ГЛАВА 9

Рената Клоппе позвонила Мануэле и заказала себе завтрак: крепкий черный кофе, охлажденный сок грейпфрута, клубничный джем и яичницу с беконом.

Тяжело вздохнув, она встала, подошла к платяному шкафу и открыла его. На внутренней стороне дверцы были нанесены три небольшие черточки.

— Остается две, — сказала она, стирая пальцем крайнюю слева.

В тот день, когда они с Куртом определили дату свадьбы, она нанесла мелом сто двадцать пять черточек, как это делают заключенные, считая последние дни перед выходом из тюрьмы. Она до сих пор не понимала, почему решила выйти замуж за Курта. Он представлял собой полную противоположность тем, кто обычно ей нравился. А нравились ей красивые, светловолосые, высокого роста парни с непринужденными манерами, ленивые и беззаботные.

Курт был среднего роста, темноволосый, всегда чем-то озабоченный… И что в нем больше всего ее раздражало — она всеми силами противилась этому слову — он был трудолюбив.

Всегда собранный, неспособный отвлечься от реальности или совершить маленькое безумие, он до конца своих дней был обречен тащить на плечах груз мировых забот, бросаясь с закрытыми глазами в разрешение коллективных проблем, лишь бы не решать свои личные.

— Доброе утро, мисс! Как спали? Осталось всего лишь два дня?

— Доброе утро, Мануэла! Вы забыли перец.

— Сейчас принесу.

— Мануэла, вопрос на тысячу франков… Почему я выхожу за него замуж?

— Потому что любите…

— Проиграла!

— Я пошла за перцем, а вы посмотрите меню…

— Где оно?

— На подносе.

Рената взяла прямоугольной формы карточку из шикарного бристольского картона, на котором готическим шрифтом был напечатан перечень блюд праздничного вечера 26 апреля 1970 г.

Коллекционное шампанское, 1936 г. Кофе. Рыбное суфле. Шарлотка в шоколаде. Сыры. Провансальская баранья ножка. Бутерброды в ассортименте. Гусиная печенка. Устрицы. Аперитив. Дом Периньон, 1961. Клико, розовое, 1929.

Луи Филиппон, знаменитый французский шеф-повар, прибывающий послезавтра к Клоппе с полным составом своих подручных, без всяких комментариев отверг меню, предложенное Ренатой. Это «все наоборот» не произвело на непроницаемого сноба никакого впечатления. Под предлогом того, что застолье состоится в три часа утра, он запросил двойной гонорар. «Ночной тариф», — без улыбки уточнил он. Рената спрашивала себя, как далеко она может зайти, не дойдя до крайности… Она поддразнивала Курта, чтобы узнать его собственные границы абсурда. Но одно ее предложение он категорически отверг: когда она попросила его нарядиться в ее муслиновое платье, а себе решила взять его смокинг. Она чуть не возненавидела его, обвинив в нарушении договоренности. Но он твердо стоял на своем и с самым серьезным видом клялся, что отказывается не из-за своей прихоти, а просто не хочет срамиться перед студентами. Чему может научить молодежь такой придурок?

— Пожалуйста, перец, мисс…

— Мануэла, я поняла! Я знаю, почему выхожу за него замуж! Мне нужен человек, над которым я могла бы издеваться в течение целого дня.

— До того дня, когда он не займется этим сам, — не без лукавства сказала горничная. — Я приготовила для вас бежевый костюм.

— Спасибо. Но… Я надену небесно-голубой.

— Мимо! Он тоже готов!

Рената рассмеялась. Она обожала Мануэлу и во всем старалась ее поддержать. Когда ей было по-настоящему весело, а такое случалось часто, она дарила ей свои платья. Курта это приводило в бешенство.

— Ты унижаешь ее этим, обращаешься с ней как со служанкой!

— Мануэла, мой жених считает, что я обращаюсь с вами как со служанкой.

— Но я и есть служанка! — смеялась Мануэла.

Но одно качество Курта Рената ценила высоко: абсолютная пассивность в кровати. Она пользовалась им как предметом, безропотно и добросовестно выполнявшим все ее безумные сексуальные фантазии. Рената много путешествовала и нередко встречала уверенных в себе фаллократов, которые, как показал опыт, оставляли ее неудовлетворенной.

Она поклялась не изменять мужу после свадьбы. Но перед тем как погрузиться в скучную и монотонную супружескую жизнь, она совершит последний безумный поступок: выйдет на улицу в ночь перед бракосочетанием, выберет первого понравившегося ей мужчину и отдастся ему.

* * *

Через равные промежутки времени с неприятным гудением пила снова и снова наплывала на него, отрезая очередной кусок плоти. Итало изгибался, пытался уклониться от ее укусов, вскрикнул… и открыл глаза. Свет волнами проникал в комнату через опущенные жалюзи. Он весь был покрыт холодным потом. Снял трубку телефона, неизвестно сколько времени уже трезвонившего, и, не поинтересовавшись абонентом, бросил в трубку: «Секунду!» Пошатываясь, направился в ванную. Освежая лицо холодной водой, он одновременно мочился в раковину.

Какое отвратительное пробуждение! Он спал не более двух часов, проведя ночь за своей мини-рулеткой, которая не принесла ему успокоения: ни один из задуманных номеров не выпал… Он сто восемь раз ставил на «ноль» и в итоге — ноль. Когда он решил поставить на «одиннадцать», шарик трижды падал в лунку «ноль». Ему никак не удавалось сконцентрироваться, мысли постоянно возвращались к окровавленной голове О’Бройна.

Почему он позволил ему так быстро и легко умереть? Он должен был пытать его и пытать, чтобы мерзавец сполна заплатил за смерть брата. Но вначале следовало вырвать секретную комбинацию цифр. Умерев, это подобие человека сыграло с ним злую шутку…

Дженцо — мертв, О’Бройн — обезглавлен, нить оборвана. Два миллиарда долларов, принадлежащие «семьям» Вольпоне и Габелотти, могут обрести своих хозяев только по желанию банкира.

Но Итало уже успел познакомиться с его проявлением доброй воли.

Он взял с кровати трубку.

— Алло, — громко сказал он.

— Итало?

Он узнал голос Моше и подумал, что этот моралист сейчас опять примется за свое.

— Итало? Ты меня слышишь?

— Не кричи, Моше.

— Какие новости?

— Никаких.

— Плохо. Послушай… Все очень плохо… Карл Дойтш заходил к твоему парню в банк…

— И что?

— Тот выставил его за дверь.

Горло Вольпоне сжалось. Еще одной возможностью стало меньше.

— Там полный мрак! Ничего не получится… — добавил Юдельман. — Плохо! Плохо!

— А чего-нибудь посмешнее ты не можешь мне сказать?

— Нет. Габелотти срочно вызывает меня к себе.

— Что?

— Вызывает к себе…

— И ты собираешься туда идти? — рявкнул Итало. — С каких это пор эта жирная свинья начала приказывать тебе?

— Не забывай, сейчас мы — компаньоны. Он имеет право.

— Не ходи!

— Ты считаешь, что у нас недостаточно неприятностей? Хочешь еще решить и проблему Габелотти?

— Потяни время. К полудню я все решу.

— Итало! Будь жив Дженцо, он сказал бы тебе то же самое: своими методами ты ничего не добьешься!

— Но я не вижу, чтобы штучки твоего Карла Дойтша оказались эффективнее, — зло бросил Вольпоне.

— Единственная наша возможность достойно выйти из этой ситуации — найти О’Бройна.

— Подожди секунду, — сказал Итало.

Неожиданно, ему стало страшно рассказать Юдельману о том, что произошло с О’Бройном. Ему нужно было время подумать. События развивались слишком быстро.

— Мне принесли аспирин, — соврал он. — Голова раскалывается…

— Что мне сказать Этторе о Дженцо? Если ты не возражаешь, я введу его в курс дела. Все равно он узнает…

Итало посмотрел на часы: девять часов десять минут. Менее чем через три часа он выложит Клоппе свою последнюю карту. Неприятнее всего то, что в действительности он не может реализовать ни одной своей угрозы: жизнь банкира представляла для него невероятную ценность. Самое большое, что он мог себе позволить, — запугать его. По меньшей мере, попытаться…

— Моше! Если ты ослушаешься меня, вычеркивай себя из членов «семьи»!

— Это — твое право. Но у меня есть обязательства перед Дженцо. Он не хотел войны. Я сделаю все, чтобы его указания были соблюдены. Ради него и ради тебя я пойду на все…

— Пошел ты к черту!

— Если у меня не получится, сделай со мной что хочешь.

— Плевал я на тебя.

— Не суйся в банк!.. Поверь мне! Дождись результатов моей встречи с Этторе. Я должен поговорить с ним, должен…

Итало Вольпоне резко опустил трубку на рычаг.

Слушать дальше означало признать его доводы. Ему ужасно этого не хотелось, хотя в глубине души он считал, что Юдельман прав. До сегодняшнего дня никому, даже брату, не удавалось разубедить его в принятом решении, невзирая на ожидавшие его последствия.

Он пообещал Клоппе быть у него точно в полдень, и он будет.

* * *

Выйдя из сауны в ванную комнату, Этторе Габелотти стал на весы. Его лицо приобрело расстроенное выражение: стрелку заклинило. Иногда ему удавалось сбросить вес до ста двадцати пяти килограммов — максимум, на что были рассчитаны весы. Но такое случалось, когда дела шли удачно. В противном случае нервное напряжение и беспокойство он компенсировал тем, что выпивал и съедал все, что попадалось под руку. Личный врач объяснил ему, что его обжорство вызвано не чувством голода, а является результатом психосоматического расстройства. Слово показалось ему настолько необычным, что он запомнил его. Естественно, покопавшись в медицинском справочнике, он узнал, что речь идет о снижении умственного потенциала. Он разволновался, бросился к холодильнику и съел огромную банку свинины в желе. Если он становится идиотом, как же он сможет управлять своей империей?

Он с неприязнью посмотрел на свое дряблое, огромное тело, отвислый живот, свисавшие вдоль талии складки жира, и его всего передернуло от отвращения. Когда-то, в тридцать лет, он мог взять каждой рукой по человеку и отшвырнуть от себя на три метра, как два мешка с арахисом. Сегодня такую работу он мог поручить только своим «солдатам».

В соседней комнате, небольшой уютной гостиной, расположенной рядом с его спальней, нервничали его советники Кармино Кримелло и Анджело Барба. Он надел белую рубашку, темно-синий костюм, повязал галстук и освежил лицо туалетной водой. Он с большой неохотой согласился на настоятельную просьбу Моше Юдельмана объединиться с «семьей» Вольпоне для реализации этой разовой финансовой операции. За десять долгих лет непрекращающейся убийственной войны невидимое поле боя было усеяно трупами «солдат» из обеих «семей». Когда же наконец они поняли, что федеральным властям на руку их огнестрельное противостояние, они заключили относительно мирное соглашение, тщательно разделив зоны влияния. Но чтобы объединить финансы! Этторе Габелотти никому не верил, но еще меньше — Дженцо! И вот его предчувствие сбывается, Вольпоне пытается его надуть.

При его появлении Кримелло и Барба синхронно вскочили с кресел. Небрежным жестом руки Габелотти дал понять, чтобы они не дергались. Он достал из холодильника бутылку пива, налил в стакан и добавил туда коньяка. Затем проглотил два куска ветчины, запил коктейлем и хмуро уставился на мужчин.

— Не нравится, что вытащил вас из кровати в три часа утра?

Кармино и Анджело вяло запротестовали:

— Падроне, если…

— Я не мог уснуть. Я скучаю, когда вас нет рядом… Чувствую себя потерянным… Вам должно это льстить, разве нет?

Он одним глотком допил смесь и машинально наполнил стакан одним коньяком.

— Вот так! Когда мне не по себе, я жру… обжираюсь… И ничего веселого в этом нет…

Он проглотил полстакана коньяка.

— Рико Гатто позвонил мне из Швейцарии… Как вы думаете, какого черта Вольпоне делает в Цюрихе?

Кримелло и Барба, прекрасно знавшие его характер, поняли, что сейчас грянет буря.

— Он посетил морг, — ответил Этторе.

— Морг?

— Да, морг. Каждый может почувствовать необходимость поклониться останкам…

Габелотти замолчал.

— Чьим останкам? — не выдержал Барба.

— Ноги.

— Чьей ноги? — попытался уточнить Анджело, обменившись с Кримелло непонимающим взглядом.

— Если бы у меня работали компетентные люди, я бы это знал, — подозрительно мягким голосом сказал Габелотти. — Но у Рико Гатто мозгов на это не хватило. Разве это не смешно?

Кримелло и Барба, почувствовав себя вдруг неуютно, заерзали в креслах. Барба решил рискнуть:

— Дон Этторе, если бы вы раньше сказали, что вас тревожит…

— Нас трахнули! — взревел Габелотти и вдребезги разбил стакан о журнальный столик. — А если меня натянули, значит, я окружен мудаками. Вас что-нибудь удивляет, нет? Брат моего компаньона совершает туристическую поездку в морг, и одновременно исчезнет мое доверенное лицо!

— О’Бройн?

— Да! О’Бройн! Если хоть один из Вольпоне дотронется до волоска на его голове, я сотру их в порошок.

Кармино Кримелло откашлялся.

— Падроне, на чем остановится ваше…

— Ни на чем! — зло оборвал его Габелотти. — В эту минуту нас натягивают, а мы сидим сложа руки! А Мортимер, как бы невзначай, не подает признаков жизни с тех пор, как улетел в Насса. Жена его не видела, и никто не может найти его шкуру. Хотите знать, в чем дело? «Семья» Вольпоне положила глаз на наши деньги!

— Секундочку! — заговорил Барба. — Секундочку!

Он уважал мнение дона, но не торопился с выводами.

— Не может ли быть такого, что О’Бройн просто загулял со своей подружкой?

Габелотти мрачно на него посмотрел.

— И забыл, что на карту поставлено два миллиарда долларов?

— Мне кажется, падроне, что вы преждевременно начали волноваться, — сказал Кармино.

— Это ты так думаешь! Если сволочи прикончили О’Бройна, кто помешает им смыться с деньгами?

— Вы, дон Этторе! — выкрикнул Анджело. — Вы тоже знаете номер счета! Вам ничего не стоит позвонить в банк и изъять вклад.

— Если он еще там, — буркнул Габелотти.

— Проверить — нет ничего проще!

— Сейчас я позвоню Филиппу Диего, — неохотно согласился Этторе. — Он знает банкира и должен быть на месте.

— В три часа утра? — удивился Кримелло.

— В Цюрихе — девять!

Барба безрезультатно искал метафору, чтобы в уважительных оборотах речи дать понять дону, что его теория фантастически глупа, но находил только синонимы.

— «Семья» Вольпоне может быть чем угодно, но только не сумасшедшей. После подобного разбоя Комиссьоне приговорила бы всех к смертной казни.

— Вначале их надо найти, — сказал Габелотти.

— Они же не прячутся! Вы только что сказали, что Итало находится в Швейцарии.

— Ты мне осточертел! — прогремел Габелотти, истощив терпение и аргументы. — Когда я говорю тебе, что нас натягивают, верь мне на слово!

Анджело Барба сел в кресло и замолчал. Никто не в силах был атаковать Габелотти в лоб, особенно если логика у него заменялась интуицией. Его следовало обходить мелкими, осторожными шажками, не задавая…

— Моше Юдельман? — рискнул произнести Кримелло.

— Я не слышал, что ты сказал! — с горечью произнес Габелотти. — Он должен появиться здесь с минуты на минуту.

— Жена Итало в городе? — с намеком, но с безразличным выражением лица спросил Кримелло.

Габелотти засунул полпачки печенья в рот и, мощно двигая челюстями, презрительно посмотрел на него.

— Ты думаешь, это обменная монета? Когда на кон поставлено два миллиарда долларов, считаешь, что девочка перевесит?

— Но она здесь? — не унимался Кримелло.

— Да, — обронил Этторе. — Двое моих людей не спускают с нее глаз.

* * *

Встреча была великолепна своей непродолжительностью. Филипп Диего был препровожден Марджори в кабинет Хомера Клоппе в 9.01. В 9.04 он вышел, еще до конца не осознав, что его попытка закончилась стопроцентной неудачей. В свои неполные сорок лет Филипп Диего уже пользовался репутацией одного из самых блестящих адвокатов нового поколения. В этом возрасте поэты ищут себя, художников одолевают сомнения, композиторы сочиняют музыку, Диего же эксплуатировал двадцать три сотрудника и занимал четыреста квадратных метров площади в здании, расположенном рядом с парламентом Конфедерации. Его контора процветала!

У него была квартира в Париже, временное жилье в Лондоне, частные владения в Сен-Поль-де-Вансе и несколько участков земли на Багамах.

Преуспевающий человек, он сочетал в себе преимущество молодости и опыт зрелости, обаяние и острый ум и ту, едва заметную толику скепсиса, который очаровывает и ослепляет клиента.

Войдя в кабинет банкира, Диего сразу заговорил в открытую:

— Дорогой друг, я прекрасно понимаю, как трудно вам будет дать ответ на мой вопрос. И тем не менее я надеюсь его получить, что поможет мне успокоить одного из моих клиентов, который станет также и вашим. Он только что позвонил мне из Нью-Йорка и высказал мне свое крайнее беспокойство… Его зовут Этторе Габелотти. Вам знакома эта фамилия?

Посмотрев в непроницаемое лицо Клоппе, Диего расплылся в улыбке.

— Речь об одной очень важной проблеме, в которой переплелись интересы Габелотти и Вольпоне. Сложившаяся ситуация почти анекдотична… Габелотти ужасно боится летать самолетами, что мешает ему самому проконтролировать ход событий на месте. В вашем кабинете его представлял Мортимер О’Бройн. Но с некоторого момента его компаньон Вольпоне не дает о себе знать, впрочем, как и Мортимер О’Бройн… Мой клиент пребывает в ужасной растерянности.

Перед тем как отдать распоряжение о переводе денег, которые находятся у вас, он, из уважения к своему компаньону, захотел, чтобы я встретился с вами… Через меня он хочет убедиться, что ни О’Бройн, ни Вольпоне не предприняли никаких действий, забыв поставить его в известность. Мой вопрос — это его вопрос, и заключается он в следующем: по-прежнему ли деньги находятся в «Трейд Цюрих бэнк»?

Хомер поднялся с кресла, подошел к окну и посмотрел на голубое, без единого облачка, небо.

— Какая прекрасная погода! — задумчиво сказал он.

Обескураженный Филипп Диего попытался скрыть свое поражение за легким смешком.

— Ну что ж! Тем хуже! Я пытался… Да, так я и скажу…

— Рад был встретиться с вами, — с каменным лицом произнес Хомер.

— Я — тоже! Кстати, у Габелотти есть номер этого счета… Я передам ему, чтобы он навестил вас сам…

— До свидания, метр!

Переговоры завершились.

* * *

Моше Юдельман согласился встретиться с Этторе Габелотти в три часа утра лишь потому, что не хотел, чтобы война между «семьями» началась опять. В течение последних нескольких часов ситуация настолько накалилась, что малейшая ошибка могла стать искрой, влетевшей в пороховой склад. Никто не смог бы предугадать реакцию дона на откровения Моше Юдельмана.

После разговора с Итало Юдельман долго колебался, выбирая форму поведения: то ли сказать Габелотти всю правду, то ли усыпить его некоторыми подробностями, умолчав о деле в целом.

Быстрый анализ подсказал ему выбрать первый вариант. Если Габелотти захотел с ним встретиться, значит, почувствовал что-то неладное. В таком случае тем более надо играть в открытую игру.

Время встречи насторожило Моше, и он по-детски, рефлекторно и совсем напрасно, попросил Витторио Пиццу сопровождать его.

Когда машина остановилась перед домом, где жил Габелотти, Юдельмана пронзила неожиданная мысль.

— Ты вооружен? — спросил он Витторио.

— Как обычно.

— Оставь свою пушку в машине.

— Почему?

— Доставь мне удовольствие. Мы идем не в бой…

— Ты собираешься выйти оттуда живым?

— Витторио! Не будь ребенком. Если они захотят нас прикончить, какое для них имеет значение, вооружен ты или нет. Спрячь пистолет в бардачке.

Пиццу склонил голову к плечу и разочарованным голосом спросил:

— Зачем ты меня взял с собой, Моше?

— Мне нужен свидетель и поддержка, а не выстрелы…

— С Габелотти ни в чем нельзя быть уверенным. Он будет один?

— Не знаю, Витторио!

— Так что делать с пистолетом?

— Оставь… Поверь мне, так будет лучше…

Пиццу с большим сожалением вытащил из кобуры оружие и бросил в бардачок, накрыв сверху дорожными картами.

— До чего же глупо! — обиженным тоном сказал он. — Сейчас я чувствую себя голым.

— Пошли.

Двое мужчин встретили их в прихожей внешне доброжелательно, не унизив обыском. От такого приема Витторио еще с большим сожалением подумал о пистолете. Но когда он следом за Моше вошел в кабинет дона, то с удивлением обнаружил, что тот находится в окружении трех своих людей: Анджело Барбы, Кармино Кримелло и перебежавшего в «семью» Габелотти Карло Бадалетто.

При их появлении, Этторе Габелотти наклонил голову, якобы в знак приветствия. Было заметно, что он провел бессонную ночь: под глазами висели большие, рельефные мешки.

Юдельман мгновенно ощутил смену настроения присутствовавших: три дня назад, в Нассау, во время встречи двух кланов, атмосфера была почти эйфоричной. Теперь в воздухе висели опасность и подозрение.

— Располагайтесь, — пригласил Габелотти.

Юдельман и Пиццу сели в кресла. Рядом с ними тут же стали: справа — Кримелло и Барба, слева — Карло Бадалетто.

Несколько секунд Этторе молча их рассматривал.

— Моше, я вызвал тебя, чтобы задать несколько вопросов относительно наших денег.

— Слушаю вас, — сказал Юдельман.

— После полученной от Дженцо телеграммы деньги должны были быть переведены из швейцарского банка уже на следующий день, в крайнем случае через день. Хочу сказать, что твое поведение встревожило меня. От такого друга, как ты, я ждал новостей по телефону. Не дождался! Молчит и Дженцо. Я разочарован. Итак, первый вопрос: переведены наши деньги, два миллиарда долларов, или нет?

— Еще нет, дон Габелотти.

— Могу я спросить почему?

— Даже если бы вы меня не вызвали, я сам приехал бы к вам обсудить эту тему.

— Зачем ты привел с собой Пиццу?

Моше не решился спросить у него, для чего он сам пригласил трех головорезов.

— Боялся, что одного тебя не примут? — съязвил Габелотти.

Юдельман ограничился вежливой улыбкой.

— Я могу и выйти, — бросил Пиццу, обводя всех взглядом.

— Не дергайся, — осадил его Габелотти. — У нас ты всегда желанный гость, Витторио. Разве мы не компаньоны? Или ты забыл?

И без всякого перехода обратился к Моше:

— Так, я слушаю тебя.

Моше весь подобрался, сплел пальцы рук на коленях и сказал:

— Произошла небольшая задержка.

— Почему? — отеческим тоном спросил Габелотти.

— Случилось несчастье… — Он увидел, как Габелотти обменялся мимолетным взглядом с Кримелло и Барбой. — Дон Дженцо погиб.

В комнате нависла звенящая от напряжения тишина.

— Это действительно большое несчастье, — сказал Габелотти. — Что с ним произошло?

— Несчастный случай… в Цюрихе. Его оторванную ногу нашли на обходной решетке электровоза.

— Его ногу?! — удивленно воскликнул Габелотти. — А где его тело?

— До сих пор еще не нашли… Его брат сейчас находится в Швейцарии.

— Каким образом он узнал об этом несчастье?

— Он узнал об этом здесь, в Нью-Йорке, через полицию…

— Ты хочешь сказать, что полиция опознала ногу Дженцо?

— Дон Дженцо приобретал обувь у Бьяски. Швейцарские фараоны переслали туфлю сюда, местным легавым. Бьяска подтвердил, что эту туфлю он сшил для Дженцо. А в Цюрихе Итало сам опознал ногу брата.

— Я очень сожалею, Моше, — сказал Этторе. — Мы все скорбим… Дон Дженцо был умным, уважаемым человеком. От своего имени и от всей «семьи» приношу тебе свои самые искренние соболезнования. Где состоятся похороны?

— Их не будет до тех пор, пока Итало не найдет тело.

— Если бы три дня назад мне сказали, что может случиться такое, я бы не поверил, — сказал Этторе. — В чем заключается действительная причина смерти дона Дженцо?

Юдельман был не настолько глуп, чтобы расслабиться под фальшиво сочувствующим взглядом Габелотти, и на миг задался вопросом: «Стоит ли рассказывать ему дальше?»

Но Габелотти уловил его замешательство и четко отсек путь к отступлению.

— Говори, Моше, говори… Здесь все свои. Смерть подстерегает каждого из нас, но мы должны избегать ее, если представляется такая возможность…

— Дон Этторе, сказать что-то определенное относительно этого момента очень сложно…

— Объясни, Моше…

— Несмотря на свои годы, Итало в первую очередь подумал не о расследовании причин смерти брата, а о наших общих интересах.

— Что ты имеешь в виду?

— Он посетил банк, в котором лежат наши деньги.

На лице Габелотти отразилось удивление и недоумение одновременно.

— Итало? Какое ему до этого дело? Разве я просил его лезть в мои личные дела?

— Нет, — перебил его Юдельман. — Нет, дон Этторе! Просто Итало решил оказать услугу, чтобы мы напрасно не теряли время.

— Извини, Моше, но я не совсем понимаю, о чем ты сейчас говоришь… Кто-то просил Итало об этой услуге? Если это так, то о какой услуге идет речь, Моше?

Несмотря на то что Витторио Пиццу чувствовал себя не совсем комфортно, он отметил, что разговор незаметно перешел в допрос, который начинает приобретать опасный оборот. Если бы Моше не заставил его оставить пистолет в машине, они попытались бы использовать шанс выбраться из этой мышеловки живыми.

Юдельман с трудом откашлялся.

— Смерть дона Дженцо очень взволновала Итало. Предполагаю, что он действовал под влиянием эмоций… Возможно, он поторопился довести дело брата до конца… ускорить процедуру перевода денег.

— И для этого он пошел в банк?

— Да, дон Этторе! Чтобы ускорить операцию…

— Не спросив у нас разрешения!

— Вероятно, он подумал, что…

— Что «что…»?

Юдельман с трудом проглотил набежавшую слюну.

— Так как Дженцо — мертв, он становится во главе «семьи»…

— Это кто же ввел тебе в уши его планы?

— Он сам мне сказал об этом после посещения банка.

— И кем же он представился в банке?

— Братом Дженцо Вольпоне.

— И этого оказалось достаточно, чтобы разблокировать счет?

— Нет, дон Этторе, ему отказали…

В комнате установилась тишина. Никому не предложив, дон Этторе налил себе полный стакан коньяка. Уставившись в пустоту, он долго вертел его в пальцах. Пиццу готов был поклясться, что слышит тиканье часов присутствующих. Габелотти залпом выпил стакан коньяка, вытер губы ладонью и посмотрел прямо в глаза Юдельману.

— Есть один момент, который меня беспокоит, — рассудительным тоном заговорил он. — Как мог Итало, который всегда был братом своего брата и ничего собой, кроме себя, не представлявший, позволить себе уравняться со мной? Горем это не объяснить…

— Дон Этторе, я хочу… Итало подозревает, что на дона Дженцо совершено покушение.

— Покушение? Ты это серьезно говоришь? Кто мог решиться отнять жизнь у такого уважаемого человека, которого окружали только друзья?

— Не знаю, — ответил Юдельман.

— Ты сам понимаешь, что это несерьезно! Но я тебе благодарен, что ты поделился со мной этой мыслью. Не забывай, что ты в ответе за союз наших «семей», но ты ни в коем разе не несешь ответа за импульсивные действия брата своего патрона. Кстати, ты знаешь, что я до сих пор не получил новостей от Мортимера О’Бройна?

— Нет, — упавшим голосом ответил Юдельман.

— Это очень неприятно, потому что мое доверенное лицо, как ты знаешь, в курсе номера счета. Ты не мог бы меня просветить по этому затруднительному моменту?

— Я? — удивился Юдельман.

— Или ты, или Итало…

— Откуда я могу знать?

— Да, ты прав, извини… Я просто задаю вопросы, понимаешь? Ты заявляешь, что дон Дженцо убит, что его брат берет инициативу на себя, а я замечаю, что исчез О’Бройн. Что ты об этом думаешь, Моше?

— Я думаю… я чувствую неприятный запах…

— А! Ты понял! Я разделяю твои ощущения.

Моше заерзал, не решаясь сказать слова, которые готовы были сорваться с его губ: сказать ли ему, что единственный человек, которому была на руку смерть дона Дженцо, — Мортимер О’Бройн?

— Моше, ты хочешь что-то еще сказать?

— Нет, нет…

Ах, как же ему хотелось выложить Габелотти свои подозрения! Ведь только О’Бройн мог помочь умереть Дзу Дженцо Вольпоне!

— Говори, Моше, говори… Ради спокойствия всех нас…

— Хорошо, — сказал он, съеживаясь под пронзительным взглядом Габелотти. — Принимая во внимание грандиозность операции, я спрашиваю себя, идет ли речь о случайности или…

— Или?

— Или почему из трех человек, знавших номер счета, один — умирает, а второй — исчезает…

Произнося последние слова, Юдельман опустил глаза и принялся внимательно рассматривать ногти. Габелотти энергично качнул головой.

— Моше, ты безоговорочно прав! Но скажи мне, Моше, окажись ты в моей шкуре, разве ты не волновался бы? Третий человек — это я! Надеюсь, что со мной ничего не случится.

Карло Бадалетто от удовольствия хихикнул. Этторе сделал вид, что не услышал.

— Ну, Моше, что ты на это скажешь?

Юдельмана пронзила мысль, что уже в эту минуту Габелотти замышляет грязную комбинацию против «семьи» Вольпоне. Когда Итало говорил ему о такой возможности, Моше не поверил и, судя по развитию событий, ошибся. Теперь, после разговора с Габелотти, он взвешивал свои шансы выйти живым из этой комнаты. Терять больше было нечего, и Моше решился:

— Очень плохо, дон Этторе, что вы не отправились в Цюрих вместе с доном Дженцо.

— Но ты же хорошо знаешь, что я не переношу самолеты.

— Знаю, дон Этторе, знаю… Но, если бы вы были рядом с доном Дженцо, он был бы сейчас среди нас.

— Что ты хочешь этим сказать, Моше?

— Два капо и больше никого.

— Моше? Ты намекаешь на то, что О’Бройн оказался не на высоте?

— Нет, нет, дон Этторе! Компетенция вашего доверенного лица не вызывает сомнений.

— Тогда в чем дело?

— Мортимер О’Бройн всегда отличался безукоризненной честностью, но и он — человек… вы понимаете… со своими слабостями…

Габелотти смотрел на него с нескрываемым удивлением. Медленно, словно с трудом подбирая слова, он сказал тихим голосом:

— Ты считаешь, что Мортимер способен предать своего падроне?

— Я этого не говорил, — живо запротестовал Юдельман. — Как без доказательств я мог бы выдвинуть такое серьезное обвинение? Я хочу всего лишь докопаться до правды…

Игнорируя Пиццу, Этторе поочередно посмотрел на Анджело Барбу, Кармино Кримелло и Карло Бадалетто.

— А если Моше прав? Слушай, Моше, если О’Бройн действительно совершил ошибку, как тебе представляется ситуация?

— Никак, дон Этторе. Я не могу позволить себе высказываться на этот счет.

— Не суетись, я тебе помогу… Предположим, что Мортимер сошел с ума… Полагаю, ты согласен, что нужно быть чокнутым, чтобы решиться на что-то подобное!.. Предположим, что ему захотелось прикарманить наши деньги…

Он вопросительно посмотрел на Юдельмана, проверяя, следует ли тот его рассуждениям.

— Предположим, — согласился Юдельман.

— Прекрасно… Как, ты думаешь, развернутся события дальше? Мог ли О’Бройн пойти на убийство, чтобы завладеть нашими деньгами?

Юдельман молчал.

— Не волнуйся, — улыбнулся Габелотти, — мы только рассуждаем… предполагаем… Так мог?

— Такая возможность не исключается, — осторожно ответил Юдельман.

— Так, так… По меньшей мере, ты откровенен, Моше. Итак, Мортимер убивает Дженцо, ворует деньги у Синдиката и исчезает… Так получается, Моше?

Юдельман беспомощно развел руками.

— Я там не был, дон Этторе. Это — ваши слова.

Несмотря на свои сто двадцать пять килограммов веса, Габелотти легко вскочил на ноги, отчего его кресло отлетело к противоположной стене.

— Ты принимаешь нас за идиотов?

Пиццу, застыв под взглядами людей дона, следил за тем, чтобы его ладони не оторвались от поверхности стола и чтобы не сделать резкого движения, которое может стоить ему жизни. Ошарашенный Моше пробормотал:

— Дон Этторе… я не понимаю…

— Сейчас поймешь! — зарычал Габелотти. Гримаса ярости исказила его лицо. Он схватил Моше за плечи и встряхнул, как тростинку. — Если кто действительно и убил Дженцо, то это мог сделать только его вонючий брат! Он же убил и О’Бройна, замордовав его пытками и вырвав номер счета. Слушай меня внимательно, Моше! Если все произошло так, как я сказал, жить ему осталось два дня! И не только ему! Я тебе клянусь, что за ним, по одному, последует вся «семья»: мужчины, женщины, дети — все вы!..

Юдельман побледнел, зрачки его глаз расширились, казалось, он перестал дышать.

Из столбняка его вывел голос Пиццу:

— Пошли, Моше, пошли…

Едва держась на дрожащих ногах, Моше встал. С вздувшимися венами на шее, сжатыми кулаками, Габелотти выкрикнул последнюю угрозу:

— Скажи этой вонючке Итало, что мне известен каждый его шаг! Каждый!.. Если он шевельнет мизинцем, я оторву ему голову! С этой минуты я беру дело в свои руки. А тебя я жду здесь через три часа! Убирайся!

