В эпоху великих открытий, которую с той же легкостью можно было бы назвать эпохой эксплуатации, Европа расширяла свои познания о мире. И делала это, беззастенчиво завоевывая чужие земли. То, что начиналось как попытка добраться до рынков драгоценных камней и пряностей в Индии и Азии, быстро превратилось в соревнование на право владения миром.

Португальцы прибегли к грубой силе, чтобы завладеть новой землей, тогда как испанские конкистадоры заявили, что избраны богом для управления новыми мирами. Британцы вообще не чувствовали необходимости как-то объяснять свои завоевания. Но голландцы, пожалуй, самые странные из завоевателей, они любили покупать страны. И в 1626 году голландец по имени Петер Минейт купил остров Манхэттен у индейцев племени леннапей, восточной ветви индейцев делавэров, за стеклянные бусины и побрякушки ценой двадцать четыре доллара.

История покупки Манхэттена является одним из самых спорных и часто оспариваемых казусов в американской истории. Эта скромная сделка считается самым большим надувательством в истории. Легендарный обмен снова и снова разбирали по косточкам, лелея слабую надежду доказать, что это выдумка. Некоторые просто отвергают саму возможность подобного обмена. Сделка кажется настолько нечестной, что кое-кто даже предлагал вернуть остров «истинным» владельцам.

Но самое удивительное в этой сделке заключается в том, что в 1626 году и долгое время впоследствии обе стороны были очень довольны ею.

Привет, бледнолицый

В мае 1626 года Петер Минейт работал на компанию Vereenigde Oost-Indishe Compagnie, что можно перевести примерно как «Голландская ост-индская компания». С этого момента мы станем называть ее для краткости просто ГОК. Владельцы ГОК доверили Минейту приобретение большого и надежного участка земли в целях безопасности и укрепления голландских колоний.

Минейт был не первым голландцем, отправившимся в Новый Свет. Более того, он даже не был первым губернатором Новой Голландии, имевшим полномочия от ГОК купить землю. Он сменил на этом посту Виллема Верхюльста, растратчика, весьма непопулярного среди голландских колонистов, вверенных его попечению. Более того, по стандартам ГОК он был некомпетентным бизнесменом. Верхюльст не сумел заключить сделку с индейцами делавэрами, которая была ему поручена.

Все агенты ГОК (а также голландские колонисты) имели ясный приказ быть «вежливыми и уважительными» в их сделках с каждым индейцем и всеми индейцами, главным образом потому, что в Новом Свете было множество возможностей для голландцев, и нет никакого смысла восстанавливать против себя людей, с которыми предстоит работать.

Когда Верхюльст, которого никто не любил, в конце концов впал в немилость и его отозвали обратно в Амстердам, Петер Минейт немедленно сменил его на посту губернатора. Минейт не стал тратить время даром, и в мае 1626 года он купил то, что стали называть островом Новый Амстердам. Затем Минейт с пятью помощниками заключил по сути такую же сделку с племенем карнарси и приобрел то, что мы сейчас называем Стейтен-Айленд. Этот контракт до сих пор находится в Амстердаме.

Когда Минейт начал переговоры с обитателями Нового Амстердама – мы теперь называем его островом Манхэттен, – он делал это с намерением приобрести землю за справедливую цену. Или, во всяком случае, за ту цену, которую сочтут справедливой местные жители, если таковые там найдутся.

Итак, 4 мая 1626 года остров Манхэттен был продан ГОК «местными жителями последнего» за шестьдесят гульденов (что составило пресловутые двадцать четыре доллара) в виде бусин, пуговиц и безделушек.

Безумие, верно? Кого-то явно обманули.

Или нет? Согласно специалисту по истории американских индейцев Рэймонду Фогельсону, профессору Чикагского университета, сделка действительно была заключена и почти наверняка в ней использовались бусины. Но индейцы леннапей, с которыми, скорее всего, вел переговоры Минейт, весьма вероятно, искренне полагали, что они всего лишь продают право жить на острове или использовать его ресурсы, как это делали они сами, но не право вечно владеть самой землей, тем более право не давать возможности другим людям ею пользоваться. Когда мы беседовали с ним на эту тему, профессор согласился с тем, что в то время, когда была заключена сделка, леннапей определенно знали, что они совершают продажу, и, что более важно, цена их полностью удовлетворяла.

Это заставляет нас задать следующий и неудобный вопрос: зачем индейцам леннапей, пребывавшим в здравом уме и обладавшим им, нужно было продавать что угодно, даже право пользоваться островом, за какие-то стеклянные бусины и пуговицы?

Существует множество возможных ответов, но наиболее очевидный является одновременно и самым простым: ценность относительна. Если бы Минейт предложил индейцам леннапей мешок бриллиантов, ни у кого бы не возникло сомнений в правильности сделки. Поскольку стеклянные бусины имеют для нас еще меньше ценности, чем для голландцев, мы предполагаем, что индейцев обманули. Но изобилие всегда вызывает презрение. Если бы не цена на международном рынке, жители Мьянмы в наши дни могли бы относиться к местным рубинам точно так же, как мы относимся к стеклянным бусинам.

Драгоценные камни – это фактически всего лишь цветной песок. Они только камни, которым мы дали особые названия. Истинными драгоценностями являются вещи красивые и редкие. Мы хотим их заполучить, потому что владеть ими могут немногие. Мы хотим их еще сильнее, если они из какого-нибудь далекого, экзотического места. Их ценность на 90 процентов воображаемая и была такой всегда.

Экономика желания

Воображаемая ценность – вещь хитрая. Она знает способ становиться реальной. Любой человек, знакомый с тюльпаноманией 1630‑х годов, знает, что маленький обман может продержаться очень долго и легко превращает безделушку в экономический пузырь.

Тюльпаноманией называют странный феномен, захвативший Голландию в 1630‑х годах и за неделю погубивший всю голландскую экономику. И отдача оказалась совсем не воображаемой.

Хотя тюльпаны ассоциируются с Голландией (по причинам, которые скоро станут очевидными), эти цветы изначально в Европе не росли. Они прибыли туда с чувственного и экзотического Ближнего Востока, если точнее, то из Турции. Их привезли в Европу в 1559 году. Примерно лет десять интерес к этим луковицам распространялся очень медленно. Но их популярность постепенно росла, особенно среди людей богатых и амбициозных. Рынок луковиц тюльпанов расширялся, как это обычно бывает с рынками новых и красивых вещей.

К 1600 году тюльпаны распространились по всей Западной Европе, и в этот год их впервые привезли в Англию. Следующие тридцать лет популярность тюльпанов быстро росла. Но за три месяца между февралем и маем 1637 года этот феномен достиг пика, и тюльпаны создали первый в истории экономический пузырь.

К 1630 году у каждого богатого человека была коллекция тюльпанов. Это было то, что иметь следовало обязательно. В 1630 году богатый голландец, не имевший хотя бы скромного садика с тюльпанами, скорее всего, подвергся бы общественному остракизму. По мере того, как ценность тюльпанов росла, росла и необходимость иметь тюльпаны, чтобы поддерживать свой социальный статус. Цены взлетели до небес, и луковицы продавали за невиданные суммы. В последние несколько лет перед 1637 годом тюльпаномания охватила и средний класс, хотя в эти годы одна луковица стоила больше скромного дома. Владение хотя бы одной луковицей тюльпана – как обладание бриллиантами в наши дни – было свидетельством того, что вы принадлежите к нужному классу, даже если такая луковица была вам не по средствам. В конце 1636 года на пике ажиотажа представители средних и низших классов продавали свои дома и фермы, чтобы купить одну луковицу. Они верили, что цена луковиц реальная и что она будет только расти.

Самой дорогой луковицей в истории стала Semper Augustus, красивый красно-белый тюльпан. За нее отдали двенадцать акров земли под строительство. В конце концов на пике спроса в феврале 1637 года луковицы тюльпанов продавали по настолько завышенным ценам, что некоторые разбогатели, но большинство были охвачены луковичным безумием и не имели ни малейшего представления о том, что вот-вот потеряют все.

В том же месяце произошло нечто шокирующее. Люди не пришли на маленький, устроенный только для особо приглашенных тюльпанный аукцион в Харлеме. Это исключительное событие провалилось, вероятно, потому, что по соседству с аукционом началась вспышка бубонной чумы.

Как бы там ни было, люди запаниковали – из‑за тюльпанов, а не из‑за черной смерти. Когда этот аукцион не собрал ожидаемую толпу, все начали сомневаться в желанности (и, следовательно, денежной ценности) луковиц. Провалившийся аукцион стал крошечным катализатором, спровоцировавшим крах на рынке тюльпанов.

Люди перестали покупать и начали расторгать контракты на покупку тюльпанов. Инвесторы из всех классов лишились своих домов. У них не осталось ничего, кроме внезапно ставших никому не нужными луковиц. Народ обратился за помощью к голландскому правительству и в суды за помощью, но ситуация была настолько запутанной, что потери понесли даже власти. В конце концов правительство объявило продажу тюльпанов азартной игрой и отказалось вмешиваться.

За два месяца половина Голландии лишилась всяких средств и осталась равнодушной к тому, по какой головокружительной цене луковицы продавали по всей Европе. Несколько профессиональных трейдеров попытались оживить спрос на тюльпаны, но все оказалось бесполезно. Воскресить рынок тюльпанов не удалось. Он был не живее цветов зимой.

Это и есть эффект редкости и воображаемая ценность в самом страшном своем проявлении.

Ценность работает как экономический силлогизм: каждый должен это иметь, потому что каждый должен это иметь. Чем больше другие люди это хотят, тем больше вы заплатите, чтобы это получить. И чем больше вы заплатите за желаемое, тем вернее убедите других людей в том, что вещь действительно ценная. Следовательно, и они, в свою очередь, заплатят больше за такую же вещь. Это абсурд, но именно так ценность редких, желанных вещей взлетает до небес.

Интересный нюанс эффекта редкости заключается в том, что для него не требуется реальная редкость.

Тот факт, что один провалившийся аукцион стал иглой, проткнувшей тюльпанный пузырь, не столь удивителен, как кажется. Цена желанных луковиц, как и цена на бриллианты и другие драгоценные камни, основывалась не только на красоте и экзотике. Не определялась их запредельная цена и исключительно дефицитом. Ее определяло желание многих людей получить один и тот же предмет. Если речь идет об ограниченном количестве, то один намек на дефицит чего-либо может заставить вас потерять голову.

Вам следует проверить голову

Во время одного эксперимента проверяли неврологический эффект предложения и спроса, предложив группе испытуемых два вида печенья (для простоты мы назовем их синим и красным) и попросив оценить их привлекательность. Чем меньше было печенья одного цвета, тем более привлекательным оно становилось для участников эксперимента. Согласна, в этом нет ничего удивительного, это очевидный результат дефицита. Именно так нехватка влияет на наше восприятие ценности.

Другая половина эксперимента была более интересной. Исследователи начали с одинакового количества синего и красного печенья, но потом постепенно забирали красное печенье и добавляли синее, не объявляя об этом испытуемым.

Если один вид печенья оставался малочисленным в течение всего эксперимента, это печенье воспринималось как ценное. Когда этот же вид печенья оставался в изобилии в течение всего эксперимента, оно уже не воспринималось как очень ценное. А теперь начинается самое интересное. Исследователи выяснили, что печенье становилось сверхценным, если сначала его было в избытке, а затем оно постепенно начинало исчезать.

Уверенности испытуемых в том, что их коллеги желали и выбирали именно красное печенье, оказалось достаточно для того, чтобы они считали красное печенье наиболее ценным. Причина одна: они видели, что количество красного печенья сокращается.

Судя по всему, хуже всего для нашего мозга осознание такого факта: мы не можем получить то, что получили все остальные. Это кажется незначительным, но в неврологии всегда так.

Другой исследователь пошел еще дальше и заключил, что эффект воздействия предполагаемой нехватки на наш мозг «нарушает нашу способность думать… Когда мы видим, что желаемое становится менее доступным… возникает физическое возбуждение… давление повышается, внимание сужается… когнитивная и рациональная стороны отступают [и] когнитивный процесс прекращается. Вдумчивый анализ ситуации становится недоступным, и возникает возбуждение мозга…» Нас оглупляет не желание, но ревность, вера в то, что объект нашего желания могут желать окружающие нас люди. Эта ревность физически вызывает нашу реакцию «бей или убегай». Желание, и особенно желание того, что есть в ограниченном количестве – так оно на самом деле или это нам только кажется, – физически воздействует на нас. Это желание заставляет нас действовать не думая. А затем наша реакция вызывает схожую реакцию у людей вокруг нас. Эта петля поведенческой обратной связи, в которой безумие одного человека провоцирует безумие другого и наоборот.

Парадоксальным образом другая группа исследователей выяснила, что даже в случае физического возбуждения и неспособности рассуждать здраво ваше восприятие дефицита может заставить вас более внимательно взглянуть на желаемый предмет: «Дефицит задействует когнитивный ресурс, который обычно используется для вынесения суждения относительно предпочтительности предложения». Если я предлагаю вам целую кучу чего-либо, вы, возможно, не обратите внимания на детали. Но если я предложу вам последний предмет или последние два предмета, ваш мозг будет оценивать их намного внимательнее, просто потому, что этих предметов так мало.

Вывод таков: желание делает вас глупыми. Физически. Химически. Оно лишает вас способности принимать рациональные решения, даже если оно усиливает концентрацию и внимание. Это все равно что одновременно одной ногой нажать на педаль газа, а другой на тормоз. С одной стороны, ваш мозг усиленно работает, словно маленький мотор, пытаясь сделать самый правильный выбор, с другой стороны, его способности сделать это существенно ограничены.

При нехватке чего-либо вы просто обязаны это иметь. Это биологическое непреодолимое желание.

Цены на недвижимость на Манхэттене

Так какое же отношение неврология дефицита имеет к Нью-Йорку, призу в сомнительной сделке между Петером Минейтом и индейцами племени леннапей?

Манхэттен не всегда был самым желанным адресом в мире. На самом деле голландцы не сразу выбрали остров, ныне известный как Манхэттен, местом для Нового Амстердама. Даже леннапей там не жили. Само название Манхэттен происходит от слова манахачтаниенк, которое означает «место, где мы все напились». Индейцы называли его так из‑за более ранней встречи с голландцами. Они наведывались на остров время от времени, чтобы половить рыбу или набрать устриц. На самом деле будущий Манхэттен никому не был нужен.

Если убрать с острова все, что было построено на нем за все эти годы: банковские, финансовые и коммерческие организации, художественные галереи и все то, что мы эмоционально ассоциируем с Нью-Йорком, – эти 23 квадратные мили земли не представляют собой ничего особо ценного. Да, здесь есть бухта, но она настолько велика и мелководна, что последние триста лет остров прирастает отбросами. В буквальном смысле слова: не менее 15 процентов его тверди, включая большую часть финансового района, – это насыпанная земля.

На острове множество гранитных отложений, оставленных отступающими ледниками в конце последнего ледникового периода. Огромные валуны, которые вы видите в Центральном парке, – это всего лишь верхушка пресловутого айсберга. Эти гранитные отложения вездесущи, они уходят глубоко вниз, делая землю непригодной для вспашки. Зимой на Манхэттене слишком холодно, летом слишком жарко. Он страдает от ураганов и наводнений. Остров крошечный, его окружает ледяная переменчивая вода. На острове не было никаких природных материалов, кроме крошечных участков леса.

И все же какое-то время Нью-Йорк оставался столицей США. Когда он превзошел размерами Лондон и стал крупнейшим городом мира в 1925 году, Нью-Йорк стал неофициальной столицей мира. По иронии судьбы теперь это самая желанная недвижимость на планете.

Что же определяет его нынешнюю ценность?

Цены на недвижимость на Манхэттене подчиняются тем же базовым принципам эффекта дефицита. Другие города могут расти вширь. Но Манхэттен – это остров. Там можно строить только в высоту. На острове практически не осталось места для нового строительства. Цены определялись исключительно нехваткой площади.

Нехватка чего-либо – это сильная штука.

Иногда действует принцип «меньше да лучше», и в случае с Манхэттеном ключ к его ценности – это его размер. Нью-Йорк сам по себе как драгоценность. Судя по всему, эффект дефицита работает в любом случае, будь то караты бриллиантов или акры скалы.

Пространство на Манхэттене приобрело ценность только тогда, когда его стало не хватать. До массовой застройки и капитализма – до появления Уолл-стрит и финансового квартала – Манхэттен стоил немного, учитывая близость континента с огромными просторами и природными ресурсами.

С учетом всех этих обстоятельств мешок редких, экзотических «драгоценностей» в обмен на болотистый, необработанный остров уже не кажется такой уж плохой сделкой.

Гонка за пряностями

Какого черта голландцы делали в Новом Свете, тем более в долине реки Гудзон? Почему им вообще пришло в голову покупать этот каменистый топкий островок? В конце концов, Манхэттен – это не Багамы.

Если рассуждать с точки зрения денег, то ответ – пряности.

Немногие товары влекли людей с такой силой – то есть так быстро, так далеко и так отчаянно, – как это делали пряности. Почему?

Частично их привлекательность, как и у драгоценных камней, заключается в их редкости. На протяжении почти всей истории человечества доставать пряности было трудно и опасно. Как и многие драгоценности, их доставляли издалека, и это требовало невероятных усилий и затрат (иногда и крови). Кроме того, в отличие от большинства драгоценностей пряности использовали с практическими целями, начиная с лечения болезней и консервирования еды, а также как старомодную «дурь». Честное слово: при правильном употреблении многие «обычные» пряности дают весьма заметный наркотический эффект.

Но для путешественников, торговцев и финансистов, таких как голландцы, главным достоинством пряностей, как и драгоценностей, всегда оставался спрос. То, что один человек готов купить, десять человек будут пытаться продать. В Средние века за приобретение пряностей, их доставку и продажу разворачивалась нешуточная, зачастую кровавая борьба. Помните, у вас должно быть то самое красное печенье, которое трудно достать или, того хуже, другие могут купить раньше вас.

Веками западные державы в своих попытках захватить рынки пряностей в Восточной Азии шли обычным путем. Отправлялись в путь из Европы, заглядывали в главный торговый город Константинополь, а затем направлялись на Восток, по Великому шелковому пути в Китай. Поскольку путь большей частью проходил по суше, значит, это были караваны, переправы через реки и короткие морские путешествия. Дорога была тяжелой и долгой, даже когда она была доступной.

Но в 1453 году правитель Оттоманской империи султан Мехмед II после двухмесячной осады захватил Константинополь и закрыл европейцам доступ ко всем традиционным торговым путям. Главным державам нужно было найти новый путь в Азию, и побыстрее. С этого момента началась эпоха великих открытий, как будто кто-то выстрелил из стартового пистолета.

Как во времена космической гонки в 1960‑х годах, весь мир охватило возбуждение при виде открывающегося нового мира, до которого оставалось только дотянуться. Каждая страна, у которой хватало средств, приняла участие в этом соревновании, тогда как другие наблюдали со стороны с беспрецедентным энтузиазмом.

Назову лишь некоторые известные путешествия и открытия. В 1492 году Колумб отправился на запад, чтобы открыть путь в Индию, обещая привезти жемчуг и пряности. Это было глупостью, поскольку, даже если бы у него на пути не оказались Северная и Южная Америки, он бы все равно сначала попал в Китай. Его наиболее успешный соперник Васко да Гама поплыл на юг вокруг африканского мыса Доброй Надежды в 1497 году. Да Гаме повезло куда больше, чем Колумбу, если рассматривать этот успех с точки зрения достижения публично объявленной цели. Он доплыл до Индии под флагом португальской короны и вернулся два года спустя. Его корабль еле двигался под грузом драгоценных товаров и личной гордости. Примерно в 1520 году Магеллан совершил кругосветное плавание. (Во всяком случае, это сделал его корабль. Он сам погиб в сражении ближе к концу плавания, пытаясь найти путь к вожделенным индонезийским Островам пряностей.)

Как вы видите, первые попытки добраться до Востока предпринимали по большей части Испания и Португалия. У них было больше денег, корабли были лучше, и у них были самые отважные мореплаватели. Все вместе в сочетании с их принадлежностью к всемогущей католической церкви сделало эти страны фаворитами в гонке за пряностями и одновременно проложило им дорогу к социально-экономическому превосходству в мире.

У голландцев была веская причина оказаться позже других в Новом Свете. В пятнадцатом и шестнадцатом веках Голландия принадлежала Испании, и голландцам пришлось воевать (война длилась с 1568 по 1648 год), чтобы сбросить испанское владычество. Только после этого у них появилось свое государство, и Голландия смогла принять участие в гонке за пряностями и попытаться установить свое владычество в мире. В это время британцы были слабой нацией с нехваткой наличных. Когда королева Елизавета I вступила на трон в 1558 году, Англия была не в том положении, чтобы исследовать что-либо, кроме собственного банкротства.

Но благодаря мудрому и тайному использованию неофициального, санкционированного короной пиратства Елизавете I удалось начать десятилетний матч с Испанией за превосходство. Мало того, что испанцев оскорбляли и топили их корабли, королева закрывала глаза на воровство невероятного количества барышей в Новом Свете и облегчала его. Эти нападения не только обогащали ее страну, но и вынудили Испанию атаковать Англию, чтобы прекратить этот грабеж. Все закончилось гибелью испанской Армады. В конце концов британцы и голландцы пустили Испанию на дно, и Северной Европе удалось занять место за большим столом.

Итак, к 1600 годам Британия и Голландия ввязались в открытую для всех гонку по покорению земель. На самом деле правильным будет сказать, что они нашли свою колею. Но не открытие новых земель было их сильной стороной, а колонизация. Обе нации обладали замечательным талантом плодить богатство там, где они высаживались, а не только захватывать его. Если между британцами и голландцами возникали трения, то исключительно из‑за пересечения деловых интересов. Им нравились одни и те же места для развития бизнеса, и выбирали они одни и те же цели. Как торговые империи с торговыми же интересами, они искали места не для одного только приобретения, а для развития, то есть места с ценными и возобновляемыми ресурсами, земли, которые они смогут обрабатывать и колонизировать, а также стратегические точки для торговых путей или для защиты. Поэтому «Голландская ост-индская компания» (ГОК) и «Британская ост-индская компания» (БОК) имеют интересную историю борьбы за одни и те же острова. И Манхэттен не стал исключением.

Генри Гудзон был английским мореплавателем, работавшим на ГОК. Ему было приказано найти знаменитый, но так и не найденный Северо-западный проход, который позволил бы европейским купцам проплывать через Новый Свет, когда он наткнулся на то, что мы теперь называем Нью-Йорком. Но Гудзону было все равно. Его интересовал только Восток.

И все же он поступил разумно, объявив эту территорию вместе с прилегающими землями собственностью «Голландской ост-индской компании». Но поймите: это не значило, что ГОК верила в то, что земля принадлежит ей вопреки любым заявлениям местного населения. Голландцы всего лишь застолбили территорию, чтобы на нее не смогли претендовать другие европейские народы. Это было совсем не похоже на Испанию, к примеру, которая, появившись где-либо, объявляла, что место отныне является частью Испании. А голландцы «закидывали удочку» в новые страны ради возможностей дальнейшего развития.

Меньше похоже на войну, больше на бизнес, но все равно обман.

Гудзон мог метафорически помочиться на Нью-Йорк с борта своего корабля, когда он проплывал мимо него в 1612 году, но лишь десять лет спустя, когда ГОК искала место для консолидации колонистов, компания решила действительно купить остров с помощью Петера Минейта. Предложение денег было не просто знаком доброй воли. Это был способ придать сделке формальный характер.

Папская булла

Почему голландцы вообще заплатили хоть что-то за Манхэттен? Какая тупоголовая страна платит за землю в Новом Свете?

Эпоха открытий была равной для всех и не стоила никому ни гроша. Я подчеркиваю это: ни гроша. Как я уже упоминала ранее, весь Старый Свет бросился в обе Америки и начал хватать там землю как будто по праву. Некоторые страны объявляли это божественным правом. Возможно, голландцы были в большей степени счетоводами, чем конкистадорами, но от этого они не становились беззубыми. У голландцев долгая история жестокого обращения с местным населением в других уголках мира, например на алмазных копях в Африке. Тогда откуда такое джентльменское поведение в Новом Свете? Почему они заключали сделки с так называемыми вилденами, договаривались о цене и подписывали договор?

Потому что местные жители тут были ни при чем. Все дело в католической церкви. К этому клубу голландцы никоим образом не принадлежали. Если говорить конкретнее, то дело в Тордесильясском договоре.

Начиная с 1481 года папа Александр VI (глава знаменитого семейства Борджиа), употребляя свою божественную власть как голос церкви, издавал многочисленные буллы, многие из которых противоречили друг другу, а некоторые вообще не имели смысла. Если придерживаться технической стороны вопроса, то папской буллой называется любой написанный документ, представленный публике любым папой римским и имеющий официальную печать. На практике папские буллы действовали как декрет. Александр VI любил издавать папские буллы. Он разбрасывал их направо и налево, словно неправильно выписанные чеки. В долгой истории католической церкви его вспоминают без особой гордости.

В конце концов булла Александра VI Inter Caetera, впоследствии ратифицированная как Тордесильясский договор, разбила весь мир на абстрактные территории и поделила их между Испанией и Португалией, в обмен, разумеется, на осязаемую дань от Испании и Португалии. Никакая другая страна под страхом отлучения от католической церкви не имела права посылать корабли, или строить форпосты, или устанавливать торговые пути в Новом Свете… Под Новым Светом имелся в виду весь не открытый европейцами мир на Западе и на Востоке. (Линия раздела неоднократно передвигалась то вперед, то назад, именно поэтому бразильцы являются единственными южноамериканцами, которые говорят по-португальски, а не по-испански.)

Этот план отлично работал – на Александра VI, на Испанию и на Португалию. Всем остальным он только мешал.

Так как голландцы определенно не были католиками, они не относились к власти папы слишком всерьез. На самом деле неофициальный девиз ГОК гласил: «Христос хорошо, а торговля лучше». Угроза отлучения от церкви для голландцев таковой не являлась, поскольку вас невозможно выкинуть из клуба, членом которого вы не являетесь. В большинстве случаев голландцы попросту игнорировали Тордесильясский договор. Но им нужно было каким-то образом закрепить за собой новые земли на тот случай, если на них покусятся те, кто серьезнее относится к авторитету церкви.

Те, кто работал на ГОК, не были ни пиратами, ни авантюристами, это были бизнесмены с уникальным даром заключать сделки. По сути, переговоры с дикарями, подписание с ними договоров и плата за их земли были умным законным ходом, целью которого было нейтрализовать любые попытки католических стран заявить о том, что колонии, принадлежащие голландцам, были приобретены незаконно.

Хочешь купить остров?

Так каким же образом голландцы определили справедливую цену за Манхэттен? Зачем использовали бусины? Почему не драгоценные камни, не тюльпаны или что-то еще?

Тот факт, что голландцы заплатили за Новый Амстердам бусинами, не является удивительным или уникальным. Венецианцы долгое время расплачивались бусинами в Африке и Индонезии задолго до того, как Новый Свет был открыт. На самом деле многие изготовители бусин в Голландии были венецианцами.

Факты таковы: в шестнадцатом и семнадцатом веках бусины считались ценными и являлись мировой валютой. Их создавали именно с этой целью и использовали в качестве дорожных чеков в эпоху Ренессанса. В те времена было столь же трудно расплатиться неизвестными иностранными деньгами, как и в наши дни. Разумеется, золоту и драгоценностям рады везде, но драгоценные камни доставляли из этих далеких земель, что значительно умаляло их ценность в глазах местных жителей. И хотя каждый понимает ценность золота, оно тяжелое, его сложно перевозить в больших количествах и легко украсть.

А вот стеклянные бусины перевозить было легко, так же легко было привести их к одному стандарту, и, что самое важное, они были редкими и, следовательно, высоко ценились везде, кроме Западной Европы. Это огромное преимущество: отдавать то, что для покупателя имеет куда бóльшую цену, чем для продавца. Стеклянные бусины были особенно ценными, можно даже сказать, бесценными, редкими и экзотическими в Новом Свете, где не существовало производства стекла и никто никогда не видел ничего подобного.

Людям неприятна мысль о том, что Манхэттен был приобретен у американских индейцев за стеклянные бусины, потому что современные люди считают бусины ничего не стоящими. На самом же деле нет ничего скандального в сделке, платежным средством в которой являлись бусины. Предположение о том, что индейцы, взявшие бусины в качестве платы, были обмануты, исходят от людей, слышавших эту историю. В самой истории ничего об этом не сказано. И дело не только в чувстве культурной вины, но и в современном восприятии ценности вещей. Если мы исходим из того, что бусины ничего не стоили, если мы верим в то, что местные жители продали свою землю за бесполезные безделушки, то из этого следует логический вывод: мы должны очень низко ценить интеллект американских индейцев, которые жили на этом острове.

Дешевизна бусин – это постиндустриальное восприятие. Мы выяснили, что ценность вещи меняется по мере того, как она становится обычной и повсеместной. Судьба пуговиц и бусин, когда-то предметов умеренной роскоши, была точно такой же. Как только их производством занялись фабрики и станки, количество пуговиц и бусин, которые производитель мог продать, выросло во много раз. До промышленной революции мастер, изготавливавший пуговицы или бусины, делал сотню этих предметов в месяц. С помощью станков он мог производить десять тысяч. Парадоксально, но успех привел к упадку этой отрасли, поскольку произошло перенасыщение рынка. При таком изобилии пуговицы и бусины казались менее ценными, и со временем они действительно стали менее ценными.

По мере того, как падал спрос на красивые бусины и пуговицы, цены тоже падали, и производители стали использовать более дешевые материалы, чтобы не терпеть убытки. В сочетании с постоянными инновациями в технологии дешевые материалы позволили производить миллионы пуговиц и бусин. Ирония в том, что, как только процесс механизировали и усовершенствовали для массового производства, массы не захотели этот товар… именно по этой причине.

Проблема истории «о бусинах, за которые купили Манхэттен» не в том, что никто не считал прибыль от двадцати четырех долларов, как пытались сделать многие умные люди. Дело в том, что никто и не подумал подсчитать прибыль в бусинах. В этом и заключается суть эффекта дефицита: бусины в наши дни вездесущие, дешевые и одноразовые. Любой может их иметь, поэтому они ничего не стоят.

Вопрос: а сколько они стоили?

Весь этот блеск

Я начинала свою работу в ювелирном деле в отделе оценки в House of Kahn, аукционном доме в Чикаго. В мой первый день на службе я с помощью справочника проверяла клеймо мастера (это своего рода подпись художника для ювелиров) на десятках колец. Но меня смутили цифры – по две или три на каждом кольце, – которые я обязательно находила выбитыми на металле.

Я увидела, что мистер Кан, наш босс, идет на ланч, подошла и назвала себя. Я показала ему один из номеров, которые меня смущали, и спросила, что он означает. Мистер Кан объяснил, что я смотрю на пробу – клеймо, обозначающее чистоту металла, то есть процент чистого серебра или золота.

Я спросила, почему мы не можем просто спилить эти цифры и поменять их. Разве это не сделает ювелирные изделия более ценными? Не судите меня слишком строго. Я была молода, и это был мой первый рабочий день. (Согласна, у меня были криминальные наклонности.)

Мистер Кан назвал меня очень умной девочкой и погладил по голове. А потом он строго-настрого запретил мне делать что-либо подобное и объяснил, что иначе меня ждет прямой путь в федеральную тюрьму.

Поменять эти цифры – это все равно что дорисовать ноль на стодолларовой банкноте. Кольцо может принадлежать вам, но эти маленькие цифры – собственность федерального резерва. Если вы заглянете внутрь вашего кольца или браслета, вы обязательно увидите цифры, например 925. Это проба качественного серебра, поскольку в таком изделии 92,5 процента чистого серебра. Если вы увидите цифры 725, это означает, что вещь сделана из 18-каратного золота, в котором 72,5 процента чистого золота и 27,5 процента примеси. Удаление этих цифр с ювелирных украшений – это преступление, даже если это ваши украшения. В ломбарде так же не имеют права удалять или менять эти цифры. Для ювелира преступление не поставить пробу или намеренно поставить фальшивую пробу.

И это не то нарушение закона, о котором вас предупреждает надпись, к примеру, на этикетке матраса: «Удаление этой этикетки считается нарушением закона». Нет, это нарушение закона сродни выпуску фальшивых денег.

Драгоценности – это деньги. В буквальном смысле слова.

Украшения можно переплавить, превратив в слитки, вынуть из них драгоценные камни. Предполагается, что они могут вернуть вам деньги или даже служить таковыми. Это красивые деньги, не сомневайтесь. Они обладают сильной притягательностью. И все же золото и ювелирные украшения – это просто деньги.

То же самое можно сказать и об особенных бусинах Нового Света под названием «вампум».

Устричный остров

Задолго до того, как Нью-Йорк стал городом, который никогда не спит, он был сонным местечком на восточном побережье. Вы бы ни за что его не узнали, даже линия берега за четыреста лет существенно изменилась. Но Бродвей, легендарный Великий белый путь, уже существовал.

Мы не строили Бродвей. Он всегда тут был. Причина того, что Бродвей пересекает Нью-Йорк вдоль по какой-то странной, почти органической диагонали, именно в его, скажем так, органичности. Знаменитая улица, которой суждено было стать эпицентром туристического квартала Нью-Йорка и проклятьем для каждого коренного ньюйоркца, начиналась как тропа, проходившая по обе стороны широкого мелководного ручья. С давних времен индейцы ходили по этой тропе и собирали устрицы.

В Белом ручье, который и в самом деле был белым из‑за изобилия устриц, было так много устриц, что можно было просто нагнуться и достать раковину. Индейцы называли Манхэттен Маленьким устричным островом. Его сосед, Большой устричный остров, – это современный Стейтен-Айленд.

Индейцы не просто ели устрицы. Племя леннапей из красивых раковин делало особые бусины, которые назывались «вампум».

Слово вампум происходит от слова индейцев племени наррагансетт, обозначающего «белые бусины из раковин». Но в действительности вампумы делали в двух цветах. Белые бусины делали из раковин североамериканских устриц, а фиолетовые – из колец роста северо-западных атлантических моллюсков с твердой раковиной венус. Местные называли его «куахог». Сами бусины имели продолговатую форму и гладкую полированную поверхность.

Коренные обитатели восточных лесов Северной Америки около Нью-Йорка или Маленького устричного острова традиционно изготавливали вампумы, как их тогда называли. Потом они продавали эти бусины своим соседям далеко на запад, таким как сиу с Великих равнин. Это была своего рода местная валюта.

В 1626 году бусины действительно были универсальной валютой.

Вампумы делали разной формы, но чаще всего удлиненной, и полировали. Белые бусины нанизывали на длинные шнурки и использовали как денежную единицу. Из бусин двух цветов составляли орнаменты на поясах и ожерельях. Полосками кожи, украшенными вампумами, обменивались при заключении важной сделки. Может быть, даже сделки с землей…

Так чем же все-таки были вампумы? Это были деньги. Это были украшения. Это были священные символы, договоры, обещания и записи, как и украшения Старого Света.

По сути, эти белые бусины из раковин были бриллиантами своего времени. И то и другое природного происхождения. И то и другое ценили за красоту и относительную редкость, их ценность возрастала благодаря особой технике обработки, которой владели немногие. Эти редкие природные субстанции обрабатывали для того, чтобы увеличить их красоту и сделать их еще более редкими. Их можно было использовать как твердую валюту или украшать ими другие предметы, желанные для многих в качестве красивых украшений, подчеркивающих социальный статус.

Первый американский банк

Не только американские индейцы и европейцы выбирали один драгоценный материал для коммерции, используя его для украшений и в качестве символов. Судя по всему, это свойственно практически всем представителям рода человеческого.

Почти все народы используют драгоценности как для религиозных (символических), так и для практических (торговых) целей. Если в торговле их используют для бартера, а в религиозных целях для поклонения и церемоний, в украшениях эти две области применения пересекаются.

Для ирокезов или делавэров деньги обозначали белые устричные раковины. Для современных европейцев это бесцветные бриллианты. Духовными символами для делавэров являлись раковины фиолетовых куахогов. В Европе синие сапфиры украшали кольцо каждого папы римского со времен Эдуарда Исповедника.

На Ближнем Востоке эти небесно-голубые камни, столь важные для христианства, – это всего лишь красивые украшения. бóльшим религиозным смыслом были наполнены изумруды, вне зависимости от религии. В этом уголке мира изумруды являлись фаворитами, поскольку все ближневосточные религии с почтением относятся к зеленому символизму воскресения, вечности и жизни после смерти. На Ближнем Востоке в качестве средства оплаты предпочитали использовать жемчуг. На Ближнем Востоке жемчужины имеют меньшее религиозное значение, они добывались из морей в этой части света в большом количестве. На самом деле Бахрейн был центром торговли жемчугом более тысячи лет.

Индейцы чумаши из Калифорнии вырезали плоские бусины из раковин оливелла, которые назывались «анчум» и были стандартной денежной единицей почти как вампум. Они также использовали зеленые и фиолетовые раковины абалона для религиозных целей. И те и другие раковины использовали в украшениях.

Между прочим, чумаши создали тщательно продуманную банковскую систему, а также систему регионального представительства. Они понимали разницу между постоянным владением землей, временным владением землей, пользованием землей без владения ею (аренда) и использованием ресурсов без владения землей. Нет, чумаши не искали газ или нефть, но один человек мог владеть землей, а другой имел право собирать там желуди, ловить рыбу или охотиться. Таким образом, согласно профессору Рэймонду Фогельсону, они признавали, что землю можно использовать, не владея ею, а также владеть землей, но не использовать ее.

Ирокезы не слишком отличались от племени чумаши. Они использовали вампум почти так же, как чумаши использовали анчум. Белые раковины атлантических устриц служили деньгами так же, как раковины оливелла на побережье Тихого океана. Фиолетовые раковины куахогов использовались в духовных целях, как пурпурные абалоны у чумаши, которые считали, что именно эти раковины станут после смерти их глазами.

Мы не знаем, имелась или нет у леннапей централизованная банковская система, поскольку англичане оставляли менее подробные и более предвзятые записи о том, как жили их новые соседи, чем испанцы. Но американские индейцы явно имели много общего между собой и с нами. Если речь идет о деньгах и украшениях, мы все похожи. Когда дело касается денег, поведение людей мало различается, даже в деталях. Относительная ценность, дефицит и новизна действуют примерно одинаково в разных культурах.

Можно сказать, что деньги и украшения идут рука об руку и в наших сердцах, и в наших бумажниках.

Странная валюта

Так что же все это значит? Американские индейцы с восточного побережья были знакомы с «деньгами» как таковыми, а также с финансовыми сделками. Более того, они уже использовали раковины в качестве континентальной валюты к моменту прибытия голландцев и англичан. Никому не пришлось обманом вовлекать их в это. Их бусины, их вампумы были красивы и сами по себе, но, что более важно, они подвергались тщательному регулированию и стандартизации, которым мы подвергаем драгоценные камни без оправы: оцениваем их размер, цвет и вес, определяем их стоимость, как части валютного обмена. Их можно носить, можно продать или спрятать, как бриллианты и другие драгоценные камни, которые ценятся за свое символическое значение и денежную стоимость.

Те бусины, которые отдал Минейт, давно исчезли, но он определенно привез с собой в Новый Свет именно бусины из венецианского стекла. Их называли торговыми бусинами, или «рабскими бусинами», и делали в Нидерландах исключительно ради торговли с местными жителями в Африке, на Востоке и в обеих Америках. Самые ранние образцы были ярких цветов, часто с узором из спиралей, точек или полосок контрастного цвета. Более поздние бусины миллефьори (тысяча цветов) были всех цветов радуги и имели сложный цветочный рисунок внутри стекла. Даже в постиндустриальном мире они поражают своей красотой.

Поскольку леннапей, а также индейцы делавэры вообще уже имели ранее существующую денежную систему, по большей части основанную на стандартизированном вампуме, то есть бусинах, вполне разумно предположить, что они сочли голландские бусины вполне приемлемой иностранной валютой. В том месте, где никогда не было стекла, абсолютно симметричные прозрачные стеклянные шарики и бочонки ярких цветов могли и в самом деле показаться такими же удивительными, как драгоценные камни. И вспомним правило для всех драгоценностей и денег: их ценность повышается, если их раньше никогда не видели.

И индейцы эти бусины приняли. 4 мая 1626 года Маленький устричный остров был продан ГОК. В то время и впоследствии продавцы со всех точек зрения были вполне довольны ценой. Подумайте о том, что они получили первые в Новом Свете венецианские стеклянные бусины и, что куда важнее, эти бусины были единственными, которые они видели.

История о том, как Манхэттен был приобретен за бусины, – это история о воображаемой ценности драгоценных камней. Если желание нарушает работу мозга и если восхищения красивым заграничным цветком хватило для того, чтобы разрушить экономику страны за два месяца, то и совершенно новой драгоценности – нового, но узнаваемого вида валюты – оказалось достаточно для покупки острова, который никому не был нужен.

Эпилог: другой остров

История о том, как голландцы потеряли Манхэттен, не менее значима, чем история его приобретения, хотя она и менее известна. Конец всегда в начале, и чтобы понять, как был потерян Манхэттен, нам придется вернуться к войнам за пряности.

К семнадцатому веку португальцы теряли контроль над островами Банда, или Островами пряностей, как их называли в эпоху Возрождения, когда именно пряности приносили максимальную прибыль. Эти острова представляли собой крошечный архипелаг из вулканических островов в южной части Тихого океана и были единственным местом, где в изобилии рос мускатный орех. Когда влияние Португалии на этих островах ослабело, голландцы с радостью заняли место португальцев. К 1559 году ГОК полностью вытеснила португальцев с Островов пряностей и получила контроль над их продажей.

Голландцам настолько не терпелось установить свою монополию, что они замучили не только островитян, чтобы усилить свой контроль, они замучили орехи. Мускатный орех растет только на вулканических почвах островов Банда. Чтобы никто не мог их выращивать в других местах, голландцы перед продажей окунали орехи в известь, чтобы стерилизовать их. Так что даже если кто-то и нашел бы подходящую почву для этих орехов, из них бы никогда ничего не выросло.

Не позвольте мускатному ореху ввести вас в заблуждение. Это не та невинная пряность, которая ассоциируется с Рождеством и отвратительными напитками, кишащими сальмонеллой, которые мы пьем у огня. Он внесен не только в кулинарные книги, но и в медицинские учебники, считается ядом и при правильной дозе является мощным галлюциногеном. По мнению историка кулинарии Кэтлин Уолл, в нем «действительно содержатся химические составляющие, от которых вы можете почувствовать себя хорошо».

Это был наркотик и, что более важно, экзотический наркотик, который трудно было достать.

У голландцев была одна проблема: в архипелаге оставался единственный крохотный остров, всего лишь скала, который не контролировала ГОК. Остров назывался Ран и принадлежал Британии, и на нем очень густо – даже по меркам островов Банда – рос мускатный орех. Деревья цеплялись за скалу и спускались в океан.

Голландцы не могли отобрать остров Ран у британцев, да и обменять на что-то другое тоже. Флот британцев был ничуть не хуже голландского, их тактика была не менее свирепой. В 1619 году противоборство двух стран приобрело особенно жесткий характер, когда управлять плантациями мускатного ореха ГОК поставила особо злобного своего сотрудника по имени Ян Питерзон Коэн. Он решил, что раз он не может избавиться от соперничества, то просто уничтожит товар. Ему было строжайше запрещено атаковать британских сотрудников на острове Ран в связи с временным соглашением между ГОК и БОК в Европе. Поэтому вместо открытых военных действий Питерзон Коэн и его люди пробрались на остров и сожгли его дотла вместе с мускатным орехом и всем остальным.

Только в 1666 году во время Второй англо-голландской войны британцы раз и навсегда уступили ГОК контроль над остатками острова Ран. Но это произошло только после того, как британский флот взял под свой контроль колонию Новый Амстердам в 1664 году.

Британцы захватили Новый Амстердам не для того, чтобы досадить голландцам, хотя и получили от этого удовольствие. Им просто нужен был опорный пункт в Америке, чтобы нанести удар по испанцам, их смертельным врагам. В конце концов, в обмен на официальный контроль над дымящимися остатками острова Ран голландцы отдали такой же бесполезный Новый Амстердам.

Изначально британцы не слишком радовались сделке. Манхэттен считался куда менее ценным, чем Ран, и они попытались поменять Манхэттен на более ценный остров с сахарным тростником в Южной Америке. Сахар имел ценность. Валуны и устрицы – нет. По очевидным причинам голландцы на это не пошли.

Поэтому остров остался у британцев, которые впоследствии переименовали его в Нью-Йорк.

Но все-таки именно британцы сумели посмеяться последними. Не потому, что никто никогда не нюхал мускатный орех как наркотик, и не потому, что Манхэттен – это самая дорогая недвижимость в мире. Британцы только выгадали от сделки, потому что через несколько лет после обмена мускатный орех начали выращивать на острове Гранада в Карибском море и монополия на мускатный орех перестала существовать. Вероятно, кому-то удалось достать нестерилизованный мускатный орех с острова Ран до того, как деревья сожгли, и этот человек нашел для своенравных растений новый дом на другом конце света.

Но какое отношение грустная история мускатного ореха имеет к тем бусинам, за которые купили Манхэттен? Обмен островами – это второй пример того, как будущий капитал обменяли на нечто с сомнительной ценностью, но связь между этими двумя историями намного глубже. Суть в том, что люди сами определяют эту ценность. Все связано с вечным законом спроса и предложения, но в еще большей степени с тем, как наше восприятие дефицита или редкости нарушает наше восприятие ценности.

Леннапей обменяли Манхэттен на бусины. Ну и что? Они не владели островом, они просто ловили там рыбу. А бусины были их деньгами. Голландцы, купившие Манхэттен, пусть даже они сами не слишком этого хотели, все-таки поселились там. Они пустили корни. Построили целую колонию. А потом они взяли и отдали Манхэттен британцам в 1664 году в обмен на мускатный орех.

Ценность – это явно дело вкуса.

В 1976 году экономист и писатель Фред Хирш придумал термин позиционный товар, чтобы объяснить, как предмет становится желанным только потому, что у другого человека его нет или он не может его приобрести. В сфере экономики позиционным товаром называется такой товар, ценность которого полностью или частично определяется не тем, сколько он стоит на самом деле, а тем, насколько отчаянно его желают приобрести. Что-то вроде тех луковиц тюльпанов, которые свели Голландию с ума в 1636 году.

Но какое отношение расплывчатые экономические теории имеют к зависти, а потребности и ограниченный социальный рост – к бриллиантам?

Самое прямое.

Бриллианты не навсегда. Кольцо с бриллиантом в знак помолвки является «необходимой роскошью» около восьмидесяти лет. Мы воспринимаем эту традицию как должное, как будто она столь же стара, как и сам брак. На самом деле этой традиции не больше лет, чем микроволновой печи.

Эта глава представляет собой историю истории. Вернее, историю двух историй. Одна из них – это история самого первого кольца в знак помолвки, подаренного принцессе Марии Бургундской эрцгерцогом Максимилианом в 1477 году.

Вторая история произошла почти на пять веков позже, когда компания De Beers, получившая контроль над 99 процентами алмазов на земле, убедила весь мир, до этого абсолютно равнодушный, что все хотят иметь кольцо с бриллиантом и всегда этого хотели. Это рассказ о том, как De Beers создала самую невероятную выдумку в истории и в результате построила многомиллиардный бизнес.

Как создать империю

Сто пятьдесят лет назад бриллианты и в самом деле были редкостью. До алмазной лихорадки в Южной Африке вся мировая добыча качественных алмазов не превышала нескольких фунтов в год. Алмазы иногда находили на берегах индийских и бразильских рек, но это случалось редко, да и алмазов было совсем мало. Эти алмазы часто бывали крупного размера и иногда были цветными.

Самыми лучшими были алмазы Голконды из Индии. Они были настолько безупречными, что от одного из первых стандартов по оценке алмазов пришлось отказаться, когда алмазы Голконды закончились. Этот утраченный стандарт называется «водой», поскольку он описывал почти жидкое качество сияния алмаза. Кристалл был настолько совершенным, что свет, казалось, проходил сквозь него абсолютно свободно. В современных алмазах из Южной Африки «воды» просто нет. Современные стандарты оценки качества алмазов включают в себя цвет, чистоту, огранку и вес в каратах. Они были определены в 1960‑х годах как часть маркетинговой кампании. Ее целью было помочь покупателям среднего класса не чувствовать себя ущербными при покупке мелких бриллиантов.

Алмазы Голконды, такие как знаменитый алмаз «Хоуп», обладают несравненным качеством. К сожалению, алмазы Голконды всегда были невероятно редкими. К началу девятнадцатого века они, казалось, иссякли. Но в 1870 году алмазы вдруг перестали быть особенными или редкими, когда любопытный пятнадцатилетний подросток Эразм Якобс нашел массивный алмаз неправильной формы в Оранжевой реке в Южной Африке. Это стало началом алмазной лихорадки, которой предстояло навеки изменить мир… и индустрию устройства свадеб. Практически сразу же в этот район устремились люди, всюду появились шахты. Вскоре алмазы добывали из земли тоннами.

Компанию De Beers основал Сесил Родс. Он родился в 1853 году в семье викария, пытался выращивать хлопок, но прогорел. Задолго до того, как встать у руля самого успешного в мире картеля, Родс отличался невероятными амбициями. В 1890 году его назначили премьер-министром Южно-Африканской колонии, но этого ему было мало. В его планы входили аннексия многих африканских стран и объединение их под флагом империи, а также строительство трансконтинентальной железной дороги, которая связала бы Южную Африку с Каиром.

Родсу даже удалось основать страну Родезию, названную в его честь, пока неудавшийся переворот не вынудил его оставить пост премьер-министра Капской колонии.

Это могло бы стать концом Сесила Родса и его мечтаний об империи, но, как показала история, аннексированные страны и марионеточные правительства были всего лишь его посредственным первым актом.

