Глава 9
Пегги размышляла, а Джереми в это время пытался подсчитать в уме количество выпитого им за последние часы виски. Регулярно он пил до цифры «двадцать один». Нет, конечно, он мог выпить и больше, но после двадцать первой по счету рюмки, которую он проглотил, расставшись с матерью, у него возник какой-то провал в памяти. Собственно, бутылка была практически пуста уже во время беседы с Белиджаном, который считал, что в таком состоянии Джереми и думать нечего, чтобы встречаться с Пегги. Кретин! Все у него получилось. Пусть отчасти туманно, но он же сумел объяснить ей, чего от нее ждут. Теперь ее очередь ответить «да» или «нет». Все карты в руках Пегги. А то, что они чуть-чуть подтасованы, эта мерзавка заметит в самом лучшем случае где-то через неделю. А может, и того позже.
Суть сделки заключалась в следующем: Пегги должна отыскать Чарлен и привезти ее в Штаты так, чтобы никто не пронюхал. Взамен Джереми вручит ей два миллиона долларов. Где их раздобыть, он пока еще не знал.
— Это же проще простого. Разве нет? — сказал Джереми, громко икая.
Пегги смерила его рассеянным, презрительным взглядом. Ее смущала неделя отсрочки, которую тот просил, — не ловушка ли это? По мнению Джереми, Чарлен укатила с Квиком в Афины. Найти их, как он считал, было делом нескольких часов. А потом парнем займутся он и его «друзья». Пегги же предстоит уговорить дочь.
— У тебя есть билеты? — резко спросила Пегги.
— Ты согласна?
— Мне надо восемь билетов первого класса — туда и десять — обратно.
— Что?! Ты с ума сошла! Никого нельзя брать с собой. Все должно делаться без лишнего шума.
— Я и не собираюсь.
— Зачем тогда куча билетов?
— Если нельзя нанять личный «боинг», самое меньшее, что можно сделать, — это избежать тесного соседства с другими пассажирами. Ты принес расписку?
— Какую расписку?
— Обыкновенную. Ты мне должен два миллиона долларов, и я хочу, чтоб это было оформлено как положено. Не забудь указать срок уплаты.
Джереми сделал негодующее лицо.
— Пегги! Это смешно! Ты не доверяешь мне?
— Нет!
— Как будто я шатаюсь с бумагами такого рода и держу их при себе!
— Отлично, я не еду!
— Пегги!
— Придешь, когда будешь иметь этот документ, заверенный твоим банком.
— Ты получишь его завтра!
— Ладно. Приходи завтра.
— Но, Пегги, это срочно! Ты должна улететь сегодня вечером! Есть самолет в 22.00.
— Лети сам, если тебе это надо. Придешь с распиской, понял? А теперь убирайся! Я жду одного человека.
Если б не затуманивший мозг алкоголь, Джереми в ярости придушил бы ее на месте. Хватит ему того, что он выслушал от Белиджана, когда тот узнал, что Вирджиния отказалась дать денег.
— Если бумаги будут через два часа, — добавила Пегги, — я, пожалуй, успею вечером улететь. На твоем месте я бы сильно постаралась. Учти, что завтра мои планы могут измениться, и тогда я не приму твои условия.
Торопясь выпроводить Джереми, она сама открыла ему дверь. Всего час назад ей позвонил сам Арчибальд Найт и попросил о немедленной встрече. «Я должен, — сказал он, — сделать вам необычайно важное предложение».
Арчи презирал семейство Балтиморов, обвиняя их в том, что они «проводят политику, рассчитанную на негров и домохозяек». Нельзя, чтобы он в ее квартире столкнулся с Джереми. Пьяный в дым бывший шурин, чего доброго, еще набросится на старикана, чтобы на нем сорвать злость.
— Хорошо. Я все улажу, — бормотал Джереми, ритмично покачиваясь в метре от двери.
Да, но как? Какой банк выдаст ему такой документ? Под какие гарантии?
— Сделай быстро, — сказала Пегги, выталкивая его. — Как можно быстрее! Иначе я могу и отказаться. — Сильным толчком она вышвырнула его вон.
* * *
Из предосторожности Белиджан ничего подобного раньше не делал. Но сейчас он был настолько раздражен, что сам позвонил в Париж, поскольку при первом разговоре забыл сказать самое важное, то, чего не следовало знать даже Джереми. К счастью, нужный ему человек оказался на месте.
— Есть новости? — спросил он.
— Пока нет, я жду, — ответил тот.
— Хорошо. Скажите, эта гонка будет опасной?
— Как и все гонки.
Черт! Этот французишка намеков не понимает. Придется сказать ему прямо, а значит, скомпрометировать себя.
— Нет, судьба этого типа нас не волнует, он попросту засранец, вы понимаете? Это опасный вид спорта, можно и шею себе свернуть, верно?
На другом конце провода, там, на другом континенте, возникла очень длинная пауза. Она была настолько тягостной, что Белиджан резко прервал разговор.
— Держите меня в курсе дела. Звоните в любое время дня или ночи. — Он положил трубку. Нужно быть глухим или последним дебилом, чтобы не понять сказанного.
* * *
Арчи в этот момент было не восемьдесят, не шестьдесят, не сорок, не двадцать лет. Он чувствовал себя семнадцатилетним юношей и злился на себя за охватившее его волнение перед встречей с Пегги. Оказавшись в ее огромной гостиной, окна которой были распахнуты в сверкающую ночь Нью-Йорка, он совсем не притворялся, он действительно был влюблен, как герой-воздыхатель из примитивного мюзикла, как дурачок, который приходит просить руки возлюбленной с букетом цветов. В его годы это просто смешно! Он мямлил, маршируя вокруг стола, через каждое слово извинялся за свою путаную речь.
— Это глупо! Слишком глупо! — смущенно бормотал он.
Пегги смотрела на него с удивлением, заинтригованная, недоверчивая, но в душе наслаждавшаяся этим странным превращением, которое происходило на ее глазах: жесткий и могущественный человек выглядел сейчас растерянным мальчишкой, которого хотелось усадить на колени, утешить, приласкать. Конечно, она не забывала, что так называемому мальчику было под сотню лет, но ей искренне хотелось ему помочь. Кроме того, ее терзало жгучее любопытство, что за ящик принес и поставил у входа Арчи, когда Эмили открыла ему дверь.
Найт наконец успокоился, взглянул на нее и сказал:
— Я кажусь вам идиотом, да?
— Боже! Что вы говорите?! Разве так можно? — Пегги дала бы отрубить себе палец, чтобы узнать, что лежит в ящике.
— Это смешно, — пробурчал Арчи, возобновляя хождение вокруг стола. — Смешно!
— Ради Бога, сядьте! У меня уже кружится голова!
— Простите меня.
— Ну сядьте же рядом со мной! Вот так. Успокойтесь!
Арчи уселся на край дивана и как бы окаменел.
— Теперь говорите, — ободряюще сказала Пегги.
Он молчал, опустив голову.
— Ну, не бойтесь, Арчибальд! Я чувствую, что вам нужна помощь. Расскажите мне все.
Найт уставился на носки своих туфель, а Пегги почувствовала, как по ее позвоночнику поднимается вверх волна неизъяснимого наслаждения. Еще бы! Перед ней сидел не властелин могущественной империи, а человек, потерявший дар речи и совершенно парализованный. Такими зрелищами она никогда не могла пресытиться. Не будь у Арчи таинственного ящика, она еще долго продолжала бы игру, в которой искусно сплетались вызов и рассчитанное равнодушие и которой не могли противостоять даже те представители мужского сословия, кто относился к категории неприступных.
Как бы случайно Пегги накрыла руку Арчи своей, испытав двойственное ощущение — то ли к ящерице она прикоснулась, то ли к куску старого сгнившего шелка, который вот-вот расползется под пальцами.
— Я… — начал Найт. По его руке пробежала медленная, тяжелая дрожь.
— Ну, дальше! — ослепительно улыбнулась ему Пегги.
— Я, как вы знаете, был когда-то женат, — сказал Арчи. — У меня есть сын… взрослый шестидесятисемилетний сын… — Неожиданно он вскочил и забегал по гостиной. — Ах нет! Сожалею! Это слишком по-дурацки! Не сердитесь, из-за вас я теряюсь! Вот… Да помогите мне! Вы же видите, что я пришел просить вашей руки!
Он посинел от напряжения, но приступ агрессивности вернул ему способность говорить.
— Да, я грубиян, не соображаю, что говорю. Извините, я просто сумасшедший. Примите мой подарок. До свидания!
Ошеломленная Пегги, видя, что он быстро направился к двери, подскочила к нему, снова взяла за руку и силой усадила на диван.
— Арчибальд! Даже в двадцать лет я ни от кого не слышала столь пылкого, столь искреннего объяснения в любви!
— Я старый дурак! — проворчал Найт, уставившись на свои туфли.
— Арчибальд! Ну как можно говорить такое? Успокойтесь, пожалуйста. Говорите помедленнее, а то я уже не знаю, на каком я свете… Кажется, вы что-то упоминали о каком-то подарке?
— Там, у входа… сундучок.
— Какой сундучок?
Конечно, так спешить не следовало бы, но любопытство разъедало Пегги как кислота. Она моментально принесла ящик, обернутый в обыкновенную упаковочную бумагу.
— Подарок, вы говорите? Для меня? Ах, зачем это? Вы позволите посмотреть?
Ее пальцы уже нервно разрывали бумагу. Под упаковкой действительно оказался сундучок из черного дерева, окованный ржавым железом.
— Что это?
— Сувенир… Один из тех редких предметов, который пережил крушение корабля, века и море.
— Прелесть! — с чувством произнесла Пегги, делая вид, что не ощущает тяжести этой старинной реликвии. На ее лице было написано восхищение таким оригинальным подарком.
— Откройте же его! — процедил сквозь зубы Арчи, опустив голову.
Пегги не заставила его повторять дважды. Нервным движением она коснулась двух боковых замков. Сундучок открылся.
— О! — воскликнула она, остолбенев от изумления.
В нем, как в пиратских сундуках, которые можно увидеть только во сне, на велюре цвета спелого граната сверкали драгоценные камни.
— Идиотский подарок, правда? — проворчал Арчибальд. — Я никогда не умел делать подарки.
Но Пегги не слышала. Как опытный ювелир, она прикидывала стоимость фантастической диадемы из платины, изумрудов и бриллиантов, кулонов, колец, серег с рубинами и бриллиантами, сапфировых клипсов, бело-голубых колье и браслетов, холодный блеск которых контрастировал с теплым сиянием золота.
Молчание нарушил Арчи.
— Это банально! — негромко сказал он.
Только теперь Пегги вспомнила о присутствии Найта и бросила на него самый ласковый, на какой вообще была способна, взгляд. На миг он показался ей самым красивым в мире мужчиной, которым можно было восхищаться как отцом, которому следовало поклоняться как Богу.