Когда они сели в машину, Пиццу тут же достал спрятанное оружие.

— Я сделаю все, что угодно, лишь бы избежать войны, — прошептал Моше. — Но и Итало, и Габелотти — они оба сумасшедшие!

— Предупреди Итало, что в Цюрихе за ним следят люди Габелотти. Этот боров сказал, что знает о каждом его шаге.

— Посмотрим… посмотрим… — вздохнул Моше.

Находясь в состоянии крайней подавленности, он мог предвидеть только самое худшее.

 

ГЛАВА 10

Выпроводив Филиппа Диего из кабинета, Хомер совершил необычный для него поступок: несмотря на раннее время, он откупорил бутылку «Уотерман», налил себе изрядную порцию виски и залпом выпил. Выяснился третий человек, владеющий номером счета, — Габелотти.

Итало Вольпоне обвинил О’Бройна в убийстве своего брата, но Клоппе никак не мог представить себе адвоката в роли организатора преступления. Более того, его шеф, Габелотти, принадлежит к той же социальной прослойке, что и Дженцо Вольпоне. А это означает лишь одно — восстановление справедливости должно последовать незамедлительно и без излишних слов.

Интуитивно он чувствовал, что кто-нибудь из двоих — Габелотти или О’Бройн — обязательно позвонит ему в течение дня. Смысл номерного счета до удивления прост: достаточно любому лицу, предварительно назвав себя, сообщить его банкиру, и деньги мгновенно оказываются в распоряжении вкладчика.

Клоппе чуть передернул карты, когда отказал О’Бройну в переводе двух миллиардов долларов под предлогом необходимости иметь его подпись. Он нажал на кнопку, и часть панели стены напротив него отошла в сторону, открыв экран телевизора.

Телевизор относился к системе внутренней связи и с его помощью Хомер мог наблюдать за всем происходящим как в кабинетах, так и в холле банка. Он быстро выделил из толпы посетителей в холле троих мужчин, которые должны были не пропустить Вольпоне в банк. Девять тридцать… Этот сумасшедший придет в двенадцать…

В агентстве, которое обычно обеспечивало безопасную перевозку денег в бронированных автомобилях, Хомер нанял на сегодняшний день охрану. Все трое имели лицензию на ношение оружия. Клоппе дал своим агентам-телохранителям подробное описание внешности Вольпоне и приказал выбросить его из банка, но аккуратно и незаметно… Почувствовав себя в безопасности, он позвал Марджори.

— Слушаю, сэр!

— Я поехал к дантисту. Он ждет меня к десяти часам?

Марджори полистала черную записную книжку.

— Да, сэр.

— К двенадцати я возвращусь. Обычный профилактический осмотр.

Он уже взялся за ручку двери, когда его окликнула Марджори:

— Сэр! Телекс…

— Я опоздаю, Марджори. Прочту позже…

— Телекс из Соединенных Штатов… из «Континентл мотокарз»…

— Дайте!

Клоппе прочитал текст, и ему показалось, что на него рушатся небеса.

«Восьмая по счету авария в Лондоне. Отказ рулевого управления. Жду указаний. Мелвин Бост».

Он заметил, что Марджори, застыв на месте, напряженно смотрит на него.

— Чего вы ждете? Идите к себе!

Смутившись, секретарша вышла из кабинета. Клоппе вспомнил секретные переговоры трехдневной давности с Мелвином Бостом.

«— Сколько единиц «Бьюти гоуст Р9» находится в эксплуатации?

— Всего? 482 326.

— Вы уверены, что эти аварии не являются случайностью?

— Семь аварий по одной и тот же причине — уже не случайность, а закономерность».

Мелвин уточнил, что, согласно компьютерному анализу, предполагается сорок восемь аварий из расчета на все количество «Р9», двигавшихся по дорогам мира.

«Это не значит, что они обязательно произойдут, на ЭТО МОЖЕТ СЛУЧИТЬСЯ».

Именно по причине этого «может», не содержащего в себе определенности, Хомер, положив на одну чашу весов опасность, поджидавшую водителей «Р9», а на другую — расходы фирмы по замене дефектной детали в сумме 150 миллионов, решил оставить все как было…

А что оставалось делать? Закрыть завод? Объявить себя банкротом? Оставить без работы шесть тысяч рабочих?

Мелвин Бост предложил ничего не предпринимать до новой аварии. Дождались! Сто пятьдесят миллионов долларов! «Трейд Цюрих бэнк» развалится вместе с заводом. Если только… если только речь не идет о черной полосе неудач… Почему бы не выждать еще некоторое время?

Чувствуя, что сейчас ему станет плохо, Клоппе решил дать ответ через три дня. После свадьбы Ренаты он попытается рассмотреть все в ином свете… Он нажал на кнопку интерфона.

— Слушаю, сэр.

— Я уезжаю. Предупредите дантиста, что опоздаю на несколько минут…

Время доктора Штроля было расписано по секундам. Он был единственный человек, которого Хомер не хотел бы заставлять себя ждать.

* * *

Приблизительно в тот час, когда Итало Вольпоне был разбужен телефонным звонком Моше Юдельмана, Инес открыла глаза. Практически, ночь для нее оказалась бессонной. Она ворочалась с боку на бок и никак не могла согласиться с тем, что ее изнасиловали.

За свою еще недолгую жизнь Инес переспала с большим количеством мужчин: с одними — по желанию, с другими — из интереса, но никогда это не случалось против ее воли. Когда тот жирный, отвратительный, потный боров бросил ее на опилки и вошел ей в анус, она хладнокровно поклялась, что он умрет. Только его смерть может стереть из ее памяти это отталкивающее лицо, эти жадные слюнявые губы, прижимающиеся к ее рту, эти грубые, шарящие у нее в промежности, руки… После непродолжительного сопротивления он оглушил ее ударом рукоятки пистолета и по-звериному взял в полуобморочном состоянии.

Она посмотрела в сторону Ландо, сидевшего в кресле, встретилась с его внимательным взглядом и равнодушно отвела глаза в сторону. Через минуту встала, плотно обернула вокруг тела одеяло и машинально занялась тем, что ежедневно делала по утрам: съела яблоко, выдавила в стакан сок из грейпфрута и поставила варить кофе.

— Я тоже выпью чашку, — сказал Ландо и потянулся.

Она перелила в чашку готовый кофе, бросила кусочек сахара и молча ушла в ванную, щелкнув задвижкой. Орландо Баретто был ей так же противен, как и Пьетро Беллинцона.

Ландо выпил приготовленный Инес сок грейпфрута, провел тыльной стороной ладони по заросшей щетиной щеке и спросил себя, как вести себя с ней дальше. Из личного опыта он знал, что его любовница не принадлежит к тем женщинам, которыми можно помыкать. Какой смысл объяснять ей, что малейшее его вмешательство стоило бы им обоим жизни! К Мортимеру О’Бройну и Зазе Финней Итало без колебаний добавил бы и их. Он с сожалением вспомнил время, когда был профессиональным футболистом. Не сиди в нем зверские наклонности, он сделал бы блестящую карьеру. К несчастью, он был внесен в черные списки всех итальянских клубов. Когда борьба накалялась, когда его теснил противник, Ландо не ограничивался игрой руками и ногами, он кусался. В первый раз, когда у него во рту осталось ухо соперника, он всем и повсюду клялся, что это произошло чисто рефлекторно. Он навестил пострадавшего в клинике, принес ему свои извинения, а в качестве компенсации — двухмесячный заработок. Во второй раз он впился зубами сопернику в нос, и никакие объяснения его не спасли. Тогда-то он и занялся делами, которые не приносили славы, но вознаграждались лучше. Войдя в «семью» Вольпоне, он начал новую карьеру.

Но даже сейчас на него иногда находило безумное желание кусаться. Он страдал от этого и ничего не мог с собой поделать. Два дня назад, когда он взял в руки птичку и губами ощутил тепло нежного оперения, он не смог сдержаться и откусил ей голову. Вчера что-то подобное сделали с Мортимером О’Бройном. Он снова увидел Итало Вольпоне в забрызганном кровью пиджаке, с отрезанной головой адвоката в руке. В тот миг он подумал, что Вольпоне в приступе нечеловеческой ярости сошел с ума. Он пришел в себя только тогда, когда Фолько вырвал из его рук голову. Затем они зарыли трупы. Голову Мортимера, по прихоти Итало, захоронили отдельно от тела. Краем глаза Ландо заметил плохо застегнутую ширинку брюк у Беллинцоны и с горечью подумал, что гигант воспользовался его капиталом совершенно бесплатно. Дальнейшие события ничего радостного не принесли… Вольпоне влепил Инес сильнейшую пощечину и задушевным голосом пообещал убить ее, если она, без колебаний и прямо сейчас, не начнет подчиняться его приказаниям. Какими бы они ни были. Он забросал ее вопросами относительно Хомера Клоппе, интересуясь его распорядком дня, привычками, сексуальными наклонностями. Инес отвечала механически, с отсутствующим выражением лица, доводя до сведения Ландо детали, которые он и представить себе не мог. Клоппе трахал ее на ковре из банковских билетов!

Из ванной появилась Инес. Сделав вид, что не заметила выпитого сока, она приготовила себе еще.

— И долго ты собираешься молчать? — спросил Ландо.

На ней были брюки и свитер с высоким воротом. Со спины она была похожа на мужчину — гибкая фигура чемпиона по баскетболу.

— Может, набить тебе морду?

Она посмотрела на него. Он не смог бы сказать, что было в ее взгляде: презрение или безразличие.

— Убирайся! — бросила она.

Он рассмеялся.

— Вместо того чтобы вертеть хвостом, ты лучше поблагодарила бы меня… Осталась ведь живой!.. Жизнью ты обязана мне, запомни, кукла! Ты знаешь, кто такой Вольпоне? Ты что-нибудь слышала о Синдикате? Там я и работаю. Они могут раздавить меня, как муху… или мошку, — уточнил Ландо.

— Ты и есть мошка, — незлобно и безразлично ответила она.

— Если ты не будешь точно выполнять, что тебе скажут, я за твою шкуру и цента не дам. Они все могут и все знают! Чего ты злишься? Толстый поросенок трахнул тебя, да? И что из этого? В конце концов, с невинностью ты рассталась давно… Ты должна целовать мне руки за то, что я уговорил Вольпоне оставить тебя в живых. У тебя в самом деле нет выбора. Ты будешь с ними до тех пор, пока они не получат то, что хотят. И забудь, что видела и слышала!

— Я забыла, — сказала Инес.

— Пока еще ты не в безопасности… Знаешь, что ты должна сделать сегодня после полудня?

— Да.

— Отлично.

Он попытался обнять ее за плечи.

— Не прикасайся ко мне!

— Что?

— Я сделаю все, что мне скажут, но только не трогай меня.

— Хорошо, — ухмыльнулся он, — хорошо… раз ты подчиняешься… Мне нужно сейчас уйти… Будет глупо с твоей стороны, если ты предупредишь полицию или смоешься… Во-первых, ты под наблюдением, во-вторых, им понадобится меньше суток, чтобы разыскать тебя и… вырезать тебе матку. Не забывай, что ты — свидетель и соучастник двойного убийства. Не ты ли копала могилу Зазе? Все ясно?

— Да.

— Чао!

Едва за ним закрылась дверь и затихли спускавшиеся вниз по лестнице шаги, она схватила трубку телефона, набрала международный кол и номер в Нью-Йорке.

В Филадельфии трубку должен поднять тот, кто придет ей на помощь, ее младший брат Рокки. Младшенький был два метра двадцать сантиметров ростом и весил сто тридцать килограммов. До того как он стал баскетбольной звездой Восточного побережья, он ходил чемпионом среди студентов по легкоатлетическому десятиборью. Всего он добивался играючи. Как и остальные восемь братьев Инес. Рокки был ленив, но необыкновенно одарен… и не только в плане физических возможностей. Рокки был способен быстро и нестандартно решать и находить выход из самых запутанных ситуаций. Он был единственный, кто мог вытащить ее из этой мышеловки.

— Рокки? Это — Инес. Слушай меня внимательно, Рокки!..

* * *

Дверь открылась, и в кабинет вошел инспектор в гражданской одежде. Кирпатрик бросил на него рассеянный взгляд и снова углубился в бумаги.

Не поднимая головы, он бесцветным голосом спросил:

— Неприятности?

Полицейский молча положил на стол телеграмму. Его рука заметно дрожала.

«Капитану Кирпатрику. Центральное управление, 6-я авеню, Нью-Йорк. Просьба срочно связаться с лейтенантом Блечем. Окружная полиция Цюриха. Предмет: кончина инспектора Дейва Кавано».

«У него осталось трое сирот», — мелькнуло у Кирпатрика в голове, и он снял трубку телефона.

* * *

В Цюрихе было два места, где Хомер Клоппе по-настоящему чувствовал себя как дома: в своем кабинете и в кабинете доктора Аугуста Штроля.

Аугусту Штролю было пятьдесят два года, и он благоговел перед всем, что относилось к зубоврачеванию. Дважды в год он выезжал в Соединенные Штаты для ознакомления с последними достижениями в области зубопротезирования. Его жена, очаровательная молоденькая брюнетка, тоже врач-дантист, испытывала к своему супругу, который вполне годился ей в отцы, невероятное профессиональное восхищение. Штроль преподавал у нее на курсе, а затем женился на ней. Их взаимная страсть не угасла после шести лет совместной жизни и подарила им двух сыновей. Они работали так виртуозно и качественно, что все горели желанием получить челюсть с маркировкой «Штроль». Но, увы, всех принять они не могли и тщательно отбирали свою клиентуру.

Аугуст часто говорил Хомеру Клоппе, что тот прошел мимо своего призвания. Банкир проявлял неподдельный интерес к работе дантиста, новым методам протезирования, задавал вполне профессиональные вопросы, пытаясь до тонкостей понять тот или иной процесс. «Из вас мог получиться замечательный стоматолог!» — заявлял Штроль. Иногда он говорил Хомеру комплименты относительно состояния его зубов: «Если бы у моих пациентов были такие зубы, как у вас, я быстро оказался бы без работы».

Едва пациент садился в мягкое кожаное кресло, как зажигались лампы и убаюкивающий голос Ингрид начинал шептать: «Расслабьтесь… Совершенно расслабьтесь…» И возникало желание побыстрее открыть рот и довериться опытным рукам Аугуста Штроля, слушая музыку Вивальди, звучавшую в течение всего приема.

— Я заждался вас, — мягко упрекнул доктор, когда Хомер вошел в кабинет.

— Неужели моя секретарша вас не предупредила? — удивился Клоппе.

— Шучу! Вы опоздали меньше чем на три минуты. Как ваши дела?

— Хорошо… хорошо… — слишком энергично ответил банкир, чтобы поверить его словам.

Штроль заметил, что Клоппе напряжен и скован. В кабинет вошла Ингрид. Хомер в очередной раз был поражен ее красотой и великолепной, гибкой фигурой, которая угадывалась под складками белого халата. Будь она чернокожей и сантиметров на пятнадцать выше — это была бы Инес. Аугуст поймал его взгляд. Но такие взгляды мужской части его клиентуры вызывали в нем не ревность, а гордость за свою жену.

— Расслабьтесь, мистер Клоппе, расслабьтесь, — заговорила Ингрид.

Хомер открыл рот.

— Посмотри, дорогая, нет, ты только посмотри… Можно ли себе представить более великолепные зубы? — восторгался Штроль, склонившись над Хомером.

— Не забудьте, — сказал Хомер, — завтра, как всегда в конце месяца, вы снимаете у меня камни.

Точно на уровне своих глаз он увидел проступавшие через ткань халата твердые соски Ингрид.

— Расслабьтесь, — шептала она. — Расслабьтесь…

* * *

Не сказав Пьетро ни слова, Итало Вольпоне вышел из «форда», захлопнул дверцу и, тяжело ступая, направился к банку. Было ровно двенадцать часов.

Разбуженный звонком Моше, он все утро провел в размышлениях, вырабатывая план действий. Если Хомер Клоппе, к своему несчастью, не выполнит его ультиматум, он начнет на него давление по возрастающей… Орландо Баретто, Пьетро Беллинцона и Фолько Мори знали, как разрушить непробиваемую скалу упорства банкира.

Затем на сцену выйдет негритянка. В ней он был совершенно уверен. Она выглядела подавленной, отрешенной, беспрекословно выполняла все его приказы, спокойно отвечала на вопросы, от которых зависел успех осуществления его плана. Одним словом, она была укрощена.

Каблуки Итало гулко стучали по мраморному полу центрального холла. Он свернул налево. Вчера, чтобы попасть в кабинет Клоппе, он вынужден был обратиться к швейцару. Тот поинтересовался его фамилией и указал на четвертый этаж. Сегодня он знал, куда идти. В глубине холла находилась дверь, ведущая к лифту. В тот момент, когда он взялся за ручку, его мягко придержали за рукав.

— Могу быть вам чем-нибудь полезен, сэр?

Он молча оттолкнул мужчину и направился к лифту. Тот в два шага нагнал его и вежливо, но решительно преградил путь.

— Извините, сэр, но эта половина банка только для служащих. Кассы находятся в холле.

Вольпоне уничтожающе посмотрел на него.

— Плевал я на кассы! У меня назначена встреча с Клоппе.

— В таком случае следуйте за мной. О вас доложат…

Итало резко схватил его за руку и почувствовал стальные мышцы. Он толкнул его, но тот не сдвинулся ни на миллиметр.

— Или ты уберешься с дороги, или я размозжу тебе голову! — закричал Вольпоне.

— Пожалуйста, сэр, только без скандала.

Неожиданно рядом с ними возникли еще двое богатырей.

— Проблемы? — спросил один из них и, как бы невзначай, положил руку на плечо Вольпоне. Это простое прикосновение дало Итало понять, что они здесь не случайно, а для того, чтобы помешать ему пройти к Клоппе.

— Повторяю еще раз!.. Меня ждет Клоппе!

— Разумеется, сэр… Сейчас мы его предупредим.

— Ты помял сэру костюм, — сказал третий.

Под предлогом того, что он хочет разгладить несуществующие на пиджаке складки, его пальцы быстро пробежались по швам, как это делают таможенники перед посадкой в самолет. Оружия при себе у Итало не было.

— Назовите вашу фамилию, сэр.

Диспозиция, которую они заняли, не оставляла Итало никаких надежд пробиться к лифту. Мысленно он дал себе обещание поквитаться с банкиром за это дополнительное оскорбление.

— Вот моя визитная карточка. — Он сунул левую руку во внутренний карман пиджака. И в ту же секунду правая рука Итало стремительно метнулась к низу живота стоявшего перед ним мужчины. Левой ногой он одновременно ударил в пах второго «гориллу». Третий каким-то чудом увернулся от Итало, отскочив в сторону. Когда рука Итало, разрезав пустоту, завершила движение, в бок ему уже упиралось дуло «маузера» солидных размеров.

На полу корчились от боли и стонали двое «горилл», прижимая руки к низу живота. Задыхаясь с рвущимся из груди сердцем, Вольпоне с ненавистью смотрел на угрожавшего ему типа.

— Стреляй, сволочь! Ну, стреляй же!

— Уходите, — сказал мужчина. — Быстро!

«Никакого скандала, — предупредил их Клоппе. — Проучите и выставьте за дверь».

Итало посмотрел на лежавших и ухмыльнулся:

— Что, слабаки, получили?

Он повернулся и вышел в холл. Часы показывали 12.06.

Ультиматум предъявлен не был.

Военные действия были начаты.

 

ГЛАВА 11

Своей быстрой и блестящей карьерой в окружной полиции лейтенант Фриц Блеч был прежде всего обязан чисто типичным качествам швейцарца: гибкости ума, эффективности, упорству, чувству долга.

Цюрих был тем мировым перекрестком, на котором в течение суток преступных и забавных происшествий случалось больше, чем в любой другой европейской столице, правда, с небольшим отличием: иностранному туристу казалось, что здесь никогда ничего не происходит… На улицах нельзя было увидеть полицейского с дубинкой в руке, вид студентов говорил о том, что слаще учебы для них ничего нет, рабочие не выходили на демонстрации, а когда сталкивались два автомобиля, водители обменивались визитными карточками, приносили друг другу извинения и вместе шли в ближайшее кафе выпить по стаканчику, в то время как техничка оттаскивала искореженные автомобили в ремонтную мастерскую. Иностранные рабочие не докучали профсоюзам. Армия, составленная из добровольцев, не входила ни в один европейский военный блок, а солдаты по вечерам возвращались в свои комфортабельные квартиры. Жители города уважали полицию. Она одинаково защищала как богатых, так и менее богатых. Бедных, в прямом смысле слова, не было. К проявлению насилия полиция относилась нетерпимо, но свои функции выполняла незаметно, не стараясь составить из преступников японскую икебану и сунуть ее под нос туристам.

Искусство полиции заключалось в том, чтобы не поднимать волн. Никогда! Все, что не выходило за рамки приличия и не нарушало общественный порядок, было терпимо. Мошенников незаметно изолировали, убийц высылали из страны, а ревнивые мужья сводили счеты с женами в Гамбурге, Лондоне, Риме или Париже. Круглосуточно была открыта граница для десятков тысяч туристов, которые везли в страну валюту. И при всем этом — никакого проявления расизма к приезжим…

Но власти округа бдительно следили за тем, чтобы приезжающие иностранцы не пользовались их территорией для выяснения своих отношений. Именно этим и занимался Фриц Блеч.

В рапорте он, естественно, изложил свои соображения относительно связи, существующей между отрубленной ногой и американским полицейским, «случайно» выпавшим из окна отеля «Сордис» три дня тому назад. С точки зрения логики, чтобы связать эти два события — подвести их под общий знаменатель, — следовало взять на учет всех американцев, находившихся в городе в момент драмы. Но их было столько!..

Дипломаты, банкиры, политики, честные бизнесмены и шулеры… Цюрих представлял собой кипящий котел приездов и отъездов, и проследить за всеми не представлялось возможным. Тем не менее экспресс-расследование позволило лейтенанту выяснить, что после смерти Девида Кавано второй выходец из Соединенных Штатов, Патрик Махоуни, прилетевший из Нью-Йорка тем же рейсом, что и Кавано, в отель не возвратился. Счет за проживание остался неоплаченным, а его чемодан хранится у портье. После небольшого дополнительного уточнения оказалось, что этот Махоуни находится в списке людей капитана Кирпатрика — Центральное управление на 6-й авеню. Из этого следует, что оба дули в одну трубу… Другими словами, занимаясь решением каких-то своих проблем, они обошли стороной швейцарскую полицию на ее собственной территории, что очень не понравилось Фрицу Блечу.

Когда ему сказали, что Кирпатрик у телефона, он спросил себя, будет ли его коллега откровенен и поведет ли честную игру… Капитан любезно поинтересовался, говорит ли Фриц по-английски. Да, он говорит по-английски, но с немецким акцентом, хотя какое это может иметь значение!

— Как это произошло, лейтенант?

— Ничего определенного сказать не могу. Расследование продолжается, и говорить сейчас можно только о несчастном случае.

— И вы в это верите?

— До тех пор, пока не будет доказано обратное. Примите мои соболезнования.

— Спасибо.

— Вы могли бы мне помочь, капитан… Девид Кавано… он выполнял в Цюрихе какое-то задание?

— Да… В некотором роде… Обычная рутина…

— Не могли бы вы быть поточнее?

— Наблюдение…

— А!.. За кем он следил?

— За неким итало-американцем, подозреваемом в принадлежности к Синдикату.

— Фамилия?

— Послушайте, лейтенант… У Девида Кавано сиротами остались трое ребятишек. Я уже сообщил вдове… Это ужасно… Вы можете организовать транспортировку его тела в Нью-Йорк?

— Сразу же после вскрытия, капитан.

— Когда?

— Медицинское заключение я получу сегодня вечером. Я все сделаю…

— Спасибо.

— Капитан…

— Да?

— У вас в Цюрихе был только один человек?

Секунду Кирпатрик молчал.

— Два.

— Инспектор Махоуни?

— Да.

— Он возвратился в Нью-Йорк?

— Как вы сказали?

— Я спрашиваю, возвратился ли Патрик Махоуни в Нью-Йорк?

— Не думаю… мне об этом ничего не известно.

— А мне — тем более. Но ваш человек больше не появляется в отеле.

— Откуда вам это известно?

— Он исчез, не оплатив счет, — холодно ответил Фриц Блеч.

В Швейцарии, как, впрочем, и во всем мире, это не проходит незамеченным.

* * *

Выйдя из банка, Итало Вольпоне сел в «форд» и бросил Пьетро, сидевшему за рулем:

— Поехали!

Он был бледен от гнева и переполнявших его сознание вариантов отмщения. Когда он завладеет деньгами, он прикончит банкира. Нет, не сразу. Он даст ему возможность все забыть… И однажды, когда тот меньше всего будет этого ожидать, получит пулю в лоб, или взорвется вместе с машиной, или будет отравлен в ресторане, или сбит сумасшедшим водителем грузовика при переходе через улицу.

— Куда едем? — спросил Беллинцона.

— Заткнись! В отель!

Пьетро проглотил слова, которые собирался сказать. Он бросил взгляд в зеркало заднего обзора и заметил серый «опель», отъезжающий от тротуара. За рулем сидел тип, которого Фолько «вычислил» еще в аэропорту. До сих пор Беллинцона ничего не сказал Вольпоне о слежке за ними. Фолько попросил не говорить Малышу о том, что кроме О’Бройна и Зазы Финней, в лучший мир благодаря его заботам ушли еще два американских полицейских.

— Еще не время, — говорил Фолько. — Выберем момент, когда он будет в настроении.

Скромность напарника восхищала Пьетро, но он опасался последствий затянувшегося молчания. Реакция Малыша Вольпоне была непредсказуемой и всегда враждебной.

— Падроне…

Казалось, Вольпоне не слышит его.

— Падроне…

— Чего тебе? — рявкнул Итало.

— За нами следят.

— Кто?

— Какой-то тип в сером «опеле».

— Как ты узнал? — спросил Вольпоне, заставляя себя не оборачиваться.

— Фолько вычислил его, когда приземлились. Он прилетел тем же самолетом.

— Мудак! У меня на пятках сидит фараон, а ты молчишь!

— Это не полицейский, падроне…

— Откуда тебе знать! — взорвался Вольпоне.

— Фолько все вам объяснит. Вы были так заняты… Но мы не сидели сложа руки…

— Что ты хочешь сказать? — нахмурившись, спросил Вольпоне.

— Фолько все вам объяснит, — повторил Беллинцона, пытаясь выбраться из опасной зоны, куда завела его болтливость. — Фолько думает, что это человек Габелотти. Короче… Возможно…

— На первом перекрестке сверни направо, — приказал Вольпоне, — и дальше — прямо. Я должен подумать.

Сделав вид, что ему что-то понадобилось на заднем сиденье, он обернулся. Серый «опель» ехал за ними.

— Где Фолько?

— Едет за «опелем».

— Налево!

Пьетро объехал стоявшего на перекрестке полицейского. Тот проводил их спокойным взглядом.

— Он все еще сзади? — спросил Итало.

— Да. Хотите прижать его?

— Закройся и рули! По набережной доедешь до парка, свернешь налево и прямо до «Командора». — В этом огромном, недавно построенном отеле Вольпоне провел последнюю ночь. — Высадишь меня у входа и сделаешь вид, что уезжаешь. Машину бросишь, где захочешь… В холле я задержусь минуты на три… Затем, когда этот тип сядет мне на пятки, ты пойдешь за ним…

— Вы что-то придумали?

— Смотри на дорогу!

Показалось здание отеля, высоко взлетевшее тридцатью этажами над зеленым массивом парка. Беллинцона мягко остановил машину. Швейцар, выряженный в адмиральскую форму, поспешно открыл дверцу Вольпоне.

Беллинцона резко сорвался с места и, следуя стрелочным указателям, влетел на открытую стоянку.

Пробежав двести метров, отделявших стоянку от отеля, от увидел, как Фолько Мори протягивает ассигнацию «адмиралу», уже сидевшему в «фольксвагене» кремового цвета. Они едва переглянулись, и каждый сам по себе зашел в отель.

Беспрестанно поглядывая на часы, словно у него назначена встреча, Итало Вольпоне нервно вышагивал по холлу. В двадцати метрах от него «торпедос» делал вид, что поглощен изучением меню, вывешенного у входа в ресторан. Расположившись у стойки регистрации, Беллинцона листал рекламные проспекты. Зажав в руке один из проспектов, он подошел к Итало и, развернув перед ним первые попавшиеся страницы, вполголоса сказал:

— Он читает меню…

— Кто тебя просил ко мне подходить? — прошипел Итало.

— Падроне, он же видел меня за рулем рядом с вами. Если он заметит, что мы раздельно топчемся здесь, он подумает, что я за ним слежу. А этим занят Фолько… Он уже здесь.

— Где?

— Возле газетного киоска.

— Иди узнай что-нибудь в регистратуре.

— Что?

— Что хочешь! Поговори с портье и возвращайся с таким видом, будто у тебя важное сообщение для меня.

Вольпоне видел, как Пьетро заговорил с портье, что-то уточнил, кивнул головой и направился к нему, подошел и с заговорщицким видом сказал:

— Уже половина первого.

— Иди за мной.

Они пошли через холл. Рико Гатто сделал вывод, что отправились к кому-то на встречу. Рико горел желанием реабилитировать себя за провал с моргом. Габелотти рвал и метал, когда он не смог дать конкретных сведений относительно принадлежности ноги. Он видел, как Вольпоне и Беллинцона раздвинули портьеры за огромной колонной, у дальней стены холла, и исчезли за ними, он быстро направился в ту же сторону. Фолько Мори отошел от киоска и фланирующей походкой двинулся через холл.

За портьерами находилась огромная стеклянная дверь, ведущая в банкетный зал. Зал был подготовлен к какому-то торжеству: столы украшали великолепные букеты цветов. В конце зала была установлена небольшая трибуна, на которой стояли графины с водой и стакан. Оратор, как и все остальные, придет позже. Зал был пуст. Рико Гатто заволновался: уж не упустил ли он Вольпоне в очередной раз? И вдруг его пронзила неожиданная мысль: если Итало намеренно улизнул, значит, он ТОЧНО знает, что за ним следят. Это открытие все меняло! Вольпоне пытается завлечь его в ловушку и убить!

Рико провел ладонью под мышкой, где под пиджаком, в кобуре, находился пистолет. Затем, выхватив оружие, он, не таясь, громко ступая, направился к трибуне. Когда до нее оставалось пять шагов, он сделал два прыжка в сторону и присел. Никого…

Он осторожно нажал на ручку двери, которую до сих пор скрывала трибуна. Щелкнул отошедший язычок замка, и Рико сильно ударил ногой в дверь. Перед ним был длинный пустой коридор. Медленно, прислушиваясь, он пошел по коридору и через двадцать метров увидел две двери. Осторожно открыл левую: глубоко вниз ухолила винтообразная лестница. Если Вольпоне ушел по ней, преследовать его бесполезно: он уже далеко. Но оставалась еще одна возможность…

Он с тревогой посмотрел на дверь с правой стороны, на которой красными буквами было выведено: «Опасно». Сверху был намалеван классический черный устрашающий череп. Рико нажал на ручку, и дверь легко открылась. Он сделал шаг вперед и осмотрелся. Это было огромное машинное отделение, обеспечивающее жизнедеятельность гостиничного хозяйства. Искать Вольпоне здесь — зря терять время. Это был тупик, а Итало не такой тупой — Рико улыбнулся неожиданному каламбуру, — чтобы забраться в мышеловку.

Он собрался уходить, когда слева от головы что-то просвистело и тут же раздался грохот выстрела. Падая, Рико трижды выстрелил в ту сторону. Откатившись за какой-то резервуар, он встал на колени и еще два раза нажал на курок. Неожиданно сильный, как удар молота, толчок в правое плечо заставил его разжать пальцы, и пистолет упал на пол. И в ту же секунду чьи-то руки схватили его за голову, и ему в лицо полетел металлический корпус резервуара. Он потерял сознание.

Фолько Мори наклонился над Рико Гатто и вытащил из предплечья нож, вонзившийся по самую рукоятку. Он увидел, как Беллинцона бросился к Итало Вольпоне, который, с перепуганным лицом, пошатываясь, шел по узкому проходу.

— Падроне, вы ранены!

Итало покачал головой и хотел его оттолкнуть. Пьетро с ужасом увидел маленькое черное отверстие в пиджаке, прямо напротив сердца.

Распахнув на Вольпоне пиджак, Беллинцона приготовился увидеть ужасную рану, но белая рубашка Итало была безукоризненно чистой.

Ни капли крови!

Итало не успел среагировать, как Пьетро запустил руку во внутренний карман пиджака. С ошеломленным видом он вытащил колоду из пятидесяти двух карт, с которой младший Вольпоне никогда не расставался. Пуля вошла черному тузу прямо в масть!

Ему захотелось закричать о чуде, поблагодарить Бога, но он только сказал:

— Надо же!..

— Кто это? — спросил Вольпоне у Мори и, без всяких комментариев забрав у Беллинцоны карты, положил их на прежнее место.

Мори протянул ему паспорт типа, которого заливала кровь, хлеставшая из раненой руки.

«ЭНРИКО ГАТТО. АГЕНТ ПО ПРОДАЖЕ НЕДВИЖИМОСТИ. 256, ВАШИНГТОН-АВЕНЮ. МАЙАМИ».

Мужчина открыл глаза. Он увидел три враждебных, склонившихся над ним лица и понял, что сейчас умрет.

— Кто тебя послал? — спросил Вольпоне.

Рико Гатто потянулся левой рукой к ране и крепко сжал губы.

— Помогите, — сказал Итало.

Через мгновение Рико уже стоял на ногах.