Приближалось нечто более впечатляющее. Раздраженный тем, что британское правительство не желает помогать ему в строительстве империи, Родс сам занялся бизнесом. В период «схватки за Африку», когда западные державы быстро и хаотично делили между собой континент, чтобы получить доступ к природным ресурсам, в 1889 году Сесил Родс основал Британскую Южно-Африканскую компанию (BSAC). Поначалу он намеревался разрабатывать золотые жилы в южной и центральной Африке. Представьте себе его удивление и восторг, когда юный Эразм Якобс нашел алмаз размером с бейсбольный мяч на берегу реки во владениях Родса.

Родс начал свой путь в алмазном бизнесе с того, что сдавал в аренду добытчикам необходимое оборудование для откачки из шахт воды, которая разрушала их участки. Прибыль от аренды он пустил на покупку участков, выкупая их один за другим. С этого началось то, что стало самой невероятной монополией в мире. Алмазная лихорадка не утихала, сливки, так сказать, поднялись на поверхность, и к 1899 году в алмазном бизнесе Южной Африки осталось всего лишь несколько крупных игроков. Самым крупным была компания Родса – De Beers Consolidated Mines, – получившая название в честь фермы, вокруг которой Родс за гроши скупил землю у фермеров-африканеров.

Но с самого начала De Beers стремилась контролировать не только продажу алмазов, но и само наше восприятие алмазов.

Относительная реальность

Правда такова: алмазы не редкость и в действительности не являются ценными. Ценность алмазов в большой степени была создана в головах покупателей.

Согласно теории позиционного товара, вещь приобретает ценность, если становится желанной. Другого способа нет. Так называемый позиционный товар ценен не потому, что необходим или функционален, а просто потому, что его хотят купить. То есть это товар, ценность которого скорее относительна, чем абсолютна. Драгоценные камни почти всегда попадают в эту категорию.

Как мы уже видели в главе 1, дефицит увеличивает ценность предмета. Вы начинаете желать предмет почти на нейронном уровне, как только вы видите, что в продаже остается мало этих предметов. Это эффект дефицита. Но позиционный товар – это немного другое. Его ценность определяется исключительно желанием иметь то, что есть у других (но только у немногих других). Алмаз стоит больше не потому, что алмазов мало. Факт в том, что их малое количество – это единственная причина того, что они вообще хоть что-то стоят.

Кольцо с бриллиантом – это воплощение позиционного товара. Оно является символом статуса, и не более того. Его сравнивают с такими же предметами, принадлежащими другим, и, надо надеяться, сравнение будет в вашу пользу. Его ценность определяется размером бриллианта и ценой кольца, но не по объективным стандартам, а по сравнению с другими бриллиантами в той группе, к которой принадлежит владелец.

Это работает так. Вы хотите это, потому что все это хотят. А все остальные это хотят потому, что у других это есть. Никто не захочет того, что каждый может получить. По сути, это все равно что экономическая игра в музыкальные стулья. Поскольку ценность позиционного товара целиком основана на ограниченном количестве этого товара, то она будет сохраняться до тех пор, пока будет существовать спрос, иначе этот товар станет бросовым.

Если бриллианты – это позиционный товар, что могло бы произойти, если бы они перестали быть редкостью?

На камнях

В 1882 году рынок алмазов рухнул.

Десятью годами ранее, в 1872 году, каждый год из земли Южной Африки добывали миллион карат алмазов. Это было в пять раз больше, чем добывали во всем остальном мире, и одному богу известно, во сколько раз больше того, что дали алмазные россыпи в Индии за всю свою историю.

В результате южноафриканские, или капские, алмазы, как их тогда называли, приобрели дурную славу, и не только потому, что они не были столь красивы, как алмазы Голконды, чьи запасы давно истощились, а просто потому, что их было слишком много. Они стали обыденными. Так как алмазы продолжали добывать из земли тоннами, владельцы шахт поняли, что скоро наступит момент, когда их драгоценные камни до такой степени заполонят рынок, что превратятся в полудрагоценные камни. В конце концов, как мы уже видели, именно дефицит превращает камень в драгоценность.

В эти неспокойные дни знаменитый парижский банкир Жорж Обер резюмировал суть позиционного товара и ночных кошмаров Сесила Родса, высказавшись в печати по поводу дальнейшей разведки алмазных залежей. Были приведены следующие его слова: «Люди покупают алмазы, потому что это роскошь, которая не всем доступна. Если алмазы будут стоить четверть от их нынешней цены, богатые люди перестанут покупать алмазы. Им хватит вкуса, чтобы покупать другие драгоценные камни или предметы роскоши».

В 1888 году Родс нашел блестящее решение проблемы: если бриллианты перестали быть редкостью, он сможет сохранить свою империю, лишь убедив покупателей в обратном. Родс уговорил другого крупного владельца алмазных шахт консолидировать их интересы, создав одну компанию (кое-кто назвал бы это картелем), чтобы регулировать поступление алмазов на рынок. Раз они не могут контролировать количество алмазов, извлекаемое из земли, они могут регулировать количество алмазов на рынке.

К 1890 году только что образованная компания De Beers Consolidated Mines владела всеми алмазными копями в Южной Африке и определяла количество алмазов на рынке. Поскольку De Beers контролировала предложение, ей было легко диктовать условия спроса. Люди, пожелавшие купить алмазы, верили: алмазов мало.

По мере того как алмазных шахт становилось все больше и больше, De Beers занервничала. В 1891 году производство алмазов снизили на треть за один только год исключительно для того, чтобы люди поверили в ложь: алмазов на всех не хватит.

Не можете их победить, купите их

Это работало как заклинание… какое-то время.

Но во время паники 1908 года рынок алмазов едва не рухнул во второй раз. В годы перед Первой мировой войной цена алмазов падала. Люди готовились к войне. Алмазы не были необходимостью, это не продукты питания и не сталь. В трудные времена никто не запасается драгоценностями. Хуже того, в это же десятилетие было открыто новое месторождение алмазов, настолько большое, что, по слухам, представитель Родса упал в обморок, увидев его.

В 1902 году Родс умер, и было открыто новое месторождение. Его владелец Эрнст Оппенгеймер не был командным игроком. В конце концов, шахта Оппенгеймера под названием Куллинан давала больше алмазов, чем все копи De Beers вместе взятые.

Группа De Beers пребывала в панике. Они знали, что предсказание Обера вскоре станет явью, если они не предпримут решительных шагов. В 1914 году под нажимом Оппенгеймера, явного корпоративного наследника Родса, компании вынуждены были заключить соглашение о фиксировании цены. Произошло второе слияние компаний и запасов алмазов. Камни выбрасывали на рынок в таком количестве, чтобы поддержать иллюзию их нехватки. Это уже однажды сработало, сработать должно было и на этот раз.

К концу Первой мировой войны произошло слияние шахты Куллинан и копей De Beers. Оппенгеймер стал президентом компании. Теперь De Beers стала единственной компанией, которая контролировала 90 процентов алмазных интересов на планете.

Впервые контроль над рынком алмазов оказался в руках одного человека, у которого была единственная цель. Какая? А вот такая: создать товар, цена на который никогда не упадет. В 1910 году Оппенгеймер заявил: «Здравый смысл подсказывает нам, что единственный способ повысить ценность алмазов – это создать их дефицит… То есть сократить производство».

Но алмазная лихорадка не утихала, потоп было не остановить. Алмазы сыпались словно гравий. Хуже того, алмазы находили в других местах с такой быстротой, что De Beers едва успевала их покупать. Всего за несколько лет создания мировой монополии алмазов стало так много, что империя снова оказалась на грани краха.

Оппенгеймер понял, что для сохранения ценности алмазов De Beers не может просто поддерживать иллюзию их редкости. Необходимо создать еще одну иллюзию: алмазы – это необходимость.

То, чего вы никогда не хотели знать о бриллиантах

Что такое алмаз с технической точки зрения?

С точки зрения науки алмаз – это аллотропная форма углерода, то есть всего лишь одна из форм, которую может принимать вещество. К другим аллотропным формам углерода относятся уголь, сажа и графит.

Углерод входит в состав практически всего, в том числе и человеческого тела. Оно на 99 процентов состоит всего лишь из трех элементов, и один из них углерод. Более того, это один из основных элементов атмосферы, океанов и всех органических (то есть основанных на углероде) форм жизни на планете. Сказать, что углерод – это распространенное вещество, было бы явным преуменьшением. Это четвертый из наиболее распространенных элементов во вселенной.

Все алмазы на земле сформировались примерно на глубине 320 миль под земной поверхностью от одного до трех миллиардов лет назад под воздействием высокой температуры и давления. Нет никаких сомнений в том, что несметное количество алмазов все еще остается под землей. Алмазы, которые мы достаем на поверхность, выносят наверх так называемые кимберлитовые трубки, «корни» маленьких, но сверхмощных вулканов, уходящих в земную мантию в три раза глубже, чем более крупные вулканы, такие как гора Святой Елены. Миллионы лет назад, во время извержения этих вулканов, алмазы вместе с другими камнями были вынесены магмой наверх.

В самом названии углерода кроется слово, от которого оно происходит, – уголь. Алмазы на самом деле – это всего лишь очень сильно сжатая форма угля.

Забавно, да?

При стандартной температуре и обычном давлении углерод принимает форму графита. В графите каждый атом связан с тремя другими атомами углерода, и все они соединены вместе в двухмерное полотно из шестиугольных колец. Запутались? Представьте ограду из цепочек, лежащую на земле. Место соединения звеньев цепи – это атомная связь. Если вы положите одну цепочку поверх другой, потом сверху добавите еще одну, не фиксируя их, то у вас получится изображение графита.

В каких условиях углерод превращается не в графит, а в алмаз? Все дело в организации. Под воздействием очень высокого давления и высоких температур атомы углерода формируют более упорядоченный вариант, в котором все эти цепочки соединены друг с другом по вертикали в каждом месте пересечения. Это похоже на поставленные друг на друга кубики, и атомная решетка алмаза симметрична во всех направлениях. Эта решетка и обеспечивает минерал всеми его свойствами, в частности способностью преломлять свет подобно призме. Когда свет проникает в алмаз, невероятная плотность электронов, формирующих кубическую решетку кристалла, преломляет световые волны, разбивает их (на цвета) и отбрасывает их в разные стороны. Это не просто красиво, это совершенство, по крайней мере, с геометрической, молекулярной точки зрения.

Но это не делает алмазы редкостью. В 1998 году в обороте находилось практически вдвое большее количество алмазов, чем это было пятнадцатью годами ранее. С этих пор было открыто множество новых копей. По данным Геммологического института Америки, с начала алмазной лихорадки в Южной Африке в 1870 году было добыто 4,5 миллиарда каратов. Этого количества бриллиантов достаточно для того, чтобы у каждого из почти семи миллиардов жителей планеты было стандартное кольцо с бриллиантом в половину карата, и еще миллиард каратов останется.

Более того, алмазы – это не навсегда, хотя реклама убеждает нас в обратном. Английское слово diamond происходит от слова adamantine, которое означает «несокрушимый». Хотя алмаз может разрезать только другой алмаз, это не значит, что их невозможно разбить. Для того, чья репутация основывается на силе и вечности, алмазы вовсе не настолько долговечны. Твердые, это да. Алмаз самый твердый из минералов благодаря своей кубической атомной решетке, он почти в пятьдесят раз тверже своего ближайшего соперника сапфира. Но твердый не значит сильный.

С алмазами можно проделать множество ужасных вещей. Вы можете поцарапать их в вашей шкатулке с драгоценностями, если там же лежат другие украшения с алмазами. Вы можете даже сжечь их при температуре 1400 градусов. Я не шучу: они просто исчезнут, от них не останется следа. Или вы можете поступить как мой отец, когда он был любопытным шестилетним мальчиком. Услышав, что бриллианты – это самая твердая субстанция на земле, он взял единственное кольцо с бриллиантом своей матери и вдребезги разнес его молотком. (Для его матери это стало травмой, от которой она, судя по всему, так и не оправилась.)

Алмазы не только хрупкие, но еще и нестабильные с точки зрения термодинамики. В тот самый момент, когда вы читаете эти строки, каждый алмаз или бриллиант, который вам приходилось видеть, медленно превращается в графит. Процесс этот настолько медленный при комнатной температуре, что люди при жизни не увидят его завершения.

Итак… кто хочет получить уголь к Рождеству в этом году?

Ответ ясен: все. Пока они не знают подлинную сущность камней, которые они получают. Как правило, люди знают мало, если вообще что-то знают, о химическом составе алмазов. И у этого есть веская причина. Никто за последние восемьдесят лет не продавал алмазы. Продавали идею.

Одному богу известно, из чего сделаны идеи…

Обведенные вокруг пальца

К 1930 годам De Beers полностью контролировал поставку алмазов. Создав искусственный дефицит, компания до определенных пределов контролировала и спрос или, по крайней мере, манипулировала им.

Но военную экономику она контролировать не могла. В годы между великой депрессией и приближающейся Второй мировой войной люди не только перестали покупать бриллианты, они начали – вот ужас-то! – пытаться продавать свои собственные бриллианты.

Это было предвестием катастрофы. Есть менее известный факт об индустрии бриллиантов: продать ваши бриллианты вам будет очень трудно. Если же вы, к примеру, отнесете ваше колечко с бриллиантом, полученное в день помолвки, обратно в тот магазин, где его купили, магазин его у вас не купит. Почему? Потому что магазин будет вынужден сказать вам, что ваш камешек стоит намного меньше своей продажной цены. Удачное вложение, так, кажется? Продажа «подержанных» бриллиантов именно по этой причине уничтожит спрос.

Более того, почти все добытые алмазы в данный момент находятся у людей. Ими владеют, на них рассчитывают, эти алмазы сверкают в шкатулках для драгоценностей, на пальцах и в музеях. От общего количества этих бриллиантов мутится разум. Если многие начнут продавать свои бриллианты, рынок утонет в них. Как выяснили голландцы во время тюльпанного кризиса 1636–1637 годов, недостаток спроса в сочетании с избытком снизит цену бриллиантов до минимума, если они вообще будут хоть что-нибудь стоить. Алмазы превратятся в вездесущие полудрагоценные камни, каковыми они и являются, и алмазная индустрия никогда больше не оправится от удара. В данный момент алмазы являются ключевой экономической ценностью, и если эта ценность исчезнет, вся мировая экономика рухнет.

Так что же делать? De Beers искусственно манипулировала ценой и поставкой, чтобы контролировать спрос. Она обладала контролем над умами и кошельками людей.

Компании нужен был еще и контроль над их сердцами.

Бриллианты – это «лучшие друзья девушек», помните? Кольцо с бриллиантом – это единственное украшение, которое среднестатистический взрослый человек может считать необходимостью. Это единственное украшение, к которому женщина может испытывать личную, романтическую и долгую привязанность. Кольцо с бриллиантом – это единственное украшение, которое женщина ожидает получить или купить. Никто всерьез не думает о том, что однажды наденет диадему, но кольцо в знак помолвки – это важная часть канонически успешной взрослой жизни.

И эта идея была придумана для вас, но не вами.

В действительности это была тщательно спланированная маркетинговая стратегия, которую культивировали десятилетиями. Использовали психологическое тестирование, изучение спроса, установки в раннем периоде жизни, предложение товара и рекламу на протяжении восьмидесяти лет. Это был образец для всей современной рекламы, особенно табачной, и эта стратегия полностью изменила глобальную экономику.

И речь не идет исключительно о манипулировании предложением и спросом. Это детский лепет. Они манипулировали вами.

De Beers удалось взять изначально не слишком дорогой продукт и превратить его в абсолютный стандарт драгоценного материала. По данным Bain & Company (2011), «несмотря на озабоченность состоянием глобальной экономики, алмазная промышленность в 2011 году оказалась удивительно жизнестойкой. Хотя рецессия замедлила продажу бриллиантовых украшений, общий спрос продолжал расти». Более того, с точки зрения ретейла, De Beers удалось создать товар, который никогда не терял своей ценности с того момента, как она получила контроль над индустрией восемьдесят лет назад. Это невероятное утверждение, поскольку все товары, даже товары первой необходимости, подвержены серьезным изменениям спроса.

Кто сейчас De Beers? Никто. Много людей. De Beers – это множество компаний, действующих под разными названиями: CSO, «Синдикат», «Алмазная торговая компания», Forevermark. Это действительно самый успешный картель в человеческой истории. Невидимая рука сфабриковала идею, что алмазы – это самые редкие и драгоценные из камней. Более того, была создана психологическая потребность в них.

Как им это удалось? Что ж, все началось с прецедента.

Ты сольешься со мной?

В 1477 году восемнадцатилетний эрцгерцог (впоследствии император Священной Римской империи) Максимилиан сделал предложение своей возлюбленной Марии Бургундской, подарив в знак помолвки кольцо с первым в мире ограненным алмазом. С этих двух влюбленных и началась достойная подражания традиция дарить в знак помолвки кольцо с бриллиантом. Эта традиция с непременными обещаниями и поцелуями просуществовала 539 последних лет. Вздох…

Это версия De Beers.

Эрцгерцог действительно сделал предложение (через эмиссаров и посланников) Марии Бургундской в 1477 году, хотя он ни разу с ней до этого не встречался и едва ли выбирал ее из множества других. Он действительно подарил кольцо с ограненным алмазом в знак помолвки, но не самой Марии, а ее отцу, Карлу Лысому. Эта часть истории – правда. Не стоит представлять себе крупный бриллиант от Тиффани. Бриллианты были крошечными и выложены в форме буквы «М». Предположительно, «М» обозначало «Мария», хотя с такой же легкостью буква могла символизировать «монархию» или «Максимилиан». Хотя на самом деле это кольцо с алмазной буквой обозначало тщательно продуманную многонациональную сделку с землей или слияние, каковыми часто бывают королевские браки. И подарок был максимально публичным и тщательно продуманным символическим жестом, полным глубокого смысла.

Современный принцип огранки бриллиантов придумали в Брюгге. Отцу Марии, Карлу Лысому, новая технология вскружила голову. На самом деле все были от нее в восторге. Но у Карла были средства, чтобы удовлетворить свою страсть. Он послал самые крупные и лучшие свои бриллианты, чтобы их огранили в «новом стиле» в Брюгге. Кстати, этот город, по счастью, располагался в его владениях.

Бриллиант с огранкой фасетами – изобретение ван Беркена – это не традиция. Это технология.

И Максимилиан не был романтиком. Он думал о будущем (и, возможно, немножко подлизывался к своему будущему тестю). Эрцгерцог был умным парнем, что, несомненно, помогло ему стать впоследствии императором Священной Римской империи. Женившись на Марии, он договорился о том, чтобы получить Нижние земли в качестве ее приданого. Нижние земли – это часть Бельгии и Голландия вместе с ценным Брюгге, новым центром технологии и предметов роскоши.

Кандалы на палец

Прежде чем мы вернемся к слиянию – э‑э, к браку – Максимилиана и Марии, давайте снимем сливки с истории колец в знак помолвки. Их совершенно не романтическое происхождение вас, возможно, удивит.

Древние греки и римляне первыми начали дарить кольца в знак помолвки. Разумеется, ассоциации между кругом или кольцом и обещанием восходят к глубокой древности и связаны с культурой разных народов. Когда в восьмом-одиннадцатом веках викинги клялись в верности – королю, клятве, друг другу, – они делали это с помощью железного кольца на руке. На Дальнем Востоке у многих народов браки традиционно скрепляли браслетами без застежки – свободными, твердыми и круглыми. Такие браслеты настолько укоренились в индуизме, что замужняя женщина не может появиться без них на людях.

Но древнеримские кольца были новинкой. Хотя символизм кольца очевиден, крошечные оковы для пальца были сугубо римским изобретением. Они носили обручальные кольца на безымянном пальце левой руки. Римляне верили, что именно в этом месте проходит vena amoris, или «вена любви», идущая от этого пальца прямо к сердцу. Блестяще, ребята. Вообще-то мы ожидали более научного подхода от тех, кто изобрел бетон и домашний водопровод.

Кто-нибудь должен был им сказать, что не только «все дороги ведут в Рим», но и все вены ведут к сердцу. Именно так работает система кровообращения. Каждая артерия и каждая вена наполнены кровью. Каждая капля этой крови циркулирует в гигантском, сложном живом кольце. И все дороги ведут обратно к вашему сердцу.

От древних римлян пошла наша современная традиция. Но на этом сходство и заканчивается. В простых металлических римских кольцах никогда не было бриллиантов. Более того, их часто делали из железа, чтобы символизировать силу. Согласно некоторым историкам, эти кольца могли также обозначать обладание. (Пятьдесят оттенков романтики, да?) Римляне также обменивались кольцами с друзьями и союзниками, это был осязаемый залог верности. Удивительно, но эти «братские» кольца были куда более сияющими и узорчатыми, чем простые металлические кольца, которыми обменивались любящие друг друга люди.

Возможно, западные обручальные кольца соединили в себе обе эти традиции, хотя современные кольца в знак помолвки имеют больше сходства со сложными клятвенными кольцами с драгоценными камнями, которыми обменивались между собой древнеримские мужчины.

Разнообразие материалов, из которых изготавливали кольца в залог верности или дружбы, подсказывает: то, как их делали, и то, из чего их делали, существенно менялось с течением времени и от региона к региону. В наиболее ранний период кольца изготавливали из самых простых материалов. В результате они становились в большей степени социальными символами, нежели экономическими. Железное кольцо не говорило: «Посмотрите, как мы богаты». Оно говорило: «Эта женщина занята, проходите дальше». В последующие тысячелетия обручальные кольца становились более вычурными, но их универсальное значение «занято» оставалось основным.

Но после падения Римской империи традиция клятвенных колец была утеряна на многие века.

Пока не вмешалась католическая церковь.

Священный брак

De Beers был не первым картелем, «придумавшим» кольцо в знак помолвки ради собственных целей. Папа Иннокентий III был одним из самых влиятельных и сильных пап в Средние века. В начале тринадцатого века он был одним из могущественнейших людей в мире.

Иннокентия III беспокоил тот факт, что во время пребывания на Святой земле или в других далеких странах по пути на священную войну и при возвращении с нее люди слишком вольно обращаются с правилами. Мы все обычно расслабляемся на каникулах. Это в природе человеческой. (Жарко, на вас меньше одежды, такое просто случается…) Такое положение дел папу римского раздражало. Сильно раздражало. Папа Иннокентий III решил, что католической церкви необходим более строгий административный контроль над институтом брака, и не только в духовном смысле.

Поэтому в 1215 году он провел эффективные реформы, благодаря которым католическая церковь начала полностью регулировать институт брака. Надо было получить разрешение на брак, объявить о предстоящем бракосочетании, а потом следовало ждать определенный период, пока разрешение будет дано. Этот период ожидания получил название «помолвки». И это было начало настоящих колец в знак помолвки, или обручальных колец с камнем.

Эти кольца были исключительно публичным заявлением: «Занята, но пока не замужем» на тот случай, если появятся другие предложения или возражения. Иннокентий III объявил, что «о браке [следует] … священникам объявлять публично в церквах в подобающее и определенное время, чтобы при существовании законных препятствий о них стало известно». Кольца были необходимым и публичным заявлением о намерении жениться. Их носили и мужчины, и женщины.

Это было сделано не только ради поддержания социального порядка. Католическая церковь, как и De Beers много веков спустя, была заинтересована в монетизации института брака. До этого момента вопрос «Ты выйдешь за меня замуж?» почти всегда означал: «Ты выйдешь за меня замуж прямо сейчас?» О помолвке речи не шло. Безусловно, помолвки существовали, но их обычно устраивала для обрученных третья сторона, как правило, в тех случаях, когда одному помолвленному или им обоим требовалось достичь возраста вступления в брак.

В других случаях помолвка была всего лишь удобством, когда требовалось время для обсуждения условий брака или для знакомства жениха и невесты, если о браке уже договорились родители; время для того, чтобы родственники приехали в город; время, чтобы сшить красивое платье и выбрать место. До папы Иннокентия III и само бракосочетание, и помолвка перед ним не обязательно совершались в церкви. Иннокентий III установил другой закон: христианские браки должны заключаться в церкви.

И вы полагаете, что это у De Beers мертвая хватка?

Кольца в знак помолвки стали популярными частично потому, что они были способом выделить – и рекламировать – обеспеченные классы. Поначалу только высшим классам были дозволены обручальные кольца с камнем в знак помолвки. Чем выше было положение людей, тем более крупными и вычурными были их украшения.

И все равно бриллианты не пользовались спросом.

Прежде всего, их не считали красивыми. Они не сверкали, не имели цвета и, как считалось, не обладали какими-то особенными свойствами. Они не переливались, как опал или лунный камень, они не сияли, как рубин или изумруд, в них даже не было звезды, какую можно было увидеть в некоторых сапфирах или хризобериллах.

Они просто немножко посверкивали. И даже не слишком сильно. По крайней мере, так было до Брюгге.

Режущий инструмент

Если мы хотим быть точными, то первое в мире настоящее бриллиантовое кольцо было создано несколько лет назад. Его создала швейцарская ювелирная фирма из Женевы под названием Shawish Genève. 150 карат, год работы, цена 70 миллионов долларов. Это кольцо целиком вырезано из одного бриллианта. Никаких других камней, никакого металла. Только один бриллиант с множеством граней и вырезанным в нем отверстием, чтобы кольцо можно было надеть на палец.

Для работы с этим бриллиантом потребовалось уникальное лазерное оборудование, специально созданное для этой цели. В этом смысле бриллиантовое кольцо Shawish не слишком отличается от самого первого кольца с бриллиантом в знак помолвки. Как и кольцо Марии Бургундской, оно было создано для того, чтобы продемонстрировать новую технологию.

Так что же такого необыкновенного произошло в Брюгге в конце пятнадцатого века? Лодевик ван Беркен, гранильщик-ювелир, осуществил революцию в огранке бриллиантов, потому что изобрел скайф. Так называется быстро вращающееся колесо полировки. Вы, должно быть, слышали легенду о том, что алмаз настолько твердый, что его может разрезать только другой алмаз. Так вот, в отличие от почти всех остальных историй о бриллиантах эта история – правда.

Скайф – это гениальное изобретение, и гениальность его в том, что это стандартное колесо полировки, но пропитанное смесью оливкового масла и алмазной пыли. Алмазная пыль снимает поверхность бриллианта. Это называется огранкой. Процесс позволяет удалить крошечные симметричные участки алмаза. Это основа современной огранки алмазов.

Суть вопроса такова: алмазы в своем натуральном виде весьма непривлекательны. До двадцатого века не существовало технологии их добычи, поэтому большинство алмазов находили в аллювиальных отложениях. Это значит, что их мыли на берегах рек и часто подбирали с земли, словно гравий. Из‑за их непростого путешествия к поверхности земли алмазы были тусклыми, грубыми и несколько побитыми.

На самом деле, когда в 1907 году королю Эдуарду VII подарили алмаз «Куллинан» – самый большой необработанный алмаз в мире, весом 3 106 карат, – он не произвел на него никакого впечатления. Грубый камень, из которого впоследствии получились лучшие украшения британской короны, настолько не понравился монарху, что он сказал: «Если бы я увидел его на дороге, я бы отбросил его ногой».

Поскольку атомы углерода в алмазе, соединяясь, образуют решетку, кристалл очень трудно поцарапать. Но если ударить по нему под правильным углом, он разобьется, образуя чистую линию. (В ювелирном деле это называется «идеальный разлом».) Самым близким к современному способом обработки алмазов до изобретения ван Беркена была техника, при которой от камня откалывали кусочки с помощью некоего подобия стамески. В результате несколько шероховатых поверхностей откалывали, оставляя сверкающие грани алмаза. Это было лучше, чем ничего. Все-таки камень начинал немного сверкать. Но скайф произвел революцию в ювелирном деле, и Брюгге стал центром торговли бриллиантами. Более того, Брюгге стал самой ценной недвижимостью в Нидерландах.

Получив Брюгге в свое владение благодаря браку с Марией Бургундской, эрцгерцог Максимилиан совершил большой шаг. И «первое кольцо с бриллиантом в знак помолвки» стало его первой ступенью на пути к тому, чтобы стать императором Священной Римской империи.

И хотя слияние – то есть брак – оказалось успешным, оно было совершенно не романтичным, и традиция дарить кольцо с бриллиантом в знак помолвки не прижилась.

О мифах и мужчинах

«Первое в мире кольцо с бриллиантом в знак помолвки» не просто помогло определить судьбу будущего императора Священной Римской империи. То же самое кольцо 475 лет спустя заложило основы другой империи, на этот раз более меркантильного свойства.

Давайте перенесемся на 500 лет вперед. Бедная компания De Beers! К моменту окончания Второй мировой войны и после почти векового практически гангстерского регулирования экономики единственный реальный источник алмазов терял свой рынок. Война уже заканчивалась, но мир изменился.

Аристократия практически исчезла, а вместе с ней исчезли и придворные драгоценности. Не было больше нужды в вечерних диадемах для дам, чтобы появиться на званом ужине, как не требовались и разукрашенные драгоценностями вечерние туалеты. Хуже того, ювелиры не просто потеряли свой аристократический рынок. На смену этому рынку пришел совершенно другой. Появляющийся средний класс стал источником основных экономических и культурных влияний.

Когда De Beers провела исследование покупательского спроса в 1946 году, результаты оказались тревожными. У нового среднего класса были «свободные деньги», но не слишком много, и этот класс совершенно не собирался тратить их на бриллианты, в кольцах или в чем-то еще. Лишь немногие знали, что такое кольцо в знак помолвки, и практически никто не ассоциировал бриллианты с романтикой или с браком. Хотя бриллианты все еще считались классовым символом самых богатых и аристократических семей Европы, после Второй мировой войны эта ассоциация потеряла свою универсальную привлекательность.

Будущему картелю нужно было идти напролом. De Beers должна была «впарить» немалое количество низкокачественных, мелких и бесцветных бриллиантов равнодушной американской публике. Для этого требовалась хитрость.

Кольцо с бриллиантом в знак помолвки, каким мы его знаем, – это изобретение De Beers и рекламного агентства N. W. Ayer. Оно в первую очередь товар. Но товар нового вида. Задачей De Beers было эмоционально убедить людей покупать бриллианты, заново предложив идею, что бриллианты – это необходимость, а не соблазн или излишество. Кольцо с бриллиантом в знак помолвки стало способом продать бриллианты самому многочисленному покупателю в мире – среднему классу, пусть даже у этих потенциальных покупателей был минимальный интерес к приобретению бриллиантов. Более того, это был способ облагородить и представить самые мелкие и наименее притягательные из камней De Beers как нечто особенное и важное.

Так как же De Beers это удалось? Для начала в ход пошла существенно отредактированная оригинальная история о том, как Максимилиан подарил Марии первое в мире кольцо с бриллиантом в знак помолвки. История превратилась в прецедент и стала центром эпической рекламной кампании. История о «первом кольце с бриллиантом в знак помолвки» задавала нужный романтический тон и добавляла исторический контекст.

Потом De Beers совершила нечто и в самом деле креативное. Фирма наняла рекламное агентство N. W. Ayer, чтобы продать идею кольца с бриллиантом в знак помолвки глупой публике, в частности, толпе подростков до восемнадцати лет.

De Beers уже приходилось прибегать к манипуляции, когда фирма искусственно создала дефицит алмазов, чтобы они считались редкими и, следовательно, ценными. Осталось только придумать, как манипулировать покупателями.

Законодательство того времени запрещало De Beers напрямую вести бизнес в США, но это не значило, что фирма не могла продвигать концепт. И агентство N. W. Ayer не продавало бриллианты. Они продавали идею бриллиантов, в частности идею кольца с бриллиантом в знак помолвки, а именно: что оно означает и почему необходимо каждой женщине. В конце концов, не имело значения, где именно люди покупали кольца с бриллиантами, поскольку практически все алмазы были алмазами De Beers.

В 1947 году N. W. Ayer начало каноническую рекламную кампанию «Бриллиант – это навсегда». Агентство задействовало новейшие технологии, включая исследование товара и социальную психологию. Опередив время, оно использовало, хотя и не изобрело, продакт-плейсмент (размещение товара), прием скрытой рекламы. Рекламщики дарили кольца с бриллиантами кинозвездам, а потом платили многочисленным средствам массовой информации, чтобы они показывали звезд с этими украшениями.

De Beers не придумала кольцо с бриллиантом в знак помолвки. Она поступила лучше. Компания изобрела миф о кольце с бриллиантом в знак помолвки.

«Мы имеем дело с задачей из области массовой психологии. Мы стремимся к тому, чтобы… укрепить традицию кольца с бриллиантом в знак помолвки, сделать его психологической необходимостью, способной успешно конкурировать на уровне ретейла с полезными товарами и услугами…» Эта цитата взята непосредственно из докладной записки, отправленной De Beers агентством N. W. Ayer в 1940‑х годах. В этой записке Ayer определяет различные целевые аудитории. Неудивительно, что в центре внимания оказались молоденькие девушки. N. W. Ayer и De Beers вместе пытались внушить девушкам-подросткам, что получение кольца с бриллиантом – это единственный вариант настоящей помолвки. Далее в записке сказано: «Главное, чтобы это давление подкреплялось постоянной рекламой, чтобы показать: только бриллиант всюду принят и признан символом помолвки».

Юноши тоже должны были оказаться под прицелом рекламы. Идея была такой: мужчина не сделал предложения по-настоящему, если он не подарил кольцо с бриллиантом. И, разумеется, размер вашей любви пропорционален размеру и цене бриллианта. Еще в одной докладной записке 1950‑х годов подчеркивается необходимость «продвигать бриллиант как материальный объект, который может отражать, в очень личной манере, успех мужчины в жизни».

Умело сочетая новаторские исследования потребительского рынка, рекламу и продакт-плейсмент, De Beers настолько заморочила голову нам всем, что мы верим не только в то, что созданный миф – это правда, но и в то, что так было всегда. Мифология оказалась настолько увлекательной, что она обеспечила беспрецедентные продажи товара, который прежде De Beers продать не могла, причем аудитории, которая не хотела его покупать.

Страстно влюбленные женщины

Но вы же заплатили за этот миф, верно? Заплатили за уверенность в том, что вы купили «правильное» кольцо, что кусочек камня, на который вы потратили целое состояние, важен, вечен и имеет реальную ценность. В 1938 году, когда De Beers обратилась в N. W. Ayer, она задала рекламному агентству вопрос, которому суждено было стать определяющим экономическим вопросом следующего столетия: будет ли «использование пропаганды в различных формах» выигрышной стратегией для продажи товара или нет?

Дороти Дигнэм и Френсис Джерети составляли костяк команды, которая и придумала стратегию N. W. Ayer для De Beers. Эти две женщины в максимальной степени в ответе за то, что сейчас миллионы и миллионы женщин имеют кольцо с бриллиантом в знак помолвки. Примерно 80–90 процентов современных невест щеголяют таким кольцом. Только за последний год покупатели в США потратили 7 миллиардов долларов на такие колечки. Дигнэм и Джерети также в ответе и за ту острую сентиментальную привязанность, которую эти миллионы женщин испытывают к кольцам с бриллиантом, которые они носят в знак своей помолвки.

Возможно, вы этого не знаете, но в тридцатых и сороковых годах стандартной практикой в крупных рекламных агентствах, таких как N. W. Ayer, было нанимать на работу женщин. По условиям контракта они продавали товары другим женщинам.

Для начала Дигнэм и Джерети убедили женщин в том, что «предложение без бриллианта – это не настоящее предложение». Слоганы наподобие «Что такое двухмесячная зарплата за то, что прослужит вечно?» буквально диктовали, сколько должны стоить кольца с бриллиантом в знак помолвки, по скользящей шкале, разумеется, поскольку целевой аудиторией были все.

В 1947 году Джерети предложила новый слоган, ставший знаменитым: «Бриллиант – это навсегда». За всю ее двадцатипятилетнюю карьеру Джерети написала почти все слоганы для пропагандистской рекламной кампании De Beers. За две недели до своей смерти в 1999 году слоган Джерети «Бриллиант – это навсегда» был назван слоганом века по версии Advertising Age.

Коллега Джерети, Дороти Дигнэм, отвечала за PR и, если говорить конкретнее, за продакт-плейсмент. На самом деле она практически изобрела этот прием. Она обратилась на киностудии, чтобы убедить их включить слово бриллиант в названия фильмов и снимать сцены с «участием» драгоценных камней. Что более важно, Дигнэм проследила за тем, чтобы актрисы носили бриллианты и вне экрана. Именно она придумала практику давать крупные бриллианты напрокат знаменитостям во время церемоний вручения «Оскара», на премьеры и дерби в Кентукки, где их заметят и будут фотографировать. Со временем бриллианты стали ассоциироваться со знаменитостями, новыми, сугубо американскими королевами.

Но Дигнэм атаковала не только Голливуд. Она проследила за тем, чтобы дебютантки и женщины из высшего общества также получали напрокат бриллианты. Когда «нужные люди» проникались идеей кольца с бриллиантом в знак помолвки, Дороти Дигнэм обеспечивала этому событию необходимое освещение в прессе. Обеспечив покупку такого кольца, она обращалась в средства массовой информации, чтобы эти кольца были показаны и упомянуты в каждой газете, в каждом иллюстрированном журнале и в светской хронике.

Дигнэм даже отдавала некоторым женщинам бриллианты даром, чтобы потом показать публике, какие потрясающие личности их носят.

Пока Джерети играла на струнах сердец своими самыми креативными и новаторскими слоганами века, ее коллега Дигнэм следила за тем, чтобы публика видела бриллианты везде и на всех тех, кому женщины хотели подражать. Понятно, почему две женщины, ответственные за создание и распространение самого романтического мифа двадцатого мифа, так и не вышли замуж. Они были замужем за своей работой. Ведь, по сути, они сформировали наше восприятие бриллиантов и то, как мы относимся к кольцам с бриллиантом в знак помолвки. Эти дамы помогли придумать и отточить современную рекламу. И все это они сделали для компании, которая всего лишь хотела продать камни, слишком мелкие и слишком обыденные.

Выяснилось, что «пропаганда в различных формах» оказалась не просто полезной. Она изменила правила игры в мировой экономике.

Любовь нельзя купить

Хотя нет, подождите. Да, ее можно купить.

По крайней мере, если верить De Beers, вы можете это сделать. Компания потратила последние полвека, убеждая мир в том, что бриллиант – это синоним любви. Не все хотят бриллиант, но все хотят любви. И самое лучшее в любви – с точки зрения продавца – это то, что она бесплатна, поэтому маржа прибыли умопомрачительная!

Есть причина, по которой соединение бриллиантов с идеей любви оказалось столь успешным. Любовь и деньги делят одну и ту же жилплощадь в вашем мозгу. Исследования в относительно новой сфере, которая называется нейроэкономикой, изучают именно это. Ученые изучают процесс принятия решений при выборе альтернативных вариантов, то есть то, как ваш мозг оценивает вещи. Группа ученых в университете Дьюка сумела найти уязвимое место. Оно называется вентромедиальная префронтальная кора (vmPFC), всего несколько сантиметров в глубине между вашими глазами.

Так что же происходит в этом месте?

Вы оцениваете вещи. Вы любите вещи. Ученые выяснили, что «процесс, определяющий и эмоции, и оценку, происходит в вентромедиальной префронтальной коре». Это значит, что процесс, в результате которого появляется эмоциональная привязанность, и процесс, помогающий оценить ценность вещей, оба происходят в маленьком кластере нейронов.

Понятно, что иногда случается короткое замыкание.

Всем уже известно, что помочь человеку почувствовать себя хорошо – это эффективный способ заставить его расстаться с наличными. На это способен и дружелюбный продавец, и реклама, в которой сняли улыбающегося малыша. Но до недавнего времени мы ничего не знали ни о том, почему это происходит, ни о том, как работает этот механизм. Теперь, благодаря идентификации vmPFC и ее работы, мы об этом узнали. Согласно доктору Скотту Хьюэттлу из Центра междисциплинарных научных решений в университете Дьюка, было установлено, что определение ценности и эмоция происходят в коре независимо друг от друга, но до этого открытия никто не находил физической связи между ними.

Что ж, должно быть, у De Beers возникло подозрение…

Изобразить недоступность

Смог бы другой цветок, не тюльпан, заставить голландцев настолько потерять голову? И разве бриллиант красивее фианита? Они выглядят одинаково и почти так же отражают свет. Более того, фианит прозрачнее и лучше сверкает, у него чище цвет.

Действительно ли бриллиант лучше фианита?

Естественный ответ: «Да». Но я скажу вам как профессиональный ювелир, что большинство ювелиров их не различают… если камни без оправы. Именно дешевая оправа выдает фианит при первом осмотре. Если бы вы вставили фианит в дорогую оправу и сделали это качественно, я бы не смогла отличить его от бриллианта, во всяком случае, со 100-процентной гарантией. Мне бы потребовалась электронная ручка-анализатор, которая своим лучом пронзила бы камень и определила индекс преломления света.

Что же происходит с бриллиантами? Стали бы мы любить их с такой же силой, если бы они не были такими недоступными? Когда что-то трудно получить, разве вам не сильнее хочется эту вещь, этого человека, это красное печенье, хотя бы чуточку сильнее?

Именно так действует эффект дефицита. Даже если этот дефицит создан искусственно – De Beers придерживает алмазы или невролог убирает печенье, – он одинаково воздействует на ваш мозг и ваше тело.

Миф о кольце с бриллиантом в знак помолвки представляет собой уникальное сочетание эффекта дефицита и позиционного товара.

Желание – это одно. Потребность – это другое. Нужны ли нам были бы бриллианты, если бы мы не знали, что они «правильная вещь» или «лучшая вещь»? Что, если бы мы не ассоциировали их с теми, кем восхищаемся и на кого хотим быть похожими, с теми, кого мы боготворим, и с теми, кого мы ненавидим, потому что у них есть те вещи, которые мы хотели бы иметь, и та жизнь, которой мы хотели бы жить?

Бриллианты не самая сильная вещь на земле. Восприятие сильнее.

Часть гениальной стратегии De Beers связана с тем фактом, что мы социально ориентированы на приобретение того, что нас научили ценить. Искусственно создавая культуру дефицита вокруг товара, который сама компания заставила нас ценить, De Beers изобрела товар, который ни разу не терял своей ценности с того момента, как компания получила контроль над этой индустрией. Произошло это почти сто лет тому назад.

Кусок камня

Очаровательный, пусть и политически мотивированный подарок Максимилиана будущей супруге Марии спустя пятьсот лет был очень умно заново упакован и продан как романтика всему миру. Это был просчитанный маневр, обеспечивший De Beers экономическое превосходство во всем мире на протяжении десятилетий. Более того, миф о кольце в знак помолвки превратил кольцо с бриллиантом не только в узнаваемый всемирный символ романтики и успеха, но и в «необходимую роскошь».

De Beers взяла субстанцию, которую она же превратила в драгоценный камень, разделила его на крошечные кусочки для зарождающегося среднего класса и продала их так, словно это были ценные украшения.

И все получили кусок камня.

По данным консалтингового агентства Bain, дела никогда не шли лучше, несмотря на то что De Beers потеряла монополию на необработанные алмазы в связи с разведкой новых месторождений в Канаде и Австралии. И они оказались куда крупнее, чем то, из‑за которого веком раньше управляющий Сесила Родса упал в обморок.

Факты таковы: с поставкой никогда не было проблем. Все крутилось вокруг искусственного дефицита и манипуляции спросом. И никому никогда не удавалось так манипулировать спросом, как De Beers.

Кольцо с бриллиантом в знак помолвки как концепт – это весьма недавняя вещь. Удивительно то, насколько без сучка и задоринки он сумел интегрироваться в иконографию современной жизни. Нас вынудили представлять себе наше будущее кольцо с бриллиантом в знак помолвки, мечтать о нем, думать о нем как о своем собственном, как о части нашей личности. Это яркое свидетельство силы медийной манипуляции и успеха маркетинговой стратегии De Beers.

В отличие от похожих символов других эпох кольцо с бриллиантом в знак помолвки – это глобальный феномен, символ, узнаваемый в любой стране. До 1967 года De Beers даже не пыталась взломать Азию, где традиционно не существовало ни обручальных колец, ни колец в знак помолвки. Но к 1978 году половина японских невест щеголяли кольцами с бриллиантом. Теперь Япония – это второй по величине рынок после США.

Факты таковы: нас приучили не только хотеть кольцо с бриллиантом в знак помолвки, но и интегрировать его восприятие в наше понимание того, кто мы, чего мы хотим, чем станет или не станет наша жизнь. Невероятно. Ни одна другая компания не сумела совершить ничего подобного, хотя сигареты на короткое время ненадолго обогнали бриллианты в погоне за нашими деньгами. Ни один другой товар не смог настолько свободно интегрироваться в американскую мечту, не говоря уже о сознании людей. Подумайте только: так было не всегда. Это продолжается всего лишь восемьдесят лет.

Что же все-таки сделала De Beers, когда придумала кольцо с бриллиантом в знак помолвки? Она нас надула?

Все выглядит очень похоже на сценарий с новым платьем короля. De Beers обманом заставила нас покупать дешевые камни, превознося их до небес, заставила нас полюбить их, словно это был магический идол или священная икона.

Или компания и в самом деле создала ценность? Неужели ценность – это то, что можно создать?

Разумеется. Помните позиционный товар? Это товар, который сам по себе не имеет никакой ценности. Его ценность относительна. Истинный виновник – вентромедиальная префронтальная кора – это вязкий участок вашего мозга и вашего сердца, который определяет, меняет и даже создает ценность, а также нашу эмоциональную привязанность или даже любовь к этой ценности.

Если вы сможете заставить человека чего-то захотеть, то эта вещь будет иметь ценность для того человека, который хочет ее получить. Если вы можете заставить весь мир чего-то хотеть, то у этой вещи есть ценность. Точка.

De Beers не просто создала миф и рынок. Компания создала желание. И даже если за всем этим стоит лишь короткое замыкание в вашем мозгу, то это желание создает настоящую ценность.

Может быть, это все любовь…

Задолго до того, как De Beers показала нам кольцо с бриллиантом в знак помолвки и сделала нам предложение стать для нас единственной, был еще один камень, из‑за которого у всех останавливалось сердце. В западной (и восточной) истории жемчуг и еще в большей степени изумруды были валютой.

В течение тысячи лет столь непохожие культуры, как Древний Египет и наполеоновская Франция, превозносили изумруды за их сияние и ассоциировали эти камни с божественным началом. Но ни одна империя не имела отношений более глубоких с этим сверкающим зеленым драгоценным камнем, чем Испания шестнадцатого века.

В действительности мифическая история Эльдорадо, сияющего Золотого города, не была до конца мифом. На самом деле это была искусно созданная реклама со стороны испанской короны, испытывавшей трудности с наличными. У этой рекламы был сверкающий зеленый аналог: Изумрудный попугай. Существовал не только он, но и город, изобилующий изумрудами. Эта история изменила ценность изумрудов, баланс сил в Европе и население континента. Но и это не все. Быстрые изменения в испанской экономике, связанные с притоком средств, и проблемы, появившиеся в результате, четыре века спустя заложили основание для наших собственных проблем.

Восприятие власти

Увлечения приходят и уходят, но первая любовь остается навсегда. Одержимость человечества изумрудами уходит настолько глубоко и наше желание иметь их так теряется во тьме веков, что примеры этого можно найти на любом этапе нашей общей истории. Это единственные камни, которые встречаются в статусных украшениях для волос эпохи неолита. Да, вы правильно поняли. Я говорю о коронах пещерных людей. На самом деле само слово изумруд насчитывает тысячелетия.

Самые старые из известных изумрудных копей, во всяком случае в западном полушарии, были в Египте. Хотя они датируются, по крайней мере, 330 годом до н. э., то есть за несколько веков до ее эпохи, их все равно называют копями Клеопатры, поскольку самая известная царица Египта прославилась необычным использованием изумрудов. Более двух тысяч лет тому назад Клеопатра с помощью изумрудов сумела держать Рим в узде не только финансово, но и психологически. И в этом случае лишь немногие правители понимали подвижную связь между силой убеждения и убеждением силы так же хорошо, как это делала Клеопатра. Когда ее лишили трона, она продолжала всюду носить крупные изумруды, фирменные драгоценности своего царства, чтобы напомнить людям, что она царица, на троне или без него. Ее украшения были и символом, как национальная икона, которую все видели, и агрессивной демонстрацией богатства. Каждый задумывался: если Клеопатра может заплатить за это, за что еще она может заплатить: за армию? за флот?

В то время знаменитые копи Клеопатры в Зубарахе были лучшим, если не единственным источником изумрудов. Клеопатра соблазнила Цезаря демонстрацией роскоши, дав мастер-класс по устрашению. Она встретила его покрытая золотыми тканями, лежа на внушительной груде драгоценных зеленых камней ее страны.

Цезарь вернулся в Рим не только пораженный египетской царицей и ее драгоценностями, но и с новым пониманием более тонких путей использования богатства, которое демонстрирует не только изобилие, но и силу. В результате Цезарь почти сразу же ввел ряд новых законов в своей столице, ограничивающих использование некоторых предметов роскоши узким кругом людей.

После того как наследник Цезаря Август захватил Египет, а Клеопатра покончила с собой, он взял под свой контроль добычу изумрудов. Эти камни он использовал для установления «Пакс Романа» (Pax Romana), или «римского мира», – беспрецедентного двухсотлетнего периода внутреннего мира, внешней экспансии и социального развития. Это был не столь уж короткий классический период основанной на изумрудах римской славы, впоследствии подогревший одержимость Наполеона этими камнями. Он покрыл изумрудами себя, свою императрицу и своих придворных, намеренно эксплуатируя ассоциацию этих камней с богатством и силой Римской империи в период ее расцвета.

Византийский император Юстиниан запретил использовать изумруды в украшениях всем, кроме самого себя и императрицы Феодоры, не из тщеславия, а в целях экономии. Ему не хотелось, чтобы его главная зарубежная валюта и самый желанный товар отлеживался в ювелирных шкатулках.

Достаточно сказать, что изумруды были бриллиантами своей эпохи. «Их эпоха» – это каждый день, начиная с античности. От нашего времени эту эпоху отделяют лишь несколько столетий. У нас есть все основания предполагать, что именно изумруды – и тысячи лет истории человечества, когда они считались самыми драгоценными камнями в мире, – по крайней мере, частично в ответе за то, что люди ассоциируют зеленый цвет с богатством.

Сила восприятия

Почему же именно изумруды из всех драгоценных камней настолько неразрывно связаны с идеей денег?