— Арчи! — пробормотала она. — Арчи…
Даже Грек, осыпая ее подарками, подобных чудес не преподносил никогда. Перед ними не устояла бы ни одна женщина в мире. Да эти драгоценности созданы именно для нее! А сейчас нужно срочно что-то сделать! Неважно что — обнять Найта, раздеть его, покрыть его тело поцелуями, поклясться ему в верности, умолять подарить ей ребенка… И Пегги с благоговением прильнула губами к губам ошеломленного старца.
— Вы безумец!
Смущенный Арчибальд сделал неопределенный жест.
— Пегги, это все ничего не стоит. Мне надо о многом вам сказать… Давайте поужинаем вместе.
Но в этот миг она вспомнила: Лон, Джереми, ее авиабилеты, отъезд сегодня вечером — и, больно закусив нижнюю губу, тихо сказала:
— Я должна уехать!
— Зачем? Когда?
Инстинктивным движением она закрыла сундучок, стиснув его обеими руками.
— Сегодня вечером. Уже сейчас.
— Но Пегги! Это невозможно! Я с вами еще толком не поговорил!
— Который час? — прервала она его.
— Не знаю, я никогда не ношу часов.
Пегги посмотрела на свои: уже восемь. Проклятый Джереми! Он уже должен был быть здесь с документами. Чтоб он сдох! Пошли они все… Боже, прости меня! Их чертовы выборы сутки могут подождать.
— Арчибальд, я принимаю ваше приглашение.
— Но вы сказали…
— Видите ли, — Пегги слегка заколебалась, — мне нужно было лететь сегодня вечером в Афины по семейным делам. Это касается моей дочери Чарлен и Джереми, моего бывшего шурина. Но дела могут подождать. Идемте ужинать, только дайте мне пять минут, чтобы переодеться.
— Благодарю вас! Благодарю. — С чувством неясной тревоги Арчибальд увидел, что она забрала с собой сундучок.
* * *
Лон открыла глаза и увидела, что лежит не на матраце, а просто на песке: должно быть, соскользнула с него во сне. Первой мыслью после пробуждения было — где Квик? Она так боялась его потерять! Здесь… Можно протянуть руку и дотронуться до него, чтобы убедиться, что не спишь, что есть это небо, и этот плеск волны, которую впитывает песок, и эти звезды, не исчезающие даже на рассвете. А он уже вставал там, у края моря, над линией горизонта, полыхая оранжево-розовым пламенем.
Стояла такая тишина, что Лон отчетливо слышала, как бьется сердце Квика. Думая поначалу, что это невозможно, она приложила к его груди сначала одно, потом другое ухо. Нет, стучит! В пять часов утра 20 августа на пляже Эримопулоса в Греции единственными уловимыми шумами на планете были едва слышное скольжение волны и биение сердца человека, которого она любила. Эти минуты стоит запомнить навсегда. Квик был и останется самым дорогим человеком в ее жизни. Она смотрела на лицо спящего юноши с благоговением и благодарила Бога за то, что он сделал его таким красивым. Ради того чтобы быть рядом с ним, она была готова на все: убить, сделаться проституткой, совершить клятвопреступление, залить землю потоками крови, предать ее огню. Никому она не позволит стать между ними. Никому! В Нью-Йорке, похоже, вот-вот начнутся поиски. Поднимется колоссальная суматоха. Клан Балтиморов бросит все силы на то, чтобы вернуть заблудшую овцу в лоно семьи. Но что общего может быть у нее с этими алчными хищниками, всю жизнь стремившимися к деньгам и власти?
Лон молила об одном — чтобы чудо этого мгновения продолжалось вечно. Солнце вдруг взметнулось над морем и стало быстро подниматься, заливая мир ослепительным светом.
— А не сходить ли тебе за кофе для меня?
Руки Квика обхватили ее. Лон прижалась к нему, а он протер глаза и улыбнулся.
— Хорошо спала?
Она кивнула головой и, свернувшись калачиком, еще тесней прижалась к любимому. Квик погладил ее волосы, тихо разжал ее руки, встал и по-кошачьи потянулся.
— Вот здорово! Пошли!
Он потянул ее, помогая подняться на ноги. Девушка запротестовала:
— Подожди, я ведь голая…
— Ну и что? А я что, одет?
Держась за руки, они побежали к морю.
* * *
Увидев огромный торт, который слуга в белых перчатках торжественно водрузил на стол, Пегги поняла, что ужин подходит к концу. Вино показалось ей подозрительным, поэтому она ограничилась глотком воды, чтобы запить селедку, которую якобы попробовала, едва прикоснувшись к ней кончиком вилки. Что значила эта жалкая земная пища, когда она была все еще ослеплена сумасбродным подарком Арчи! Вернуться бы поскорее домой и насладиться сполна. Обо всем, что ее волновало, Пегги могла говорить без утайки лишь со своей собакой и своими камешками. А что касается предложения Арчи, то он должен будет оговорить с предельной ясностью все финансовые детали их брачного контракта. Но это может подождать…
— Не хотите ли кусочек торта? — спросил Арчи. — Моя Урсула специально испекла его для вас.
Пегги еще раз взглянула на торт и подумала, что эта женщина, должно быть, здорово ее ненавидит.
— Не хотите ли перейти в библиотеку выпить кофе с ликером?
Под «ликерами» Арчибальд подразумевал самые разнообразные алкогольные напитки, которые он хранил для почетных гостей.
Они поднялись из-за стола. Пегги оперлась на галантно предложенную ей руку.
— Есть две… возможно, три вещи, которыми мы могли бы сегодня вместе заняться.
— Какие?
— Сначала поговорим. А потом я вам кое-что покажу. Впрочем, как вам будет угодно.
— Тогда поговорим.
Они уселись друг против друга в кресла, разделенные низким столиком. Арчи немного помялся, но Пегги ободрила его нежным взглядом.
— Знаете, Пегги, я хотел попросить вас об одном одолжении. Прошу выслушать меня до конца не прерывая. Обещаете?
— Ну конечно.
— Я вел себя с вами очень странно. Хотел просить вашей руки, а наговорил глупостей.
На секунду Пегги испугалась, что он передумал, но послушно осталась сидеть, стыдливо опустив глаза, так, как это делают юные девушки.
— Вы, должно быть, решили, что я впадаю в маразм. — Пегги здесь позволила себе легкий протестующий жест. — Видите ли, мы знакомы уже полгода. А в моем возрасте время идет в два раза быстрее именно потому, что дни мои сочтены.
Самая настоящая слеза скатилась с ресниц правого глаза Пегги. Этот глаз никогда ее не подводил: слеза появлялась всегда в самую нужную минуту. К сожалению, она ничего не могла поделать с левым, никакие усилия не помогали: не удавалось заставить его заплакать — и все! Впрочем, по-настоящему она плакать не умела — ни от счастья, ни от горя, ни из сочувствия к кому бы то ни было.
Несмотря на старческую дальнозоркость, Арчибальд увидел, как стекает эта слеза, и деликатно вытер щеку Пегги шелковым платочком.
— Не плачьте! Я не хотел вас расстраивать! Извините, ради Бога!
Из-за него никто не плакал, кроме его матери. Да и она пролила слезу, но не от радости, а от гнева, когда он семьдесят пять лет назад сначала сбежал из дому, а потом вернулся. Мать привыкла к мысли, что его нет, и разозлилась, когда сын появился.
— Ничего, ничего. — Пегги искусно изобразила стыдливое волнение.
— Простите меня! Но надо, чтобы вы знали. Конечно, я выгляжу моложе, но мне скоро исполнится девяносто лет. — Арчибальд замолчал, словно признание, которое он ей сделал, вернулось к нему бумерангом, нанося удар.
У Пегги хватило такта сделать большие глаза.
— Я бы дала вам не больше шестидесяти.
— Ну, ну, дорогая, кого вы хотите провести? А теперь главное. Если вы согласитесь провести со мной последние дни, которые мне суждено прожить, я сделаю вас единственной наследницей всего, чем владею.
Пегги затихла, размышляя о том, кому из адвокатов следует доверить составление их брачного контракта. Арчибальд, приняв ее молчание за колебание, посчитал необходимым уточнить:
— А владею я многим!
Пегги встала.
— Теперь моя очередь смущаться и бессвязно говорить. Не из-за ваших чувств ко мне, они, конечно, трогательны, а из-за предложения, высказанного в такой форме.
Она перевела на него напряженный взгляд, и Найт еще раз увидел чудо: снова огромная слеза скатилась по щеке Пегги.
— Арчибальд, я прошу вас быть искренним, потому что мой вопрос затрагивает наши будущие отношения. Вы считаете меня продажной?
Арчи не сводил с нее глаз. Он испытывал нечто вроде непонятного головокружения, которое заставляло его вот уже несколько часов думать о том, что говорил он сам, а главное — о ней, о ее словах. Ему было отлично известно, что Пегги растратила не одно огромное состояние. Из головы не выходили слова Урсулы: «Вдова? Она приносит несчастья!»
— Ответьте мне, — настаивала Пегги.
Его взгляд остановился на слезе, которая, казалось, с каждой секундой увеличивалась.
Пегги подошла к нему, взяла его руку в свои и поцеловала ее.
— Спасибо, спасибо, дорогой Арчибальд. — Она не сомневалась, что старик долго не протянет, это биологически невозможно. Полгода, ну, может, год-два от силы. А ей надолго хватит унаследованного состояния. — Ваше предложение взволновало меня. Вы заставляете меня трепетать. Мысли путаются в голове. Я с трудом представляю, где нахожусь. Дайте мне время подумать.
— Не торопитесь! Недели на размышление вам достаточно?
— Недели?!
— В моем возрасте это очень много. Времени, чтобы ждать, увы, так мало. Неделя…
В том, как Найт произнес это слово «неделя», Пегги почувствовала не только просьбу, но и властное распоряжение. Что ж, она успеет содрать с Джереми два миллиона, а после скажет «да» Арчибальду. Выигрыш в обоих случаях обеспечен.
— Согласна. Пусть будет неделя.
Арчи, улыбаясь, взял ее за руку.
— А сейчас я кое-что вам покажу. Это «кое-что» вскоре будет принадлежать вам!
Сгорая от любопытства, Пегги поспешила за ним в холл. Они прошли по длинному коридору в другое крыло дома. Арчи вытянул связку ключей и открыл первую бронированную дверь, которая выходила на лестницу, ведущую в огромный подвал с низкими сводами. Носком ноги Найт слегка прикоснулся к невидимой кнопке у основания стены.
— Входите, — торжественно сказал Арчибальд. — И вы увидите мои шедевры… Кроме меня, здесь никто еще никогда не бывал.