Итало сделал знак Беллинцоне.

— Не позволяйте ему орать!

Пьетро зажал своей огромной ладонью рот Рико. Итало резко прижал его раненую руку к горячему корпусу резервуара. От невероятной боли глаза Рико вылезли из орбит. Напрасно он напряг мышцы, пытаясь выскользнуть из-под Вольпоне, который прижимал его с силой бетонной плиты.

— Кто тебя послал? — повторил Вольпоне.

Рико посмотрел на него сумасшедшими глазами и выдавил:

— Габелотти!

Вольпоне отвернул кран резервуара.

Из него вырвалась белая струя обжигающего пара.

Вольпоне двумя руками разжал челюсти Рико Гатто и толкнул его прямо на кран, который исчез во рту Рико. Его лицо покраснело, затем посинело и стало похожим на кусок отварной говядины. Когда Фолько и Беллинцона оторвали от него Вольпоне, он уже давно был мертв.

— Дай твой нож, — сказал Итало.

Фолько протянул ему нож. Итало наклонился над телом Рико Гатто, но его поза не позволяла Фолько и Беллинцоне видеть, что он делает. Несколько секунд он стоял к ним спиной, затем что-то завернул в носовой платок.

— Смываемся? — обеспокоенно спросил Пьетро, посмотрев в сторону двери.

— Секунду! — остановил его Итало. — Тащите его за мной…

Беллинцона и Фолько равнодушно подняли тело Гатто.

— Его паспорт у тебя? — спросил Вольпоне у Фолько.

— Да.

— Давай сюда!

Они подошли к огромной, метра три в диаметре, крышке. Вольпоне сдвинул ее в сторону, открыв четырехугольное отверстие, из которого пахнуло жаром и зловонием.

— Бросайте его! — приказал он.

Фолько и Беллинцона подтащили труп Гатто к краю дыры и столкнули вниз. Вольпоне уложил крышку на место.

— Именно это ему и нужно! Собаке собачья смерть, — произнес Итало надгробную речь.

Пар, вырывавшийся из незакрытого крана, белесым туманом наполнял помещение.

Они без осложнений вышли из отеля. Никто ничего не слышал.

Возвратившись в свой отель, Вольпоне протянул Пьетро сто долларов и сказал:

— Сходи и купи мне часы.

— Какие часы?

— Часы! И еще бумагу… сделать бандероль…

— Понял, — ответил Беллинцона.

Он уже достаточно хорошо изучил своего нового падроне, чтобы не задавать лишних вопросов.

* * *

Шилин Клоппе тяжело вздохнула. Она знала об этом раньше из книг, рассказывающих о гонениях на евреев в разных странах Европы. Но тогда это были истории — трагические, жестокие, однако никак не связанные ни с нею, ни с ее семьей. Любые несчастья могли произойти с кем угодно, но только не с ними. И все-таки, Бог весть почему, иногда ее пощипывал страх, тот самый лютый страх, который, должно быть, испытывали жертвы бесчисленных погромов.

Чтобы сдержать обещание, данное Ренате, она должна покинуть свой дом на сорок восемь часов. Никто, в том числе и она, не должен знать, что здесь будет происходить накануне праздничного вечера.

Через час сюда придут люди, чтобы поставить все с ног на голову: переставят ее стулья «Луи XV», уберут ее любимое кресло, перевесят картины Писсарро, Ренуара, Мане. К ним можно добавить два полотна Ван Гога и одного Гогена. И за всем этим днем и ночью будет наблюдать недремлющий глаз охранников, нанятых по такому случаю.

— Где же вы будете спать? — спросила Шилин их шефа.

— Не волнуйтесь, миссис, нам не привыкать… На полу.

В глубине души она боялась неаккуратности этих мужчин, боялась, что их запахом пропитаются стены гостиной, что они наследят обувью на персидском ковре, уложенном поверх голубого коврового покрытия.

Но больше всего ее беспокоили причуды дочери…

Свадьба Ренаты должна была стать какой-то неприличной и безумной вечеринкой. Чтобы не расстраиваться лишний раз, Шилин решила не возражать.

От отца Рената унаследовала железную волю, и горе ждало того, кто попытался бы ее образумить.

Чтобы успокоить мать, она с лукавым выражением просюсюкала:

— Я ведь не прошу твои бриллианты! Освободи мне квартиру на двое суток, это и будет для меня свадебным подарком.

Отравленный подарок, который грозил лишить их уважения всего города. Некоторые из приглашенных под разными благовидными предлогами уже отказывались прийти на свадьбу. Одни считают неприличным присутствовать на церемонии бракосочетания в три часа утра. Другие, наоборот, восторгаются: «Как оригинально! Наконец-то вы растормошите Цюрих! До чего пикантная идея!»

В дверь позвонили. Она взяла чемодан и направилась к выходу. На пороге стояли двое здоровенных мужчин.

— Здесь живут Клоппе?

— Да…

Краснощекий, вероятно, приняв ее за прислугу, — иначе как объяснить его фразу? — сказал:

— Вы правильно делаете, что уезжаете. Скоро здесь начнется грандиозное бордельеро!

* * *

Беллинцона, Баретто и Мори с интересом наблюдали, как Вольпоне перевязывает золотой ленточкой небольшой, аккуратно обернутый бежевой бумагой, пакет. Убедившись в надежности упаковки, Итало прилепил клеющуюся этикетку и написал на ней адрес получателя.

— Фолько, отвезешь в аэропорт. Я хочу, чтобы бандеролька улетела в Нью-Йорк первым самолетом. Отдашь ее лично в руки, и в Нью-Йорке ее тоже должны передать лично в руки. Ясно?

— Кому я передам? — спросил Фолько. — Я никого здесь не знаю…

— Баретто! — Вольпоне посмотрел на Ландо.

— Зайдешь в отдел по приему грузов, — сказал Ландо. — Спросишь Элизабет. Она все устроит.

— Не из-за чего драть котенку хвост, — съязвил Итало. — Это сувенир… часы. Подарок… Я не собираюсь платить пошлину…

— Падроне, — возразил Беллинцона, — но за часы стоимостью восемьдесят долларов пошлина не должна быть большой!

— Заткнись! — рявкнул Вольпоне и посмотрел на Фолько. — Когда пакет улетит, зайдешь ко мне в номер. Есть разговор…

Мори помрачнел.

— Хорошо.

Итало повернулся к Пьетро Беллинцоне.

— Спустись в холл и купи мне две колоды по пятьдесят две карты.

— Уже пошел.

Дошла очередь и до Баретто.

— Ты сейчас же пойдешь в агентство и снимешь квартиру или дом. Что-нибудь поприличнее… Оплатишь за шесть месяцев вперед. Можешь сказать, что это для дипломата, или что-то в этом роде… Мне плевать! Но сегодня ночью я должен спать там. Ты все еще не ушел? Наличные у тебя есть?

— Немного…

— Немного — это недостаточно. Возьми!

Он сунул в руку Ландо толстую пачку денег.

— Не пересчитывай — десять тысяч долларов! А теперь расскажи мне о своей шкуре.

— Она все сделала. Все!

— Рассказывай.

— Я только что разговаривал с ней по телефону. Она позвонила ему.

— Когда?

— Он собирался как раз обедать…

— Что она сказала ему?

— Что хочет его видеть.

— Обычно она его снимает?

— Нет, встречи назначает Клоппе.

— Ей удалось выведать у него завтрашний его распорядок дня?

— Да.

— Ты хорошо объяснил ей ситуацию?

— Она все поняла.

— Хорошо. Сваливай!

Ландо заколебался, стоит ли задавать вопрос, который все это время вертелся у него на языке.

— Что у тебя еще? — спросил Итало, заметив его нерешительность.

— Вы сказали, на шесть месяцев, падроне?

— А что? Здесь прекрасный воздух, разве нет?

— Да, падроне!

Итало обождал, когда за Ландо закрылась дверь, и вытащил из ящика комода портативную рулетку. Он решил поставить шесть раз подряд на «ноль» и бросил шарик…

С его точки зрения, он уже достаточно примелькался в этом отеле. Лучше сменить адрес… Даже при самом плохом раскладе более трех дней в Цюрихе он не задержится. Принимая во внимание средства, которые он собирается применить против Хомера, чтобы сломить его сопротивление, этого срока ему вполне достаточно. Зачем он выбросил на ветер десять тысяч долларов за ненужное ему жилье?

Итало нечаянно дотронулся рукой до кармана халата и почувствовал твердость колоды карт, спасшей ему жизнь. Он на лету подхватил шарик, не дав ему опуститься в лунку. Сняв трубку телефона, набрал номер своего дома в Нью-Йорке.

В это время Фолько Мори, ехавший в своем «фольксвагене» в аэропорт, взял пакет и посмотрел на адрес получателя.

Он вздрогнул, увидев написанную печатными буквами фамилию: ЭТТОРЕ ГАБЕЛОТТИ.

* * *

Его слушали два десятка мужчин и две женщины. Конечно, его выступление нельзя было назвать безукоризненным. Любой старый член коллегии или синодального собрания мог прервать оратора по пункту, который казался ему спорным или требующим дополнительных доказательств. Один-два раза Клоппе уже вежливо поправили за ошибки, допущенные в названии дат.

Но даже такая мелочь выбивала его сегодня из колеи. Впервые в жизни, когда речь шла о Цвингли, его мысли были далеко… И это несмотря на то, что место располагало к сосредоточенности и собранности. Небольшая группа людей собралась в библиотеке старого крита, примыкавшего к западному крылу собора.

Сегодня мысли о Цвингли упорно перекрывались хриплым и чувственным голосом Инес. Он собирался обедать, когда она позвонила. Никогда раньше Инес не звонила ему ни домой, ни в банк. Он сам назначал время встреч.

— Я хочу вас видеть…

Он узнал ее голос.

— Это невозможно…

— Когда?

— Я могу вам перезвонить… — И уже для Шилин, следившей за ним внимательными глазами, добавил, прикрыв ладонью микрофон: — На работу…

— Чем вы заняты после полудня?

— К сожалению, занят. В пятнадцать я иду в церковь Гроссмюнстер.

— Мне вас не хватает… А завтра?

Она никогда ему так не говорила: мне вас не хватает.

— Весь день буду занят.

— Я все время думаю о вас…

Шилин не могла не заметить, как краска залила его лицо.

— Утром деловые встречи, совещание, в шестнадцать часов иду к дантисту.

— А потом?

— Выдаю дочь замуж… Масса дел с этим…

— Когда же? Послезавтра?

Когда она говорила, ему казалось, что она поет блюз.

— Нет! Нет! У моей дочери — свадьба!

Это было лишним! Он никогда ни слова не говорил ей о своей семье. Идиот!

— Жаль… Вы знаете, чем я занимаюсь, разговаривая с вами?

— Нет…

— Я ласкаю себя. Лежу совершенно голая в постели… раздвинув ножки…

Его лицо побагровело. А Шилин в это время показывала глазами, что остывает жаркое.

— Послушайте!.. Прошу извинить меня… Я обедаю. — Он понимал, что фраза звучит по-идиотски, но остановиться не мог. — А вы не обедаете?

— Когда мастурбирую, нет… Жаль… Чао!

Она бросила трубку, а он продолжал делать вид, что разговор не закончен.

— Хорошо, дорогой друг. Начиная с двадцать седьмого… вы найдете меня в кабинете в любое удобное для вас время. Пожалуйста! До свидания!

Как он ненавидел себя из-за этой лжи.

— Тебе подогреть жаркое?

— Нет, хорошо и так. — Он уткнулся носом в тарелку.

— Кто это был?

— Так, один клиент.

— Ты плохо себя чувствуешь?

— Наоборот.

— Но ты такой красный!

— Правда? У меня сегодня был трудный день…

Сорок пять минут назад он присутствовал на телевизионном представлении победного появления Итало Вольпоне в «Трейд Цюрих бэнк». К сожалению, установить телекамеры в коридоре, на уровне лифта, оказалось технически невозможно. Но охранники в деталях рассказали ему, как был выдворен из банка американский гангстер. Клоппе чувствовал себя удовлетворенным…

Его слушатели сидели спиной к двери библиотеки. Хомер находился к ней лицом. Он увидел, как дверь медленно открылась и в ее проеме возник фантастический силуэт Инес, казавшийся еще выше из-за длинного манто, доходившего ей до щиколоток. Банкир протер глаза и уставился на нее неподвижным взглядом. Этого не могло быть! Сон! Видение, которое сейчас исчезнет.

Все головы одна за другой повернулись в сторону взгляда Клоппе. Раздались многозначительные покашливания, заскрипела кожа кресел от нетерпеливого движения тел, женщины презрительно поджали губы, и все посмотрели на Клоппе, словно ожидая от него совета, как себя вести в такой неслыханной ситуации.

Ошарашенный Клоппе попытался сохранить лицо. Он встал и неузнаваемым голосом промямлил:

— Прошу извинить меня… Эта дама… Я сейчас возвращусь… Продолжайте без меня…

Она стояла в десяти метрах от него, улыбающаяся, величественная, нереальная, как кошмар. Он сделал три неуверенных шага к ней, но она остановила его властным движением руки.

Не обращая внимания на присутствующих, она медленно распахнула манто, представ совершенно голой. Несмотря на бредовую ситуацию, Хомер не мог не восхититься шоколадным цветом ее кожи и черным, как ночь, густым треугольником ее лобка.

Потрясенные, но не упускающие ни крошки из разыгрываемого перед ними спектакля, свидетели окаменели: даже в Евангелии не было описано существа подобного совершенства. Уверенно стоя на ногах, продолжая улыбаться и демонстрировать свое тело, Инес сказала:

— Извините, Хомер… Мне казалось, что вы уже закончили дела со своими друзьями. Продолжайте. Я жду вас в нашей квартире…

Она повернулась с величием королевы и дверь со скрипом закрылась.

Видение исчезло! Кошмар остался!

 

ГЛАВА 12

Анджело Барба сидел, вжавшись в кресло, и, казалось, хотел слиться с ним, превратиться в невидимку. Когда Габелотти проходил рядом с ним, он чувствовал колебания воздуха, создаваемое его стодвадцатипятикилограммовой массой. Дон был в ярости. Он вышагивал по гостиной, бросая уничтожающие взгляды на своих советников.

Кармино Кримелло и Карло Бадалетто неподвижно замерли в углу комнаты, пережидая бурю.

Гнев еще больше обострил болезненное обжорство дона Этторе. Проходя мимо огромного блюда с сандвичами, он рассеянным движением брал очередной кусок хлеба с маслом и колбасой и целиком отправлял в рот.

Час тому назад Филипп Диего сообщил ему о своем провале. Дон Этторе смешал его с землей, обвинив в несостоятельности и отсутствии дипломатии.

— Почему бы вам самому не позвонить Клоппе и не отдать ему распоряжение напрямую? — с холодком в голосе порекомендовал уязвленный Диего.

— Это совет?

— Нет. Некоторые вещи лучше не делать по телефону.

— Что дальше? У вас не хватает мозгов на что-то решиться?

Им одновременно пришла в голову одна и та же мысль, но ни один даже намеком не выдал себя. Габелотти — потому что никому не доверял, даже такому серьезному своему адвокату, как Диего. А если Вольпоне готовит ему такую же участь, как и Мортимеру О’Бройну? Филипп Диего — из-за боязни проглотить отказ Габелотти. Находясь на месте, он мог бы легко перевести деньги, если бы Габелотти доверил ему номер счета и если, конечно, Вольпоне еще не умыкнул два миллиарда долларов на свой счет.

— Почему бы вам не дать письменное распоряжение?

— Глупо.

Диего знал это. Утечка капиталов и уклонение от налогов приводили американское правительство в бешенство. Вся корреспонденция, адресованная в Швейцарию или другой безналоговый рай, автоматически становилась подозрительной и опасной для отправителя: почта перлюстрировалась, письма терялись…

— Жаль, что вы не можете прилететь сюда, — вздохнув, сказал адвокат.

Неудачное пожелание: Габелотти с бранью бросил трубку. В очередной раз страх перед самолетом мешает ему оказаться на месте событий. Но лететь было выше его сил! Логически это выглядело глупо, но все фибры его души кричали, что он умрет еще до взлета, как только закроется люк самолета.

Это был тупик! Он не мог ни письменно, ни по телефону, ни кому бы то ни было доверить номер счета, который сообщил ему О’Бройн. И, естественно, не мог собственной персоной оказаться в Цюрихе.

Путешествие в Европу морем займет пять суток, в течение которых деньги смогут сто раз изменить свое местонахождение.

Не в силах больше оставаться в неведении, Габелотти решился пойти на риск: позвонить Клоппе и сообщить ему комбинацию цифр и пароль. К сожалению, когда он дозвонился до «Трейд Цюрих бэнк» в Нью-Йорке было девять утра. В Швейцарии часы показывали три часа дня, и именно в эту минуту Клоппе входил в Гроссмюнстер.

— Когда он возвратится?

— Не раньше завтрашнего утра, сэр.

— Не могли бы вы дать номер телефона, по которому я могу его найти?

— Нет, сэр. Если желаете, я могу вас соединить с заместителем директора, мистером Гарнхаймом.

Габелотти резко положил трубку. Он схватил с блюда два последних сандвича и, почти не жуя, проглотил их.

— Почему же не звонит Рико Гатто? — с горечью в голосе воскликнул Кримелло.

Этторе недоуменно пожал плечами.

— Послушайте, дон Этторе, мне кажется, что из виду упущено главное, — заговорил Барба. — Я понимаю ваши опасения и разделяю их. Но есть одна вещь, которая должна вселить в нас надежду: Малыш Вольпоне все еще находится в Швейцарии, не так ли? Оставался бы он там, сумей заполучить деньги?

— В этом я чувствую какой-то подвох! — громыхнул Габелотти. — Я не верю ни одному слову, сказанному Юдельманом! Нас пытаются одурачить!

— Когда должен прийти Моше?

— Я жду его! Если придет без новостей, мы круто возьмемся за это мерзкое племя…

* * *

Луи Филиппон внимательнейшим взглядом осмотрел каждого из десяти мужчин, которым предстояло отправиться в поездку. Смотр проходил во внутреннем дворике ресторана «Бон Бек», который был его гордостью. Аттестованный тремя звездочками десять лет тому назад, «Бон Бек» воплощал в себе все достоинства французской кухни. Из маленького ресторанчика, одиноко стоявшего на берегу Дюранс, «Бон Бек» с течением лет превратился в престижное заведение.

Сегодня ни одна важная персона, направляющаяся на Ривьеру, не преминет свернуть с автострады на усыпанную мелким гравием дорожку, ведущую к «Бон Беку».

Жинетт и Луи Филиппон начали восьмую «Золотую книгу» для благодарственных записей посетителей, в которых отмечались высочайшее качество блюд, безукоризненное обслуживание, утонченные вина и горячий прием. В парижских салонах стало хорошим тоном иметь среди гостей кулинарную знаменитость — Луи Филиппона. Один раз в году, с половины октября и до конца ноября, супружеская пара Филиппонов уезжала на отдых. Положение обязывало, и Луи Филиппон проводил отпуск в экзотических местах: охотился в Кении, рыбачил на Бермудах, отстреливал медведей в Польше. Жинетт Филиппон одевалась в платья от Сен-Лорана, Луи заказывал себе костюмы в Риме или на берегах Темзы. В гараже стояли «бентли» и «феррари».

Обычно Луи Филиппон не демонстрировал свои таланты, выезжая за пределы «Бон Бека». Весь мир съезжался к нему, умоляя выделить столик. Но в этот раз он отступил от своего принципа только лишь из-за дружеского отношения к Хомеру Клоппе, который, однажды побывав у него, «вручил» ему ключи от «золотой швейцарской клиентуры».

— Жан!

— Да, метр!

— Что это у тебя вокруг шеи?

Поваренок густо покраснел.

— Галстук…

— А я вижу шнурок от ботинок! Хочешь опозориться в Швейцарии? Что касается остальных, — он окинул всех властным взглядом, — прошу не забывать об исключительности нашей миссии. Не буду объяснять вам, что мы являемся послами французской кухни. В Швейцарии мы должны показать, что могут сделать одаренные люди из обычных продуктов! И никаких заявлений местной прессе!.. Я верю в вас! А теперь — в путь!

Он поцеловал Жинетт, усадил свою бригаду в микроавтобус, лично закрыв дверцу за последним поваренком, сам сел в «феррари», и машины взяли курс на аэропорт Мариньон.

В аэропорту их ждал специальный самолет, заказанный Ренатой.

* * *

Они выехали на Аурораштрассе, проколесив добрых тридцать минут по узким улочкам и переулкам.

— Ну и дыру же ты нашел! — недовольно буркнул Вольпоне.

— А разве это вас не устраивает? — выгнув грудь колесом, довольно спросил Ландо.

Вдоль обеих сторон улицы тянулись великолепные виллы, укрытые высокими стенами.

— Эту улицу еще называют улицей банкиров, — уточнил Ландо.

— Почему?

Баретто сделал широкий многозначительный жест рукой, словно приглашая оценить аккуратные лужайки, расцвеченные яркими красками цветов, которые просматривались сквозь черные кованые решетки ворот, изысканную архитектуру строений и покой, царивший вокруг. Было четыре часа дня. Погода стояла теплая, и, несмотря на боль в висках, Вольпоне с наслаждением вдыхал свежий аромат весны.

— Денег хватило?

— Тысяча осталась. Я заплатил девять тысяч, но не за шесть месяцев, а за три…

Он искоса посмотрел на Итало: разозлится тот или нет.

— Вы еще не разучились надувать друг друга здесь, в Цюрихе, — расхохотался Итало.

Ландо облегченно вздохнул и мягко нажал на акселератор «Бьюти гоуст Р9». Вот это машина! Ему еще не удавалось выжать из нее все возможное, но он дал себе слово испытать ее на пределе, как только закончится эта история. Выедет на автостраду, а там — педаль акселератора в пол… Он с грустью вспомнил дона Дженцо, сделавшего ему такой королевский подарок. Итало был другим человеком: жестокий и бессердечный, он повергал людей в ужас своими свирепыми непредсказуемыми выходками.

Когда Ландо рассказал о том, что Инес выполнила задание, ему показалось, что он прочел в глазах Вольпоне немую благодарность. Итало заставил его дважды пересказать всю историю, попросив не упустить ни малейшей детали.

— Какое выражение морды было у этого подонка, когда она показала ему свою «щетку»?

— У него глаза полезли на лоб…

— А остальные?

— Полный нокаут!

Итало удовлетворенно покачал головой. Конечно, Ландо мог и приукрасить… Он ведь не присутствовал на этом спектакле. А Инес, когда он начал задавать ей вопросы, коротко отрезала:

— Я сделала все, что ты просил. Оставь меня в покое!

Он вынужден был поверить ей на слово.

— Это здесь, патрон!

Итало направил «Р9» в створ бронзовый ворот, которые оставил открытыми, когда приезжал смотреть дом с женщиной из агентства. Ему с превеликим трудом удалось отделаться от нее, заставив себя сыграть непривычную роль джентльмена. Она хотела, чтобы он убедился в том, что список серебряных предметов составлен точно, пересчитав при нем каждую вилку и каждый нож; что в сортире сливной бачок функционирует исправно; что все лампочки в люстрах вкручены и горят; что…

И при этом она повторяла с упрямством попугая:

— Сожалею, что отнимаю у вас время, но мисс Дэвис — очень щепетильный человек.

С натянутыми до предела нервами, Ландо был вынужден слушать ее чириканье в течение нескончаемо долгих тридцати минут.

Трехэтажная вилла имела вид небольшого замка. Белый фасад. Белые ставни.

— Сейчас я вам все покажу, — сказал Ландо.

Пока он шарил по карманам в поисках ключа, Итало посмотрел в сторону парка. Трава была такого же цвета, как и сукно стола рулетки. Он вспомнил Анджелу: вот место, которое ей бы понравилось! Она часто ему говорила, что для счастья ей достаточно клумбы с цветами, нескольких деревьев и много свободного времени.

— А я? Для меня есть место в твоей программе?

Вместо ответа она улыбнулась, прижалась к нему всем телом и поцеловала в мочку уха. Как только он разгребет все это дерьмо, он обязательно свозит ее на Сицилию.

— Прошу! — торжественным голосом сказал Ландо.

Вольпоне вошел в холл, украшенный светильниками и многочисленными картинами, на которые никто никогда не обращает внимания: портреты предков в боевых доспехах или грандиозные батальные сцены. Анджела как-то пообещала ему, что объяснит, в чем заключается прелесть этих заплесневелых «бутербродов». Он открыл дверь и вошел в огромную гостиную, окна которой выходили на лужайку.

— Сколько комнат?

— Точно не помню, — ответил Ландо, — тринадцать или четырнадцать…

Вольпоне нахмурился.

— Тринадцать?

— Может, больше, может, меньше…

— Пересчитай и возвращайся! Телефон работает?

— Да.

— Где он?

Ландо показал ему на старинный низкий столик.

— Второй аппарат находится в вашей спальне.

— В моей спальне? Ты уже успел выбрать?

— Самая красивая, — искренне сказал Ландо.

Небрежным жестом руки Итало спровадил его. Баретто, конечно, проявлял себя послушным и полезным, но был сутенером, что очень не нравилось Итало. По неясным причинам у Малыша Вольпоне сутенеры вызывали тошноту, несмотря на то что проституция была одной из статей дохода «семьи» Вольпоне. Но там она была поставлена на поток, казалась чем-то абстрактным, где женщин, как скот, считали по количеству голов.

Что бы там ни было, но именно благодаря негритянке Ландо Хомер Клоппе потерял свое лицо и самое для себя важное: уважение в обществе.

И это было только начало. Вольпоне продумал трехэтажную комбинацию, чтобы сломить сопротивление банкира: вначале — уважение; затем — его личность и наконец — его семья.

Итало с грустью посмотрел на телефон. Он собирался сообщить Юдельману то, что до сих пор скрывал: весть о смерти О’Бройна. Моше неоднократно сглаживал углы разногласий Итало и Дженцо, всегда приводил их к примирению.

Советник испытывал к Вольпоне-младшему почти отцовские чувства, и Итало знал это. По этой причине он терпел от него то, за что другим никогда бы не сносить головы.

Итало неохотно набрал номер Юдельмана, и почти тут же в Нью-Йорке сняли трубку.

— Это я! — сказал Итало.

— Господи! — пронзительно вскрикнул Моше. — Я уже несколько часов не могу до тебя дозвониться. Ты где?

— Все там же.

— Оставь все, Итало! Оставь! Дела плохи, очень плохи! Возвращайся!

— Это все, что ты можешь мне сказать?

— Послушай, Итало, мне страшно! Мы уже достаточно накуролесили! Еще один шаг — и все рухнет! За тобой следят!

— Уже нет. Все улажено.

— Улажено?

— Я же тебе сказал — все в порядке! — взорвался Вольпоне. — Тебе ясно или нет?

— Ты звонишь из отеля? — с подозрением в голосе спросил Моше.

— Нет, можешь говорить все. Никого нет.

— Габелотти сошел с ума. Он говорит, что мы собираемся его надуть.

— И ты позволяешь себя одурачить этому хряку?

— Этот хряк скоро нас перестреляет. Всех!

— Неужели? — хохотнул Вольпоне.

— Он уже не соображает, что говорит! Он думает, что ты прикажешь прикончить О’Бройна.

— Ошибается.

— Я знаю, но это ничего не меняет.

Итало глубоко вздохнул и спокойно сказал:

— Мне незачем приказывать убивать этого подонка! Я прикончил его собственными руками.

В трубке установилась долгая, томительная пауза. Затем раздался возбужденный до крайности голос Моше:

— Ты безумец!.. Безумец!

— Произошел несчастный случай… Я допрашивал его, а он плевать на меня хотел.

— О нет! — застонал Юдельман. — Только не это! Ты ничего не понял!..

— Ты меня утомляешь!

— Теперь Габелотти может сделать с нами все, что угодно! Комиссьоне его оправдает!

— Тупица! — побагровел Вольпоне. — Сходи лучше к Габелотти и спроси у него, что делал О’Бройн в банке, когда его прихватили. Давай! Что ты мне на это скажешь?

— Итало, я виделся с Габелотти! Я уже не понимаю, что происходит…

— А я понимаю! Эта сволочь убила моего брата, чтобы спереть наши деньги! А теперь, после того как ты ходил к нему, он может подумать, что его оставили в покое, и будет еще долго плевать мне в лицо.

— Итало!

— Закрой глотку! Если вы с ним такие друзья-приятели, пусть он объяснит тебе, с какой целью он направил О’Бройна к Клоппе?

— Итало! А если О’Бройн действовал самостоятельно?

— Несчастный! — скрипнул зубами Вольпоне. — Это же не кино!

— Ты забываешь одну вещь: Габелотти с первого дня знает номер счета! Ему достаточно сказать одно слово!

— Кто тебе сказал, что он это не сделал? — взревел Вольпоне. — Почему, как ты думаешь, он направил вместо себя это дерьмо О’Бройна? Ну?.. Объясни мне!

— Итало, я хочу говорить с тобой откровенно… Не знаю, с чего начать… В этой истории есть много темных пятен. Мы можем многое испортить и тогда… все потеряем.

— Только не я! Мой брат мертв, а его деньги, возможно, украдены! Мне нечего больше терять… больше нечего!

— Дай мне еще одну возможность…

— Не лезь больше в это дело!

— Возвращайся в Нью-Йорк! Объяснимся с доном Этторе! Выложим ему все карты!..

— Я удивляюсь, как долго мог тебя терпеть Дженцо! Ты же конченый мудак!

— Тогда я пойду один, — решительно сказал Моше. — В интересах «семьи».

— «Семья» — это я! — зарычал Вольпоне.

— Итало, прошу тебя в последний раз: возвращайся в Нью-Йорк!

— Плевать я на тебя хотел!

— Они убьют тебя! — тихим, холодным тоном сказал Моше. — Но я не позволю тебе подвергать опасности жизнь Франчески, ее детей, жизнь Анджелы…

У Итало широко распахнулись глаза.

— Анджела? — охрипшим голосом спросил он.

— Если ты в ближайшие часы не возвратишься в Нью-Йорк, пусть нас хранит Бог! — сказал Моше Юдельман и положил трубку.

На какое-то мгновение мозг Итало парализовала волна адреналина… Моше был прав! Анджела!.. Нужно сейчас же предупредить ее, чтобы она немедленно уехала из города.

* * *

— Сдохнуть можно, — прыснула со смеху Рената. — Им придется лечь на спину, чтобы почувствовать, что они стоят на ногах!

— Восхитительно! — согласился Курт. — Даже трезвые будут чувствовать себя пьяными.

Они лежали на полу в помещении, которое еще два часа назад представляло собой традиционно богатую гостиную преуспевающего цюрихского буржуа. Но сейчас Шилин не узнала бы свой зал приемов. Рабочие начали с того, что перевесили все картины наоборот.

— Посмотрите! — восторженно воскликнул Освальд Хепброер. — Шедевр в любом положении остается шедевром, даже если висит вверх тормашками!

В Цюрихе Освальд считался непререкаемым авторитетом в области дизайна. В 1968 году он закончил Школу изящных искусств, затем взял приступом Сорбонну… Проповедуя конформизм, он с энтузиазмом отнесся к идее Ренаты Клоппе: свадьба «наоборот». Три недели не покладая рук он работал над проектом. Теперь его воплощали в реальность. Рабочие выклеили потолок обоями, на которые был нанесен рисунок пола. Для большей достоверности к нему подцепили настоящие стулья сиденьями вниз…

— А нельзя ли присобачить к потолку хотя бы одно кресло в стиле Луи XV? — спросила Рената, озорно блеснув глазами.

— Слишком тяжелое, — задумчиво произнес Освальд. — А вот этот небольшой столик, пожалуй, можно… Поль! Стол на потолок!

— Понял!.. Понял!..

— Почему бы не добавить немного мусора? — подал голос Курт, который не хотел оставаться в стороне от абсурдной затеи.

— Банально… — ответил Освальд. — Слишком примитивно. Мусор надо использовать осторожно. Его и так повсюду предостаточно. Это утомляет…

— Освальд! — вмешалась Рената. — Одежда! Как будто кто-то оставил одежду на полу…

— Не стоит мелочиться… Сначала — главное направление! Детали придут позднее, сами собой. Нет, вы только посмотрите на вашего Писсарро! Небо внизу… Это фантастика!

Они пришли в десять. Чтобы не слишком волновать своих родителей, Рената попросила закончить весь тарарам как можно быстрее.

— Полная свобода действий, — сказала она Освальду. — Приглашаешь всех необходимых тебе людей, и работаете ровно сутки, день и ночь. После праздника сразу же быстро все приводите в порядок.

Хепброер, который ни перед чем не пасовал, особенно перед солидным денежным чеком, не задумываясь, согласился. О предстоящей свадьбе писали все газеты. А так как у него было немало друзей в местных редакциях, это событие обеспечивало ему невероятную личную рекламу.

— А это? Это разве не прекрасно? — спрашивал он, показывая на всевозможные бутылки спиртного, приклеенные к поверхности стола, прикрепленного к потолку с помощью крючков за ножки. — Добавьте на стол букет цветов… Осторожно наверху! Вес должен равномерно распределяться по всей поверхности стола.

Он посмотрел на жениха и невесту и заговорщицки подмигнул им.

— Ну как, ребята? Какая работа! Какое мастерство! О вашей свадьбе никогда не перестанут говорить!

Курт взял Ренату за руку. По мере того как их безумная идея становилась реальностью, им начинало овладевать восхищение, хотя в глубине души, души мелкого буржуа, он еще сопротивлялся этой нелогичности. Но машина была запущена. Было слишком поздно делать вид, что происходящее раздражает его. Чтобы как-то принять участие в творимом бедламе, он спросил:

— Освальд, когда начнешь клеить потолок на пол?