Возможно, все дело в цвете.

«Эффект красного платья» – это один из самых известных психологических экспериментов, связанных с эффектом восприятия цвета. Мужчинам из контрольной группы показывали серию снимков женщин, и они неизменно считали, что женщины в красном более сексуальны или более открыты для флирта, чем те же женщины, но в платьях другого цвета.

Этот простой эксперимент показывает, как люди ассоциируют простые цветовые сигналы со сложными социальными посланиями. Эти сигналы уходят далеко в прошлое нашей эволюции. Скорее всего, красный цвет говорит «секс» мужчинам, потому что он физически ассоциируется с плодовитостью, овуляцией и румянцем, а не потому, что женщины надевают красное, когда хотят секса. Но легко увидеть, как это все смешивается в мозгу современных людей, когда люди двадцать первого века идут на поводу у инстинктов, отточенных за двадцать пять миллионов лет.

Похожие исследования показывают, что у людей, смотрящих в течение нескольких секунд на зеленый цвет, расширяются кровеносные сосуды, пульс становится реже, давление падает. Зеленый цвет не просто успокаивающий и приятный, он еще и приносит вам пользу. Согласно многочисленным исследованиям, в зеленой комнате снижается давление. Есть доказательства и того, что воздействие световых волн правильной длины стимулирует нейротрансмиттеры, создающие ощущение благополучия. Вы никогда не задавались вопросом, почему в больницах, психиатрических лечебницах и тюрьмах стены часто выкрашены разными оттенками зеленого? Зеленый цвет действительно успокаивает вас.

Этот удивительный факт, без сомнения, связан с сотней миллионов лет биологической эволюции, которая заставляет нас связывать зеленый цвет с природным изобилием. Мы видим зеленый цвет и ассоциируем его с весной, окончанием зимы и концом голода. Мы ассоциируем зеленый цвет с едой, а еду – с изобилием. В доиндустриальную эру ничто не говорило о богатстве так, как еда. В современном постиндустриальном контексте мы ассоциируем изобилие с деньгами.

Но есть и кое-что еще. Краткий урок психологии: наш глаз воспринимает цвета с помощью специальных клеток, которые называются колбочками. Разные колбочки ответственны за восприятие красного, зеленого или голубого цвета. Но помимо этого все ваши колбочки наиболее чувствительны к длине световых волн 510 нанометров. Перевожу на обычный язык: вы видите зеленый цвет яснее и ярче, чем все остальные цвета. Ваши глаза созданы так, чтобы всегда видеть зеленый цвет. Короче говоря, мы эволюционировали, чтобы искать его.

Давайте посмотрим на другие примеры из жизни, когда зеленый цвет играет критическую роль. Любой первоклашка скажет вам, что зеленый обозначает «идите», а красный обозначает «стойте». Почему так? Сигналы дорожного светофора создавались на основе сигналов железнодорожных семафоров. А те, в свою очередь, использовали более ранние сигналы флажков. Красный цвет всегда обозначал запрет, поскольку он ассоциировался с опасностью. Он всегда привлекает внимание, и его очень трудно пропустить. Если вы хотите привлечь внимание мужчины, надевайте красное. Если вам необходимо привлечь чье-то внимание, чтобы передать нечто срочное (например, «стоп»), красный также пригодится.

На цветовом колесе зеленый расположен напротив красного. Это означает, что он ничуть не похож на красный, и его легко отличить от красного. Вот почему их используют в тандеме. Но что более важно, зеленый используется еще и потому, что это наиболее заметный для человеческого глаза цвет, одновременно успокаивающий и стимулирующий. Он говорит: «Иди сюда, здесь все хорошо». С точки зрения эволюции зеленый – а не красный – реально цвет «иди сюда». Он не просто означает, что «безопасно идти», он означает «туда хорошо идти».

Будь то зеленые пастбища ясного предначертания или свет маяка Дейзи Бьюкенен, зеленый в мозгу человека стал синонимом свободы, экспансии и возможностей.

Деньги, вот чего я хочу

Зеленый цвет – это практически универсальный символический цвет почти во всех культурах. На Ближнем Востоке это священный цвет: цвет ислама и цвет одежды пророка. Задолго до этого зеленым был цвет кожи Осириса, умирающего и воскресающего бога Древнего Египта. До распространения христианства зеленый был священным цветом для кельтов, поклонявшихся Зеленому человеку, или Джеку-в‑Зелени. Его лицо с прорастающими из него листьями, вырезанное в камне, до сих пор можно увидеть в средневековых христианских соборах. В Азии зеленый цвет был символом королевской власти, и самый зеленый из жадеитов назывался «императорским».

Добавьте в это уравнение пару миллионов лет эволюции человека, которая со временем заставила людей идентифицировать зеленый цвет с большей легкостью, чем все остальные цвета, и подсознательно ассоциировать его с изобилием, свободой и выбором. Понятно, почему в Америке зеленый – это цвет денег.

Но в мире много зеленых драгоценных камней. Почему именно изумруд приобрел особую ценность, эмоциональную и экономическую?

Причина проста: дефицит. Как мы уже видели в предыдущих главах, именно дефицит существенно усиливает – и даже создает – восприятие ценности. На протяжении всей человеческой истории изумруды, в отличие от других драгоценных камней, действительно были редкостью.

Эти яркие камни говорят одновременно «достаточно» и «недостаточно», и поэтому изумруды и их цвет стали синонимом денежного богатства, а не изобилия еды. Пока Изумрудный попугай не указывал путь к богатым изумрудами копям Колумбии, эти камни были беспрецедентно редкими, благодаря чему они стали законным примером дефицитного товара, каковым мы только воображаем бриллианты.

Большинство драгоценных камней можно найти по всему миру, разными будут только оттенки цвета, качество и количество. Но в отличие почти от всех остальных драгоценных камней (алмазов, сапфиров и рубинов в особенности), естественные месторождения изумрудов встречаются лишь в некоторых местах. И образуются они исключительно в поистине сотрясающих землю условиях.

Так как же получаются изумруды? Для начала необходимо взять два континентальных плато и с силой столкнуть их.

Двигается ли земля?

Изумруды не сверкают, они сияют. Это качество называется «стеклянный блеск» и означает, что изумруды кажутся влажными. Внутри изумрудов свет не преломляется, превращаясь в миллионы маленьких радуг, как это происходит в бриллианте. Вместо этого световые волны слегка задевают плоские зеленые поверхности изумруда, придавая им блеск еще влажного лака для ногтей.

Причина удивительной красоты изумруда связана с его химическим составом. Изумруды – это простые шестиугольные кристаллы берилла, «зараженные» в процессе формирования различными количествами хрома и/или ванадия. Кристаллы берилла (циклосиликат бериллия и алюминия) [Be3Al2(SiO3)6] не имеют цвета, отличаются уникальным блеском и не слишком часто встречаются. Чистый берилл с качеством драгоценного камня встречается еще реже.

Если бесцветный кристалл берилла в процессе формирования получает включения железа, то он приобретает различные оттенки голубого, и такой камень мы называем аквамарином. Если же в процессе формирования к кристаллу добавляется марганец, то камень становится розовым, и называют его морганит. Желтый берилл – это гелиодор, белый – гошенит. Берилл приобретает различные цвета в зависимости от того, какой дополнительный элемент участвовал в формировании кристалла.

Изумруды насыщенного темно-зеленого цвета являются самыми редкими и самыми ценными. Это единственная разновидность берилла, которая считается драгоценным камнем. Дополнительный элемент в изумрудах – это хром, придающий минералам характерный цвет и сияние в ультрафиолетовых солнечных лучах. Другими словами, изумруды действительно сияют.

Итак, изумруды – это комбинация двух элементов, хрома и берилла. Но с географической точки зрения такое сочетание и существовать-то не могло. Начнем с того, что и берилл, и хром в принципе встречаются редко. Оба элемента существуют в природе в крошечных количествах и при этом в разных участках земной коры. Хром находят в изверженных породах, и наибольшее его количество (2 кг/т) содержится в ультраосновных породах, по-настоящему древних. Эти породы являются частью тектонических плит, которые покрывают магму земли под океанами. Берилл же обычно находят в самых молодых изверженных породах, пегматитах, то есть в остывшей магме, на склонах гор и в пещерах.

По сути, берилл и хром – это Ромео и Джульетта среди химических элементов. При обычных обстоятельствах эти две редкие субстанции даже встретиться не могли. В нормальных условиях эти элементы несовместимы химически. Чтобы сформировался изумруд, древние породы в океанической коре должны были удариться о континентальный шельф с невероятной, буквально сотрясающей землю силой. Такое и в самом деле случалось, но всего несколько раз.

Это явление называется орогенезом, или горообразованием. Вот что при этом происходит: два континентальных плато сталкиваются. Континентальный шельф сминается и вздыбливается, образуются складки, тогда как вода высокой температуры и расплавленные минералы выталкиваются наверх через каждую трещину. Именно так сформировались горные массивы, например Гималаи и Анды.

Именно так появились изумруды.

Когда в так называемых «зонах сочленения» образовались горы, часть горячей воды, в которой кроме всего прочего содержался расплавленный хром с морского дна, прорвалась через твердую черную корку спрессованного сланца и попала в пустоты горной породы. В некоторых из этих пустот росли кристаллы берилла. В редких случаях расплавленный хром заменил алюминий в циклосиликате бериллия и алюминия, превратив обычный бесцветный кристалл берилла в бесценный сияющий зеленый изумруд.

Теперь вы понимаете, что изумруды действительно являются редким и экстраординарным феноменом – не только как драгоценные камни, но и как событие в геологической истории земли, насчитывающей 4,54 миллиарда лет.

Столкновение миров

Давайте все же вернемся из царства геологии в царство политики, экономики и не теряющей своей популярности гонки за наличными. Прошли миллиарды лет после того, как благодаря горообразованию сформировались все изумруды в мире, и снова произошло столкновение миров в Андах. Но еще до того, как Старый Свет во второй раз обрушился на Новый Свет, там уже образовалась собственная мрачная черная корка.

Забудьте о том, что на поверхность поднимаются сливки. Каждый раз и в любом месте на поверхность поднимаются богатые, занимая вершину социальной лестницы. Правильно это или нет, но они всегда, хотя бы частично, стоят на плечах всех тех, кто находится под ними. Это всего лишь экономика. Вы не можете быть начальником без подчиненных и наоборот, и сколь бы привлекательной ни была идея Утопии, люди давно от нее отказались.

Представьте экономику в виде акробатической пирамиды и богатых как акробата на самой ее вершине. Те, кто наверху, находятся, по логике вещей, в большой опасности. Продолжим аналогию с акробатами. Вместо того чтобы смотреть на своих товарищей и быть благодарным за то, что он находится наверху, а не внизу, или смотреть вниз и размышлять о том, как больно будет упасть на землю, «верхний» начинает смотреть вверх. Вместо того чтобы считать себя дальше всех от земли, акробат на верхушке пирамиды начинает считать себя ближе к небесам.

Этот самообман – вера в то, что оказавшийся на вершине пирамиды избран богом, – был любимым аргументом супербогатых людей, аристократии, королей и королев на протяжении тысячелетий. Они даже придумали для этого термин – «мандат небес». Это выражение пришло из Древнего Китая, когда династия Чжоу свергла династию Шан в 1046 году до н. э. Они объявили, что небеса велели сделать это, поэтому все в порядке. И свою победу над предыдущим режимом они восприняли как доказательство своей правоты. Из этого логически следовало, что все их деяния, как хорошие, так и плохие, были правильными. И все потому, что так было предначертано небесными силами.

Это удобное оправдание, появившееся в Китае в 1046 году до н. э., пришлось весьма кстати двадцать пять веков спустя в Испанской империи.

Хотя в 1468 году Испания еще не была империей. Она даже не была государством. Испания представляла собой всего лишь свободное собрание ссорящихся между собой из‑за пустяков королевств. Бóльшую часть Иберийского полуострова в этот период занимало мавританское королевство Гранада. Лишь в 1469 году, когда восемнадцатилетняя Изабелла, принцесса Кастильская, вышла замуж за семнадцатилетнего Фердинанда, принца Арагонского, появилась первая возможность объединения Испании.

Звучит как в сказке, да? Они жили долго и счастливо…

Не совсем.

Никто никогда не ждет испанскую инквизицию

[48]

Через пять лет после свадьбы с Фердинандом Изабелла унаследовала корону Кастилии. Счастливая чета едва не поссорилась из‑за этого. Считаясь хозяином в доме, Фердинанд рассчитывал стать королем. Изабелла (которая на самом деле была хозяином в доме) была старше, и Кастилия была ее королевством. Ее поддерживал народ. Фердинанд же претендовал на трон по праву пола. Поэтому они решили править вместе.

Спустя еще пять лет умерли родители Фердинанда, и он унаследовал Арагон. Некоторое время Фердинанд обдумывал идею оставить Арагон себе, но к этому моменту совместное правление (или всего лишь признание того факта, что в этой семье Изабелла носила брюки) уже вошло у супругов в привычку, поэтому они решили продолжать управлять этими королевствами вместе.

Впервые Испания по-настоящему объединилась. В 1481 году Фердинанд и Изабелла по воле папы римского получили титулы католических королей. Католики пришли в восторг, все остальные – по многим причинам – восторга не испытывали, поскольку Изабелла была религиозной экстремисткой, ненавидевшей всех неверующих.

Инквизиция была сильной рукой католической церкви. Ее создали в двенадцатом веке, чтобы обнаруживать и наказывать еретиков. К моменту рождения Фердинанда и Изабеллы инквизиция уже несколько веков существовала как силовая структура католической церкви. Но в 1478 году католические короли получили особое разрешение папы Сикста IV и учредили собственную испанскую инквизицию, которой предстояло заниматься исключительно мнимыми новообращенными.

Мнимые новообращенные были уникальной и парадоксальной проблемой. В те времена, чтобы стать частью приличного испанского общества (или, в большинстве случаев, просто остаться в живых), требовалось быть католиком. Поэтому многие люди были вынуждены принять новую веру. Но они не всегда были в этом искренними. Страх смерти и (или) пыток не является, как оказалось, мощным мотиватором для подлинного развития веры и любви к церкви. Вот это и беспокоило Изабеллу. Она считала, что мнимый католик куда хуже еврея.

Она объявила всем, что они могут быть католиками или кем-то еще, но не хотела, чтобы мотивом к идентификации людей с католической верой становился страх. Это просто не всем нравится.

Изабелла и Фердинанд издали указ, касающийся евреев Испании: обращайтесь в католичество, умрите или выметайтесь из страны. Более того, их католические величества определили следующий порядок. Если евреи хотят уехать, то сделать это они должны с пустыми руками. Именно это было очень важно. Людям, не пожелавшим обратиться в католичество, следовало немедленно покинуть страну, отдав все свои деньги и вещи короне.

Большое количество евреев, примерно сто тысяч, сменили веру. Но как только они это сделали, из страха перед смертью или пытками, то практически сразу попали в лапы инквизиции. Там они либо умирали под пытками, либо под пытками признавались в том, что, приняв новую веру, они лгали… Ну, вы понимаете, глубоко в душе.

Оставшихся в живых изгнали из Испании с пустыми руками. И этот исход существенно обогатил государство. Вскоре мусульмане Иберийского полуострова испытали на себе подобные королевские милости. Для короны это стало существенным экономическим подспорьем. Но этот уголок Европы, бывший за десять-двадцать лет до этого самым изысканным, разнообразным и толерантным, очень быстро начал превращаться в неприятное место.

Неприятные соседи

Когда люди думают об Испанской империи, они вспоминают Новый Свет и Колумба, конкистадоров и сокровища. Некоторые вспомнят инквизицию и антисемитизм. Если знаний немного больше, то на память придут королева Изабелла и путешествия, за которые она заплатила своими драгоценностями. Но невидимая нить, соединяющая все эти элементы в единое целое в истории быстрого расцвета и падения Испанской империи, – это деньги. Откуда они появились? И более важный вопрос: на что они пошли?

История Испании – это история быстрых и повторяющихся экономических бумов и крахов. В течение чуть более чем ста лет бумы становились все более крупными и частыми, как, соответственно, и крахи. И все началось с захвата земель.

К 1488 году Испания стала единой. Испанская инквизиция работает не покладая рук. Казна полна благодаря религиозной политике «оставь свое добро и выметайся». Дела идут отлично (по крайней мере, для Фердинанда и Изабеллы). Что же еще пожелать католическим королям к двадцатилетию правления? В списке приоритетов стоит южная часть полуострова. Да-да, они положили глаз на единственный уголок Иберийского полуострова, еще не попавший к ним в лапы, Гранаду.

Гранада была многокультурным бастионом образования, коммерции, искусства и науки. И, с точки зрения католических королей, приютом отвратительной смуглой ереси. В Гранаде, открывавшей путь в Северную Африку, через которую шла оживленная средиземноморская торговля, жили мавры, турки, сарацины и евреи. В течение четырехсот лет это было арабское королевство на земле Иберии, а для Фердинанда и Изабеллы – камешек в туфле.

К тому же королевство было очень богатым, что придавало ему дополнительную привлекательность.

Поэтому католические короли совершили разумный шаг: они попытались захватить Гранаду.

К 1492 году Фердинанд и Изабелла уже почти десять лет осаждали Гранаду, и война становилась все затратнее. В самом начале Реконкисты (захвата земли по приказу бога) у них были деньги, но конфликт проглотил их. Их католические величества приняли несколько затратных решений в 1492 году и влезли в долги.

Спустя четырнадцать лет после создания испанской инквизиции великий инквизитор Торквемада сказал Фердинанду и Изабелле, что всех евреев необходимо изгнать из Испании. Сто шестьдесят тысяч покинули страну по собственной воле, оставив все свое имущество (в частности, деньги в виде золота и драгоценностей) испанской короне, как настоятельно потребовал Торквемада.

Звон монет…

Этот массовый исход и связанный с ним приток наличных удачно совпал с успешным отвоеванием Гранады. Но разрушение чужих империй обходится дорого. По-настоящему дорого, особенно если империя древняя, хорошо выстроенная и с населением из высокообразованных людей, не приемлющих оккупацию. Даже добытого кровавым путем имущества трехсот тысяч убитых или изгнанных евреев и (или) еретиков не хватило для того, чтобы покрыть расходы Испании на «священную войну» и аннексию Гранады.

И Господь не выписывает чеки, даже католическим королям.

Можно ли заложить корону?

История о том, как королева Изабелла заложила свои драгоценности, чтобы финансировать плавание Колумба в Восточную Азию, относится к особой категории сомнительных историй, в которых есть доля правды. Велись жаркие споры о том, что она не могла заложить драгоценности короны ради Колумба. Это правда. Она не могла. И не потому, что это было запрещено, а потому, что они уже были заложены. Изабелла заложила их годом раньше, чтобы продолжать войну против мавров в Гранаде. Священная война – дело дорогое.

Согласно королевскому историку Айрин Л. Планкет, «драгоценности короны были заложены купцам Валенсии и Барселоны» во время войны в Гранаде. На этом этапе испанская монархия еще не начала выбрасывать всех евреев из страны и конфисковать их ценное имущество. Их королевские величества сделали это только после того, как деньги закончились и им потребовались новые вливания.

Испания оказалась по уши в долгах. Священная война, как и изумруды, будет способствовать созданию и развалу Испанской империи, причем так же, как и изумруды.

Историческая ирония заключается в том, что Испанская империя искала сокровища по большей части ради ведения священных войн. По сути, сокровища, найденные Изабеллой и Фердинандом, не только финансировали их войны, но и оправдывали их. Их католические величества полагали, что сокровища были физическим воплощением того, что Господь одобряет их священные военные кампании. Помните, я говорила, что Господь не выписывает чеки? Вычеркните это. В Испании пятнадцатого-шестнадцатого веков монархи определенно думали иначе.

Обретение и накопление богатства, разумеется, привело к новым священным войнам, к дальнейшему расширению Испанской империи, чтобы найти новые богатства и финансировать новые священные войны. Так продолжалось до тех пор, пока под властью Испании не оказалась настолько большая, раздутая, неповоротливая империя, что она не могла не развалиться.

Колумб продолжал твердить о коротком пути в Азию, рассказывая ту самую сказку, которую он годами пытался продать во многих королевствах Европы. Наконец, в последние дни реконкисты Гранады, когда денег уже не осталось, находились в достаточно отчаянном состоянии, чтобы его выслушать. Поэтому когда он пообещал сломленной и отчаявшейся Изабелле жемчуг и драгоценности, не говоря уже о пряностях (помните, они были тяжелыми наркотиками в 1491 году; кое-кто даже продал остров за мускатный орех), королева решилась на эту сделку.

Изабелла заложила последние свои драгоценности (не драгоценности короны, которые давно были заложены), чтобы оплатить примерно четверть расходов Колумба. Остальные деньги дали частные инвесторы. Обычно считается, что всю экспедицию финансировала королева, поскольку именно она первой поверила в Колумба.

Подумайте: ведь именно азиатское изобретение – фарфор – вы дарите людям на двадцатую годовщину свадьбы…

С пустыми руками не возвращайся

Итак, великий мореплаватель Колумб отправился в путь. Каравеллам «Нинья», «Пинта» и «Санта-Мария» предстояло переплыть океан и прибыть в полные пряностей и драгоценностей порты Востока. Это известно любому школьнику. Это более или менее правда. Но в этом варианте истории отсутствуют многие интересные детали, в частности то, что это путешествие – первое из четырех, совершенных Колумбом за всю жизнь, – было самым успешным, несмотря на тот факт, что он не достиг заявленной цели своего плавания.

Колумб сошел на землю на острове Эспаньола. Во всяком случае, он решил назвать остров именно так, в честь Испании. Изумрудов Колумб не нашел, да он и не ждал этого. В конце концов он решил, что оказался в неизведанной части Ост-Индии. Более того, к вящему разочарованию, он не обнаружил ни золота, ни жемчуга, привезти которые он обещал королеве Изабелле. Малое количество золота, обнаруженное у туземцев, оказалось в виде украшений и безделушек. Они объяснили как смогли, что это золото не местное и они выменяли его у людей из далекой страны.

Не это хотел услышать Колумб.

Представьте себе его разочарование. Под разочарованием я подразумеваю настоящий ужас. Он взял огромную сумму денег ради этого рискованного плавания, пообещав найти прямой торговый путь в Восточную Азию, но вместо этого наткнулся на огромную землю, на которой не оказалось ничего по-настоящему ценного. Он взял деньги у испанской короны во времена испанской инквизиции. При таком раскладе деньги мафии покажутся займом у родной бабушки.

Как же успокоить кредиторов, ожидающих его в Испании, особенно королеву, которая заложила последние драгоценности? Ответ очевиден: привезти рабов. Все, что могла предложить Эспаньола, – это живой товар. У Колумба, который был не совсем тем героем, которого мы помним со времен школы, никаких проблем с этим не возникло.

Колумб вернулся триумфатором с кораблями, полными рабов, и привез несколько украденных золотых безделушек, принадлежавших им. Эти безделушки он и предъявил при дворе. Были ли выходцы из Нового Света людьми, заслуживающими спасения и обращения? Стали ли они отныне испанскими подданными, как полагала Изабелла? Или, как объявил Колумб, они были всего лишь живой силой, которой предстояло владеть Испанской империи? Следующие несколько столетий по этому поводу велись ожесточенные дебаты. Некоторым испанцам пришлась по вкусу возможность владения рабами. Других заинтриговал Новый Свет и его потенциальные возможности.

Изабелла испытывала по поводу Нового Света возбуждение другого рода, вечного.

Купить лестницу в небеса

Мы все знаем о том, что конкистадоры прибыли в Новый Свет в поисках обогащения. Известно нам и о том, что благочестивые, пусть и введенные в заблуждение, миссионеры последовали за ними, чтобы обращать в католическую веру местных жителей. Но вы, скорее всего, не задумываетесь над тем, что со столь разными целями и миссионеров, и конкистадоров отправил в Новый Свет один человек: королева Изабелла.

Изабелла была здравомыслящей женщиной и одной из самых знаменитых владелиц драгоценностей в истории, поскольку она заложила часть своей коллекции ради Колумба. Была она и ревностной католичкой. Королева Изабелла оказалась из числа тех немногих людей, чьи личные желания – среди прочих желание увидеть всех обитателей Нового Света католиками, с применением силы, если потребуется, – поменяли мир и экономику ее века и на пять следующих столетий.

Несмотря на то что она мечтала обратить в католичество как можно больше людей, ее отношение к новым подданным оказалось двойственным. Когда Колумб вернулся из первого плавания с малым количеством золота, но с большим количеством рабов, это раскололо Испанию. Итогом этого раскола станет распад Испании и отречение короля после пятидневных публичных дебатов между представителями двух противоположных мнений.

Колумб полагал, что европейцы от природы превосходят всех остальных людей и имеют «естественное право» порабощать низшие расы, к которым относились жители Северной и Южной Америки. Он считал, что из Нового Света можно везти не только золото, серебро и изумруды. Люди тоже стали добычей и принадлежали Испании.

Изабелла настаивала на том, что туземцы являются ее подданными, а не рабами, поэтому их необходимо обратить в католичество. На самом деле ее чувства были намного глубже и причудливее. Она не только настаивала на том, что с туземцами следует обходиться по-доброму и обращать их в веру так, как вы бы сделали это с собратьями-европейцами (забавно, если вспомнить те добрые методы, которыми обращали в католичество собратьев-европейцев). Королева утверждала – со всей серьезностью, – что это серьезное испытание, уготовленное нам в Новом Завете. Изабелла объявила, что это последнее испытание перед возвращением Иисуса. Она верила: если Испания обратит в католичество весь Новый Свет, Христос вернется на землю.

Но затем произошло следующее. Королева проверила свой баланс в банке. Выяснилось, что она снова на мели. Вы поняли, к чему все идет?

Изабелла, будучи прагматичной или лицемерной королевой (вполне возможно и сочетание этих двух качеств), продолжала цепляться за разговоры о возвращении Христа и обращении туземцев. Но она опустила первую часть – о том, что с ними надо обращаться по-доброму и обращать в христианство как ее подданных и как равных, – молчаливо согласившись на порабощение и геноцид туземцев в невероятных размерах, чтобы получить доступ к их драгоценностям, ценным металлам и другим ресурсам.

И как же Изабелла это оправдывала? Мне бы хотелось сказать, что у нее нашлись веские аргументы. Но нет, это была простая неуклюжая финансовая логика исключительно в собственных интересах. Пытаясь купить себе лестницу на небеса, Изабелла верила, что жизненно важно обратить в католичество жителей Южной Америки, обращаться с ними как со своими подданными и равными. Но, понимаете, не сейчас. Куда важнее сначала превратить их в рабов, забрать все золото, серебро и изумруды с континента, чтобы с их помощью оплачивать священные войны Испании против всех остальных.

Когда Испания как империя достигнет тотального превосходства – за счет этих рабов и их денег, – тогда она отнесется к индейцам и метисам, по крайней мере к тем, кто останется в живых, как к равным. Они же не будут против этого возражать и станут любить ее как свою королеву, а она обязательно обратит их в католичество. Иисус вернется и поздравит победившую Испанскую империю!

Изабелла явно была безумна.

Золото дураков

В Испании двор и частные инвесторы ждали возвращения Колумба из портов Восточной Азии с кораблями, полными драгоценностей, шелков, пряностей и золота. А он вернулся с сообщением, что открыл Новый Свет посреди океана. Возбуждающие новые перспективы, совершенно не нужные, если говорить об альтернативном пути в Азию, и все-таки захватывающие. Но этот энтузиазм несколько омрачал тот факт, что Колумб привез только живой груз и овощи.

В конце концов окажется, что в Новом Свете беспрецедентные запасы богатств, привычных для Старого Света: золото, серебро, жемчуг и изумруды в невероятном количестве и высочайшего качества. И это не считая совершенно нового, лучшего класса наркотиков. До свидания, пряности! Привет, кофе, шоколад, табак, кокаин и поистине белый дьявол – сахар! Но Испания не знала, что это только начало.

Как бы вы поступили, если бы вложили крупную сумму в какое-нибудь предприятие и начинаете понимать, что, возможно, поставили не на ту лошадь? Все просто. Как поступили Родс и Оппенгеймер из De Beers, захватившие рынок алмазов, когда выяснилось, что изобилие алмазов превратило их в почти ничего не стоящие камни?

Они солгали. Лгали и пытались превратить эту ложь в правду, заставив всех остальных в нее поверить.

Это называется пиар. Будь то история о предполагаемом дефиците алмазов или история о бесконечных богатствах Нового Света – все это доброе старомодное вранье. Вот откуда появилась история об Эльдорадо, знаменитом Золотом городе в джунглях Южной Америки. Великий исследователь Понсе де Леон искал источник вечной молодости и открыл Флориду. Хотя эта история может оказаться правдой, если принять в расчет средний возраст жителей Флориды.

На самом деле Эльдорадо, что означает «позолоченный», действительно существовал, но это было не место, а человек, верховный правитель народа чибча (муиска). Как пишет Уилли Драй, «когда новый правитель получает власть, его правление начинается с церемонии на озере Гуатавита. Отчеты об этой церемонии разнятся, но все они сходятся в одном: нового правителя натирали золотой пылью, а потом в озеро сбрасывали золото и драгоценные камни [изумруды]».

Но с течением времени и после многочисленных пересказов человек превратился в место, а место стало мифическим: Золотая империя, выстроенная из цельного золота. Подстегиваемые слухами охотники за сокровищами повалили на континент в поисках места, которое никогда не существовало. Вместо Золотого города они находили только обитателей джунглей на юге и индейские поселки пуэбло на севере. Когда история об огромном городе из цельного золота начала распространяться, остановить ее оказалось невозможно, как невозможно засунуть обратно в тюбик зубную пасту.

Да и никому не мешало то, что люди поверили в обещания Эльдорадо. Корона, которой требовались эмигранты в Новый Свет, капитаны, ищущие готовых платить пассажиров, или торговцы, нуждающиеся в покупателях, – все они намеренно и систематически распространяли истории о местах, подобных Золотому городу. Они пытались заманить охотников за сокровищами в Южную Америку и Среднюю Америку, чтобы те разнюхали, есть ли там подлинные сокровища.

Этот умный прием используется до сих пор, и те, кто его применяет, играют на нашей врожденной слабости перед лицом позиционного товара. Современный пример – очередь ожидания перед пустым клубом. Цель – устроить столпотворение перед входом. Людей, стоящих в очереди, заставляют думать, что клуб полон и все стремятся в него попасть. И еще больше людей становятся в очередь с искренней уверенностью в том, что есть за чем стоять. В конце концов, надо надеяться, людей в очереди окажется достаточно для того, чтобы заполнить клуб. И ложь превратится в реальность.

Испанцы не пытались заполнить клуб. Они пытались заполнить континент. Им требовались охотники за сокровищами, способные разведать, есть ли на континенте золото, о существовании которого было заявлено.

И это сработало точно так же, как это работает сейчас. Иногда ложь оказывается правдой. Испанцы все-таки нашли город сокровищ. Только сокровище было не золотым.

Оно было зеленым.

Эль Инка и Изумрудный город

Гарсиласо де ла Вега, которого часто называли Эль Инка, был сам по себе сродни изумруду. Сын низложенной принцессы (пальи) инка по имени Чимпу Окльо и испанского конкистадора, капитана Гарсиласо де ла Веги и Варгаса, он был редким и замечательным результатом жестокого столкновения двух континентов.

Примечательно, что он не был нежеланным незаконнорожденным сыном, плодом позорного сексуального завоевания. Его родители не состояли в законном браке, но им было разрешено жить в разных, но приличных резиденциях, и мальчик рос, путешествуя между ними. Он говорил и по-испански, и на языке кечуа и гордился и своей царской кровью, и испанским культурным наследием. Со всех точек зрения, у него было счастливое привилегированное детство, и близкие отношения с обоими родителями были наполнены любовью.

Гарсиласо де ла Вега родился в Куско, Перу, 12 апреля 1539 года и умер в Кордове, Испания, в 1616 году. При крещении его назвали Гомес Суарес де Фигероа, но так как он рос в Перу (когда он прибыл на континент, обширная испанская родня приняла его холодно), то предпочел, чтобы его называли Эль Инка в честь народа его матери.

Эль Инка был поэтом, солдатом и невероятно образованным писателем-полиглотом. Став старше, он служил в испанской армии, но наиболее известен как писатель и переводчик благодаря своему вкладу в испанскую литературу. Но самое важное – это то, что он был хроникером истории собственного народа в Перу. Его считают автором наиболее полных и точных записок об истории и культуре инков и наименее пристрастного рассказа о социальном устройстве и религии их государства. Написанное им по большей части представляет собой отчеты о его собственных путешествиях или отчеты о жизни его родителей, полученные «из вторых рук».

В «Истории государства инков» он представил хронику подвигов своего отца, капитана на службе у известного конкистадора Педро де Альварадо. Отец Эль Инка и другие испанские солдаты сопровождали Альварадо в поисках того, что в то время считалось «мифической землей Перу», и особенно легендарного Эльдорадо, затерянного Золотого города.

Они так и не нашли Эльдорадо. Вместо этого они нашли Оз. То есть они нашли своего рода Изумрудный город.

Изумрудный попугай

В «Истории государства инков» говорится, что «в долине Манта, которая, как оказалось, была столицей целого региона, находился большой изумруд, который, по слухам, был размером со страусиное яйцо». Местные жители, которых Эль Инка называет «идолопоклонниками», «поклонялись изумруду». В этом городе, пускается в объяснения автор, люди обращались с этим огромным превосходным изумрудом не просто как с идолом, а как с живой богиней. В одном из отчетов сказано, что изумруд был похож на яйцо, но фольклор называет его попугаем, вырезанным очень искусно из одного гигантского драгоценного камня. Эль Инка пишет: «Его выставляли во время больших празднеств, и индейцы приходили издалека, чтобы поклониться ему и принести жертвы, приносили в дар маленькие изумруды».

Изумруду поклонялись как живой богине-птице, и он находился в собственном храме вместе с другими сокровищами. Поклонение и жертвоприношение заключалось в том, что индейцы «приносили в дар мелкие изумруды, поскольку жрецы касика Манты заявили, что это приношение весьма приятно богине, большому изумруду, так как мелкие изумруды – это ее дочери».

На самом деле индейцы рассказали Альварадо и его людям, что жрецы говорили, будто все изумруды были дочерьми большого изумруда и ни один другой дар не мог понравиться матери больше, чем возвращение ее детей. Из‑за этого и из‑за широкого географического распространения религии «они собрали большое количество изумрудов в этом месте, где они и были найдены доном Педро де Альварадо и его компаньонами, одним из которых был мой хозяин Гарсиласо де ла Вега [отец Эль Инка], когда они отправились завоевывать Перу».

Испанцам не потребовалось много времени, чтобы сложить два и два. Они попросили посмотреть внутреннее помещение храма и не испытали особого удивления, обнаружив там изобилие изумрудов, бесконечно превосходящих качеством те камни, которые они видели в Старом Свете.

Поклонение камню

С этого момента история начинает разворачиваться так, как вы и ожидали. Испанские солдаты замучили или убили множество людей и забрали все изумруды из храма. Есть лишь один интересный поворот. Поскольку слухи об испанцах как о захватчиках-мародерах бежали впереди них, гигантский «изумруд, которому поклонялись как богине, был тайно унесен индейцами сразу же, как только вошли испанцы… И его настолько тщательно спрятали, что, несмотря на поиски и применение страшных угроз, его так и не нашли».

Интересен тот факт, что инки всегда без колебаний отдавали свое золото и серебро (под прицелом, разумеется). Но несмотря на то что испанцы применяли свои самые креативные методы допроса, отточенные за десятилетия инквизиции, прошло почти десять лет до того времени, когда им удалось выведать место одного месторождения изумрудов инков. И никто так и не открыл им местонахождение спрятанной «богини».

Никаких переговоров с инками по поводу драгоценных камней также никто не вел. Даже если бы испанцы склонны были поторговаться – а этого не было и в помине, – им бы не удалось приобрести изумруды в обмен на дешевые товары, наподобие стеклянных бусин или алкоголя. Они наконец-то нашли единственную в истории часть света, Южную Америку, где изумруды не были деньгами.

Видите ли, инки верили, что золото и серебро были потом солнца и луны. Иметь приятно, но ценности никакой, поэтому умирать за них никто не собирался. Изумруды же, в свою очередь, сияли на солнце совершенно по-особенному, потому что они были действительно живыми. Научные данные таковы: колумбийские изумруды излучают сияние, реагируя на ультрафиолетовые лучи солнца, из‑за большого количества в них хрома, который и обеспечивает им насыщенный зеленый цвет. Из‑за этого сияния инки верили в то, что в каждом камне живет божественная искра, следовательно, изумруды являются живой частью божественной плоти.

Поэтому они были к ним так привязаны.

Зеленоглазое чудовище

Альварадо и его люди, возможно, и нашли в тот день изумруды, но делиться ими они не спешили. Европейское открытие колумбийских изумрудов произошло совершенно иначе, и произошло это не в Колумбии и не в Испании, а в неосязаемых сферах между материальным и божественным.

Алчный монах-доминиканец, которого звали Рехинальдо Педраса, не раз сопровождал конкистадоров, пытавшихся найти Перу. Когда они нашли множество изумрудов, слишком хороших, чтобы быть настоящими, Педраса изобретательно убедил солдат, что настоящие изумруды невозможно разбить. Представьте себе разочарование конкистадоров, когда они выяснили, что все сначала украденные, а потом и разбитые ими изумруды оказались всего лишь ничего не стоящими зелеными камнями.

Хитрый монах потом собрал крупные осколки изумрудов и зашил их в свою рясу. Он сразу же покинул остальных участников экспедиции и увез камни в Панаму, но дальше ему убежать не удалось. Через несколько месяцев после кражи он умер там от лихорадки. Когда его собратья-францисканцы готовили его тело к погребению, они нашли украденные изумруды и вернулись вместе с ними в Испанию, где драгоценные камни «возбудили интерес королевы».

Ну еще бы!

Случайное обнаружение добычи монаха Педрасы было первым (и самым неожиданным) способом, которым армия служителей церкви, посланная в Новый Свет Изабеллой, принесла королеве дивиденды. Испанцы считали инков идолопоклонниками и язычниками, а в некоторых случаях и приспешниками дьявола. Это различие в вероисповедании позволило испанцам оправдать грабеж в огромных масштабах. Не теряющая своей актуальности фраза «Мы хорошие, они плохие, Бог на нашей стороне» служила предлогом.

Но у беззастенчивого грабежа был и более глубокий подтекст. Случайно обнаруженная добыча монаха Педрасы была не просто первой неожиданной встречей между монархами Старого Света и сокровищами Нового Света. Она показала, что между двумя непримиримыми на первый взгляд религиями есть много общего. Наступил такой момент, когда эмиссары двух совершенно разных религий (католический монах и жрецы племени муиска) встретились, столкнулись и показали, что в конечном итоге они поклонялись одному и тому же зеленому божеству.

Фернандес де Овьедо в томе VII «Общей и естественной истории инков» (в котором он задокументировал, среди прочего, обнаружение и добычу изумрудов) писал, что «до нашего времени никто никогда не слышал о том, чтобы христиане открыли столь естественно встречающиеся камни. Ценность этой земли огромна, настолько много в ней богатств».

Испанцы понимали, что эти камни многократно превосходили по качеству изумруды в Европе и в Азии, и сразу же попытались выяснить источник этих камней в Новом Свете. В течение следующих десяти лет испанцы находили мелкие жилы изумрудов там и сям. Некоторые жилы нельзя было разрабатывать, другие с годами истощились. Но в 1543 году испанцы поняли, что они недалеко от настоящего месторождения, когда в желудке разрезанной несушки были найдены крошечные совершенные изумруды. (Менее известный факт: куры и другие подобные им птицы едят мелкие камешки, чтобы облегчить пищеварение. Судя по всему, только гламурные курочки едят драгоценные камни.)

Поэтому испанцы начали войну с местными жителями, бесстрашным племенем музо, которое вступило в бой, вооруженное отравленными дротиками и разыгравшимся аппетитом каннибалов. Но на стороне испанцев была европейская чума, и к 1560 году они раздавили музо и их соседей, а затем возвели город Ла-Тринидад. Испанцы считали, что изумруды, как и туземцев, следует конфисковать.

Неожиданное спасение

Ла-Тринидад был окружен покоренными деревнями индейцев музо, населенными некогда бесстрашными воинами, насильно превращенными в рабов и обложенными высочайшими налогами. Но если верить свидетельству монаха Педро де Агуадо, двести или триста испанских завоевателей в этой местности считали, что это они по-настоящему страдают. Они не нашли изумрудных жил, камней было мало, многие их соотечественники умерли в боях с туземцами, да и просто они не стали настолько богатыми, как собирались. Не стоит говорить о том, что все эти рабы, некогда владевшие местностью, мозолили им глаза. Испанцы называли зиму 1563 года «великим бедствием».

Пытки, инквизиция, порабощение, разведка местности и военные действия продолжались десятилетиями, прежде чем испанцы нашли первое крупное месторождение. Но потом произошло чудо. (Так всегда случается в историях, которые рассказывают католические священники.) В середине пасхальной недели 1564 года один из испанских переселенцев гулял на окраине города и нашел на земле великолепный изумруд. Радость распространилась, словно лесной пожар, как только испанцы поняли, что основали город над тем самым местом, которое они так долго искали!

Прибыл Алонсо Рамирес, командир ближайшего военного лагеря. Согласно рассказу Агуадо, он «задал вопросы индейцам [деревни] Итоко о том, где находятся изумрудные шахты, но никто не захотел сказать. Потом очередь дошла до маленького мальчика по имени Хуан, индейца из этой деревни, прожившего долгое время рабом при Рамиресе и ставшего христианином. В благодарность за доброе отношение к нему хозяина он пообещал отвести Рамиреса туда, где его родители и другие индейцы из той деревни брали изумруды». Судя по всему, «Рамирес не стал мешкать с этим делом и, не теряя времени, созвал своих людей, взял с собой магистрата, чтобы зарегистрировать шахты. Проводник повел их [и] … они были найдены по указаниям того же самого индейского мальчика».

Так – во всяком случае, если верить Педро де Агуадо, присутствовавшему при этом, – была обнаружена крупная изумрудная жила в Музо. Или оставлена без прикрытия, смотря по тому, как вы к этому относитесь. В конце концов, испанцам показали самые крупные изумрудные жилы Колумбии, и сделал это маленький мальчик. Потребовалось всего лишь десять лет кошмарной оккупации и капелька стокгольмского синдрома.

У этой истории есть все признаки классического католического чуда. Была Пасха, испанцы были спасены от разорения и безжалостных язычников маленьким мальчиком, недавно обращенным в католичество. С радостью в сердце он отдал изумрудные жилы, защищая которые его народ умирал, в буквальном смысле умирал в течение десятилетий. Все могло случиться именно так или иначе. Но это их история, и они за нее цепляются.

Подарок судьбы

Испанцы верили, что Господь послал им беспрецедентные богатства Нового Света, потому что они были правы с моральной точки зрения, потому что они это заслужили и потому что Господь хотел, чтобы они ими воспользовались. Они не сомневались в том, что, подобно чеку на предъявителя, милость Господа оплатит счет за любой геноцид. Испанцы пребывали в этом счастливом заблуждении, пока «королева-еретичка» Елизавета I и ее пиратский флот не изуродовали испанскую экономику и не лишили их уверенности в себе, уничтожив в 1588 году Великую испанскую армаду.

К сожалению, испанская монархия верила, что право на стороне сильного в буквальном смысле слова. Пока мы рассматриваем эту историю и ее персонажей, мы не так далеко ушли от финансовой и моральной логики шестнадцатого века, как нам хотелось бы верить. Тогда, как и сейчас, богатство часто путали с правотой. На самом деле наша нынешняя экономика и банковская система уходят своими корнями в это сомнительное утверждение. Вся наша современная финансовая система зародилась в Испании в 1551 году в порту Севильи. И появилась она из‑за проблем, созданных гейзером богатства, прибывающего из Южной Америки.

Давайте вернемся назад и начнем с малого. Почему в эпоху великих открытий торговые бусины использовались как валюта в местах, подобных Америке? Потому что, как я уже говорила ранее, они почти ничего не стоили для европейцев, но имели высокую цену в тех местах, которые европейцы открывали, завоевывали и (или) колонизировали. Следовательно, европейцы могли их использовать с выгодой для себя, выменивая на эти бусины то, что было привычным и изобильным на далеких континентах: скажем, землю в Северной Америке, людей в Западной Африке или сапфиры в Шри-Ланке. Сделки подобного рода называются арбитражными. В них вы с выгодой используете разницу между двумя и более рынками, практически не делая никаких начальных вложений, но получая в ответ существенную выгоду. Термин наверняка показался вам знакомым, поскольку он часто используется в современной банковской системе. За это и за быстрый приток сокровищ в Старый Свет мы должны благодарить Испанию.

Добыча изумрудов испанцами в Новом Свете стала первым случаем в истории, когда несметное количество богатств переместилось с такой скоростью из одного места в другое. Не существовало способа подсчитать все эти богатства.

Севилья была единственным портом Испании, способным принять корабли из Америк. Именно там собиралось множество кораблей с сокровищами из Нового Света. Грузовые манифесты (официальное указание груза) не отличались особой точностью вследствие ошибок, воровства, взяточничества или контрабанды, а чаще всего в результате сочетания всего указанного выше. Изумруды подсчитывали особенно небрежно. В связи с их высокой ценой и относительно малым весом и размером они были идеальным товаром для черного рынка, их легко было спрятать и перевезти, о чем свидетельствует пример монаха Педрасы.

К тому же не существовало связи в режиме реального времени между Южной Америкой и Европой, поэтому невозможно было предсказать заранее размер или время прибытия конкретного груза. Единственное, что не вызывало сомнений, так это непрерывное прибытие кораблей, флотилия за флотилией, нагруженных изумрудами, золотом и серебром. Каждый год оказывался богаче предыдущего. Парадоксальным образом именно количество привезенных грузов стало проблемой. Как разгрузить? Как оценить? Как их обменивать?

Одновременно возникла и еще одна проблема – Карл V, внук Изабеллы и Фердинанда. Как всех по-настоящему глупых, по-настоящему богатых детей, его не заботило, откуда берутся деньги. Он (и в еще большей степени его сын Филипп II) не любил думать о деньгах. Карл V принимал как должное то, что денежный поток никогда не иссякнет. Самым демонстративным образом, с чем могут поспорить лишь несколько случаев в истории, он ухитрялся тратить деньги быстрее, чем пополнялась казна.

На что же он их тратил, спросите вы? На балы и азартные игры, как пышный и развратный французский двор? Нет. На драгоценности и дворцы, как обезумевшие от роскоши Романовы? Ни в коем случае. На инфраструктуру и бесконечную колониальную экспансию, как британцы во времена королевы Виктории? Не-а. Карл V тратил деньги, как и его дедушка и бабушка, на новые священные войны.

Полагаю, сердцу не прикажешь.

Бесконечный приток денег сделал его суперуверенным в себе, как это всегда бывает с детьми, имеющими в своем распоряжении трастовые фонды. В результате Карл V вел самые кровавые, самые дорогостоящие и в высшей степени бесполезные битвы в истории человечества, во всяком случае в эту эпоху. Его твердолобый сын, Филип II, перещеголял отца, вступив в противоборство с Елизаветой I. Карл V одновременно атаковал Нидерланды и сражался в Средиземноморье, воюя сначала с протестантами, потом с мусульманами, а затем с теми и другими одновременно. Кульминацией этих конфликтов стало безвыходное положение, пожиравшее огромные суммы. Карлу V пришлось снова и снова объявлять Испанскую империю банкротом, дожидаясь прибытия очередных кораблей из Нового Света и возобновления потока наличных.

Фьючерсы прошлого

Так какое отношение все это имеет к современной банковской системе? Непосредственное. Испанская империя получила мандат небес и побежала с ним… в банк и на поле боя. Она направила огромные суммы, добытые неправедным путем, на войну с неверными. Карл V, как Изабелла до него и его сын Филип II после него, верил, что деньги никогда не закончатся. Многие богатые люди совершают эту ошибку. Но самым интересным и опасным заблуждением была уверенность Карла V в том, что Господь даровал Испании несметные богатства, потому что хотел, чтобы эти деньги пошли на убийство всех тех, кто не является испанским католиком. Вот только деньги не бывают бесконечными, и, как обычно, Испания снова и снова оказывалась банкротом.

У Испании не было денег? Неужели? Все знали, что достаточно подождать несколько недель и посмотреть на горизонт из порта Севильи, чтобы увидеть приближающуюся флотилию судов, просевших под тяжестью драгоценных металлов и тонн необработанных изумрудов.

Проблемой были не сами наличные, во всяком случае поначалу, а их приток. Испании требовался новый способ получать деньги до прибытия кораблей, потому что империя стала первой страной с дефицитом бюджета. То есть требовался кредит международного масштаба. Вот так в порту Севильи были заложены основания нашей современной экономики.

Испания решила проблему с помощью хуро. Это был первый государственный заем в форме государственных облигаций (бондов), приносящих процент, или, как это назвали журналисты Рубен Мартинес и Карл Байкер, «предок краткосрочного казначейского векселя, двигателя американской экономики». Европейские банкиры рискнули и купили облигации, так как не сомневались в том, что у тонких листочков бумаги есть материальное обеспечение в виде нескончаемого потока сокровищ из Нового Света.

Вам приходилось слышать о намеренной отсрочке неверия? В определенном смысле экономика – это всего лишь разновидность театра. От воображаемой ценности до фьючерсов, экономика требует намеренной отсрочки неверия. Иными словами, в особой ситуации вы согласны игнорировать реальность. Например, когда мы смотрим спектакль, мы все соглашаемся поверить – на время представления, – что актеры нас не видят и не знают, что мы в зале. Если этого не сделать, иллюзия исчезнет и пьеса не сможет продолжаться. Начиная с лопнувшего раздутого рынка тюльпанных луковиц до лопнувших пузырей на рынке недвижимости, кто-то, а потом и каждый агрессивно возвращает реальность, сначала в виде сомнения, а затем в виде паники (иначе это называется «подорванная уверенность потребителя»). И это может за считаные дни разрушить экономику. Именно так обрушиваются рынки акций и разоряются банки.

