и только раз откусываю кусок от вкуснейшей колбасы. Американец смотрит на меня заинтересованно, а казначей со злостью. Затем американец хлопает меня по плечу и указывает на свой рот. Мы с ним договариваемся, он вынимает из пачки сигарету и закуривает, глубоко затягиваясь. Я смотрю на него и, улыбаясь, говорю: «You have something forgotten». Он сначала не понимает, о чем я говорю. Я повторяю: «I like smoking too, you have forgotten to give me one». Теперь он понял и пытается вытащить из коробки сигарету. Но это не так просто, и он отдает мне всю неполную пачку со словами: «Keep it in your pocket». Конечно, я решил отдать их казначею. Однако он продолжает молчать. Когда я даю ему первую сигарету из пачки «Кэмел», он сует ее в рот и наконец говорит: «Если ты не отдашь мне всю пачку, то у тебя будут большие трудности в лагере». Когда «мой» автобус прибывает из города, я бросаю ему всю пачку со словами: «Берите. Это за ваше приветливое обращение!» Казначей смотрит на меня оторопевшим взглядом. Автобус подходит, я захожу в него и еду назад, в лагерь. Я в восторге от того, что мой план удался. Мы подъезжаем к шлагбауму, он поднимается, и я благодарю водителя. Меня встречает восторженный Ганс. Вечером мы лежим в нашем убежище на спине и курим роскошные «сигары гауляйтера».
Троица. Каштаны поднимают вверх свои белые свечи. Вокруг все зеленеет. Мы продолжаем жить в лагере. Куда же нас отправят дальше этой весной? В один из июньских дней нас отправляют из лагеря в длинном товарном поезде. Куда? Поезд идет по маршруту Царрентин — Любек, на Нойштадт в Гольштейне. В вагоне мы предусмотрительно выломили доски пола, на всякий случай, если нас отправят к русским. Между товарными вагонами встроены высокие будки, в которых расположились американцы с пулеметами. На полях крестьяне сеют картофель. Если охрана американцев увидит на поле зайца или косулю, она стреляет в животных. Крестьяне в этом случае бросаются в укрытия. В гольштейнском Нойштадте поезд остановили. Нас информируют, что в Восточном Гольштейне есть большие площади для содержания пленников вермахта. Нас распределяют по крестьянским усадьбам и регистрируют. Отсюда возможны увольнения в город и даже организуется отправка пленных в родные города.
Июнь 1945 г. Восточный Гольштейн весной производит очень хорошее впечатление! Нас безо всякого конвоя отправляют на фермы. Но поскольку все мы очень слабы, то идем медленно в направлении к лесу. Там, на ферме, нам дают творог. Оттуда мы идем дальше в Ойтин в надежде, что еще где-нибудь сумеем подкрепиться. Ночью мы останавливаемся там надолго, затем двигаемся далее на Кирхнюхель, ночуем там у крестьянина и на следующее утро получаем почти по литру парного молока. Чем дальше на север, тем ближе мы подходим к Балтийскому морю. Здесь нас вполне могут передать русским. Тем более что до них совсем близко. Наша последняя станция — маленький городишко Нессендорф. Мы оказываемся в так называемой зоне демобилизации. Большие крестьянские усадьбы занимают до сотни и больше солдат. Нам здесь совсем не нравится. Так как мы утратили свое «единство» в Нессендорфе, то ищем частную квартиру. У сельскохозяйственного рабочего нас, четверых собравшихся вместе бывших солдат, ожидал любезный прием. В семье Бернгарда Шлюнцена мы провели прекрасные дни сначала вчетвером, а потом втроем вплоть до нашего ухода. Мы спали наверху, на чердаке у кухни госпожи Шлюнцен, «матери взрослых юношей». Само собой разумеется, мы помогали ей чем могли. Отремонтировали домик внутри и снаружи. Со склада Морского флота нам удалось «организовать» краску. Мы учились орудовать здесь косой, помогали даже в уборке урожая. Нельзя сказать, что здесь мы были пленными. Большие крестьянские усадьбы заполняли солдаты. Официально мы считались «направленными на работы», получали продовольственное снабжение, но питались, конечно, главным образом в семье Шлюнценов. Мамаша Шлюнцен кормила нас очень хорошо. Июнь заканчивался. Мы узнаем о возможности выезда в отдельные административные округа, к своим родным домам. Правда, этим правом пользовались только крестьяне и сельскохозяйственные рабочие. Это было правильно, так как пленных здесь кормили. Строители, каменщики и лица технических профессий позднее начали покидать Нессендорф. Так как мы решили объявить о своей принадлежности к ним, то стали интересоваться: выдадут ли нам новые солдатские книжки или же оставят нас здесь? Нам выдали необходимый документ, но предупредили: «Когда прибудете на место, где хозяйничает противник, смените в солдатской книжке профессию. Укажите, что вы сельскохозяйственные рабочие». Ничего нельзя сделать без обмана. Помимо профессии, я меняю и свою воинскую часть, так как у солдат «Великой Германии» нет прав на увольнение. Таким образом, я буду теперь «рядовой народного ополчения моторизованной пехоты, части 1142 — Падеборн». Однако это изменение явилось совершенно необходимым, поскольку, как я узнал позже, солдат дивизии «Великая Германия» будут специально разыскивать, и не просто как военнопленных, а интернировать в советские области оккупации, относя к «полицейским силам». Мы только потом узнали, что группу корпуса Штокхаузена («Великая Германия») отправили в Рендсбург на предмет перевоспитания англо-американцам. Эти люди только в последнюю очередь были отправлены на родину. Но мы хотели домой!