Они снова спустились на несколько ступенек. С чувством тревоги Пегги ощутила металлический лязг тяжелой стальной двери, закрывающейся за ними. Если Арчи не в себе, ее никто никогда не отыщет в этой могиле!
— Это убежище настолько надежно, — продолжал Арчи, — что десять бомб не причинят ему никакого ущерба. Кстати, в нем имеется все необходимое, чтобы выдержать целый год, если там, наверху, разразится ядерная катастрофа.
Внизу Арчибальд достал еще один новый ключ, и Пегги со страхом поспешила за ним в открывшийся узкий стальной проход. Последнюю дверь можно было открыть как сейф, набирая определенную комбинацию цифр.
— Ничего не бойтесь. Входите.
Единственная лампочка скудно освещала помещение, размеры которого она не могла определить, но заметила поблизости полотна на стенах.
— Прошу вас, садитесь.
Ошеломленная и подавленная, Пегги опустилась на диван.
— Вам, конечно, известна, — заговорил, хитро посмеиваясь, Арчибальд, — моя любовь к искусству Ренессанса. Но я хочу предложить сыграть в занятную игру. Попробуйте назвать имя хотя бы одного художника, чьих работ у меня нет. Любого!
— Даже из современных?
— Да, если хотите.
— Ренуар!
И тогда произошла невероятная вещь: Арчибальд коснулся кнопок стальной клавиатуры, которую Пегги сначала приняла за низкий столик, и все вокруг осветилось мягким светом. Ее окружали полотна, каждое из которых было шедевром и кричало об имени своего создателя: Тинторетто, Рембрандт, Кранах, Брейгель. Ее внимание переключилось на легкое гудение: словно по волшебству как бы из-под земли перед ней появилась картина, освещенная так, что изображенное на ней лицо ребенка казалось удивительно живым и просветленным.
Ошеломленная, Пегги смогла лишь пробормотать:
— Потрясающе! Это одна из самых захватывающих работ Ренуара, которые мне когда-либо приходилось видеть.
Арчи молчал, а она украдкой присматривалась к нему. Лицо Найта казалось окаменевшим, неподвижным, живыми были только глаза, впившиеся в картину так, словно старец хотел вытянуть и поглотить всю исходившую от нее жизненную силу. Потом, как бы очнувшись, он произнес:
— Мне не очень нравится Ренуар, хотя я отдаю должное его мастерству. Что еще вам показать? Называйте.
— Вермер? — спросила Пегги, зная, что сохранилось около двадцати его полотен, и надеялась… Надеялась — на что?
— Ну, меня вы в лужу не посадите, — самодовольно усмехнулся Арчи.
Он снова коснулся клавиатуры. И место Ренуара заняла картина Вермера. На ней была изображена женщина, приоткрывающая дверь изнутри.
— Если позволите, — нарушил тишину Найт, — я включу музыку. Для меня каждая картина ассоциируется с ней. Взгляните только на знаменитый свет Вермера, которым освещен весь интерьер. Это тепло, нежность, счастье.
Раздались первые звуки концовки Девятой симфонии, Гимна радости. Пегги долго молчала и тогда, когда музыка смолкла, а потом повернулась к Арчи.
— Арчибальд?
Никакого ответа. Пегги легонько коснулась его руки.
— Арчибальд?
Его лицо медленно повернулось, но глаза еще не видели ее; в них отражалась картина. Он только что провел несколько минут с этой женщиной, может, даже говорил с ней. Со страхом Пегги снова перевела взгляд на полотно. Но нет, ничего не изменилось: женщина не сделала ни единого движения. Она навечно останется стоять в чуть приотворенной двери, которая не закроется…
— Вы что-то сказали? — Найт, словно после глубокого сна, медленно возвращался в этот мир.
— Я никогда ничего не слышала об этой картине Вермера.
Старик рассмеялся.
— В этом нет ничего удивительного. Скрывать не буду — большинство моих полотен были украдены, некоторые даже много веков назад. Ими наслаждались фанатики вроде меня, первой заботой которых было спрятать картины от неподобающих глаз. Музеи… Какое заблуждение! Невежественные взгляды оскверняют шедевры, превращают в доступных всем шлюх! Посмотрим что-нибудь еще?
Пегги задумалась.
— Арчибальд, на сегодняшний вечер, пожалуй, достаточно. Я хотела бы вернуться. Мне нужно лететь в Грецию. Я еду искать дочь.
— А-а, — произнес он разочарованно.
— Не огорчайтесь. Хочу, чтобы вы знали… Я могла бы провести целые годы в этом подземелье и смотреть, только смотреть, ничем другим не занимаясь… Арчибальд, мы часто будем приходить сюда вдвоем.
— Я провожу здесь все свои ночи.
Пегги неожиданно вспомнила все, что он говорил за ужином.
— Но вы еще кое-что хотели мне показать. Помните?
Он смущенно опустил голову.
— В другой раз, в другой раз…
Этот музей подействовал на Пегги в общем-то угнетающе. Обратно она шла впереди Найта, притихшая, оробевшая, и тайком облегченно вздохнула, когда они вновь оказались в холле. Теперь можно было снова настаивать.
— И все-таки, что еще я должна была увидеть?
— Только не сегодня, прошу вас. Впрочем, это была бы глупая затея.
— Арчибальд!
— Ничего интересного, дорогая, уверяю вас! Это несколько иная коллекция. Если можно так выразиться, очень личная. Когда мы получше узнаем друг друга…
Сгорая от любопытства, Пегги решила не трогаться с места, пока не узнает, что еще старикан хотел ей показать.
— Но я очень вас прошу! Лучше бы вы об этом не говорили.
— Нет, нет! Вы будете разочарованы.
— «Очень личное» — вы так, кажется, сказали?
— Ну да, — запнулся Найт. — Скажем, имеющее прямое ко мне отношение.
Взгляд его затуманился, словно он только что попрощался с миром. Что-то наподобие бельма скрыло радужную оболочку глаза и зрачок.
Прошло целых двадцать секунд…
— Прямое отношение к вам? — повторила Пегги. — Все, что исходит от вас, вдохновляет меня!
Найт нерешительно пожал плечами.
— Вы на меня рассердитесь.
— Арчи, — она скользнула по нему нежным и ласкающим взглядом, откинув голову назад.
— Хорошо. Но запомните: вы сами этого хотели.
Теперь он повел гостью в ванную, нажал очередную кнопку, и одна из панелей бесшумно повернулась. Перед Пегги предстали нескончаемые ряды сосудов с этикетками. Еще не зная, в чем же дело, она почувствовала странную дурноту. Подобное ощущение ей пришлось испытать, когда в детстве одна из гувернанток затащила ее в ярмарочный сарай, где были выставлены заспиртованные уродливые зародыши и мертворожденные дети. Чувствуя то же острое покалывание в сердце, Пегги постаралась засмеяться.
— Консервы?
— Именно.
— Из чего?
— Из меня.
Ее чуть было не вырвало.
— Сюда я тоже никого не приводил, — продолжал Арчибальд. — Одна лишь Урсула подсчитывает экспонаты и наклеивает этикетки… Вы первая, Пегги. Ибо я доверяю вам и думаю, что… вы и я… вскоре…
Пегги подняла на него глаза, пытаясь изо всех сил скрыть свое отвращение.
— Раз уж я осмелился, — Арчибальд стоял, покусывая губы, — то примите в дар одну из скляночек.
Пегги еще нашла в себе силы пробормотать первое, что пришло на ум:
— Это самое лучшее доказательство вашей любви ко мне, Арчибальд. Ничто другое не доставило бы мне большего удовольствия!
Его лицо озарилось радостной, почти детской улыбкой, и она подумала, что Найт просто сумасшедший! Тем не менее она собрала все свое мужество и протянула руку к полке.
— Нет, нет! — поспешно остановил ее Арчи. — Только не любую! Позвольте мне самому выбрать!
Он исчез между полками. Послышался стук ударившихся друг о друга сосудов, и Найт с триумфальным видом остановился перед Пегги.
— Держите. Только взгляните на дату. 13 февраля 1938 года. День моего пятидесятилетия! Возьмите это, оно ваше!
Пегги схватила сосуд, словно дароносицу, и, преодолевая тошноту, сказала:
— Это самый дорогой подарок, который я когда-либо получала.
Найт опустил голову, и она поняла, что он краснеет.
— А теперь мне нужно возвращаться домой.
Арчи решил сам проводить ее.
В это время Урсула председательствовала на домашнем военном совете. Присев за дверью на корточки, она не пропустила ни единого слова из любовного объяснения хозяина. Слуг в доме было больше двадцати, и теперь они обсуждали, как помешать чужачке поселиться в доме. Старая экономка, конечно, не знала, что подслушанная ею новость назавтра станет известна Белиджану.
На улице Арчи с неожиданной резвостью бросился к машине и, оттолкнув шофера, сам распахнул дверцу перед Пегги.
— Не ждите, пока я стану немощным стариком, и поторопитесь с ответом, — напомнил он, надеясь, что она поспешит его успокоить. Пегги поднялась на кончиках пальцев и шепнула ему на ухо:
— Неделя, и ни дня больше, обещаю вам это!
Она отошла на несколько шагов, прижав к груди «драгоценный» дар будущего супруга, повернулась к Найту и повторила громче:
— Неделя!
* * *
В ее комнате на подушке лежал большой бежевый конверт, который Эмили специально положила на видное место. В нем Пегги обнаружила кипу билетов на несколько — на выбор! — авиарейсов до Афин и подписанный Джереми документ, подтверждающий, что ей через неделю предстоит получить два миллиона долларов от «Морган гаранта траст». Ее адвокат через несколько часов тщательно изучит его, чтобы избежать возможных ловушек, и завтра она улетит.
«Презент» Найта, который она машинально поставила на ночной столик, опять вызвал у нее приступ тошноты. Пегги сбросила с себя одежду прямо на пол и поспешила в ванную. Ей достаточно было поносить какую-либо вещь хотя бы час, как специальное агентство могло продать ее в десять раз дороже. Извращенцы, как известно, никогда не скряжничают, когда речь идет о предметах, принадлежащих их идолам.
Приняв душ, Пегги, не одеваясь, пошла проверить, хорошо ли заперты двери, опущены ли шторы. После этого она открыла стенной сейф, достала сундучок Арчибальда и поставила его на кровать.
Нет, это не сон! Драгоценности были на месте. Она разложила их на простыне, легла и обеими руками обхватила их так, как сделала бы это с любовником. Она осыпала ими лицо, грудь, живот, сладострастно вздрагивая от приятного холодка камней и металла.