Хуро были всего лишь клочками бумаги с государственной печатью, обещавшими вернуть с процентами данные в долг деньги. Испания и ее внешние инвесторы считали корабли фондами. Более того, они делали ставки на эти фонды. Они ставили на то, что корабли не будут захвачены пиратами; что они не потерпят крушение во время шторма; что колонии – в те времена не было мобильных телефонов, телеграмм или отчетов в Instagram – не будут сожжены дотла или уничтожены извержением вулканов, нападением воинственных туземцев до того, как корабли успеют отойти от берега. Они делали ставки на то, что корабли прибудут в порт, как обычно, полные сокровищ.

Они заключали фьючерсные контракты и делали ставки на будущее.

Бумажные облигации стали стартовой площадкой для всей нашей современной экономики. Хуро и последовавшим за ними облигациям предстояло полностью и навсегда изменить банковское дело, займы и инвестиции. Историк Шэрон М. Хэннон пишет: «Так пот, кровь и промышленность народов Нового Света финансировали подъем капитализма в Европе».

А все началось с огромного изумруда и конфликтующих представлений о боге.

Испания перешла от сияющего зеленого камня – ценного в силу своей красоты и редкости – к листу бумаги, представлявшему, по сути, будущую ценность. Облигации и фьючерсы – это воображаемая ценность в самом чистом виде, и бумаге предстояло заменить камни, бусины и сверкающий металл в роли любимого средства воображаемой валюты.

Вот это и есть намеренная отсрочка неверия.

Конец массовых заблуждений

В середине шестнадцатого века испанцы открыли большие изумрудные жилы в Чиворе, Музо, Сомондоко и еще с полдюжины других. Никто никогда не видел камней, подобных южноамериканским изумрудам, непревзойденным лидерам по качеству, цвету и количеству. Соперников у них нет до сих пор. Пока инки плакали и умирали от оспы, испанцы вывозили изумруды – полмиллиона карат за один раз.

Испанские охотники за сокровищами – а за ними солдаты, слуги, служанки, жены, проститутки и другие колонисты – хлынули в Новую Испанию с той же скоростью, с какой из нее исчезли изумруды. По мнению Шэрон М. Хэннон, из‑за своего беспрецедентного богатства Испанская империя была единственной сверхдержавой в мире на протяжении всего шестнадцатого века. Испания устанавливала порядки для всей Европы, и эти порядки обычно включали в себя многочисленные, в высшей степени затратные, кровавые конфликты. Благодаря дочерям Изумрудного попугая Испания целый век наслаждалась ролью самого главного, самого богатого и самого сильного хулигана в мире.

Но ненасытная алчность всегда заканчивается плохо.

Воображаемая ценность может быть красивой вещью – в буквальном смысле, – как те стеклянные бусины, которыми были одержимы индейцы делавэры. Но, как и у любой фантазии, ее привлекательность заключается в том, что она олицетворяет неопределенную возможность. Проблема с неопределенной возможностью такова: у массовых заблуждений очень хрупкое равновесие. Они могут развеяться в секунду. Спустя сто лет с убежденностью в особой ценности изумрудов произошло то же самое. В конце концов рынок был насыщен до такой степени, что впервые в задокументированной истории человечества, хотя их качество и доступность были, как всегда, на пике, цена изумрудов резко упала.

Менее чем век спустя самый крупный изумруд, стоивший одно время одну двенадцатую от цены всех драгоценностей испанской короны, внезапно стал стоить меньше его золотой оправы.

В своей книге «Драгоценности: секрет истории» Виктория Финли цитирует отчет 1652 года английского гранильщика драгоценных камней Томаса Николса о быстром обесценивании изумрудов по мере того, как их становилось все больше. Николс пишет об испанце, который показал ювелиру «великолепный по сиянию и по форме» изумруд. Согласно Финли, ювелир оценил его в 100 дукатов. Когда испанец показал ему еще более крупный и качественный изумруд, он оценил его в 300 дукатов. «Испанец, опьяненный таким разговором, повез ювелира в свое жилище и показал ему шлем, полный изумрудов. Итальянец, увидев такое количество изумрудов, сказал ему: „Сэр, все это стоит по кроне [примерно одна восьмая дуката] за штуку”».

Теперь поговорим о быстром обесценивании валюты.

У эффекта дефицита есть обратная сторона. Это называется насыщением рынка. Вот здесь-то на сцену и выходит термин дешевый. Изобилие любого товара, будь то изумруды, нефть или зерно, снижает рыночные цены. Любой товар, если его много, теряет свою ценность. Если же речь идет о той или иной форме валюты, в результате начинается инфляция.

Постоянно растрачивая законные национальные ресурсы на безумные попытки сокрушить поднимающихся протестантов, отогнать от своих границ Оттоманскую империю и обратить в свою веру или убить евреев, корона душила Испанию чудовищными долгами. Инфляция, возникшая в результате массового притока богатств из Нового Света, усугубила экономический кризис.

Испанская империя рушилась с такой же скоростью, с какой расширялась. Этот быстрый закат в конце шестнадцатого и начале семнадцатого века по большей части стал результатом хронического дефицита наличности (в числе прочих неудачных экономических решений), виновниками которого были сначала Карл V, а потом Филипп II. Они полагали, что приток денег никогда не закончится, и они были правы… Вот только они не предполагали, что деньги обесценятся. В конце концов, большинство жил закрылось, хотя даже речь не шла о том, что они иссякли. Некоторые и в самом деле были потеряны за сто лет, скорее всего потому, что за ними никто не следил.

Испании глобальное доминирование не принесло ничего хорошего. Даже в пору расцвета материальные богатства страны почти никак не повлияли на стандарты жизни среднего испанца. В действительности средний стандарт жизни оставался самым низким в Европе, как во времена расцвета, так и после него. На пике Испания оставалась недолго, но сумела нажить себе множество врагов. К концу шестнадцатого века Испания снова оказалась на самом дне экономической ямы.

Действующие лица этой истории куда более опасны, чем жаждущие крови конкистадоры, вырезавшие и выжигавшие себе путь через джунгли, или раскрашенные, украшенные перьями дикари с отравленными дротиками. Эти действующие лица более могущественные, чем автократические монархи эпохи инквизиции, и более ценные, чем совершенный изумруд размером с футбольный мяч.

Религия, деньги и сложные взаимоотношения между ними являются подлинными действующими лицами этой истории.

Небесное против земного, ценность против стоимости – это история многочисленных противоборствующих верований и идеологий. Это история меняющихся взаимоотношений между правотой и богатством. Она о том, как религия может формировать экономику, которая, в свою очередь, может стать основой для совершенно новой религии.

В конце концов, есть ли валюта более эфемерная, чем милость божья?

Всё яд – дело в дозе

Филипп Авреол Теофраст Бомбаст фон Гогенхайм был оккультистом шестнадцатого века, астрологом и многопрофильным ученым. Пик его работ приходится на 1530‑е годы, как раз то время, когда разворачиваются события нашей истории. Он был человеком, у которого было больше поводов сменить имя, чем у кого бы то ни было другого. И он стал Парацельсом.

Парацельса считают отцом алхимии, «науки» о том, как превращать свинец в золото. Что более важно, он был пионером современной токсикологии, науки о ядах. (Не путать с таксидермией, наукой о творческом бальзамировании животных, сбитых автомобилем).

Он был ботаником, химиком и физиком, давшим название цинку. Его считают автором терминов газ и химия. Парацельс опередил свое время, утверждая, что психические болезни являются в действительности болезнями тела, о чем хорошо известно нашим современным врачам. Несмотря на увлеченность астрологией и алхимией, Парацельс презирал интеллектуальную небрежность. Он наделал немало шума, объявив, что болезнь шахтеров – это результат токсических испарений в шахтах, а не месть злых духов гор, как полагало все научное сообщество в 1530‑х годах.

Одну из наиболее известных цитат Парацельса – как считают, она относится к токсикологии – можно легко применить и к деньгам. Суть его высказывания такова: «Всё яд – дело в дозе». Он говорил о том, что крошечные дозы субстанции, к примеру свинца или мышьяка, могут не нанести никакого вреда, тогда так большие дозы даже кислорода и воды убьют человека.

Мне кажется, что Парацельс был еще и экономистом. Отравление, будь то человеческое тело или политика, – это сложное искусство. Оно требует тщательной дозировки, которая позволит достичь той магической точки, когда лекарство становится ядом, а его употребление – безумием.

Еще один великий философ, Граучо Маркс, признавал, что он «не решился бы принадлежать ни к одному клубу, который принял бы его в свои члены». Судя по всему, когда речь заходит о драгоценностях, мы все чувствуем себя именно так. Субстанция обладает наивысшей своей ценностью, когда она является действительно редкой (или дефицит создан искусственно). Но доступной она становится, когда теряет свою ценность. Ценность создает богатство. И дефицит, и богатство могут быть хорошими или плохими, ядом или лекарством. Слишком большое количество денег настолько же опасно, как и малое их количество, и может построить или разрушить экономику.

Испанцы дошли до той самой критической точки, когда они перенасытили рынок изумрудами до такой степени, что камни потеряли свою цену, и затопили экономику потоком такого монументального богатства, что само богатство стало бесполезным. Как лопнувший пузырь рынка тюльпанных луковиц в 1637 году, иллюзия, созданная эффектом дефицита, развеялась. Ценность изумрудов испарилась, когда люди поняли, что торгуют красивыми, но вездесущими камнями.

Они стерли черту между лекарством и ядом, позволив амбиции превратиться в алчность, вере стать фундаментализмом и богатству стать правотой. В какой момент драйв превращается в ненасытность и алчность становится оправданием? Даже сейчас мы видим, как это происходит вокруг нас каждый день.

Это не просто история об Испании и изумрудах, о крови или завоевании. Она о другом. Допустим, зеленый свет говорит: «Идите». Но что случается, если вы слепо давите на газ? Возможно, нет никакого смысла винить рыночных спекулянтов или религиозных фанатиков, как и всех тех, кто видит зеленый свет и летит прямиком в пропасть.

Это природный факт: всё яд – дело в дозе.

До наших дней Мария Антуанетта остается главным символом Версаля в период расцвета. Она оставила о себе память как о тщеславной и алчной женщине, чья любовь к роскоши и разврату могла сравниться разве что с ее равнодушием к человеческим страданиям. Не важно, что большинство из всего этого не было правдой, ненависть французского народа к его в равной мере очаровательной и презираемой королеве превратила Марию Антуанетту в катализатор революции.

Что вызвало Великую французскую революцию? Множество причин. Чем хуже становилась обстановка, тем более неумелым становилось французское правительство. Народ страдал и голодал, наблюдая за все более сюрреалистическим поведением аристократии, пудрившей свои парики той самой мукой, которой людям не хватало на хлеб. Безумие богатых росло, создавались условия для бунта.

Но как для любого взрыва необходим катализатор, так для революции требуется искра, чтобы она вспыхнула. В случае с Великой французской революцией такой искрой стала «афера с колье». Это был скандал вокруг тщательно спланированной кражи самого большого в мире бриллиантового колье. Марию Антуанетту обвинили в растрате государственных (и, вероятно, церковных) средств, в измене королю и в том, что она соблазнила кардинала и составила против него заговор. Все это исключительно для того, чтобы заполучить колье. В действительности ничего подобного королева не делала. Мария Антуанетта знала о колье, но в течение нескольких лет она неоднократно отказывалась покупать его или согласиться на то, чтобы ей его купили, утверждая, что она «находит королевские шкатулки с драгоценностями достаточно богатыми».

В конце концов с тех, кто на самом деле замыслил кражу, сорвали маски, и королева оказалась невиновной. Но к этому моменту урон и ее репутации, и монархии был уже нанесен. Мария Антуанетта стала символом всего Версаля, а бриллианты олицетворяли собой все ее порочные излишества. Королева (и колье) стала воплощением того, из‑за чего страдала и чем возмущалась вся Франция. Мадам Дефицит, как ее называли, оказалась виновной в глазах общественного мнения, где слухи становятся фактами, даже если последствия исторические.

Обычный слух может стать фактом, украшения могут стать каноническими, людей можно превращать в символы. Именно вокруг таких символов и строятся наши идеи о стоимости и «заслуженности». История аферы с колье – это рассказ о том, как главы государства повели себя плохо, словно тинейджеры; история о слухах, обмене записками, позерах, кликах; история аристократической одержимости внешними приличиями и одержимости народа этой аристократией. Но самое важное – это то, что это история о власти символов и символах статуса.

Из пешек в королевы

Мария Антуанетта, наивысшее воплощение французского декаданса и разврата перед революцией, по иронии судьбы даже не была француженкой. Она родилась 2 ноября 1755 года в Вене, в сильной, но суровой семье Габсбургов. Тот факт, что она была австриячкой, гарантировал ей подозрительное отношение, неприязнь и грубое прозвище при вовсе даже не дружественном французском дворе в Версале.

В это время расширяющейся Австрийской империей мудро и безжалостно железной рукой правила императрица Мария Терезия, мать Марии Антуанетты, одна из самых сильных и несговорчивых правительниц этой эпохи. У нее было шестнадцать детей. Ей приписывают слова о том, что она сама бы пошла воевать как простой солдат, если бы не была постоянно беременна. Мария Терезия всегда говорила о своих детях – те, как и ее подданные, боялись ее так же сильно, как и любили, – как о «пешках» на шахматной доске Европы. Любимый женой и детьми ее муж, император Священной Римской империи Франциск I, был в высшей степени декоративным правителем. Никто не сомневался, что именно императрица Мария Терезия сидела на троне Габсбургов и контролировала Австро-Венгерскую империю.

Мать Марии Антуанетты не была плохой. Она была «просвещенной абсолютисткой». Это значило, что она, как и Екатерина Великая в России, провела некоторые либеральные реформы, включая всеобщее образование для ее подданных и отмену средневековой традиции крепостничества. Не поймите превратно, она не была «народной» правительницей. Мария Терезия, в отличие от ее несчастной дочери, была просто мудрой императрицей. Она заранее знала, в какую сторону подует ветер. Но Мария Терезия верила в то, что монархия абсолютна и необходима. Эту веру от нее унаследовала Мария Антуанетта.

Она была самой красивой дочерью Марии Терезии, но при этом самой невыразительной. Она не унаследовала дар своей матери к управлению. Ей не хватало не только дальновидности матери, но и ее банальной, но пугающей серьезности. Как почти забытый пятнадцатый ребенок, Мария Антуанетта не получила хорошего образования, так как предполагалось, что она будет блистать исключительно в музыке и танцах. Да и это было сомнительно. О хорошенькой Марии Антуанетте было сказано: «Она танцует не в такт, но если и так, то в этом определенно виноват такт».

Мария Антуанетта была веселой и очаровательной, но никто не принимал ее всерьез. Мать вообще не обращала на нее внимания, хотя именно ее одобрения дочь добивалась всю жизнь. При таком количестве старших и более ярких братьев и сестер на Антуан, как ее называли, никто не обращал внимания до тех пор, пока одна из ее старших сестер внезапно не умерла от оспы и не освободила место на шахматной доске матери.

Австрия и Франция традиционно были врагами. В середине восемнадцатого века их объединило еще более сильное неприятие некоторых других стран во время конфликта, который стал известен как Семилетняя война. Но когда война, а вместе с ней и временный союз закончились, Австрии потребовался более надежный способ укрепления только что обретенных сердечных отношений с Францией. Например, бракосочетание. Мария Терезия не собиралась отказываться или как-то иначе ставить под вопрос выгодный брак, пусть даже невеста была всего лишь полуграмотным ребенком. Никто не принимал в расчет личные склонности дочерей или другие ограничения, поскольку «принцессы рождены для того, чтобы повиноваться». Поэтому юную, очаровательную и не имеющую жизненного опыта принцессу отправили в такое место на земле (или, во всяком случае, в Европе), где она меньше всего могла почувствовать себя как дома.

Версаль.

Подлинные хозяйки Версаля

В апреле 1770 года четырнадцатилетнюю Марию Антуанетту собрали в дорогу и отправили во Францию, чтобы она стала женой такого же неуверенного в себе и слишком молодого Людовика XVI, внука правящего развратного короля Людовика XV и наследника престола. Мать строжайше наказала дочери понравиться королю, его внуку и всему французскому двору. Любой ценой.

На границе двух государств состоялась краткая церемония. Французский посланник, встречавший Марию Антуанетту, мгновенно освободил девушку от всего ее имущества, включая одежду, домашних любимцев, компаньонок и сентиментальные сувениры. Все заменили французскими аналогами, хотя бы символически превращая ее из австриячки во француженку.

К сожалению, этот неожиданный поворот событий по-настоящему не сработал.

Есть невероятная ирония в том, что Мария Антуанетта стала символом разврата, излишеств и карикатурной женственности. Когда принцесса покинула Вену, ее скорее можно было бы назвать настоящим сорванцом. На самом деле у Марии Терезии, часто писавшей дочери в Версаль и советовавшей ей одеваться во французском стиле, был любимый портрет Антуанетты, для которого та позировала перед выездом на охоту в своем лучшем охотничьем наряде. Скромный наряд и замашки сорванца подходили для Вены, где Мария Терезия утверждала, что «простота наряда более подходит для высшего ранга». В Вене сочетание власти и респектабельности было важнее гламура.

В Версале ситуация была противоположной. Люди демонстрировали свое богатство, причем в буквальном смысле слова. Судить о том, насколько важная персона перед вами, можно было по высоте его или ее прически и, разумеется, по размеру его или ее драгоценных камней. Ничего нового. Драгоценные камни всегда были символом богатства, а богатство часто использовали (вспомните Клеопатру) для доказательства силы и власти. Законы, разрешающие или запрещающие носить что-либо из одежды или украшений, будь то пурпурная тога или кольцо с бриллиантом в знак помолвки, создавались исключительно для того, чтобы визуально выделить доминирующий класс.

Но, как и во всем остальном, обитатели Версаля и в этом дошли до крайности. В каком-то смысле они перевернули эту традицию с ног на голову. Не влияние определяло доходы, а доходы и их демонстративное выставление напоказ влияли на положение в обществе.

Весь двор был вовлечен в неумеренное потребление, сплетни и «злобные интриги». Там, где не было настоящих интриг, их выдумывали. Не забывайте, что монархия и знать, как правило, невероятно скучали. Чем еще им было занять свое время? Они же не работали и, разумеется, не правили.

В каком-то смысле реалити-шоу изобрели в Версале, хотя там, разумеется, не было телевидения. Скорее, это был реалити-театр. По протоколу Мария Антуанетта каждое утро должна была одеваться в присутствии десятков чужих людей и знакомых. Трапезничала она в обществе Людовика и гостей, но сидела лицом к галерее со зрителями, которым было разрешено смотреть и слушать. В письмах домой Мария Антуанетта жаловалась на то, что ни на минуту не остается одна, даже когда наносит румяна. Это за нее делала какая-нибудь дама.

Остававшаяся в душе австриячкой, принцесса считала этот странный, эксгибиционистский версальский протокол смешным и открыто заявила об этом. Должно быть, она пожаловалась на это не тому, кому следовало, потому что ее реакция не снискала ей друзей при дворе и лишила той минимальной поддержки и доброжелательности, которые она до этого имела. Ее единственный австрийский «друг», граф Мерси, советник из Вены, на деле шпионил за принцессой по поручению ее матери и докладывал Марии Терезии о каждой оплошности дочери.

В многочисленных письмах императрица требовала, чтобы Мария Антуанетта лучше одевалась, постаралась стать своей и вела себя как француженка. Она напоминала дочери о необходимости соблюдать французские традиции, пусть даже глупые, и быть милой с представительницами королевской семьи, определявшими придворный протокол. Что более важно, Марии Антуанетте следовало немедленно прекратить открыто насмехаться над распущенной и стервозной любовницей короля (Людовика XV) мадам Дюбарри.

На самом деле именно это стало самой большой из ранних ошибок Марии Антуанетты. Хотя никто, кроме влюбленного Людовика XV, не мог выносить Дюбарри, «бывшую актрису», они с королем были неразлучны. (Наиболее вероятная причина – его кошелек.) Все при дворе об этом знали и вежливо вели себя с любовницей и фавориткой его величества. Но Мария Антуанетта сочла Дюбарри особенно гротескной и, побуждаемая злобными сестрами короля, устроила целое представление по поводу отсутствия вкуса у любовницы короля. Когда Марии Терезии донесли о стратегической ошибке дочери, она потребовала от той немедленного примирения с фавориткой. Она напомнила Марии Антуанетте, что ее главная задача «понравиться», хотя бы только для того, чтобы передавать информацию домой и продвигать австрийские интересы за границей, в первую очередь с помощью задушевных разговоров в постели.

Мария Антуанетта была несчастна. Она тосковала по дому, ее не любили. С самого начала она получила прозвище Австриячка, потом ее стали называть еще хуже – Отрюшьенн, что в приблизительном переводе означает «страусиха-сучка». Это был злобный каламбур французов, высмеивавших и ее иностранное происхождение, и ее чрезмерные усилия нравиться людям, особенно после того, как она начала отчаянно пытаться поменять свои вкусы в одежде, чтобы выглядеть француженкой.

А потом был еще ее муж.

Людовик XVI был, со всех точек зрения, милым мальчиком и ничем больше. Вот как его описывал придворный современник: «В его повадке нет ничего высокомерного или царственного. Он производит впечатление крестьянина, бредущего за своим плугом». У него не было ни интереса, ни способностей к управлению страной. Его социальные навыки были ограниченными, и самое странное (во всяком случае, для его семьи, известной своим распутством): он как будто совершенно не интересовался девушками, и в наименьшей степени его привлекала невероятно хорошенькая и очаровательная принцесса, на которой он только что женился. Помимо обязательной для королевских отпрысков охоты он был одержим изготовлением ключей и замков. Я не шучу.

Людовик признался своему деду, что он влюблен в свою молодую жену, но ему просто требуется «больше времени, чтобы преодолеть свою робость». Поначалу его дед, известный ходок, настаивал на том, чтобы все оставили Людовика в покое, когда его внук не исполнил супружеские обязанности. Но супружество оставалось девственным более семи лет, уже после смерти Людовика XV и коронации Людовика XVI. Причина семилетнего королевского воздержания до сих пор остается загадкой. Но, по мнению признанного биографа Антонии Фрейзер, Людовик XVI действительно имел «экстраординарные сексуальные проблемы», которые были поводом для злобных пересудов как в Версале, так и в Париже. Может быть, он предпочитает мужчин? Или она – женщин? Наверное, она во всем виновата, ведь всем известно, что австриячки фригидны… Домыслы, слухи, сплетни – все это было похоже на то вмешательство в личную жизнь, от которого страдают знаменитости нашего века.

Когда Людовик XV внезапно скончался в 1774 году, спустя четыре года после приезда Марии Антуанетты, все еще остающуюся девственницей королеву-тинейджера короновали вместе с ее социально неуклюжим мужем. Ему приписывают эту пророческую фразу: «Храни нас, Боже, поскольку мы слишком молоды, чтобы править».

Безусловно.

Все сразу же покатилось по наклонной плоскости. Всего лишь несколько месяцев спустя в Париже произошел первый хлебный бунт. Голодающие крестьяне собрались, чтобы попросить помощи после очередного страшного неурожая. Что оставалось делать одинокой молоденькой девушке, оказавшейся в окружении пассивно-агрессивных враждебных чужестранных придворных, вынужденной участвовать в унизительных публичных спектаклях и терпеть неудавшийся брак без секса и постоянный, пусть и в письмах, контроль матери?

Веселиться как рок-звезда

У Марии Антуанетты не было никакой реальной политической власти. В действительности от нее требовалось быть привлекательной, и не более того. Но что бы она ни делала, ей не удавалось понравиться никому. Ее называли бесплодной, фригидной, но при этом упорно обвиняли в супружеской неверности. Марию Антуанетту подозревали в том, что она шпионит в пользу австрийцев. В некотором смысле так оно и было, вот только шпионкой она оказалась никудышной. Мата Хари из нее не получилась, да и на мужа, не заглядывавшего в ее спальню, ей никоим образом влиять не удавалось. Поэтому и австрийцы были ею не слишком довольны. Мария Антуанетта разочаровала всех, о чем ее мать не уставала напоминать ей.

Поэтому она поступила так, как поступила бы на ее месте любая несчастная пятнадцати– или шестнадцатилетняя девочка, оставшаяся без присмотра и с пустой кредитной карточкой. Мария Антуанетта проигнорировала ненавистников и отправилась на вечеринку вместе с теми, кого историк Саймон Шама называл «неким подобием подружек-старшеклассниц». Потом еще одна вечеринка, и еще одна, и еще одна. В действительности Мария Антуанетта в течение пяти-шести лет практически не возвращалась домой с вечеринок. Она восстала, как нелюбимый, униженный подросток. Шама утверждает, что «она не хотела слушать… тетушек, определявших королевский протокол в Версале». При поддержке своих новых «лучших подруг», принцессы де Ламбаль и графини де Полиньяк, она лишь смеялась над выговорами или неодобрением королевской семьи, поступая так, как ей нравилось. Биограф Антония Фрейзер утверждает, что Мария Антуанетта таким образом «компенсировала», хотя историк Саймон Шама списывает ее поведение на незрелость. В любом случае она закружилась в водовороте вечеринок и трат, решив перещеголять версальский двор в его собственных опасных играх. И Мария Антуанетта никогда не спрашивала, кто и как будет оплачивать счета.

Многие истории о Марии Антуанетте – ее неоплаченные долги, упоенное участие в пирушках и готовность принять и интерпретировать французскую моду – правда. Но все перечисленное выше представляет собой всего лишь малую часть краткого периода ее жизни, примерно с шестнадцати до двадцати двух лет.

Мария Антуанетта повзрослела и стала преданной матерью, женой, которая тепло и по-дружески (пусть и без страстной любви) относилась к своему мужу. То время, которое она не проводила со своей семьей, королева тратила на искреннюю благотворительность и продолжала поддерживать искусство. Да, Мария Антуанетта не обращала внимания на экономику и политику, Марии Терезии из нее не получилось. Но бóльшую часть своей жизни она была хорошей матерью, милым человеком и бесполезной, но совершенно безобидной королевой.

Но когда она бывала плохой, то становилась ужасной. Ее подростковый бунт оказался весьма дорогостоящим. Она устраивала пиры, которые продолжались несколько дней и запомнились на века. Именно Мария Антуанетта усовершенствовала прическу дня, «французский помпадур» высотой в один фут, и увеличила ее высоту до трех футов, добавив к ней страусовые перья и драгоценные камни, а однажды и модель военного парусника. И хотя все придворные в Версале округляли глаза, они отчаянно пытались подражать ей.

Императрица Мария Терезия, которой так хотелось, чтобы дочь стала настоящей француженкой, начала настаивать на том, что не стоит вести себя столь фривольно и не обращать внимания на экономические заботы французского народа. Посылая письмо за письмом, она писала дочери о том, что «заставить народ любить нас – это талант, которым ты великолепно овладела. Не потеряй его…». И Мария Терезия предупреждала дочь о том, что, хотя глупое поведение – развлечения с подругами, игнорирование придворных, трата тех денег, которые она не успела проиграть или оплатить ими наряды, на любого художника, попавшегося на ее пути, – можно простить молоденькой девушке, в конце концов дочери придется за это заплатить. Пророческие слова…

Мария Терезия обладала политическим чутьем и проницательностью, которых так не хватало ее дочери. Она писала, что Мария Антуанетта «идет к пропасти». И мать никак не могла взять в толк, почему ее упорной, обходящейся в кругленькую сумму дочке, не обладающей никакими явными талантами, кроме красоты и очарования, никак не удается заманить мужа-тинейджера в постель. Неужели это настолько трудно? В конце концов, ведь исключительно ради этого ее и отправили во Францию.

Когда же через семь лет после свадьбы муж все же исполнил свой супружеский долг и Мария Антуанетта родила девочку (она назвала ее Марией Терезией в честь своей матери), она внезапно перестала вести себя словно испорченная, безразличная, прожигающая жизнь и деньги постоянная участница вечеринок.

У нее появилась новая навязчивая идея: простая жизнь.

Пусть они едят пирожные

Давайте прервемся на секунду и посмотрим на не столь уж простую культуру Версаля. Символы и канонические образы вне контекста – это всего лишь абстракции. Мария Антуанетта стала символом – и афера с колье стала символом этого символа – своего правления и его упадка. Чтобы по-настоящему расшифровать этот символ, нам необходимо понять более широкий контекст французской ярости в этот период.

Как я уже говорила, Версаль – это не Вена. У Марии Антуанетты было относительно нормальное детство, насколько оно могло таким быть при матери-императрице. Австрийская королевская семья и двор были относительно сдержанными. Мария Антуанетта выросла в достаточно скромной и в некотором смысле обыденной для принцессы атмосфере. Придворные дела оставались придворными делами, а частная жизнь королевской семьи оставалась частной. Формальный протокол, презираемый практичной Марией Терезией, соблюдался в очень редких случаях. Во дворце было два крыла (очень похоже на Белый дом). В одном вели официальные дела, в другом жила королевская семья. Дворец Хофбург, в котором родилась Мария Антуанетта, сейчас является резиденцией президента Австрии.

Версаль же со своими зеркальными коридорами, граненым хрусталем и позолотой везде был аналогом Грейсленда в восемнадцатом веке, только более декадентским и нарочитым. Он был результатом пожеланий и безумств не одного человека, а целой нации. Помимо всего прочего, во французской культуре того времени ценили внешние проявления богатства и власти. В итоге проблема оказывалась намного серьезнее, когда они сравнивали внешность с реальным положением дел.

Пусть австрийский двор был менее шикарным, чем французский, но если Габсбургам не хватало гламура, то они компенсировали это авторитетом и влиянием. Если Вену можно было бы назвать округом Колумбия, то Версаль играл роль Голливуда во всем его блеске.

Разумеется, Австрия была монархией восемнадцатого века, а монархии по природе своей жесткие и несправедливые. Но, в отличие от Франции, в Австрии был работающий класс и функциональное правительство. Во Франции, напротив, социальное и экономическое неравенство было неотъемлемой частью французского общества. Эта иерархическая структура не была изобретена Марией Антуанеттой или французской королевской семьей. Ничего подобного. В течение столетий Франция существовала как система трех сословий. Первое сословие – представители церкви, второе сословие – знать, а к третьему сословию, как вы уже догадались, относились все остальные жители Франции.

По мнению историка Саймона Шамы, «реальная проблема Франции заключается в том, что она на самом деле оседлана антикварным набором правительственных институтов». Представительство трех групп населения было в высшей степени неравным, да и оно не играло никакой роли. Веками три сословия и их неравное представительство не созывались для обсуждения чего-либо. Решения принимались привилегированной элитой, и никому не позволялось их оспаривать. Огромные богатства и власть концентрировались в руках малого числа людей. Это был общепринятый и глубоко укоренившийся образ жизни во Франции. Что же оставалось третьему сословию? Остатки. В отличие от Австрии, во Франции не было работающего класса. И все же третье сословие каким-то образом умудрялось существовать на протяжении столетий.

Но потом все изменилось. К худшему. Начиная с «короля-солнца» Людовика XIV и заканчивая неудачливым Людовиком XVI и Марией Антуанеттой, плохо функционирующая культура аристократической Франции совершенно вышла из-под контроля. Все было позолочено и засахарено. Драгоценные камни сияли на прическах аристократок. Известна история (возможно, подлинная, но возможно, и нет) о том, что Мария Антуанетта, потратив ради бала почти целое состояние (даже по меркам Версаля) на пару атласных туфелек, украшенных драгоценными камнями, пришла в негодование, когда на другой день обувь развалилась на части. Она вызвала к себе перепуганного обувщика и пожелала узнать, почему туфельки ценой в дом развалились после того, как она их надела. Обувщик, запинаясь, ответил: «Мадам, вы же в них ходили». Угощения, подаваемые каждый вечер на роскошных банкетах, надкусывались и выбрасывались. Крестьянских детишек держали в комнатах с дырками в полу на верхнем этаже. Эти голодающие дети должны были через эти крошечные дырочки посыпать мукой тонкого помола парики красивых людей, когда те проходили из одной комнаты в другую.

Последние король и королева стали свидетелями нескольких суровых зим и сырых и холодных летних месяцев. Урожаи были плохими, собранное зерно покрывалось плесенью, и его приходилось выбрасывать. Продукты исчезли. Люди голодали. Чума свирепствовала в деревнях. Третье сословие почти ничем не отличалось от нынешнего третьего мира.

В это же время начинала зарождаться новая индустрия. Мы называем ее таблоидами. Совершенно новые компании, работающие в Лондоне и в Голландии, распространяли грубые политические карикатуры, выдававшие секреты и эксплуатировавшие (а иногда и провоцировавшие) скандалы. Ненавистная королева-австриячка, некомпетентный, если не сказать слабоумный, король, огромные суммы денег, отправляемые из Франции в Америку для поддержки – ирония судьбы – американской революционной войны против Англии, которую во Франции презирали. Все эти рисунки сопровождались статьями, шокирующими, щекочущими нервы и пожароопасными.

На протяжении всей предыдущей истории Франции три сословия и их строгая иерархия представляли собой общепринятый порядок. Но в 1780‑х годах, после того как три поколения монархов довели страну до вопиющего экономического неравенства, выставляя напоказ богатство избранных и поощряя неумеренное потребление, зреющее недовольство, подогреваемое преувеличениями и разоблачениями новой прессы, вылилось в открытый бунт.

Простая жизнь

На протяжении всей жизни Мария Антуанетта оставалась ярой потребительницей и меценаткой. Она никак не участвовала в управлении страной, с энтузиазмом занималась благотворительностью. Но после рождения первого ребенка гламурная, любящая выпить и устраивать пышные балы с фейерверками, экзотическими животными и фонтанами из шампанского Мария Антуанетта осталась в прошлом.

Людовик XVI отвел жене маленький дворец – Малый Трианон, – который его дед построил для одной из своих любовниц. Он и стал основной резиденцией Марии Антуанетты. Она отремонтировала Трианон (за большие деньги) и превратила его в идиллический вариант деревни. Королева проводила в этом дворце время со своими детьми, подругами и избранными гостями. Они собирали цветы, устраивали пикники, играли с овечками и наслаждались сверхшикарной «простой жизнью» в стиле Руссо.

Королева по-прежнему устраивала праздники, но скромные, только для самых близких и дорогих людей. (Удивительно – или неудивительно, – что ее муж бывал там лишь изредка.) Можно возразить, что эта искусственно созданная простая жизнь была столько же дорогой и сибаритствующей, как и жизнь в Версале. Но стоит подчеркнуть, что Мария Антуанетта в Трианоне была совсем не той королевой, какой многие ее себе представляют.

Уединение Марии Антуанетты в Трианоне бесило придворных в Версале куда сильнее, чем ее чрезмерные усилия произвести на них впечатление, в большей степени потому, что их на праздник не приглашали. В конце концов, всем хочется быть в А‑списке, даже если им невыносима личность, возглавляющая его. Единственное, что не изменилось в Марии Антуанетте, так это ее пренебрежение протоколом. Это было заметно по ее нежеланию проводить больше времени при дворе или приглашать «важных» придворных в свою деревню в Трианоне. Точно так же она отказывалась следовать некоторым традициям Версаля (и, следовательно, неофициально уничтожила их), которые показались ей неприличными, когда она только прибыла в Париж. Это относилось к еде на публике, одеванию в присутствии посторонних и частным разговорам с мужем в присутствии любого, кто пожелал послушать.

Всегда первая в моде, Мария Антуанетта решила, что она покончила с той самой изысканностью, которой она прославилась. Королева начала носить большие широкополые шляпы и комфортные свободные муслиновые платья с шелковыми лентами, завязанными вокруг талии. Ее украшения стали (относительно) скромными. Как и прежде, все вокруг округляли глаза и выказывали недовольство, но это не помешало остальным подражать ей. Люди всегда поступают так по отношению к знаменитостям, которых им так нравится ненавидеть.

Не отставать от Бурбонов

Зачем мы это делаем? Откуда берется это желание копировать и соревноваться?

Зависть является, если можно так сказать, дьявольским близнецом позиционного товара. Мы уже выяснили, что позиционный товар – это кольцо с бриллиантом в знак помолвки у вас на пальце. А как насчет вашей машины, одежды, вашего дома, магазинов, в которых вы делаете покупки? Что, если ваше финансовое и социальное существование стало заложником позиционных товаров?

В своей книге «Дарвиновская экономика» (2011) экономист Роберт Г. Фрэнк из Корнелльского университета задается тем же вопросом. Он рассматривает модель, которую называет «каскады расходов». Поскольку «мы не просто пытаемся не отстать от соседей, мы пытаемся превзойти их», каскад расходов похож на гонку вооружений. Каждое действие (или покупка) встречается с все бóльшим и бóльшим противодействием, как в пинг-понге, когда шарик отбивается со все большей силой. Мы все боремся за место в бесконечной гонке, пытаясь не отстать. В конце концов, это выживание самого сильного, а не выживание умеренно сильных. Мы все буквально заряжены на борьбу. У женщины есть бриллиантовое колье. Ее сопернице необходимо бриллиантовое колье большей стоимости. В ответ первая женщина покупает бриллиантовые серьги. Второй женщине необходимы более крупные серьги. Наконец, третья женщина, которая вообще не может позволить себе купить бриллианты, чувствует себя вынужденной купить хоть какое-нибудь украшение, чтобы не выбыть из гонки. Поведение – или одержимость – распространяется как лесной пожар, пока все не рухнут в одну и ту же финансовую пропасть. Помните луковицы тюльпанов?

Дэн Ариели и Алина Грюнайзен написали о модели каскада потребления: «Эта цепь событий может достичь кульминации в любых классах, тратящих больше, чем они [могут] позволить, что приводит к более высокой вероятности банкротства из‑за увеличивающегося долга». Финансовый кризис 2008 года в США был следствием многих факторов, но система обрушилась именно из‑за сочетания потребительского каскада трат и подобной же (пусть и обратной) одержимости организаций, которые их финансировали. Каскады потребления были ведущей социальной и экономической моделью в Версале и до некоторой степени в Париже. И они подталкивали страну к банкротству.

Яростное и отчаянное желание подобраться поближе к вершине аристократической пирамиды не исчезло, когда Мария Антуанетта отказалась от непрекращающихся увеселений при дворе. В каком-то смысле ее социальное отречение от Версаля лишь усилило это желание. До Трианона правила поведения были если не простыми, то хотя бы понятными. Но потом королева изменила правила игры. До этого все знали, что надо делать, чтобы оставаться модными, сильными и уважаемыми (эти три прилагательных были в те времена синонимами). Надо тратить. Выглядеть богатыми. Показываться на балах, сверкая драгоценными камнями с головы до ног. И тут женщина, стоящая на вершине этой социальной пирамиды, вдруг спрыгнула с нее и ушла прочь.

Она сняла свои роскошные наряды, парики и украшения. Надела соломенную шляпу и муслиновое платье, объявила простоту шикарной. Ей просто понравился этот тренд (Руссо был в ярости) или она давно мечтала вернуться к более обыденным условиям своего детства? Кто знает… Возможно, она все еще играла. Или искренне ненавидела двор. Или действительно любила овечек.

Куда важнее то, что представители аристократии, многие из которых никогда не любили Марию Антуанетту, начали испытывать досаду и раздражение. Их бесило то, что им приходится догонять Бурбонов. Тем временем крестьян все сильнее бесила сама абсурдность подобного соревнования.

Грязное французское белье

Леди Антония Фрейзер, наиболее признанный биограф Марии Антуанетты, выразилась так: «Зачем убивать королеву-супругу?» Фрейзер настаивает на том, что никто за пределами Франции, даже во времена Террора, не ожидал, что французский народ убьет королеву. Изгнать ее, покончить с ней, но убить? Объединить революционеров вокруг ее смерти?

Почему?

Она совершенно ни за что не отвечала. За двадцать лет во Франции она не приняла ни одного политического решения. Ее работой было производить на свет наследников. И когда ее супруг сдался, она сделала то же самое. Нет смысла винить ее за экономический кризис во Франции только потому, что в юные годы она веселилась и тратила деньги. Эта буря зрела в течение пяти десятилетий. Но пока налоги росли (в немалой степени из‑за того, что Людовик XVI поддерживал американскую революцию), народ терял землю, временные изменения климата привели к неурожаям, и королеву обвиняли практически все. Понятно, что народ возненавидел правительство. Но почему королева стала козлом отпущения?

Таблоиды только подливали масла в огонь.

Существовала «огромная индустрия полулегальной или нелегальной литературы памфлетов, поставляемых из Голландии, поставляемых из Лондона, поставляемых из Швейцарии», как считает Саймон Шама. Новые компании образовывались с одной целью: как можно быстрее начать создавать скандальные листки и распространять их ради прибыли. Они чаще всего придумывали информацию, наносящую вред известным людям, в первую очередь Бурбонам в Версале. Слухи и домыслы выдавали за официальные факты. По большей части авторы брали мнение людей и возвращали его этим же людям, но в искаженном и преувеличенном виде, словно отражение в кривом зеркале. Они не только пропагандировали образ монархии как неэффективной, сибаритствующей и неумеренной в расходах власти, но и сделали критику монархии допустимой, превратив ее в тему разговоров публики.

Памфлеты, и это вежливое название тех скандальных листков, циркулировали по всему Парижу, по всей Франции и даже в остальной Европе. Эти так называемые памфлеты состояли в основном из рисунков – некоторые с подписями, другие без них, – представлявших собой жестокие, непристойные и оскорбительные карикатуры на монархию. Они были злонамеренными и клеветническими, но королевский цензор ничего не мог с ними поделать, даже после требования короля: «Любыми средствами остановите эти злобные листки». Но проблема оказалась глубоко укорененной, а поток подобной литературы слишком большим и интернациональным для королевского цензора старой школы. Количество казалось бесконечным благодаря печатным прессам, а желание населения прочитать их было огромным.

Короля изображали тучным тугодумом, который съедает все продукты во Франции. Его называли импотентом и рогоносцем, а его детей – незаконнорожденными. Но главной целью оставалась королева. Последние десять-двадцать лет своей жизни она не исчезала со страниц таблоидов. Памфлеты придумывали для нее гротескные сценарии с невероятными подробностями, и королева совершала в них все мыслимые и немыслимые преступления, включая государственную измену, богохульство, кровосмешение и извращения. Королева представала перед читателями безбожным, развратным и жадным до денег чудовищем, нашептывающим советы на ухо неумехе-королю и разрушающим Францию изнутри. Известную и безразличную фразу о том, что крестьянам следует «есть пирожные», ей приписали напрасно. Эти слова принадлежат Марии Терезии, жене Людовика XIV. Согласно Антонии Фрейзер, «это было бессердечное и невежественное заявление, а Мария Антуанетта не была ни бессердечной, ни невежественной».

Поскольку, с финансовой точки зрения, добавить напалм в костер – это удачная идея, таблоиды принялись высмеивать новую фальшиво-пасторальную жизнь королевы, понимая, что фермеры от этого придут в ярость.

С этого времени отношение к монархии начало меняться. Она потеряла свое почти божественное происхождение. Вываляв принцев в грязи, новые средства массовой информации сделали их не просто уязвимыми, а в высшей степени ненужными. Это свойственно всем символам: они легко появляются и с такой же легкостью становятся бесполезными. Высмеивая монархов и их изъяны, средства массовой информации уничтожали их значение, размывали контекст непоколебимой и неоспоримой власти, на котором до этого времени базировалась монархия.

По мнению историка Шанталь Тома, «Мария Антуанетта стала козлом отпущения. Все шло не так, и в этом была виновата она, за все была в ответе… Новая мощная сила, общественное мнение, заявила о себе и создавала новый мир». Разумеется, человечество издавна использовало рисунки, чтобы рассказать историю и объяснить мир. Но неистовые репортажи и вуайеристский, почти похотливый интерес к жизни правящего класса были беспрецедентными и совпали по времени с развитием печатного дела и ростом международного сообщества. Они породили взрывоопасное сочетание гнева и презрения.

Трагическое королевство

Мария Антуанетта верила, что в Трианоне нашла святилище: дорогостоящее, целиком и полностью созданное руками человека, но все же святилище. Там была искусственная деревенька с реками, ручьями и мостиками. Там были коттеджи и птицы. На лугах росли цветы, среди высокой травы живописно паслись овцы с шелковыми голубыми ленточками на шее. Этакий вариант сельской Франции, только в стиле Диснейленда. По данным историка Эвелин Левер, Мария Антуанетта сказала: «Когда я в Трианоне, я настоящая. Я больше не королева». Очаровательное ощущение, хотя и обманчивое. К сожалению, она все еще была королевой. И даже если она полностью отказалась от участия в спектакле, каковым был двор в Версале, и жила в своем террариуме в Трианоне, ее оскорбляли сильнее, чем обычно.

Когда настоящие крестьяне Франции увидели рисунки Трианона в памфлетах, они испытали понятное отвращение. И не только они одни. Аристократы – те самые люди, которые еще недавно презирали Марию Антуанетту за прически в три фута высотой и украшенные бриллиантами туфельки, – тоже не остались в стороне. Они смеялись над ней у нее за спиной и одновременно отчаянно ждали приглашения, которое так никогда и не последовало.

Слухи и недовольство забурлили. И эти абсурдные истории нашли дорогу к обычным людям, которые возненавидели Марию Антуанетту еще сильнее, чем они ненавидели аристократов. И дело не в том, что их не пустили в комнату для VIP-персон: они даже не надеялись стать членами клуба. Королева высмеяла весь изнурительный уклад их жизни.

И тут случилась афера с колье.

Плохие отношения

Французская ювелирная фирма «Бомер и Бассанж» (Boehmer and Bassenge) получила заказ от Людовика XV (деда Людовика XVI) создать по-настоящему массивное и совершенно уникальное бриллиантовое колье, которое он намеревался подарить своей любовнице, ненавидимой всеми мадам Дюбарри. Она любила драгоценности – чем крупнее, тем лучше, – поэтому фирма потратила несколько лет, чтобы собрать 2 800 карат бриллиантов, которых требовал дизайн. Людовик XV ничего не оплатил заранее, он же был королем, сами понимаете. К несчастью, монарх умер незадолго до того, как колье было готово, и так и не заплатил за него. Когда Бомер и Бассанж неожиданно остались без покупателя, ювелиры, оказавшиеся на крючке в сотни миллионов, попытались продать его девятнадцатилетней, только что коронованной Марии Антуанетте. Массивное колье не пришлось ей по вкусу даже тогда, у нее была репутация любительницы изящных вещей. Но, говоря откровенно, у кого еще могли быть такие деньги? Ювелирам не повезло: Мария Антуанетта знала, что колье создавалось для ее старого врага, мадам Дюбарри. Она не хотела иметь с ним ничего общего, к огромному огорчению расстроенных ювелиров.

Колье предназначалось для шлюхи, для женщины, которую королева презирала, и оно сразу приобрело в глазах Марии Антуанетты морально отвратительные ассоциации. Точно так же впоследствии оно приобретет смертельно отвратительные ассоциации в глазах публики, презиравшей Марию Антуанетту. В обоих случаях драгоценные камни послужили эмоциональной подменой той женщины, которой они, по общему мнению, принадлежали, и всех ее неблаговидных поступков. По сути, так началось превращение колье из камней в символ.

Ваш выход, Жанна де Сен-Реми, графиня де Ламотт. Хотя ее воспитывала мать-крестьянка в относительной бедности, Жанна любила говорить о своем благородном происхождении по линии отца, очень и очень дальнего и при этом незаконнорожденного потомка короля Генриха II. Натяжка была чудовищная. Но Жанна сумела использовать этот факт в сочетании с природным очарованием и выйти замуж за мелкопоместного дворянина Никола де Ламотта. Это обеспечило ей доступ в Версаль.

Самым заветным желанием Жанны было подобраться поближе к королеве. Она надеялась, что ее шарма и весьма отдаленного родства с Генрихом II хватит для того, чтобы войти в ближний круг королевы. И тогда деньги и милости польются рекой. Встречалась ли Жанна де Ламотт с королевой, доподлинно не известно. Если и встречалась, то королева не обратила на нее внимания. Поэтому когда колье появилось при дворе – отчаявшийся Бомер годами пытался продать его королеве при каждом удобном случае, – Жанна увидела социальную возможность совершенно иного рода.

Графиня де Ламотт была, по сути своей, мошенницей. И как всякой великой мошеннице, ей требовался простофиля. Она нашла его в лице Луи Рене Эдуарда, кардинала де Рогана. Роган был принцем, потомком одного из старейших и богатейших аристократических семейств Франции. Прежде чем стать кардиналом католической церкви, он занимал несколько важных постов во французском правительстве, полученных им благодаря высокому рождению, а не уму. Роган был одновременно тщеславным и глупым.

И самое главное: он был готов на все ради славы. Роган сделал бы что угодно, лишь бы оказаться поближе к VIP-персонам и попасть в А‑список, которым являлся внутренний круг Версаля. Он уже «промазал» в Вене, где был французским посланником перед тем, как Людовик XVI и Мария Антуанетта поженились. Роган поставил не на ту лошадь и высказался против этого брака. Свадьба все равно состоялась, и потому, что Мария Терезия этого хотела, и потому, что кардинал де Роган не был ни слишком умен, ни слишком влиятелен. Позднее он понял (и едва ли он ошибался), что из‑за этого промаха он потерял расположение императрицы, а без этого в Вене ему было не выжить.

После внезапной кончины Людовика XV Мария Антуанетта стала королевой Франции, и кардинал де Роган понял, что у него появился не такой страшный, но более близкий враг. Миссис Годдард Орпен в 1890 году написала о скандале с колье и кардинале де Рогане: «Он был посланником в Вене, где поднял на смех Марию Терезию, мать Марии Антуанетты, а впоследствии при дворе в Версале критиковал дофину, саму Марию Антуанетту».

Переведем все сказанное выше на современный язык. Мало того, что кардинал де Роган возражал против брака Марии Антуанетты и Людовика, он же высмеивал ее мать и говорил гадости о той, которая теперь стала королевой, и все это в доме и первой, и второй. Орпен пишет: «Из‑за этих двойных деяний его искренне ненавидела королева, которая, подобно всем молодым людям, доходила до крайности в своих симпатиях и антипатиях, а также страстно выражала свои чувства».