Снова на свободе
Июль 1945 г. После нескольких напрасных попыток уволиться мы ушли сначала в лагерь демобилизации Блекендорф. Здесь мы жили, несмотря на отвратительную погоду, в палатках в старинном дубовом лесу. Лежали под высокими деревьями на корнях, поднимающихся из-под земли. При сильной грозе, когда гремел гром, словно выстрелы 8,8-см зенитной пушки, отвратительно чувствовали себя у этих дубов. Ожидание изматывало! Наконец нас все же отправили снова в военный округ Аренсбург. Итак, мы прибыли в Ойтин, в ведомство, занимавшееся отправкой солдат на родину. Там нам заявили, что Аренсбург не покинут никакие сельскохозяйственные рабочие! «Кругом марш!» Вновь мы стали «исправлять свои документы». Появились новые бумаги. Это стоило нам тяжелейших трудов, пока наконец мы не явились на новое освидетельствование. Однако, учитывая прежние промахи, мы теперь уже знали, что следует научиться «бегать, как зайцы». В течение этих четырех дней мы помогли двум унтер-офицерам и семь раз добывали продовольствие для 11 солдат. Мы объявляли себя представителями от различных учреждений, где имелись склады продовольственного снабжения. «Выдайте довольствие двум унтер-офицерам и девяти солдатам для следования к пункту демобилизации», — говорили мы. «А где эти люди?» — «Там лежат, на опушке леса». Мы лгали беззастенчиво, с каменными выражениями лиц. Теперь мы уже не умирали с голоду. Мы просто пробирались контрабандой на пункт продовольственного снабжения. И выходило у нас все это удивительно быстро и хорошо! На следующий день мы едем в Ойтин. Я хорошо помню этот день, когда мрак наконец рассеялся. После установления профессиональной группы нас отправили в зал. Там мы должны были заполнить четыре больших анкеты, оставить отпечатки пальцев и подвергнуться медицинскому обследованию, дезинфекции и контролю. Наш небольшой багаж осмотрели очень поверхностно, и после передачи личного знака мы получили желто-зеленый шелковый треугольник, который должны были носить на своих мундирах. С английской визой на увольнение мы являемся в «Discharged from the army». Странное грустное чувство охватывает меня, когда серебряные нашивки срывают с воротника и погоны с плеч. Все-таки я несколько иначе представлял себе свое увольнение. С сорока имперскими марками выходного пособия мы можем наконец идти.
17 июля 1945 г. При непрекращающемся дожде нас целой колонной вывезли на грузовиках. На отдыхе мы общаемся с англичанами, которые тоже едут куда-то на грузовых автомобилях. Юный английский солдат вспоминает об атаке русских под Волховом и паническом бегстве с поля боя немецких солдат, которые сейчас бегут так же быстро из плена. Его слова наполняют меня яростью! Я один из последних вернулся с этой войны, пройдя ее всю. И никогда не бежал, а англичане смотрели на войну в России, словно сквозь матовое стекло, и я с ними никак не мог согласиться.
Англичанин с белым лицом и со стеком в руках готов со мной согласиться. Но я не могу утихомирить свой гнев и ору на него: «You fucking bloody bastard! Go to hell!». Потом я выхватываю у него стек из рук, ломаю его об колено и бросаю яростно на пол. Это дерзко! «Томми» бросается на меня, а я продолжаю гневно повторять ругательства, не отходя от кабины водителя американца, «Студебекер» которого не успел еще отъехать и пятнадцати метров: «Hei, boy! Come on here! Come! Come!». Из кабины высовывается смеющееся лицо солдата США, который кивает мне. Я бегу к нему. Он приглашает меня сесть в кабину, затем нажимает на газ, и я больше уже не вижу моего англичанина. Что теперь будет? Я слышу равнодушную перебранку между англичанами и водителем-американцем из колонны «Студебекеров». Мой «ами» кричит что-то «томми», что звучит не очень любезно, однако я не могу этого понять. Мы «учили» американо-английский язык уже слишком поздно. Волнение охватывает меня, но тут пленные поднимаются на грузовики, я слышу ворчание моторов, и колонна трогается. Проехав несколько сотен метров, мой «ами» добродушно похлопывает меня по плечу. Я могу теперь приподняться и вижу англичанина, который все еще стоит на старом месте. «Ha-ha! That was great! Those fucking-bloody boys!» Через некоторое время американец указывает на мое мотоциклетное новое, с иголочки, пальто (фирмы «Клеппер»). Я понимаю, что он охотно взял бы его у меня. Поэтому разъясняю, что мой дом в Хагене разрушен бомбами и у меня вообще нет никакой другой одежды, а тем более пальто. Мне необходимо