Ни одна мужская рука так ее не возбуждала. Чтобы согреть самый красивый бело-голубой бриллиант весом, пожалуй, почти в сорок каратов, она взяла его в рот и пососала. Лишь кретины уверены, что деньги не пахнут, а бриллианты не имеют вкуса. Камень постепенно теплел, а Пегги наслаждалась, языком перекатывая его от одной щеки к другой. Движения повторялись все быстрее и быстрее… И тогда произошла катастрофа.
Пегги проглотила камень! Пальцы, которые она отчаянно затолкала в собственное горло, ничего не нащупали: бриллиант уже слишком глубоко опустился в таинственные лабиринты ее пищевода! Не помня себя от горя, она кинулась в ванную и залпом проглотила содержимое одной из бутылочек, в которой находилось сильное слабительное.
Только бы это произошло завтра! Она медленно вернулась в спальню и, не осмеливаясь лечь, присела на краешек кровати. А если тело откажется возвратить полмиллиона долларов, исчезнувших в ней?
Пегги рассеянно пересыпала драгоценности, когда ее взгляд задержался на коричневатой банке Арчибальда. И в мозгу словно застучали невидимые молоточки: дерьмо — золото, золото — дерьмо… Дерьмо! Золото!
Что общего было между этими двумя словами? Ах да, есть сказки, в которых волшебные животные выделяют из организма не отвратительный навоз, а золото. Но Пегги недоставало главного — умения разгадать скрытый смысл этого упрямого мифа, такого же старого, как и само человечество, которое с момента возникновения цивилизации не переставало бессознательно уподоблять золото экскрементам, иными словами, деньги — дерьму.
Она скользнула под простыню, погасила свет и улеглась прямо на камни, которые продолжала перебирать уже в темноте. Рука ее нежно погладила живот, где переваривался сказочный бело-голубой бриллиант в сорок каратов.
* * *
С момента, когда Лон увидела этого типа в серых брюках и пропитанной потом белой измятой рубашке, она инстинктивно ощутила исходящую от него опасность.
— Это ваш? — спросил он, указывая на фургончик.
Лон на минутку оставила Квика у Лео и вернулась к машине за сигаретами. А тип уже стоял возле нее и разглядывал номерной знак. Но еще до того как он успел открыть рот, девушка внутренне ощетинилась, мобилизуя все свое самообладание. Она инстинктивно выбрала естественно расслабленный тон, который мог ей помочь сориентироваться, улыбаясь незнакомцу.
— Похоже, мой. Но он не продается. Я взяла его напрокат.
Тип хитровато посмотрел на Лон, отчего ей стало совсем не по себе. Он вынул изо рта маленькую черную дурно пахнущую сигару и небрежно сказал:
— Я разыскиваю Эрнеста Бикфорда.
— Вам не повезло, он в городе, — ответила в тон ему девушка. — А кто вы такой?
— Меня зовут Перикл, и в Греции я представляю фирму «Невада».
— А-а, — неопределенно протянула Лон.
— Он ненормальный, ваш Квик! Его повсюду разыскивают вот уже три дня.
— И кто же им так интересуется?
— Ну я! Звонили из Парижа! У него послезавтра гонка, а он пропал, там все ужасно злятся.
Сердце Лон забилось, но она постаралась не показать этого.
— Гонка в Париже?
Перикл рассмеялся.
— Ну да. Ему что, зря платили за месячные тренировки?
— Квик очень обрадуется! — сказала Лон, прикуривая сигарету, чтобы не слышать противного запаха сигары.
— Я думаю! «Формула-3»! Для начинающего это совсем неплохо.
— Просто великолепно!
— Отлично, тогда пошли отыщем его. Ведь он в городе, да?
— Да, но где? Город-то большой!
— Не волнуйтесь! Я знаю Эримопулос как свои пять пальцев. Мы быстро найдем вашего парня.
Лон кивнула, понимая, что выбора у нее нет. Надо прежде всего удалить отсюда этого опасного болвана, потом постараться улизнуть от него и бежать с Квиком куда глаза глядят. Он же может вернуться в фургончик с минуты на минуту. Относительно его выбора она никаких иллюзий не питала: Квик, к сожалению, сомнений испытывать не будет. Волнение ее с каждой секундой росло.
— Вы на машине? — заторопилась она.
— Да. Но вы уверены, что он в городе?
— Вы сомневаетесь? — спросила Лон с издевкой, ее раздражал назойливый взгляд этого типа.
— Нет. Просто если он уехал за покупками, то должен был взять машину.
Лон ответила ему самой искренней улыбкой.
— Он уехал с друзьями. Пошли?
— Вон там стоит черный «остин», это моя машина.
Они вдвоем сели в развалюху, которая когда-то, может, и была выкрашена в черный цвет.
— Потом я доставлю вас обратно, — сказал Перикл.
— Не нужно, я возьму такси.
Перикл украдкой посмотрел на девчонку. Она, конечно, обманывает его. Что ж, ей не удастся смыться, пока он не наткнется на парня. Этого нельзя допустить.
— Когда ему нужно уезжать? — спросила Лон.
— Сегодня вечером. У меня в кармане его билет на самолет и 750 долларов на мелкие расходы.
Перикл включил стартер, и Лон почувствовала привкус металла во рту. Что делать? Как от него избавиться? Когда колымага тронулась с места, поднимая облако пыли, какой-то лимузин остановился на дороге, ведущей к пляжу. В нем сидела Пегги.
* * *
— Ну, ты доволен? Она уехала! — Джереми налил себе стакан виски и залпом проглотил. Белиджан окинул его взглядом.
— Рассказывай.
— Ее слуги и мой человек подтвердили, что видели, как Пегги отправилась в аэропорт. Сейчас она уже в Греции, с Чарлен. Я умею быть терпеливым.
— А я — нет.
— Почему? Сомневаешься, что она привезет дочь?
— Нет, в этом я уверен. Но есть другая неприятная новость. Знаешь, с кем Пегги вчера вечером ужинала? С Арчибальдом Найтом!
— Дура! Я же ей запретил!
— Очевидно, твои запреты ей до того самого места.
— Если эта дрянь хочет получить деньги, то пусть отдает себе отчет в своем поведении.
Белиджан презрительно проронил:
— Твои два миллиона…
— Что ты хочешь сказать?
— Она выходит замуж за старого интригана.
Джереми обладал надежной защитной реакцией — его мозг отказывался сию же минуту воспринимать то, чего он не желал слышать. Суть неприятного сообщения доходила до него обычно минут эдак через пять. Поэтому он ответил Белиджану таким же безразличным тоном, каким произносят фразы типа «А, пошел дождь».
— А, так она выходит замуж…
Белиджан взорвался.
— Это все, что ты можешь сказать?! Свадьба Пегги — конец всем нашим надеждам! У О'Брейна был один шанс из ста, теперь и его нет. Не могу понять, почему никто ничего не знал? Нас поимели, кретин! Поимели!
У Джереми был вид человека, который еще не проснулся.
— Она действительно собирается выйти замуж за Найта? Но тогда мои два миллиона…
— Не переживай! Их она мимоходом прихватит. Привезет домой Чарлен, получит по чеку. И как только развяжет себе руки, сразу выйдет замуж за денежный мешок! Старый осел уже на последнем издыхании и сделает Пегги вдовой не позже чем через полгода. Ей хватит денег, чтобы финансировать республиканцев, а нас смешать с дерьмом.
Парадоксально, но это катастрофическое известие избавляло Джереми от многих забот. Пока он еще не осмелился признаться Белиджану, что разговора с матерью у него не получилось. Он, наоборот, соврал, заявив, что Вирджиния готова отдать требуемую сумму непосредственно самой Пегги. Теперь проблема была решена: мерзавка не получит ни цента.
— Как ты узнал? — решился Джереми на вопрос.
— Экономка старикана сказала повару, тот — шоферу, шофер — горничной. И пошло! Чем это для нас обернется? Мы и так по уши в дерьме!
Тогда Джереми произнес свою коронную фразу, которая сопутствовала ему с первых дней политической карьеры и как нельзя лучше его характеризовала:
— Что ты собираешься делать?
— Откуда мне знать? — опять взорвался Белиджан. — Пегги — упрямая ослица. Для нее главный аргумент — это деньги! У тебя их достаточно? Нет!
— А у него?
— Кого ты имеешь в виду?
— Арчибальда Найта.
Белиджан бросил на Джереми сочувственный взгляд.
— А знаешь, сколько у него денег? Если эта ходячая мумия вобьет что-то себе в голову, всего золота Форт-Нокса не хватит, чтобы отговорить его! Если Пегги войдет в игру выйдя за него, он нас полностью уничтожит.
Белиджан замолчал и принялся ходить взад-вперед по кабинету. Джереми, не желая прерывать его размышления, потянулся к бутылке.
— Да прекрати надираться! — Белиджан со злостью вырвал у него бутылку.
Он опять замолчал, маршируя из угла в угол.
— Что-нибудь еще? — забеспокоился Джереми.
Белиджан неожиданно улыбнулся ему, но не ответил, а сходил за бутылкой, вылил ее содержимое в большой стакан, протянув его Джереми.
— Чем обязан? — подозрительно покосился тот.
— Ты только что подкинул мне потрясающую идею! Пока не все ясно, но я думаю…
— Думаешь, что удастся предотвратить удар?
— Ни о чем не беспокойся, предоставь это мне! Если случайно увидишься с Пегги, не говори ей ни слова! Держись с ней как и прежде, до нашего разговора. Договорились?
— А если она потребует у меня деньги?
— Они у тебя есть?
— Нет! Вообще-то есть. Но у матери.
— Тогда все просто. Отдай их ей словно ничего не произошло!
Отдать два миллиона, которых у него не было, и делать вид, что все в порядке?! Желудок Джереми спазматически сжался: не успеешь избавиться от одного кошмара, а тебя подстерегает другой.
— Дурака валяешь, да? После всего что ты мне сказал!
— Забудь об этом. Постарайся по крайней мере. Иначе мы все загремим.
— Мне бы тоже хотелось суметь забыть, — плаксиво запричитал Джереми. Он с видимым отвращением осушил свой стакан, надел пиджак и вышел.
* * *
— Это здесь, — сказал шофер. — Эримопулос! Дальше ехать нельзя, иначе завязнешь в песке! Вы надолго?
— Не знаю.
— Ну хотя бы примерно?
— Не знаю.
Шофер нахмурился.
— Хорошо, тогда, с вашего позволения, я пойду окунусь. Если понадоблюсь, найдете меня на пляже.
Пегги вызверилась на него.
— Я плачу вам не за морские купания. Будьте добры оставаться в машине, даже если меня придется ждать полгода.