— Позже, позже!.. Дети мои, мне не хотелось бы вас выдворять отсюда, но мне необходимо активизировать работу! Разрешаю вам заходить сюда каждые два часа… Посмотрите, как продвигается дело. К этому времени я как раз сделаю из пола потолок.

Почувствовав прикосновение руки Курта, Рената бессознательно оттолкнула ее. С ней происходило что-то такое, что было неподвластно ее воле.

— Ты идешь?

— Пошли, — ответил Курт.

— Рената, — окликнул ее Освальд Хепброер, — ты все прекрасно придумала, но я приготовил тебе несколько сюрпризов. Увидите, дети!.. Увидите!..

* * *

Моше Юдельман входил в кабинет дона Этторе с чувством, с каким входят в камеру пыток. Кармино Кримелло, Анджело Барба и Карло Бадалетто молча смотрели на него, не скрывая враждебного отношения. Моше сделал два кивка в сторону Габелотти и твердым голосом спросил:

— Дон Этторе, я могу поговорить с вами наедине?

— Выйдите, — сказал Габелотти, указав рукой на дверь.

— Одну секунду, патрон, — сказал Бадалетто.

Он быстро ощупал одежду Юдельмана, который стоял, не шевелясь, с презрительной усмешкой на губах.

— Вон! — повторил дон Этторе, пожав плечами.

Когда за Карло закрылась дверь, Габелотти исподлобья посмотрел на Моше.

— Слушаю тебя.

Направляясь на встречу с доном после безрезультатного разговора с Вольпоне, Моше надеялся, что его появление послужит проявлением доброй воли, и в первую очередь в отношении его самого. Но если он не понял игру Габелотти, если Итало оказался прав, тем хуже для него: живым ему отсюда не выйти.

— Дон Этторе, — начал он. — Вы просили меня вернуться — и я здесь. По своей доброй воле. Я верю в вашу справедливость и ваше благоразумие. Я не принадлежу к вашей «семье» — но все мы — дети одной «семьи», Синдиката. Мы достаточно поработали, как одни, так и другие, чтобы пыль беспричинно не покрыла наши следы.

Габелотти внимательно слушал его, хрустя фисташками. То, что Юдельман не побоялся возвратиться, было хорошим признаком. После многочисленных бесплодных попыток его людям удалось заполучить номер телефона Хомера Клоппе. Женский голос ответил, что банкира нет дома, и попросил его назвать себя. Когда Габелотти отказался, трубку положили. Теперь ему оставалось ждать и молиться, чтобы Вольпоне не снял деньги со счета. И если Юдельман здесь, значит, это не что иное, как то, что Итало еще не добрался до денег.

— Откровенно говоря, и я хочу, чтобы вы это знали, я пришел к вам вопреки желанию Вольпоне.

— Ты говорил с ним? — спросил Этторе, не скрывая жадного выражения заинтересованности на лице.

— Да.

— Он в Цюрихе?

— Да.

Габелотти забросил в рот полную пригоршню фисташек и протянул Юдельману коробку. Кивком головы Моше поблагодарил его.

— Он объяснил тебе, чем там занимается?

— Убили его брата, — тихо сказал Юдельман.

— Он сам тебе сказал?

— Позвольте, дон Этторе… Эта история засунула нас всех в дерьмо. Каждый из нас боится произнести слова, которые не соответствуют мыслям, слова, вызванные гневом. Совсем недавно вы выдвинули против Итало очень серьезные обвинения. Я не согласен с ними. Но и Итало, со своей стороны, обвиняет вас. Я тем более не согласен с ним. Все, чего я хочу, — это восстановить истину и покончить с претензиями.

— Твой дон мертв! От чьего имени ты говоришь?

— От своего собственного, от имени разума и во благо нашего общего интереса. Я как-то уже говорил, что после смерти дона Дженцо его младший брат взял на себя временно полномочия главы «семьи».

— Итало — человек безответственный!

— Нет, дон Этторе, Итало — просто человек, которому до сих пор не представлялась возможность проявить ответственность. К несчастью, у Итало большой траур. Он импульсивен, упрям… Он уверен, что О’Бройн решил действовать за вашей спиной ради собственной выгоды.

Моше выдержал змеиный взгляд Габелотти, несмотря на холодный пот, стекавший у него вдоль позвоночника. Если только этот гигант узнает, что Мортимера О’Бройна нет в живых, что Итало Вольпоне убил его собственными руками, начнется безжалостная война до последнего человека. Тогда первым будет он — Моше Юдельман.

— Это тоже твое мнение? — спросил Габелотти абсолютно безразличным тоном.

— У всех людей есть свои слабости, дон Этторе. Даже Мортимер О’Бройн не является исключением из этого правила. Итало считает, что смерть его брата не случайна…

— Я в этом уверен! — голосом, полным понимания, воскликнул Этторе. — Ты хочешь знать, что я обо всем этом думаю? Так как передо мной нет живого и невредимого О’Бройна, который мог бы это сказать, никто не заставит меня проглотить эту наживку — его измену. Слишком удобно все сваливать с больной головы на здоровую, когда нет человека, который мог бы защитить себя! Слишком легко! И не надо быть слишком прозорливым, чтобы понять, кто все это сочиняет! Итало Вольпоне!

— Есть радикальный способ поставить все на свои места, дон Этторе. И одновременно выйти из тупика. Три человека знали номер счета: дон Дженцо, О’Бройн и вы. Вам достаточно позвонить в Цюрих, чтобы навести порядок.

— Если я не сделал этого до сих пор, то лишь потому, — врал Габелотти, — что уважаю своего друга Дженцо! Мы были вместе.

— Если Малыш Вольпоне совершил ошибку, появившись в банке и не предупредив вас, — врал в свою очередь Моше Юдельман, — так это потому, что смерть брата склонила его к мысли, что О’Бройн готовился затеять за вашей спиной грязную игру. А теперь я очень прошу вас позвонить в Цюрих и дать приказ о переводе денег.

Габелотти решил подыграть. Он посмотрел на часы.

— Уже поздно. В Европе восемнадцать часов. Банк закрыт.

— Тогда завтра, дон Этторе, с самого открытия. Мы полностью доверяем вам!

Габелотти задумался.

— Кстати, ты знаешь, как позвонить Вольпоне?

— Конечно!

Этторе быстро придвинул к нему аппарат.

— Позвони ему. Я хочу поговорить с ним.

— Хорошо, — сказал Моше.

Скрывая досаду, он снял телефонную трубку. До этого момента он надеялся, что достаточно тонко ведет игру, чтобы избежать конфликта, высвободить два миллиарда и сохранить человеческие жизни. Он поставил себя между двумя бочками с порохом: если они столкнутся, произойдет взрыв. И снова по спине потек гадкий, холодный пот. Моше по-дружески улыбнулся Габелотти, который сидел, впившись в него глазами.

— Отель «Сордис»? Соедините меня с номером Вольпоне.

— Ждите.

К своему удивлению, он услышал, как голос, ответивший ему в Цюрихе, заполнил комнату: Габелотти включил усилитель. Моше мысленно произнес молитву, чтобы Итало не оказалось на месте.

— Номер мистера Вольпоне не отвечает.

— Соедините меня с портье.

Портье подошел к телефону.

— Слушаю вас, сэр.

— Ключ от номера мистера Вольпоне на доске?

— Мистер Вольпоне уехал из нашего отеля, сэр.

— Что вы сказали?

— Часа два тому назад мистер Вольпоне оплатил счет… В отеле его нет.

У Юдельмана было ощущение, что он растворяется.

— Он оставил какую-нибудь записку?

— Никакой, сэр.

Моше положил трубку, не смея поднять глаза на дона Этторе.

Все ясно, Итало потерял над собой контроль и готов наделать новых ошибок. Умирают всего лишь раз… Моше неопределенно пожал плечами.

— Ну вот, дон Этторе, теперь вы знаете столько же, сколько и я…

Он чуть не сказал, что умолял Итало вернуться в Нью-Йорк, бросить все и подождать, пока он уладит дела. Вдруг он почувствовал, как усталость сковала его тело.

— Возможно, он на пути в Нью-Йорк, — неуверенно сказал Моше. — Может, он скоро позвонит мне?

Юдельман медленно встал.

— Куда собрался? — спросил Габелотти.

— Домой. Я свяжусь с вами, как только он даст о себе знать.

— Моше, — сердечно произнес Габелотти, — у тебя убитый вид… — Он обошел письменный стол и положил на плечо Юдельмана руку, толстую, как батон ветчины. — Я хотел бы, чтобы ты воспользовался моим гостеприимством… И еще — ты можешь мне понадобиться, когда я буду звонить в банк. Кроме того, мы же с тобой еще и компаньоны. Отдохни… Симеон проводит тебя в спальню. Симеон!

Симеон Ферро появился в ту же секунду, словно стоял за дверью, прижавшись к ней ухом.

— Слушаю, падроне!

— Я хочу, чтобы ты проводил моего компаньона Юдельмана в гостевую спальню. Посмотри, чтобы всего было в достатке.

— Будет исполнено, падроне.

У Моше сжалось сердце, но он сумел выдавить на лице жалкую улыбку.

— Вы правы, дон Этторе. Я должен отдохнуть. Искренне благодарю вас за гостеприимство.

— Твое согласие — большая честь для меня, — ответил Габелотти.

Как только закрылась дверь за Моше и Симеоном Ферро, он нажал на кнопку интерфона и резким тоном приказал:

— Взять Анджелу Вольпоне!

 

ГЛАВА 13

Двое сидевших негров ничем, кроме приятной внешности, не привлекали к себе внимания. Кожа одного из них была светлее, и он был одет с той небрежной элегантностью, которая присуща студентам американских университетов: джинсы, бело-голубые кроссовки и просторная футболка с огромными цифрами «11». Второй был в тонком свитере, твидовом пиджаке, фланелевых, горчичного цвета брюках и темно-коричневых туфлях.

Они были родными братьями, имели право на титул принца и являлись прямыми наследниками короля Кибондо.

Первый, Амаду Гезе, больше известный в Соединенных Штатах под кличкой Рокки, был одним из пяти самых высокооплачиваемых баскетболистов мира. Куаку Туаме, младше его на год, уже три недели находился в Париже по приглашению Комитета по атомным исследованиям. Несмотря на свои двадцать два года, Куаку, занимаясь проблемой изучения ускорения частиц, считался одной из самых серьезных надежд в области атомной физики.

Рокки и Куаку имели еще шесть братьев. Рост самого высокого равнялся двум метрам двадцати восьми сантиметрам, самого маленького — ста трем сантиметрам. В семье его любовно называли гномом. Куаку и Рокки занимали место в золотой середине: 216 сантиметров — первый, 220 — второй. В Бужумбуре, где они родились, этот рост считался нормальным.

Рокки прикладывал немалые усилия, чтобы увлечь своего брата игрой в баскетбол, где его физические данные в короткое время позволили бы ему заработать большие деньги. Но Куаку не проявлял интереса к деньгам. Ему нравилось заниматься фундаментальными исследованиями. Чтобы размять мышцы, он появлялся иногда на стадионе и показывал такие результаты в спринте, прыжках и метании, что краснели даже профессиональные атлеты.

Рокки позвонил ему из Нью-Йорка.

— Через восемь часов я буду в Париже. Освободись от всех дел.

— На какое время?

— На один-два дня.

— Куда отправимся?

— В Цюрих. Все объясню. Семейное дело.

Когда кто-то из Кибондо произносил священное слово «семья», все вопросы отпадали. Оскорбление одного из них считалось оскорблением всего племени.

Все братья вышли в люди: пятеро учились в университетах, двое стали профессиональными спортсменами, и только один Манго оказался «домашним ребенком» и остался дома, рядом с королем.

Инес была единственной сестрой, и братья обожали ее. Она много путешествовала по Европе, какое-то время жила в Риме, Лондоне, Париже, снимаясь в качестве фотомодели в престижных журналах мод.

— Что с ней случилось? — спросил Куаку у Рокки.

— Какой-то тип в Цюрихе неуважительно с ней обошелся.

Несмотря на то что каждый из них принадлежал к элите в своей области деятельности, был вхож в самые «узкие» круги, слово «неуважительно», имеющее отношение к члену их семьи, мгновенно срывало с них социальный лоск. Пробуждался зов предков племени Кибондо — отомстить!

Чтобы их сестра стала жертвой!.. Это было немыслимо!

— Не физически же над ней надругались? — обеспокоенно спросил Куаку.

— Она ничего об этом не сказала. Просто попросила прийти ей на помощь. Я подумал, что тебе доставит удовольствие выручить сестренку из неприятностей.

— Спасибо, — простодушно поблагодарил Куаку. — Думаю, разыскать обидчика больших трудов не составит.

— Насколько я понял, их несколько. Я однажды был в Цюрихе — крошечный городишко. Если они не сорвались с места, справедливость восстановим быстро…

Когда самолет коснулся колесами посадочной полосы и они встали, чтобы взять свои дорожные сумки из багажного отделения, все пассажиры с откровенным удивлением и восхищением уставились на них.

В ту же минуту на взлетно-посадочную полосу № 8 приземлился самолет Марсель — Цюрих, на котором прибыли Луи Филиппон и его кулинарная бригада в полном составе.

* * *

Анджела Вольпоне осуждала свое вчерашнее поведение. Вместо того чтобы поддержать свою родственницу в тяжелую для той минуту, она быстро ушла домой, оставив ее наедине со своим горем. После шести месяцев замужества она вдруг поняла, что никогда не станет «своей» в семье Вольпоне.

Ее независимое прошлое, учеба в университете, ее вкусы и образ жизни стояли непреодолимой преградой между ней и обычаями клана, где женщине была уготована роль бессловесного наблюдателя. Так жили все сицилийские семьи с незапамятных времен! Но Анджела не была сицилийкой. Вкус постоянного страха и беды был ей непривычен.

С ней просто случилась ужасная вещь: она до безумия влюбилась в мужчину, который отгородил от нее собой весь внешний мир. Когда Итало вошел в библиотеку в Лондоне, она испытала какое-то острое животное чувство, мгновенно пронзившее ее, как удар ножом.

— Какую книгу вы ищете?

— Существует ли учебник, в котором написано, как избавиться от двух сволочных особ?

Она никогда не забудет эти две фразы, связавшие воедино их судьбы.

Вечером он заехал за ней в библиотеку.

Ей было двадцать три года, и она была девственницей. Но это ее не печалило и не тревожило. Она знала, что некоторые ее университетские подружки начали заниматься любовью с тринадцатилетнего возраста. Когда она принимала приглашение от парня ее возраста прийти на свидание, дело никогда далеко не заходило… Отец обычно не давал ей никаких советов по этому поводу, а мать тем более. О таких вещах в семье не говорили.

Анджела была красива: огромные серые глаза, черные как смоль волосы, сочные и нежные губы, изумительно правильный овал лица. И, само собой разумеется, она не испытывала недостатка в льстивых комплиментах. Но в противоположность своим сверстницам она считала, что физической любви должен предшествовать какой-то «внутренний взрыв».

Весенними вечерами она чувствовала, как в ней закипает желание отдать все, что в ней накопилось. И тогда ее посещали сомнения: уж не обделяет ли она самое себя, лишая свое тело чего-то очень значительного, приятного и нежного…

Итало привез ее в очаровательный итальянский ресторанчик, затерянный в тихом квартале Эдгуар. Загипнотизированная невероятно волнующим взглядом его абсолютно черных глаз, их глубиной и живостью, она наблюдала, как он ест, не в силах проглотить ни крошки.

— Вы не голодны?

— Нет…

— Вы даже не притронулись к еде. Сколько вам лет?

— Двадцать три.

Он рассмеялся, не переставая жевать спагетти.

— Двадцать три? Правда?

— Почему вы смеетесь? В этом есть что-то смешное?

Она настолько была уверена, что проведет ночь с ним, что даже взяла с собой зубную щетку. Сегодня ночью будет ОН! Только ОН! Она так давно этого ждала!

— Вы американец?

— По паспорту, а по крови — сицилиец.

— Вам удалось избавиться от своих преследователей?

— Да. Что хотите на десерт?

— Кофе.

Они вышли из ресторанчика, когда уже горели уличные фонари. Он предупредительно открыл перед ней дверцу машины, сел за руль и закурил.

— Чем бы вам хотелось заняться?

— Когда?

— Сейчас.

Она ответила без колебаний:

— Тем же, чем и вам.

— Вы располагаете временем?

— Да.

Для него у нее всегда будет время, стоит ему лишь захотеть.

Они оказались в казино.

Он играл два часа, напрочь забыв о ней, пристально следя за картами, раздаваемыми банкометом. У нее создалось впечатление, что его здесь знали… Суммы, которые он выбрасывал в каждом коне, позволили бы Анджеле без забот прожить целый год… Банк!.. Банк!.. Банк!..

— Я выиграл одиннадцать тысяч фунтов! Вы принесли мне удачу. Выигрыш делим пополам.

— Да вы сошли с ума!

— Это всего лишь деньги… Берите!

Он разделил толстую пачку денег у нее на глазах и попытался засунуть половину ей в сумочку.

— Зачем создавать лишние трудности? Если бы я проигрался, я не колеблясь одолжил бы у вас денег на бензин. Я — проще, чем вы! Так берете или нет?

Они стояли на улице у входа в казино. Она смотрела на него и пыталась понять, не шутит ли он. На его лице она заметила легкое раздражение.

— Вы действительно отказываетесь?

— Да.

— Ну что же, тем хуже. Эй!..

К ним подошел проходивший мимо какой-то оборванец с пустыми, вероятно от безысходности, глазами. Со сжавшимся от ужаса сердцем Анджела наблюдала, как Итало молча и бесцеремонно вложил в грязную ладонь этого мужчины пачку денег. У мужчины от удивления отвисла челюсть, и он, сняв засаленную шляпу, попятился назад, не переставая кланяться и не соображая, за что ему привалила такая удача. Едва держась на ослабевших ногах, Анджела села в машину.

— Когда я решаю с чем-нибудь расстаться, я никогда не возвращаю это обратно…

От только что испытанного потрясения она не могла произнести ни слова. Она возвращала лавочнику пустые бутылки из-под кока-колы, получая взамен их залоговой стоимости сигареты. Она возненавидела его за этот необъяснимый расточительный жест.

— Вы разозлились?

— Да. Вы унизили, унизили и оскорбили его бедность.

Он легко и весело рассмеялся.

— Вам следовало бы вначале поинтересоваться мнением заинтересованного лица, прежде чем так категорично заявлять.

— Отвезите меня домой!

— Хорошо… Еще раз напоминаю: вы по-прежнему имеете право на половину моего выигрыша. Берете?

— Нет, — ответила она, стиснув зубы.

— На вашем месте… Даю вам на размышление одну секунду.

Он разделил на две части оставшиеся деньги. Одну половину положил на сиденье, другую оставил в руке и вышел из машины. Ее чуть не стошнило, когда она увидела, как Итало остановил цветочницу и, отдав ей все деньги, взял только одну розу.

— Может, вы согласитесь взять цветок?

Она упорно отмалчивалась.

— Половину? — вежливо спросил Итало и, оторвав головку от стебля, протянул ее Анджеле.

Она сделала вид, что ничего не видит. Он оторвал лепестки и высыпал их ей на колени. Затем завел мотор, и они поехали.

— Кстати, — капризным тоном начал он, — у меня осталось немного денег от выигрыша в казино. Как вам известно, половина принадлежит вам. Берете?

— Вы находите это смешным?

Он снова разделил оставшиеся деньги и протянул ей половину.

— Да или нет?

Она пожала плечами и уставилась в окно. Итало нажал на кнопку автоматического опускания стекла. Купюры затрепетали в кончиках его пальцев и, подхваченные ветром, унеслись в ночь.

— Не желая вас обидеть, Анджела, я позволю себе еще раз напомнить, что вы имеете право на пятьдесят процентов от остатка выигрыша. Берете?

Она окаменела.

И снова протянутые ей деньги исчезли в ночи.

Когда они подъехали к ее дому, у него в руке оставалось лишь две банкноты. Одну он протянул ей.

— Ваша доля! Берете?

Она судорожно искала ручку дверцы, чтобы выйти из машины. Он поджег одну ассигнацию и прикурил от нее сигару. С того момента, как она села в машину, Анджела не произнесла ни слова, разрываемая противоречивыми чувствами, переполненная злостью, восторгом, унижением, невероятным желанием, которому она отчаянно сопротивлялась и от которого сжималось ее сердце.

— Помогите мне выйти, — ледяным тоном попросила она.

— Одну секунду!.. Анджела… Осталась одна бумажка… Берете?

Он разорвал банкноту пополам.

— Прошу вас, откройте мне дверь!

Он смял две половинки банкноты, оставшейся от одиннадцати тысяч фунтов, и выбросил их в окно. Затем вышел из машины, обошел ее сзади и открыл ей дверцу.

— До свидания…

— До свидания…

В течение следующей секунды еще можно было все изменить. Они стояли друг перед другом не в силах отвести взгляд… Но она опустила глаза и повернулась к нему спиной. Он не шелохнулся, чтобы задержать ее. Она решительным шагом пошла вверх по ступенькам крыльца, но чем выше поднималась, тем медленнее становились ее движения. Наконец она остановилась и повернулась к нему.

Итало Вольпоне с серьезным, задумчивым лицом стоял, прислонившись к машине, перекатывая из одного угла рта в другой дымящуюся сигару. Не шелохнулся он и тогда, когда увидел, как она, словно нехотя, стала медленно спускаться вниз. Она подошла к нему.

— У вас нет ключей от квартиры? — спросил Итало.

— Есть.

— Тогда не могли бы вы меня выручить?

— Чем?

— У меня в кармане не осталось ни гроша, — не в силах сдержать улыбку, сказал он. — Я рискую быть схваченным полицией за бродяжничество. Не одолжили бы вы мне пятьдесят центов?

— Даже таких денег у меня нет… — ответила она.

Они оказались в объятиях друг друга, даже не поняв, как это произошло. Это были объятия без поцелуев, но их крепко прижавшиеся тела сказали все без слов. Он хрипло смеялся, гладя ее волосы.

— Так как вы не захотели взять свою долю, чего же вы хотите?

— Вас!..

Очутившись в апартаментах Итало, снятых им на год в отеле «Дорчестер», Анджела не решилась его предупредить… Впервые в жизни она лежала обнаженной в кровати рядом с мужчиной. От подружек она слышала, что мужчины, как от огня, бегут от девственниц. Когда он входил в нее, она сжала зубы, чтобы не закричать. Подхваченная волной боли и какого-то невероятного наслаждения, она была потрясена, что в мире может быть что-то такое жесткое и одновременно невыразимо нежное…

Она потеряла сознание.

— Я не хотела тебе говорить…

— Но почему?.. Почему?

— Я боялась, что ты оттолкнешь меня… О Итало, я так хотела тебя!..

На следующий день она не пошла не лекции. В обычное послеобеденное время не появилась в библиотеке. Наступила ночь, но она все еще находилась в постели. А он в ней — постоянно… Время от времени официант приносил из ресторана огромные блюда, уставленные деликатесами, тонкими винами, прозрачными, как родниковая вода. Следующую ночь они спали не более двух часов. Он не выходил из нее… Утром они продолжали заниматься любовью. В полдень, с обоюдного молчаливого согласия, решили находиться в кровати.

Вечером, на третьи сутки, выйдя из ванной, Анджела сказала:

— Я не знаю, день сейчас или ночь… Я забыла, как меня зовут.

Уставшая, она доверчиво прижалась к его груди. Он нежно обнял ее за плечи и приподнял голову за подбородок.

— Сейчас я тебе скажу, как тебя зовут… Тебя зовут Анджела… Анджела Вольпоне…

Спустя пятьдесят восемь дней они сыграли свадьбу в Нью-Йорке. Дженцо, брат Итало, подарил ей браслет с бриллиантами умопомрачительной стоимости. Праздник отмечался в отеле «Пьер». Были приглашены сотни гостей. На вопросительные взгляды Анджелы Итало отвечал шутливым подмигиванием. А когда они приехали в великолепные апартаменты на Парк-авеню, Анджела непроизвольно воскликнула:

— Господи! Да где же ты взял деньги на такой дворец?

— Дженцо и я — мы немного занимаемся торговлей… Овощи, фрукты… Оптом… Как видишь, дела наши идут неплохо.

Иногда Итало приглашал своих друзей к ним в дом поиграть в покер. Приглашенные демонстрировали подчеркнутое уважение к Анджеле. По прошествии какого-то времени у нее возникла странная мысль, которую она долго не могла сформулировать. Однажды вечером, не в силах больше носить в себе закравшееся в ее душу подозрение, она полушутливым, полуироничным тоном задала Итало вопрос:

— Итало, скажи мне откровенно, ты гангстер?

На его лице возникла трагическая маска, и он плюхнулся на диван, беззащитно разбросав руки в стороны.

— Какой ужас! Трижды ужас! Она все знает! Я признаюсь!.. Я страшный гангстер! Я режу маленьких детей на кусочки и ем их со спаржей и горчицей. Только умоляю тебя, не доноси на меня в полицию!

И они оба рассмеялись счастливым смехом.

А вчера, когда Франческа узнала о смерти своего мужа, она произнесла ужасную фразу:

— Я знала, что они убьют его! А теперь убьют Итало!

Анджела вздрогнула… Этот крик стоял у нее в ушах. Вдруг она ощутила себя одинокой и потерянной в этих огромных комнатах. Зазвенел дверной колокольчик. Должно быть, возвратилась ее прислуга, Фьорентина, которую она послала за газетами. Она встала с дивана, и в этот момент зазвонил телефон.

Сердце прыгнуло к горлу… Итало! Она сняла трубку.

— Анджела!

— Итало!

Снова звякнул колокольчик.

— Любовь моя, одну секундочку! Пришла Фьорентина. Я только открою ей дверь… — торопливо сказала Анджела.

Она положила трубку на стол и бросилась к двери. Ей показалось, что Итало что-то громко кричит ей в трубку… Резко распахнув дверь и даже не взглянув на Фьорентину, она повернулась, готовая броситься к телефону, но неожиданно почувствовала, как ее запястье сжали железные тиски. Округлившимися от ужаса глазами она смотрела на двух одинаково одетых мужчин, похожих на тех, которые приходили к ним играть в карты. Незнакомыми были только их лица.

— Миссис Вольпоне? — склонив голову в вежливом поклоне, спросил мужчина, державший ее за руку. — Простите за беспокойство, но вы должны пойти с нами. Вас хотят видеть!

Переборов страх, Анджела хотела резким движением высвободить руку. Напрасный труд!

Она открыла рот, собираясь закричать, но ладонь второго мужчины молниеносно накрыла его, а в бок больно впилось дуло револьвера.

— Только без глупостей, миссис Вольпоне… Мы не желаем вам плохого. Вы быстро возвратитесь домой…

Ощущение вкуса ржавого металла заполнило рот Анджелы.

Она впала в шоковое состояние, перед глазами поплыли разноцветные круги, и она потеряла сознание.

Пока один из мужчин поддерживал ее за талию, не давая ей упасть, второй прошел в комнату и осторожно положил трубку на рычаг.

* * *

Хомеру Клоппе хотелось одного: провалиться сквозь землю… После только что пережитого потрясения он забыл даже, что приехал в Гроссмюнстер на машине, и ушел пешком. Он брел по тротуару нетвердой походкой, не отдавая себе отчета, куда направляется, не осмеливаясь поднять глаза на встречных прохожих и напрасно пытаясь отделаться от кошмарного видения. Ему нужно было побыть одному, прийти в себя и понять мотивы, толкнувшие Инес на эксгибиционистскую сцену в святом месте.

Он поднял голову и заметил, что инстинктивно движется в направлении дома. Момент для его появления там был не совсем подходящий. Именно в этот час «дизайнеры», приглашенные дочерью, громили квартиру, переделывая ее к свадьбе.

Он перешел на противоположную сторону улицы и пошел к банку. Ему казалось, что все внимательно смотрят на него, читая в его глазах вину за случившееся. Домой ему было нельзя, улицы дышали враждебностью, не было и человека, которому можно довериться… Последним и единственным убежищем оставался кабинет в банке.

Едва он вошел в кабинет через личную дверь, как появилась Марджори.

— Вам беспрестанно звонят, сэр.

Он посмотрел на нее тусклыми глазами.

— Меня здесь нет!..

— Сэр…

— Ни для кого! Уходите!

На ее лице появилась знакомая ему гримаса раненого достоинства.

— Извините, сэр, если я вас раздражаю, но некоторые очень настаивают… Говорят, что для вас, сэр, это вопрос жизни или смерти… Третья линия… Какой-то мистер… Он сказал, что звонит от имени Инес… вы все поймете… Во всяком случае, я вас предупредила.

Она поджала губы и вышла с видом вспугнутой курицы. Знает ли она уже о его позоре?

Дрожащей рукой Хомер нажал на кнопку «три».

— Кто говорит? — спросил он, ослабляя узел галстука.

— То, что вам устроила Инес, — всего лишь первое предупреждение. Можно даже сказать, дружеское. Но оно неприятное и даже опасное для человека вашего социального положения. Представьте, что об этом заговорит весь город!

Хомер скрипнул зубами, узнав голос Итало Вольпоне. Первым его желанием было бросить трубку. Но он сдержался, решив выслушать все до конца.

— Инес слегка чокнутая, вы знаете об этом. Она способна отколоть этот номер в любом общественном месте.

— Что вам от меня нужно? — с металлическими нотками в голосе спросил Клоппе.

Голос Вольпоне, до сих пор почти задушевный, вдруг стал агрессивным.

— Эту тему мы уже обсуждали! Если завтра в течение часа после открытия банка этот вопрос не будет решен, ваши неприятности только начинаются!

Клоппе затаил дыхание, сглотнул слюну и резко бросил:

— Пошел ты к черту!

Впервые в жизни он изменил культуре языка.

* * *

Команда Луи Филиппона стояла по стойке «смирно» на кухне в квартире Хомера Клоппе.

— Некоторые из вас, возможно, спросят себя, что они делают в Цюрихе? Отвечаю им… — Луи Филиппон обвел всех строгим взглядом. — Вы здесь для того, чтобы удивить! Я ничего вам не прощу! И ничего не потерплю! На этой иностранной земле вы являетесь послами великой французской кухни. Нас будут осуждать, критиковать, резать на мелкие кусочки… Несмотря на то что это — ужин «наоборот», я хочу, чтобы он прошел по высшему классу! Доставьте такое удовольствие мне и мадам Филиппон, которой, к большому сожалению, нет с нами по причине того, что она должна беречь наш очаг. Будьте достойны «Бон Бека»! А теперь — за работу!

* * *

Какой бы оборот в дальнейшем ни приняли события, война между Габелотти и младшим Вольпоне представлялась неизбежной.

Задержав в своей квартире Моше Юдельмана и похитив жену Итало, Этторе сжег все мосты к примирению. В принципе, конфликт мог возникнуть в любой момент.

По словам Моше, Итало сам провозгласил себя главой «семьи». Как он может рассчитывать на поддержку Комиссьоне, имея репутацию пижона и хвастуна? А если его не утвердят?..

Неожиданное исчезновение Итало из отеля ничего хорошего Габелотти не сулило. Существовало две возможности: или он понял, что банк ему не по зубам и ни с чем возвращается в Америку, или же ему все-таки удалось наложить лапу на два миллиарда долларов Синдиката. Больше всего Этторе Габелотти томила неизвестность. Из-за разницы во времени в Нью-Йорке будет три часа утра, когда в Цюрихе откроется банк. Что ответит Клоппе, когда он назовет ему номер счета?

Разнервничавшись, он открыл холодильник, достал несколько бутылок пива, нарезанный хлеб и баночку масла. От делал бутерброды и тут же проглатывал их, запивая пивом. Ожидание повергло его в состояние глубокой, болезненной депрессии. События развивались таким образом, что он не мог ни повлиять на них, ни приостановить. Превентивные меры, предпринятые против этой сволочи Вольпоне, были смехотворны, если он скрылся с деньгами… Разве могла жизнь двух человек, его жены и советника, стоить двух миллиардов долларов?!

Несколько часов тому назад ему позвонили Томас Мерта и Фрэнки Сабатини и сообщили, что Анджела Вольпоне «последовала» с ними без приключений. Он настрого запретил своим телохранителям применять против молодой женщины насилие. Что касалось Юдельмана, Этторе обеспечил ему даже собеседника в лице Симеона Ферро и попросил его проследить, чтобы Моше ни в чем не нуждался. Советника «семьи» Вольпоне Этторе уважал… Но, оставаясь верным Итало, Моше собственноручно подписал себе смертный приговор. Он поставил на плохую лошадь.

Как мог Юдельман пытаться убедить его в предательстве О’Бройна? Он яростно откусил половину бутерброда и, не прожевав, проглотил. О’Бройн боялся всего и всех. И особенно его — Габелотти.

В дверь постучали.

— Кто? — рявкнул Габелотти.

В кабинет осторожно заглянул Анджело Барба.

— Для вас принесли бандероль. Из Цюриха…

— Кто принес?

— Курьер из аэропорта.

— Давай!

Он с подозрением взял в руки небольшой пакет, аккуратно завернутый в бежевую бумагу. Адрес и фамилия были его. Адрес отправителя отсутствовал. Не было и марок, а тем более почтового штемпеля…

— Как ты узнал, что он из Швейцарии?

— Курьер сказал, что его передали с последнего самолета, прилетевшего из Цюриха.

Габелотти взвесил на ладони пакет. Он был слишком легким, чтобы таить в себе опасность. И все-таки… Он небрежно протянул его Анджело Барбе.

— Вскрой. Я поищу чего-нибудь выпить…

Он повернулся и прошел к холодильнику, удалившись на более-менее безопасное расстояние. Присев, он начал громыхать бутылками, переставляя их с места на место и подозрительно посматривая на Барбу, который срывал оберточную бумагу.

Не переставая звенеть бутылками, он равнодушным голосом сказал:

— Наверняка эту штуку прислал Рико Гатто. Ну, что там?

— Черт! — воскликнул Анджело.

— Что?

— Идите посмотрите, дон Этторе.