Иными словами, Мария Антуанетта была злой девочкой и прославилась тем, что наказывала людей социально, как она поступила в отношении Дюбарри, просто потому, что они ей не нравились. Это было все равно что казнить их. В Версале социальный статус был жизнью.

Когда Мария Антуанетта стала королевой, одержимость Рогана одной только Марией Терезией сменилась тревогой. Вполне вероятно, его никогда более не примут при дворе, и он не продвинется дальше в своей политической и профессиональной жизни, поскольку Мария Антуанетта, ее дочь, относится к нему враждебно. Роган отчаянно желал социального воскрешения. Тем временем шныряющая по королевскому дворцу Жанна де Ламотт узнала о бриллиантовом колье, о публичном отказе Марии Антуанетты купить его и об отчаянном желании ювелира это колье продать. Но Роган в ближний круг королевы не входил и ничего об этом не знал.

Ламотт увидела в Рогане необходимого ей идеального простофилю. Когда она поначалу сблизилась с ним (и возможно, соблазнила), она использовала его связи и вытягивала из него деньги, под предлогом того, что они нужны ее «кузине» Марии Антуанетте на благотворительность. Но Ламотт нужен был главный приз. Она вскоре убедила Рогана, что входит в ближайший круг подруг королевы и, вероятно, сможет устроить примирение, которого он так жаждал. И она сама, разумеется, получит от этого кое-что: деньги тут, услугу или парочку услуг там. По крайней мере, так думал кардинал. Но мошенничество Ламотт было долгим. Кардинал потерял бдительность благодаря очарованию мошенницы и надеялся на будущее примирение с королевой. А Ламотт тем временем разрабатывала тщательный план похищения гигантского колье. Рогану предстояло держать мешок.

Афера с колье

Как только Ламотт заручилась доверием кардинала, она уговорила его написать королеве. Поступок слишком смелый, но мошенница заверила Рогана, что подготовит для этого почву. (На самом деле ей не пришлось ничего готовить, поскольку все письма кардинала она просто выбрасывала.) У нее имелся секретарь и по совместительству любовник, Рето де Вийет (еще один мошенник). Он-то и подделал почерк королевы, поскольку ответы писала сама Ламотт. Они даже подделали подпись королевы, хотя в этом допустили ошибку. Ламотт подписывала письма «Мария Антуанетта Французская». Но монархи никогда не используют фамилию, фамилии только для обычных людей.

За эту ошибку Ламотт в конце концов придется ответить в суде. Но глупый кардинал ничего не заметил. Люди верят в то, во что им хочется верить. А Роган был уверен, что ведет переписку с королевой, и был на седьмом небе от счастья. Он ни на минуту не усомнился в подлинности писем, даже когда они приобрели более интимный тон. Ламотт с помощью Вийета убедила Рогана в том, что Мария Антуанетта влюблена в него и держит его на расстоянии исключительно из‑за переполняющего ее влечения к нему. И кардинал в это поверил, скорее всего потому, что, как написал историк Саймон Шама, он был «слишком тщеславен, слишком глуп… имел мозг размером с блоху».

Роган заверил королеву в ответных чувствах, и письма, которыми он, ничего не подозревая, обменивался с мошенниками, становились все более и более задушевными. Ламотт и Вийет зашли настолько далеко, что устроили настоящую встречу между кардиналом и Марией Антуанеттой. В действительности кардинал встречался с парижской проституткой по имени Николь д’Олива, очень похожей на королеву.

Роган и «королева» встретились поздним вечером в рощице Венеры, в укромном уголке в садах Версаля, где света практически не было (очень удобно). Она подарила ему розу. Он упал на колени и поцеловал подол ее платья, но заговорить «королева», разумеется, не успела. Свидание было прервано заранее оговоренным появлением Ламотт. Шум якобы напугал «Марию Антуанетту», и она убежала прочь, якобы боясь быть застигнутой с Роганом. Но ни о чем не подозревавший кардинал был безмерно счастлив.

Действительно ли он был влюблен в королеву? Кто знает? Вел он себя так, словно любил по-настоящему. Это понятно из писем кардинала. Но это, вероятно, и не важно. Он пал жертвой одного из самых великолепных позиционных товаров в мире – власти. Роган был отчаянно влюблен в идею любых отношений с королевой Франции. И был так счастлив, что перестал обращать внимание на детали. Он перестал задаваться вопросом о реальности или нереальности ситуации и был целиком во власти чар Ламотт.

Когда простофиля уже буквально ел у нее с руки, аферистка убедила кардинала в том, что королеве отчаянно хочется получить одно украшение, а именно массивное бриллиантовое колье, которое как раз продается. Хотя Мария Антуанетта прилюдно и неоднократно отказывалась покупать это колье, кардинала оказалось легко убедить в обратном. Ламотт заявила, что королева втайне желает получить колье, но не хочет, чтобы кто-нибудь знал об этой ее покупке, поскольку она совсем недавно превратилась из любящей развлечения королевы в любительницу пасторали. История глупая, но ничуть не глупее всей той лжи, которой мошенники кормили кардинала. И определенно она была более правдоподобной, чем свидание в темном саду с молчаливой проституткой.

Ламотт убедила кардинала купить колье от имени королевы, заявив, что впоследствии Мария Антуанетта отдаст деньги. Требовалась лишь долговая расписка от человека, пользующегося доверием королевы. К этому моменту ювелиры стояли на пороге банкротства, поэтому были счастливы после стольких лет бесплодных попыток найти человека, которому удалось уговорить неуступчивую королеву купить колье. Всем надо во что-то верить.

Все стороны сделали то, что говорила им Ламотт. Ювелиры передали колье Рогану, он написал долговую расписку и вручил колье личному лакею королевы. Но в роли лакея, разумеется, выступил верный друг мошенницы, мастер подделывать почерк Вийет. Как только колье оказалось в руках аферистов, Ламотт и Вийет вынули из него камни и продали их за границей, нажив огромное состояние.

Это колье больше никто никогда не видел.

Под судом общественного мнения

Афера вскрылась, когда ювелиры в конце концов потребовали заплатить им. Для начала они написали весьма любезное письмо Марии Антуанетте, заверяя ее в своем счастье по поводу того, что она все-таки купила колье. Когда письмо доставили королеве, она едва взглянула на него и бросила в огонь. Но, подумав немного, велела своей первой фрейлине мадам Кампан выяснить, чего это «безумец Бомер хотел».

Мадам Кампан отправилась к ювелирам, как ей было велено. Фирма предложила подождать с оплатой, если Мария Антуанетта не может заплатить сейчас, поскольку ювелиры не сомневались, что колье у королевы. Кампан возразила, что у королевы никогда не было этого колье и покупать его она не желала. Она сразу же поспешила к Марии Антуанетте, чтобы рассказать о том, что происходит нечто странное. «Она очень боялась скандала, в котором окажется замешанным имя королевы», и фрейлина была права. Ювелиры немедленно рассказали обо всем: о Рогане, о долговой расписке и лучшей подруге королевы графине де Ламотт, которая организовала эту сделку. К сожалению, к этому времени колье уже не существовало. Ювелиры раскрыли обман намного быстрее, чем бедняга кардинал, но все равно было уже слишком поздно.

Когда вся афера раскрылась, королева пришла в ярость. Не потому, что у нее украли колье – она им не владела и не хотела его иметь, – а потому, что ее обманули и, хуже всего, использовали. Особенно рассердил ее предполагаемый флирт с ней кардинала. Снова кто-то чернит ее доброе имя. Честно говоря, настолько доброго имени у нее не было, но королева в слезах бросилась к обожающему ее супругу и потребовала справедливости. Вместо того чтобы просто арестовать и казнить всех тех, кто участвовал в этом мошенничестве, король решил подвергнуть их публичному суду, чтобы вся Франция увидела: эта замечательная женщина, его жена, невиновна и подвергается напрасным нападкам.

Но все пошло не так. Это было предсказуемо, и процесс не принес счастья Марии Антуанетте.

Король и королева дождались того момента, когда кардинал готовился отслужить мессу в праздник Успения богородицы. Когда собралась толпа придворных, король велел гвардейцам арестовать кардинала. Рогана схватили и уволокли, обвинив в предательстве и воровстве. (Помните, я рассказывала о том, что Мария Антуанетта славилась своей склонностью публично наказывать тех, кто ей не нравился?)

Даже безнадежно одураченный кардинал в конце концов понял, что происходит, и сразу же «сдал» Ламотт и ее сообщников. Он признался королю и королеве, что его, должно быть, «обманули». Он даже предложил заплатить за пропавшее украшение. Ему удалось передать записку своему слуге, чтобы тот уничтожил оставшиеся письма, которые ему писала фальшивая Мария Антуанетта, до того, как их прочтет настоящая королева и разгневается еще больше.

Кардинал, графиня и ее предполагаемые сообщники – включая слуг и проститутку, изображавшую Марию Антуанетту, – оказались в тюрьме в ожидании суда. Суд стал своего рода цирком, который случается раз в столетие. Грязный кардинал, преступная королева, секс-скандал, дорогое ювелирное украшение, аферисты и проститутка. Не хватало только иностранного агента.

И публика сошла с ума.

Судили не королеву, но никто из французов того времени об этом не думал. Хотя Мария Антуанетта ничего не знала о событиях, предшествовавших краже, и винить ее было не в чем, большинство французов верило, что королева на самом деле спала с кардиналом Роганом, присвоила чужие деньги и пыталась украсть колье у ювелиров. Другие верили, что королева приказала украсть колье, чтобы погубить ее врага – кардинала. Публика (но не двор) считала поддельные письма настоящими и подтверждающими ее финансовые и сексуальные проступки, обвиняя Марию Антуанетту в организации заговора, в воровстве и нанесении вреда Короне. В конце концов, на суде больше внимания уделяли характеру и репутации королевы, чем украденному колье.

Рассказ о двух судебных процессах

Таблоидам афера с колье пришлась особенно по вкусу, частично потому, что французское слово «бижу» – «драгоценности» – составляет часть словосочетания «бижу индискре», эвфемизма, обозначающего женские половые органы. Во время суда вышел порнографический памфлет с рисунком, изображающим королеву с раздвинутыми ногами, демонстрирующую себя гостям-мужчинам в Трианоне, тогда как ее лучшие подруги держат над ними огромное бриллиантовое колье.

Скандальные листки становились все омерзительнее и абсурднее. Слухи превратились сначала в общественное мнение, а потом и в факт. Королева соблазнила и уничтожила кардинала. Она манипулировала королем и лгала ему. Мария Антуанетта потратила столько денег, что хватило бы накормить половину Франции, и все ради ненавистных побрякушек, предназначавшихся для шлюхи. А эта бедная, хорошенькая французская девушка, Жанна де Ламотт, трагическая героиня, попалась в паутину коррупции и греха, сплетенную королевой…

Ни в одном слове не было, разумеется, даже капельки правды. Интересный факт: вопреки распространенному мнению о ней, повзрослевшая Мария Антуанетта была весьма консервативна в финансовых вопросах. Ни в чем не нуждается? Да. Не подозревает о мрачной реальности французской экономики? Абсолютно. Наслаждается своим блаженным неведением? Вне всякого сомнения. Тем не менее, когда ей сообщили о том, что денег на благотворительность мало, а народ беден как никогда, она приказала придворным ювелирам более не присылать ей бриллианты и найти для денег лучшее применение.

Драгоценные камни играют множество различных ролей. Они могут быть украшением, валютой и иногда даже тотемом. Порой драгоценные камни перестают быть просто символом и становятся действительной заменой их владельца (вот почему мы называем короля и королеву «короной»). Мария Антуанетта была консерватором не только в финансовых, но и в сексуальных вопросах. Вы же помните, что она не захотела купить огромное бриллиантовое колье именно потому, что оно ассоциировалось с мадам Дюбарри, женщиной, которую она считала шлюхой. Драгоценности Дюбарри были для королевы столь же омерзительны, как и сама женщина.

Но такая история вам не пригодится, если вы пытаетесь продавать газеты. По мнению историка Шанталь Тома, «именно из‑за того, что Марию Антуанетту считали легкомысленной женщиной, афера с колье могла существовать. Афера с бриллиантовым колье стала для Марии Антуанетты поворотным пунктом. Ее осудили по этому делу, и осудили навсегда». Хотя еще оставалось несколько коротких лет до того момента, когда Мария Антуанетта сложит голову на плахе, исход процесса о краже бриллиантового колье предопределил ее судьбу. Хотя во время судебных заседаний стала известна вся правда об этой афере, никого не интересовало, чтобы виновные понесли наказание. К этому времени люди были уверены, что королева купается в драгоценностях, и не имели ни малейшего представления о том, что она отказалась от ежемесячных предложений королевских ювелиров и намеревалась отдать деньги, которые за эти украшения платили, на пополнение похудевших благотворительных счетов. Не знала толпа и о том, что Бомер и Бассанж попытались было уговорить королеву купить колье после первого ее отказа, а потом предложили королю приобрести украшение в подарок жене. Когда Мария Антуанетта узнала об этом, она снова отказалась от колье, сделала королю выговор и предложила отдать эти деньги на покрытие растущего военного долга в Америке.

Позднее, когда уже бушевала революция, афере с колье удалось стать одним из самых гневно осуждаемых «фактов» о Марии Антуанетте. Во время суда над ней, за несколько дней до ее казни, хотя этот процесс и был абсурдной формальностью, зрелищем, а не торжеством справедливости, снова всплыл этот скандал. Слухи и общественное мнение стали настоящими уликами.

Странно, но, пожалуй, неудивительно, что ее обвинили еще в одной краже драгоценностей, случившейся, когда Мария Антуанетта находилась в тюрьме, да и воры были уже найдены. Все остальные обвинения были взяты прямиком из старых таблоидов, а сами памфлеты стали доказательством.

Выражение «сфабрикованная правда» никогда еще не имело настолько буквального значения.

В июне 1786 года процесс века подошел к концу. Были зачитаны приговоры всем, замешанным в афере с колье. Лишь несколько недель спустя, в августе, министр финансов проинформировал Людовика XVI о том, что французская монархия неплатежеспособна и подобное положение дел продолжаться не может. К концу года, 29 декабря, была созвана ассамблея нотаблей, а потом распущена, когда выход из кризиса так и не был найден.

Афера с колье, как это дело называли в прессе, не только исчерпала терпимость французского народа по отношению к той, кого он начал называть «королевой долгов». Она положила начало краху монархии.

Колье, с которого началась Великая французская революция

Колье, ускорившее падение французской монархии, существовало совсем недолго не только потому, что Бомер и Бассанж не могли найти покупателя для этого шедевра (или уродства, в зависимости от точки зрения), но и потому, что воры сразу же распотрошили его и продали камни по одному. Миссис Годдар Орпен цитирует описание так называемого колье из первых рук в своей книге «Истории о знаменитых драгоценных камнях», написанной веком позже, в 1890 году:

«Первый ряд из семнадцати великолепных бриллиантов размером с американский лесной орех лежит вокруг шеи, но не слишком близко к ней. К первому ряду изящно прикреплен второй ряд, более свободный, из трех фестонов из бриллиантов и бриллиантовые подвески (простые грушевидные, в виде звезд или бесформенных кластеров). Самый свободный из всех, начинающийся сзади и мягко спускающийся вниз двойной цепочкой ряд состоит из двух широких рядов по три бриллианта. Они как будто завязываются в узел на груди, затем снова разделяются и спускаются вниз. Одни лишь кисточки на их концах могли бы быть состоянием для некоторых мужчин. Но есть и еще два ряда по три бриллианта, каждый со своей кисточкой, которые соединяются сзади, когда колье надето, в неописуемый двойной ряд из  шести бриллиантов и устремляются вниз (вместе или порознь) по спине, подобно сверкающему созвездию зодиака или северному сиянию» [113] .

Выражусь яснее: так называемое колье было прежде всего предметом одежды, украшенным драгоценными камнями. Оно весило 2 800 карат, состояло из 647 отдельных бриллиантов. Первый ряд представлял собой короткое колье из семнадцати крупных бриллиантов. К этой нити крепились три полукруглых ряда бриллиантов с пятью огромными грушевидными бриллиантами в точках соединения. Колье драпирует грудь и спину, от шеи до талии, бриллиантовые ленты располагаются крест-накрест, с акцентами из крупных кластеров, бантов и монументальных камней в форме капли. Эти ленты заканчиваются несколькими бриллиантовыми кисточками на талии и локтях.

Это не было колье в традиционном смысле слова. Это был своего рода бриллиантовый наряд. Одни только камни весили полтора фунта. Это было самое дорогое украшение того времени. Возможно, это было самое дорогое колье из всех созданных до наших дней.

Или нет?

Несравненное?

В настоящее время «самым ценным бриллиантовым колье в мире» является работа швейцарских ювелиров из ювелирного дома Mouawad. Оно не сравнится со злосчастным колье Бомера и Бассанжа размерами или сиянием бриллиантов, камни весят 637 карат, но его можно носить.

Современное украшение называется L’Incomparable Diamond Necklace («Несравненное бриллиантовое колье»). Совсем даже не креативным своим названием оно обязано тому факту, что в нем использован L’Incomparable Diamond (бриллиант «Несравненный»), самый крупный и безупречный бриллиант весом в 407,48 карата. 9 января 2013 года колье L’Incomparable Diamond Necklace ювелирного дома Mouawad официально было признано самым ценным колье в мире. Его примерная стоимость 55 миллионов долларов.

Сам по себе L’Incomparable Diamond, некогда хранившийся в Смитсоновском музее, – это третий по величине алмаз, подвергавшийся огранке. Камень размером почти с кулачок ребенка. У него насыщенный желтый цвет и уникальная огранка: угловатая капля, немного напоминающая гроб. Редкий камень прикреплен к двум длинным сверкающим нитям, похожим на ветки. Вместо бутонов или листьев на этих нитях расположены девяносто безупречных белых бриллиантов разной формы общим весом 229,52 карата.

Это красивое колье, но своей ценностью оно обязано L’Incomparable Diamond, камню, который, по некоторым оценкам, стоил бы столько же, даже если бы его использовали как пресс-папье. Красота, возможно, в глазах смотрящего, но цена – это то, на что вы можете – и должны – повесить ценник. Так какое же колье действительно является самым дорогим в мире?

А вот на этот вопрос, оказывается, невероятно трудно ответить.

Что такое цена камня?

На первый взгляд сравнить стоимость этих двух колье просто. Достаточно выяснить обменный курс и учесть инфляцию. Одно колье было создано во Франции в 1768 году, другое – в 2012 году в Швейцарии. Чтобы сравнить стоимость этих двух украшений, достаточно понять, сколько стоило французское колье в свое время и сколько это составит в современных ценах. Верно? Нет. Джон Стил Гордон, бизнес-писатель, назвал конвертацию исторических ценностей в современные цифры «одной из самых неразрешимых проблем, с которой сталкивается историк». Это все не так просто.

Ценность – это весьма подвижное понятие. Как мы уже видели в истории с изумрудами Нового Света, драгоценный камень может стоить целое состояние сегодня и ничего не стоить завтра. Чтобы упростить вопрос, давайте предположим, что у гипотетического камня была определенная долларовая цена в 1772 году. Всего лишь камень, а не непристойные бриллиантовые доспехи. Но, сколько бы ни стоил этот камень, его цена неразрывно связана с тем, сколько стоило все остальное в конкретный момент времени. Сколько стоили яйца, сколько стоил дом, сколько зарабатывал человек в день? И сколько этот человек жил, сколько дней работал, ел яйца и жил в своем доме? Сколько дней нам надо было бы работать, чтобы купить дом?

Возьмем в качестве примера цену лошади во Франции в 1772 году и сравним ее с ценой в долларах схожей по физическим данным современной лошади. Это основа сравнения, верно? Но проблема в том, что действующие цены – это отражение принятой ценности, правда, исключительно в контексте. Вырвите эти цены из контекста, и они не будут практически ничего значить. Пример с лошадью не верен, поскольку лошади как таковые, если даже не говорить о них как о средстве транспорта, не имеют той цены, которую они имели в 1772 году. Двести сорок три года тому назад лошадь была автомобилем. И многие из лошадей были автомобилями класса люкс. Л. П. Хартли сказал об этом так: «Прошлое – это чужая страна».

Адъюнкт-профессор экономики Рональд У. Миченер из Университета Виргинии в одном из интервью говорил о проблеме сопоставления цен разных веков: «Специалисты не могут ответить на этот вопрос. Различия между сегодняшним днем и тем временем слишком велики, чтобы сравнивать их. С точки зрения двадцать первого века жизнь в колониальной Америке напоминала жизнь на другой планете». Хотя он говорил о товарах, производимых в колониальной Виргинии, то же самое можно сказать о драгоценном украшении из дореволюционной Франции. Похожая проблема возникает и в том случае, когда мы пытаемся понять ценность тех бусин, за которые купили Манхэттен. Бессмысленно пытаться подсчитать проценты за пятьсот лет. Деньги не просто изменились, изменилась ценность бусин и ценность Манхэттена. Все эти ценности органически переплелись, они никогда не поднимались и не опускались по прямой или независимо друг от друга.

Теперь мы поговорим об экономической стоимости драгоценного камня, противопоставляя ее психологической или социологической стоимости. Бессмысленно спрашивать, сколько те самые стеклянные бусины стоят сейчас. Столь же мало нам дает и знание того, что колье после торга было в конце концов «продано» кардиналу де Рогану и графине де Ламотт примерно за 2 миллиона ливров. За эту сумму можно было построить и обставить небольшой дворец или вооружить военный корабль. Это стоимость в контексте.

Но есть и еще кое-что. Истинная проблема колье заключалась в том, что никому во Франции не хватило бы денег, чтобы его купить. Даже Мария Антуанетта, отказавшись несколько раз купить его, предложила ювелирам разделить его и продать по частям. Это было самое дорогое ожерелье, созданное в мире, настолько дорогое, что ни один человек в мире не смог бы (или не захотел) приобрести его. Так сколько же оно стоило в действительности? Если следовать философии старого хозяина ломбарда, где я однажды работала, вещь всегда стоит ровно столько, сколько человек соглашается за нее заплатить. Нет покупателя? Значит, вещь не стоит ничего.

Опять-таки невозможно подсчитать цену одержимости. Во Франции в 1780‑х годах колье стоило революции.

Позиционная зависть

Признанное определение зависти пришло к нам из труда У. Джеррода Парротта из университета Джорджтауна и Ричарда Смита из университета Кентукки: «Зависть возникает в том случае, когда человеку недостает более высокого качества другого человека, его достижений или имущества, и он либо желает этого, либо хочет, чтобы другой этого не имел». Но, как выясняется, существуют два вида зависти. Зависть первого вида, которую еще называют «белой завистью», – это когда вы восхищаетесь тем, что есть у другого человека, и хотели бы иметь это сами. Второй вид зависти – это «черная зависть», психологический феномен, когда вы восхищаетесь тем, что есть у другого человека, но вместо того, чтобы желать получить то же самое, вы просто хотите, чтобы другой человек это потерял. Вы не хотите получить желаемое (автомобиль, дом, работу, жену) для себя, нет, вы хотите украсть, уничтожить, заставить это раствориться в воздухе.

Не слишком приятно, верно? Белая зависть имеет инстинктивный психологический смысл. Вы видите что-то – вы это хотите. Какими бы злонамеренными ни были деяния Жанны де Ламотт, она страдала от белой зависти. Ей хотелось получить высокое положение в близком кругу королевы, а когда у нее ничего не вышло, она просто захотела денег, которые позволили бы ей купить более высокий социальный статус. У нее не было цели обобрать или наказать своих жертв. Черная зависть, с другой стороны, – это явление более сложное. Именно она сыграла свою роль во время Великой французской революции. Доказательством этого служит тот факт, что революционеры не носили украденные диадемы во времена Террора. Когда перед революцией происходили хлебные бунты, люди хотели хлеба. Они требовали справедливости. Да, некоторые добивались равного представительства в парламенте. Но ни один человек из этих разъяренных толп не требовал лучших украшений. Народ хотел наказать короля, королеву и аристократию, отобрав у них их богатства.

Не владеть этими богатствами, а отобрать их.

Так что же превращает белую зависть в черную? Когда мы думаем, что мы можем соревноваться, мы это делаем. Так поступали придворные, копировавшие все, что делала Мария Антуанетта. Как выразилась ее фрейлина мадам Кампан: «Королеву ругали, но слепо подражали ей». Но если мы точно знаем, что не можем соревноваться, или догадываемся об этом, в нас возникает желание другими средствами расчистить поле для игры. Мы оказываемся во власти черной зависти, заставляющей нас отобрать то преимущество, которое есть у нашего соперника. Это не так мило, как получить желаемое самому. Но все мы в конечном итоге оказываемся равными, правда?

Дефицитный товар – это сильная вещь. Он может создавать иллюзию цены и даже ее реальность. Но когда товары необходимы (как еда) и дефицит реальный (как десятилетие голода), появляются совершенно новые экономические правила, и последствия становятся не просто социальными, но политическими.

Как крошится макарун: диаграмма

Каким же образом афера с колье спровоцировала жестокую революцию? Что произошло в эти три года между 1786‑м и 1789‑м? Многое. Французская корона не смогла платить по счетам, практически объявив о своем банкротстве. Биограф Антония Фрейзер признает, что король «не слишком хорошо реагировал на давление» (это могло быть явным преуменьшением этого или любого другого века), и утверждала, что «в 1787 году с ним случилось то, что мы могли бы назвать нервным срывом».

К 1788 году выход из экономического кризиса так и не был найден. Стало ясно, что ни о каком заметном движении вперед не может быть и речи, если не будут созваны Генеральные штаты, которые проголосуют за реформы, необходимые больной стране. До конца года Генеральные штаты препирались с ассамблеей нотаблей, которая требовала, чтобы Генеральные штаты не нарушали традиции и согласились голосовать по прежней схеме: один голос у каждого сословия. Мнение третьего сословия, к которому относились 99 процентов населения страны, вообще не учитывалось. В конце концов, весной 1789 года король приказал распустить Генеральные штаты.

Все начало лета он предлагал различные реформы, но они не имели никакого значения, так как монарх отказывался позволить Генеральным штатам голосовать. Дело кончилось тем, что представители третьего сословия стали называть себя Национальным собранием. Так появилась революционная партия с совершенно новыми требованиями.

А потом, как это всегда и бывает, положение ухудшилось.

Божья воля и чаша терпения

Осень 1788 года не принесла ничего хорошего. Урожай опять оказался ужасным. К апрелю 1789 года нехватка продовольствия и жалкие гроши, которыми оплачивался труд работников, привели к бунтам в Париже. Крайнее напряжение, катастрофическая зима и очередной неурожай привели Людовика XVI, скажем так, в «хрупкое» состояние. Так кто же управлял страной? Да, вы не ошиблись, самая ненавидимая женщина во Франции! Фрейзер утверждает: «Мария Антуанетта поняла, что ради будущего ее сына, будущего ее детей, ради монархии, в которую она верила, потому что ее так воспитали, ей придется быть сильной». Мария Антуанетта была милой женщиной и, возможно, исторически оболганной, но ей куда лучше удавалось устраивать праздники и играть в пастушку, чем управлять глубоко разделенной и экономически нестабильной страной. Королева попыталась взять вожжи вместо своего супруга, но у нее не было опыта, необходимого образования и ни малейшего авторитета.

Ее усилия только ухудшили ситуацию. Циркулировавшие в стране памфлеты оставили на время в стороне ее неестественные сексуальные наклонности и ее диеты из еды, украшенной бриллиантами, и начали изображать лицо королевы над телом монстра, пожирающего Францию или устраивающего порку своему толстому дураку-мужу.

Это был критический момент в истории Франции, но все же другая монархия, другой лидер могли бы успешно миновать его. Национальное собрание еще не призывало насадить головы на пики. Оно требовало принять конституцию, лишить аристократию привилегий, то есть обустроить страну по принципам конституционной монархии.

Мария Антуанетта отказалась наотрез. Ее муж занимал выжидательную позицию, частично потому, что это была его любимая позиция по всем вопросам, и частично потому, что он был (да поможет нам Бог) более интеллектуальным, чем его жена. Но в конце концов он оказался в настолько неустойчивом психологическом состоянии, что ей пришлось принимать решение самой. Как и ее мать, Мария Антуанетта искренне полагала, что между порядком и хаосом находится монархия. Уверенная в том, что собирающиеся в Париже толпы угрожают стабильности страны, она потребовала мобилизовать войска, чтобы заблокировать город и перекрыть дорогу в Версаль.

Историк Шанталь Тома написала о Марии Антуанетте, что она была «слепа к переменам во Франции». Когда она запаниковала и потребовала поставить войска между городом Парижем и дворцом в Версале, королева не пыталась начать конфликт, она старалась его избежать. Но ее действия привели к противоположному результату. Демонстрация силы не испугала народ и не напомнила ему о высшей власти монархии. Вместо этого Национальное собрание сочло появление войск агрессивным государственным переворотом против народа.

Французский тост

14 июля 1789 года люди вышли на улицы Парижа и «освободили» заключенных из Бастилии. Эта тюрьма являла собой мощный и страшный символ того, что во Франции Бурбонов все они были пленниками. Взятие Бастилии стало символической победой над абсолютной и непререкаемой властью монархии. В десяти милях от Бастилии, в Версале, Людовика XVI в 2 часа ночи разбудили по требованию главного постельничего, герцога Ларошфуко Лианкура, который и сообщил королю, что Бастилия пала. Комендант тюрьмы убит, его голову разъяренная толпа насадила на пику и пронесла по улицам.

Людовик спросил: «Это мятеж?» И услышал ответ: «Нет, сир, это революция».

Спустя неделю прессу объявили свободной. Королевские цензоры (едва справлявшиеся со своими обязанностями) перестали существовать, и начала распространяться новая волна злобных газет. Большинство историй были посвящены королеве и ее безнравственному поведению, что неудивительно. Все более грубые и порнографические, эти истории оказывались дальше и дальше от реальности. Шанталь Тома описывает их как «мир темных фантазий, полный ненависти». Примерно через две недели толпа из семи тысяч женщин направилась в Версаль и – беспрецедентное явление – сумела войти во дворец. Пока они шли по залам, разыскивая королеву, убивая гвардейцев и аристократов, не обращая внимания на окружающее их богатство, они думали только об одной цели – о королеве. Ей удалось ускользнуть всего за несколько минут до того, как разъяренные испачканные кровью женщины ворвались в ее покои. Пиками, ножами и всем тем, что подвернулось под руку, они распотрошили ее кровать, на тот случай, если королева прячется в матрасе.

Тем временем Жанна де Ламотт сумела убежать из тюрьмы, переодевшись юношей, и упорхнула в Лондон. В том же году – 1789‑м – она сделала то, что станет уделом многих расставшихся со славой знаменитостей. Ламотт опубликовала книгу, свои «Оправдательные мемуары». В этих мемуарах она в очередной раз подвергла резким нападкам королеву и рассказала еще более продуманную (сфабрикованную) версию аферы с колье, чем та, которую она поведала на суде. Мошенница даже опубликовала некоторые из поддельных писем.

Народу это понравилось. Ламотт стала героиней, новое правительство принесло ей официальные извинения.

Пока вся Европа объединялась против восставшей Франции, Марию Антуанетту «намеренно очерняли, чтобы связать Францию своего рода кровавым узлом». Как пишет Антония Фрейзер, не было причин убивать королеву-супругу, не обладавшую властью. Даже суд не нашел никаких действительно совершенных ею преступлений.

Шанталь Тома назвала Марию Антуанетту козлом отпущения. Но к моменту начала процесса, на котором ей предъявили неслыханные обвинения, взятые прямиком из старых таблоидов, она была скорее жертвенным ягненком.

Эпилог: проклятия, проклятия

Колье вызвало множество слухов в свое время: куда оно исчезло? у кого оно? – и породило множество легенд, благодаря которым оно заняло свое место в кунсткамере истории. Как это было со многими другими украшениями Марии Антуанетты, люди объявили, что бриллианты прокляты. Они были готовы поверить в то, что на всех драгоценностях королевы лежит проклятие. И кто стал бы их за это винить? Она плохо кончила. Но многие разделили ее участь.

Почему людям было так легко поверить в то, что именно ее украшения окружает мистический ореол? Драгоценности не ее мужа, не ее подруг, не ее куда более одиозных предшественниц? Почему же они поверили в то, что бриллианты Марии Антуанетты (и многие другие ее драгоценные камни) были каким-то образом магически запятнаны?

Это просто. Она не была личностью, она была символом. На самом деле Мария Антуанетта до сих пор является главным символом излишества. Люди согласны с тем, что в мире должно быть естественное равновесие. Когда это равновесие нарушается, это вызывает тревогу. Мысль о том, что у кого-то чего-то слишком много, не просто неприятна. Такое излишество ощущается как моральный дефект. Драгоценные камни олицетворяют моральные категории в еще большей степени, чем королевы. А когда добытое нечестным путем сокровище приводит к гибели его владельца, это удовлетворяет нашу потребность в моральном возмездии, даже если и то, и другое плод воображения.

Как же сложилась судьба всех этих прóклятых бриллиантов после того, как Ламотт и ее любовник продали их? Большинство оказалось в руках ювелиров Лондона и Парижа. Когда речь идет о скупке краденого, записи быстро теряются. По мнению Антонии Фрейзер, «нельзя узнать наверняка, что случилось с этими камнями. Некоторые из них, возможно, были приобретены герцогом Дорсетским и оставались в его семье согласно традиции». Но единственные бриллианты, которые можно с уверенностью принимать в расчет, – это двадцать два «самых великолепных бриллианта», составивших «простую цепочку [короткое колье] герцогини Сазерленд. Эту цепочку демонстрировали на выставке в Версале в 1955 году». Бриллиантовое колье Сазерленд – это все, что осталось от массивного колье, закончившего целую эпоху.

Но бриллиантовое колье от Бомера и Бассанжа было не единственным предположительно прóклятым роскошным украшением, связанным с именем Марии Антуанетты.

После того, как Людовика обезглавили – с куда большим достоинством и гуманностью, чем его жену и детей, – сокровища Версаля, включая драгоценности короны, были перевезены в Париж, в королевское хранилище мебели, которое считалось надежным. Как оказалось, ни о какой надежности речь не шла.

Однажды сентябрьской ночью 1792 года, когда Мария Антуанетта в тюрьме ожидала казни, пьяные грабители умыкнули королевские сокровища. Они «набрались такой смелости за три ночи нераскрытого воровства, что на четвертый вечер пятьдесят из них явились с едой и вином». Это так по-французски… «На другое утро, когда Национальная гвардия обнаружила пропажу, были найдены и воры, лежавшие на полу в алкогольном опьянении».

Многие драгоценности нашли, но бесценный «Голубой бриллиант французской короны», или «Голубой француз», так и не был найден.

«Голубой француз»

«Голубой француз», один из самых ценных камней короны в казне, был огромным бриллиантом сапфирового цвета. В солнечном свете он приобретал едва заметное зловещее красноватое сияние. Как и почти все остальные драгоценности Марии Антуанетты, он тоже считается проклятым. В середине семнадцатого века французский авантюрист и торговец драгоценными камнями Жан-Батист Тавернье предположительно оказался в индуистском храме в джунглях Индии. Он украл гигантский голубой алмаз из центрального третьего глаза индийского идола, вероятно Шивы Разрушителя, чей танец-вращение и создает мир, и разрушает его. Камень отправился с Тавернье во Францию, где его огранили, отполировали и продали французскому «королю-солнцу» Людовику XIV. Монарх превратил бриллиант в центральный элемент изысканного комплекта украшений и передал его своим наследникам, последними из которых были Людовик XVI и Мария Антуанетта.

Утверждают, что Мария Антуанетта часто надевала этот бриллиант. Большинство из тех, кто верит в проклятие «Голубого француза», полагают, что все началось с ужасной смерти Марии Антуанетты. Но во Франции дела пошли плохо еще во времена Людовика XIV, поэтому вполне вероятно, что алмаз привез проклятие из Индии. Я полагаю, такую награду люди и получают за грабеж и разрушение религиозных идолов. Первая жертва камня, Тавернье, продал много великолепных камней «королю-солнцу». Но после Нантского эдикта его изгнали из Франции как гугенота, и он умер нищим. Есть версия, что его растерзали собаки.

После кражи 1792 года камень в первоначальном виде никто не видел. Во всяком случае, целиком. Камень был удивительно редким и выдающимся, не столько из‑за своего веса в 69 карат, сколько из‑за необычного сапфирового цвета и странного красного сияния. Когда двадцатью годами позже, в 1812 году, такой же камень, но весом уже в 45,52 карата всплыл в Лондоне у дилера бриллиантов по имени Дэниел Элайсон, стало ясно, что это тот самый «Голубой француз», расколотый и сменивший форму, чтобы скрыть его более чем благородное происхождение.

Этот бриллиант сменил не одного владельца, пока не оказался в коллекции богатого голландского банкира, которого звали Генри Филип Хоуп. В 1823 году то, что осталось от «Голубого француза», впервые появилось под новым именем – бриллиант «Хоуп». Банкир передал камень своим потомкам, которым пришлось его в конце концов продать, чтобы избежать банкротства. Камень вернулся в Париж, когда обедневшие потомки Хоупа продали его Пьеру Картье в 1910 году. Как в свое время Бомер и Бассанж, Картье не смог найти покупателя для такого сокровища даже среди элиты Европы и Востока.

Пришедший в отчаяние от такого неверного вложения денег Картье продал бриллиант блестящей наследнице огромного состояния, американке Эвелин Уолш Маклин. Если говорить о любительницах развлечений, то Мария Антуанетта могла бы гордиться Эвелин. На пике эпохи джаза она веселилась без остановки, устраивая бесконечные вечеринки, разбрасывая деньги, словно конфетти, и ненадолго останавливалась только для того, чтобы искупаться в шампанском. На одном из праздников в Нью-Йорке она остановилась на верхней ступеньке лестницы, убедилась в том, что внизу стоят гости, и спустилась к ним. На ней был только бриллиант «Хоуп» и никакой другой одежды. Она даже позволяла своей собаке носить драгоценный камень на ошейнике.

Ее предупреждали о том, что бриллиант «Хоуп» проклят, но она только смеялась. Эвелин заявила, что коллекционирует проклятия и что бриллиант принесет ей удачу, даже если другим он приносил несчастья. К сожалению, она ошиблась. Спустя несколько лет после покупки бриллианта один из ее детей умер от лихорадки, именно в этот момент она с бриллиантом на шее присутствовала на дерби в Кентукки. Ее единственная дочь покончила с собой, муж, играя в азартные игры, потерял почти все их состояние, спился и закончил свои дни в сумасшедшем доме. Но на этом ее печали не закончились. Эвелин не снимала бриллиант. Она умерла в шестьдесят лет в одиночестве от «сочетания кокаина и пневмонии», по-прежнему цепляясь за темно-синий бриллиант.

Трагическая жизнь Эвелин Маклин уже сделала бриллиант «Хоуп» одним из самых знаменитых бриллиантов в мире, когда Гарри Уинстон купил его у наследников Эвелин. Но, как и его предшественникам, ему не удавалось найти покупателя для такого дорогого камня. И с этого момента история проклятия бриллианта «Хоуп» становится интересной. Не потому, что с Гарри Уинстоном что-то случилось. Нет, с ним все было в порядке. Дело в том, что история о проклятии стала популярной благодаря самому Гарри Уинстону. Когда никто не захотел покупать камень, Уинстон сделал его особенным. Помните, как De Beers придумала миф о кольце с бриллиантом в знак помолвки, чтобы сделать особенными мелкие бесцветные бриллианты? Как только вы объявите бриллиант эмоционально необходимым или мистически запретным, все захотят поучаствовать в этой истории.

Гарри Уинстон рассказал историю о Тавернье, семействе Хоуп, несчастной Эвелин Маклин и особенно Марии Антуанетте. Он отправил камень в турне, как будто сам бриллиант был знаменитостью. Богатые и знаменитые люди приходили и с восхищением, завистью и даже со страхом смотрели на это недоступное и даже опасное сокровище. И это сработало. Бриллиант превратился из практически непродаваемого в бесценный.

В конце концов все, что Уинстон смог сделать, – это подарить бриллиант Смитсоновскому музею, где он до сих пор сияет в прозрачном коробе. Ювелир назвал это «актом щедрости», призванным поощрить и других владельцев подарить свои лучшие драгоценные камни нации. В благодарность за этот дар он получил собственную галерею в этом знаменитом музее. А так как он заявил налоговой службе о том, что ценность камня не поддается определению, то Гарри Уинстон получил самое феноменальное освобождение от налогов в истории.

Единственное проклятие

В истории с проклятием интересно не то, что она не правдива (кто знает?), а то, что она не слишком оригинальна. Гарри Уинстон не сам придумал историю «Голубого француза», как не делали этого Тавернье и Картье. Это всего лишь вариант весьма распространенных рассказов о многих слишком крупных и драгоценных камнях.

Бриллиант «Черный Орлов», в первоначальном виде черный алмаз весом в 195 карат, был предположительно украден из глаза статуи идола – в этом случае Брахмы – неким наглым вором. Согласно стандартной легенде, бриллиант был проклят. В 1932 году первый дилер бриллианта Дж. У. Пэрис предположительно спрыгнул с небоскреба в Нью-Йорке, когда бриллиант находился в его собственности. Вскоре после этого две русские княгини, независимо друг от друга, якобы выбросились из окна именно в то время, когда камень принадлежал им.

Другой бриллиант «Орлов» – 194 карата, белый алмаз со слабым зеленоватым отливом – это совершенно другой камень с похожей историей. О его происхождении написал в 1783 году Луи Дютан, гугенот и служитель церкви. Предположительно его «вырвал из статуи Брахмы в храме в Шерингаме» дезертир из французского гарнизона в Индии. Солдат сделал вид, что принял индуизм, получил доступ во внутреннее святилище храма и украл один из глаз идола. Камень назван в честь графа Орлова, подарившего драгоценный камень русской императрице Екатерине II. Ее наследники потеряли русский престол и знаменитые драгоценности во время большевистской революции.

Но больше всего мне нравится история алмаза «Кохинур», бриллианта настолько крупного и такой ослепительной красоты, что один из его владельцев, султан Бабур, сказал о нем: «Стоимости его хватило бы, чтобы купить еды на один день для всех людей в мире». К сожалению, из‑за его долгой, пропитанной кровью и трагической истории, об этом же бриллианте сказано: «Тот, кто владеет этим бриллиантом, будет владеть миром, но он же познает все несчастья мира».

Вы уже поняли, к чему я клоню?

Судя по всему, все крупные бриллианты прокляты, и большинство из них были украдены из глаз индуистских идолов. Индийскую часть легко объяснить. Исторически самые крупные и лучшие алмазы находили в копях Голконды в Индии. Те самые, с «водой». А как же история с идолом? Неужели подобная кража действительно случилась в какой-то момент? Или все эти пугающие легенды основываются на одном подлинном факте? Или это всего лишь заманчивая сказка об экзотических местных жителях и о пугающей религии дикарей, достаточно причудливая, чтобы побудить европейцев купить слишком высоко оцененные драгоценные камни? Ответить на эти вопросы невозможно, хотя оба варианта могут быть правдой.

Как мне кажется, наиболее провокационной частью всех этих историй является кража. Кто признается в том, что украл бриллиант? (Жанна де Ламотт этого не сделала, хотя была достаточно бесстыдной.) Но все эти истории – о краже, о желании владеть и о последующем проклятии – это всего лишь отражение тех чувств, которые мы испытываем при виде выставленного напоказ концентрированного богатства. В этом суть драгоценного камня: это сверкающее состояние, которое вы можете удержать в руке. Все истории о прóклятых бриллиантах похожи друг на друга по одной причине. Это поучительные истории. Возможно, мы просто не можем представить, что один человек обладает исключительным правом собственности на что-то настолько красивое или стоящее столько денег. Мы можем лишь предполагать, что есть еще и космическая, даже мистическая изнанка. Поэтому мы придумываем истории о прóклятых бриллиантах, чтобы объяснить несправедливое распределение ресурсов. В случае с бриллиантами, такими как бриллиант «Хоуп», они вдохновляют на создание историй о проклятиях, смертях и несчастьях. «Афера с колье» в свою очередь спровоцировала жестокий бунт и начало конца эпохи.

Так были ли прокляты бриллианты Марии Антуанетты? Возможно, прокляты все крупные бриллианты. Несчастья случаются с теми людьми, которые ими владеют, желают их иметь или ищут их. Что касается колье, из‑за которого началась Великая французская революция, то Вийета выслали из страны; Ламотт сбежала из тюрьмы, написала книгу, но вскоре она то ли сама выбросилась в Лондоне из окна, то ли ее выкинули. Мария Антуанетта и мадам Дюбарри обе лишились головы. Ювелиры обанкротились, униженные стали теми, кто унижает, и революция совершенно неожиданно породила Наполеона.

Возможно, в конце концов, единственное истинное проклятие – это алчность.

До наших дней «Перегрина» остается самой знаменитой жемчужиной в мире. Натуральная молочно-белая жемчужина идеальной грушевидной формы огромна. Ее вес – 200 гран, или 10 граммов. В свое время это была, вероятно, самая крупная жемчужина такого качества на Западе. Она является самой крупной грушевидной жемчужиной в мире. До того как люди научились выращивать жемчуг, «Перегрина» определенно была сокровищем, за которое стоило сражаться.

В переводе ее название означает «Странница» или «Блуждающая». Жемчужина получила такое название из‑за своей долгой истории смены владельцев и стран. «Перегрина» была найдена в середине шестнадцатого века у побережья острова Санта-Маргарита в Панамском заливе, предположительно рабом. Жемчужина попала к дону Диего Темесу, управляющему испанской колонией в Панаме. В обмен на жемчужину тот сразу же даровал рабу свободу.

Жемчужина покинула Новый Свет, когда Диего Темес преподнес ее в дар королю Испании в знак своей верности. В Испании «Перегрину» описал наш старый знакомый Гарсиласко де ла Вега – Эль Инка, – заявлявший, что сам видел сокровище в порту Севильи. По его словам, это была «жемчужина, привезенная из Панамы придворным Диего Темесом для короля Филиппа II. Эта жемчужина формой, размером и видом с добрую мускадину». Верхняя часть жемчужины была вытянутой, в нижней части была небольшая впадина. Тело жемчужины было крупным и округлым, как крупное голубиное яйцо.

Вскоре после приезда в Испанию «Блуждающая» сменила владельца и страну. Ищущий брачного союза наследник испанской короны Филипп (будущий король Испании Филипп II) отправил ее королеве Англии Марии I как подарок в знак помолвки. И предложение о браке, и жемчужина были приняты королевой Марией, почти сорокалетней девственницей, с энтузиазмом. Ювелиры по приказу Филиппа превратили жемчужину в подвеску к бриллианту квадратной огранки в искусной оправе. Бриллиант был настолько крупным, что его называли «Ла Гранде». Королева Мария была так влюблена в Филиппа, что постоянно носила его подарок как брошь или как подвеску. Жемчужину можно увидеть почти на каждом портрете королевы, написанном после получения украшения. Все восхищались жемчужиной, но особенное восхищение она вызывала у Елизаветы, младшей сестры королевы.

В наши дни слава «Перегрины» связана в большей степени с другой Елизаветой. Одной из ее недавних владелиц была Элизабет Тейлор. Она получила жемчужину в качестве подарка на День святого Валентина в 1969 году от своего мужа Ричарда Бартона. Но именно поклонение прекрасной жемчужине первой Елизаветы изменило карту мира.

Покровительница пиратов и еретиков

Примерно в 1560 году Елизавета I захотела получить «Перегрину». Мария умерла через несколько лет после свадьбы, но намеренно указала в завещании, что жемчужина должна вернуться к Филиппу, только бы она не досталась ее ненавистной сводной сестре вместе с остальными драгоценностями короны. Филипп II, явно решивший, что другая сестра ничем не хуже первой, практически сразу же сделал предложение Елизавете. Она его отвергла, поэтому он, в свою очередь, отказался отдать ей «Перегрину», увез жемчужину обратно в Испанию и подарил ее новой супруге.

Тогда только что коронованная Елизавета I стала смотреть в другую сторону. Английские моряки нападали на испанские корабли, нагруженные сокровищами Нового Света, при ее полном одобрении. Ее «каперы» были пиратами, которым от имени короны было позволено нападать на испанские корабли и грабить их у берегов Испании, у побережья Западной Африки и у восточного побережья Америк. Им был отдан особый приказ забирать весь жемчуг только ради того, чтобы найти жемчужину, похожую на «Перегрину».

За десятилетия то, что начиналось как неприятный случай белой зависти, превратилось в ожесточенную драку за драгоценные ресурсы. Пиратство, поначалу лишь молчаливо одобряемое, стало экономической и военной стратегией. Английский королевский флот брал пример с каперов Елизаветы и преуспел в этом, а кое-кто из самых опасных пиратов получил статус национального героя.

В конце концов Испания устала от бесконечного пиратства Англии. После многолетнего третирования, оскорблений и серьезного религиозного напряжения Филипп II снарядил Армаду, подобной которой мир еще не видел. Это был не просто флот военных кораблей, это была война под парусами. Сотни тысяч солдат, матросов, канониров и кавалеристов на судах отправились в поход, чтобы покорить английскую нацию и низложить королеву Елизавету, «покровительницу еретиков и пиратов», как ее называли.

Но «непобедимая» испанская Армада так и не добралась до английских берегов. Использовав свой новый гибридный флот с усовершенствованными кораблями и непредсказуемыми приемами атаки, англичане быстро и полностью истребили испанскую флотилию. Поражение Армады стало концом испанского превосходства на морях, началом нового ландшафта власти в Европе и заложило основы торговой Британской империи.

Но корнями все эти события уходили в куда более банальную домашнюю вражду между сестрами.

Все дело в папочке

Другими словами этого не скажешь: Генрих VIII был придурком. У него было две дочери, Мария и Елизавета. Мария была дочерью его первой жены, набожной испанской католической королевы Екатерины Арагонской. Елизавета была дочерью его второй жены, протестантки и соблазнительницы Анны Болейн. Когда Генрих принял радикальное решение поменять Екатерину на Анну, он выгнал и Марию. Вы же сами знаете, что развод больнее всего бьет по детям.