Настроение у нее было собачье. Путешествие ее утомило, стюарды в самолете еле шевелились. Вертолет в Афинах не был готов к полету, что-то там сломалось. И, наконец, на Крите ей подвернулся не шофер, а любитель морских купаний. Но самым худшим было то, что тело ее, превращенное в сейф, пока еще не возвратило проглоченный бриллиант. По лицу шофера она поняла, что тот готов устроить скандал. Ничтожество! Ни слова не говоря, Пегги сняла большие темные очки и несколько секунд смотрела на негодяя убийственным взглядом. Этого оказалось вполне достаточно: парень увял и моментально снял фуражку.
Высаживая красотку, он невольно залюбовался ее кругленькой попкой в джинсах и торчащими под прозрачной блузкой сосками. Похоже, малышка заявилась сюда на свидание к какому-нибудь старикану с тугой мошной. Ни один мужчина в Греции моложе пятидесяти не может позволить себе платить такие деньги за «роллс-ройс» с личным шофером.
— Слушаюсь.
Он подождал, пока дамочка удалится, и только тогда надел фуражку.
Пегги изнемогала от жары, ноги ее увязали в песке. Она сняла туфли и направилась к пальмовой рощице, которая виднелась среди дюн рядом с каким-то бараком. Повсюду стояли палатки и крытые прицепы с иностранными номерными знаками. Ей был известен номер «фольксвагена», взятого Чарлен напрокат, но прежде чем заняться поисками, она хотела насладиться этим воздухом, этой атмосферой, яркими красками синего неба и моря. Она любила эту страну, и как всем, кто ее тоже любит, Греция чуть-чуть принадлежала и ей. Сократ когда-то высокопарно клялся подарить ей свою страну.
Если б не ее слишком чистые волосы и слишком темные очки, она легко могла бы сойти за одну из девчонок в купальниках, загорелых, безразличных ко всему и ко всем, кто попадался им на пути. Причиной полусонной вялости и мягкой небрежности идущих навстречу ей девиц и парней, конечно же, была марихуана.
Пегги подошла к бараку и ощутила нечто вроде укола в живот: там, прислонившись к стволу пальмы, прямо на песке сидел Квик и возился с гарпуном. Напрягшись, Пегги сделала три шага в его сторону. Он поднял голову, когда она его закрыла своей тенью. Сухим голосом она бросила:
— Я приехала за Чарлен. Где она?
Квик сделал большие глаза, словно увидел привидение, и улыбнулся.
— Мамуля, — съязвил он. — Вы загнали меня в угол!
— Где Чарлен?
— Как вы здесь оказались?
Лицо Пегги исказилось, побледневшие губы вытянулись в узкую щель.
— Где моя дочь?
— Там, наверное, в фургончике. Идите посмотрите.
Пегги круто повернулась и быстро обошла барак, обнаружив за ним фургон, двери которого были распахнуты настежь. Чарлен там не было. Пегги задержала взгляд на двух надувных матрацах, валявшихся всюду свитерах и плавках, на маленькой косметичке, которую она подарила дочери в день ее шестнадцатилетия. Здесь же было сложено подводное снаряжение и кислородные баллоны.
Заметив плитку, Пегги поморщилась: ее дочь подогревает кофе своему дурачку! Это уж слишком! На любой из яхт, принадлежащих самым именитым семействам, сочли бы за честь принять дочь Скотта Балтимора, а Чарлен застряла на этом жалком пляже, облюбованном наркоманами и бродягами! Вне себя от унижения, Пегги снова пошла к бараку. Она свернет шею этой скотине! Совращение несовершеннолетней, вымогательство денег — вот в чем можно будет его обвинить. Эта мысль, промелькнув в голове, словно в зеркале отразилась и на ее лице.
Но Квика под пальмами не было. Она обвела пляж глазами и увидела его спину, исчезавшую за песчаным холмом по направлению к морю. В руках он нес большую сумку. Она догнала его.
— Эй, вы!
Квик остановился, обернулся и позволил ей приблизиться.
— Чарлен там нет!
Он спокойно спросил:
— И что вы предлагаете мне делать?
— Я здесь не одна и сейчас же иду за полицией!
Парень рассмеялся.
— Вы привезли их на вертолете?
— Я спрашиваю в последний раз — где Чарлен?
— Послушайте, очень жарко, я хочу поплавать. Отстаньте от меня! Лон не обязана никому докладывать о своих разъездах! Может, она пошла в порт? Может, куда еще? Я не знаю, понятно! И перестаньте дергаться, изображая безутешную благородную мать!
— Я упрячу вас в тюрьму!
На лице Квика появилась обезоруживающая улыбка.
— За какие преступления?
— Сутенерство! Вы живете за ее счет! На мои деньги!
Парень, не моргая, уставился на нее.
— А вы сами! Вы за чей счет живете? На чьи деньги?
Рука Пегги с длинными лакированными ногтями, готовыми вцепиться в него, мгновенно напряглась. Квик заблокировал удар ее кулака. Выражение его лица изменилось, и он сказал дрожащим от ярости голосом:
— Никогда так больше не делайте! В Нью-Йорке вы тоже лезли в драку. Попробуйте еще хоть раз поднять на меня руку, тогда я, даю слово, так вас вздую, что вы окажетесь в больнице! Понятно?
Оба бледные от гнева, они стояли друг против друга, и ни один не опустил глаза.
— Черт побери! Чарлен вас не любит! Вы никогда не обращали на нее внимания! Оставьте ее в покое, иначе…
— Она рискует стать похожей на вас, — закончил за Пегги Квик, отпустил ее руку, развернулся и медленно пошел к морю.
* * *
Урсула, озабоченная катастрофой, грозившей «ее» дому, рассеянно проверяла по этикеткам, не нарушен ли порядок на полках, где стояли баночки Арчибальда Найта. С течением времени она полностью слилась в одно целое со своим хозяином, и такое положение казалось ей абсолютно нормальным. Более того, старуха испытывала гордость, что именно ей одной доверил хозяин свою тайну. Что же будет с этой «коллекцией», с раз и навсегда заведенным ритуалом, который соблюдается вот уже полвека изо дня в день, если «чужачке» удастся втереться в их дом? Впрочем, некоторые слуги вовсе не воспринимали предстоящие события как трагедию.
Садовник даже позволил себе высказывания, граничащие с богохульством: «Что вы все имеете против Вдовы? В конце концов, она, может, не так скупа, как наш господин!» А ведь этот негодяй хорошо знал, что Урсула обязательно передаст его слова Арчибальду. Настоящий конец света! Всю жизнь беззаветно служить ему, а на склоне лет, когда Господь вот-вот призовет ее к себе, столкнуться с таким предательством.
Час назад Урсула безуспешно пыталась дозвониться своему священнику — отцу Полю-Людвигу, чтобы попросить его о помощи. Уже тридцать лет она не принимала ни одного важного решения без его одобрения. Отец Поль-Людвиг возглавлял местную общину антуанистов, которых по всей стране насчитывалось 350 тысяч. Основателем движения был Луи-Антуан, рабочий-шахтер из Жемап-сюр-Меза, который сто тридцать лет назад стал проповедовать бескорыстную любовь к ближнему, глубокое уважение к своей вере, основанной на молитвах и христианских добродетелях. Всю жизнь Урсула старалась следовать этим заповедям.
Но как любить ближнего, если он приходит из ада, чтобы вас уничтожить?
— Урсула!
От внезапного испуга она чуть было не выронила баночку с этикеткой: 27 февраля 1933 года, Атланта, Джорджия. Она нажала кнопку переговорного устройства.
— Да?
— Вас просят к телефону, — сообщил Альберт, лакей.
— Кто?
— Священник Поль-Людвиг. Вас соединить?
— Господи! Поскорее. — Она схватила трубку.
— Моя добрая Урсула.
— Отец мой! Ах, отец мой, если б вы знали!
— Скажите мне, дочь моя…
— Я пыталась к вам дозвониться. Страшное несчастье вот-вот обрушится на господина!
— Он болен?
— Он хочет жениться!
— Мы в курсе.
— Это ужасно, отец мой!
— Ужасно.
Голос Поля-Людвига доходил до нее искаженный металлическими шумами, но такой теплый, такой настоящий, как голос самого Бога.
— Вы знаете на ком, отец мой?
— Увы…
— Грех! Грех войдет в дом! А я ничего не могу сделать, чтобы защитить господина!
— Нет, Урсула, нет.
— Что, отец мой?
— Молитесь, дочь моя, молитесь. Бог да услышит ваши молитвы.
— Вы будете молиться вместе со мной, отец мой?
— Да, Урсула, да. Мы можем сделать больше: я пришлю к вам наших братьев и сестер, чтобы они помолились с вами.
Урсулу переполняло чувство благодарности: она больше не была одна, Господь был на ее стороне!
— О, отец мой, спасибо! И надо же было случиться, чтоб эта женщина околдовала господина.
— Мы его расколдуем!
— Как, отец мой, как? Он ни во что не верит!
— Не беспокойтесь. Мы совершим большой ритуал. Очертим круг. Она больше не сможет проникнуть в ваш дом. Урсула?
— Слушаю, отец.
— Будьте готовы принять наших друзей. Они будут у вас через час. Согласны?
— Да! Да!
— Вы уверены, что никто не сможет их унизить?
— Отец мой!
— Не забывайте, что вы на службе у безбожника.
— Я молюсь за него днями и ночами.
— Возможно, он захочет прогнать наших братьев, помешать им молиться.
— Его не будет дома до вечера.
— Итак, будьте готовы, дочь моя, мы идем. Зло не сможет противостоять нашим молитвам.
— Я жду вас, отец мой! Жду вас!
Разговор был закончен. Несмотря на свой артрит, не зная, сможет ли она подняться, Урсула рухнула на колени, чтобы вознести горячую молитву благодарения Господу. И то обстоятельство, что она в этот миг машинально сжимала в руке тысячную баночку с датой — 27 февраля 1933 года, ни в коей мере не могло помешать Создателю считать ее одной из праведниц.
* * *
Лон водила Перикла по городу уже часа два. Пешком они обошли все лавочки в порту, все таверны. Конечно, Квика нигде не было. Лон во время этих странствий больше молчала, думая о своем: заметил ли Квик ее отсутствие, волновался ли за нее. С ним этого нельзя было знать. Иногда он уходил в себя без всякой видимой причины. И Лон чувствовала, что лучше ему не мешать.
— Думается, мы его не найдем, — сказал Перикл. — Вас это волнует?
Лон, улыбаясь, пожала плечами. Перикл снова нарочито равнодушно заговорил:
— Вы упоминали, что он уехал в порт на машине. Может, он уплыл на чьей-нибудь яхте?
— Нет, — поторопилась ответить Лон. — Ни у кого в Эримопулосе нет яхты.
— Мне это чертовски надоело. Что будем делать?
— Послушайте, ну уедет он завтра, но здесь ведь близко. Завтра же и окажется в Париже. Так что вас беспокоит?
— А машина? Думаете, что его включат в число участников, если у него не хватит времени испытать машину?