Габелотти выпрямился.

— Ты открыл?

Анджело подошел к нему и протянул разорванный пакет. В кольце браслета часов лежал еще один пакетик, размером не больше куриного яйца.

Барба машинально поднес пакет к уху.

— Тикают, — удивленно произнес он.

К браслету была привязана бирка, на которой было отпечатано: «Сувенир из Цюриха».

Этторе развернул пакетик. Поверх спичечной коробки лежала фотография Рико Гатто и первая страница его паспорта. Габелотти прочел: «Энрико Гатто. Агент по продаже недвижимости. 256, Вашингтон-авеню. Майами».

Барба и Габелотти молча обменялись непонимающими взглядами. Забыв о всякой осторожности, Этторе схватил спичечную коробку и решительным движением открыл ее. На дне, испачканном бурыми пятнами, лежало что-то похожее на кусочек мяса, источая сладковатый запах. Преодолевая отвращение, Габелотти поднес коробочку ближе к глазам и узнал человеческий язык…

От неожиданной догадки он содрогнулся: язык Рико Гатто.

 

ГЛАВА 14

На третий день своего пребывания в Цюрихе Итало Вольпоне проснулся с первыми лучами солнца. Как всегда, когда он не высыпался, первым делом он спрашивал себя, где он, не узнавая просторную комнату, голубого цвета стены, тяжелую, темную мебель… Через приоткрытое окно в комнату врывался веселый птичий щебет…

Он потянулся, зевнул, почесал затылок и посмотрел на часы: половина седьмого утра. И все вспомнил…

Его лицо напряглось, он резким движением соскочил с кровати и прошел в ванную комнату, выложенную черным кафелем.

Вчера, начав разговаривать по телефону с Анджелой и услышав, что она идет открывать дверь Фьорентине, Итало закричал, чтобы она не делала этого. Но Анджела уже не слышала его и к телефону больше не подошла. Спустя несколько минут связь прервалась. Итало снова набрал номер своей квартиры, но трубку уже никто не снимал: ни Фьорентина, ни Анджела. Сходя с ума от беспокойства, он позвонил Моше Юдельману. Но и там трубку не снимали. Тогда он позвонил преданному Пиццу, чья судьба уже двадцать лет была связана с «семьей» Вольпоне.

Но квартира на 8-й авеню, где жил Витторио, тоже молчала. Создавалось впечатление, что все близкие ему люди одновременно исчезли из города. Беспрестанно набирая эти три номера, он в промежутках связался поочередно с тремя «лейтенантами»: Алдо Амальфи, Винченце Брутторе и Джозефом Дотто.

К его большому удивлению, ни один из них не знал о смерти их дона. Проклиная Юдельмана за невыполнение его приказа, Итало кратко информировал их о смерти брата и сказал, что в развитии дел «семьи» ничего не изменилось. Он заявил им, что становится во главе клана, и приказал бросить всех свободных «солдат» на розыски Анджелы и Моше Юдельмана. После чего он снова набрал номер своей квартиры. Фьорентина была уже на месте. Она сказала, что хозяйка отправила ее за газетами, но, когда она возвратилась, дома ее не оказалось.

Спазма сдавила горло Итало. Он молил Бога, чтобы она отправилась к Франческе, вдове Дженцо. Отсутствующим, безразличным голосом Франческа объяснила, что со вчерашнего дня не видела Анджелу. Изменив вдруг тембр голоса, она резким тоном потребовала подробностей смерти мужа. Итало не знал, что говорить. Рассказать все о деталях было невозможно. По крайней мере, не сейчас… Рыдая, Франческа напрасно умоляла его сказать, где тело Дженцо, перед которым она в последний раз хотела бы преклонить колени, перед тем как тело предадут земле.

Итало пробормотал что-то неопределенное и пообещал еще перезвонить.

Он принял ванну, надел чистое белье и один из своих многочисленных черных костюмов.

Дом еще спал. Он спустился в кухню. Сварил себе кофе, выкурил первую сигарету и собрался пройтись по парку, как неожиданно ощутил рядом чье-то присутствие, хотя ничто не нарушало тишины.

— Я хотел сварить вам кофе, — сказал Фолько Мори.

— У меня есть к тебе разговор.

— У меня тоже.

— Тогда выкладывай!

— Значит… Пора вам уже знать… С момента нашего прибытия в Цюрих события развивались быстро… Вы были очень заняты, а несчастье, обрушившееся на вас, на всех нас, мешало вам видеть то, что происходило за вашей спиной.

Голос Фолько звучал спокойно и уверенно.

Прищурив глаза, Малыш Вольпоне с интересом смотрел на него.

— Что произошло за моей спиной?

— Мне пришлось убить двух человек, — не моргнув, ответил Мори.

— Когда?

— За то время, пока мы здесь…

— Почему?

— Они начали следить за вами еще в Нью-Йорке и притащились за нами в том же самолете.

— Габелотти?

— Нет. Когда я прикончил первого, я не знал, кто он. И должен с сожалением сказать, что им оказался фараон.

— Как ты его убил?

— Он выпал из окна восьмого этажа в отеле «Сордис». Несчастный случай.

— Несчастный случай?

— Никто не сможет доказать обратное. Об этом знаете вы, Беллинцона и я.

— Второй… тоже полицейский?

— Да. Из той же конторы. Центральное управление на Шестой авеню. Люди Кирпатрика. Когда вы повезли в горы О’Бройна, его блондинку и негритоску, он сел вам на хвост.

— Где был ты?

— Сзади… И это едва не стоило мне жизни… Повезло…

— Тело?

— В пятистах метрах от лесопилки. Сбросил в расщелину.

Вольпоне отвел от него глаза и уставился в окно. Затем медленно сказал:

— Возможно, ты ждешь от меня поздравлений?

— Я ничего не жду. Ввожу вас в курс событий. Это все.

— А ты не думал, что второй может быть не полицейским?

— Если бы я не сделал так, как сделал, мы бы все сейчас сидели за решеткой за убийство блондинки и Мортимера О’Бройна.

Итало вздохнул и посмотрел Фолько в глаза.

— Ты все хорошо сделал. У тебя не было выбора. Спасибо.

Он дружески похлопал Мори по плечу. Фолько приготовился сказать еще что-то, но тут появился Пьетро Беллинцона и не смог скрыть удивления, увидев их вместе.

— А я-то думал, что проснулся первым…

Он подавил зевок и сказал, осмотревшись по сторонам:

— Жрать хочется…

Вольпоне бросил на него недобрый взгляд.

— Первое и последнее предупреждение. Если в будущем ты шевельнешь мизинцем, не предупредив меня, выброшу из «семьи»!

У гиганта глаза полезли на лоб.

— Что я сделал?

— Ты помог Фолько прикончить двух фараонов и ничего об этом мне не сказал.

Беллинцона укоризненно посмотрел на Фолько.

— Я думал, — забормотал он.

— За меня думать не надо! Приказы отдаю я!

— Пьетро здесь ни при чем, — тихо сказал Фолько.

— Я у тебя, кажется, не спрашиваю! — взорвался Вольпоне. — Я тебе уже сказал, что я обо всем этом думаю. Вы должны были поставить меня в известность! Я должен все знать! Все! Это ясно?

Он злобно посмотрел на обоих. Они молчали. Итало ткнул в Беллинцону указательным пальцем.

— Через два часа у тебя начнется зубная боль.

Обеспокоенный туманной угрозой, Пьетро посмотрел на Фолько, надеясь по выражению его лица определить смысл слов Итало. Лицо Фолько было непроницаемым.

— Фолько!

— Да, падроне.

— Ты знаешь причину моего приезда в Цюрих?

— В общих чертах, — не задумываясь, ответил Мори.

— Какой-то паскудный банкир заблокировал деньги, доверенные ему моим братом. Я не хочу, чтобы он умер… Не сейчас… Я хочу раздавить его. Если по случайности он умрет, пропали деньги. Мне нужно, чтобы он заговорил! Ты понимаешь меня?

— Да.

— Цюрих становится для нас вонючим городом… Делать все надо быстро! Пьетро!

— Да.

— Как бы ты поступил на месте Габелотти, когда убивают одного из твоих людей?

Беллинцона потер подбородок.

— Собрал бы боевиков и поехал устанавливать справедливость.

— Правильно! А ты, Фолько, окажись на месте Кирпатрика… Исчезают два твоих фараона…

— То же самое. Я предупредил бы своих швейцарских коллег.

Вольпоне одобрительно кивнул.

— Этим ты все и сказал… В скором времени нам в задницу вопьется свора собак… По этой причине мы должны быстро все закончить и смыться. Главная проблема — банк! Упорная башка! Но я — настырнее. Нужно сломать его. Вчерашнего предупреждения оказалось недостаточно. Сегодня мы его раздавим…

— Знал бы он, что его ожидает, не стал бы блефовать!

Итало зло улыбнулся.

— Побеседуем с ним через два часа… Готов поспорить, что он расколется. Слушайте внимательно! К девяти вы подъедете к дому номер девять на Цвайерштрассе. Подниметесь на третий этаж и позвоните в дверь дантисту по фамилии Штроль. Профессор Аугуст Штроль. Вам откроет его жена Ингрид и скажет, что без предварительной записи доктор не принимает. Беллинцона будет держаться за челюсть и делать вид, что умирает от боли. Ты объяснишь, что парень мучается зубом мудрости.

Пьетро с облегчением вздохнул.

— Ну и напугали же вы меня, падроне! Что нам делать в кабинете?

В глазах Вольпоне зажегся демонический огонь.

— Сейчас все объясню.

* * *

— До каких пор мы будем ждать, дон Этторе? Мало того, что он водит нас за нос, так он еще держит нас за идиотов.

Начиная со вчерашнего нескончаемо длинного дня Габелотти в сотый раз посмотрел на часы: почти три часа утра. Авторитеты «семьи», собравшиеся у него, вели бесконечную дискуссию относительно дальнейших действий. Кармино Кримелло и Анджело Барба предлагали дождаться открытия «Трейд Цюрих бэнк» и окончательно выяснить судьбу двух миллиардов. Карло Бадалетто с каким-то остервенением требовал положить головы Моше Юдельмана и Анджелы на плаху. В его глазах получение языка Рико Гатто было не только подтверждением безумия Итало Вольпоне, но и непростительным, вызывающим оскорблением.

— Повторяю вам, Вольпоне — сумасшедший! Если он почувствует в нас слабинку, мы последуем в могилу один за другим!

Чтобы успокоить свои нервы, Габелотти приказал принести в кабинет пятикилограммовую банку черной икры. Зная его невероятную прожорливость, приглашенные даже не притронулись к деликатесу, чтобы не вызвать в нем еще большего раздражения. Габелотти выскреб со дна банки последние икринки и тщательно размазал их по куску хлеба с маслом. Он выпил стакан водки и отправил в рот последний бутерброд. До сих пор он почти не вмешивался в разговор, не принимая чью-либо сторону, и лишь с недоумением пожимал плечами, когда Бадалетто взвинчивался вне всякой меры.

Жизни Моше и Анджелы для Габелотти ничего не значили. Если Вольпоне действительно «натянул» его, за это расплатится вся «семья», начиная с самого дохлого «солдата» и заканчивая самим Итало, которого он убьет собственной рукой, даже если этому придется посвятить остаток жизни.

— Кармино, время?

— Три часа одна минута.

Часы Габелотти показывали два пятьдесят девять. И тем не менее он снял трубку и набрал номер «Трейд Цюрих бэнк». Ему ответили после второго сигнала.

— Я звоню издалека и хотел бы поговорить с Хомером Клоппе. Я — его клиент. Это очень срочно, очень важно и конфиденциально!

Все замерли и напряглись. Установившуюся тишину можно было резать ножом.

Сейчас все прояснится!

* * *

В девять тридцать утра в дверь квартиры профессора Аугуста Штроля, расположенной на третьем этаже, позвонил худощавый мужчина в темном костюме. Рядом с ним, сжимая челюсть огромной рукой, приплясывал от боли гигант с мученическим выражением на лице.

Дверь открыла Ингрид Штроль: высокая, стройная, знающая себе цену красавица.

— Господа?

Фолько Мори кивнул на Пьетро Беллинцону.

— Началось час назад… Если ему не помочь, умрет…

— Вы по записи? — спросила Ингрид.

— Мы в Цюрихе проездом… Конечно, нам следовало бы позвонить из отеля, мы остановились в «Континентале»…

— Это ничего не меняет…

— Но я не могу оставить друга в таком состоянии!

Подыгрывая, Пьетро застонал.

— К сожалению, ничем не могу вам помочь, — сказала Ингрид. — Наш приемный день расписан по минутам. Могу вам дать адрес другого дантиста.

— Нет, нет… — запротестовал Фолько. — Мой друг хочет лечиться только у вас. В отеле нам сказали, что профессор Штроль — лучший дантист в Цюрихе.

Ингрид колебалась не более секунды.

— Посидите минуточку… Сейчас доктор занят с пациентом… Я посмотрю, что можно для вас сделать.

Она повернулась к ним спиной, и гангстеры с восхищением оценили чувственную линию ее бедер. Они находились в приемной, которая больше напоминала частный салон, нежели отстойник перед камерой пыток.

На низком столике лежали специальные журналы на немецком, французском, английском и итальянском языках. На стенах висело несколько старинных гравюр, на которых зубодралы работали огромными клещами во рту своих жертв.

— Напрасно они выставили эту гадость, — сказал Беллинцона. — Это же выводит из равновесия пациентов. У тебя, Фолько, когда-нибудь болели зубы?

— Нет.

— У меня тоже. И знаешь почему? Когда я был пацаном, мне вышибли все зубы бейсбольной битой. Корни у меня свои, а все остальное…

Он открыл рот и блеснул двойным рядом золотых зубов.

— Это выглядит побогаче, ты как думаешь?

— Закрой пасть, — прошипел Мори краем рта.

Возвратилась Ингрид. Беллинцона уже успел принять позу вечного мученика.

— В десять у профессора очередной пациент. Если будет свободное время, он осмотрит вас. Но совершенно исключено, что он займется вами сегодня.

Она протянула Пьетро стакан воды и белую таблетку.

— Выпейте это, вам станет легче.

Беллинцона подозрительно понюхал стакан.

— Пей! — приказал Фолько.

Пьетро положил таблетку под язык и с отвращением сделал несколько глотков. Как только Ингрид оставила их одних, он выплюнул таблетку в ладонь и спрятал в карман.

Ингрид вошла в приемную без пяти минут десять.

— Пройдите, пожалуйста, со мной…

Она провела их в кабинет, сверкавший никелем и напоминавший одновременно операционную и электростанцию. Приятная музыка наполняла комнату.

— Я смогу вас лишь осмотреть, — сказал Аугуст Штроль, обращаясь к Беллинцоне.

— Ваша жена? — спросил Фолько, показывая на Ингрид.

Штроль нахмурился и обменялся быстрым взглядом со своей супругой.

— Что вы сказали?

— У нее аппетитная задница, — ответил Фолько, высоко задирая халат Ингрид. В тот же момент в его правой руке сверкнуло лезвие опасной бритвы и остановилось в пяти миллиметрах от горла женщины. А «вальтер» Беллинцоны уже смотрел в солнечное сплетение дантиста.

— Подними-ка ей подол повыше, — попросил Пьетро.

Рука Фолько, сжимавшая низ халата, поднялась до плеча Ингрид.

— Да ты посмотри! Эта шкура ходит даже без трусов! — воскликнул Пьетро.

Кровь, отхлынувшая от лица Аугуста Штроля, казалось, прилила к лицу Ингрид. Воспользовавшись секундным замешательством, Фолько сказал:

— К вам у нас нет никаких претензий. Но это не помешает мне перерезать ей горло, если вы не исполните в точности то, о чем я вас попрошу.

— Вы же не хотите, чтобы перерезали глотку вашей хорошенькой женушке? — с нотками притворного сочувствия сказал Пьетро. — Кстати, Фолько, а почему она без трусов? Наверное, он трахает ее, когда нет посетителей.

— Ошибаешься, — ответил Фолько. — Пока он рвет зуб, она раздвигает ноги, и пациент забывает о боли.

Беллинцона захихикал. Он любил Фолько за юмор, который тот не терял ни при каких, даже самых щепетильных, обстоятельствах.

Преодолев нервную дрожь, ознобом сотрясавшую его, едва держась на подкашивающихся ногах, Аугуст Штроль сказал:

— Скажите, сколько вам нужно, и убирайтесь отсюда.

— Тебе это ничего не будет стоить, — ответил Фолько, отводя Ингрид в глубину кабинета.

Он отодвинул портьеру и оказался перед небольшой комнаткой, где на стеллажах были выложены слепки человеческих челюстей. Вялая, как гуттаперчевая кукла, Ингрид безвольно дала Фолько крепко себя прижать.

Пьетро посмотрел на Мори и одобрительно кивнул головой.

— Подходит?

— Вполне. Укроемся с ней здесь.

— Пожалуйста… — дрожащим голосом заговорил профессор, — через минуту придет один из моих пациентов…

— Он нам и нужен… — ледяным тоном оборвал его Мори. — Пока ты будешь заниматься им, помни — мы здесь и все видим.

— Да что же вам, в конце концов, от меня нужно?

Беллинцона не смог удержаться от смеха.

Он нежно провел ребром ладони по кадыку Штроля.

— Сейчас мы тебе все скажем… И если ты этого не сделаешь, твоей жене… конец!

— А в качестве дополнительной премии ты получишь пулю в свои потроха, — добавил Фолько с грустным выражением лица и начал неторопливо и обстоятельно объяснять, чего они ждут от доктора Штроля. Напрасно Штроль, выпучив глаза, размахивал руками, не соглашаясь…

— Если ты хочешь посмотреть, как сдохнет твоя жена, прежде чем отправишься вдогонку за ней, дело твое, — пожав плечами, подытожил Фолько.

В дверь позвонили. Пришел Хомер Клоппе.

— Открывай! — спокойно сказал Мори.

Беллинцона подтолкнул дантиста, и тот едва удержался на ослабевших ногах.

— Помни, мы за тобой наблюдаем. Малейшее слово, движение, взгляд… и начнется резня.

Плотно сжав между собой Ингрид, они исчезли за портьерой.

— Поймите, это — невозможно! — в последний раз запротестовал профессор. — Он…

Из комнаты раздался приглушенный стон Ингрид.

На грани потери рассудка Аугуст бросился к двери.

Когда он открыл дверь, часы показывали тридцать две секунды одиннадцатого.

* * *

Когда Хомер Клоппе пересекал центральный холл банка, ему чудилась ирония в приветствиях, которыми с ним обменивались служащие. Невозможно было представить, что они еще не знают о вчерашнем скандале. Естественно, две кумушки, должно быть, все разболтали, а Цюрих не такой большой город, чтобы секрет долго хранился в тайне.

Терзаемый чувством стыда и вины, Хомер не спал всю ночь, пытаясь разобраться в создавшейся ситуации. Узнает Шилин, узнает дочь, узнает весь город, вся страна!.. Сколько ему еще осталось жить? Что он сделал, чтобы заслужить уважение? Разве он дал своей единственной дочери надлежащее воспитание? Если да, тогда почему оказалась возможна подобная свадьба? А Шилин? Чем он отплатил ей за ее безграничную преданность? Спал с чернокожей проституткой! Что будет с Шилин, когда разразится скандал?

Изменив добродетели, он совершил зло. Он осужден и приговорен. Наказан в самом чувствительном месте — потерял уважение в обществе. Теперь остается одно — платить по счету.

После свадьбы Ренаты, которая состоится послезавтра в три часа утра — какое безумие! — он начнет действовать согласно своей совести, какие бы последствия его ни ожидали…

Разговор с Мелвином Бостом оставил в его душе горький осадок. Из-за слабости характера, а возможно, собственного корыстолюбия, он отказался кардинально решить проблему «Континентл мотокарз». Это чудовищно, чтобы в угоду экономическим проблемам умирали невинные. Хомер этого не позволит. Чего бы это ему ни стоило, он отдаст приказ заменить дефектную деталь на всех проданных «Бьюти гоуст Р9». А потом, если Богу будет угодно, пусть фирма разоряется!

Для завершения активной деятельности Клоппе установил себе срок в три года. Сына-наследника у него не было. Ренату финансовые дела не интересуют. И уж, конечно, не Курту управлять банком. Какой в таком случае смысл работать дальше? К чему копить деньги, если из средства к существованию они превратились в товар? У него с Шилин есть все… Даже безумствуя, они не истратят до конца своих дней и сотой доли того, чем обладают…

С надменным видом, Марджори поджидала его у дверей кабинета. Знает ли она?

— Срочно, важно, лично! Какой-то мужчина хочет говорить с вами по телефону.

Клоппе посмотрел на часы: одна минута десятого.

— Слушаю! — сказал он, сняв трубку.

— Мистер Хомер Клоппе?

— Да.

— Мы с вами незнакомы, но в вашем банке находятся мои деньги.

— Слушаю вас.

— Вы уже встречались с моим доверенным лицом, Мортимером О’Бройном.

В голове Клоппе зажглась маленькая красная лампочка. Этим мужчиной может быть только Этторе Габелотти — клиент Диего и компаньон Дженцо Вольпоне. И тут же перед глазами банкира запрыгали цифры — 828384… «Мамма».

— Сейчас я назову вам номер счета и попрошу произвести некоторые операции.

— Слушаю.

— 21877… «ГОД».

Клоппе словно пронзило током. Он сдвинул брови и плотно сжал губы. Итак, его подозрения относительно Мортимера О’Бройна подтвердились… Нечестный человек дал своему хозяину вымышленный номер. К сожалению, он мог помочь Габелотти не более, чем Вольпоне… Обезличенным голосом утомленного человека он сказал:

— Извините, но я не понимаю, о чем вы говорите.

— Что-о? — пророкотал его собеседник.

— Информация, которую вы мне сообщили, не имеет никакого отношения к существующей в нашем учреждении.

— Что вы такое говорите! Что вы говорите?

— Ничем не могу вам помочь, сэр. Вы ошиблись. Всего доброго, сэр, — сказал Хомер и положил трубку. Затем звонком вызвал Марджори.

— Если вдруг опять позвонит этот человек, меня нет!

— Хорошо, сэр.

Оставалось ровно сорок пять минут до приема у дантиста. В силу привычки он нацарапал эти цифры на листе бумаги.

Вот уже пять дней, как в «Трейд Цюрих бэнк» лежат два миллиарда долларов Дженцо Вольпоне. Хомер мгновенно перевел их в Шаан, своему другу Эжьену Шмеельблингу, «банкиру всех банкиров».

Его собственный интерес уже составил 547 940 долларов.

* * *

В дверь постучали: три легких и один сильный удар. Орландо Баретто приоткрыл дверь. Итало Вольпоне боком проскользнул в квартиру.

— Где она?

— В спальне.

Вольпоне вошел в комнату. Инес лежала на горе подушек у радиатора центрального отопления и листала правой рукой журнал мод. Левая была пристегнута к секции радиатора наручниками. Она отложила журнал и посмотрела на Вольпоне отсутствующим взглядом.

— Писать умеешь? — спросил Итало.

Ландо удивленно посмотрел на него. Задавать такой вопрос девушке, проучившейся три года в университете, просто глупо!

Ландо почти не спал всю ночь. По приказу своего падроне он одел на Инес наручники. После того что произошло на лесопилке, она не упрекнула его даже взглядом, но и разговаривать с ним не захотела. Она упорно, враждебно и презрительно молчала. Было договорено, что Ландо будет подавать ей телефон всякий раз, когда раздастся звонок. Длина цепочки наручников не позволяла ей самой подходить к аппарату. Так решил Вольпоне. Он считал, что негритянка должна сама отвечать на звонки, чтобы не вызвать подозрений у своих клиентов. Естественно, через прослушивающую трубку Ландо следил за темой разговоров, открывая для себя неизвестные аспекты жизни своей бывшей любовницы. Ей звонили подружки-манекенщицы, такие же, как и она, проститутки, какой-то немец и итальянец. Первый был импресарио, второй — известный фотохудожник. Инес вежливо отклонила предложение сняться для популярного журнала мод в одежде, состоящей только лишь из драгоценностей стоимостью в три миллиарда. Еще с кем-то она говорила на своем родном, африканском, диалекте.

— Мои двоюродные братья, — объяснила Инес. — Они здесь проездом… Дипломаты… Придут ко мне в гости.

Ландо занервничал.

— Могла бы сказать, что тебя не будет.

— Мы не виделись уже два года. Везут мне подарки… Если не хочешь, можешь не открывать…

— Если будешь продолжать так со мной разговаривать, размозжу тебе голову.

Ему ужасно хотелось ее. Понимая, что это невозможно, он бесился…

— Пиши, что я тебе продиктую, — сказал Итало, протягивая ей лист бумаги и ручку.

Глазами она показала на наручники.

— Они мешают мне.

— Правая рука свободна, нет?

— Я левша.

— Освободи ее.

Ландо вставил в замок наручников маленький ключик. Инес потерла правой рукой затекшее левое запястье и взяла бумагу.

— Секунду, — сказал Вольпоне. — Мне нужна твоя фотография. Без одежды…

Она подошла к комоду, выдвинула ящик и достала альбом фотографий. Выбрав одну, небрежно протянула Итало. Тот мельком взглянул на нее и молча сунул в карман. Инес легла на кровать на живот, взяла ручку в левую руку и положила перед собой лист бумаги.

— Диктуйте, — не посмотрев на Вольпоне, сказала она.

* * *

При других обстоятельствах Хомер Клоппе непременно обратил бы внимание на растерянный вид профессора Штроля, его вялое, безжизненное пожатие. Но, погруженный в свои личные переживания, он просто ничего не замечал.

— Миссис Штроль нет дома? — спросил он из чистой вежливости.

— Скоро придет… — чуть слышно ответил Штроль и быстро повернулся к банкиру спиной, чтобы тот по выражению его глаз чего-нибудь не заподозрил. — Устраивайтесь, пожалуйста… Сейчас я вами займусь…

Он сделал вид, что готовит на металлическом подносе инструмент.

Клоппе тяжело опустился на диван черной кожи, который мог быть и креслом, и операционным столом, в зависимости от наклона спинки. Он снова окунулся в свои мрачные мысли, забыв о времени и месте, где находится, когда неожиданно яркий свет рефлектора, направленный Штролем прямо лицо, вернул его к реальности. Он зажмурился, чтобы не видеть эти тысячи слепящих солнц, и почувствовал, как Штроль повязывает салфетку вокруг его шеи. Его молчание удивило Хомера. Обычно профессор, не умолкая, рассказывал бесконечные истории, сам смеялся, сам задавал вопросы и отвечал на них.

— У вас все в порядке? — поинтересовался Хомер.

— Да, да… Сейчас проведем оценку общего состояния ротовой полости.

Аугусту Штролю хотелось закричать Клоппе, чтобы он бежал отсюда. Чтобы убедиться, что все происходящее — не кошмарный сон, он бросил испуганный взгляд в направлении комнатки, где, с приставленной к горлу бритвой, находилась его жена. Портьера шевельнулась и отошла в сторону. Геркулес ободряюще подмигнул ему. И тут же он увидел Ингрид в объятиях другого мужчины, который одной рукой сжимал ее за талию, а другой, приподняв подбородок, поигрывал у ее горла блестящим лезвием бритвы.

Чтобы не сойти с ума, Аугуст Штроль бросился в профессиональный монолог. Одновременно он хотел отвлечь внимание банкира, который знал в теории зубоврачевания не меньше его.

— Сегодня я готов ответить на ваш вопрос, заданный в прошлый раз… Наклоните голову чуть влево… Так… Да… Спасибо… Так вот, относительно воздействия органических кислот на эмаль… Рот не закрывайте… Как вы знаете, кариозные бактерии…

Хомер Клоппе поднял палец, прося слова. Он почувствовал, как Штроль убрал руки с его лица.

— Но существует и другая возможность. Одновременное растворение органической ткани и эмалевого покрытия…

По лицу профессора стекали крупные капли пота. Он снова посмотрел в дальний угол кабинета. Гигант сделал нетерпеливый жест.

— Маловероятно, дорогой друг, маловероятно, — механически ответил он Клоппе.

Ничего у него не получится. Клоппе моментально заподозрит неладное, если он предложит ему наркоз… У него великолепные зубы! Он обязательно потребует объяснений! Что ответить? Но если он этого не сделает… там, за портьерой… Ингрид… У Штроля не оставалось ни выбора, ни времени…

Подталкиваемый страхом, от которого сводило желудок, он деланно рассмеялся и сказал:

— Сейчас я предложу вам нечто совершенно новое… совершенно изумительное… Шведское… Закройте рот. У вас немного воспалилась десна в области четвертого резца. Я хочу снять воспаление…

Хомер удивленно сдвинул брови.

— Расслабьтесь… Не напрягайтесь…

Не переставая говорить, Штроль подготавливал маску, соединенную резиновым шлангом с крошечным баллончиком протоксидазота.

— Глубоко вдохните два-три раза.

Клоппе насторожился. Вчера Штроль осматривал его… Не могло же это воспаление образоваться за одну ночь! Он собрался задать вопрос, но Штроль уже приложил маску к его лицу.

— Спокойно… Дышите… Не напрягайтесь.

Не понимая, что им движет, Хомер хотел встать. Рефлекторно он сделал глубокий вдох и тут же почувствовал, как странная слабость распространяется по всему телу. Он поднял руку в знак протеста и неуверенным движением схватил Штроля за локоть. Маска еще плотнее прижалась к его скулам, рука профессора, лежавшая у него на лбу, стала тяжелой, как металлическая плита. Он потерял сознание. В течение еще нескольких секунд дрожащими руками профессор удерживал маску на лице банкира.

Убедившись, что Клоппе полностью находится под воздействием наркоза, он с жалким видом, со слезами в глазах, повернулся к гангстерам.

— Я не могу, — простонал он. — Я не могу…

Он вытер пот, заливавший ему глаза и крикнул:

— Я не могу!

Гигант подошел к нему и влепил тяжелую пощечину.

— Работай, дерьмо! Или ты хочешь, чтобы мы пустили кровь твоей жене?

Аугуст обреченно посмотрел на Ингрид. Она была бледная, как смерть, в ее огромных глазах стоял непередаваемый ужас. Лезвие бритвы ни на миллиметр не удалилось от ее шеи.

Он понял, что она умрет, если он не приступит…

Преодолевая поднимавшуюся в нем тошноту, он схватил зубные щипцы, раздвинул челюсти Хомера Клоппе и затоптался на месте, выбирая лучшую позицию для атаки. Он ухватил щипцами верхний резец и с силой дернул вниз… Голова банкира последовала за движением руки Штроля. Профессор снова уложил голову Клоппе на подголовник и заблокировал ее, прижав левый локоть ко лбу банкира. Затем он начал расшатывать зуб в вертикально-горизонтальном направлениях. Отложив щипцы, он взял скальпель и надрезал десну до кости челюсти. Опять взял щипцы, сделал глубокий захват и дернул изо всей силы. Раздался треск… Под равнодушным взглядом Беллинцоны Штроль бросил окровавленный зуб на металлический поднос и приступил к очередному…

Когда были удалены все передние зубы, обессиленный Штроль бросил умоляющий взгляд на Беллинцону.

Никакой пощады, кроме приказа продолжать, он не прочел в его глазах.

С коренными зубами было труднее, но и они все через восемь минут лежали в кровавых лужицах на металлическом подносе. Во рту у Хомера Клоппе не осталось ни одного зуба.

Штроль посмотрел на поднос, глаза его остекленели, ноздри затрепетали, и он медленно опустился на пол.

Беллинцона презрительно поморщился. Он грубо раздвинул челюсти банкира, вставил в рот указательный палец и быстрым круговым движением прошелся по деснам.

Работа была выполнена прекрасно. Удовлетворенный, он вытер испачканный кровью палец о пиджак Клоппе.

Фолько Мори отпустил женщину и спрятал бритву в карман. Она едва держалась на ногах. Проходя мимо, Беллинцона дружески ей улыбнулся.

Неожиданно его рука взметнулась вверх, и открытая ладонь гиганта резко ударила Ингрид в лоб. Она качнулась и рухнула на пол.

Из комнаты, где хранились зубные протезы, гангстеры вышли через дверь черного хода на лестницу и, не торопясь, спустились вниз.

Прошло несколько минут, но никто в кабинете не подавал признаков жизни. Магнитная лента продолжала наполнять комнату звуками музыки Вивальди. Десяток раз прозвонил телефон и замолчал.

Хомер Клоппе шевельнулся, открыл изумленные глаза и инстинктивно поднес руку ко рту, отметив, что губы в крови.

Он опустил голову и увидел на полу неподвижное, распростертое тело Аугуста Штроля.

С трудом поворачивая голову, он наткнулся глазами на Ингрид Штроль. Она лежала на спине, с высоко оголенными длинными округлыми бедрами, широко раскинув руки в стороны.

Не в силах что-либо понять, он встал и, шатаясь, сделал несколько шагов к зеркалу в бронзовой раме.

Не узнавая, он долго рассматривал мужчину, смотревшего на него из зеркала. Его одежда, лицо тоже были испачканы кровью… Две извилистые струйки черной крови стекали из уголков рта по подбородку…

С бьющимся, как паровой молот, сердцем, он собрал все свое мужество, чтобы убедиться в страшной догадке, и открыл рот…

Его кровоточащие десны представляли собой изорванную, лишенную всякого рельефа массу. Сто лет тому назад, когда он садился в кресло, у него были самые лучшие зубы в городе. Теперь не было ни одного. Из его глаз потекли слезы. Потрясенный, он отвернулся от созерцания непоправимой катастрофы.

Сидя на полу, Ингрид, с расширенными от ужаса зрачками, смотрела на него.

Зазвонил телефон.

Не обращая внимания на стоны мужа, она встала, как автомат, и сняла трубку.

Она слушала с отсутствующим выражением лица и, казалось, ничего не слышала… И тем не менее она протянула трубку Хомеру Клоппе, который машинально взял ее. Жесты обоих были тяжелыми и замедленными.