Более того, Генрих VIII, как настоящий подонок, запретил «безутешным» матери и дочери видеться – навсегда. Его слово оказалось законом, так как Екатерина умерла спустя несколько лет, так больше и не увидев дочь. Елизавета и ее мать Анна несколько лет пользовались милостями Генриха, но в конце концов он обошелся с ними ничуть не лучше, чем с первыми женой и дочерью. А в случае с Анной все сложилось намного хуже.

Генрих вступал в брак с еще четырьмя женщинами, в основном ради богатства, а потом умер. Но матримониальные экзерсисы монарха, безумные траты и революционный разрыв с Римом оставили страну в разрухе, дети (как и подданные) готовы были рвать друг другу глотки, а королевство оказалось брошенным на милость континента, переживавшего религиозную смуту. Англия была особо уязвима перед лицом мощной Испании, находившейся на пике влияния и военного могущества.

Соперничество между двумя дочерьми Генриха VIII не прекратилось после его смерти. Их конфликт заронил зерно, из которого разрослось эпическое противостояние. Он оказался достаточно серьезным, чтобы кардинально разделить две эпохи, старую и новую, позволив одной кануть во мраке прошлого, а другой продолжаться и превратиться в так называемый Золотой век Англии.

Впечатляет, если учесть, что все началось с борьбы за жемчужину.

Играющие фавориты

В тюдоровской Англии драгоценные камни были не просто сверкающими побрякушками. Они были средством общения. Драгоценные украшения, разумеется, сообщали окружающим о богатстве и социальном статусе их владельца. Но они также указывали на его ранг, социальные связи, семью и друзей, а также на политические пристрастия. Драгоценными камнями обменивались, чтобы скрепить сделку или заключить договор, а иногда просто для того, чтобы показать свое благоволение или выразить намерения. Украшения были и средством личного общения, порой скрепляя наполовину заключенные контракты. В современном обществе от этой традиции остались лишь корона и обручальное кольцо, предметы, все еще сохраняющие мощное символическое значение, отличающееся от их практического значения.

Генрих VIII всегда явно выражал свои пристрастия или свое неудовольствие. Когда король «ухаживал» за Анной Болейн, он осыпал ее драгоценностями, достойными настоящей королевы, от многих из которых она поначалу отказалась. Она хотела получить драгоценности Екатерины – драгоценности короны – или ничего. Позднее, когда Джейн Сеймур наконец родила Эдуарда, единственного сына Генриха VIII, король выразил свою любовь к сыну доступным ему способом – в каратах. В письме Эдуарда отцу читаем: «Я также благодарю Вас за то, что Вы подарили мне великолепные и дорогие подарки, такие как цепи, кольца, пуговицы с драгоценными камнями, цепочки на шею и булавки, ожерелья, одежду и многие другие вещи; эти вещи и дары пропитаны Вашей отцовской любовью ко мне, поскольку, когда бы Вы меня не любили, Вы бы не подарили мне все эти драгоценные подарки».

Какими бы запутанными ни были рассуждения Эдуарда, он хотя бы находился в лучшем положении, чем две его сводные сестры. Они были практически полностью лишены любви и щедрости отца, хотя иногда он ради собственного удовольствия оказывал милость то одной дочери, то другой, настраивая их друг против друга.

Мария, старшая, была набожной, рассудительной, уверенной в своей правоте и мрачной. Она во всем оставалась маминой дочкой и была в большей степени испанкой, чем англичанкой. То, что она была несговорчивой и вспыльчивой, как и ее отец, только ухудшало ситуацию. Понятно, что после горького расставания ее родителей ни одно из этих качеств не могло сделать Марию привлекательной в глазах отца.

Елизавета, дочь темноглазой соблазнительницы Анны Болейн, став королевой, во многом напоминала своего отца. Но в юности она демонстрировала хитроумные, очаровательные и даже манипуляторские замашки, которые она унаследовала от своей матери. Она была блестящей, красивой, харизматичной и могла флиртовать на полудюжине языков к тому времени, как ей исполнилось четырнадцать. В отличие от Марии, Елизавета была англичанкой до мозга костей, но с признаками образованности, континентального духа и определенной моральной гибкости. Она тоже была похожа на мать, с такой же длинной шеей и гипнотическими черными глазами.

То, что на него смотрели две точные копии двух покойных жен, наверняка заставляло Генрих VIII испытывать определенный дискомфорт. Этим, вероятно, и объясняется то, как он обращался с дочерьми. К счастью, для короля родительские обязанности никогда не стояли на первом месте. У Генриха VIII всегда оказывалась под рукой новая жена, которая и занималась детьми.

Мачехи и чудовища

Когда Генрих бросил Екатерину ради Анны, королева взялась за свое моральное, юридическое и духовное оружие. Она не согласилась на аннулирование брака. Мария испытывала те же чувства и не отреклась от матери, поэтому Генрих VIII лишил ее наследства. Он отобрал у нее все титулы и имущество, включая драгоценности, и отдал все новой принцессе – Елизавете. Самым унизительным было то, что Генрих заставил Марию прислуживать только что родившейся сводной сестре.

Анна долгое время считала Марию угрозой, особенно когда ей не удалось родить мужу сына-наследника. В какой-то момент Анна даже заговаривала об убийстве Марии, утверждая, что «она моя смерть, или я ее». По мнению биографа Трэйси Борман, Анна «мгновенно решилась сделать все, что было в ее власти, чтобы пошатнуть положение Марии – если не уничтожить ее совсем, – стараясь взять все, что принадлежало ей, и отдать Елизавете. Это включало даже ее имя: Анна свирепо требовала, чтобы при крещении ее новорожденную дочь нарекли Марией». Все это подготовило почву для сражения между двумя девочками. Они сражались за все, включая само право на жизнь.

Анна, как классическая мачеха, проследила за тем, чтобы с бывшей принцессой, прислуживавшей новорожденной сводной сестре, обращались очень плохо. Украшая младенца драгоценностями и заставляя всюду носить девочку на золотых подушках, Анна потребовала, чтобы у Марии не осталось ничего из того, что не соответствовало ее новому низкому положению.

Елизавета и Анна несколько лет наслаждались милостью Генриха VIII, но и их золотые дни закончились. Вскоре после того, как у Анны случился выкидыш – их с Генрихом сыну не суждено было родиться, – король начал искать способы избавиться от нее. Удобный случай подвернулся ему в виде слухов (вероятно, беспочвенных) о том, что соблазнительная королева ему изменила. Многочисленные враги непопулярной королевы выстроились в очередь, чтобы рассказать почти о сотне любовников, включая ее собственного брата Джорджа Болейна. Мужчины, которым не повезло, включая и брата Анны, были казнены.

Анне оказали честь: она предстала перед судом, на котором ее обвинили во всем, начиная с адюльтера и инцеста и заканчивая колдовством и государственной изменой. Почти все время процесса она провела в Тауэре, а когда настал ее черед появиться перед судом, она спокойно отвергла все выдвинутые против нее обвинения. Но ее предполагаемых любовников пытками вынудили признаться в связи с королевой. Появились и многочисленные «свидетели», действовавшие из злобы или честолюбия.

Генрих заявил, что Анна его околдовала и что они никогда не были женаты по-настоящему. По этой причине он даже не стал утруждать себя и лишать наследства Елизавету. Король просто начал называть девочку незаконнорожденной. Он поставил под сомнение и свое отцовство, учитывая огромное количество незаконных любовников ее матери.

Для Анны все было кончено. Ее признали виновной и казнили 19 мая 1536 года. Она заслужила сомнительную честь стать первой королевой Англии, которую обезглавили. Спустя сутки после казни Анны состоялась официальная помолвка Генриха VIII с Джейн Сеймур. Через одиннадцать дней они поженились.

Джейн Сеймур долго не прожила. Она пробыла королевой примерно полтора года и успела родить Генриху VIII сына Эдуарда. Через две недели после рождения сына Джейн умерла. Дочери Генриха отошли в тень, пока на протяжении следующих девяти лет он сжигал свою жизнь еще с тремя женами.

Пару лет король оплакивал Джейн, потом согласился на политический брак с Анной Клевской, принцессой-протестанткой. Европа переживала период Реформации и была погружена в религиозные войны. Англия раздражала и протестантов, и католиков (католиков сильнее). Она должна была встать на чью-то сторону. Браку Генриха VIII и Анны Клевской предстояло стать (по мнению наиболее ясно мысливших министров короля) политическим союзом. Но когда все более нерациональный Генрих встретился с Анной (скажем честно, она была несколько простовата), он буквально слетел с катушек. Король назвал ее «фламандской кобылой» и отказался на ней жениться. Он устроил истерику, словно ребенок, советникам пришлось уговаривать его. В конце концов Генрих VIII все-таки женился на добродушной, пусть и несколько унылой немецкой девушке в январе 1540 года. Умная и развитая не по годам приемная дочь Елизавета нашла с ней общий язык. С Марией протестантка поначалу не общалась, но потом они сблизились и сохранили хорошие отношения до самой смерти Анны много лет спустя. Анна была немного провинциальной, но доброй мачехой, мягкой и услужливой женой. Правда, Генрих VIII утверждал, что в ней ему ничего не нравится и при виде нее он становится импотентом. Ему хотелось на свободу.

Анна, оказавшись, вероятно, немного умнее своих предшественниц, радостно согласилась. Брак был расторгнут через полгода после свадьбы. В благодарность за ее беспрецедентное любезное согласие аннулировать брак Генрих даровал ей дворец, челядь и почетный титул сестры короля.

Итак, Генрих расстался с единственной женщиной, которая, став мачехой, действительно была добра ко всем его детям. Через шестнадцать дней после развода с Анной Клевской он женился на своей пятой жене, Екатерине Говард. Она приходилась кузиной Анне Болейн – неразборчивая, пустоголовая девушка-подросток, которая была больше чем на тридцать лет моложе короля. За время их брака длиной в два с половиной года она даже не пыталась вести себя как королева и оказалась злобной и мстительной мачехой. (Напомню, что она была почти на десять лет моложе Марии, которая отнеслась к ней с крайним неодобрением.) Желая наказать Марию за недостаток уважения, Екатерина попыталась публично унизить ее.

Но Генрих был без ума от Екатерины, как старые дураки теряют голову из‑за малолетних распутниц. Он называл ее «розой без шипов». По классической традиции старый развратник осыпал свою новую игрушку деньгами, подарками и уделял ей много внимания, отпуская гулять на длинном поводке. Как оказалось, достаточно длинном, чтобы она смогла им удавиться. Все с радостью «забыли» о ее многочисленных связях до брака, но Екатерина продолжала заводить любовников. Учитывая тот факт, что она была темпераментной девчонкой, оказавшейся женой тучного старого мужчины с постоянной сменой настроений, огромными сексуальными потребностями и гниющей ногой, едва ли вы станете винить ее за попытки найти компанию на стороне.

Но Генрих смог.

К ноябрю 1541 года все знали о любовниках королевы или подозревали о них. Кое-кто даже шантажировал Екатерину, добиваясь своей выгоды в обмен на молчание. Наконец архиепископ Кранмер решил, что улики против королевы стали достаточно весомыми. Ему пришлось рассказать обо всем королю. В отличие от случая с ее (невиновной) кузиной Анной, Генрих не желал верить в обвинения. По какой-то причине он разрешил расследовать эти обвинения. Возможно, именно потому, что монарх не сомневался в невиновности жены.

Но когда все факты выплыли наружу, правда оказалась куда хуже, чем мог представить Генрих. Все еще сексуально одержимый Екатериной, он принял новости очень тяжело (утверждают, что король плакал перед лицом своего совета). Когда гвардейцы пришли к королеве, чтобы арестовать ее, она попыталась умолять Генриха, но тот остался непреклонным. Екатерину за волосы протащили по коридору на глазах у всех, включая Елизавету. Королеву казнили 13 февраля 1542 года и похоронили неподалеку от ее несчастной кузины Анны Болейн в часовне святого Петра «в оковах» в лондонском Тауэре. Мария определенно была рада ее падению, но Елизавета была настолько травмирована этим событием, что заявила: она никогда не выйдет замуж.

Шестая, и последняя, жена Генриха VIII, Екатерина Парр, была старше предшественницы, дважды вдова, и в тридцать один год она уже была мачехой-ветераном. Для старого и больного короля она стала прежде всего компаньонкой. Новая королева была удивительно образованной женщиной и тайной протестанткой-реформатором. Но что более важно, она оказалась достаточно дипломатичной, чтобы держать короля в руках, и достаточно умной, чтобы не пытаться манипулировать им. Екатерина оказала огромное влияние на Елизавету и после смерти Генриха относилась и к ней, и к Эдуарду как к своим подопечным.

Помимо образования и воспитания Елизаветы и ее младшего сводного брата самым существенным вкладом Екатерины Парр в эту историю стало то, что она таки сумела помирить Генриха с двумя его дочерьми и восстановить их обеих в престолонаследовании. Этим она не только соединила их как сестер, но и дала обеим шанс надеть корону.

Мария Кровавая и королева-девственница

После почти десятилетия несчастий и унижений – ссылок, наказаний, запретов, лишения всего имущества и перераспределения всего того, чем они дорожили, – можно было бы предположить, что сводные сестры ненавидели своего властного отца-садиста. Но, как оказалось, они его боготворили и ненавидели друг друга.

Вернее, Мария ненавидела Елизавету. И мать Елизаветы, Анну. И всех протестантов. Именно из‑за преследования английских протестантов она впоследствии получила прозвище Мария Кровавая. В своих несчастьях Мария винила прежде всего свою мачеху Анну Болейн и свою сводную сестру. Взойдя на престол, она попыталась быть великодушной и вести себя по-сестрински, но надолго ее не хватило. Очень быстро вся ее горечь, ярость и неприязнь вышли наружу. И главной мишенью королевы стала младшая сестра.

Елизавета старалась не открывать своих карт. Но ей явно не нравилось, что ее отодвигают в сторону. Основную часть правления Марии она провела под своего рода добровольным домашним арестом из‑за своей старшей сестры-параноика. Пытаясь не оказаться на линии огня, Елизавета так часто, как только могла, пряталась в своем поместье. Но вскоре она, как и когда-то ее мать, пришла к осознанию того, что Мария – это проблема и кто-то из них двоих должен умереть.

Достаточно будет сказать, что отношения между двумя дамами были напряженными.

Мария и Елизавета ни в чем не походили друг на друга. Как я уже упоминала, Мария была мрачной и набожной, Елизавета – склонной к театральности и гламурной. Она была молода и красива, чего о старшей сестре сказать было нельзя. Как правители и мыслители они тоже были диаметрально противоположными. Елизавета родилась политиком и прогрессивным мыслителем. Она была высокообразованной и непростительно интеллектуальной. Ей хотелось, чтобы при ней страна вошла в новую, блестящую эру. Мария, частично вследствие искренней веры и частично из желания отомстить за мать руками церкви, хотела повернуть страну назад. Она пребывала в твердом убеждении, что мир должен вернуться к прежнему порядку времен ее детства, когда Англия еще не порвала с Римом.

Мария была фанатично религиозна и настолько нетерпима к протестантам и другим некатоликам (не говоря уже о фальшивых обращенных), насколько это можно было предположить по ее происхождению. Она была искренне и глубоко набожной и во многих отношениях духовной, скромной и щедрой, как и ее мать. К сожалению, подобно ее отцу где-то в середине жизни она как будто обезумела.

На четвертом десятке долго страдавшая святая превратилась в параноика, стала эксцентричной, вспыльчивой маньячкой. Мария не сомневалась в том, что сестра затевает против нее заговор. На самом деле она считала, что все в заговоре против нее. По ее приказу многих так называемых еретиков сожгли на костре, и королева получила свое неприятное прозвище, под которым она и осталась в истории.

В ее защиту (хотя как защищать виновницу массовых убийств?) можно сказать лишь то, что она много страдала в жизни, и не только от Анны Болейн, матери Елизаветы, но и от поворотов истории, и от череды мачех с собственными интересами. То же самое можно было бы сказать и о Елизавете, у которой была старшая сестра, чтобы ее наказывать, и куча придворных, которые называли ее ублюдком, а ее мать – «великой шлюхой» как перед коронацией, так и после нее. Судя по всему, в тюдоровской Англии никому не жилось легко. И все же обе девочки выжили и заняли трон в порядке очереди. Но если неприятности молодости сделали Марию упертым параноиком, то Елизавета благодаря им стала умной и гибкой.

К моменту смерти Генриха VIII в 1547 году страна воевала сама с собой и в прямом, и в переносном смысле. Король, став главой церкви, принял Акт о супрематии, который лишил монастыри прав на самостоятельность, земли и богатство (перераспределив их между собой и знатью). Это серьезно испортило отношения между Англией и Римом и усугубило противостояние между протестантами и католиками. Поскольку и первая его жена, Екатерина Арагонская, и вторая его жена, Анна Болейн, уже умерли к моменту его брака с Джейн Сеймур (хотя Анна умерла всего за несколько дней до этого), никаких вопросов по поводу того, что трон наследует Эдуард, не возникало. Он был мужчиной, законным сыном. Явный наследник. Вот только он был еще совсем ребенком, поэтому последовала череда регентов, переворотов и заговоров, пока Эдуард не умер менее чем через десять лет, как полагают, от туберкулеза.

И католики, и протестанты нервничали, потому что следующей претенденткой на престол была старшая сестра Эдуарда, Мария Тюдор. Это приводило в ужас протестантов, подозревавших, что она им готовит, и огорчало католиков, которые не желали видеть на троне женщину, пусть и истинно верующую. Тем не менее, «пусть она и была женщиной, но она была Тюдор и, как таковая, единственной настоящей наследницей в глазах большинства англичан». Иными словами, в тот момент, летом 1553 года, Мария казалась наименее кошмарным вариантом. Она вознеслась на вершину власти на своей первой и последней волне популярности, заявив: «Глас народа – глас божий».

Ее популярность оказалась недолгой, но приятной. Мария даже почувствовала прилив великодушия и пригласила свою младшую сестру Елизавету ехать рядом с ней в процессии через страну к дворцу. Биограф Трэйси Борман так описывает эту сцену: «Мария тепло обняла свою сводную сестру и поцеловала по очереди всех ее фрейлин. Она одарила их драгоценностями и вручила Елизавете изысканное ожерелье из белых коралловых бусин, оправленных в золото, и брошь с рубинами и бриллиантами. Во время последовавших за этим торжеств новая королева отвела своей сводной сестре место подле себя и явно старалась держать ее все время при себе. Казалось, восшествие Марии на престол как будто залечило старые раны между двумя сестрами, и отныне они будут наслаждаться взаимной привязанностью и гармонией. Но это оказалось всего лишь мгновением в их отношениях».

Пока Мария и Елизавета ехали по улицам Лондона, «семена вражды уже были посеяны». Мария была неловкой, неприятной и определенно не народной любимицей. Она не производила ни царственного впечатления, ни очаровательного. «Ей недоставало способности ее отца очаровывать и увлекать толпы. Мария двигалась сквозь них, неуклюже отвечая на приветствия, и казалась отчужденной и замкнутой. Когда несколько бедных детей пропели стихи в ее честь, было с неудовольствием замечено, что она „ничего не сказала им в ответ”».

То, что Елизавета умела покорять людей, как и отец, и была флиртующей красоткой, как и ее мать, только усугубляло ситуацию. Борман пишет: «По контрасту Елизавета, во всей полноте унаследовавшая дар Генриха VIII к пиару, привлекала максимум внимания, грациозно склоняя голову и помахивая рукой, создавая у каждого человека из толпы, заполнившей улицы, ощущение, что она приветствовала лично его или ее».

Елизавета, чью популярность укрепляли внешность и очарование, оказала медвежью услугу своей сестре. Она лишила Марию внимания в тот момент, когда сестра могла бы праздновать победу. По описанию современников, Елизавета «обладала той же не поддающейся определению манерой держаться, которая притягивала к ней мужчин», что и ее мать Анна Болейн. Борман пишет: «Она была выше сестры, рост которой называли „скорее малым, чем средним”». Иными словами, Мария была коротышкой, даже для шестнадцатого века. Хуже того, «хотя ей было немного за тридцать, Мария выглядела намного старше. Сумятица и печаль юности состарили ее раньше времени, а мрачное выражение лица с поджатыми губами не молодило ее морщинистое лицо». Момент ее популярности оказался комически кратким, со всех сторон слышались многочисленные и громкие сравнения (сравнивали сестер и Елизавету с Анной Болейн). Это стало началом разрыва между сестрами, отношения между которыми никогда не были легкими.

Две девушки, одна жемчужина

При дворе ситуация быстро ухудшалась, и между сестрами, и для Марии вообще. Новая королева была параноиком, и ее состояние не могло улучшиться, поскольку враги Елизаветы при дворе – особенно испанский посланник, желавший дискредитировать протестантскую принцессу до того, как она унаследует трон, – без устали придумывали заговоры и сообщали о них Марии. Тот факт, что, получив власть, королева Мария первым делом передала в парламент билль, объявляющий первый брак Генриха VIII (с ее матерью) легальным и одновременно подтверждающий ее права на престол, но лишающий этого права Елизавету, тоже не улучшил положения дел. Проблемой было и то, что при новом и католическом дворе (и стране) королевы Марии Елизавета отказывалась посещать мессу или переходить в католичество. Она лишь время от времени делала вид, что обязательно придет, и Мария каждый раз с энтузиазмом верила ей. Младшая сестра ни разу не выполнила своего обещания. От этого королева чувствовала себя и выглядела глупой, поэтому ненавидела Елизавету еще сильнее.

В конце концов отношения между сестрами настолько ухудшились, что Елизавета почувствовала: ей следует появляться при дворе как можно реже. Она попросила позволения Марии оставить двор и поселиться в своем доме в деревне. К сожалению, стоило ей только уехать, как сэр Томас Уайет-младший (сын поэта Томаса Уайета, наиболее вероятного из предполагаемых любовников Анны Болейн) поднял массовое протестантское восстание против Марии.

Елизавета не имела к мятежу никакого отношения, да и Томас Уайет перед казнью подтвердил, что она о нем не знала, но Мария отказывалась поверить в невиновность сестры. Под впечатлением от ядовитых слухов о Елизавете, которыми с самого первого дня пичкали Марию ее ближайшие советники (возможно, именно потому, что Елизавета была следующей в очереди на престол), и от постоянного давления у Марии сдали нервы. Одних лишь слухов об участии Елизаветы в заговоре оказалось достаточно, чтобы ее паранойя приобрела еще большие масштабы. Королева решила заточить сестру в лондонский Тауэр – как в свое время заточили мать Елизаветы, – откуда был лишь один путь: на плаху.

Елизавета тоже об этом знала. Она запаниковала, что редко случалось с ней на людях, и сначала отказалась выходить из лодки, на которой ее привезли к Тауэру, а затем и входить в тюрьму, оставшись сидеть под проливным дождем на ступеньке у ворот. В конце концов Елизавета все-таки взяла себя в руки и согласилась отправиться в камеру. Она оставалась в тюрьме с марта и до конца мая 1554 года, и в течение этих трех месяцев ее терроризировали и постоянно допрашивали. Наконец, вопреки сильнейшему желанию королевы Марии казнить свою сестру, не нашлось ни единого доказательства вины Елизаветы. С точки зрения закона казнь Елизаветы была бы просто убийством. Мария отпустила Елизавету и разрешила ей оставаться в ее поместье под вооруженной охраной.

Тем временем Мария вследствие своей набожности согласилась с консервативным мнением, что женщине не стоит править одной. В тридцать семь лет у нее оставалось не слишком много времени, чтобы выйти замуж, поэтому она начала искать короля. Неудивительно, что ее выбор пал на испанца Филиппа II. Мария заявила, что влюблена в него, едва лишь увидела его портрет. Влюбленность оказалась настолько безоглядной, что королева «не стала терпеть никаких возражений ее совета». Она либо не замечала возмущения знати и простого народа, либо не считалась с ним. Испанская королева – это одно, испанский король – это совсем другое. Испания была в то время мировой державой благодаря денежному потоку из Нового Света, и англичане-ксенофобы чувствовали, что их страна окажется под испанским ярмом. Продлись брак Марии и Филиппа дольше, скорее всего, они бы оказались правы.

Приготовления к свадьбе шли своим чередом, и вскоре стало ясно, что Мария соглашается на любые пожелания Филиппа. Именно он настоял на том, чтобы Мария выпустила Елизавету из-под домашнего ареста, приняла ее при дворе и помирилась с сестрой. Мария с горечью подчинилась требованию Филиппа, хотя сама мысль о примирении была ей ненавистна. Но Филипп был красивым и очаровательным, к тому же на одиннадцать лет моложе. Она вела себя как хихикающая молоденькая девушка, говорила только о женихе и, честно говоря, в тридцать семь лет вела себя как дурочка. Ее советники сдались, объединились и начали готовить самый строгий брачный контракт в истории. Англия не должна была участвовать в испанских войнах. У Филиппа не будет личной власти и права на драгоценности короны. Как позже выяснилось, Мария не приняла большинство условий.

Но в этот момент Филипп прислал Марии свадебный подарок – жемчужину «Перегрина». Драгоценность стала «чудом английского двора». Никто никогда не видел ничего подобного. Это было самое начало периода, известного как «эпоха жемчужины», и она считалась самой совершенной и ценной жемчужиной в мире.

Как только Елизавета увидела жемчужину, она поняла, что хочет ее получить.

Красота и другие вредные условия

Жемчуг считается ценным с того времени, как люди научились пользоваться орудиями труда. Это самый старый признанный драгоценный материал, его находят в раскопанных захоронениях каменного века. Скорее всего, причина этого в том, что жемчужины уже обработаны природой, они не нуждаются в огранке или полировке, чтобы показать свою сияющую красоту. Во многих древних культурах по всему миру жемчуг ассоциировался с луной и ее мифологией, с любовью, чистотой и безупречным совершенством. В некоторых районах древнего Ближнего Востока люди тысячелетиями верили в то, что жемчуг – это слезы богинь.

Жемчуг как свидетельство богатства и классовой принадлежности также использовался с древности. В Древнем Риме Юлий Цезарь издал закон, запрещающий некоторым классам носить его. В средневековой Франции, а также в Италии и Германии жемчуг могли носить только аристократы. В Англии Эдуард III пошел еще дальше: он определил не только тех, кто не мог носить некоторые драгоценные камни, но и разработал сложную систему украшений для каждой социальной группы.

Жемчуг издревле ассоциировался с божественным началом и использовался для религиозных целей. Там, где была богиня, воплощающая женственность, там обязательно были жемчужины. В Риме жемчужины чаще всего «посвящали Венере, богине любви и красоты, родившейся, согласно мифологии, из морской раковины». В греческой мифологии жемчужины считали каплями воды, упавшими с тела Афродиты, когда та выходила из моря, и полагали, что они сохраняют сияние богини и ее незапятнанную чистоту. В Древнем Египте жемчуг был символически связан с матерью-богиней Исидой, а в Китае – с жемчужной девой Си‑ши, с чьей красотой могли соперничать лишь небеса. Иными словами, ассоциация жемчуга с религией универсальна. В каждой религии она выражается по-своему, но суть одинакова: сияние – это почти благочестие.

Вне зависимости от предложения и спроса, жемчуг всегда было трудно найти. В основном это было связано с тем, что он находится под водой и внутри другого организма. В отличие от драгоценных камней, жемчуг – это не камень, а биологический побочный продукт живого организма. Сексуально, не правда ли? На самом деле это побочный продукт двух живых организмов. Многие слышали историю о песчинке, которая раздражает устрицу, и та начинает выращивать вокруг песчинки жемчужину. История почти верная, если не считать того, что никакой песчинки нет и в помине, а образование жемчужины нельзя назвать ростом. Она выстраивается слоями подобно кирпичной стене, поэтому жемчужины представляют собой не кристалл, а минерализованный секрет внутри живой ткани. Это все равно что камень в почках!

Процесс в устрице начинается не с песчинки, а с инфекции (согласна, не слишком романтично) или паразита. Обычно это паразитирующий червь (простите) или гниющая крупица, попавшая в раковину. Когда моллюск не может от нее избавиться, он пытается защитить себя другим способом: он окутывает то, что в него попало. Слой за слоем собственным органическим материалом он покрывает чужака, пока паразит или инфекция не окажутся изолированными и безвредными. В некоторых редчайших случаях основой для жемчужины становится крошечная рыбка или другие морские создания, попавшие в раковину и заживо замурованные, хотя и сохранившие свою форму.

Мать-природа причудлива.

Жемчуг состоит в основном из полиморфного карбоната кальция (CaCO3), то есть в двух формах: арагонита и кальцита. Из двух полиморфов кальцит является более стойким. Арагонит и кальцит состоят из одинаковых компонентов, но молекулы соединены по-разному, что обеспечивает двум полиморфам различные физические свойства. Как в алмазе и графите, все зависит от атомной решетки. Если арагонит нагреть, то он превратится в кальцит.

Но карбонат кальция – это еще не вся жемчужина. От десяти до четырнадцати процентов массы жемчужины составляют многочисленные органические мембраны из конхиолина, представляющего собой соединение полисахаридов и белков. Оставшиеся 2–4 процента жемчужины – это просто вода (еще одна веская причина, чтобы не нагревать ее). Жемчужины представляют собой концентрические слои, что-то вроде луковицы. Устрица окутывает чужака ультратонкими слоями, один за другим, органическими мембранами – конхиолином – и арагонитом, который также называют перламутром.

В отличие от луковицы композитные слои жемчужины (твердый перламутр и клейкие мембраны) неоднородны. Слои не ждут вежливо друг друга, чтобы аккуратно образовать концентрические круги. Напротив, в процессе биоминерализации две разные субстанции соединяются, как кирпич и цемент. Перламутр образует прозрачный шестиугольный кристалл (кирпич), а на месте его удерживает и наполняет органический конхиолин, действующий как цемент.

Различная толщина и расположение этих кристальных кирпичиков и биологический цемент обеспечивают жемчужине сияние и блеск. Сияние жемчужины частично связано с ее изогнутой зеркальной поверхностью, состоящей из очень крепких, устойчивых к царапинам кристаллов арагонита. Чем аккуратнее изгиб, тем безупречнее поверхность, тем лучше сияние и ярче блеск. Но жемчужины не просто сияют. Жемчужина состоит из миллионов слоев кристаллов и конхиолина, поэтому свет не просто скользит по ее поверхности. Через миллионы микроскопических проемов между шестиугольными кристальными кирпичиками свет проникает в жемчужину, как солнечные лучи сияют сквозь крошащуюся стену. Внутри свет рассеивается, словно в воде, и поэтому некоторые жемчужины буквально светятся изнутри.

Поскольку эти кирпичики не располагаются по прямой линии, жемчужина выигрывает еще и из‑за оптического эффекта, называемого дифракцией. Как только фотоны света проникли сквозь поверхность жемчужины, они отражаются от нерегулярно расположенных кристальных кирпичиков. Так как кристаллы прозрачные, а конхиолин непрозрачный и цвет его варьируется от белого до черного, внешний вид жемчужин может существенно различаться.

Если сказать проще, то уникальная завораживающая красота жемчужин связана с тем, что человеческому глазу кажется красивым. Они светятся благодаря дифракции. Они сверкают благодаря твердой отражающей поверхности. Они сияют, потому что свет проникает через них. Жемчужины достаточно красивы, чтобы вы забыли о том, что смотрите на обмотанного биологическим материалом мертвого паразита.

Напоказ

Жемчуг всегда был редкостью, его сложно было достать, поэтому он всегда означал деньги. Но «Перегрина» значила куда больше. Почему Филипп не одарил свою будущую жену рубином или бриллиантом? Или гигантским изумрудом? Смысл был бы таким же. В конце концов, это была Испанская империя. Но, как оказалось, Испания купалась не только в изумрудах.

Изначально Колумбу пообещали 10 процентов от доходов со всех тех земель, которые он откроет. Но ему не удалось до конца открыть все сокровища, и он оказался в немилости. Потерял Колумб не только свободу, но и свою долю в прибыли. По договору, заключенному им с короной, стандартная «королевская пятая часть», или 20 процентов от всех доходов от Нового Света, отходила прямиком короне.

И это был хороший доход! Из Нового Света привозили такое количество жемчуга, что Америку стали называть «землей жемчуга». Весь шестнадцатый век прославился как «Великий век жемчуга». По мнению кураторов Чикагского музея естественной истории, «вероятно, в период между 1515 и 1545 годом в оборот попало больше жемчуга… чем за любой сравнимый период времени до или после этого». До появления культивированных жемчужин обе жемчужины, претендующие на название «Перегрина», были бы подарком, достойным королевы.

Жемчуг не терял своей ценности на протяжении всей истории человечества, так как предложение было неустойчивым, и к шестнадцатому веку он практически эксклюзивно ассоциировался с королевской властью. Благодаря уникальным оптическим свойствам в сочетании с загадочным происхождением жемчужины всегда отождествлялись с тайной и сексуальностью, а благодаря белому цвету они всегда считались символом женственности, девственности и христианства. Гигантская жемчужина была великолепным подарком только что коронованной, глубоко верующей католической королеве, девственной невесте тридцати семи лет, несколько неуверенной в своем положении правительницы.

Но это все же не ответ на наш вопрос. В этот период жемчуг в больших количествах поступал из Нового Света, бóльшая часть которого принадлежала Испании. Как и любое кольцо в знак помолвки, «Перегрину» обязательно должны были увидеть другие люди, ну и невесте она должна была доставить удовольствие. Гигантская жемчужина, присланная испанским женихом, стала ясным сигналом Марии и всем остальным в Англии. И говорил этот сигнал не только о католической вере обоих супругов и матримониальных намерениях, и даже не был намеком на девственность Марии почти в сорокалетнем возрасте.

Это было свидетельство богатства, власти и мирового господства.

Поняла Мария тайный смысл подарка или нет, но все остальные в Англии поняли. И это не прибавило популярности ни новой королеве, ни ее будущему супругу в глазах обнищавших местных жителей. Не помогло и то, что после вызывающе безвкусного католического бракосочетания по улицам Лондона проехали двадцать повозок с испанским золотом. Антииспанские настроения при дворе и по всей стране разгорались день ото дня. К счастью, брак оказался очень коротким.

Коротким, но катастрофическим.

Самый неудачный тройственный союз

Мария и Филипп поженились 25 июля 1554 года. Мария была на седьмом небе от счастья. Филиппу не нравилось в Англии все, начиная с погоды и заканчивая людьми. И больше всего отвращения ему внушала молодая жена, хотя по этому поводу он проявил максимум дипломатии. Мария была на одиннадцать лет старше мужа, и с его точки зрения (он был не слишком далек от истины), она была неотесанной, прилипчивой и разочаровала его. Не стоит забывать еще и о том, что английский парламент отказался короновать Филиппа вместе с Марией. Это стало унижением для императора Испании, с которым обошлись как с консортом.

Не стоит и говорить о том, что Мария повиновалась любому слову мужа, что еще больше выводило из себя английский двор. Были даже разговоры о том, что она намеревается бросить вызов парламенту и короновать Филиппа. Бурлящее напряжение между короной и двором достигло точки кипения, когда через несколько месяцев после свадьбы Мария объявила себя беременной. Она таковой и выглядела. У нее прекратились месячные, началась лактация. Но беременной Мария не была. После долгих месяцев возбужденного ожидания, подготовки и официального объявления ничего не произошло. Оказалось, что первая из двух беременностей Марии, прежде чем ее погубило то, что вызывало их симптомы (позднее историки пришли к выводу, что это была пролактинома), была ложной.

Можно с уверенностью сказать, что к этому времени Мария стала совершенно безумной. Не удовлетворившись тем, что Англия вернулась в лоно римской католической церкви, в 1554–1555 годах королева принялась уничтожать протестантов, замучив и убив множество своих подданных, включая почти триста человек, сожженных на костре. Даже испанцы считали, что она перестаралась. А когда муж, религиозный фанатик, ведущий священную войну, предложил ей взять тайм-аут, Мария совершенно слетела с катушек.

В апреле 1555 года Елизавета снова оказалась под домашним арестом, пока у не беременной по-настоящему Марии не начались ложные роды. Елизавету вызвали из Вудстока в Уайтхолл к сестре. Это может показаться трогательным выражением сестринской привязанности, но на самом деле Елизавета просто должна была быть поблизости на тот случай, если королева умрет в родах.

И вот здесь история становится интересной. Филипп решил встретиться с принцессой наедине через пару дней после ее приезда. Утверждают, что Елизавета «очаровала» его и он презентовал ей весьма ценный бриллиант стоимостью 4000 дукатов. (При весьма приблизительном сравнении это составит 23 миллиона современных долларов, совсем даже не плохой подарочек в честь знакомства со своей новой свояченицей.) После этого Филипп, предположительно, настоял на том, чтобы его жена простила Елизавету. И она повиновалась или, по крайней мере, сделала вид, что простила. Впоследствии, когда Мария лежала на смертном одре и стало ясно, что никакого ребенка не будет, Филипп даже попросил ее восстановить Елизавету в правах наследования.

Многие годы спустя Елизавета говорила, что Филипп влюбился в нее при первой же встрече. Он хранил молчание по этому поводу. Если эти двое и договорились о чем-то, их договор никогда не был реализован. Но к тому времени, когда Филипп познакомился с Елизаветой, он уже понял, что Мария ни на что не годится. Возможно, Филипп действительно был влюблен в Елизавету. Или это была всего лишь похоть. Или он планировал наперед и хотел заранее договориться со следующей королевой Англии. Это не имеет никакого значения. В любом случае ему нужна была Елизавета, а не Мария. И все это заметили.

К августу стало ясно, что никакого ребенка нет, и 4 сентября Филипп уехал, объявив, что долг зовет его в другие места. Он не возвращался два года. В его отсутствие Елизавете позволили вернуться под домашний арест, на этот раз более мягкий. Мария устраивала истерики, рыдала, стучала кулаками и про себя проклинала незаконнорожденную сестру. В 1557 году Филипп вернулся, но лишь на месяц и в поисках поддержки испано-габсбургского нападения на Францию. Мария, разумеется, оказала ему всяческую поддержку (кроме всего прочего денежную), несмотря на то, что брачный контракт категорически запрещал это делать. Мария не слишком много получила за свои деньги. Результатом визита Филиппа стала ее вторая ложная беременность и потеря Кале, последней английской территории во Франции.

Посмешище всей Европы, ненавидимая большинством населения, покинутая мужем и оскорбленная до глубины души здоровьем младшей сестры, Мария начала угасать. В сентябре этого года Филиппу сообщили, что его жена при смерти. В ответ он отправил посланника к Елизавете с предложением о браке.

Дурная кровь

Итак, Мария любила Филиппа, Филипп хотел Елизавету, а Елизавета мечтала только о фамильных драгоценностях. О, эти любовные треугольники…

Для Филиппа брак с Марией был исключительно политической сделкой и ничем бóльшим. По свидетельству его друга и гостя на свадьбе Руя Гомеса де Сильвы, «без божьей помощи эту чашу не выпить». Поэтому, когда Мария умерла через несколько лет после свадьбы, он не слишком расстроился. И почти мгновенно сделал предложение ее младшей сестре. (Дело вкуса, но это все равно что обезглавить свою жену, а потом жениться на ее молоденькой безграмотной кузине-нимфоманке. Для Тюдоров это классика жанра.) Елизавета, по слухам давшая клятву никогда не выходить замуж, сочла предложение сомнительным и по личным, и по политическим причинам и открыто заявила об этом.

Причины ссоры между сестрами ясны. Но загадкой является глубина ненависти и напряжения, существовавших в то время между Англией и Испанией. Десятилетиями эти страны вели холодную войну. Но почему? Почему англичане ненавидели испанцев с такой силой и почему испанцы платили им той же монетой? Ответ, как выясняется, отсылает нас снова назад, к Генриху VIII. Он не только посеял вражду между своими женами и дочерьми. Он в ответе и за враждебность между Англией и Францией, кульминацией которой впоследствии стали англо-испанские войны.

Его Акт о супрематии 1534 года стал следствием его отчаянного желания аннулировать свой брак с королевой Екатериной, матерью Марии. Напомню: она была испанкой. Но в конечном итоге этот акт принял форму возмездия католической церкви. Церковные земли, богатства и драгоценности перешли к короне и аристократии. Акт о супрематии стал частью систематического уничтожения католической церкви в Англии. И хотя этот процесс обогатил английскую аристократию, он же стал основанием для напряжения между Испанией и Англией.

Понятно, что Испания была оскорблена, когда Генрих выкинул из своей жизни Екатерину Арагонскую, дочь католических королей, ради горячей штучки (Анны Болейн), а потом объявил наследницу престола, наполовину испанку, незаконнорожденной. Но они были возмущены еще больше, когда Генрих порвал с церковью, «упразднил» аббатства и монастыри, а потом объявил себя Главой английской церкви.

Разрыв между двумя странами опасно затянулся, когда Генрих принялся жениться, избавляться от жен, снова жениться, терроризировать своих детей и казнить друзей под воображаемыми предлогами. Стало ясно, что действия Генриха не были по сути направлены против католической церкви как таковой. Это были поступки сумасшедшего. Испания успокоилась еще больше, когда Мария взошла на престол, после того как краткий период была регентом при малолетнем сыне Генриха. Мария успела достичь двух желанных для нее целей: она помирила Англию с Римом, вернув католичество в Англию, и отомстила за мать посредством церкви, объявив, что брак ее родителей был аннулирован незаконно. Она даже вышла замуж за наследника испанской короны, не обращая внимания на крайнее недовольство своего народа.

Но англичане терпеть не могли Филиппа, Филипп не выносил Марию, Мария никак не могла забеременеть, а потом она умерла. После смерти Марии Елизавета заняла трон. И она ясно дала понять, что она не возьмет в мужья самого завидного холостяка в христианском мире.

Разочарование.

Поэтому две страны вернулись к исходной точке, но между Филиппом и Елизаветой было намного больше личной неприязни, неловкости и оскорбленных чувств, чем между их отцами Карлом V и Генрихом VIII. Но все же никто не желал открытого конфликта, поэтому страны годами существовали в условиях холодной войны. Испания щеголяла богатствами и неоспоримым господством на морях, объявив английскую торговлю и исследования Нового Света незаконными. Елизавета со смехом потчевала иностранных вельмож рассказами о том, как Филипп пытается безуспешно запугать ее, намеренно задевая его гордость. Но были и более серьезные разногласия. Филипп десятилетиями вел священные войны против протестантов, в частности в Нидерландах, куда очень многие английские протестанты бежали во время правления Марии Кровавой. Елизавета, в свою очередь, всегда закрывала глаза на то, что ее подданные атаковали испанские корабли в море, топили и грабили их, зная, что им за это ничего не будет.

На самом деле одной из двух главных причин вражды между Англией и Испанией был тот факт, что испанцы называли англичан «морскими псами» в испанских водах, имея в виду пиратов, открыто атаковавших испанские торговые и грузовые суда. Елизавета сама едва терпела этих пиратов, но позднее, по мере того как ее желание получить жемчужину, подобную «Перегрине», росло пропорционально ее решимости унизить испанцев, она использовала пиратов. Именно эти пираты со временем образуют костяк самого лучшего военного флота в мире.

С собой вы это взять не можете, но вы

можете

унести это

О Марии можно сказать много неприятного: злобная, недовольная, мстительная. Она, разумеется, завидовала своей младшей сестре, но глупой она не была. Когда ей стало ясно, что она умрет, не оставив наследника, а муж ее покинул, королева неохотно и с огромным отчаянием оставила трон Елизавете, хотя бы только для того, чтобы спасти и без того разрушенную страну от новой гражданской войны. Мария не могла лишить свою сестру короны, но одно желание Елизаветы она могла саботировать. Мария особо отметила в своем завещании, что, хотя все драгоценности короны переходят новой королеве, Филиппу следует отдать все те драгоценности, которые он подарил ей, включая «Перегрину».

За время их краткого союза Филипп действительно подарил Марии потрясающие украшения. В 1554 году, к примеру, он послал вперед маркиза де Лас Наваса с «плоскогранным бриллиантом в форме розы прекрасной работы стоимостью в тысячу дукатов. Колье с восемнадцатью бриллиантами хорошей работы, изящно распложенными один за другим. Это колье стоило 30 000 дукатов. Еще один бриллиант с прикрепленной к нему спереди крупной жемчужиной. Это украшение из двух частей было самым красивым во вселенной, и за свое изящество и внешний вид они были оценены в 25 000 дукатов».

Вы можете как угодно расценивать тот факт, что Филипп отдал все это Марии до того, как увидел ее, и почти ничего не дарил после свадьбы. Тем не менее Филипп подарил Марии несколько дорогих уникальных украшений, целое состояние. Хотя по ее завещанию все они возвращались Филиппу, он увез с собой в Испанию только жемчужину, которую Елизавета буквально обожала.

Большая ошибка.

Религиозные иконы и иконы моды

Блеск равен власти, это вам скажет каждый рэпер. Незамужняя Елизавета хотела показать свою независимую власть. Жемчуг ассоциируется не только с женственностью, чистотой и божественностью, но и является настоящим символом брака. Традиция возникла тысячи лет назад и частично обязана этим тому, что индуистский бог Кришна нашел самую первую жемчужину, олицетворяющую чистоту и любовь, и подарил ее своей дочери в день свадьбы. Многие другие культуры также включили жемчуг в свои свадебные ритуалы, поддержав традицию.

Жемчуг практически для всех олицетворяет чистоту, но он еще и ассоциируется с распространением христианства. Для христиан жемчуг стал символом Девы Марии, символом чистоты и непорочности души. В Новом Завете сказано, что ворота в рай сделаны из одной жемчужины. Становится понятно, почему только что вступившая на престол «королева-девственница» выбрала жемчуг своей эмблемой. Это вовсе не совпадение.

Портреты и описания Елизаветы на протяжении всего ее правления немыслимы без непревзойденной коллекции жемчуга. Мужчины и женщины при ее дворе были усыпаны жемчугом, но самые лучшие жемчужины, разумеется, были у королевы. Она носила такие тяжелые платья, что трудно представить, как в них можно было ходить. Судя по всему, Елизавета едва могла устоять на ногах, настолько густо они были расшиты жемчугом.

Пусть у нее не было «Перегрины», но ей принадлежали несколько родных сестер великолепной жемчужины, хотя и меньшего размера. На многочисленных портретах на королеве можно увидеть различные броши и колье, очень похожие на украшение Марии: квадратный бриллиант и прикрепленная к нему жемчужина. С одной стороны, Елизавета давала волю своей белой зависти: она хотела получить «Перегрину», но пока довольствовалась достойной копией, одной или двенадцатью… С другой стороны, она агрессивно демонстрировала английскому народу свой успех в приобретении богатств, сравнимых с богатствами испанских соперников. Она показывала свою силу «государя», как любила говорить сама Елизавета, более чем способного защитить свой народ и продвигать его интересы в опасном, расширяющемся мире. И народ понял свою королеву. Однажды, в период наивысшего напряжения, на глазах у испанского посланника «верный британский знатный господин вынул из кармана своих бархатных панталон жемчужину ценой 15 000 фунтов, раздробил ее, бросил в бокал с вином и произнес тост за Елизавету, королеву Англии, и за Филиппа, короля Испании».

Отлично осознающая силу впечатлений, Елизавета держала при дворе только красивых людей. Она издала специальный указ, который в деталях определял, кому и что следует надевать. Королева хотела, чтобы ее фрейлины выглядели хорошо, но не лучше, чем она. Сохранилась история о том, как леди Говард появилась при дворе в бархатном платье, украшенном жемчужной вышивкой. Когда Елизавета увидела платье, оно настолько ей понравилось, что она попросила «одолжить» его ей. Владелица согласилась, выбора у нее не было. К сожалению, леди Говард была ниже ростом, чем королева. Когда платье ей не подошло, леди Говард передали, что раз Елизавета не может его носить, то и никто другой не может.

Елизавета во многих отношениях была гением маркетинга, и товаром, который она продвигала, была она сама. Ее стали ассоциировать с жемчугом не только потому, что она владела им в огромных количествах и постоянно демонстрировала его. Елизавета намеренно использовала жемчуг и все связанные с ним ассоциации как самый главный элемент гигантского спектакля, помогавшего ей править.

Вспомните, она находилась в невыгодном положении. Она была монархом, но женщиной, и поэтому ее считали слабой и не подходящей для этой роли. Но Елизавета не имела ни малейшего желания выходить замуж и позволить мужу мешать ей. Она отказывалась видеть Англию под чужеземным правлением. Вместо того чтобы признать свою «ущербность» и мгновенно спрятаться за мужем, как это сделала ее старшая сестра, Елизавета поступила с точностью до наоборот. Она стала более публичной, чаще появлялась на публике и дала народу то, чего ему так отчаянно не хватало с того времени, как ее отец начал, но не закончил церковную реформу, – икону. Заявив о себе как о «королеве-девственнице», Елизавета сумела занять вакантное место в сердцах и умах своих подданных. Королева часто заявляла о том, что ей не нужен муж, потому что она «уже связана с супругом, королевством Англия».

Она покрывала лицо густым слоем белил и украшала себя фунтами жемчуга. Хотя настоящая любовная жизнь Елизаветы I является предметом ожесточенных споров, королева до самой смерти поддерживала имидж девственницы. К тому моменту, когда ей исполнилось сорок, «культ Елизаветы», которую называли Глорианой, набирал обороты. Все ее портреты, подобно иконам, следовало снабжать официальной табличкой. В центре всех портретов был жемчуг, а также другие религиозные символы, олицетворявшие ее девственность, христианскую добродетель и женственность. Елизавета стала одновременно служанкой народа и живым божеством, эффективно нейтрализовав любую ее критику как правительницы Англии с точки зрения пола, отсутствия мужа или ее религии.