Они опять оказались на набережной, там, где Перикл припарковал «остин». В неглубокой воде были ясно видны мириады маленьких рыбешек. В солнечном сиянии волны они, казалось, все время меняли направление.
— Ну, вы идете? Я подвезу вас. — Он открыл дверцу своей колымаги.
Лон запротестовала.
— Не утруждайте себя! Мне надо повидать подругу. Я поймаю такси!
— Я буду ждать вас. Нужно его обязательно найти! Если его нет здесь — значит, он там.
— Господин Перикл…
— Да?
Лон задержала дыхание. Надо было во что бы то ни стало помешать этому слизняку поговорить с Квиком. Инстинкт ей подсказывал, что, если они встретятся, Квик уедет и она его больше никогда не увидит. Скорее, как можно скорее надо улизнуть отсюда — неважно куда. Квик был достаточно импульсивным, чтобы даже не потребовать у нее объяснений. Она бы сочинила историю о местах, где полно рыбы, и увезла бы его в другой конец страны.
— Господин Перикл. Я вспомнила! Квик, кажется, собирался в Айос-Николаос. Да! Точно!
— Что ж, поехали туда! — сказал он, не спуская с девушки глаз.
— Нет, это далеко. Мне уже надо возвращаться.
Один час! Да пошлет ей небо еще один час! Она бы позаботилась об остальном!
— Айос-Николаос? Вы уверены? Хорошо, съезжу один.
— Конечно! Вы найдете его там, в маленькой таверне у моста на канале, в порту. Мы всегда туда ездим!
— О'кей. Если мы там не встретимся, передайте ему, что я тотчас же вернусь в Эримопулос. Уже не знаю, выпустят ли его на гонку или нет. Его ждут сегодня вечером, понимаете?
— Конечно же! Я ему все передам!
Он кивнул головой, включил стартер. Машина, чихая, удалилась. Лон подождала, пока она исчезнет за молом, и вскочила в единственное местное такси.
— Эримопулос! Быстрее!
Вскоре такси миновало последний дом и помчалось по ухабистой дороге, ведущей к пляжу. Лон от нетерпения все время сжимала и разжимала кулаки. Как ей хотелось уметь летать!
Перикл раскурил одну из своих ужасных сигар. Он сидел за рулем «остина», укрытого в зарослях тамариска. Когда такси пронеслось мимо, оставляя облако пыли, он через двадцать секунд мягко включил стартер и поехал следом. Потерять их было нельзя: туда вела лишь одна-единственная дорога.
* * *
Урсула отдала распоряжение садовнику Фредерику: открыть священникам ворота, как только они прибудут.
— А что я скажу потом хозяину? — поинтересовался садовник.
Он знал о глубокой ненависти своего хозяина ко всем тем, кто носил сутану или целлулоидный воротничок. До настоящего момента ни один священнослужитель не переступал порога его дома. Фредерик, тайно разделявший взгляды Арчибальда Найта на религию, всегда выставлял их с удовольствием, когда у кого-либо из посланцев Бога хватало наглости настаивать, чтобы их впустили. Но жизнь научила его не выступать очень уж явно против диктата Урсулы. Старая дева была очень опасной, поскольку все докладывала хозяину и в своей интерпретации. Поэтому он лишь пробурчал:
— Хорошо, мисс Урсула. Если вы это берете на себя…
Через двадцать минут черный микроавтобус уже сигналил у ворот. Из привратницкой Фредерик увидел протестантского пастора, машущего ему рукой. Садовник нажал на кнопку, и ворота открылись. Из машины, остановившейся на посыпанной гравием аллее, вышли семь или восемь братьев и сестер во Христе. Двое из них направились к крыльцу, где их ждала Урсула. Остальные остались стоять во дворе.
— Мир вам, дочь моя.
— Входите, отец мой, входите.
— Я — отец Пьер, а это — брат Жан. Отец Поль-Людвиг попросил нас действовать быстро.
— Проходите, пожалуйста. — Урсула пригласила их в дом.
Следуя за ней, они пересекли огромный холл, прошли под монументальной лестницей и оказались в маленькой комнатке, откуда Урсула следила за работой остальных слуг. Увидев в руках визитеров небольшие черные саквояжи, Урсула предложила им оставить их здесь. Но отец Пьер и брат Жан вежливо отказались.
— Позднее, позднее. Время не ждет. До того как начнутся моления, мы благословим каждый порог этого жилища. И зло покинет его.
Отец Пьер был длинным худым блондином, в очках без оправы и черном пиджаке. Не будь на нем жесткого круглого воротничка, выдававшего его сан, можно было бы принять его за студента — так молодо он выглядел. Лицо его выражало одновременно и суровость, и доброту. Урсула была этим тронута — такой молодой и уже священник…
— С чего вы хотели бы начать? — спросила она.
— Сначала освятить все места, где она ходила или бывала. Я подчеркиваю — именно все!
Потом, повернувшись к брату Жану, толстому брюнету, отец Пьер распорядился:
— Действуйте!
— Повинуюсь, отец мой.
Брат Жан открыл свой саквояж и извлек оттуда нечто вроде кадила, подвешенного на тонкой золотой цепочке.
— У вас есть план дома? — обратился отец Пьер к Урсуле.
Та утвердительно кивнула головой, подошла к комоду, порылась в ящике и извлекла оттуда чертеж, который протянула ему.
— Теперь покажите нам, где она прошла.
Пальцем Урсула указала маршрут.
— Вход вот здесь. Холл, маленькая гостиная, столовая, библиотека…
И вдруг ее палец замер на месте, где находилась ванная.
— Ну? — ободрил старую деву брат Жан.
— Говорите, дочь моя, говорите, — подключился к нему отец Пьер.
Урсула заколебалась.
— Она прошла… туда. За…
— За ванную?
— Да.
— А что там размещается?
— Другая комната, довольно большая…
— Для чего она служит?
— Мм… Там хранятся… личные предметы господина Найта.
— Какие предметы?
— Баночки.
— Баночки? А что в них хранится?
Урсула вздрогнула, борясь с собой, но ведь есть вещи, которые она не может доверить никому, даже слугам божьим.
— Старые баночки. Я уверяю вас, отец мой, там нет ничего интересного. Просто специфическая коллекция.
— Мы взглянем на нее, когда попадем туда, — вмешался брат Жан.
— Но я, — окончательно смешалась Урсула, — я не имею права никого туда впускать.
— Даже нас? — улыбнулся брат Жан.
Урсула опустила голову, но отец Пьер пришел ей на помощь.
— Мы ни к чему не обязываем вас, дочь моя. Действуйте по вашему усмотрению, в согласии с вашей совестью.
Со двора вдруг послышалась музыка и зазвучали торжественные песнопения. Это братья и сестры выстроились во дворе и под аккомпанемент аккордеона и цимбал запели молитву. Урсула бросилась к окну и перекрестилась.
— Наши братья и сестры молятся за вас, — сказал отец Пьер, и улыбка озарила его лицо. — Продолжим наши дела. Где это грешное создание еще проходило?
— Она была в музее, — с трудом выговорила Урсула. Впервые в жизни она упомянула о бронированных подвалах, где ее хозяин хранил свои сокровища.
— А где находится этот музей? — спросил отец Пьер.
— Под домом, в подвалах, — ответила Урсула.
— Ключей от него, полагаю, у вас нет?
— Как это нет! — воскликнула Урсула, гордо выпрямившись. — Но…
— Туда войти нельзя, — задумчиво протянул отец Пьер.
— А жаль, — добавил брат Жан.
Последовала довольно долгая пауза. А за окном звучала торжественная литургия — в единое целое сливались голоса поющих, мелодия аккордеона и ритмичный перестук цимбал. Все слуги прильнули к окнам.
— Начинайте! — кивнул отец Пьер брату Жану.
Тот поклонился и вышел из комнаты, одновременно размахивая кадилом и следя глазами за планом, чтобы не упустить ни одной ступеньки, на которую ступала нога великой грешницы — Пегги Сатрапулос. Когда он исчез из виду, отец Пьер шепнул:
— Не беспокойтесь, дочь моя, это создание больше не войдет в ваш дом. Я вам это обещаю! Но помогите же мне! Помогите всеми своими силами! Не нарушая своих обязательств перед работодателем, помогите нам освятить все места в доме, где она побывала. Мы не войдем туда, куда запрещено, но изгоним оттуда миазмы.
— Но что еще я могу сделать? — растерянно спросила Урсула.
Она разрывалась между желанием сделать все, чтобы спасти Арчибальда вопреки ему самому, и своей лояльностью по отношению к хозяину.
— Доверьте мне ключи на несколько минут. Я окроплю их святой водой и произнесу над ними молитвы. Они после этого наглухо закроют доступ в музей…
— Я схожу за ними, — не выдержав, перебила его Урсула.
Отец Пьер сложил руки и принялся читать молитвы. Когда Урсула вернулась и, не решаясь его прервать, остановилась, держа в руках связку, он мягко взял у нее ключи, не переставая что-то бормотать скороговоркой. Закончив, он спрятал их в саквояж.
— Теперь пойдем и споем вместе с нами.
Урсула последовала за ним. В холле они встретили брата Жана, который усердно изгонял злых духов, осеняя углы крестным знамением.
Песнопения гремели все громче. Отец Пьер подвел Урсулу к поющим, а одна из сестер взяла у него саквояж. Отец Пьер вошел в автобус, взял у шофера гитару и присоединился к остальным, аккомпанируя и подпевая им.
— А теперь повторяйте за мной, — сказал он Урсуле.
И она послушно произнесла загадочные слова, а когда закончила, он предложил вернуться в дом.
— Все прошло великолепно, дочь моя. Господь услышал нас. Держите. Отныне они больше не впустят грех в дом. — И отец Пьер протянул ей связку ключей.
Появился брат Жан.
— Вы везде побывали?
— Благодарю вас, сестра моя.
Снаружи засигналила машина. Урсула бросилась к окну. Кошмар! У «роллс-ройса» стоял сам Арчибальд Найт и неистово нажимал на сигнал, чтобы прекратить это гнусавое пение. Он был вне себя от гнева.
— Это хозяин, — сказала Урсула. — Да простит его Бог!
— Вот увидите, позже он будет нам очень благодарен. — Отец Пьер поклонился Урсуле.
— Да будет мир с вами, сестра моя. Наша миссия окончена.
С их появлением во дворе пение прекратилось. Мгновенно аккордеон, цимбалы и гитара оказались в автобусе. Братья и сестры чинно расселись по своим местам. Арчибальд Найт оставил в покое сигнал. Слуги спрятались за шторы. Одна лишь Урсула смело, даже вызывающе смотрела хозяину в лицо. Арчи в бешенстве двинулся к ней. Конечно, ей грозят большие неприятности, но она мужественно ждала его, преисполненная чувством с честью выполненного долга.