Несмотря на пережитый шок, банкир мгновенно узнал голос, который ему никогда не забыть, — голос Итало Вольпоне.

— Второе и последнее предупреждение… Если деньги не будут переведены в течение часа, я не ручаюсь ни за вашу жизнь, ни за жизнь членов вашей семьи.

Комок спекшейся крови застрял у Клоппе во рту, и он никак не мог его выплюнуть. Языком он подтолкнул его к губам и выдавил наружу. Затем неузнаваемым голосом едва слышно прошептал: — Плевал я на тебя!..

 

ГЛАВА 15

То, что с ней произошло, превзошло все ожидания…

Уже шестнадцать часов она была заперта в богато обставленной комнате, вдоль стен которой тянулись стеллажи, уставленные книгами на любой вкус. Она могла пользоваться стереосистемой, телевизором и… колокольчиком. Стоило позвонить, как тут же словно из-под земли появлялась симпатичная полная женщина, готовая выполнить любое ее желание, кроме одного — главного: объяснить, почему она находится здесь, у кого и скоро ли ее отпустят домой.

Анджела пыталась ее разговорить, но женщина ограничивалась доброй, вежливой и молчаливой улыбкой, беспрестанно интересуясь, довольна ли она обстановкой, не нужно ли чего-нибудь из предметов туалета и нравится ли ей пища.

Те двое, похитившие ее из дому, были такими же неразговорчивыми. Она смутно чувствовала, что это похищение каким-то образом связано с мужем. Теперь она сожалела, что не удосужилась хоть однажды более детально расспросить его о том, чем он занимается…

Она целый день кружила по этому миниатюрному дворцу-тюрьме, отметив отсутствие ручки на двери и наглухо закрытые окна. Через матовые стекла проникал только дневной свет. Никто, кроме полной женщины, к ней не заходил. События изменились в половине четвертого утра.

После стука в дверь в комнату вошел огромного роста и необъятной толщины мужчина.

— Я пришел принести вам свои извинения за тот способ, каким вы были сюда доставлены.

— Кто вы?

— Друг вашего мужа. Даже больше чем друг, мы с Итало — компаньоны. Меня зовут Этторе Габелотти. Извините, если я разбудил вас.

— Я хочу домой!

— Позвольте мне кое-что прояснить… Я только что приехал, и, как оказалось, мои указания не были в точности исполнены… Я просил, чтобы вам объяснили причину приглашения.

— Приглашения? Меня увезли, ткнув пистолетом в живот.

— Эти люди уже наказаны. Попытайтесь понять… Итало находится в Цюрихе по нашему общему делу. Вы об этом знаете. К его большому горю, он потерял брата, которого мы все очень уважали. Однако вполне вероятно, что Дженцо умер не своей смертью. Итало это беспокоит… А когда я узнал, что кое-кто, кто ненавидит вашего мужа и меня, замышляет против вас что-то подозрительное, я посчитал, что у меня вы будете в большей безопасности.

— Я хочу уехать отсюда.

— Вы можете это сделать, но я рекомендовал бы вам не торопиться… Позже вы скажете мне спасибо.

— Послушайте, сэр, я была похищена вчера после полудня. Сейчас четыре часа утра, и я не хотела бы злоупотреблять вашим гостеприимством. Можете мне верить, что я расскажу Итало, как мило ко мне отнеслись под этой крышей. А теперь пусть меня отвезут домой.

— Я вижу, что вы злитесь на меня, но я слишком уважаю Итало, чтобы позволить себе подвергать вас риску. Я еще раз настоятельно прошу вас провести остаток ночи здесь.

Анджела почувствовала, как у нее на глаза наворачиваются слезы. Сдерживая их, она закусила губу. Итало был деревом, которое заслоняло ей лес. Она видела только его… В Нью-Йорке нигде, кроме двух-трех ресторанов и такого же количества музеев, они не бывали. Центром вселенной для них была супружеская кровать. Все остальное в расчет не принималось. Но сейчас Итало не было рядом, и она чувствовала себя безнадежно одинокой и беззащитной.

За мягкими, ложно скромными манерами обращения этого борова она отчетливо видела властность и нетерпеливость. Даже когда он улыбался, от него исходила опасность.

Она понимала, что ей придется подчиниться неизбежному, и, пряча страх за ироничностью тона, сказала:

— Я просыпаюсь в девять утра и пью свою утреннюю чашку кофе без сахара, а в яичнице люблю хорошо поджаренный бекон.

Габелотти поклонился, насколько позволял ему живот.

— Я очень признателен вам за то, что вы приняли мое приглашение. Еще раз приношу вам свои извинения.

Анджела легла в кровать, закрыла глаза и прошептала:

— Итало!.. Итало… Где ты?..

На часах было ровно пять утра.

* * *

В «семье» Вольпоне Моше Юдельмана любили все. Не был исключением и Витторио Пиццу. Но в его глазах Моше обладал одним серьезным недостатком — он был поэтом. Юдельман считал, что правильно найденные слова и искусно проведенные переговоры могут разрешить самое деликатное дело.

Из личного опыта Витторио знал, что это не так. Иногда наступает момент, когда приходится браться за оружие, чтобы доказать свою точку зрения или отстоять свои интересы. Когда Моше сообщил ему о своем намерении пойти «сдаться» в лапы Габелотти, Витторио попытался отговорить его, разложив по полочкам причины опасения. Но Моше остался непреклонен.

— Если мы будем сидеть сложа руки, мы ничего не решим.

— Если ты такой отмороженный, иди… Но живым оттуда тебе не выбраться.

— Я пойду… Один. И возвращусь! Не суй нос в это дело, Витторио.

Пиццу сделал вид, что снимает с себя всю ответственность. Однако он отдал приказ Винченце Брутторе выделить двух «солдат», чтобы те незаметно прикрывали советника.

Вито Франчини и Куинто Фавара, оба в джинсах, длинноволосые, в мотоциклетных шлемах, подъехали на мощной «хонде» к дому Этторе Габелотти, и тут у них «отказал» двигатель. Они дождались приезда Юдельмана и точно записали время, когда советник вошел в дом.

Витторио Пиццу перевернул вверх дном весь Нью-Йорк, но следов Анджелы его «солдаты» нигде не обнаружили.

Существовало две возможности… Первая была безобидной и без последствий: все члены «семьи» знали о сумасшедшей любви Итало и Анджелы, это было постоянным предметом дружеских шуток. До встречи с Анджелой Малыш Вольпоне клялся, что никогда не женится. Но Анджеле хватило одного взгляда и пяти-шести недель, чтобы Итало забыл о своей клятве. С тех пор Итало резко изменился: стал пораньше уходить домой, забыл кутежи с девочками до утра, и даже покер перестал его удерживать в компаниях. Ну, а Анджела… Она хотела, чтобы Итало всегда находился от нее на расстоянии досягаемости поцелуя. Поэтому вполне возможно, что почувствовав нестерпимое жжение в сокровенном месте, Анджела не предупредив Итало, решила сделать ему сюрприз и вылетела следом в Швейцарию…

Вторая возможность — похищение Анджелы людьми Габелотти. Если это так, Итало никогда не простит Габелотти нанесенного ему оскорбления, и война между «семьями» завершится не раньше, чем наступит смерть одного из них.

Витторио посмотрел на часы. Сомнений быть уже не могло… Моше вошел в дом Габелотти вчера, во второй половине дня. Сейчас — пять часов утра, а домой он так и не возвратился. Или дон Этторе держит его заложником, или убил в приступе гнева.

Витторио поспал всего лишь три часа, остальное время, регулярно, через каждые тридцать минут, он получал телефонные звонки от Вито Франчини и Куинто Фавары, которые подтверждали, что Юдельман по-прежнему у Габелотти.

С гримасой на лице он снял трубку и набрал новый номер телефона Итало в Цюрихе, который ему передал Винченце Брутторе. Пора было переходить к активным действиям, но без приказа Итало он не мог шевельнуть мизинцем.

Ему повезло, Итало был на месте.

— Говорит Витторио.

— Где ты прячешься, мудило? Я повсюду тебя разыскиваю. Анджела! Где Анджела?

— Я прочесал весь Нью-Йорк, но пока безрезультатно. Падроне, мы продолжаем поиски…

Несмотря на тысячи километров, разделявшие их, Витторио вздрогнул от яростного крика Вольпоне:

— Я хочу, чтобы вы нашли мою жену! Ты слышишь? Чтобы нашли мою жену!

— Хорошо, падроне.

— Я вас всех сгною, если ее напугали! Всех! И тебя в том числе! Ты понял? Ты отвечаешь за нее головой!

Пиццу с трудом сглотнул.

— Хорошо, падроне, я найду ее. Падроне, Анджела скучает без вас… Я подумал, что, возможно, она вылетела…

— Она предупредила бы меня! Анджела всегда говорит мне правду! Всегда! А относительно Габелотти у тебя мыслей не возникало?

— Да.

— Так что тебе мешает проведать его? Где Моше?

— У Габелотти.

— С какого времени?

— Со вчерашнего дня.

— Ты что, совсем спятил? Вы там все с ума посходили! Сучья твоя башка, пока я здесь рву задницу, вы развлекаетесь!..

— Я ждал вашего приказа, падроне.

— Бери Амальфи, Брутторе, Дотто и возвратите мне Юдельмана.

— Хорошо…

И чтобы доказать Итало, что никакой двусмысленности в иерархии не существует, добавил:

— Хорошо, дон Вольпоне.

* * *

Внимание Моро Дзуллино привлек не столько мотоцикл, сколько два парня в шлемах и кожаных куртках, беспрестанно курсировавшие между мотоциклом и пивным баром, работавшим круглосуточно.

Моро Дзуллино был рядовым «солдатом» в «семье» Габелотти. Три помощника дона Этторе — Карло Бадалетто, Фрэнки Сабатини, Симеон Ферро или же, в особых случаях, сам Томас Мерта, который командовал ими всеми, отдавали ему приказы.

Частные апартаменты дона Этторе располагались на восьмом этаже и занимали площадь в пятьсот квадратных метров.

Седьмой этаж занимали «административные» службы клана. Здесь проходили деловые встречи, находилось несколько кабинетов, помещение для телохранителей, которые двадцать четыре часа в сутки обеспечивали безопасность дона Этторе. На восьмой этаж можно было подняться только специальным лифтом, охраняемым круглосуточно. Без обыска в лифт никто не мог войти, за исключением нескольких доверенных лиц: адвокаты, бизнесмены, политики, профессионально связанные с Синдикатом.

Дом принадлежал одной фирме, торгующей недвижимостью, полностью контролируемой доном Этторе. Томас Мерта настоял на том, чтобы одну комнату отвели для постоянного наблюдения за главным входом в здание.

Все, что происходило на улице, не могло ускользнуть от наблюдателя с первого этажа.

О малейшем подозрительном оживлении на улице тотчас передавалось на седьмой этаж.

Уже в шестой раз за четыре часа дежурства Моро Дзуллино видел, как один из мотоциклистов возвратился из пивной, перебросился несколькими фразами с приятелем, который возился с картером «хонды», и тот, поднявшись с корточек, в свою очередь направился в бар. Их странное поведение в пять часов утра насторожило Моро, и он решил предупредить дежурного на седьмом. Он мог сделать это и раньше, но, попивая пиво, увлекся вестерном по телевизору, а главное, опасался вызвать недовольство парней на привилегированном этаже напрасной тревогой. Он снял трубку и доложил о своих наблюдениях. Его обругали… Не за информацию, а за то, что не доложил сразу…

* * *

— Мануэла…

— Мисс Рената?

— Почему я выхожу за него замуж?

Мануэла фыркнула и поставила поднос с завтраком на кровать перед Ренатой.

— Вы спрашиваете меня об этом каждое утро. Я всегда вам отвечаю одно и то же.

— Плохо отвечаете, — сказала Рената, взбивая пальцами волосы. — Я не люблю его. Получила сегодня письмо от своего Хулио?

— Еще нет. Возможно, с дневной почтой…

— Вы забыли перец.

— Я забываю его каждое утро.

— Уволю! Мануэла…

— Да, мисс Рената.

— О чем вы пишете друг другу?

Мануэла на миг задумалась.

— О Господи! Я пишу, что скучаю без него…

Рената спросила себя, подошла бы эта фраза ей — относительно Курта. Нет, это было невозможно. Она никогда не смогла бы написать подобные слова.

— А что вам пишет он?

— То же самое! — рассмеялась Мануэла.

Ренате хотелось понять смысл отношений, связывающих двоих, когда они влюблены друг в друга.

— Но это же скучно!

— Вовсе нет, мисс! Это так приятно знать… А Хулио — такой же, как и я. Ему нужны эти слова. Если бы вы только знали, какое красивое у вас платье… Свадьба сегодня! Вы не забыли?

— Да, сегодня…

— Это будет что-то фантастическое!

— Возможно, — задумчиво ответила Рената. — Так вы принесете мне перец?

* * *

— Это не фараоны, — сказал Томас Мерта, — это — «шестерки» Вольпоне. После того что он сделал с Рико Гатто, с ними сделаем такое же!..

В три часа утра Томас Мерта, Фрэнки Сабатини, Симеон Ферро и Карло Бадалетто, низко опустив головы, присутствовали при самом фантастическом взрыве ярости, когда-либо наступавшем у Этторе Габелотти.

— Фальшивка! — орал дон Этторе. — Фальшивый номер! Этот сучий сын матери, зачавшей от осла, вонючий О’Бройн, всучил мне фальшивый номер! Он! Мне!

Присутствующие молча молились, чтобы циклон быстрее закончился. В подобных ситуациях Габелотти был способен на все, вплоть до проявления несправедливости даже в отношении верного ему окружения. И он все-таки выбрал козла отпущения — Карло Бадалетто.

— Ты хотел убить Юдельмана! Ты требовал перерезать горло Анджеле Вольпоне. Тварь! Те свиньи, которых я кормлю, предают меня! Предают свои же! Я знал, что Итало не такой идиот, чтобы играть со мной в кошки-мышки! Если бы я послушал тебя, пришлось бы лезть сейчас в петлю. Сволочи, вы требовали, чтобы я съел самого Вольпоне! Где ваши мозги? Теперь нам придется дорого заплатить за похищение жены Итало и Юдельмана. Пока вы затевали игры в войну, два миллиарда долларов спокойно лежат в Швейцарии.

Карло Бадалетто очень неудачно встрял в монолог Габелотти.

— Дон Этторе, если Итало такой чистенький, как вы об этом говорите, позвольте задать вам вопрос: какого черта делает он в Цюрихе?

Габелотти расстрелял его взглядом.

— Закрой свою вонючую глотку, кретин!

Его отвислые щеки задрожали, и он вплотную подошел к Бадалетто.

— Хочешь что-то сказать еще? Говори!..

Карло понял, что дон его убьет на месте, если он откроет рот. Он испуганно затряс головой, заложил руки за спину и отошел к стене.

Уставившись в картину, ничего при этом не видя, он ждал пулю в затылок. Четыре года назад дон Этторе в упор выстрелил в боевика, который позволил себе неуместную шутку в тот момент, когда решался серьезный вопрос.

С простреленным плечом боевик нашел в себе силы встать на колени, чтобы извиниться, и даже успел поцеловать руку Габелотти, после чего потерял сознание. Этот жест спас ему жизнь. Его тут же отвезли к врачу, обслуживавшему «семью» Габелотти.

— Я встречусь с Анджелой Вольпоне и попытаюсь уладить ваши глупости.

С налитыми кровью глазами от ярости и бессонной ночи, Габелотти вихрем вылетел из кабинета. «Лейтенанты» смущенно переглянулись: неужели дон Этторе такой наивный, что рассчитывает добрым словом смыть оскорбление, нанесенное Итало?

— Фрэнки, сядешь в «бьюик», — сказал Томас Мерта, — и проедешь мимо «шестерок» Вольпоне, даже не взглянув в их сторону. Скройся с их глаз и по параллельной улице возвратись обратно. Остановишься в перпендикулярной, недалеко от перекрестка, но мотор не выключай. На все маневры тебе дается семь минут, как только выйдешь отсюда. Симеон, через шесть минут тридцать секунд ты сядешь в «понтиак» и медленно поедешь по улице. Метров за пятьдесят включи фары, чтобы они тебя заметили, и на скорости кати прямо на них. Они попытаются улизнуть на мотоцикле. Фрэнки, когда они подъедут к перекрестку, ты стартуешь. Раздави их!

Он посмотрел на часы.

— Готовы? Фрэнки, пошел!..

* * *

Куинто Фавара быстрым шагом возвращался из пивной. Подойдя к Вито Франчини, он сказал:

— У Винченце я кое-кого заметил. Кажется, нас засекли… Смываемся!

Он резко опустил прозрачное забрало шлема и натянул перчатки. Вито Франчини не стал терять времени на вопросы. Он нажал на кнопку зажигания, и «хонда» взревела мощным мотором. От удара рукой Куинто по плечу он обернулся. Сзади, с включенными фарами, на них двигалась, увеличивая скорость, длинная черная машина. Вито улыбнулся: ни одна машина в мире, даже «Формула-1», не могла развить с места такую скорость, как его «хонда».

Вито резко взял старт, и через шесть секунд стрелка спидометра показывала скорость в сто шестьдесят километров в час. До восхода солнца оставался еще час времени, и улица была пустынна. Вито перешел на четвертую скорость. И тут Франчини увидел, как из-за угла выехала машина и остановилась на перекрестке, перекрыв собой улицу.

Тормозить было слишком поздно. «Понтиак», остановившийся на перекрестке, оставлял им узкий проход, через который можно было проскочить только чудом. Но этот маневр Франчини разгадал: как только мотоцикл приблизится к проходу, машина сорвется с места и собьет их.

В одну десятую долю секунды Вито принял решение, которое давало им единственный шанс выбраться живыми из этой ситуации. Обманное движение! Он направил мотоцикл к проходу и, как и предполагал, «понтиак» мгновенно перекрыл его. Этого и ждал Вито. Он до упора повернул ручку газа и метнулся вправо, пытаясь обойти «понтиак» сзади, но стойка для упора ноги задела за задний бампер машины… Переднее колесо «хонды» вильнуло на бордюр тротуара, мотоцикл взбрыкнул, как взбесившаяся лошадь, и они, как из катапульты, полетели головами вперед, навстречу бетонному фасаду здания…

* * *

Шилин очень не хотелось говорить об этом с Хомером. Но чем ближе становился день свадьбы, тем тревожнее она себя чувствовала. Когда Рената, смеясь, рассказала ей, каким образом они собираются покинуть праздник, она вздрогнула, но, чтобы не прослыть «устаревшей», сделала вид, что одобряет экстравагантный замысел дочери.

А ночью ей приснился кошмар: вертолет поднимает в воздух в корзине улыбающихся, счастливых молодоженов, которые радостно машут руками оставшимся на террасе гостям.

И вдруг все вскрикнули от ужаса: фал оборвался, и корзина, странно зависнув в воздухе, начала медленно приближаться к земле, покачиваясь, как опавший лист. Но Рената и Курт как ни в чем не бывало продолжают махать руками. Неожиданно корзина устремляется вверх, а затем камнем падает на крышу «Трейд Цюрих бэнк».

Шилин терялась в догадках, к кому обратиться за расшифровкой сна — к священнику, психиатру или гадалке.

* * *

После разговора с Анджелой Габелотти возвратился к себе в спальню. Если он сейчас же не уснет, с ним случится нервный срыв. Действия, которые он должен предпринять в свете предательства О’Бройна, не должны быть импровизацией. Он должен чувствовать себя спокойным и отдохнувшим. Но уснуть, к сожалению, не удавалось… В пять тридцать, так и не сомкнув глаз, он надел халат и прямо из спальни прошел в гостиную, хмурый и смертельно злой. Его душевное состояние к этому не располагало, но он все-таки решил поговорить с Моше Юдельманом.

Он вызвал Томаса Мерту и приказал ему привести Моше.

Когда Юдельман вошел в гостиную, Этторе дружески похлопал его по плечу.

— Моше, извини, что так рано разбудил тебя! Доставь мне удовольствие выпить с тобой чашечку кофе.

Этторе поставил перед ним чашку с кофе и блюдо с бутербродами, которые принес на подносе Мерта.

— Пришло время, когда я должен кое о чем тебе рассказать… объяснить. Я прошу тебя, Моше, верить тому, что я сейчас скажу при свидетелях.

Карло Бадалетто и Томас Мерта молниеносно обменялись удивленными взглядами.

— Мы — компаньоны, Моше. Что бы ни случилось с одним из нас, это касается всех остальных, к какой бы «семье» они ни принадлежали. Эта история выбила нас из колеи… Посмотри на меня, я потерял сон… Почему? Потому, что я все время думаю… Есть вещи, о которых ты не знаешь и о которых я не хотел тебе говорить до тех пор, пока не улажу их… Поэтому я не хотел волновать тебя лишний раз. Вчера мои люди предупредили меня, что кто-то хочет похитить Анджелу Вольпоне. Ты догадываешься почему? Кто хочет положить на лицо Вольпоне шляпу? Я? Дон Этторе? Нет, Моше, кому-то выгодно нас поссорить. Многие хотели бы, чтобы наши «семьи» начали войну между собой…

Габелотти бросил уничтожающий взгляд на Бадалетто.

— Чего стоишь? Где бутерброды? Не видишь, что все съели?

Карло исчез за дверью.

— Смерть дона Дженцо, — продолжал Габелотти, — все перевернула с ног на голову. Ты знаешь, когда я узнал об этом, мне стало страшно. Первой моей мыслью было — обезопасить жену Итало. Я немедленно послал за ней двух «солдат», чтобы доставить ее под мою крышу. Ты одобряешь мои действия?

Чтобы сдержать гнев, Юдельман надолго припал губами к чашке с кофе. Когда он почувствовал, что достаточно спокоен, он суровым голосом сказал:

— Лучше сделать было невозможно, дон Этторе. Я высоко ценю вашу предусмотрительность и от имени Итало благодарю вас.

— В таких поступках среди нас нет ничего необычного! — запротестовал Габелотти. — Сегодня ночью я объяснил Анджеле мотивы, побудившие меня пригласить ее в свой дом. Конечно, я понимаю, что ей хотелось бы возвратиться домой… Она молода, импульсивна и, кроме всего прочего, не знает меня… Я рекомендовал ей провести остаток ночи у меня, она согласилась. Как только она проснется, ты с ней увидишься.

Юдельману хотелось спросить, по каким таким мотивам его самого держат взаперти. И почему — под такой сильной охраной? Моше сделал вывод, что возникли какие-то новые обстоятельства, вынуждающие Габелотти возвратиться на мирный путь.

— Дон Этторе, пока я спал, вы, вероятно, уже успели связаться с банком?

— Пытался, Моше… Пытался… — врал дон, глядя ему прямо в глаза. — Клоппе не оказалось на месте… А сообщить номер счета его заместителю я посчитал лишним. Я собираюсь еще перезвонить…

Габелотти тяжело поднялся с кресла и подошел к окну. Он рассеянно посмотрел с высоты восьмого этажа вниз, на улицу. В двухстах метрах от дома, на перекрестке, полицейские наносили мелом разметку на тротуаре, на котором, накрытые одеялами, лежали два тела. Он повернулся к Томасу Мерте.

— Что там рисуют фараоны?

Мерта сокрушенно пожал плечами.

— Несчастный случай с мотоциклистами, дон Этторе. Мальчишки гоняют, как сумасшедшие…

* * *

Появление Луи Филиппона на кухне было встречено восхищенным рокотом. Его команда на несколько минут оторвалась от дел, завороженно глядя на его черный кашемировый блейзер, клубный галстук с желтыми полосами, безукоризненные стрелки фланелевых брюк цвета антрацита и небесно-голубую рубашку. Филиппон относил приготовление пищи к одному из видов искусства, например к камерной музыке, которым надо заниматься, облачившись в смокинг.

— Ну что? — спросил он, делая вид, что не замечает восхищенных взглядов своих учеников. — За работу, лентяи!

Он взял несколько очищенных креветок и стал нарезать их кусочками размером не больше злакового зерна.

Луи Филиппон никогда не допускал на стол блюдо, сделанное другими руками, не сдобрив его своей фантазией в виде пикантной добавки…

* * *

Витторио Пиццу наставлял своих «лейтенантов».

— Эта работа касается нас, а не наших «солдат». Этого хочет Итало, и я его поддерживаю! Затронут вопрос чести! Никто не может тронуть пальцем члена «семьи», не поплатившись за это.

Алдо Амальфи, Винченце Брутторе и Джозеф Дотто молча согласились. Насилие и убийство были делом их юности, и иногда им этого не хватало.

— Они прихватили Моше. Вполне возможно, что они похитили и Анджелу.

— Убьем и Габелотти? — спросил Амальфи.

— Убьем всех, кто окажет сопротивление. Винченце, немедленно отправь четверых «солдат» на место. Пусть переоденутся в мусорщиков… Достань им мусоровозку… В качестве прикрытия они будут убирать тротуары рядом с домом Габелотти. Вооружение: автоматы и гранаты.

Брутторе понимающе кивнул головой. Мусоровозка не представляла никаких проблем. На каждой ступеньке иерархической лестницы муниципальной службы города у «семьи» Вольпоне стояли свои люди, готовые выполнить любое задание, не задавая никаких вопросов.

— Будет сделано, — сказал Брутторе.

Затем они провели короткое совещание и распределили роли.

Последние метры, отделявшие их от дома дона Этторе, они преодолели пешком. Машина осталась за углом.

Витторио увидел четверых парней, неторопливо подметавших тротуар рядом с мусоровозкой с муниципальными номерами.

Те сделали вид, что не замечают приближающихся Пиццу, Брутторе, Дотто и Амальфи. Пиццу заговорщицки подмигнул Винченце Брутторе и тут же вздрогнул, увидев на перекрестке полицейскую машину.

Витторио бросил вопросительный взгляд на одного из мусорщиков.

— Мотоциклист не справился с управлением, — не разжимая зубов и продолжая махать метлой, объяснил тот. — Можете идти спокойно…

Лицо Витторио помрачнело.

— Ты приказал Франчини и Фаваре оставить пост? — спросил он у Брутторе.

— А в чем дело?

— Ни в чем. Пошли.

Они не могли знать, что беспрепятственному входу в подъезд они обязаны его величеству Случаю. Именно в этот момент Моро Дзуллино отошел от окна, чтобы включить телевизор и открыть очередную банку пива. Когда он снова занял свой пост, на улице по-прежнему работали только люди из муниципальной службы по поддержанию чистоты, убирая ящики с мусором и подметая тротуары. Моро зевнул. Сегодня он видел кое-что поинтереснее даже вестерна.

На седьмой этаж они поднялись в лифте молча. Амальфи, Брутторе, Дотто и Пиццу знали, что дверь лифта открывается прямо в прихожую, где круглосуточно дежурили два охранника. От реакции этих людей зависел дальнейший успех их экспедиции.

Едва ощутимо вздрогнув, лифт остановился. Им повезло и на этот раз: Матарелла и Крисаффули спокойно открыли двери лифта, уверенные, что это прибыли их шефы Фрэнки Сабатини и Симеон Ферро, возвратившись после карательной акции против мотоциклистов.

Не успели еще разойтись до конца створки двери лифта, как Пиццу, стоявший у самого выхода, всадил расслабившимся стражам по пуле в голову. С залитыми кровью лицами те рухнули на пол.

Четверо мужчин, сжимая по пистолету в одной руке и по гранате в другой, почти одновременно ворвались в гостиную. Время между выстрелами и их появлением в гостиной измерялось секундой… Габелотти не успел проглотить даже половину откушенного бутерброда. Карло Бадалетто, чуть присев, успел лишь сунуть руку в карман пиджака, а Мерта уже почти достал свое оружие. Но увидев Пиццу и его людей, они окаменели. Сидевший напротив дона Этторе Моше Юдельман побледнел, выпрыгнул из кресла, как игрушечный чертик из коробки, и закричал:

— Не стреляйте!

— Моше, с тобой все в порядке? — спросил Витторио, ни на миллиметр не опуская дуло пистолета, направленного прямо в сердце Габелотти.

Моше утвердительно кивнул головой. Дон Этторе повернулся к нему и с абсолютно спокойным выражением лица спросил:

— Моше, у твоих друзей странный способ появляться в моем доме. Ты приглашал их сюда?

Он сел и сделал глоток остывшего кофе.

— Это недоразумение, — ответил Моше.

— Где Анджела Вольпоне? — спросил Пиццу. Его взгляд не предвещал ничего хорошего.

— Спит… если только ваша канонада не разбудила ее. Моше, может, ты объяснишь им…

— Да, она спит…

— Сходите за ней! — приказал Пиццу.

— Карло! — рявкнул Габелотти.

— Иду, падроне.

— Стой! — бросил Пиццу. — Алдо, пойдешь с ним.

Амальфи подтолкнул пистолетом Бадалетто к выходу.

Этторе Габелотти, вдохнувший запах смерти, знал, что в тот момент его шкура не стоила и цента. И тем не менее он попытался принять угрожающе-оскорбленный вид.

— А теперь, господа, я требую немедленных объяснений вашего недружественного появления!..

— Мы мирно беседовали, — торопливо сказал Моше. — Спрячьте оружие!

Никто не отреагировал.

— Ни в коем случае, — сказал Пиццу и обратился к Габелотти: — Ваши два сторожевых пса хотели нас застрелить… без всякой причины. Они — мертвы!

Дон Этторе закатил глаза и с сожалением в голосе сказал:

— Моше, нам не повезло… Матарелла и Крисаффули были теми «солдатами», которые знали имена подонков, хотевших похитить Анджелу Вольпоне. Жаль, они не успели мне их назвать…

* * *

Окончив диктовать, Итало Вольпоне сам пристегнул Инес к радиатору.

— Что мне делать, когда заявятся ее черномазые кузены? — спросил Ландо, когда они вышли в гостиную.

— Отвяжешь ее и сядешь в углу комнаты. Если тебе что-то покажется подозрительным, не раздумывая, стреляй через карман. Все равно твоя негритоска уже не жилец… Она мне нужна еще на несколько часов, а потом… что ты прикажешь мне с ней делать? Она — не наша!.. Расколется…

Орландо стоял, опустив голову. Спасти от неизбежной смерти свою любовницу он не мог…

— Относительно тебя у меня есть кое-какие планы, — продолжил Вольпоне. — С минуты на минуту придет Беллинцона и сменит тебя. Ты отправишься к себе, побреешься, переоденешься и станешь красивым… Должен быть в форме! Тебе придется кое-кого соблазнить.

— Кого, падроне?

— Дочь банкира. Ренату Клоппе.

Несмотря на все уважение к Итало, Ландо посмотрел на него, как на марсианина.

— Но, падроне, сегодня ночью она выходит замуж! Весь город только об этом и говорит!

— Дополнительная возможность продемонстрировать мне, на что ты способен!

— Накануне свадьбы? Откровенно говоря, я не вижу большой необходимости ее трахать. Какая от этого польза?

— Не торгуйся! — резко оборвал его Вольпоне. — Ты должен не просто трахнуть ее, а затрахать до потери сознания, чтобы она забыла о своей свадьбе!..

— Хорошо, падроне.

Он подошел к зеркалу. На него смотрела небритая физиономия мужчины в мятой, несвежей рубашке.

Трахнуть ее!.. Легко сказать… Он даже не знал, как она выглядит. Кроме того, его голова была занята мыслями о судьбе Инес.

Он размышлял, что ему лучше надеть, когда в дверь позвонили: три коротких и два длинных звонка. Условный сигнал членов «семьи». Беллинцона вошел в квартиру, похотливо улыбаясь.

— Где твоя красотка? Я с удовольствием ей вставлю…

— Итало не хочет, чтобы ее трогали. Она в спальне… В наручниках…

Сделав удивленный вид, Пьетро холодно спросил:

— Ты злишься, что я вспрыгнул на нее?

— Нет.

— Я выполнял приказ! И неприятностей ей не доставил… Не в обиду тебе сказано, но с тем колодцем, который у нее между ног, — одной палкой больше, одной меньше…

Ландо пожал плечами.

— Ладно, прекращай. Сюда ожидается визит двух ее двоюродных братьев.

Беллинцона уставился на него недоуменным взглядом.

— Сюда? Ты что, спятил?

— Вольпоне знает…

— Он разрешил тебе впустить этих типов?

— Да. Когда они придут, ты ее отвяжешь и не будешь сводить с них глаз.

— Дикари?

— Дипломаты.

— Моя задница! Дипломаты! Негры? Что Итало сказал в точности? Как себя вести?

Секунду Ландо колебался. Тяжело вздохнув, он сказал правду:

— Если почувствуешь что-то подозрительное, стреляй, не раздумывая.

— Если так будет продолжаться дальше, все швейцарские фараоны сядут нам на пятки… Не следовало бы принимать здесь этих обезьян!

Ландо резко повернулся к нему.

— Прекрати поучать меня! Они не советовались со мной! И по телефону разговаривали с ней. Ясно?

— Чего ты нервничаешь? Тебе что-то не нравится? — с иронией произнес Беллинцона.

— Чао! — сказал Ландо, снимая со спинки стула пиджак.

— Секунду! — остановил его Беллинцона. — Покажи мне, что она жива и дышит…

Нервным движением Ландо распахнул дверь спальни.

— Привет, куколка, — поздоровался Пьетро.

— Если позвонят по телефону, дашь ей трубку. Сам возьмешь прослушиватель. Это — приказ Итало.

— А если ей захочется пописать? На пол?

Ландо протянул ему ключи от наручников. Неожиданно в дверь раздался громкий стук, послышались веселые голоса, смех…

— Гадство! Это они! — сказал Ландо, сунув руку в карман.

Беллинцона последовал его примеру. Не успели они прийти в себя, как раздался радостный крик Инес:

— Мальчики, я здесь!..

Беллинцона наградил ее недобрым взглядом.