Тщательно культивируемый имидж королевы требовалось постоянно поддерживать. Официальные портреты, полные символов, были только началом. Каждое лето Елизавета устраивала процессии, во время которых народ мог любоваться своей Глорианой с белым лицом, утопающей в жемчугах. Со временем день ее вступления на престол стал национальным праздником, хотя для католической Европы это был День святого Гуго. Елизавета возобновила традицию турниров и поединков, созданную ее отцом, но с существенными модификациями. Во время правления Генриха VIII эти турниры были спортивными соревнованиями для мальчиков. Елизавета превратила их в модные, гламурные события, целью которых было объединение английского народа в духе величия, рыцарства и великолепия времен короля Артура. По словам Джона Гая, «в этом протестантская пропаганда соединилась с изящной любовью, рыцарской и классической традициями, чтобы создать легенду о Елизавете как о девственнице-весталке реформированной религии, которую ее рыцари будут превозносить по случаю этого нового, почти религиозного праздника».

История Елизаветы I во многих отношениях – это прямая противоположность истории несчастной Марии Антуанетты. Французскую королеву тоже ассоциировали с драгоценными камнями, но совершенно в ином качестве. Обе женщины еще при жизни стали символами. Но если Мария Антуанетта олицетворяла собой сексуальную, экономическую и моральную вину, Елизавета руководила тем, как ее воспринимали подданные, и использовала это восприятие как инструмент. Она использовала позитивные моральные коннотации драгоценных камней, чтобы достичь отраженных добродетелей.

Клеопатра носила изумруды, чтобы выглядеть богатой и сильной. Елизавета носила жемчуг, чтобы выглядеть девственной и святой. Та же игра, аспекты разные. Но изумруды принадлежали Египту. Жемчуг Англии не принадлежал. Он принадлежал Испании. И Испанию это не забавляло.

Не слишком секретная служба ее величества

Когда Елизавета унаследовала трон, инфраструктура Англии разваливалась на части, страна находилась на грани новой религиозной гражданской войны и оказалась перед лицом военной угрозы из‑за рубежа. Хуже всего, что Филипп привык использовать английскую казну для финансирования войны (той самой, во время которой англичане потеряли Кале) и не стал возвращать долг. Поэтому Англия оказалась на мели. Что же делать девушке? Если эта девушка Елизавета I, то ответ один: нанять пиратов.

Или каперов. Капер – это гражданское лицо, а не морской офицер, которому разрешено правительством атаковать чужеземные суда в военное время. Корабль капера назывался «приватир». Имеющие официальное разрешение каперы могли весьма эффективным способом мобилизовать больше людей и кораблей во время войны, но не платить им в мирное время. По сути, это флот, но который сам себя финансирует. Любая ценная вещь становилась собственностью команды, сумевшей ее добыть. Каперы были сильной свободной рукой государства и весьма прибыльной профессией для моряков.

Разница между капером и пиратом – это всего лишь вопрос перспективы. С практической точки зрения пират и капер делают одно и то же: терроризируют, грабят и топят вражеские суда. Единственная ощутимая разница состоит в том, что у каперов обычно имеется официальное (иногда даже письменное) разрешение заниматься тем, чем они занимаются. Более того, каперы щедро платят государству, что превращает их в пиратов, которые платят налоги.

Елизавета стала не первым и не последним монархом, использовавшим каперов во время войны. Но она оказалась новатором, разрешив им действовать и в относительно мирный период. Поначалу это была молчаливая договоренность между Елизаветой и ее каперами, которая потом превратилась в ясный, пусть и устный контракт. Елизавета укомплектовала английский военный флот каперами, даровав пиратам, как нынешним, так и будущим, легальную неприкосновенность со стороны английского военного флота в обмен на их услуги. Королева дала понять, что ей доставит удовольствие, если они станут атаковать, грабить и топить каждое попавшееся на их пути испанское судно. Она потребовала, чтобы ей привозили весь жемчуг, захваченный на кораблях, идущих из испанского Мэна. Намеренно позволив англо-испанским отношениям ухудшиться, Елизавета обеспечила Англии огромный доход. Она брала стандартную треть от награбленного, хотя испанская корона довольствовалась пятой частью с любого предприятия в Новом Свете. (Думаю, плата выше, если вы занимаетесь откровенно незаконным делом.) В конце концов Ватикан назвал Елизавету I «покровительницей еретиков и пиратов».

Эти нападения на испанские корабли были и подпольной формой национальной обороны. Как сказал один из любимых капитанов королевы Елизаветы сэр Уолтер Рейли, то, что вредило Испании, усиливало безопасность Англии. В число «благородных разбойников», как иногда называли этих морских псов, попадали как вторые сыновья из аристократических семей, которым нечего было наследовать, так и преступники, которым нечего было терять. Были там и обычные мужчины, которым нравилась чуть более разнообразная жизнь и, разумеется, хорошие деньги. Они были яркими и привлекательными, с потрясающими рассказами о далеких странах и опасных морских сражениях наготове. Они всегда приходили к королеве с дарами, обычно в виде драгоценных камней.

Некоторые из наиболее успешных и ярких благородных разбойников, такие как сэр Френсис Дрейк, которого Елизавета произвела в рыцари на палубе его корабля, или сэр Уолтер Рейли, который назвал колонию Виргинией в ее честь, становились ее фаворитами при дворе. Они были бесстрашными, не подчинялись законам и настоящими мужчинами. Именно такие мужчины составят костяк пиратского флота королевы Елизаветы.

В период своего правления она поощряла таких благородных разбойников милостями, титулами, положением и даже флиртом и, разумеется, не наказывала. Королева в качестве защиты выбрала отрицание. Когда возмущенная Испания обратилась к ней с петицией, требуя справедливости, она выразила сожаление, но заявила, что никоим образом не контролирует этих бесстрашных и аморальных пиратов. Хотя весь мир знал, что действия этих людей доставляют ей удовольствие. Елизавета открещивалась от ответственности за пиратские набеги, но при этом носила то, что им удалось добыть. К примеру, «великолепную золотую корону с изумрудами и бриллиантовый крест», которые были подарены ей Френсисом Дрейком после кругосветного плавания.

В это время Испания, или, вернее, Филипп II начал задумываться о том, что получило название Empresa de Inglaterra, или «Английское Предприятие». Холодной войне предстояло превратиться в настоящую. Испания планировала напасть на Англию с моря, захватить маленькую неподготовленную страну, сбросить незаконнорожденную покровительницу еретиков и пиратов с ее неправедным путем захваченного трона и вернуть Филиппу титул короля Англии. Главной целью было свергнуть еретическое правительство, прекратить любую возможную помощь Англии протестантским Нидерландам и, самое главное, остановить перетекание сокровищ из испанских карманов в английские.

Твое – это мое, испанское тоже мое

Желание Елизаветы приняло совершенно другую форму, чем у ее сестры. Мария даже на смертном одре поддалась черной зависти и сделала так, чтобы Елизавета не получила жемчужину, которую ей так хотелось иметь. Елизавете, в общем-то, было все равно, Испания могла и сохранить свои богатства. Желание разбить нос Испании не лишало ее сна, ей просто хотелось иметь то, что имела эта страна, начиная с колоний и заканчивая наличными. Таким образом, ее зависть была белой, хотя последствия оказались далеко не такими безобидными.

За короткое время обычное пиратство превратилось в основу английского освоения Нового Света. Любящий флиртовать и хвастаться сэр Уолтер Рейли, один из фаворитов Елизаветы, получил разрешение основать первую английскую колонию в Америках, Роаноки. Рейли назвал колонию Виргинией в честь королевы-девственницы. И этой колонии предстояло стать опорным пунктом для последующих атак на испанские колонии и базой для морского флота ее величества. Елизавета отправила знаменитых пиратов Френсиса Дрейка и Джона Хокинса разорить испанцев и португальцев вдоль западного побережья Африки, захватить все что можно, одновременно нарушив все торговые пути и договоренности.

Самый знаменитый акт пиратства совершил Френсис Дрейк. В 1585 году Дрейк (испанцы называли его Эль Драко, то есть Дракон) привел флотилию из двадцати одного корабля и почти двух тысяч человек в Америку. Но вместо того, чтобы нападать на корабли с сокровищами, они высадились на сушу и атаковали испанские колонии. Дрейк прошел от одного поселения до другого от Колумбии до Флориды, захватив большую территорию Новой Испании. Не имея сил удерживать ее, Дрейк в свойственной пиратам манере продал землю обратно Испании, увезя все сокровища, которые можно было увезти. Дрейка превозносили по всей Англии, и его корабль, «Золотая лань», стал символом английской гордости.

Между 1577 и 1580 годом Дрейк совершил кругосветное плавание. И он не просто обошел вокруг земного шара, по пути он занимался грабежом. В какой-то момент он даже сошел на сушу в Испанской Калифорнии и объявил ее владениями английской королевы. После возвращения из этого неофициально разрешенного похода в Англии его встречали толпы. На палубе его корабля «Золотая лань» королева Елизавета шутливо поднесла меч к его шее и спросила толпу, не казнить ли Дрейка. Когда все закричали: «Нет!» – она этим мечом произвела его в рыцари.

Испанские корабли выполняли всяческие маневры, пытаясь скрыться от английских пиратов. Они даже пытались спрятать свой груз, но англичане быстро догадались, как вычислить тяжело нагруженный корабль с сокровищами. Медленные, тяжелые галеоны не могли тягаться с куда более быстрыми, вооруженными до зубов пиратскими судами. Все деньги Нового Света потекли мимо Испании прямиком в карманы англичан. Постепенно империя начала ощущать острую нехватку наличных. Приведу один пример, чтобы вы поняли, какие богатства переходили из одних рук в другие. Во время одного лишь рейда в 1585 году привезли жемчуг в таком огромном количестве, что «Елизавета… заполнила им целый шкаф исключительно для собственного пользования».

То, что поначалу было пиратством тайным, о котором, правда, все знали, постепенно становилось все более откровенным. Оно стало не просто частью английской внешней политики, но и частью национальной идентичности. Благородные разбойники, эти гламурные (и предположительно платонические) поклонники королевы были национальными героями. По мере того, как росли их успех и популярность, на морях им разрешалось все больше и больше. Королева уже почти не утруждала себя отрицанием своего покровительства этим морским псам. Пираты не просто привозили ей жемчуг, их флот стал частью морской обороны, разведки торговых путей и, разумеется, «сбора дани в морях».

Белая зависть Англии начинала приносить свои плоды. Страна преображалась, превращаясь из забытой пешки в фигуру мирового масштаба. А в шестнадцатом веке Испания отказывалась проявлять терпимость только к одному вопросу помимо религиозных различий – потере денег.

Искусство управления государством и драматургическое мастерство

В самом начале правления Елизаветы считалось, что король Испании Филипп «восхищался ею, но сожалел о ее ереси». К 1570 году это восхищение иссякло. И не только среди испанских католиков. Хотя большинство народа восхищалось Елизаветой и боготворило ее, в Англии оставались еще католики, получавшие приказы прямиком из Ватикана. В 1570 году эти католики получили четкое приказание церкви относительно Елизаветы. Это был призыв к оружию: долг каждого истинного католика – убить королеву. Этот шокирующий мандат был прикрыт религиозной риторикой, но в куда большей степени он был связан с деньгами и английским пиратством, которое начало постепенно нарушать баланс сил.

К этому времени религиозное разделение Европы достигло апогея. Начало открытой вражде в 1568 году положил лорд Сесил, самый старый и самый верный министр Елизаветы, умудренный опытом государственный муж. Он приказал захватывать испанские суда с сокровищами, сбившиеся с курса и едва не тонувшие под весом испанского золота. Этим золотом империя намеревалась расплачиваться с солдатами, воевавшими за Испанию в Нидерландах. Это первое и единственное обращение Сесила к пиратству не только нарушило общую политику Елизаветы, которая предпочитала не вмешиваться в религиозные распри других людей, но и подтвердило всему миру – Филиппу прежде всего, – что ни одному англичанину нельзя верить. Они все пираты. Вскоре после этого, в феврале того же года, папа Пий V издал папскую буллу Regans in Excelsis, в которой он не только отлучил Елизавету от церкви, но и перед лицом всей католической Европы заявил о необходимости ее свержения. Более того, папская булла освобождала всех ее подданных от обязанности служить ей и исполнять ее приказы. К маю для английских католиков был открыт сезон охоты на королеву.

Папский мандат случайно совпал с заговором против Елизаветы, во главе которого стояла ее кузина-католичка, Мария, королева Шотландии. Мария была моложе, сексуальнее. И если Елизавета занималась своим имиджем, словно PR-фирма, Мария просто давала себе волю. Она была католичкой, но не такой фанатичной, как Мария Тюдор, и не только королевой Шотландии, но и следующей в очереди на английский престол.

К тому времени, как закончился третий брак Марии, скандалы вокруг всех ее мужей и их подозрительных смертей и деяний достигли крещендо. Ей пришлось отречься от престола в пользу ее сына-младенца – Якова I – и бежать из страны до того, как шотландские аристократы решат лишить ее всего, а не только короны. Она поспешила в Англию, надеясь на защиту старшей, более умной и могущественной кузины Елизаветы. Мария надеялась, что Елизавета ее поддержит и поможет вернуть шотландский трон.

Стоит ли мне упоминать о том, как она ошиблась?

Вместо военной поддержки Елизавета продержала свою родственницу (и вероятную наследницу) в вежливом плену следующие девятнадцать лет. Марию не бросили в Тауэр, но запретили покидать Англию. Это напоминало более спокойный вариант домашнего ареста, под которым многие годы находилась сама Елизавета. Главное различие между похожими ситуациями – и их исходом – заключалось в том, что Елизавета, находившаяся под домашним арестом, старалась не высовываться, чтобы не лишиться головы. Мария же этого не сделала, и результаты оказались ужасными.

Проведя долгие годы в замке Фотерингей, Мария затосковала, не находила себе места и чувствовала непреодолимое желание совершить какую-нибудь глупость. В этот момент Френсис Уолсингем, министр Елизаветы и истинный последователь Макиавелли, устал дожидаться, пока Мария совершит государственную измену, на которую, как он чувствовал, она готова. Поэтому он помог ей решиться. Мария полагала, что ее личная переписка, которую увозили из замка и доставляли туда в бочонке пива, безопасна и остается в тайне. Но Уолсингем знал, что происходит, и сделал так, что все письма перехватывались, вскрывались, прочитывались, а потом заново запечатывались и доставлялись ей так, что никто об этом не подозревал. Когда Мария получила письмо от своего сторонника, предлагавшего помочь ей стать королевой Англии после убийства Елизаветы, она заглотила наживку вместе с крючком, леской и удочкой. Она с энтузиазмом ответила и согласилась на заговор, убийство и на свою роль впоследствии.

Как только Уолсингем прочел ее ответ, заговорщиков немедленно схватили и жестоко казнили. Марию взяли под стражу и бросили в Тауэр дожидаться своей очереди. Удивительно, но Елизавета колебалась. Она твердо верила в верховную власть монархии (кажется, все монархи в это верят). Более того, Елизавета была прагматичной женщиной и умным политиком. Если убить одну королеву, то все они станут смертными. Кроме символического значения этой казни, которое не устраивало Елизавету, ей не хотелось создавать прецедент законного убийства монарха. Она понимала и то, что оказалась в неловкой ситуации, играя королеву-девственницу, живое полубожество. Она не желала марать руки. Если она казнит соперницу, то этим признает, что эта соперница действительно представляла угрозу ее власти.

Поэтому Елизавета заглянула в сценарий своего отца. Она отдала приказ казнить Марию, а потом обвинила кабинет министров в том, что ее неправильно поняли. Она заявила, что казнь следовало привести в исполнении лишь в случае необходимости, и министры превысили свои полномочия. После казни Марии Елизавета в течение долгого времени горевала напоказ, гневалась и сокрушалась о том, что Марию, переставшую быть королевой Шотландии, казнили без действительного согласия на то Елизаветы. Потом она взяла знаменитые жемчуга своей кузины в свою коллекцию.

А Мария умерла с достоинством и силой, которых ей так не хватало в жизни. Она предстала перед палачом в ярком алом платье и вела себя так, будто ни о чем не жалела. Положив голову на плаху, Мария произнесла пророческие слова: «Загляните в свою душу и помните, что мировой театр больше, чем королевство Англия».

И как же она оказалась права!

Покойный Генрих VIII мог бы гордиться поступком своей дочери, которой удалось избежать обвинений в казни кузины. Но Елизавета дала Филиппу II повод, которого он так долго ждал. После «убийства» католической королевы у него появилась причина напасть на Англию.

Всегда нанимайте пиратов

Наконец «Английское Предприятие» могло начаться.

План был относительно простым. Испания построит самую большую флотилию военных кораблей – Непобедимую армаду, – которые перевезут десятки тысяч солдат. Войска захватят Англию и свергнут королеву, положив тем самым конец английскому пиратству и вернув Англию в лоно католической церкви. На массивные испанские суда предстояло погрузить солдат, лошадей, пушки, оружие и, разумеется, золото. Филипп собирался не просто воевать, это должна была быть война до последнего патрона. Размах плана был эпическим. Король опустошил казну и леса Испании, чтобы Армада стала реальностью.

Но к этому времени у Елизаветы везде были свои люди, и не только пираты и шпионы. Она услышала об этом плане – согласна, это был самый плохо хранимый секрет в Европе – еще до того, как первый корабль Армады спустили на воду. Когда Елизавета узнала, что Филипп все же решился собрать Армаду, о которой он мечтал последние два десятка лет, она нанесла превентивный удар. Королева отправила очень маленький флот под командованием сэра Френсиса Дрейка, чтобы тот уничтожил суда и строевой лес в порту Кадиса, где эти суда строили. В последнюю минуту она, судя по всему, передумала, но Дрейк, решивший «подергать за бороду короля Испании», поспешил выйти в море еще до того, как пришло письмо, подтверждающее приказ королевы. В апреле 1587 года он и его команда направились к Иберийскому полуострову и сожгли корабли в порту. Первая Армада была уничтожена еще до того, как сошла со стапелей.

Поход Дрейка оказался успешным. Но и он дал Англии всего лишь год отсрочки. Филипп был обескуражен, рассержен, но при этом его решимость убрать королеву-еретичку с престола только окрепла. Поэтому он вырубил то, что еще оставалось от испанских лесов, опустошил казну и начал заново строить корабли. Филипп сам придумал Армаду до последней детали и следил за ее строительством. В мае 1588 года вторая испанская Армада представляла собой самую мощную и страшную военную силу, какой мир еще не видел.

12 июля 1588 года Армада вышла в море под командованием испанского адмирала, герцога Медина-Сидония. Флот состоял из 151 корабля различных форм и размеров. Самые большие походили на плавучие крепости, самые маленькие почти не уступали им в размерах. Они направлялись на восток, образовав огромный полумесяц в несколько миль в поперечнике. Армада ужасала, хотя двигалась крайне медленно, со скоростью всего лишь две мили в час.

Армаде предстояло принести войну на землю Англии. Никто не собирался воевать на море. Этим и объясняется тот факт, что многие корабли перевозили лошадей, пушки и деньги. Испанцы даже взяли с собой несколько сотен священников и слуг, предвкушая свою победу и будущую оккупацию. Хотя на морское сражение никто не рассчитывал, испанцы не сомневались, что их Непобедимая армада сможет при необходимости его выиграть. Один только размер полумесяца уже защищал флот, поскольку в шестнадцатом веке корабли сражались «лицом к лицу». Даже если несколько английских кораблей сумели бы прорваться сквозь пушечный огонь, то схватка по традиции разворачивалась бы на палубе. Не считая численности Армады, которая не позволяла близко подойти к большинству кораблей, испанцы могли противопоставить противнику примерно двадцать пять тысяч солдат и матросов. В традиционном конфликте испанцы могли не сомневаться в своей способности раздавить Англию.

Но они даже не подозревали о том, что их ждет.

Враг моего врага – это мой флот

Английский флот состоял из 140 кораблей куда меньшего размера, многими из которых командовали каперы, и насчитывал десять тысяч человек. Даже легальные корабли за прошедшие годы были переоборудованы или перестроены, чтобы стать похожими на быстрые, хорошо вооруженные пиратские суда, захватывавшие испанские доходы. То, чего недоставало английским судам с точки зрения размера, они компенсировали огневой мощью. Помимо обычных мушкетов на них были еще и необычно дальнобойные пушки, созданные специально для того, чтобы топить корабли в открытом море.

Флотом командовал кузен королевы, лорд-адмирал Говард Эффингемский, но вице-адмиралом был не кто иной, как сэр Френсис Дрейк. Командные посты были доверены офицерам, среди которых были и дворяне, и пираты. Странное сочетание было характерным не только для команд и вооружения, но и для всего британского подхода к сражению. Англичане использовали новую тактику, которая, как и дизайн кораблей, была отточена за несколько десятилетий пиратства в открытом океане. Испанцы двигались в сомкнутом строю, который было сложно пробить или подойти к нему, так как они ожидали, что англичане попытаются пойти на абордаж и захватить их корабли. Но дело в том, что у англичан не было никакого интереса захватывать испанские корабли, если не считать нескольких судов, на которых перевозили все деньги. Им требовалось лишь одно: уничтожить испанцев до того, как они достигнут Англии.

21 июля английский флот встретился с испанской Армадой. Испанцы намеревались сломить любое сопротивление противника. Но вместо того чтобы атаковать, английский флот с безопасного расстояния открыл огонь по полумесяцу Армады. Англичане использовали пушки с большой дальностью стрельбы, расстреливая по очереди самые крупные корабли испанцев, хотя Армада все-таки продолжала входить в Ла-Манш. Процесс был длительным. Строй полумесяцем защищал большинство кораблей, и испанцы не собирались ломать строй. Адмирал написал Елизавете, что «их сила удивительно велика, но мы постепенно ощипываем им перышки». В первые несколько дней англичанам пришлось довольствоваться тем, что они следовали за Армадой, выбирали корабли по одному и вынуждали их вступить в бой.

Испанцы собирались встретиться с герцогом Пармским и забрать дополнительную резервную армию из двадцати тысяч солдат, которых предполагалось переправить на ожидавшие их испанские военные суда. Но когда они попытались сделать это 27 июля, оказалось, что войско герцога не может преодолеть небольшое расстояние, потому что на них охотятся английские корабли. Армаде пришлось бросить якорь возле Кале у побережья Франции. Это стало поворотным пунктом в сражении. С этого момента стало ясно, что английский флот очень изменился. 28 июля, после полуночи, англичане подожгли восемь своих кораблей и направили их в бухту, куда загнала себя Армада. Испанские галеоны не только были сделаны из дерева и холста, они были буквально забиты порохом, предназначенным для сражений на суше. Как только горящие суда подошли ближе, испанские галеоны превратились в гигантские пороховые бочки.

Незачем и говорить, что Армаде пришлось нарушить строй.

Те испанские суда, которые не сгорели или не взорвались, были вынуждены сняться с якоря и в панике бежать из бухты. Как только Армада оказалась на открытой воде, преследующий ее английский флот смог воспользоваться еще одним своим преимуществом. Английские суда были не только меньше и быстрее, они могли плыть в любом направлении. А вот гигантские испанские Джаггернауты могли плыть исключительно вперед. Быстрые, отлично вооруженные гибридные суда плавали вокруг массивных военных кораблей, обстреливали их со всех сторон, чтобы потопить их, но не брать на абордаж. Когда и без того плохая погода окончательно испортилась, англичане погнали тяжелые испанские суда к побережью нидерландской провинции Зеландия, где они разбивались на мелководье.

Тем временем на побережье самой Англии стояла испуганная армия из семнадцати тысяч стариков и мальчиков. Больше англичанам собрать не удалось. Под усиливающимся ливнем и жутким ветром они ждали, чтобы вступить в бой с пятьюдесятью пятью тысячами солдат Армады и герцога Пармского, если те сумеют прорвать английскую оборону. Это больше не было противостоянием воли, борьбой за ресурсы или даже инстинктом захвата. Перетягивание каната между Англией и Испанией превратилось в открытую войну за выживание. Возможность победы над армией захватчиков была настолько ничтожной, что в войска выехала сама королева и поклялась «жить или умереть» со своим народом.

Пожалуй, это был самый драматичный момент ее правления. Елизавета облачилась в белое бархатное платье и серебряные доспехи и приехала в войска на белом коне, чтобы произнести самую великую в истории Англии речь перед сражением. «Я знаю, что у меня тело слабой и беспомощной женщины, но у меня сердце и дух короля». Она сказала своим солдатам о своей решимости «в разгар сражения жить или умереть среди вас; положить за моего Бога, и мое королевство, и мой народ честь мою и кровь, превратившись в прах».

Елизавета не знала, что битва уже выиграна.

Я хотела жемчужину, а получила только эту империю

Столкновение с испанской Армадой представляло собой самое крупное и самое мощное нападение, которое приходилось переживать Англии со времен норманнского завоевания за несколько веков до этого. Армада была разбита, ей так и не удалось добраться до английских берегов, несмотря на благоприятную погоду. Уцелевшие корабли отправились в долгий путь домой вокруг Шотландии и мимо Ирландии. Потрепанные страшными штормами, многие галеоны были выброшены на берег или унесены в море. К тому моменту, когда остатки Армады добрались до Испании, половина судов была уничтожена или потоплена, погибло около двадцати тысяч человек. Англичане, в свою очередь, лишились лишь тех кораблей, которые они подожгли сами, и не потеряли ни одного человека в бою.

Филипп отказался винить в поражении своих командиров: «Я отправил вас воевать с людьми, а не с ветром и волнами». Сложно обвинить погоду, покорную только Богу, и на этом остановиться. Филипп II был крайне религиозным человеком и поэтому оправдывал божьей волей самые худшие свои деяния, от инквизиции до геноцида. Хотя в самой Испании шокирующее поражение Армады связывали с тем, что Филипп не смог должным образом подготовиться к сражению и понять, с чем флоту предстоит столкнуться, сам король видел в этом знак того, что Испания лишилась милости божьей. Англичане насыпали соль на его раны, отчеканив памятную медаль с надписью: «Бог подул – и они рассеялись».

Разгром Непобедимой армады нанес сокрушительный удар по уверенности Филиппа в его моральном и военном превосходстве. Пиратство и мифы о королеве-девственнице укрепили самосознание англичан и национальную гордость, а эта победа превратила Англию в главного игрока на мировой арене и распахнула дверь для мировой экспансии английских интересов. В 1590‑х годах королева поощряла писателей и памфлетистов, которые превозносили деяния английских благородных разбойников, и подняла пиратство до уровня легальной формы торговли. Она и ее советники эффективно разрушили испанскую монополию на колонизацию Нового Света и морскую мощь. Грабеж стал основой для создания самой мощной торговой империи в мире со времен древних римлян.

Несмотря на ясные инструкции, которые королева Елизавета I дала своим капитанам-пиратам, забирать весь американский жемчуг с испанских кораблей, ей так и не удалось найти то, что она искала. В ее руках оказалось огромное количество жемчуга, были и весьма недурные экземпляры, если судить по тем портретам, на которых она изображена в украшениях, копирующих украшения ее сестры. Но, по мнению историка драгоценных украшений Виктории Финли, «ей так и не удалось найти жемчужину столь же красивую, как та, которую получила в дар ее сестра Мария».

Елизавета не получила «Перегрину», но, в конце концов, она получила все остальное.

Большое начинается с малого. В 1600 году после поражения Армады Елизавета подписала хартию «Английской ост-индской торговой компании» (впоследствии «Британская ост-индская компания»). Этой компании предстояло управлять колониями от Индии до Китая, которые принадлежали империи, занимавшей две пятых мира. Ост-индская компания вместе с множеством совместных предприятий вымостила дорогу для империи нового вида, которую поддерживают военные, но основана она на торговле. Колониализм изменит карту мира в течение следующих двух столетий, и все ради денег. Правление Елизаветы стало так называемым Золотым веком, и не просто началом Британской империи. Благодаря ей родилась торговая империя.

А все началось с жемчужины.

Самое удивительное, что можно найти в русском пасхальном яйце, – это угроза смерти. Весной 1883 года, сразу после безвременной гибели «царя-освободителя» Александра II от рук нигилиста-террориста и перед самой Пасхой, его сын Александр III был коронован в Москве. Бесчисленные драгоценности и позолоченные яйца были присланы будущему самодержцу и его жене, любительнице украшений, в качестве пасхальных подарков. Эта традиция появилась за много столетий до Фаберже. В тот день царица первой начала рассматривать сокровища и открывать золотые яйца, украшенные драгоценными камнями. Внутри самого красивого яйца находились два маленьких вырезанных из кости черепа, представлявших нового царя и царицу, и серебряный кинжал. К подарку была приложена открытка со словами «Христос воскресе». Но к этому стандартному пожеланию были добавлены слова: «Вы можете раздавить нас, но мы, нигилисты, поднимемся снова!»

Полагаю, мы можем добавить рассылку поздравительных открыток в список глупостей нигилистов-революционеров. Или это была не такая уж глупость? В то же самое время глава московской полиции тоже получил открытку и более скромную корзину с крашеными яйцами, начиненную динамитом. В предназначенной для него открытке говорилось: «У нас еще много таких для коронации». К счастью или к несчастью, в зависимости от вашей точки зрения, угроза оказалась ложной, коронация прошла без сучка и задоринки, и царствование Романовых продолжилось.

Тухлые яйца

Пасхальное яйцо «Павлин» названо так из‑за сюрприза внутри. Расположенное горизонтально хрустальное яйцо покоится на золотом основании. Хотя яйцо с драгоценными камнями украшено сложной гравировкой, хрусталь остается прозрачным, поэтому внутри хорошо видно золотое дерево. На дереве сидит великолепный механический павлин. Сама птица сделана из золота разных цветов, сверкающей эмали и различных драгоценных камней. Если завести механизм, то павлин распускает хвост, поворачивает голову, ходит взад-вперед. Это одно из тех яиц, которые наилучшим образом иллюстрируют роскошь, изобилие и излишества, ассоциирующиеся с канувшей в Лету эпохой Романовых.

Двор Романовых отличался непревзойденной роскошью. Другие европейские королевские дворы выглядят скромными по сравнению с богатством и расточительностью при дворе Романовых. Но Романовы правили в восточной стране, и влияние Востока трудно отрицать. Изобилие, экстравагантность и эстетика дизайна были определенно «восточными». В ход шли только самые крупные и яркие драгоценные камни. Свадебное платье будущей императрицы было сделано из серебра и золота и весило столько, что потребовалось несколько человек, чтобы нести его. Говорили, что Мария Федоровна, жена Александра III, открывшая страшное пасхальное яйцо, носила невероятно массивные украшения. По словам очевидца, «они не были бы красивыми» ни на одной другой женщине, и в любом другом контексте «никто не принял бы их за настоящие». То, что происходило в Версале, и в подметки не годилось происходившему в Зимнем или Летнем дворце, или в полудюжине других царских дворцов, которые меняли в течение года члены царской семьи.

Это не было результатом завидного состояния или гонкой за роскошью и каскадом трат, которыми всегда стремились перещеголять друг друга различные ветви европейских королевских домов. Это было следствие изоляции. Романовы были настолько далеки от простых людей, что некому было критиковать их поведение и, что еще более важно, им не с кем было себя сравнивать. Автократия в сочетании с внушительным состоянием, которое им обеспечивала страна с огромными природными и человеческими ресурсами, создала анахроничную и неприкосновенную монархию. В конце концов система оказалась гнилой. Во главе этой системы стояли порочные цари, правящие державой, гниющей вместе с ними социально и структурно.

При ближайшем рассмотрении

Пасхальное яйцо «Московский Кремль» менее всего похоже на яйцо из всех императорских пасхальных яиц. В высоту оно достигает 14 дюймов, столько же яйцо имеет в самой широкой своей части. Подставка из четырехцветного золота и серебра представляет собой стилизованные башни и стены московского кремля. Их кровли выполнены из прозрачной зеленой эмали. На башнях изображены эмалью гербы Российской империи и Москвы, над воротами в киотах – иконы, а Спасскую башню украшают куранты. Единственная часть, действительно напоминающая яйцо, почти скрыта от глаз. Эта часть крупная, но требуется некоторое время, чтобы разглядеть ее. Между тремя башенками расположено крупное белое эмалевое яйцо с молочным отливом с тройными окнами, золотым куполом и православным крестом. Дизайн яйца навеян архитектурой Успенского собора московского кремля. В одно из застекленных окон виден интерьер собора, изображенный на овальной стеклянной пластине внутри яйца. Поначалу яйцо кажется частью самого здания, но только при ближайшем рассмотрении становится ясно, что в центре Кремля находится пасхальное яйцо Фаберже.

Забавный факт о Романовых: пожалуй, единственное, что было забавного в их жизни, – это то, что они не были русскими. Царица Александра, до крещения Алиса Гессен-Дармштадтская, родилась в Германии, но в ней текла голландская и английская кровь. Она была одной из любимых внучек королевы Виктории. Ее свекровь, обожающую драгоценности Марию Федоровну, до крещения звали Дагмар, и она была дочерью короля и королевы Дании и сестрой британской королевы Александры. Заграничные невесты были обычным делом, когда протокол требовал женитьбы на особе королевской крови. Ученые подсчитали, что в Николае II была 1/128 часть русской крови. Романовы не только были политически, социально и экономически далеки от своего народа, они были другой крови. Единственное, что было у них общего, – это религия.

Хотя советское государство ассоциируется с безбожием и жестокостью, у русских долгая и яркая история глубокой и радостной веры. Их любовь к роскоши и драгоценным камням уходит корнями в далекое прошлое страны. В 987 году князь Владимир Мономах решал, стать ему христианином или мусульманином. Он послал своих дипломатов в Константинополь, чтобы выяснить, помимо всего прочего, что это за христианство такое. Его посланники были поражены величественным византийским собором святой Софии. Они оказались под глубоким впечатлением от красоты драгоценной мозаики, уходящих в небо куполов и особенно золотых переливов янтаря. Посланники отправили отчет князю Владимиру, описав увиденное. «Они написали, что когда свет проникал через окна, священники пели молитвы, и мозаика сверкала в свете свечей, “мы уже не знали, на земле мы стоим или в небесах”. Из‑за этого свидетельства и он, и вся Русь перешли в христианство».

Почти тысячу лет спустя большинство русских принадлежало к восточной ветви христианства, которую называют русским православием. Пасха была самым важным праздником в году, и ее праздновали все, от царя до самого бедного крестьянина. Необходимо отметить, что традиция обмениваться пасхальными яйцами уходит корнями в русское христианство. Задолго до Фаберже царственные особы и знать обычно обменивались ювелирными яйцами, украшенными драгоценными камнями, вот почему так много яиц было прислано Александру III перед коронацией. Крестьяне обменивались деревянными раскрашенными яйцами. Некоторые были совсем простыми, но внутри многих были сюрпризы, как это впоследствии будет в яйцах Фаберже.

Первое пасхальное яйцо Фаберже Александр III подарил своей жене Марии Федоровне. Императрица была красива и очаровательна, ее любили и муж, и подданные. Она же обожала их за то, что они обожали ее, и при каждом удобном случае демонстрировала это, как это делают все знаменитости. Мария Федоровна любила внимание и праздники, но еще больше она любила драгоценности. Императрица удостоилась чести стать первой из тех, кто получил в дар пасхальное яйцо Фаберже. Царь захотел угодить своей яркой, жизнерадостной жене. После первого заказа пасхальные яйца станут традицией. Тридцать три года. Пятьдесят два яйца. В результате получилось то, что историк Джон Эндрюс назвал «последней великой заказной серией в искусстве».

После смерти Александра III его сын, Николай II, продолжал каждый год посылать матери и своей жене Александре Федоровне пасхальные яйца Фаберже. Несмотря на традиционную значимость пасхальных яиц в русской культуре, именно пятьдесят два императорских пасхальных яйца работы Фаберже для Александра III и Николая II станут олицетворением русского православного пасхального яйца и отдельным направлением ювелирного искусства.

Мастер

Даже среди несравненной коллекции пасхальное яйцо «Мозаичное», несомненно, является самым большим достижением Фаберже. Оно достаточно большое. С некоторого расстояния кажется, что перед вами сверкающая вышивка. При ближайшем рассмотрении становится ясно, что яйцо покрыто платиновой сеткой, похожей на медовые соты.

Яйцо разделено на пять овальных групп, каждая из которых окружена жемчугом. Овалы соединены между собой крупными бриллиантами. Ячейки платиновой сетки заняты драгоценными камнями разных цветов весом в сотни карат, которые создают цветочный узор и завитки, характерные для вышивки гобеленовыми стежками. Другие ячейки оставлены пустыми, чтобы создать впечатление незаконченной вышивки.

Драгоценные камни закреплены с использованием принципа «напряжения металла». Этот метод был утерян и восстановлен десятилетия спустя, когда Van Cleef & Arpels освоили так называемую «невидимую закрепку». Эта удивительная работа является примером беспрецедентного уровня взаимодействия мастеров различной специализации, которое потребовалось для ее создания.

Фамилия Фаберже в переводе с латыни означает «тот, кто создает вещи». Сын ювелира, Карл Фаберже вошел в семейный бизнес после того, как семья переехала из Франции в Россию. Он не только расширил дело. Карл превратил изготовление украшений в искусство, а обычную мастерскую ювелира – в то, чего не было нигде в мире. Фаберже быстро прослыл мечтателем среди ювелиров-дизайнеров. Он сказал: «Дорогие вещи мало интересуют меня, если ценность их лишь во множестве бриллиантов или жемчужин». Это было невероятное заявление в период до Венских мастерских, ар-деко или промышленного дизайна, тем более в царской России, где золото было искусством, а карат – царем.

Фаберже оказался к тому же и очень плодовитым. Когда вы слышите имя Фаберже, вы, возможно, вспомните только пасхальные яйца, но его репертуар был куда более широким. Фирма делала все, от ювелирных украшений до предметов искусства, от сервизов до портсигаров и рамок для фотографий. В России были времена, когда по-настоящему ценным подарком – дипломатическим, романтическим или просто попыткой произвести впечатление – был «пустячок от Фаберже».

Фаберже был не только творческим гением, но и прекрасным бизнесменом, а также – весьма редкий и неожиданный талант – хорошим хозяином. У него были сотни отлично обученных подчиненных, о которых заботились и которых высоко ценили за личный вклад в общее дело. Его модель бизнеса основывалась на полуавтономных группах или мастерских, в которые входили уникальные и редкие мастера. Все они работали сообща над одной вещью под наблюдением старшего мастера. Эти мастера отчитывались перед Фаберже. Это была очень современная модель, настоящий питомник художественных, технических и бизнес-инноваций. Многочисленные сохранившиеся записи показывают, что многие вещи (кроме императорских пасхальных яиц) сначала оценивались с точки зрения стоимости производства и только потом придумывались и создавались. Бывали случаи, когда Фаберже менял дизайн или полностью отказывался от него, если он слишком далеко выходил за границы рентабельности компании.

По мнению биографа Тоби Фабера, Фаберже был образцовым работодателем. «Он предоставлял дизайн, находил материалы и продавал готовый товар. Это была бизнес-структура, оказавшаяся удивительно гибкой, когда фирма начала расти». А фирма росла как на дрожжах. За свою жизнь Фаберже не только стал любимым ювелиром самой роскошной монаршей семьи в мире и навеки прославился своей коллекцией пасхальных яиц, но и расширял бизнес по всей России и в Европе. Это позволяло ему нанимать мастеров разных национальностей и разрабатывать немало инноваций в технологии изготовления ювелирных украшений.

Он совершил революцию во многих приемах ювелирного дела, некоторые из которых до сих пор никто не смог повторить. На него работали химики, золотых дел мастера, ювелиры-оправщики, резчики и миниатюристы, некоторые с другого конца империи. Тогда как лучшие французские ювелиры умели создавать лишь четыре простых цвета золота (желтое, белое, зеленовато-желтое и медно-оранжевое), в мастерских Фаберже нашли способ расширить палитру и включить в нее красное, серое, фиолетовое, сиреневое и даже голубое золото.

Техника Фаберже в изготовлении эмалей до сих пор не знает равных, и она до конца не понята. Тогда как его современники овладели всего лишь несколькими простыми цветами, Фаберже предлагал сто пятьдесят различных оттенков, от шокирующе розового до яркого фиолетового, включая переливающиеся и почти неоновые тона. Этого больше не мог делать никто и нигде. Фаберже взял французскую технику эмали гильоше (эмаль по гильошированному фону), при которой на золоте сначала гравируют узор, а потом заполняют его тонким слоем стеклянного порошка, который при нагревании становится прозрачной эмалью. В результате получают поверхность такой красоты, такого изящества и с такой необычной текстурой, что ничего подобного в наши дни до сих пор создать не удается.

По мнению Фабера, «все это подчеркивает тот факт, что истинный гений Фаберже выражался в его способности соединять творчество и таланты других». Но, даже принимая это во внимание, самое удивительное, что в его не похожих друг на друга мастерских работали по всем меркам счастливые люди. Им хорошо платили, с ними хорошо обращались. Людей ценили, о них заботились, они получали достойное вознаграждение. Фаберже не скупился на упоминание авторства там, где следовало. Пасхальные яйца «Мозаичное» и «Зимнее» были придуманы и нарисованы Алмой Пиль, дочерью одного из старших мастеров Фаберже. Вместо того чтобы скрывать ее авторство, Фаберже открыто превозносил ее работу и стал давать ей еще более престижные заказы.

Как глава крупной многонациональной фирмы, с офисами в разных городах и тысячами наемных работников, Карл Фаберже, безусловно, был капиталистом. Но он в ведении бизнеса ближе многих других в его время (не говоря уже о России) подошел к тому, что мы в 2015 году считаем социалистической моделью. Делиться славой и прибылью, следить за здоровьем и благополучием работников – это была поистине революционная практика. Маркс утверждал, что история начинается как трагедия и заканчивается как фарс. Но какая ирония – и это меньшее, что можно сказать, – в том, что именно Карлу Фаберже пришлось бежать от большевистской революции, а его пасхальные яйца и его имя несколько десятилетий спустя начали финансировать режим, оказавшийся до предела репрессивным.

Карл Фаберже был не только великим художником и мастером. С социальной и экономической точки зрения он стоял особняком. Он очень эффективно сочетал лучшие элементы интеллектуального социализма и практического капитализма.

Как поверить в ложь

Пасхальное яйцо «Корзинка цветов» – это именно то, о чем вы подумали. Простое белое эмалевое яйцо на основании из голубой эмали, верхушка яйца срезана. От основания идет массивная высокая ручка, создающая полное впечатление корзинки. Вся конструкция выложена бриллиантами, повторяющими рисунок на плетеной корзине. Содержимое яйца одинаково с ним по размеру и занимает его верхнюю часть. Радостный букет из самых нежных и кажущихся живыми весенних цветов, знаменитая особенность Фаберже, стоит в корзинке, словно в вазе.

Хотя многие ассоциируют работы Фаберже с декадансом в стиле Романовых, немногие знают, насколько новаторскими были его творения. Именно в императорских пасхальных яйцах его гений проявился особенно ярко. Это пятьдесят два произведения искусства, которые запоминаются своей экстравагантностью и поражают мастерством исполнения. У каждого ювелирного яйца своя тема и неповторимый художественный стиль, в каждом был ювелирный сюрприз внутри, зачастую даже более впечатляющий, чем само яйцо.

Хотя Николаем II, как и его богатыми подданными, двигали тщеславие и алчность, но они случайно оказали нам огромную услугу. Многие шедевры ювелирного искусства и инженерной мысли, которые Фаберже создавал для императорской семьи, были уничтожены во время большевистской революции. Это продолжалось и после нее, когда Ленин поощрял массы «грабить награбленное». Да-да, воровать или уничтожать все, что только могли, особенно у богатых. Только что созданное коммунистическое правительство нуждалось в наличных, поэтому украшения ломали, драгоценные металлы отправляли на переплавку, камни распиливали, чтобы скрыть их происхождение или облегчить продажу крупных бриллиантов, других драгоценных камней и золота за границу.

Тем не менее пятьдесят два императорских пасхальных яйца были спасены, причем самим Лениным. Почему? Да потому что так называемая русская революция была подстроена и оплачена германским правительством в самые худшие и дорогостоящие дни Первой мировой войны. США также с самого начала приложили руку к этой революции, пусть не напрямую, как Германия, и поддержали ее финансово.

Различные герои капитализма – некоторые из них ярые антикоммунисты, такие как Генри Форд, министр финансов в тот период Эндрю Меллон и магнат издательского дела Малколм Форбс, если назвать только некоторых, – так или иначе «поучаствовали», предоставив немалые денежные средства, в которых нуждалось молодое советское государство, и покупая произведения искусства. В этом самое деятельное участие принял еще один наследник дядюшки Сэма – Арманд Хаммер.

Хаммер, знаменитый американский капиталист, всю жизнь симпатизировал коммунистам и был советским агентом, который руководил продажей миллионов краденых русских драгоценностей и предметов искусства, отправляя вырученные средства обратно в СССР. И начал он с того, что продал американской публике идею пасхальных яиц Фаберже и всего того, что с ними связано. История о Хаммере, Сталине и пасхальных яйцах Фаберже – это история о контрастах, дружбе и вражде, о старом порядке и новых идеях, но самое главное, это история о разнице между тем, чем вещи являются и чем кажутся.

Падение империи Романовых

Пасхальное яйцо 1913 года «Трехсотлетие дома Романовых» было создано в память о том, что династия правила страной уже триста лет. Оно очень красиво. Яйцо располагается на царственном – красном с золотом – основании в виде стилизованного щита и держится на позолоченном трехстороннем двуглавом орле высотой более трех дюймов. Его крылья победоносно подняты вверх, в когтях он сжимает скипетр и саблю. Орел одновременно производит устрашающее впечатление и служит стабилизирующей подставкой для яйца. Оно сияет золотом сквозь слои переливающейся белой эмали, которой почти не видно под главным украшением пасхального яйца – 18 миниатюрными портретами царей и цариц из дома Романовых. Каждый портрет написан на слоновой кости, обрамлен по кругу бриллиантами огранки «роза» (всего 1100 бриллиантов) и размещен в углублениях среди узора из золотых орлов, корон и венцов.

Яйцо венчает крупный бриллиант, вверху и внизу есть даты «1613» и «1913». Верхушка яйца откидывается, словно крышка шкатулки, и открывает вращающийся глобус из стали, разноцветного золота и голубой эмали. С одной стороны на глобусе изображена Российская империя в 1613 году при первом царе из рода Романовых, а с другой стороны – империя в размерах 1913 года, при Николае II, ставшем ее последним императором.

Николай II трагически прославился как последний царь из династии Романовых. Но семена его падения были посеяны на несколько поколений раньше.

Его дед, Александр II, был блестящим человеком и правителем. Он близко подошел – или настолько близко, насколько это возможно для абсолютного монарха, – к тому, чтобы стать либеральным реформатором. В годы его царствования, и особенно в последние годы, русский народ был крайне несчастлив. Кое-кто может сказать, что русский народ почти всегда несчастлив, но давайте скажем, что в этом случае виновато было правительство. Во всяком случае, сам император думал именно так. Более двух десятилетий Александр II старался модернизировать страну. Он провел ряд реформ в армии, судопроизводстве и образовании. Царь даже реформировал устаревшие законы о цензуре. В 1861 году «царь-освободитель», как его стали называть впоследствии, отменил крепостное право, освободив крестьян, веками страдавших в личном и экономическом рабстве.

В то утро, когда убили Александра II, он только что собственноручно подписал документ, который позволил бы собрать выбранный национальный совет. Звучит революционно, но давайте не будем радоваться слишком бурно. Девятнадцатый век подходил к концу, и установление конституционной монархии уже не было политическим прорывом в течение сотен лет. Россия просто трагически отстала от времени. Но Александр II всегда пытался улучшить свою страну.

И какую благодарность он за это получил! Указ его императорского величества о созыве парламента направлялся в типографию, а царь возвращался в Зимний дворец, когда член нигилистской организации «Народная воля» швырнул бомбу под царскую карету. Как нигилисты вообще смогли организовать группы и устраивать революции, оставаясь при этом настоящими нигилистами, остается вне человеческого разумения, как и многое в русской истории. Тем не менее, сторонники «Народной воли» полагали, что единственный способ достижения прогресса – это разрушение существующего порядка. Поэтому, каким бы хорошим человеком ни был «царь-освободитель», его следовало взорвать.

Первую бомбу народоволец бросил под царскую карету, и она не причинила царю вреда. Он вышел из кареты, поблагодарил Бога за свое спасение, подошел к схваченному нигилисту, чтобы отругать и допросить его. И в эту минуту другой убийца крикнул, что рано благодарить Бога, и швырнул бомбу прямо под ноги царю. Эта бомба достигла своей цели.

Александра II сменил на престоле его сын, Александр III, вскоре после пасхи 1881 года. Если у Александра III и были хоть какие-то современные и либеральные наклонности его отца, то, увидев, как он погиб, лишившись ног и растерзанный взрывом, новый царь от них сразу излечился. Став царем, Александр III первым делом отменил указ о созыве национального совета, и впоследствии император дал ясно понять, что он является абсолютным монархом и не станет ни у кого спрашивать совета. В наименьшей степени его интересовало мнение народа. Такой подход его полностью устраивал (правда, только его), поскольку он был сильным человеком диктаторского склада. К сожалению, его сын, Николай II, таковым не был.

Николай II не был ни диктатором, как его отец, ни реформатором, как его дед. Он был просто слабым человеком. Так считал и его отец, поэтому даже не пытался вовлечь сына и наследника в государственные дела. В результате Николай не представлял, как управлять империей. Возможно, Александр III полагал, что сможет просто обеспечить себе бессмертие. Ведь все его приказы, как необходимые, так и сомнительные, всегда выполнялись. Если так, то для него самого стало огромной неожиданностью, когда летом 1894 года всего лишь в сорок девять лет он просто лег в постель и умер. Николаю было двадцать шесть лет. Застенчивый, совершенно не подготовленный к правлению, он сам все про себя понимал. Утверждают, что Николай однажды сказал: «Почему это случилось со мной и со всей Россией? Я не готов быть царем. Я никогда не хотел им быть. Я ничего не знаю об управлении государством».

К всеобщему сожалению, вместо того чтобы передать бразды правления другому, более подходящему для этой роли правителю, или принять помощь узкого круга советников, сын оделся в папину одежду и попытался изображать диктатора. В 1895 году Николай II начал свое правление со знаменитого обращения: «Пусть каждый знает, что я сохраню принципы автократии с той же твердостью и непреклонностью, как и мой незабвенный покойный отец».