это мотоциклетное пальто, так как оно у меня единственное. Позже мы беседуем о войне. Когда я упоминаю о нашем 8,8-мм («eighty eight») миномете, он думает, что это какая-то совершенно необыкновенная противотанковая пушка. В чем-то он прав. Погода улучшается, я открываю дверь кабины водителя, сажусь на ее край и свешиваю ноги. «Друзья с другим номером полевой почты», как мы часто называем противника, мчатся, как сумасшедшие! То едут прямо по аллеям, то по тротуару, так что сидящих в кузове вояк бьет сучьями прямо по голове. И при этом смеются. Шоферы, как правило, цветные. Но они довольно-таки опытные водители. Мы выезжаем на автобан Любек — Гамбург — Бремен. В Цевене останавливаемся, съезжаем с «имперского шоссе» и остаемся ночевать у большого костра. Меня возмущает, что несколько бывших вояк меняют свои ордена или почетные знаки на бутерброд с маслом. Но что поделаешь? Ночью я испытываю противоречивые чувства. Теперь мы на пути «домой», но имею ли я вообще дом? Место, где живут еще мои родители. Цел ли этот дом? Известий никаких нет. Нам, правда, сказали, что, как только наладится почтовая служба, нас всех уведомят о родственниках. Но когда это будет? Месяцами мои родители ничего не знают обо мне — письма не доходят. Так же ничего не знаю и я. А ведь там могло случиться самое плохое, особенно в связи с тем, что я слышал по радио: «В руинах мертвого города Хагена бушуют сильные уличные сражения, которые замыкают котел вокруг Рура». Когда мы проезжаем Гамбург, то видим настоящий «мертвый город». Все люди оттуда сбежали. Остались одни руины! На следующее утро мы едем в бешеном темпе, 70 миль в час (90 км/ч), на Бремен. Там уже все по-иному. Людей много. Нас, военных, очень волнует, как местные жители отнесутся к нам. Но что кажется непостижимым: люди в городах-развалинах, где на улицах лежит еще много трупов, которые не знают, живы ли их отцы и матери, не утратили любви к нам! Они машут нам и приветствуют возгласами ликования: «Откуда вы? Куда едете?» Бросают нам хлеб, цветы и всевозможные продукты. Мы получаем молоко и кофе (суррогат кофе). Люди смеются. Они радуются, что солдаты снова возвращаются домой. Они не виноваты в этой проигранной войне! Некоторые женщины плачут, но в то же время и кивают нам.
18 июля 1945 г. Поездка продолжается! Вечером мы прибываем в Оснабрюкк. Имперский автобан полон американских колонн. Мы видим даже многочисленные танки. Поэтому продвигаемся вперед медленно. Ночуем в заводском цеху на жестком бетонном полу. Наконец проходит и эта ночь. Теперь мы уже не можем ехать так быстро, как раньше.
Наконец-то дома
19 июля 1945 г. Утром мы едем дальше, в Вестфалию. В Мешеде и далее в Арнсбург (местонахождение правительства земли Арнсбург). Повсюду видны следы войны.
Разбитые машины, несколько подбитых танков и пробитых пулями баков с горючим. В Арнсбурге нас рассортировывают по районам, доставляют еще раз горячую еду из походных кухонь. Мы получаем «проездной билет» и садимся в 18.00 на товарный поезд, идущий в Хаген. Перед Хенгстеем поезд долго стоит у моста через Рур. И мы предпочли бы, наверное, пешком добираться до дому, но поезд наконец двинулся. Рельсы были отремонтированы только временно. Кондуктор объявляет: «Конечная станция! Все выходят». Скоро мы оказываемся на площади перед вокзалом в Хагене. Кругом только одни руины! Боже мой! Как выглядит сегодня этот город! Улиц больше нет, только горы развалин, из которых все еще поднимается дурно пахнущий чад и дым. Среди рухнувших домов только узкие тропинки. Лишь немногие улицы можно узнать в центре. Перед руинами ратуши высокая куча мусора, рыночный зал выгорел, обрушился большой купол. Я обреченно расспрашиваю идущих мне навстречу прохожих: «Остались ли какие-нибудь целые дома в городе?» Мне отвечают: «Осталось, только очень мало, и все они заняты „томми“». Ну, думаю я, может быть, на мое счастье, «томми» сидят как раз в нашем доме! Я ускоряю шаги, иду по Вассерлозен-Тайль, затем по улице Пукель за притоком реки Эмс. Там встречает меня сосед. Он обрадовал меня, заявив, что с моим домом все в порядке, там еще живут немцы. Слава богу! На Хазенлауф я встречаю своего отца, затем я вижу мать! Боже мой! Какая радость! Дома я захожу в каждую комнату. Об этом можно было только мечтать! Я рассказываю о себе и повторяю все снова и снова. Наконец все проходит: и нужда, и опасности! Однако за что мы боролись? Было ли все это напрасно?
И все же мы благодарим Бога!