— Скажешь им, что ты занята… Даю тебе пять минут, чтобы выпроводить их отсюда… Или этим займусь я!

И в подтверждение своих слов достал из кармана «вальтер». Ландо присел рядом с Инес. Пока он снимал с нее наручники, Беллинцона в два прыжка оказался у окна, сел в кресло и положил на колени журнал. Правую руку он держал в кармане. Ландо помог Инес встать, сел на диван и сказал:

— Открывай!

Инес не торопясь сняла цепочку безопасности…

Вначале в дверном проеме появился огромный букет цветов, затем, пригнув головы, вошли двое молодых парней. Потрясенный Беллинцона посмотрел на их ноги, чтобы убедиться, что гости пришли не на ходулях. Нет, они стояли на собственных ногах и их обувь была в пределах 52—53-го размера. Не веря своим глазам, Беллинцона встал. Впервые в жизни его сто восемьдесят восемь сантиметров роста показались ему ничтожными… Они обменялись с Ландо удивленными взглядами. Парни бросили цветы на пол, обняли Инес за плечи и по очереди закружили ее по комнате.

Неожиданно гиганты замерли, увидев, что в комнате находятся еще двое мужчин.

— Извините, — сказал парень в спортивной куртке.

Второй вежливым кивком головы поздоровался с Беллинцоной.

Заметив смущение братьев, Инес непринужденно пришла им на помощь. Повернувшись к Пьетро и Ландо, она счастливым голосом сказала:

— Разрешите представить вам моих двоюродных братьев! Куаку… Рокки…

Негры ослепительно улыбнулись. С самым естественным видом они шагнули к Баретто и Беллинцоне, протянув руки для приветствия. И тогда, несмотря на врожденную подозрительность, люди Вольпоне, находясь под гипнозом этих двух человеческих феноменов, допустили непоправимую ошибку: они автоматически вытащили правые руки из карманов брюк, расставшись с оружием. Дальше все произошло с такой молниеносной быстротой, на какую не способна даже кобра. С восхитительной синхронностью, ставшие вдруг легкими, как воздушные шарики, Беллинцона и Баретто взлетели в воздух и полетели по дуге. До того как они грохнулись на пол, отчего содрогнулась квартира, один получил удар ребром ладони по затылку, второй — ногой в солнечное сплетение. В мгновение ока их оружие оказалось в руках гигантов.

— Он? — спросил Рокки, показав на Баретто.

— Нет, — ответила Инес, — этот толстый хряк.

— А этот? — настаивал Рокки.

Она презрительно посмотрела на Ландо, лежавшего без сознания.

— Ничтожество! Пигмей!

— Собирай вещи и жди нас в спальне. Когда закончим, скажем…

Инес вошла в спальню и закрыла за собой дверь. Куаку и Рокки больше не улыбались.

Беллинцона застонал и открыл глаза.

— Вонючие негритосы!

Ни один, ни второй не посчитали нужным ответить. Они о чем-то тихо разговаривали, небрежно поигрывая конфискованным оружием.

Беллинцона увидел, как Куаку подбросил вверх монету.

— Орел, — сказал Куаку.

— Ты проиграл, — сказал Рокки. — Решка!

Пьетро язвительно сказал:

— Что вы разыгрываете, черномазые? Свои задницы?

— Твою, — холодно ответил Куаку.

— Чертовы ниггеры! — сказал, как выплюнул, Беллинцона.

Куаку с удивлением посмотрел на него.

— Эй, Рокки, мне кажется, этот боров оскорбил тебя.

— Меня? Нет!

— Траханные в задницу черномазые, — прохрипел Беллинцона.

Рокки и Куаку дружно рассмеялись молодым беззаботным смехом. Пьетро с трудом поднялся на ноги. Гиганты не возражали, но глаз с него не спускали. Теперь уже Рокки вытащил из кармана монету.

— Орел или решка?

— Орел, — ответил Куаку.

Рокки подбросил вверх швейцарский франк.

— Черт! Ты выиграл, — недовольно сказал он.

Куаку бросил оружие на диван и вплотную подошел к Беллинцоне. Воспитанный и закаленный в безжалостных рукопашных схватках в доках Нью-Йорка, Пьетро никого не боялся. Ему было всего тринадцать лет, но при упоминании его имени дрожали все подростки квартала. И все они, в одинаковой степени, ненавидели негров.

— Моя сестра утверждает, что ты отнесся к ней без должного уважения, — ласковым тоном сказал Куаку.

— Эта шкура — твоя сестра? — рассмеялся Пьетро. — Я ей так вставил, что она пернула!

Несмотря на то что Пьетро был готов к схватке, он ничего не успел заметить. Три удара с силой и регулярностью гидравлического пресса с поразительной точностью обрушились на его печень, сердце и челюсть. Американец вздрогнул и мешком рухнул на пол. Куаку наклонился и одной рукой вздернул Беллинцону на ноги. Затем расстегнул ему брюки и спустил их до щиколоток. В этот момент Ландо, о котором, казалось, все забыли, бросился сзади на Куаку. Рокки, не вставая с дивана, без размаха ударил Ландо ногой в живот. Этого оказалось достаточно, чтобы он во второй раз потерял сознание.

Беллинцона пришел в себя в тот момент, когда Куаку одним движением сорвал с него трусы, порвав их, как сгнившую тряпку. Пьетро безумно завращал глазами и попытался вырваться. Куаку взял его за шею и трижды ударил головой о мраморное основание абстрактной скульптуры.

Лежа у ног Рокки, Ландо блевал желчью.

Куаку наклонился к уху Пьетро и что-то прошептал ему. Пьетро, который едва видел его сквозь красный туман, застилавший ему глаза, отрицательно покачал головой. Рокки отошел в угол, повернулся ко всем спиной и стал делать странные движения рукой, словно, помочившись, никак не может стряхнуть последнюю каплю с члена.

Куаку, ладонь которого легко обхватывала баскетбольный мяч, с отвращением положил руку на голову Беллинцоны.

— Слушай меня внимательно, — не повышая голоса, сказал он. — Сейчас ты испытаешь то, что проделал с нашей сестрой. И запомни, трахнутыми в задницу будут не негры, а ты!

Беллинцона с ужасом понял, что ничего не может сделать, сил у него оставалось не больше, чем у ребенка. Он снова отрицательно покачал головой. Его огромное полураздетое тело лежало на ковре: толстые ягодицы и чудовищных размеров бедра напоминали зад племенного борова.

От ощущения собственного бессилия на его глазах выступили слезы.

— Не делай этого, брат, не делай…

Не обращая на слова Пьетро никакого внимания, Куаку обратился к позеленевшему от страха Орландо.

— Тебе нечего бояться… Ты только смотри, как будут натягивать твоего приятеля. И знаешь, почему мы тебя не тронем? Потому, что он никогда тебе не простит, что ты присутствовал при этом… Он убьет тебя.

— Не делай этого! — стонал Беллинцона. — Пристрели меня!

— Закройся! Рокки, ты готов?

— Вполне, — ответил Рокки.

Все посмотрели в его сторону. Он стоял к ним лицом, и то, что увидели Ландо и Пьетро, потрясло их. Из расстегнутой ширинки брюк Рокки торчал член нечеловеческих размеров, разбухший и поднятый в вертикальное положение с такой силой, что казалось, ничто и никогда не сможет его согнуть. Куаку стал коленями на лопатки Беллинцоны и придавил его всем телом.

— Застрели меня, сволочь! Застрели! — кричал Беллинцона.

Ландо хотел закрыть глаза, но тут же открыл их, завороженно уставившись на жуткий спектакль. Он увидел, как Рокки лег на Беллинцону, который рыдал, как ребенок, ломая ногти о пол.

— Не надо! Не надо!

— Недоносок! — сплюнул Рокки.

Он сделал несколько неуверенных движений бедрами, затем резко послал их вперед, пронзая тело Беллинцоны.

Дикий рев Пьетро слился с победным кличем чернокожего мстителя…

 

ГЛАВА 16

— Тебя что-то беспокоит? — спросила Шилин у Хомера. — Ты странно выглядишь.

Она отложила платье, которое рассматривала, и положила руки ему на плечи.

— Из-за Ренаты?.. Да? — спросила она.

Хомер легонько похлопал ее по рукам, но его взгляд оставался далеким и отсутствующим.

— Будешь пить чай?

Движением головы он отказался.

— Не волнуйся… Я знаю, что для отца это тяжелая минута… Посмотри на меня.

Она взяла его за подбородок двумя пальцами и приподняла.

— Улыбнись мне.

Губы Клоппе механически раздвинулись, обнажив прекрасные зубы.

— Мне нравится, когда ты улыбаешься, — сказала Шилин.

За четыре часа до этого Хомер безжизненно лежал в кабинете Аугуста Штроля. Хотя только что его подвергли физической пытке, но именно он с помощью Ингрид привел в чувство дантиста, который не мог держаться на ногах. Профессор находился в глубоком шоке.

— Они заставили меня, мистер Клоппе. Я не хотел. Это ужасно! К горлу Ингрид они приставили бритву… Я никогда не прощу себе этого, никогда…

Парадоксально, но безвольное состояние супружеской пары придало банкиру сил… Неожиданно ему в голову пришла фраза, характеризующая ситуацию: «Стисни зубы!» Но зубов у него не было.

Сгусток крови, прилипший к верхней десне, вызывал тошноту. Он попытался оторвать его. Вместе с выдернутой изо рта слизью, как фонтан гейзера, хлынула кровь.

— Помоги мне, идиот! Хватит хныкать!

Он сильно тряхнул Штроля за плечи.

— Садитесь… Вы правы… Сейчас я вас обработаю… Ингрид! Компрессы! Коагулирующие!..

В нем снова ожили профессиональные навыки. Он восстановит… Он обладает достаточным талантом, чтобы в искусственном варианте восстановить то, что он разрушил. Но не сейчас… позже…

— Этой ночью моя дочь выходит замуж, — сказал Клоппе. — Я должен встречать гостей, в том числе и вас… со всеми зубами…

Несмотря на ужасную шепелявость, Ингрид и Аугуст поняли смысл произнесенных слов. Они обменялись обеспокоенным взглядом… Возможно ли по живому поставить временный протез?!

— За работу! — подбодрил их Клоппе и попытался улыбнуться…

Операция длилась три часа. Профессор и его супруга превзошли самих себя. По разным причинам ни Клоппе, ни Штроль ни словом не обмолвились о разбойном нападении. Клоппе — потому что знал. Ингрид и Аугуст — потому что не могли еще выйти из шока. Когда банкир посмотрелся в зеркало, он увидел свое собственное лицо. Его челюсти украшали два ряда зубов.

— Я сейчас же иду в полицию! — заявил Штроль.

Хомер посмотрел на него пронзительным взглядом.

— Это ваше право! Но… я запрещаю вам упоминать мое имя…

— Но почему?.. Почему?

Клоппе чуть не ответил ему: «Банковский секрет!» — но вовремя придержал язык, принимая от Ингрид таблетки, тампоны и дезинфицирующие средства.

— Увидимся сегодня вечером. Поздравляю вас с превосходно выполненной работой!

Фраза прозвучала настолько двусмысленно, что у Штроля на глазах навернулись слезы. Он осторожно взял банкира за запястье.

— Мистер Клоппе…

— Знаю… знаю… До вечера…

Захваченный мыслями о предстоящей борьбе, Клоппе решительно возвратился в банк с твердым намерением, не медля, осуществить то, что планировал сделать после свадьбы дочери. В разные концы земного шара он направил два телекса.

Один — Мелвину Босту в Детройт с приказом предупредить всех обладателей «Бьюти гоуст Р9» об опасности управления машиной. Второй — в Южную Африку, Эрику Морталду, директору «Вассенарз консолидейтед»: «Согласен на проведение работ, связанных с обеспечением безопасности. Деньги перевожу немедленно».

Клоппе не волновало, что будет с его банковской империей. Главное — он в согласии со своей совестью. Навсегда!

Вознесшись на вершину справедливости, он решил открыться Шилин, признаться ей во всех своих прегрешениях, ничего не утаив. Но, переступив порог дома, он заколебался: стоит ли погружать ее в грязный и жестокий мир, в котором он живет последние двое суток? Не нанесет ли он этим ей сильнейшую душевную травму?

Шилин парит в своих розовых облаках… Готова ли она выдержать подобное испытание?

— Шилин…

— Да, Хомер.

Стоя перед зеркалом, она с довольным видом рассматривала себя в новом платье, в котором собиралась выйти вечером к праздничному столу.

— Я хочу с тобой поговорить, — сказал Хомер.

— Тебе нравится сыр «пармезан»? Извини… Что ты хотел мне сказать?

Ощущая ужасную боль в челюсти, Клоппе решил отложить разговор.

— Ничего, — ответил он. — Ничего…

* * *

Фраза, которая выплыла у него из закоулков памяти, поразила его. Принадлежала она какому-то французскому автору: то ли Коктаю, то ли Както или Кокто. Вспомнить он не мог. «Если мы не можем проникнуть в тайну, сделаем вид, что мы — ее создатели…» Странно, что именно сегодня она пришла ему в голову. Но Габелотти знал, что никогда не воспользуется ее смыслом, потому что рассчитана она на слабаков.

Рядом с ним, с трагически-озабоченным выражением на лицах, сидели Кармино Кримелло, Анджело Барба, Томас Мерта, Карло Бадалетто, Фрэнки Сабатини и Симеон Ферро. Чтобы «крестный отец» немедленно не отреагировал на убийство двух членов «семьи», произошедшее на глазах у всех, не укладывалось в их сознании. Священный закон Синдиката гласил, что нанесенное оскорбление никогда не прощается. Что-то здесь было не так! Или дон Этторе размяк, или испугался Вольпоне, или, на что каждый в глубине души надеялся, приготовил для Итало какой-то сюрприз. Тела двух убитых «солдат» были незаметно вывезены из дома. Их уложили в лифт и спустили прямо в подземный гараж. Там перенесли в микроавтобус с матовыми стеклами. «Семья» Габелотти купила на дальнем кладбище Нью-Йорка тридцать фамильных склепов. И когда возникала необходимость захоронить члена «семьи», погибшего от пули, ножа, в драке или в результате вспыльчивости дона, погребение проходило без лишних административных формальностей: ни морга, ни вскрытия, ни полиции… Сторожами кладбища были надежные, высокооплачиваемые люди, у них никогда не возникали вопросы, в какой час суток нужно предать человека земле.

Медоточивая улыбка расползлась по лицу Габелотти.

— Ситуация вам известна, — начал он. — Мортимер О’Бройн хотел нас прокинуть. Я не знаю, жив он или мертв, не знаю, где скрывается… Мне кажется, что наш компаньон, — он закашлялся, — наш компаньон Вольпоне разделался с ним. И здесь он не прав! Почему? Потому что, попади эта мразь мне в руки, этот сучий О’Бройн, он раскололся бы, как орех. Могу в этом поклясться! Ни Итало, ни я не знаем номера счета. Малыш Вольпоне переполнен доброй волей, но этого недостаточно. Поэтому, чтобы довести дело до конца, я сам отправляюсь в Цюрих.

Мужчины с изумлением уставились на него: дон Габелотти терпеть не мог путешествий.

Мир шел к нему, зачем нужно было менять порядок вещей? К тому же его боязнь самолетов ни для кого не была секретом и являлась предметом шуток во многих «семьях» Синдиката.

— Как вы собираетесь туда добираться? — спросил Кримелло. И, не подумав о последствиях, добавил: — Теплоходом?

— Повтори! — угрожающе произнес Габелотти.

Осознав, что допустил оплошность, Кримелло обвел присутствовавших растерянным взглядом. Никто не попытался прийти ему на помощь. Все упорно избегали его взгляда. Оказавшись в одиночестве, Кармино вынужден был держать ответ сам:

— Я не сказал ничего плохого, падроне. Я знаю, что вы не любите летать самолетом… всего лишь… Не вы один такой… Я боюсь еще больше…

— В будущем прибереги свои шуточки для себя! А самолетом ты полетишь завтра.

Все подняли головы.

— Полетим вместе, — добавил дон Этторе со злой решимостью в голосе. — Естественно, мы не можем высадиться в Цюрихе целой командой. Анджело, Томас и Карло полетят во Францию… в Лион. Оттуда поездом прикатите в Швейцарию. Фрэнки и Симеон направятся в Милан и затем прибудут в Цюрих. А ты, Кармино, так как боишься летать самолетом, будешь сопровождать меня до Цюриха. — Он бросил на него тяжелый взгляд. — А чтобы тебе не было страшно, я буду держать тебя на своих коленях.

Раздался смех и тут же смолк.

— Там мы встретимся с людьми Вольпоне. Если кто-нибудь из вас коснется хоть малейшим намеком событий, происшедших здесь, будет немедленно отправлен в Америку. До тех пор пока мы не получим деньги, мне нужен мир! Я требую полного согласия…

— А потом? — серьезно спросил Барба.

— Что «потом»?

— Когда получим деньги?

— У нас будет достаточно времени, чтобы разобраться с доном Вольпоне, — ответил Габелотти.

Слово «дон» он произнес с таким чувством, словно хотел избавиться от накопившейся во рту слюны.

* * *

Все у него шло наперекосяк. Анджела до сих пор не найдена! Габелотти вставлял ему палки в колеса и держал заложником Юдельмана! Витторио Пиццу не хватило мозгов проявить инициативу! Хомер Клоппе не хотел сдаваться! Уже в который раз Итало проклинал свою несдержанность. Ему фантастически повезло, когда он наложил лапу на О’Бройна. И так глупо не воспользоваться шансом… Адвокат был не такой закалки, как банкир. Немного терпения, и он вырвал бы у него номер счета. Но самым большим желанием Итало было возвратиться в Соединенные Штаты. Погрузить Нью-Йорк в огонь и кровь, но во что бы то ни стало найти жену. К сожалению, сделать это сейчас он не мог. От результата операции «АУТ» зависели его жизнь, его будущее, его счастье… Он прекрасно знал, что говорят за его спиной, сравнивая его с Дженцо: хвастун, пижон, насильник… Да, все это в нем было… Но как они не могут понять, что он был таким, потому что Дженцо повезло родиться раньше, чем ему. Дженцо был для него больше чем отец: воспитывал, защищал, баловал, избавлял от всех забот, решал и говорил вместо него. С каждым годом власть Дженцо крепла, и все привыкли видеть Итало в его тени. Привык к этому и Итало. Зачем за что-то бороться, если можно попросить? Зачем драться, если Дженцо сделает это вместо него?

И только после встречи с Анджелой он начал понимать, на что способен. Рядом с ней он быстро ощутил жажду к независимости. Он перестал быть младшим братом, а стал самостоятельным мужчиной, готовым постоять за любимую женщину. Он попытался объясниться со старшим братом, мягко упрекнув его в том, что тот не возлагает на него достаточную ответственность… Дженцо молча, с большим вниманием выслушал его.

— У меня нет к тебе никаких претензий, Дженцо, ты, возможно, уж слишком опекаешь меня. Я начинаю от этого задыхаться. Мне хочется полетать на собственных крыльях.

Понял ли его Дженцо? Он улыбнулся и взлохматил ему волосы, как маленькому.

— Ты полностью прав, Малыш! Но не стоит на меня злиться. Может, я что-то просмотрел и не заметил, как ты вырос.

— Мне тридцать восемь лет.

Дженцо было только сорок шесть. Но когда Итало было десять, Дженцо уже верховодил десятками жестоких подростков, готовых без раздумий пустить в ход кулаки или холодное оружие. Он превосходил их умом, прозорливостью, умением просчитать риск… Восемь лет разницы в возрасте выработали между братьями отношения отца и сына, учителя и ученика. Для Дженцо Итало всегда оставался десятилетним мальчуганом. А для Итало Дженцо навсегда останется сорокашестилетним…

После звонка Пиццу он еще раз посетил морг. Он долго стоял на коленях перед металлическим ящиком, в котором лежала нога его брата. Горькие и теплые слезы медленно текли по его щекам, вызывая яростное желание мести.

Из морга он поехал на виллу. За рулем сидел Фолько Мори. Теперь Итало, как никогда, был уверен, что доведет дело брата до конца — единственный способ выразить ему благодарность за благодеяния и любовь к нему. Он неистово поклялся, что станет достойным преемником тяжелой короны, и горе тому, кто захочет снять ее с него! Но чтобы уверенно предстать перед Комиссьоне, нужно завершить начатое Дженцо дело. Заставить Клоппе перевести деньги.

Войдя в гостиную виллы, он увидел сидевших на диване Пьетро Беллинцону и Орландо Баретто и тотчас почувствовал: что-то случилось. Ландо должен был возвратиться обратно один…

— Мне кажется, ты должен охранять черномазую, — сухо сказал он Беллинцоне, заметив, что лицо Пьетро покрыто кровоподтеками.

— Нас прокрутили… Она сбежала.

Итало почувствовал, как кровь прилила к лицу. Инес должна была еще сыграть важную роль в его плане.

— На нас напали ее братья, — поспешно добавил Ландо.

— Закройся! Я разговариваю с Беллинцоной.

Фолько Мори стоял у окна, внимательно рассматривая лужайку перед домом. Не в силах говорить, Беллинцона в немощном жесте развел руки в стороны.

— Что? — взревел Вольпоне.

— Их было двое… — глухим голосом произнес Пьетро. Было заметно, что слова даются ему с большим трудом. — Когда они вошли, мы не спускали с них глаз… Я держал палец на спусковом крючке… Он тоже… Вот…

— Что «вот»?

Беллинцона упорно рассматривал носки своих туфель.

— Я не понимаю, падроне…

Он хотел продолжить и не смог. Стыд давил на него десятитонной бетонной плитой.

— Нас поимели…

— Два гиганта, — добавил Ландо.

— Гигант с пулей в голове больше не гигант, а кусок дерьма! — взорвался Вольпоне. — И вы тоже два куска дерьма! Два мудака! Мне нужна эта негритоска. Где она?

Ландо и Беллинцона не осмеливались даже посмотреть друг на друга. Ландо охватило жуткое беспокойство. Он отдал бы все, только бы не быть свидетелем содомии Беллинцоны. Один из негров предупредил его: «Тебя мы не тронем. Твой друг сам займется этим. Он убьет тебя!» Эта угроза сверлила его мозг с тех пор, как они покинули квартиру Инес.

— Я спрашиваю у вас! Где она? — кричал Вольпоне.

Они молчали.

— Ландо, убирайся отсюда! Тебя ждет работа! И на твоем месте я очень бы постарался.

— Хорошо, падроне.

Находясь в состоянии прострации, он не представлял себе, как сможет соблазнить дочь банкира.

Предположим, что он ее встретит. Предположим, что ему удастся избавиться от выражения страха на лице. Предположим, она его заметит и он ей понравится. Дальше? Для высшего пилотажа в сексе нужны еще и свободные мозги. А после спектакля, устроенного братьями Инес, его уверенность в своей мужской силе заметно поколебалась. К тому же не давала покоя мысль, что второго провала Вольпоне ему не простит.

— Фолько, поезжай в аэропорт и прочеши здание снизу доверху. Их легко заметить! Три гиганта! Пьетро, езжай с ним! Исчезни, или я разнесу тебя в клочья!

Беллинцона тяжело поднялся. Сколько он будет жить, столько будет носить в себе этот позор. Или пока не убьет того, кто над ним надругался. Он даже чуть пожалел, что Вольпоне не взбеленился до такой степени, чтобы пристрелить его. Он шел рядом с Фолько Мори, который тактично не задавал ему никаких вопросов.

Раздосадованный таким поворотом событий, Вольпоне поднялся в спальню и позвонил в Нью-Йорк. Что с Анджелой? Страх не давал ему дышать. Первые слова, услышанные им от Витторио Пиццу, как струя кислорода, наполнили легкие.

— Ваша жена дома, падроне. Чувствует себя великолепно… Передаю трубку Моше, он вам все объяснит…

Покидая дом Габелотти, Юдельман ломал голову над тем, в каком ключе разговаривать с Вольпоне. Рассказать Итало всю правду, равно как и утаить ее, было одинаково опасно. Моше ни на йоту не поверил Габелотти. Несмотря на воображаемые угрозы «семье» Вольпоне, которые он придумал в свое оправдание, дон Этторе просто держал их заложниками. А что могло означать его спокойствие, когда у него на глазах убили его «солдат»? Моше знал, что Габелотти ничего не прощает и никогда не забывает. Счеты дон Этторе начнет сводить, когда получит два миллиарда долларов…

Но и Вольпоне таит в себе не меньшую опасность. Его страх не быть принятым всерьез задевал его самолюбие, он готов был пойти на что угодно, лишь бы утвердиться…

Так и не найдя нужного хода, мысленно адресуя молитву всем богам и надеясь на импровизацию, Юдельман взял трубку, протянутую ему Витторио Пиццу.

— Все хорошо, Итало, все в порядке! — заговорил он спокойным голосом.

— Где Анджела?

— Сейчас я тебе все расскажу, Итало… Мы должны поставить свечку дону Этторе… Без него…

— Что-о-о? Что ты несешь? — взревел Итало.

— Габелотти вызволил нас из грязной истории… Он узнал, что нам угрожает опасность. Из уважения к тебе он спрятал нас под своей крышей…

— Да ну?!

— Да, Итало! Он предложил нам свое гостеприимство.

— Кому?

— Анджеле и мне.

— Моя жена пошла к этому жирному борову? Он дотрагивался до нее? Говори!

Юдельман чувствовал, как испаряется его уверенность.

— Вся эта история — досадное недоразумение, Итало.

— А Дженцо — тоже недоразумение? А О’Бройн? Ты бьешь поклоны перед этим мешком с жиром, а я даже не знаю, что он сделал с нашими деньгами!

— Дай мне сказать слово, Итало.

— Закройся! Ты ничего не знаешь. Он получил мой язык?

— Твой язык?

— Язык одного придурка, который следил за нами уже из Нью-Йорка в пользу твоего нового вонючего друга! Язык Рико Гатто! Я отправил его Габелотти, завернув в паспорт этого слизняка. Где Анджела?

— У себя дома.

— Кто ее охраняет?

— Четверо и Винченце.

— Добавь еще четверых! Если ее напугали, я убью тебя собственной рукой, Моше!

— Хорошо, ты убьешь меня. Могу я вставить слово?

— Нет. Ты еще не знаешь… Мои парни были вынуждены ликвидировать двух фараонов.

— Швейцарских? — задохнулся Моше.

— Американских. Парней Кирпатрика. Это что-то меняет?

— О черт! Только не это…

— Нет, это!.. Банкир не сдается! Цюрих кишит фараонами и информаторами. Я — в мышеловке! А в это время моя правая рука милуется с подонком, который похитил мою жену и убил моего брата.

— Это неправда! — повысил голос Юдельман. — Ты ошибаешься. Если бы это сделал Габелотти, он никогда бы нас не отпустил.

Моше закусил губу, но было уже слишком поздно… Он проговорился и все испортил.

Вольпоне взорвался.

— Старый вонючий врун! Ты слышал, что только что сказал?

Катастрофа… Теперь ни о каком союзе не могло быть и речи.

— О’кей, о’кей! — обронил Моше. — Тебе хочется услышать правду? Слушай! Я возвратился к Габелотти, и он меня не отпустил. И причиной тому явился ты, Итало! Он попросил позвонить тебе в отель, но ты уже съехал оттуда. Естественно, он тут же заподозрил, что ты… А что бы ты сделал на его месте? Ты поступил бы точно так же. И он направил двух боевиков за Анджелой…

— Скотина!

— Сегодня, в пять утра, он сказал, что мы свободны. Он извинился и объяснил свои действия. Послушать его, так твою жену собирались похитить…

— Кто?

— Не знаю. Он хотел нас защитить. Сказал, что мы компаньоны и у нас общие интересы…

— И ты это проглотил?

— С большим удовольствием! Особенно после того, как я узнал о языке. Он всех нас перерезал бы! Дальше, Пиццу, выполняя твой приказ, ворвался в квартиру Габелотти. Вместе с ним были Алдо, Винченце и Джозеф. На входе они уложили двух охранников, что еще больше накалило обстановку.

— Не думал ли ты, что я брошу жену и не вмешаюсь?

— Я тебя умоляю, Итало, не вмешивайся больше. Пойми, сейчас мы плывем с Габелотти в одной лодке. Он, как и мы, не может подобраться к деньгам.

Итало молчал. Моше понял, что аргумент попал в десятку.

— Но почему? Почему? У него же есть номер счета!

— Нет. По неизвестной мне причине номера счета у него нет. Иначе деньги были бы уже далеко. Итало, послушай, Дженцо — мертв, и ты станешь «крестным отцом». Ты станешь доном. Это многим не по душе… В Комиссьоне о тебе противоречивое мнение, они против тебя, осуждают твое прошлое… Для них ты — как бельмо в глазу. Один твой неверный шаг, и тебя ликвидируют. Я этого не хочу, Итало! Если ты меня послушаешься… есть один шанс…

— Закройся, трус! Габелотти никогда бы не посмел похитить жену Дженцо!

— Верно. Но твой брат никогда не махал у него перед носом красной тряпкой. Он попытался бы его убедить, а не давать новых поводов для недоверия. Ты знаешь, кому на руку наши глупости? Банкиру! Твой враг не Габелотти, а Клоппе! Ты еще не знаешь банкиров, Итало! Это легальные бандиты, они похуже нас! Они сильны, тверды, динамичны! Они свергают правительства, выигрывают войны, смещают глав государств! Они опаснее, чем десять армий. Они опутали всю землю и правят, потому что у них деньги. Если им не назвать этот чертов номер, мы никогда не увидим, какого цвета эти два миллиарда долларов! Надо сплотиться с Габелотти, соединить силы в один мощный кулак.

— Что большего, чем я, может сделать эта корова, если у нее нет шифра? — скрипнув от злости зубами, спросил Вольпоне.

— Ты решишь это с ним на месте.

— Что?

— Завтра дон Этторе вылетает в Цюрих. Он хочет встретиться с тобой.

* * *

Двое парней и девушка сидели в небольшом зале клуба джазовой музыки на улице Колизей.

Цюрих был далеко… Час тому назад они прилетели в Париж. Сегодня вечером они разлетятся в разные стороны: Куаку возвращается в Саклей, Рокки улетает в Нью-Йорк, а Инес — в Лондон, где у нее много друзей.

То, что ее братья прилетели ей на помощь с разных концов света, наполняло ее счастливой гордостью.

Закончился неприятный эпизод в ее жизни…

Удачно!

* * *

В какой одежде покончить со своим девичеством? Рената перебирала пальцами десятки платьев и костюмов, которыми были забиты шкафы.

Некоторые были совершенно новые. Ей доставляло удовольствие просто иметь их. Иногда в плохом настроении она заходила в магазин и покупала что-нибудь «от Диора» или «от Кардена», как другие покупают мороженое. Повесив покупку в шкаф, она забывала о ней, а через полгода отдавала платье или костюм своей служанке Мануэле. Сама же Рената уже третий год носила одни и те же джинсы.

Свой выбор она остановила на голубом фланелевом костюме мужского покроя. Она надела его и посмотрелась в зеркало. Скорчила рожу.

Сейчас, когда надо было сдержать данное себе слово, прежнего желания уже не было. И вообще идея, которую она так долго вынашивала, начинала казаться ей идиотской. К чему за несколько часов до свадьбы «снимать» кого-то незнакомого на улице? Она долго искала причину, толкавшую ее на это безрассудство и, в конце концов нашла: этот жест компенсирует в дальнейшем ее полную верность Курту. По крайней мере до тех пор, пока будет длиться их союз.

Миссис Хайнц! Поменяла хромого коня на слепого. Ей никогда не нравилась фамилия Клоппе… Хайнц была еще хуже… Рената Хайнц!.. Он пожала плечами, закурила и поставила на электрофон пластинку «Битлз». Затем села прямо на пол и прислонилась спиной к стене.

Вошла Мануэла и от восхищения присвистнула.

— До чего же вам идет голубой! Новый?..

— Старый, как нищета…

— Вы понравитесь мистеру Курту…

— Это не для него…

— А! А для кого же?

— Еще не знаю. Для первого, кто захочет меня…

Мануэла вежливо и смущенно улыбнулась.

— Мне кажется, что вы мне не верите, — сказала Рената. — Да, я собираюсь сделать самую глупую вещь в своей жизни…

Мануэла исподтишка посматривала на нее. Она никогда не знала, когда ее хозяйка говорит серьезно, а когда шутит.

— Вы мне расскажете?

— Конечно, нет! Это мой последний девичий секрет! Какие новости от Хулио? Получили письмо?

— Да, только что…

— У него все в порядке?

— Не очень… Поговаривают, что закроют шахту.

— Почему?

— По причине безопасности…

— Он расстроился?

— Да. Очень. Он хорошо зарабатывает.

— А как вы к этому относитесь?

— Я безумно рада. С тех пор как он уехал, я только и делаю, что молюсь, чтобы он скорее вернулся.

Ни Рената, ни Мануэла, ни тем более Хулио не знали, что «Вассенарз консолидейтед» принадлежал Хомеру Клоппе, основному держателю акций.

— Это еще не все, — добавила Мануэла. — У меня будет ребенок.

— Не может быть! — воскликнула Рената.

— Уже четыре месяца. По ночам я чувствую, как он там шевелится.

— Восхитительно! Вам надо прекращать работать!

— Еще рано, — запротестовала Мануэла. — Я могу работать еще четыре месяца.

— Ни в коем случае!

— Но я буду вам нужна… молодоженам…

— Я найму кого-нибудь еще, но и вы останетесь в доме. Мануэла?

— Да.

— Сделайте мне приятное! Я хочу быть крестной вашего ребенка.

Мануэла посмотрела на нее глазами, полными признательности.

— Спасибо, мисс…

— И не переживайте, если Хулио потеряет работу. Я подыщу ему что-нибудь подходящее в Швейцарии. Мое платье готово?

— Осталось немного… Я сразу же принесу его вам.