* * *
Пегги ходила кругами — от пляжа к машине, от машины к Лео, от Лео к скалам. Часа ожидания ей хватило с лихвой, чтобы насытиться всеми прелестями Эримопулоса. Хорошо бы сейчас поплавать. Ах, как хочется! Но Пегги не решалась уйти, боясь упустить Лон, когда та вернется. Песок и море — да, это чудесно, но на яхте, где слуги угадывают каждое твое желание, или на острове, где границы частного владения не смеет пересечь никто чужой.
Как Чарлен может жить в этом душном фургоне, забитом чем попало, включая грязное белье, питаться в жалкой харчевне, общаться с недомытыми хиппи, одуревшими от наркотиков? Идти было некуда. Редкие защищенные от солнца уголки заняты, шофер нанятой ею машины смотрит на нее с осуждением, а у Лео какой-то бородач тут же попытался приставать к ней, соблазняя стаканом араки!
Машинально она потрогала свой живот: бриллиант еще там. Полмиллиона долларов! Мысль о том, что она может свободно разгуливать, не боясь носить при себе, а вернее в себе, такую сумму, позабавила ее. Здесь, похоже, ее и не узнал никто.
А все-таки, почему бы ей не окунуться? Пегги вернулась к машине, взяла полотняную черную сумку и пошла к фургончику. Закрыв за собой дверцу, она задернула шторы и стянула с себя джинсы и натянула купальник. Еще бы взглянуть в зеркало, полюбоваться собой, но этого предмета в фургончике не было. Фу, какая жарища! Скорее надо открыть дверцу, иначе задохнешься. Теперь оставалось последнее — черкнуть несколько слов дочери. Не найдя ничего подходящего, она на первом подвернувшемся ей листке написала своей помадой: «Чарлен, я здесь, жди меня».
Перед тем как подписаться, она заколебалась. Потом четко вывела: «Мама». Но это смешно! Зачеркивая подпись, она с такой силой мазнула по листку, что он порвался. Вместо этого дрожащая рука нарисовала пять букв: «Пегги».
Оставив записку на видном месте, она отправилась на пляж. Вода оказалась удивительно теплой, той же температуры, что и воздух, — тридцать градусов. Пегги повернула направо, миновала несколько компаний совершенно нагих молодых парней и девушек и добралась до мыса, где можно было спрятаться от чужих глаз. Не то чтобы она стыдилась своего тела — в свои сорок лет она могла легко соперничать с любой двадцатилетней красавицей, — но выставлять себя напоказ перед кем попало — это казалось ей унизительным. В том, что «чернь недостойна созерцать шедевры», она была полностью согласна с Арчибальдом. Кажется, тогда, в музее, он сказал ей нечто подобное. Сколько в его словах правды и сколько лжи? На этот вопрос она не могла ответить. Красота людей, красота окружающего мира — все это преходящее, одни лишь драгоценные камни и золото не несут на себе отпечатка времени.
Даже в юности Пегги никогда бы не пришло в голову влюбиться в парня лишь потому, что он красив, как случилось, например, с ее дочерью. Конечно, ей приходилось иногда заниматься любовью с модным, скажем, актером или плейбоем. Но Пегги шла на это не по зову души или тела, а чтобы вызвать зависть или ревность какой-нибудь из своих подруг. Естественно, подобные отношения не могли продолжаться долго. Даже в самые интимные моменты она оставалась внутренне холодной и не считала нужным изображать притворную страсть. Никто бы не поверил, но в такие минуты она обычно мысленно читала стихи любимых поэтов, чаще всего обожаемого ею Мильтона. Иными словами, ничья красота, кроме собственной, ее не волновала. Ее привлекали мужчины в своем роде исключительные, те, за которыми стояли самые могущественные символы времени — власть или богатство. А возраст или внешность для Пегги не имели никакого значения. Так было и со Скоттом, хотя ко всему прочему он еще оказался и весьма симпатичным. Ничего не поделаешь, но близость с партнером доставляла ей определенное удовольствие лишь в том случае, если его состояние было выше отметки в пятьдесят миллионов долларов. Все остальное касалось лишь проблем гигиены.
Она медленно вошла в воду, легла на живот и медленно, ленивым брассом, стала удаляться от берега. Потом, перевернувшись на спину, она закрыла глаза, отдаваясь морю, теплу и солнцу.
Когда это случилось, все ее мускулы мгновенно напряглись… Там, под водой, что-то слегка коснулось ее. Готовясь к защите, она приняла вертикальное положение, вся сжалась, рассекая перед собой воду маленькими прерывистыми ударами ладоней. Но когда какой-то черный предмет появился на поверхности буквально в нескольких сантиметрах, она вскрикнула и только потом разглядела маску, в которой голубые глаза Квика казались неестественно огромными. Тьфу! И она выплюнула воду, которую только что проглотила. А парень на секунду вытащил трубку изо рта и иронично поздоровался, словно они встретились в гостиной. Через секунду там, где он был, не осталось ничего, кроме легкого водоворота. Пегги вне себя от бешенства быстро поплыла к берегу. Этой сволочи удалось-таки испугать ее! Выскочив из воды, она увидела его неподалеку, уже без маски. Квик в тот момент освобождался от баллонов со сжатым воздухом.
— Подонок! Ты мне за это заплатишь!
Его губы тронула игривая усмешка:
— Ах да, вам ведь за все нужно платить.
Она бы его ударила, но услышала громкий, спокойный шепот:
— Тсс… тсс! Берегитесь! Я вас предупредил!
Гнев и унижение жгли ей лицо, но в его глазах таилась такая угроза, что она опустила руку.
У ног Квика грудой были свалены маски, ласты, трубки, баллоны. Ударами ноги она разбросала все это в стороны, схватила баллон и шарахнула о камень.
— Круто, — оценил ее действия Квик, а увидев, что она снова заносит ногу, добавил: — Валяйте. Когда Лон окажется на тридцатиметровой глубине, она умрет, так и не узнав, кто постарался отправить ее на тот свет.
— Что? — закричала Пегги. — Вы заставляете Чарлен нырять?
— А почему бы ей не делать этого, если хочется?
— А ее сердце? — взвизгнула Пегги. — Да вы знаете, что у нее слабое, хрупкое сердце?
Квик рассмеялся.
— Вот как! Это у нее от вас, да?
Будь у Пегги пистолет, она не колеблясь влепила бы пулю в эту ухмыляющуюся рожу. Бессильная ненависть ослепляла ее, душила, не позволяла сосредоточиться. Жалкое дерьмо бросает вызов ей, Пегги Сатрапулос, и рассчитывает легко отделаться. Нет, она прикончит его. Найдет способ! Прикусив ноготь большого пальца, она сделала несколько шагов по песку, пытаясь заставить свои мускулы, голос, дыхание вновь подчиниться себе. Как великолепно смотрится утес настоящего охрового цвета, погруженный в чистый кобальт воды, как пламенеет алый шар клонящегося к закату солнца и дурачатся пьяные от морского воздуха чайки. Все это машинально отметил ее взгляд, пока не наткнулся на гарпун, лежащий у ног Квика. Гарпун… Если бы удалось схватить его. И тут прозвучал его ровный голос:
— Вы и натянуть его не сумеете.
С веселым любопытством поглядывая на Пегги, он поднял гарпун и упрятал его в парусиновый чехол, не забыв хорошо затянуть шнурок.
К чувству беспомощности добавился жгучий стыд — ее разгадали. Какой дурой она выглядит в глазах этого мерзавца, которого ничем не проймешь! Каждое ее слово, каждый жест вызывали немедленную реакцию с его стороны. Квик для нее оказался книгой за семью печатями, подобрать к нему ключ ей было не по плечу. Единственное, что оставалось, — это вернуться к машине, дождаться Чарлен и увезти дочь как можно дальше отсюда. Но совершенно неожиданно для себя Пегги вдруг выпалила:
— Не одолжите ли вы мне баллон?
— Вы все еще хотите его разбить? — Квик продолжал делать вид, что ничего особенного не произошло. И эта пренебрежительная снисходительность была для Пегги невыносима. Ведь он понял, что она хотела убить его. Понял! Понял! Но ему нравилось издеваться над ней.
— Я хочу понырять, — объяснила она.
— Вы когда-нибудь пробовали это делать?
Пегги раздраженно передернула плечами. Каким тяжелым сейчас показался ей баллон, который она так легко подняла в приливе злобы! Когда она попыталась неловко просунуть руки в ремни, Квик понял, что мать Лон понятия не имела о подводном плавании.
— Наденьте сначала ласты. Так будет легче.
Сейчас поведение Пегги несколько обескуражило его: чего она хочет? Но спроси он об этом у нее, она сама не смогла бы ответить. Опустив баллон на песок, она так посмотрела на Квика, что он не решился предложить ей помощь. Забрав с собой снаряжение, она потащилась к морю, подальше от этого типа, и там кое-как нацепила на себя. Положение глупее, чем то, в котором она оказалась по собственной воле, трудно было представить. Пегги всегда ужасно боялась погружаться в воду. Но глаза Квика, устремленные на ее спину, не оставляли ей возможности выбора. Скрыться было некуда. «От чего скрыться?»— с гневом подумала она. Кому был нужен этот идиотский вызов? Кое-как она защелкнула ремень и захватила губами наконечник трубки, тут же выплюнула его, не ощутив ничего, кроме омерзительного запаха пластмассы.
— На вашем месте я открыл бы клапан, — ухмыльнулся Квик.
К счастью, ей довольно быстро удалось его отыскать, и она снова закусила наконечник.
Попытка стать на ноги ей не удалась: вес баллона и тяжелого свинцового пояса заставил ее потерять равновесие. Пегги споткнулась и оказалась на четвереньках всего сантиметрах в тридцати от воды. Помогая себе ногами и руками, она поползла, поднимая фонтаны брызг, чтобы поскорее удалиться от берега. Нельзя впадать в панику, море сейчас подхватит ее, освободив от тяжести металла. Лучше сдохнуть, чем упасть лицом в грязь.
Но пловчихой Пегги была превосходной, и, очутившись под водой, она кое-как преодолела страх. Ее окружал неведомый доселе мир. Купаясь в почти нереальном, мягком синем свете, она видела стайки малюсеньких серебряных рыбешек, которые шныряли от одного камня к другому, иногда застревая в водорослях. Дальше прозрачность переходила, вернее, наталкивалась на непроницаемую стену темной, сверкающей, глубокой зелени.
Вдруг камень, мимо которого она проплывала, казалось, замер на краю открывшейся бездны, и Пегги подумала, что сейчас упадет туда. У нее закружилась голова, она сделала полукруг и заметила Квика, лениво плывущего в трех метрах вслед за ней. Он сделал ей знак рукой и, устремившись головой вниз по крутому обрыву, исчез в расщелине скалы. Появился он минут через десять, держа в руках морскую звезду. В глубине ее цвет казался темно-пурпурным, но по мере подъема вверх стал ярко-оранжевым.