Рената раздавила окурок в пепельнице. Как просто все смотрится со стороны… Она встала, скорчила рожу в зеркало и усмехнулась. Следуя своему плану, она должна выйти на улицу и «снять» или «дать себя снять» первому, более-менее приятной внешности, типу и спросить у него самым обворожительным своим голосом: «Не хотите ли переспать со мной?» До этого момента все шло гладко… А если тип ничего не ответит? Придурков хватает повсюду, даже в Цюрихе. Внутренне улыбаясь, она взяла свою сумочку и вышла на Беллеривштрассе, навстречу своему последнему приключению.

Далеко идти ей не пришлось. Она увидела его сразу. Высокий, стройный, с ярко выраженной итальянской внешностью. Безукоризненного фасона темный блейзер был великолепно пошит. Он стоял, прислонившись к сверкающей «Бьюти гоуст Р9» серого цвета. Он смотрел, как она приближается к нему, словно ждал ее на этом месте уже целую вечность и знал, что она придет. Сердце ее бешено стучало, и она спрашивала себя, хватит ли у нее смелости осуществить задуманное.

В двух шагах от него она остановилась.

Вблизи он оказался еще красивее: скуластое, с правильными чертами лицо, напряженный взгляд. Она обратила внимание на его руки: тонкие, сильные, ухоженные.

— Как вас зовут? — спросила она.

Его губы расплылись в улыбке.

— Орландо.

— А меня — Рената. Я хотела бы заняться с вами любовью.

— Я — тоже, — сказал он, открывая перед ней дверцу машины.

 

ГЛАВА 17

Закатив глаза, Рената умоляла:

— Нет! Нет! Нет… Нет…

— Поднимайся!

— Я больше не могу.

— Поднимайся.

Она поднялась еще на одну ступеньку. Она была не в состоянии сказать, что с ней происходит. Было ли это восхождение пыткой, или наслаждением, или и тем и другим одновременно. Каждая новая ступенька была — как новое распятие на кресте. И этой распятой была она.

С Беллеривштрассе Ландо привез ее к себе домой. Взволнованная больше, чем ей бы того хотелось, — из собственного опыта она знала, что в таких случаях надо сохранять холодную голову, — она даже не попыталась узнать, куда они направляются.

Хранил молчание и Ландо.

Они вышли из лифта, доставившего их на четвертый этаж. Пока он открывал дверь своей квартиры, она чувствовала себя проституткой, прикидывающей сумму, которую потребует с клиента.

Ландо, прекрасно разбиравшийся в женщинах, знал, что лишние слова могут только помешать действию. Он не стал терять время, предлагая стаканчик вина или музыку — основная ошибка дилетантов-соблазнителей, которые проигрывают сражение, дав противнику время на обдумывание.

Ударом ноги он захлопнул дверь, повернул ключ в замочной скважине и, прижав Ренату к двери, бесцеремонно задрал ей до пояса голубую юбку. Даже не поцеловав молодую женщину, не приласкав ее, не сказав ни слова, он спустил с нее тонкие колготки ниже колен и властно вошел в нее.

С Ренатой так еще никто не обращался.

Богатый профессиональный опыт Ландо подсказал, что никаких предварительных игр не надо. Да или нет! Сразу! Прижатая к двери, изумленная и шокированная Рената почувствовала, как пробуждается ее тело под сильными толчками Орландо. Обычно Курта она трахала сама. Но здесь ни о какой инициативе не могло быть и речи. Впервые в жизни она осваивала для себя новую роль — пассивную.

— Я хочу в кровать, — простонала она.

Не отвечая, он продолжал проникать в нее, чередуя длинные и короткие удары, замирая иногда, чтобы переждать накатывающуюся волну извержения.

— Пожалуйста… кровать.

Этот ненаступавший оргазм — в последнее мгновение он останавливался — сводил ее с ума. Так он развлекался с ней сорок пять минут: стоя, не уставая, ввинчиваясь в нее, хладнокровно контролируя ритм своего тела.

Изнемогая, глядя на него остекленевшими глазами, Рената почти рыдала:

— Ну же, ну же… еще…

Но Ландо плевал на ее просьбы. Он точно знал, как довести ее до состояния, из которого она не выйдет… В этом празднике чувств, который он создавал, он был всего лишь инструментом… Он делал все возможное, чтобы как можно лучше выполнить приказ Вольпоне. И только…

— Ландо… Ландо! Умоляю тебя…

Как только она начала судорожно вращать тазом, он снова замер. Но на этот раз он опоздал на какую-то долю секунды… Рената вышла из-под его воли, улетев на таинственных волнах удовлетворения. Разочарованный, он вынужден был следовать движению ее бедер, нанося тяжелые, мощные, финальные удары.

Рената обмякла, черты ее красивого лица исказились до неузнаваемости. Ландо пришлось удержать ее за талию, чтобы она не упала на ковер. Впервые в жизни она перешагнула рубеж, разделявший простое наслаждение от ослепляющего оргазма. Оглушенная, вялая, она подняла на Ландо изумленные глаза и чуть слышно прошептала:

— Спасибо… спасибо…

Но сюрпризы для нее только начинались.

Было бы вполне естественно, если бы он сейчас закурил сигарету, улыбнулся, удовлетворенно потянулся и пошел принять душ. Вместо этого он стал на колени, обнял ее сильными руками и начал нежно лизать внутреннюю сторону ее бедра в том месте, где оно теплое и нежное, как под крылышками у ласточек.

Когда его язык коснулся ее треугольника, обессиленная Рената хотела его оттолкнуть.

— Нет, Ландо, нет… Обожди, обожди!..

Но он крепко держал ее в кольце своих рук и, не обращая внимания на ее протесты, жадно припал ртом к шелковистому руну. Через пятнадцать минут она снова унеслась к звездам. Она начала выкрикивать задыхающимся, прерывистым голосом:

— В кровать… В кровать! Отнеси меня в кровать!

Он еще быстрее задвигал языком, думая в это время о тысяче других вещей: хорошо ли накачаны шины его машины, где сейчас может находиться Инес, как оценит Вольпоне его усилия, если он добьется успеха… Эта мысль вдохнула в него новые силы. Его ласки стали еще неистовее. Рук, казалось, стало в несколько раз больше: они под разными углами исследовали тело Ренаты, задерживаясь на самых чувствительных местах, ласкали, сжимали, проникали…

Когда мышцы рта уже начала сводить судорога, он вынудил ее кончить еще раз.

Рената безжизненно рухнула на пол. Ноздри ее расширились, тело содрогалось в спазматических судорогах. С отчаянием, смешанным с удивлением, она увидела, что член Ландо снова готов набрать силу… Не глядя на нее, он поставил ее на ноги и прошептал на ухо:

— Сейчас ляжем в кровать. Ты этого хотела, ты это получишь…

Крепко обняв сзади, он легонько подтолкнул ее вперед. Пошатываясь, Рената направилась к лестнице, которая вела в лоджию. Когда она ступила на первую ступеньку, он вошел в нее. Несмотря на полное изнеможение, она почувствовала, как горячая волна поднялась по телу от пальцев ног, пройдя через лобок, соски, до корней волос. Она умирала в третий раз…

Неутомимый Ландо посадил ее на вторую ступеньку, нежно, но настойчиво развел руками ей ноги и припал ртом к ее источнику. Рената безнадежно пыталась оттолкнуть его, не понимая, то ли она сошла с ума, то ли уже умерла… Ландо все настойчивее прижимался лицом…

— Ты убьешь меня… Ты убьешь меня!

Он подумал, что скорее умрет сам, если не добьется того, чего хочет от него Итало Вольпоне.

Он отпустил ее лишь тогда, когда она изогнулась с силой взбрыкнувшей лошади, издав нечеловеческий крик.

Не давая ей прийти в себя, он поднял ее на третью ступеньку, повернул к себе спиной и мгновенно вошел в горевшую, как раскаленное железо, плоть.

— Пощади, я больше не могу… Нет… нет!

Он укусил ее в затылок и выдохнул:

— Ты же хотела в кровать… Осталось всего лишь пять ступенек…

* * *

— Это я! — сказал Вольпоне, стараясь не выдать своего волнения.

— Итало!.. Итало!.. — повторяла Анджела.

Итало был рад, что жена не видит, до какой степени он разволновался, услышав ее голос. Он сжал челюсти и заскрипел зубами, чтобы сдержать глупые слезы, появившиеся у него на глазах.

Страх потерять Анджелу тысячу раз опускал его в могилу.

— Анджела, объясни, что произошло. Тебе сделали плохо?

Моше, который до сегодняшнего дня не обременял себя разговорами с нею, долго наставлял ее, подробно все объясняя:

— Анджела, мы сделали большие ставки! Многого я сейчас вам рассказать не могу. Знайте только, что, если вы пожалуетесь Итало, всем нам будет очень плохо…

— Почему всем?

— Нервы у вашего мужа — на пределе. Смерть брата возложила на него громадную ответственность. Именно он должен завершить дело, начатое Дженцо. Трудное дело… Итало любит вас больше всего на свете… Он далеко от нас и может неверно истолковать приглашение Габелотти. Итало ненавидит его, но Габелотти действовал только во благо вам… Он защищал вас…

— Но от кого? — удивилась Анджела.

— Не задавайте мне вопросов, Анджела. Я — ваш друг. Не делайте мое и без того нелегкое положение еще труднее.

Ну что ж, она готова сыграть роль женщины, с которой ровным счетом ничего не произошло.

Игривым тоном она сказала:

— Нет, любовь моя, нет, никто не сделал мне ничего плохого. Я ужасно скучаю без тебя.

— Я тоже, Анджела… Если бы ты знала…

— Хочешь, я прилечу к тебе?

— Нет, нет! Я задержусь еще на один-два дня!

— Я могу тебе чем-то помочь?

— Да. Скажи, что ты меня любишь.

— Я люблю тебя, Итало!

— Закончу здесь все дела, и съездим с тобой на Сицилию.

— Правда?

— Да. После Италии навестим твоих родителей. Этот Габелотти, он разговаривал с тобой?

— Да… Он был очень вежлив…

— Почему ты не сказала мне, что едешь к нему?

— Все так быстро произошло… Когда мы с тобой начали разговаривать, в дверь позвонили… Я пошла открыть… а когда возвратилась, в трубке услышала короткие гудки…

— С тобой хорошо обращались?

— Да, Итало, очень…

— Ладно, ладно… Я волновался, понимаешь… Думал, что ты там одна с этим… этим… Мои друзья, они сейчас рядом с тобой?

— Да.

— Сколько?

— Четверо.

— Ладно.

— Итало.

— Да.

— Я не любопытная, Итало, но ты — мой муж. Возможно, когда-нибудь ты расскажешь мне… Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Да… Не создавай себе проблем… Ты видела Франческу?

— Это ужасно!

Она чуть не сказала ему о предсказании вдовы Дженцо: «Они убьют Итало!»

— Анджела.

— Да.

— Тебе что-нибудь нужно?

— Ты!

— А мне — ты! Моше приходил к тебе?

— Он ушел час назад… складывать чемоданы.

Вольпоне нахмурился.

— Чемоданы? Зачем?

— Итало, ты же его хорошо знаешь…

— Не может быть!.. — взвыл Вольпоне.

В нем все закипело от мысли, что его советник поступает как хочет, думает за него и не выполняет его приказов.

— Он летит в Цюрих первым самолетом, — сказала Анджела.

* * *

Курт незаметно посматривал на своих родителей.

Они стояли чуть в стороне, почти касаясь друг друга и настороженно глядя по сторонам, и не знали, что им делать. Возбужденные оригинальностью оформления зала, гости сновали взад-вперед, толкали их и растворялись в группах общих знакомых.

Часы показывали начало первого ночи. Ренаты все еще не было.

Неловко себя чувствуя в черном велюровом костюме и белой рубашке с жабо, Курт безнадежно всматривался в лица прибывавших гостей, ожидая, что вот-вот вспыхнет великолепное светло-розовое платье его невесты. У него была достаточно сильная интуиция, чтобы почувствовать, что все начинается плохо. Сдержанный более обычного, Клоппе, сделав видимое усилие, улыбнулся ему, и они обменялись несколькими словами. Шилин вела себя, как всегда, непринужденно, громче всех хлопала в ладоши.

— Сегодняшняя молодежь — просто сумасшедшие! Вы только посмотрите, во что они превратили мою квартиру! — кудахтала она, беря под руку своих подруг и прогуливаясь по дому.

Курт с тоской подумал, что ему предстоит еще мучиться в этом цирке почти три часа, прежде чем они с Ренатой сбегут отсюда.

Не было еще и священника.

Вертолет зависнет над крышей без нескольких минут три и доставит их на аэродром, откуда Рената поведет собственный самолет в Италию, в Портофино. Там их ждет яхта, на которой они совершат восьмидневный круиз по Средиземному морю. Восемь человек экипажа: капитан, его помощник, механик, бармен, три стюарда и два повара. И все — для них одних!

У входа началось какое-то оживление, сопровождаемое криками, громкими фразами…

Курт подумал, что пришла Рената. Облегчение, которое он почувствовал, было соизмеримо с беспокойством, вызванным ее отсутствием.

Но нет… Это была не она. Пришли университетские друзья и бросились его поздравлять.

— Твоя невеста уже тебе изменяет!

— А что же будет после свадьбы?

— Эй, Курт, куда ты спрятал Ренату?

Курт был в недоумении. Рената должна была быть здесь еще час тому назад. Курт смущенно отвечал на сыпавшиеся со всех сторон вопросы и шутки. Давняя его подружка, приподнявшись на носках, шепнула ему в ухо:

— Если она не придет, вспомни обо мне. Я всегда готова ее заменить…

Шилин, направляясь к Курту, прокладывала себе путь через плотную толпу гостей.

— Вы не знаете, где Рената? — с беспокойством, которое ей не хотелось бы показывать, спросила она.

Курт широко улыбнулся.

— Должно быть, заканчивает наряжаться… А разве вы ее не видели?

— Она ушла из дому около четырех часов. Собиралась пойти к парикмахеру…

— И…

— С тех пор я ее не видела. Я волнуюсь…

Метрдотели в белом разносили шампанское.

— Где невеста? — выкрикнул кто-то, поднимая бокал.

— Сейчас будет… Сейчас будет… — успокаивающе сказала Шилин. — А вот и священник! Курт, пожалуйста, сделайте что-нибудь…

И она заторопилась навстречу святому отцу, старому другу семьи, который с большой неохотой согласился участвовать в церемонии бракосочетания при таких нелепых обстоятельствах.

Курт незаметно посмотрел на часы: 12.30.

Через полчаса все сядут за стол. Он решил обождать еще десять минут и отправиться на поиски Ренаты.

* * *

Она закурила, сделала глубокую затяжку и указательным пальцем провела по лицу Ландо. Это едва ощутимое прикосновение заставило его почувствовать, как он устал.

Конечно, у нее не хватит всей жизни, чтобы восстановить в памяти те неизгладимые впечатления, ощущения, которые в течение нескольких часов разрушили ее представление о счастье. Она навсегда перешагнула границу в его измерении. О своем партнере она знала только то, что его зовут Ландо. И о ней он знал столько же: шесть букв, составляющих ее имя, — Рената. Он был Бог, и никто не мог с ним сравниться. Но ей надо было уходить.

— Ландо… Который час?

Он провел пальцем по ее соску.

— Понятия не имею… Полночь… Час ночи… Два часа… Какое это имеет значение?

Она с горечью улыбнулась.

— Мне нужно уходить.

— Сейчас?

— Я даю бал…

— Среди ночи?

— Да… Свадьба! Моя! Через час я выхожу замуж.

— Тебе наплевать на меня?

— Нет! Правда, нет!

Он надеялся, что она забыла о времени, но того, что он с ней сделал, ей явно не хватило… Подгоняемый страхом, который ему внушал Вольпоне, он отдал все силы, чтобы она осталась. Язык болел, став тяжелым и сухим, как лоскут материи. Снова пустить его в дело было невозможно. Остальное…

Итало был категоричен:

— Я хочу, чтобы у Клоппе разразился скандал! Над девчонкой не издевайся, но вздрючь ее так, чтобы она забыла о свадьбе.

Ландо наклонился к Ренате и нежно укусил за мочку уха. Она напряглась, вспомнив, как его зубы впились ей в затылок…

— Я не верю тебе, — сказал он.

Она заставила себя улыбнуться.

— Хочешь, чтобы я пригласила тебя?

— Зачем ты выходишь замуж?

Она надолго задумалась.

— Откровенно говоря, не знаю… Как твоя фамилия?

Он заколебался, но ответил.

— Баретто.

«Рената Баретто», — промелькнуло у нее в голове.

— Ты любишь его?

— Нет.

— Тогда вообще непонятно, зачем ты выходишь замуж!

— Я сама этого не понимаю… Слишком поздно об этом сейчас говорить, Ландо… Все закручено…

Он пожал плечами.

— Я не одна! Об этом знает весь город… Приглашены гости… Я не хочу доставлять отцу неприятности…

— Чем занимается твой отец?

— Банкир.

— В Цюрихе?

— Да. А чем занимаешься ты?

— На пенсии.

Она прыснула со смеху.

— Я был профессиональным футболистом. Отыграл свое…

— Какая же дерьмовая свадьба предстоит! И это — моя свадьба!

Она сделала движение, чтобы выбраться из кровати. Он притянул ее к себе и крепко прижал.

— Ты знаешь, что между нами произошло? Для меня — нечто необыкновенное!..

— И для меня… — серьезно сказала она.

— Почему бы тебе не поехать со мной?

— Куда?

— Куда скажешь.

— Сейчас это невозможно, Ландо.

— Машина внизу… Сбежим?

Она задумчиво на него посмотрела, и ее сердце забилось быстрее. Он заметил ее волнение и колебание.

— Ты готова сделать такую глупость? Тебе хорошо со мной?

Она машинально прижалась к его груди.

— Ну так что? — настаивал Ландо.

Не глядя на него, она быстро прошептала.

— То, что ты мне дал… Нет, ты не сможешь это понять.

Она отстранилась и встала. Его мозг лихорадочно работал в поисках средств удержать ее. Если бы он только мог оглушить ее, все проблемы разрешились бы… Он смотрел, как она натягивает колготки, надевает юбку…

— Я не могу держаться на ногах, — сказала она.

Ноги у нее дрогнули, и она села на край кровати.

Он продолжал лежать не шелохнувшись. Она доверчиво положила голову ему на плечо.

— Ландо…

— Не уходи!

Возможно, промолчи он, и она осталась бы… Но его слова словно подстегнули ее. Она с трудом встала, застегнула бюстгальтер и сказала:

— То, что произошло со мной, — ужасно! Ужасно! Ужасно!

Она посмотрела на себя в зеркало и вздрогнула.

— Господи! Я выгляжу как столетняя старуха. Что ты со мной сделал, Ландо?

— Ничего. Так как ты уходишь…

— Пойми меня, Ландо…

— Нет.

На ее глаза навернулись слезы.

— Ландо, до завтра! Если ты этого хочешь. Клянусь тебе, я разведусь!

Он протянул ей туфли.

— Ты опоздаешь, уже половина третьего.

Партию он проиграл. Интуиция подсказывала, что он ее не удержит.

— У меня не осталось времени переодеться. Это — ужасно!

— Я отвезу тебя.

В машине она сказала:

— Я хотела бы иметь твою фотографию. У тебя найдется для меня одна?

— Нет.

— А мою хочешь?

Было три часа утра без десяти минут. Они медленно ехали по совершенно пустынной Штамфенбахштрассе, освещенной рекламными огнями магазинов.

— Останови, — попросила она.

Ландо затормозил. Она вышла и перебежала через улицу. Между двумя магазинами дорогих подарков стояла кабинка фотоавтомата. Рената вошла в нее и задернула за собой шторку. Четыре, одна за другой, электронные вспышки прорезали ночь. И снова Рената сидела рядом с ним.

— Гони! — попросила она и протянула ему четыре влажных отпечатка.

Он мельком взглянул на них, сделал удивленное лицо и, наклонившись, что-то шепнул ей на ухо. Лицо Ренаты вытянулось.

— Нет, — решительно возразила она. — Нет!.. В следующий раз.

Тогда Ландо еще что-то шепнул ей. Рената заколебалась, но все-таки вышла из машины и возвратилась в кабинку. Когда она задернула шторку. Ландо увидел, как одна, а затем и другая нога исчезли из его поля зрения.

Четыре электронные вспышки…

Ландо завел мотор и с удовлетворенной улыбкой посматривал на новые снимки. На этот раз лица Ренаты на них не было — только ее лобок в разных ракурсах.

Он отъехал от тротуара.

— Рената, если ты передумаешь… Я оставлю тебе машину… И ключи… Я буду ждать тебя у себя дома… Сколько понадобится.

Она молча взяла его руку, крепко сжала и поднесла к своим губам…

* * *

К часу ночи гости преклонного возраста, не имевшие привычки бодрствовать ночью, расселись вокруг небольших столов. Шилин, почувствовав надвигающуюся катастрофу, заламывая руки, бросилась к появившемуся в зале будущему зятю.

— Курт! Вы нашли ее?

— Нет, миссис, нет. Я решительно ничего не понимаю. Ее нигде нет…

— Господи! Что я скажу священнику?

— Меня беспокоит не пастор, а Рената, — зло бросил Курт. — Все на месте, кроме невесты!.. Она что-нибудь вам говорила?

— Нет…

— Но последней видели ее вы!

— Что делать, Господи, что делать?

— Где ваш муж?

— Хомер? Не знаю… Только что он был здесь.

— Это — ненормально! С Ренатой, вероятно, что-то случилось!

— Но где? Что?

— Вы звонили в полицию?

— Нет… Но… А все эти люди?

— Пусть садятся за стол.

— Пойду посоветуюсь со священником.

Курт повернулся, но не успел сделать и трех шагов, как оказался в окружении группы молодых людей.

— Ну так что? Где твоя жена? Мы уже проголодались!

— Жрите!

Курт направился к Клоппе, который в глубине комнаты разговаривал с двумя мужчинами средних лет. Пробормотав извинения, взял банкира за локоть и отвел в сторону.

— Я не понимаю, что происходит. Куда исчезла Рената?

— Вы были у нее в комнате?

— Да. Ее нет!

— Что говорит Мануэла?

— Она не видела ее с четырех часов дня.

Клоппе мучила пронзительная боль в челюсти.

Неожиданно ему в голову пришла мысль, что Вольпоне сделал очередную подлость.

— Надо вызвать полицию, — сказал он.

До тех пор пока дело касалось лично его и его чести, он вел себя достойно, не прибегая к помощи полиции для решения своих проблем, которые были прямым продолжением его банковских дел. Но Вольпоне зашел слишком далеко!

Хомер и так задержался с его уничтожением.

— Срочно позвоните в окружную полицию и попросите лейтенанта Фрица Блеча. Пусть он даст команду начать розыски!

Шилин подошла к ним раньше, чем успел отойти Курт. На ее лице было неподдельное беспокойство, но она находила в себе силы механически улыбаться и посылать воздушные поцелуи всем гостям, которые делали ей дружеские знаки.

— Что же происходит? Где Рената? Что вы решили делать?

— Успокойтесь! — сказал Клоппе. — Сейчас Курт свяжется с полицией.

— Но Хомер!.. А эти люди?..

Она показала на двести приглашенных, которые, с бокалами шампанского в руках, стояли разбившись на группы, а по залу распространялся тихий ропот нетерпения…

— У вас неприятности? — вежливо поинтересовался отец Курта.

В десяти сантиметрах позади него, как тень, стояла Утта.

— Нет, папа, нет! Все в порядке! Проводи маму к столу!

В глазах матери он увидел такое страдание, словно она была виновата в том, что до сих пор нет его невесты.

— Ваш сын прав, миссис Хайнц. Проходите к столу.

— Я еще не имел удовольствия видеть Ренату, — сказал Йозеф Хайнц.

— Послушай, отец, мне самому хотелось бы на нее посмотреть! Ты выбрал неудачный момент! Иди за стол!

— Твоей невесты все еще нет? — с болезненным выражением лица спросила Утта.

Курт вдруг возненавидел ее зеленое платье.

Шилин подозвала к себе метрдотеля.

— Быстро накрывайте на стол.

Зазвенел колокольчик, приглашая гостей.

Все потянулись к столам, на которых стояли картонные таблички с указанием фамилии каждого.

Наиболее нетерпеливые, заглянув в меню, разразились смехом, предполагая, что наборщик ошибся в порядке размещения блюд. Меню было составлено наоборот.

А официанты в белых перчатках уже несли подносы с дымящимися чашками кофе и коллекционным шампанским.

На какой-то миг наступило замешательство.

Как все это следовало понимать?

— Очаровательно! — крикнул кто-то из гостей. — На десерт нам подадут устрицы!

Но Шилин уже не на шутку волновало затянувшееся отсутствие Ренаты.

— Курт, где вы ходите?

Он торопливо шел между столов, и со всех сторон к нему тянулись руки; его похлопывали по плечу, поздравляли, отпускали вслед шутки… В момент сбора гостей отсутствие Ренаты прошло незамеченным, но сейчас волна ропота прокатилась по залу и на лицах гостей появились двусмысленные улыбки. Курт подходил к лестнице, ведущей в холл, когда перед ним возник пастор Люстц.

— Профессор Хайнц!

— Да, святой отец!

— Где ваша будущая супруга?

— Сейчас будет. Я иду за ней.

Он бросился к телефону и схватил трубку.

— Алло, полиция!

Курт машинально бросил взгляд в сторону входной двери.

— Я хочу говорить с лейтенантом Блечем! Срочно!

Дверь медленно открылась, и в проеме он увидел Ренату. Курт положил трубку на рычаг. Он был поражен видом своей невесты. Ее лицо было бледное, вытянутое, прическа взлохмачена. Вместо торжественного светло-розового платья на ней был мятый костюм голубого цвета. И никакой косметики на лице!

— Рената!

Вместо страха, что он больше ее не увидит, пришла злость.

— Откуда ты появилась? Все уже чешут языками! Твои родители сгорают от стыда! Я только что звонил в полицию!

Он взял Ренату за руку и отвел в угол. Она смотрела на него так, словно видела в первый раз.

— Ты скажешь мне, что случилось? Ты даже не одета? Рената, я с тобой разговариваю.

Она отсутствующим взглядом посмотрела на его вспотевшее лицо. Это — не ее парень! Она выйдет за него замуж — изменить ничего нельзя, но завтра подаст на развод.

Он сильно встряхнул ее за плечи.

— Наглоталась наркотиков? Рената! Откуда ты пришла?

Вялым движением она высвободилась из его рук.

— Курт, ты хочешь, чтобы я вышла за тебя замуж?

— Что-о? — чуть не задохнулся он.

— Тогда оставь меня в покое и не задавай вопросов.

Ошеломленный, он сделал шаг назад.

— Но ты не можешь… В этой одежде…

— Если ты сейчас же не пойдешь со мной, я ухожу…

Она пошла по лестнице. Он настиг ее уже на верхней площадке. Подхватив под руку, принял победный вид, и они вошли в зал.

— А вот и она! — крикнул кто-то.

Когда раздалась приветственная овация, Рената нашла в себе силы улыбнуться. Женщины тут же начали обсуждать ее появление в голубом костюме, гадая о его отношении к церемонии бракосочетания в три часа утра. А впрочем, — кто знает? — возможно, так и было задумано! Здесь все поставлено с ног на голову. Цюрих перестал быть Цюрихом!..

Рената села за стол родителей Курта.

— Неприятности? — спросил Йозеф Хайнц.

— Потом все расскажу… — ответила Рената.

Вышколенный официант поставил перед ней весь набор пропущенных ею блюд: кофе, шампанское, шоколадную шарлотку, сыры, кусок жареной баранины на вертеле. Он наклонился к ней и учтиво объяснил:

— Вы должны начать с кофе… Поторопитесь, сейчас подадут бутерброды.

— Уберите все это, — сказала Рената.

— Вы не голодны? — спросил Йозеф.

— Рената! Рената! — голос Шилин вибрировал от возмущения. Она вышла из-за стола и направилась к Ренате, чей голубой костюм был как удар кулаком ей в солнечное сплетение.

— Но… Где твое платье?

Рената ласково обняла мать за шею и прошептала:

— Мама, если ты сию минуту не возвратишься за свой стол, я выйду из зала.

Удрученная и испуганная, Шилин послушно направилась к своему столу.

Пока разносили аперитив, распространился слух, который развеселил гостей: какой-то итальянский банкир зашел в туалет, но унитаза там не оказалось. Каково же было его удивление, когда, случайно посмотрев вверх, он увидел его на потолке.

Без нескольких минут три пастор Люстц незаметно подозвал к себе новобрачных, их свидетелей и членов семьи. Все прошли в комнату, которую на одну ночь превратили в часовню.

Пастор произнес ритуальную речь и сказал:

— Курт Хайнц, вы согласны взять в жены Ренату Клоппе?

— Да, — ответил Курт.

Сдерживая слезы, Шилин закусила губу.

— Рената Клоппе, вы согласны взять в мужья Курта Хайнца?

— Да, — ответила она, не поднимая головы.

— Объявляю вас мужем и женой! — заключил пастор.

Дверь распахнулась, и в комнату хлынули гости, чтобы в объятиях, поздравлениях задушить молодоженов. Из-за общего шума никто не слышал, как над крышей дома завис прилетевший вертолет.

На крыше гостей встретили сильные порывы ветра, хлеставшие по лицам, как пощечины. Женщины, в шелковых платьях, ежась от холода, прижимались к своим спутникам, которые по-рыцарски, расстегнув смокинги, предлагали «убежище». Терраса была освещена косым светом прожекторов, направленных в небо для освещения вертолета. Пилот удерживал аппарат на высоте пятнадцати метров над центром террасы, где стояла пассажирская корзина, украшенная цветами. От нее вверх к вертолету тянулся стальной трос.

— Пропустите молодоженов! — одновременно закричало несколько голосов.

Толпа потеснилась в сторону, освобождая проход Ренате и Курту. Ветер разметал ее волосы. Она с изумлением смотрела на мизансцену, которую поставила сама, не смея поверить, что додумалась до такой вызывающей глупости.

Почувствовав ее неуверенность, Курт потащил ее за собой по живому коридору, из которого раздавались крики «браво». Теперь и он осознал всю абсурдность затеи.

— Рената! Рената! — стараясь перекричать шум роторов вертолета, кричала Шилин, вцепившись в руку дочери и повиснув на ней всем телом.

Толпа рассмеялась.

— Она хочет присутствовать при первой брачной ночи!

— Возьмите ее с собой!

— Шилин с ними! Шилин с ними!

Фразу скандировали, хлопая в ладони. Некоторые взяли с собой бутылки со спиртным и теперь пили, передавая друг другу.

— Рената, не ходи туда! Не садись! Откажись! Я видела плохой сон!

Курт бесцеремонно оттолкнул тещу в сторону. Он решительно забрался в корзину и был неприятно удивлен ее низкими бортами. Оставалось лечь на дно, чтобы не смотреть вниз, и порыгать в собственное удовольствие.

А в это время в этой невероятной неразберихе разворачивались два параллельных действия.

Шилин снова вцепилась в Ренату, которая собиралась переступить через борт корзины. В дальнем углу террасы стоял человек, в обязанность которого входило дать красный световой сигнал прожектором вертолетчику, когда молодожены устроятся. С бутылкой виски в руке, к человеку направился голландский финансист, уже изрядно пьяный.

— Глотни, старина, — предложил он. — Окоченеешь! Глотни! Нас знакомили?

Техник улыбнулся. Отказываться от глотка спиртного в такую погоду — грех. Он взял бутылку и начал пить из горлышка.

— Что это за хреновина? — спросил голландец и нажал на рукоятку.

Красный луч прожектора пробил ночь. Пилот с трудом удерживал аппарат под сильными порывами ветра и был обрадован, увидев красный световой сигнал. Что делалось внизу, он не мог видеть из-за слепящих лучей прожекторов, которые освещали вертолет.

В соответствии с полученными инструкциями, он мягко повел вертолет вверх. Корзина оторвалась от крыши. В ней был только Курт!

Его крик потонул в общем реве толпы.

Но пилот ничего этого не слышал. Он развернулся и полетел известным ему курсом, неся корзину над самыми крышами домов города.

«Муж улетел!» — раздался возглас. Рената увидела, как Курт отчаянно машет руками, быстро исчезая в ночи. Посиневшие от холода гости все свое внимание перенесли на Ренату. Она оторвала от себя руки матери, оттолкнула отца, пытавшегося ее задержать, и бросилась к лестнице.

Очутившись на улице, она оглянулась по сторонам в надежде увидеть такси. Она хотела добраться до аэродрома вместе с Куртом. И тут она вспомнила о машине Ландо.

— Рената!

На пороге дома стоял Хомер Клоппе. На секунду она замерла.

— Послушай, Рената!

— Потом, папа, потом!

Она добежала до машины Ландо, проскользнула за руль «Бьюти гоуст Р9» и завела мотор. Ренату знобило. Она поискала кнопку опускания верха, не нашла и включила отопление.

Затем дала назад и резко взяла старт вдоль Цюрихбергштрассе. Сейчас она все расскажет Курту. Они просто ошиблись! И ничьей вины здесь нет! Он поймет…

Когда она на скорости сто двадцать километров в час выходила из поворота, в колонке рулевого управления раздался сухой треск и тут же заклинило руль. Она не успела даже испугаться, а только подумала: «Я опоздаю…» Потеряв управление, тяжелая машина рыскнула влево. Не выпуская из рук рулевого колеса, Рената резко нажала на педаль тормоза. Завизжали шины. Передние колеса задели скрытый травой откоса бордюр, и машина начала переворачиваться.

Ренату выбросило на шоссе, и, лежа на спине с широко открытыми глазами, она увидела, как, словно при замедленной съемке, на нее падает двухтонная «Р9»…

Фирме «Континентл мотокарз» предстояло зарегистрировать девятую аварию «Бьюти гоуст Р9», вызванную механическим дефектом, и пятую со смертельным исходом.