Тогда и она, пусть из чистой бравады, бросилась вниз, осмелившись на то, на что никогда не считала себя способной. Ее тело вдруг стало невесомым, а координация движений непривычной. Когда она проплывала мимо Квика, тот зааплодировал ей обеими руками. Она решилась даже просунуть голову и плечи в маленькую пещеру, откуда он извлек морскую звезду. От сознания того, что она совершила подвиг, осмелившись опуститься так глубоко и даже заглянуть во мрак грота, у нее, как от легкого опьянения, закружилась голова. Вверху солнечные блики играли на поверхности волн. Это было так необычно! Она, Пегги, была рыбой, была сиреной! Квик улыбнулся ей и указал на скалистую поверхность обрыва, которая терялась в фиолетовых глубинах. Он опять бросился вниз, погружаясь еще на несколько метров. Она поколебалась с минуту, но он, казалось, ждал ее там, в глубине, неподвижный, отлично сохраняющий равновесие в этой бесконечной сине-зеленой бездне. И, решившись, она нырнула, удивленная тем, что тело подчинилось ей без малейших усилий. Здесь, в глубине, оно повиновалось самому легкому ее движению, послушно направляясь туда, куда она хотела. Минуту она фланировала над отмелью, слегка касаясь мягких водорослей, покорных неуловимому ритму течения.
Пегги проплывала над лощиной, когда Квик, державшийся за скалу в десяти метрах от нее, пригласил ее приблизиться. Протянутой рукой он указывал на что-то, скрывшееся в углублении. Приблизившись, она с ужасом увидела щупальца маленького осьминога, которого Квик дразнил кончиками пальцев. В темно-коричневых глазах морского чудовища, обрамленных золотом, таился страх. Вобрав голову в плечи, она рассекла воду ластами и отдалась упоительному свободному падению к видневшемуся внизу плато. Квик обогнал ее и резко остановился в двух метрах от дна, над которым колыхались сиреневые водоросли.
Оказавшись рядом с ним, она увидела, что Квик показывает ей на большой черный циферблат на своей руке. Стрелка застыла на цифре 23. Неужели она опустилась на такую глубину? Он отставил большой палец в знак поздравления.
Окрыленная, Пегги, как стрела, скользнула глубже, чтобы схватить со дна перламутровую ракушку, но случилось непредвиденное. Сначала у нее возникло ощущение, что воздух разредился. Она сделала глубокий вдох — ничего не изменилось. Воздух перестал попадать в ее легкие, перед глазами появились черные круги, потом — красные и море стало похожим на ванну из крови. Сердце с каждым ударом становилось все огромнее, казалось, оно вот-вот вырвется из груди.
Что-то ее коснулось, это она еще ощутила, но увидеть уже ничего не могла, поскольку море вокруг стало белым, мутно-белым, как известковое молоко. Она попыталась закричать, открыла рот — и жизнь вернулась к ней!
Воздух вновь циркулировал в ее теле, и Пегги пила его длинными большими глотками, доверившись Квику, который держал ее в своих руках. Надышавшись, она разглядела улыбку на его лице и указательный палец, упирающийся в лоб. Квик показывал ей, что она попросту ненормальная, если не сумела разглядеть запасной клапан и открыть его.
И произошло невероятное: непроизвольным движением Пегги сцепила руки на шее Квика и почувствовала, как отвердел его член, прижатый к ее бедру. Ни о чем больше не думая, она крепко сжала его в своих объятиях и мягко раздвинула ноги, чтобы он мог войти в нее.
Сплетенные в едином порыве, они мягко двигались в теплой морской воде, исполняя захватывающий танец. Не было больше ни высоты, ни глубины, ни времени. Они тихо скользили то вниз, то вверх, и каждый попеременно становился и скакуном и всадником. Сквозь толщу воды им щекотали ресницы солнечные лучи, меняя цвета от пурпурного и индиго до фиолетового и даже черного. И Пегги вторично потеряла сознание, но уже от впервые в жизни испытанного наслаждения, такого сильного, что она зашлась в крике, глубоком, как бездна. Спасибо случаю, который привел ее сюда, спасибо за краткий миг счастья, вобравший в себя и все счастливые мгновения, которые она пережила, и все, которые оставалось пережить.
Они поднимались вверх медленно, слившись воедино в объятиях друг друга, освобожденные от веса собственных тел, лишенные плоти, как стелющиеся по дну водоросли.
Выйдя из воды, они разомкнули объятия. Пегги ухватилась обеими руками за выступающий над берегом край скалы и прямо перед собой увидела чьи-то ноги. Она подняла голову вверх — над ней стояла Лон, устремив на мать свои огромные желтые неподвижные глаза. Квик, должно быть, заметил девушку в тот же самый момент и быстро сказал:
— Помоги мне, твоя мать чуть не утонула! Она захотела нырнуть поглубже — и не рассчитала силы.
Лон потянула Пегги на себя, а он подтолкнул ее сзади. Потом ее усадили на колени. Она не знала, что сказать, и дочь — тоже.
Квик снял с Пегги акваланг, ласты и повалился на песок.
— Ну как, уже лучше?
Пегги утвердительно кивнула, машинально потерла ладошкой о ладошку и пожаловалась:
— Мне холодно.
Но Лон даже в голову не пришло подать матери полотенце, валявшееся у ее ног. Пегги подняла его сама, накинула на плечи и отчужденно проронила:
— Иди за мной. Нам надо поговорить.
И, посмотрев на Квика как на пустое место, она устремилась к тропинке, ведущей к пальмовой рощице. Лон секунду поколебалась, бросив на друга вопрошающий взгляд, но прочла на его лице лишь одно: «Я ничего не понимаю, и это меня не касается».
Лон небрежным взмахом руки успокоила его и беззвучно прошептала: «Жди меня, я сейчас вернусь».
Она тоже пока еще ничего не понимала. Откуда мать узнала, что они с Квиком уехали на Крит? Почему мать, которая никогда не увлекалась подводным плаванием, вдруг оказалась в море с аквалангом и вышла из воды чуть ли не в объятиях человека, которого ненавидела? И вообще, что матери от нее нужно?
Квик провожал их глазами, пока они не скрылись за дюнами, потом достал из сумки сухое полотенце, растер им тело и сунул в рот сигарету. Мать и дочь… Этого он не хотел. Просто так получилось — и все. И нечего забивать себе голову.
Квик собирал вещи, запихивая их в сумку, болтавшуюся у него на плече, когда перед ним остановился человек в грязной от пыли белой рубашке, от пота прилипавшей к телу.
— Эрни Бикфорд?
Это было больше чем вопрос, это было утверждение. Квик молчал.
— Девушка вам передала?
— Кто вы такой?
— Перикл. «Невада» в Греции — это я, и разыскиваю вас вот уже два дня.
— Ну и что?
— Как что? Вы полагаете, что вам платят за безделье? За ваши красивые глаза? Вот! Смотрите.
Он порылся в кармане наброшенного на плечи черного пиджака, достал билет на самолет и белый запечатанный конверт.
— Это ваш билет до Парижа, в конверте — семьсот пятьдесят долларов. Автогонки состоятся через два дня. Выехать надо немедленно.
— Гонки?
— Старт из Монлери, «Формула-3». Вам предстоит испытать новую машину.
— Правда? — искренне удивился Квик.
— Она вам ничего не сказала?
— Нет.
— Ах, женщины! У них в голове ветер! Из-за нее у вас все могло сорваться. Поехали?
— Сейчас?
— Я, кажется, ясно выразился, что испытания назначены на послезавтра!
— Хорошо, я схожу за вещами.
— Вы с ума сошли! Если она увидит, что вы уезжаете, все полетит к черту. Конечно же, увяжется за вами, начнет хныкать, закатит истерику. В конверте — семьсот пятьдесят зелеными, неужели не хватит на пару рубашек? Кстати, взгляните на билет… Видите — туда и обратно! После гонок вернетесь, если захотите.
— О'кей! Я ей оставлю записку у Лео…
— И нарветесь на нее.
— А это уж мое дело! — возразил Квик тоном, не допускающим возражений. — Вы на машине?
Перикл сообразил, что перегибать палку не стоит.
— На дороге стоит старый голубой «остин», сразу садитесь в него.
— Ладно, ждите меня. Я на пять минут.
Он повернулся и быстрым шагом направился к харчевне. Радость переполняла его. Фантастика! Он будет участвовать в «Формуле-3». Что ж, он всем покажет, с кем они имеют дело! Даже если долбанется машина, он все равно придет первым. Вот уже полгода он ждет этого!
— Лео, дай мне карандаш и бумагу.
— Сейчас поищу.
То, что он принес, выглядело как тряпка, которой вытирали стол.
— Почище у тебя нет?
— Что ты хочешь? Здесь ресторан, а не почтовое отделение!
Квик пожал плечами. Он облокотился на стойку, покусывая карандаш. Как бы это получше объяснить? Сказать проще, а написать! И времени — в обрез. И все же через минуту несколько слов ему удалось нацарапать:
«Лон, я уезжаю в Париж на автогонки. Жди меня здесь, если получится. Вернусь через три дня». Ему многое хотелось написать: признаться, что ему будет недоставать ее, объяснить, что он не может упустить этот единственный в его жизни шанс, попросить, чтобы она не поддавалась на уговоры матери. Но на это уйдет слишком много времени. А его уже ждут… В конце концов он ограничился тем, что поставил размашистую подпись: «Квик».
— Лео, на секунду!
Лео поспешил к нему. В обеих руках он держал два вертела с дымящимися кусочками мяса.
— Окажи мне услугу: через десять минут отнеси эту записку Лон в мой фургончик.
— И что ей сказать?
— Ничего. Отдай записку — и все. И еще: сколько я тебе должен?
— Ты уезжаешь?
— Уезжаю и вернусь. Сколько?
— Не знаю.
Квик разорвал конверт и достал оттуда стодолларовую купюру.
— Пойдет?
— Ты с ума сошел! У меня нет сдачи!
— Сдачу оставишь себе.
Квик хотел сунуть деньги в карман, но на Лео были только трусы.
— Открой! — Он подсунул банкноту к лицу Лео.
Тот удрученно вздохнул и открыл рот. Квик вложил ему в зубы сто долларов.
— Не забудь про записку. Идет?
Лео потряс вертелами в знак согласия.
— Чао! — И Квик, выскользнув в заднюю дверь, побежал к машине Перикла. Откуда ему было знать, что у него нет никаких шансов на выигрыш и что его судьба и жизнь зависят отныне от сильных мира сего.