По множеству причин этот ход был неудачным. Оказывается, единственный человек, который хуже диктатора, – это диктатор не по своей воле. Тираны могут быть злобными, но у них хотя бы есть точка зрения. Пока Николай II был еще молод, его вдовствующая мать продолжала посещать балы и тратить деньги. Его красивая, но чуждающаяся общества жена, новая царица, рожала детей. А он сам практически ничего не делал. Николай любил свою жену. Он наслаждался уединением (читай, каникулами) с семьей. Как и его мать, новый царь всегда был готов красиво одеваться. Он наслаждался своей ролью главнокомандующего, потому что это было связано с красивым и пышным церемониалом. Но как правитель, он сделал очень мало. А когда ситуация ухудшилась, он раз за разом поступал неправильно.

Сергей Витте, русский министр того времени, воскликнул: «Жаль Россию. Жаль царя. Что он получил и что оставит? И ведь хороший и неглупый человек, но безвольный, и на этой черте его характера развились все его государственные пороки, то есть пороки как правителя, да еще такого самодержавного и неограниченного». Витте был прав. Николай II не был плохим человеком, но не был он и хорошим человеком, и его правление определялось ужасным сочетанием некомпетентности, непримиримости и неизбежности.

Всего лишь еще одно

Кровавое воскресенье

К моменту своего создания в 1897 году пасхальное яйцо «Коронационное» было самым большим, самым сложным, самым декадентским и самым амбициозным из тех, что были созданы Фаберже. Вся его золотая поверхность охвачена накладной трельяжной решеткой из лавровых листьев зеленого золота. Сквозь зеленовато-желтую эмаль просвечивает золотая гильошированная поверхность яйца. На перекрестьях решетки размещены крошечные двуглавые орлы с алмазами на груди.

Скорлупа яйца цвета желтых подсолнухов должна была гармонировать с коронационным платьем будущей императрицы. Внутри яйца на белой бархатной подложке находится точная копия кареты восемнадцатого века (менее четырех дюймов в длину), на которой Александра Федоровна ехала на коронацию. Это был самый совершенный образец эмалировки на тот момент. Карета из золота, платины и эмали украшена драгоценными камнями: в центре бриллиантовая корона и окна из горного хрусталя. Не забыты даже мельчайшие детали царской кареты вплоть до С‑образных рессор и крохотной подножки. Сюрпризом внутри сюрприза был кулон с драгоценными камнями.

Яйцо «Коронационное», как и сама коронация Николая и Александры, ненавязчиво отметило начало нового этапа и для Фаберже, и для России. Оно одновременно обозначает и начало пути Фаберже наверх, к тому, что его назовут величайшим художником и ювелиром в истории, и начало конца для Романовых и для императорской России.

Коронация Николая и Александры стала событием десятилетия, если не столетия. Когда самая декадентская королевская семья в Европе начинает свое пребывание на троне, люди обращают на это внимание. Глаза всего мира были прикованы к Москве. Церемонии, праздники, балы, на которых присутствовали члены почти всех королевских семей Европы, продолжались целых две недели. В список приглашенных вошли более семи тысяч VIP-персон со всего мира. Увы, эти празднества разворачивались на фоне трагедии.

На четвертый день двухнедельного праздничного марафона на Ходынском поле в Москве был устроен традиционный праздник для простых людей. На поле собралось полмиллиона человек, что на несколько сотен тысяч превышало предполагаемое количество участников. Все пришли с очень хорошим настроением. Люди надеялись выпить бесплатного пива и получить дешевую кружку на память. Эти кружки определенно не были творением мастера, но для простых людей, радующихся коронации нового царя и крайне бедных, этот продукт массового производства – грубо эмалированные маленькие оловянные кружки – был все равно что творение Фаберже. Если больше ничего другого не достанется, им все равно будет о чем рассказать внукам.

К несчастью, многим было не суждено вернуться домой. Ночью, еще до начала праздника, прошел слух, что памятных кружек всем не хватит. Тревога нарастала, и толпа, испугавшись, что ей не достанется это сокровище, ринулась на поле. В предрассветной давке многих задавили, упавших затоптали насмерть. Ситуацию усугубляло еще и то, что для охраны порядка прислали казаков. Но казаки сами испугались, когда толпа вышла из-под контроля, и открыли огонь по людям. То, что должно было стать веселым праздником, превратилось в массовую бойню, даже не начавшись.

А оркестр продолжал играть

Пасхальное «Яйцо с вращающимися миниатюрами» («Горный хрусталь») было создано для императрицы Александры Федоровны, в девичестве немецкой принцессы Алисы фон Гессен-Дармштадтской. У этого яйца высотой менее десяти дюймов прозрачная скорлупа из горного хрусталя. Ее половинки скреплены между собой узкой полоской бриллиантов. Оно грациозно стоит в вертикальном положении на ножке, украшенной разноцветной эмалью. Ножка опирается на постамент из горного хрусталя.

Сюрприз внутри яйца – это книга со страницами из слоновой кости, которая располагается на золотой оси. Каждая из двенадцати страниц имеет золотое обрамление и представляет собой миниатюрное яркое изображение одного из европейских дворцов, в которых жила или бывала императрица. Если нажать и отпустить массивный изумруд-кабошон на верхушке яйца, то приводится в действие механизм, вращающий книгу внутри яйца. Вниз спускается крючок и перелистывает миниатюры, словно страницы книги, открывая по две миниатюры одновременно. И можно отправляться в путешествие по любимым местам отдыха и замкам императрицы.

Это было не самым благоприятным началом царствования для нервного двадцатишестилетнего монарха. Ему сообщили о трагедии только в 10:30 утра, когда трупы уже увезли. Николай II ничем не мог им помочь, но и приглашенные на коронацию, и народ считали, что ему следовало хотя бы сделать вид, что ему не все равно. Вместо этого, последовав весьма неудачному совету своих придворных, император отправился на бал, который должен был состояться в этот вечер во французском посольстве, и, по словам Фабера, «танцевал, когда раненые умирали». Он как будто переступил через тысячи мертвых тел. Это не прошло мимо внимания тех, кто в этой трагедии выжил. Убитые горем и искалеченные люди, для которых праздник превратился в кошмар, быстро поняли, что царь не собирается менять планы из‑за массового убийства. Хотя французы привезли из Версаля тысячи роз по такому случаю. Даже люди из ближайшего окружения царя были шокированы его поступками, и многих гостей покоробила его черствость.

Для императорской четы это было началом царствования, но концом их популярности. Катастрофа показала супругов некомпетентными, неэффективными и черствыми правителями. Симпатии народа и Европы начали уменьшаться. Морис Палеолог, французский посланник в России, в конце концов написал: «Я вынужден доложить, что в настоящий момент Российской империей правят лунатики». Со временем их родственники в Западной Европе постепенно дистанцировались от Николая и Александры, а те ограничили свое общение узким семейным кругом и истово исполняли обряды Русской православной церкви. Постепенно у них становилось все меньше общего и со своим собственным народом, и с родственниками за границей.

Коронация стала лишь первым в череде множества событий, доказавших существование глубокой трещины между Романовыми и Россией, русскими, но она продемонстрировала черствость, которая станет характерной для злополучного царствования Николая II. Не имеет значения, что слабовольный самодержец поначалу думал отменить бал, а царица была так расстроена этой трагедией, что потеряла ребенка. Но главное – это восприятие, а царь и царица выглядели в этот критический и символический момент так плохо, как только могут выглядеть две венценосные особы.

Эта катастрофа стала символом поразительного различия между жизнью семи тысяч блистающих придворных и фабричными рабочими и крестьянами России, между украшенными драгоценными камнями пасхальными яйцами и слишком малым количеством оловянных кружек, которых не хватило на всех.

Терапия ретейла

Пасхальное яйцо «Ландыши» символизирует собой очевидный отход от помпезных вычурных творений, которые Фаберже создавал для Романовых. Оно было создано специально для императрицы Александры, и это шедевр предвоенной эпохи. На золотое яйцо нанесена сложная гравировка, оно покрыто несколькими слоями прозрачной розовой эмали, сквозь которую просвечивает золото, придавая пасхальному яйцу переливчатость драгоценного камня. Яйцо держится на четырех изогнутых золотых ножках, украшенных тонкими полосками крошечных бриллиантов. Это сияющее розовое пасхальное яйцо со всех сторон обнимают листья и стебли ландышей из зеленого золота с цветами из жемчуга, увенчанных «шапочками» из золота и бриллиантов.

Сюрприз заключается в том, что это яйцо не открывается. Но при нажатии на боковые жемчужины бриллиантовая корона, венчающая яйцо, поднимается вверх, и выдвигаются три медальона с изображением мужа императрицы и двух их дочерей.

Это пасхальное яйцо стало сенсацией на Всемирной выставке 1900 года в Париже, но и императрицу оно привело в восхищение. Это первое пасхальное яйцо в стиле модерн, и оно стало первой попыткой Карла Фаберже понять Александру Федоровну и угодить известной своей переменчивостью новой клиентке, для которой он выполнял заказ.

Почему люди покупают вещи? Это простой, но важный вопрос, и он особенно важен именно для этой главы и для нашего понимания того, что произошло с пасхальными яйцами Фаберже. Покупка вещей не делает нас счастливыми. Это широко известный психологический факт противоречит нашим собственным ощущениям. В любом случае счастье длится всего лишь несколько минут. Когда счастье тускнеет, ему на смену приходят неприятные чувства: тревога, вина, угрызения совести. Так что же все-таки происходит? Почему мы полагаем, что приобретение материальных ценностей удовлетворит нас? И почему этого не происходит? И что же тогда приносит нам удовлетворение? Давайте посмотрим правде в глаза: нам всем нравится тратить деньги. Мы любим это делать. Тогда почему наш мозг велит нам делать то, что нам не поможет?

Биологи предположили, что стремление человека к избыточному потреблению сродни человеческой склонности к перееданию. Мы запрограммированы взять столько, сколько сможем, потому что, сознательно или бессознательно, мы верим, что ресурсов мало и их трудно найти. Когда наш мозг, которому сто миллионов лет, велит нам есть столько, сколько влезет, а мы живем в двух шагах от супермаркета, все заканчивается ожирением. Когда наш мозг, которому сто миллионов лет, велит нам приобретать все ценное, что мы только сможем, а у нас есть неограниченные средства для этого, мы заканчиваем как Романовы.

Но если вещи не делают нас счастливыми, то что делает? Несколько недавних исследований позволили предположить, что счастье действительно можно купить, во всяком случае, в двух формах. Вы можете приобрести немножечко счастья, купив что-нибудь материальное, но это счастье быстро закончится. Или вы можете купить более долгосрочное счастье, если заплатите за опыт. Результаты исследования, проведенного командой ученых, опубликованные в журнале Neuron, показывают, что происходит в вашем мозге, когда вы покупаете что-либо или только думаете о том, чтобы что-то купить. Удивительно, но оба действия оказывают одинаковое неврологическое действие.

Центры удовольствия затапливают мозг гормонами удовольствия (больше всего допамином), когда вы приобретаете то, что вам хочется. Но они делают то же самое, когда вы всего лишь думаете о такой покупке или планируете ее. В самом деле, ваши мысли о том, чтобы купить вот эту новую блестящую штучку, сделают вас такими же счастливыми, как если бы вы и в самом деле покупали ее. Но ни то, ни другое эмоциональное состояние не продлится долго. Но если вы потратите деньги на опыт – отпуск, концерт, то, чем вы можете заняться, особенно вместе с другими людьми, – то это счастье вы сможете испытывать всякий раз, когда будете думать о том, за что вы заплатили.

Возможно, именно поэтому самыми драгоценными пасхальными яйцами Фаберже для императорской семьи были те, которые напоминали о счастливых событиях, например о строительстве любимых загородных дворцов или о рождении царевича. Поскольку никаких значимых государственных событий, никаких политических или военных побед, чтобы сохранить о них память, у Николая и Александры не было, Карл Фаберже внимательнее пригляделся к своим царственным клиентам. Он узнал, какие цветы и какие цвета предпочитает императрица. Оказалось, это ландыши и розовый цвет. Даже сюрпризы внутри отражали психологию тех, для кого предназначался подарок. В какой-то момент Фаберже перестал создавать просто сюрпризы в пасхальных яйцах для царицы и сосредоточился на том, что имело отношение к ее мужу и детям. В отличие от свекрови, у Александры Федоровны не было никаких реальных интересов или достижений.

Просто ценная вещь – это мгновенное счастье, было и прошло. Но воспоминания, осязаемый сувенир на память о пережитом, создают счастье, которое можно испытывать снова и снова. Вещи и в самом деле вызывают приятные чувства на химическом уровне, особенно если они напоминают о произошедших событиях. Как вы видите, необязательно покупать желаемую вещь. Одной только мысли о приобретении достаточно, чтобы изменить химию нашего мозга. Если мысли достаточно для того, чтобы изменить наши ощущения, то достаточно ли вещей или мысли о вещах, чтобы изменить наше поведение? Иными словами, играет ли эволюционная биология роль в появлении черной или белой зависти?

Возвращаясь к позиционному товару, скажу, что было проведено еще одно интересное исследование, чтобы оценить его. Участников разбили на пары. Каждому партнеру были даны крупный или мелкий бриллиант. Ученые спросили каждого из них, независимо друг от друга, насколько он или она довольны своим драгоценным камнем. Участники оценили свои ощущения по балльной шкале. Когда им позволили увидеть бриллиант партнера и понять, что этот камень больше или меньше, чем их бриллиант, рейтинги, как и ожидалось, существенно изменились. Девушка с более крупным бриллиантом почувствовала больше удовлетворенности от своего камня, чем это было до того. А девушка с маленьким бриллиантом почувствовала себя менее счастливой. Ничего удивительного. Ценность позиционного товара зависит, как мы увидели, от соревнования и сравнения. Но что происходит в тех случаях, когда товар является потребностью?

Эксперимент повторили еще раз, но сравнивали не бриллианты, а температуру воды в ванне. Партнерам раздали бутылки с водой разной температуры: очень горячей и чуть теплой. Думаете, результаты эксперимента оказались идентичными? А вот и нет. В этом варианте эксперимента партнерам незачем было сравнивать себя друг с другом, чтобы решить, насколько они счастливы температурой воды в своей бутылке. Девушка с очень горячей водой оценила ее очень высоко. И эта оценка не изменилась, когда она узнала, что у другой девушки вода холоднее. Та девушка, у которой была чуть теплая вода, оценила ее достаточно низко. И эта оценка также не изменилась, когда она выяснила, что в бутылке у другой девушки вода горячее.

Важность эксперимента с бриллиантами и водой в том, что он показывает нам, почему роскошные вещи и символы статуса – это позиционный товар, а наш комфорт – нет. Не нужен никакой особый контекст, чтобы решить, холодно вам или голодно. Эти решения можно принять в вакууме. Когда речь идет о необходимых вещах, относительное благополучие или неблагополучие вашего соседа никак не влияет на оценку вашего собственного состояния.

У русских рабочих и крестьян, которые в конце концов восстали, не было золотых пасхальных яиц, чтобы сравнить их с императорскими и испытать разочарование. У бедняков в России почти ничего не было. Из‑за того, что реформы «царя-освободителя» не были доведены до конца, крестьяне получили свободу, но жизнь их мало чем отличалась от той, что была за сотню лет до этого. Этим людям незачем было знать, что у Романовых пасхальные яйца лучше, потому что им самим было холодно и голодно. Им нужны были необходимые вещи, они не хотели наказывать тех, кто несправедливо пользовался результатами их труда. Даже на пике революционных настроений в феврале 1917 года они требовали только отречения царя, но не его смерти.

И все же к октябрю месяцу пылала уже вся страна.

Так что же произошло?

Бурный экономический рост и взрыв

Пасхальное яйцо «Транссибирская магистраль» («Сибирский поезд») было создано в честь завершения строительства Транссибирской железной дороги, соединившей Азию с Западной Европой. Яйцо располагается на треугольном основании из ступенчатого белого оникса. Три золотых грифона с мечом и щитом в лапах поддерживают яйцо спинами и крыльями.

Само яйцо большого размера сделано из серебра, покрытого сверху и снизу синей и зеленой эмалью. Посередине широкая серебряная полоса с выгравированной на ней картой Российской империи с Транссибирской магистралью от Тихого океана до Европы. Листья на крышке выполнены из золота с инкрустацией акантом. Крышка с двуглавым орлом наверху откидывается на петлях, открывая выстланную бархатом внутреннюю часть яйца и миниатюрный поезд из золота и платины с бриллиантами огранки «роза» и рубинами в качестве фонарей и с окнами из горного хрусталя. Это точная копия (длина 1 фут) состава, который впервые пересек Россию по железной дороге, стоившей миллионы рублей и бесчисленных жизней.

На рубеже веков Россия была огромной страной с быстрорастущей промышленностью и населением, составлявшим одну шестую населения планеты. Вопреки тому, что впоследствии утверждала коммунистическая пропаганда, страна в целом процветала. И аристократия, и средний класс жили в роскоши. Если вы принадлежали к знати, а еще лучше к буржуазии, то бизнес быстро развивался. В России всегда было достаточно и человеческих, и природных ресурсов, ее экономика росла самыми быстрыми темпами по сравнению с Европой и Азией. Если бы страной лучше управляли, то она могла бы опередить США в гонке за деньгами. Даже случайных, запоздалых и хаотичных попыток модернизации, из‑за которой в стране назревало недовольство, оказалось достаточно для бурного роста городов. Фабрики и заводы вырастали словно грибы. Успешными были все виды промышленности. Наживались огромные состояния. Россия процветала, и доказательством этому были быстрая индустриализация, трудоемкие и затратные проекты на благо страны, наподобие Транссибирской магистрали, и культурный ренессанс, лучшим свидетельством которого стали творения Фаберже.

Но для крестьян Россия была ужасным местом для жизни. Вся индустриальная мощь страны развивалась за счет плохо оплачиваемой рабочей силы, которой было в избытке. Так как «царь-освободитель» отменил крепостное право в 1861 году, но, убитый террористами, не смог довести начатые реформы до конца, жизнь среднестатистического свободного крестьянина не слишком отличалась от жизни крепостного. Свобода крестьян оказалась лишь номинальной, они оставались рабами земли, которая им не принадлежала. Промышленность развивалась, и крестьяне уходили в города, чтобы работать на фабриках и заводах. Это была единственная возможность изменить жизнь к лучшему. Но для многих никаких перемен к лучшему не происходило. Несчастные бедняки оказывались в городах, полных восхитительных, замечательных, сверкающих вещей, которые они не могли себе позволить.

Николай и Александра не собирались проводить никакие реформы. Они просто ничего не делали. К тому времени, когда родился их сын, пятый и последний ребенок, они проводили бóльшую часть времени в уединении, а в остальное время принимали крайне неудачные решения. Хотя Николай ненавидел брать на себя ответственность, он ни на йоту не собирался уступать власть. Жена ему ничем помочь не могла. В одном из писем она даже советовала ему «быть бóльшим самодержцем, чем Петр Великий, и более суровым, чем Иван Грозный». Завидный совет.

Страна продолжала неукротимо развиваться, несмотря на архаичные социальные и экономические условия, в которых жило большинство людей. Для революции почва была готова. Для США и многих стран Европы уже наступил двадцатый век, но Россия по-настоящему не менялась ни социально, ни политически уже сотни лет. В стране не было настоящего лидера, ею управляла все более жесткая и оторванная от жизни абсолютная монархия. Ситуация напоминала автомобиль, несущийся на полной скорости, в котором водитель уснул за рулем. И этот автомобиль мчался к столкновению с остальным миром.

Постарайтесь, пожалуйста

«Военное стальное» пасхальное яйцо стало последним завершенным императорским пасхальным яйцом. Оно сделано из черненой стали, отличается минимумом украшений: четыре позолоченные эмблемы и маленькая золотая императорская корона на его верхушке. Подставкой для яйца служит прямоугольное основание из темно-зеленого нефрита с золотой каймой с четырьмя стальными артиллерийскими снарядами по углам.

Яйцо не было сделано из золота, на нем не было драгоценных камней. И все же «Военное стальное» пасхальное яйцо – возможно, самое удивительное творение в этой серии. Его красота в стиле промышленного дизайна предвосхитила направление ар-деко в искусстве и не меньше чем на десять лет опередила свое время. Ювелирам удалось понять Россию 1916 года лучше, чем самому заказчику.

За время своего бескомпромиссного и лишенного вдохновения царствования Николай II совершил огромное количество ошибок. Но самой ужасной из них было непонимание не только настроений, но и характера его страны. И пока император вел обреченную на поражение битву против современности, остальная Европа готова была вот-вот взорваться и начать открытую войну.

28 июня 1914 года австрийского эрцгерцога Франца-Фердинанда убил боснийский серб Гаврила Принцип. В следующие шестьдесят дней по Европе прокатилась цепная реакция, которая привела к началу Первой мировой войны. 1 августа Германия и Австрия объявили войну России. Несмотря на неспособность Николая II к правлению, Россия оставалась серьезным и пугающим врагом. Но Германия желала расправиться с Россией не только по военным причинам. У России была самая быстрорастущая экономика в мире, она входила в первую пятерку мировых держав с развитой экономикой и промышленностью, занимая второе место после США. Это была богатая страна. И ее достоянием были не только человеческие ресурсы, но и казавшиеся неисчерпаемыми природные богатства. Именно это сочетание делало страну пугающей в глазах остального мира. В каком-то смысле Россия того времени была Китаем наших дней. Русских было слишком много, они слишком усердно работали и обладали слишком большими природными ресурсами. Россия была финансовым Джаггернаутом, которого невозможно было остановить. И остальной мир испугался.

Можно предположить, что с войсками численностью 4,5 миллиона человек Россия была обречена стать главной угрозой «Великой войны». В России так и думали. Царь и его генералы предвкушали быструю победу после одного-двух месяцев боев. Проблема таких рассуждений заключалась в том, то это была не только первая мировая война, но и первая современная война. Но Россию при всей ее мощной промышленности никак нельзя было назвать современной. Индустрия и торговля набирали обороты в основном за счет низших классов, но промышленный бум только начинался, и у России не было необходимой инфраструктуры для ведения войны двадцатого века. Не было оружия, амуниции, техники и даже транспорта для необходимого военного усилия. У Германии не только было передовое вооружение, она легко могла мобилизовать войска на всем Европейском континенте. Россия только закончила строительство Транссибирской магистрали и могла доставлять людей на передний край обороны лишь в ограниченном числе. Брошенные на фронт войска было сложно накормить и оказать им врачебную помощь.

Ювелиры тоже не смогли остаться в стороне от войны. В Российскую армию было мобилизовано почти десять процентов населения, и в мастерских Карла Фаберже не могли больше творить шедевры, создаваемые целой командой талантливых и специально обученных мастеров. Не хватало эмалировщиков, закрепщиков бриллиантов и старших мастеров. Поэтому мастерские Фаберже начали выпускать военную продукцию. Фабрика в Санкт-Петербурге выпускала стеклянные и металлические шприцы, ударные трубки и детонаторы. Крупное московское отделение изготавливало гранаты и пули, столь же мастерски сделанные, как броши и портсигары, которые мастерские выпускали годом раньше.

Война оказалась хорошо финансируемой, но совершенно не организованной катастрофой. Всего за пять месяцев русская армия потеряла более миллиона человек. Многие были убиты или ранены. Условия в армии были настолько плачевными, что многие солдаты попросту сдавались в плен, полагая, что жизнь в немецком плену (или даже расстрел) лучше, чем пребывание в русский армии. Не хватало провианта, солдаты болели. Они мерзли, голодали, и зачастую им не хватало даже винтовок, чтобы воевать. Как только они оказывались на фронте, они «больше всего страдали от сочетания наделенной законным статусом некомпетентности и авторитарной суровости». Окопы рыли неправильно. Солдаты были необученными. У некоторых не было даже сапог. Как и их император, неспособный править и не имеющий воли оставить трон, командиры не представляли, как воевать против организованной и индустриализованной немецкой военной машины, поэтому они просто бросали против нее солдат.

Менее чем через год после начала войны весь российский фронт наконец рассыпался под тяжестью некомпетентности и отчаяния. Полностью сломленная меньшей по численности, но более эффективной германской армией, колоссальная Российская армия вынуждена была отступить. Восточный фронт отодвинулся настолько далеко в глубь страны, что даже ее столица Санкт-Петербург больше не считалась вне опасности. Потеря территории, не говоря уже о потере лица, оказалась сильным ударом для императора. В результате в 1915 году он назначил себя Верховным главнокомандующим армии. Этим он сместил с поста великого князя Николая Николаевича, который командовал русскими войсками. Возможно, армия под началом Николая Николаевича не была эффективной, но он хотя бы был настоящим военным, и солдаты его любили.

Как Верховный главнокомандующий Николай II был разрушительной фигурой. Россия проигрывала одно сражение за другим, оставляя все больше своей территории, и за это император нес личную ответственность. К 1916 году его самые верные сторонники начали деликатно выражать тревогу. Если император не ослабит немного свою хватку, не позволит Думе по-настоящему работать, не прислушается к советам реального кабинета министров и не проведет некоторые либеральные социальные реформы, которых требовала страна, его власть обречена.

Император пренебрежительно отмахнулся от этих предупреждений. На фронт отправляли призывников, слишком старых или слишком молодых, где им предстояло мерзнуть, голодать и служить пушечным мясом. В конце концов у России не осталось ничего, кроме тел. Ее военная тактика была в лучшем случае устаревшей, а в худшем – самоубийственной.

Но даже при таком раскладе численности русских сил оказалось достаточно, чтобы Германия не смогла воевать на двух фронтах.

Зима тревоги нашей

Пасхальное яйцо «Зимнее» можно назвать свободно стоящей скульптурой в той же степени, что и яйцом. Оно создано из горного хрусталя. Тонкая резьба покрывает его изнутри, чтобы создать впечатление морозных узоров на стекле. Такая же резьба покрывает яйцо снаружи. Оно разделяется на две половинки с ободками из платины с бриллиантами. Яйцо опирается на монументальное основание также из горного хрусталя, отполированного так, чтобы он казался тающей глыбой льда. Внутри яйца сюрприз: корзинка, украшенная розовыми алмазами, с яркими весенними цветами, предвещающими неизбежные грядущие перемены.

К новому, 1917 году дела в стране шли ничуть не лучше, чем в армии. Все ресурсы империи были направлены на то, чтобы не проиграть войну. Приток сельского населения в города и на фабрики, а также массовая мобилизация привели к дефициту рабочих рук на полях. В сочетании с долгой холодной зимой (даже по российским меркам) это привело к голоду и смертям. К концу февраля народ или то, что от него осталось, дошел до последней черты. 23 февраля – по григорианскому календарю 8 марта, в Международный женский день – тысячи женщин, домохозяйки и фабричные работницы заполнили улицы столицы. Они требовали хлеба и отказывались расходиться. На следующий день две тысячи фабричных рабочих начали забастовку и присоединились к женщинам на улицах города. По мере того как их число росло, а промышленные предприятия прекращали работу, полиция попыталась разогнать толпу, но рабочие закидали полицейских камнями и льдом.

На третий день к бунтовщикам присоединились студенты, купцы и другие представители среднего класса. Толпа перестала требовать хлеба и потребовала перемен. Люди несли транспаранты с требованием прекратить войну и кричали: «Долой царя!»

На подавление протеста, превратившегося в забастовку, а потом в массовый бунт, были отправлены войска. 26 февраля солдатам отдали приказ открыть огонь по толпе. Погибли сотни безоружных людей. На другой день войска перешли на сторону восставших. Это была чуть менее кровавая версия событий, которые предшествовали Великой французской революции. Народу стало слишком холодно и голодно, и он взбунтовался. Но в России в 1917 году взрыв не был выражением злобы. Это была своего рода белая зависть. Поначалу никто не искал человеческих жертв или бриллиантов покрупнее. Люди хотели получить то, в чем нуждались, но чего не имели: более приемлемый уровень жизни.

В это время Николай II находился в ставке в Могилеве, играя в командование армией. Ему сообщили о событиях, приведших к бунту, и предупредили о том, что ему придется пойти на уступки, если он хочет сохранить корону. Он не сделал ничего. Председатель Думы Михаил Родзянко послал царю телеграмму: «Ситуация серьезная. В столице – анархия. Правительство парализовано. Транспорт продовольствия и топлива пришел в полное расстройство. Растет общественное недовольство. На улицах происходит беспорядочная стрельба. Части войск стреляют друг в друга. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство. Медлить нельзя. Всяческое промедление смерти подобно».

Николай ответил так: «Опять этот толстяк Родзянко мне написал разный вздор, на который я ему даже отвечать не буду».

К марту бунты и забастовки происходили почти в каждом большом российском городе. В тылу войск было слишком мало, они не могли сдержать насилие, да и не сказать, чтобы они слишком старались. К 1 марта 170 тысяч солдат присоединились к восставшим. Но теперь они громили полицейские участки, атаковали тюрьмы и, что намного показательнее, уничтожали все символы или эмблемы царской тирании.

На другой день все правительство подало в отставку и без участия царя сформировало Временное правительство. К тому моменту, когда Николай II как будто понял размах и опасность ситуации, было уже слишком поздно. 3 марта его вынудили отречься от престола за себя и за своего сына.

Относительная бедность, субъективная утопия и вооруженные идеалы

Пасхальное яйцо «Красный крест с портретами» красиво своей простотой. Созданное во время Первой мировой войны, оно ближе всего подошло к олицетворению эстетики Советской России. И это творение больше других похоже на яйцо. Пасхальное яйцо располагается на простой подставке из золотой проволоки и покрыто прозрачной и переливчатой белой эмалью поверх сложного узора, укутывающего все яйцо. На широкой полосе темным золотом написаны кириллицей буквы. С двух сторон яйца расположены кресты, покрытые прозрачной красной эмалью.

Идеалы социализма придумали не в России. И сделали это даже не в двадцатом веке. Социализм как концепция существует столетиями. Но коммунизм фундаментально отличается от социализма, причем не в лучшую сторону. Карл Маркс, которого называют отцом коммунизма, предложил теоретические основы коммунизма в своей работе «Манифест Коммунистической партии», опубликованной в 1848 году. Он был сторонником созданной им концепции. Но Маркс был философом, а не революционером. Как и Томас Мор до него, Маркс играл с идеями, обдумывая, как сделать мир лучше и справедливее. И как большинство философов, его больше волновал вопрос зачем, нежели вопрос как. В результате его идеи о мировом искоренении бедности были в принципе привлекательными, но они были экономически неверными и социально обреченными.

Суть теории Маркса в том, что бедность относительна. В какой-то степени он правильно понял ситуацию, но этот постулат верен лишь в отношении позиционных товаров, таких как бриллианты, и ошибочен, если мы сравниваем непозиционные необходимые вещи, такие как тепло. Маркс полагал, что если никто не будет относительно бедным, то есть не будет беднее другого человека, то все будут счастливы. И чтобы никто не был бедным, вернее, не чувствовал себя бедным, у всех должно быть одинаковое количество денег. Следовательно, все должны иметь одно и то же. Маркс называл это системой одного класса. С его точки зрения, для создания такого одноклассового общества необходимо ликвидировать частную собственность. В утопии Маркса у людей не могло быть ни личных вещей, ни интеллектуальной собственности, ни собственного бизнеса. Результаты их труда тоже не могли им принадлежать. Но такая система требует, чтобы человек продолжал работать и создавать продукт, будь то зерно или драгоценное пасхальное яйцо. Все результаты труда принадлежат государству, которое и делит их поровну между всеми гражданами.

Препятствием на этом пути является тот факт, что богатство – это не игра без денег. Ценность может быть добавлена. Ее можно создать из ничего – обычно в форме интеллектуальной собственности – или увеличить ее с помощью труда (как это происходит, когда вы из досок делаете стул). В этом основа капитализма. К сожалению, в своей теории относительной бедности Маркс выдвинул следующий тезис: проблема не в том, чего у кого-то слишком мало, а в том, чего у другого слишком много. То есть он, по сути, наделяет законным статусом черную зависть. А черная зависть по определению всегда деструктивна.

Но давайте не будем слишком строги к старине Карлу. Он просто играл с идеями. Проблемы начались только в тот момент, когда эти идеи попали в руки Владимира Ленина. Этот непрактичный интеллектуал решил, что идеалы Маркса великолепны и, более того, прагматичны. Ленин, которого выслали из собственной страны за связи с «Народной волей», нигилистской организацией, члены которой убили Александра II, был настолько вздорным и недальновидным человеком, что никто не принимал его всерьез – кроме Германии. С точки зрения Германии, Ленин был опасным, как раковая опухоль. И Германии очень хотелось, чтобы эти раковые клетки появились в Российской империи.

Революцию заказывали?

Пасхальное яйцо «Березовое» лучше всего из всех творений Фаберже раскрывает русскую душу. Хотя каждое яйцо олицетворяло богатство, декаданс и даже восточную роскошь царской империи, «Березовое» яйцо – это открытое признание глубоко укоренившейся духовности русской православной веры. Яйцо сделано из настоящей карельской березы, которая растет только в Карелии, между Санкт-Петербургом и Финляндией. Береза, отполированная до блеска, чуть подсвечена мягким сиянием золотых полосок с гравировкой. Крошечный синий сапфир украшает застежку. Сюрприз из этого пасхального яйца давно украден, остался только золотой ключик с бриллиантами, которым заводили миниатюрного слона из золота, серебра, бриллиантов и эмали, как написано в счете. В этом случае другой, непреднамеренный сюрприз оставили для всех нас. Счет, датированный 25 апреля, выписан не «императору всея Руси», отрекшемуся от престола месяцем раньше, а просто «господину Романову Николаю Александровичу».

Как же Россия дошла от бунтов до Советов?

В действительности было две революции. Первая произошла в феврале, вторая – в октябре. Февральская революция была спонтанным мятежом. Хотя она закончилась отречением царя, люди протестовали только против голода и не добивались серьезных политических перемен. Как и во время парижских хлебных бунтов накануне Великой французской революции, голод превратился в гнев, гнев направили в политическое русло. Все закончилось массовым насилием и сменой режима. Но октябрьская революция, или Красный октябрь, во время которой большевистская партия захватила власть, была куда страшнее Февральской революции.

Забавный факт: «русская революция» не была ни русской, ни революцией как таковой. Это был государственный переворот, практически полностью спонсированный и срежиссированный извне в соответствии с германскими интересами. Мотивация не имела ничего общего с голодным народом или некомпетентным царем. Немцы хотели, чтобы Россия вышла из Первой мировой войны, потому что они больше не могли сражаться одновременно на Западном и Восточном фронтах. Николай II открыто заявил, что Россия не остановится до тех пор, пока на ее земле остается хотя бы один захватчик. И он явно собирался добиться полного освобождения российской территории, пусть и ценой жизни своих солдат. У кайзера не осталось выбора. 31 марта «швейцарский коммунист Фриц Платтен через германского посла в Швейцарии барона Гисберта фон Ромберга получил от министра иностранных дел Германии разрешение для Ленина и других русских ссыльных проехать через территорию Германии в Россию в опломбированном вагоне». К этому моменту Ленин, высланный из России за заговор против царя, провел за границей почти десять лет. Немцы так заботились о том, чтобы их драгоценный груз без приключений прибыл в Россию, что «по просьбе Ленина вагон был защищен от досмотра специально дарованным статусом экстерриториальности».

Другими словами, министр иностранных дел Германии – не какой-нибудь низкопробный подрывной коммунистический элемент, угнездившийся в немецком правительстве, а действующий министр иностранных дел – позаботился о том, чтобы высланные террористы и их лидер вернулись в страну, воюющую с Германией. Немецкое правительство даже оплатило счета. Уинстон Черчилль весьма живо описал это, сказав, что немцы «повернули против России самое страшное оружие. Они переправили Ленина в опломбированном вагоне из Швейцарии в Россию, словно бациллу чумы».

Для Германии это был беспроигрышный ход. Ленин и его приспешники обещали после успешного государственного переворота сделать то, чего не сделал бы царь, и вывести Россию из войны. Даже если бы им не удалось захватить власть, «целью было сломить сопротивление России в Первой мировой войне, распространив революционные волнения». А Россия, ввергнутая в пучину революции или, что еще лучше, гражданской войны, будет слабой Россией. По этой причине «после апреля 1917 года немцы продолжали субсидировать разрушителя Ленина, а потом и его большевистский режим, и это продолжалось и в 1918 году».

И Германия получила то, за что заплатила, во всяком случае, в краткосрочной перспективе. Поначалу германская стратегия работала так, как было задумано: Россия погрузилась в хаос. Большевики свергли Временное правительство. Царя и его семью убили. Более того, марионеточное правительство сделало именно то, что ему было велено, и вывело Россию из войны. И все-таки Германия проиграла.

Белогвардейцы и коктейли Молотова

Предназначенное для подарка в 1917 году пасхальное яйцо «Созвездие» («Синее созвездие цесаревича») стало последним императорским пасхальным яйцом и единственным, которое Фаберже так и не закончил. Хотя революция прервала работу над «Созвездием», яйцо из темно-синего кобальтового стекла представляло собой небесную сферу с созвездиями, которую поддерживали облака из непрозрачного горного хрусталя. А сюрприз? Им должны были стать часы с диском с цифрами из золота и серебра, вращавшимся по кругу, словно кольца планеты.

Пасхальное яйцо «Созвездие» исчезло, и его местонахождение десятилетиями оставалось загадкой. Некоторые считали его «утраченным яйцом Фаберже», но большинство полагало, что оно так и не было создано. Оказалось, что две его незаконченные половинки лежали на полке в Московском минералогическом музее. Его ошибочно принимали за лампу. Праправнучка Фаберже Татьяна говорит: «Они утверждали, что мой дед отдал их им… в 1928 году. Но он бежал в 27‑м, поэтому я не уверена».

Получив власть, первое, что сделал Ленин, – это вывел Россию из войны, выполнив свою часть сделки с Германией. Затем он создал жестокое, беззаконное государство. Начались убийства, грабежи и неизбежное экономическое падение.

В начале 1918 года большевики переименовали себя в Коммунистическую партию России и объявили о том, что они проводят в жизнь принципы Карла Маркса. Но то, что делал Ленин, было чем угодно, только не коммунизмом. Он сказал народу: «Грабьте награбленное», предполагая тем самым, что любой, у кого были деньги или успех, добыл это нечестным путем. Более того, считалось приемлемым и необходимым лишать богатых всего имущества самым жестоким образом, в стиле Великой французской революции. Не экономическая реструктуризация, а экономический развал, и «революция» Ленина скатилась до жестокого убийственного мятежа, охватившего всю страну.

На Карла Фаберже работали тысячи людей, он выполнял военные заказы и руководил самой крупной и успешной ювелирной фирмой в мире. Но когда к нему пришли ленинские комиссары, то они дали ему, по его собственным словам, несколько минут, «чтобы надеть шляпу и пальто», и выгнали из дома.

Карла Фаберже, который вел почти социалистический бизнес в стране с авторитарной монархией, Лев Троцкий впоследствии объявил военным спекулянтом, и ювелир с семьей едва успел бежать в Швейцарию.

Жизни Фаберже ничего не угрожало, но его бизнес был сначала остановлен, а потом национализирован. Здания, полные сокровищ и великолепных работ, были конфискованы. Революционеры писали новые законы. Все императорское имущество и сокровища (включая пасхальные яйца Фаберже) объявили собственностью государства. В неразберихе вседозволенности, последовавшей за революцией, многие из драгоценных яиц пропали и оказались в руках частных владельцев.

Ювелирные яйца были, пожалуй, самой впечатляющей добычей коммунистов. Но они оказались под угрозой. Ленину удалось пробудить в людях дикую ярость и ненависть, которую он сумел направить на разрушение прежнего порядка. Частная собственность принадлежала всем. Банковские ячейки опустошали, шкатулки с драгоценностями вскрывали и раздавали украшения всем желающим. Даже церкви больше не были священными и неприкосновенными: иконы и украшения срывали со стен, вырывали из алтарей. Это была черная зависть, вырвавшаяся наружу. Даже русский писатель-социалист Максим Горький, «буревестник революции», открыто противостоявший царскому правительству в течение долгих лет, личный друг Ленина, не смог скрыть своего отвращения. Он осудил то, что называл «злобным желанием разрушать предметы редкой красоты». Горький написал: «Они грабят и продают музеи и церкви, продают пушки и ружья, тащат все с армейских складов, грабят дворцы бывших великих князей; все, что можно украсть, украдено, все, что можно продать, продается».

И все же это не было случаем черной зависти, желанием лишить богатых их имущества и привилегий. Не было это и случаем белой зависти, которая привела к деструктивному поведению. Ничего общего с использованием пиратского флота, чтобы украсть у соседа то, что вам не принадлежит. Эта революция сумела объединить белую зависть беспрецедентно многочисленного низшего класса, нуждавшегося и желавшего больше, с массовой и обладающей законным статусом черной завистью. Так создавалась социальная система, в которой богатство становилось проблемой. Это была санкционированная государством черная зависть в сочетании с настоящей депривацией.

В новой Красной России у так называемых белогвардейцев – аристократии и буржуазии – можно было взять все и пользоваться этим, пока кто-то другой, более сильный, не отберет это у нового владельца. Всё и все оказывались подходящей целью для гнева миллионов. Горький настаивал на том, что «в течение двух революций и одной войны я наблюдал сотни случаев этой темной мстительной потребности разбить, изуродовать, высмеять и обесчестить красоту». Это был ядовитый плод союза белой и черной зависти. От этого союза родилось то, что мы теперь называем Коммунистической Россией.

Нигилистская революция

После 1917 года пасхальных яиц Фаберже больше не было.

К 1918 году большевистская революция была в разгаре. Одна шестая часть мира была вынуждена смириться с принципами и идеалами большевиков. Коммунисты выкорчевывали русскую культуру и переписывали собственную историю, поэтому большинство фактов о них, которые мы считаем подлинными, на самом деле выдуманы. К примеру, представление о том, что при новом коммунистическом режиме народу стало жить лучше, чем при царской власти, – это в лучшем случае абсурд. Все осталось по-прежнему. Но в большинстве случаев все стало намного хуже.

Многие представляют Россию до 1917 года как вотчину невероятно богатой императорской семьи и страну нищих неграмотных крестьян. Это неверно.

До революции в России было больше богатства, чем во всей остальной Европе вместе взятой, и это богатство было не в карманах Романовых. Хотя Романовы определенно были самой богатой монархией в Европе, но в России было немало других весьма состоятельных семей, дворянских и простых, которые могли бы потратить больше, чем августейшие родственники Романовых на Западе. Далее следовал весьма многочисленный класс буржуазии: промышленники, ученые, банкиры, юристы и люди, подобные Фаберже, – который был удивительно успешным и невероятно богатым. С экономической точки зрения страдающим классом были, разумеется, крестьяне, бывшие крепостные, многие из которых жили ничуть не лучше, чем до освобождения. И все же у них не было настоящего желания изменить систему управления. Февральская революция была всего лишь требованием: нынешний царь должен отречься от престола в пользу своего брата. Некоторых из протестующих устроил бы представительный орган власти, который собирался создать Александр II, «царь-освободитель». Но большинство просто устало от Николая II.

Это было до Красного октября. Потому что Октябрьская революция была переворотом, а не отражением воли народа. У нового правительства не было народной поддержки, необходимой для сохранения власти. Поэтому коммунистам пришлось прибегнуть к грубой силе и экономическому терроризму, чтобы контролировать собственную страну. Именно это они и делали без всякой жалости. Они начали с того, что отобрали имущество у всех, кто не был членом партии, особенно у таких людей, как Фаберже и другие успешные предприниматели. Чтобы закрепиться в огромной стране, большевики начали создавать лагеря принудительного труда и устроили в стране голод, чтобы сотни тысяч умерли без еды.

Лев Троцкий утверждал: «Мы, коммунисты, признаем лишь одно священное право – право работающего человека, его жены и его детей на жизнь». Звучит красиво. Но есть и продолжение: «Мы без колебаний отберем землю у землевладельцев, передадим фабрики, мельницы и железные дороги в руки народа». Классовая борьба – это предсказуемый результат, когда разница между богатыми и бедными слишком велика. Троцкий оправдывает действия тех, кто «силой оружия… [сорвал] корону с глупой царской головы». Это все еще стандартное продолжение смены режима. Настоящая проблема становится очевидной позже, когда Троцкий делает вывод: «Почему же нам следует колебаться, если речь идет о том, чтобы взять зерно у кулаков?» Кулаки были крестьянами. У них не было ювелирных яиц или процветающих промышленных предприятий. Они были фермерами, чуть более успешными, чем их ближайшие голодающие соседи. Террор, начавшийся с царской семьи, стал распространяться по нисходящей и дошел до крестьян. В первые годы после революции даже они стали субъектами экономической деструкции.

В результате такой экономической политики – грабь награбленное – воцарился экономический хаос. За год инфляция в России достигла такого уровня, что за бриллиантовый браслет давали всего лишь буханку хлеба. Какая горькая ирония: сокровища, ставшие отчасти виновниками взрыва, настолько упали в цене, что их невозможно было даже обменять на продукты.

Почему рабочая революция не сработала?

Большинство полагает, что неудача коммунизма – это неудача человеческой природы. Никто не любит делиться. И кто захочет работать с полной отдачей, получая за этот труд лишь минимум, необходимый для выживания? Никто. Удивительно, но это не самый фатальный дефект системы. Коммунизм не сработал именно из‑за позиционного товара или из‑за отсутствия функционирующей позиционной ценности. Позиционная ценность – это определение особой ценности какого-то товара относительно всего остального. Вы же помните, что ценность лошади или бриллиантового колье определяется исключительно в контексте?

Поскольку коммунистическое государство покончило со свободным рынком, товары и услуги больше не ассоциировались с «рыночной ценой», которая обозначала их ценность. Ничто не имело конкретной цены, и без системы цен на товары и услуги невозможно было оценить последствия дефицита и определить приоритеты потребностей. Не было возможности сказать, нужны ли машины в сельском хозяйстве больше, чем в других отраслях, поэтому машины отправлялись в другие места, а урожай гнил на полях. Никто не мог предложить проект строительства и определить, сколько он будет стоить. Будет ли конечный продукт стоить больше, чем сумма его отдельных частей? Никто не знал. Без частной собственности и свободного рынка, на котором можно покупать или обменивать, не было другого способа определить цену хоть чего-нибудь.

Через три года после Октябрьской революции австрийский экономист Людвиг фон Мизес написал, что коммунизм – это нежизнеспособная экономическая система, поскольку по самой своей природе коммунизм отвергает рациональную экономику. Вы не можете повесить ценник на здоровое, правильно функционирующее государство, но, как оказалось, функционирующему государству необходимо, чтобы почти все вещи ценники имели. В 1919 году Максим Горький заявил, что «только комиссары имеют в эти дни приятную жизнь. Они крадут столько, сколько могут, у обычных людей, чтобы заплатить своим куртизанкам и за свою несоциалистическую роскошь». Если ничего никому не принадлежит и нет способа соревноваться или сравнивать, система просто рушится под весом всей этой «справедливости».

Попробуйте еще раз, провалитесь успешнее

О Ленине можно сказать многое. Социопат, маньяк, диктатор. Но вот нигилистом он не был. К 1921 году даже он смог увидеть, что последние крохи его великого социального и личного эксперимента вылетают в трубу. Отказавшись от рациональной экономики, «народная утопия» не дала плодов, потому что большинство «народа» не желало сотрудничать.

Прежде всего коммунистам следовало бы национализировать банки и все золото и деньги, находившиеся в них. Но банкиры отказались участвовать в игре. Они не удостаивали вниманием требования Ленина выдать суммы, необходимые для выплаты денег Красной гвардии, пока большевики не начали похищать их сотрудников и членов семьи. После этого банкиры просто отдали ключи от подвалов и ушли. Почти каждый банкир в России поступил именно так. Но ни Ленин, ни его приспешники не имели ни малейшего представления о том, как функционирует банк. Захватив банки, управлять ими он не смог. Ленин сумел только забрать золото из хранилищ и драгоценности из банковских ячеек и попытаться расплатиться этим с людьми.

В конце концов Ленин понял, что с утопией придется подождать. Страна тем временем разваливалась. В отчаянной попытке сохранить власть Ленин объявил начало нэпа, новой экономической политики, которая в основном состояла из минимальных экономических и философских уступок. Нэп был отказом от тотальной национализации в пользу продразверстки, которая оставляла крестьянам малую толику излишков урожая, позволив – внимание! – открыто продавать их на рынке. Эта так называемая уступка капитализму вместе с другими компромиссами, к примеру концессиями для иностранных инвесторов, в конце концов привела к денационализации мелких промышленных предприятий. Ленин считал нэп необходимым злом. Он заявил о том, что «это шаг назад, чтобы потом сделать два шага вперед».

Позволив людям кусочек капитализма, как пренебрежительно называл это Ленин, он получил и свой кусок: он начал собирать не только драгоценности русской короны, но и все накопленные веками богатства. Награбленное, как и сокровища государственной казны, богатства церкви и имущество семьи Романовых предстояло продать на Запад. Советы были настолько уверены в том, что скоро весь мир примет новый коммунистический порядок, что спокойно продавали историю своей страны и ее богатства, только бы получить взамен столь необходимую им валюту. Они настаивали на том, что все проданное вернется обратно, когда Советский Союз будет править во всем мире.

Ленин учредил Гохран, в обязанности которого входило собирать и оценивать накопленные Россией богатства и готовить их к продаже за рубежом. Агафон Фаберже, сын Карла Фаберже, арестованный большевиками, был выдающимся геммологом своего времени. Его выпустили из тюрьмы и заставили оценивать вещи в Гохране, клеймить их и готовить для зарубежных покупателей. (Некоторые из этих вещей были, вероятно, сделаны его отцом.) Из произведений искусства вытаскивали бриллианты, снимали золотые переплеты со старинных церковных книг и складывали драгоценные материалы в кучу для последующей перепродажи. Идиотизм разрушения древних сокровищ и современных произведений искусства – в определенном смысле разборка их на запчасти – заключался в том, что это существенно снижало их ценность. И в этом проявилось отсутствие у коммунистов рациональной экономической политики. Не будем говорить об этической стороне вопроса и о противоречии этих действий здравому смыслу. Самая большая проблема заключалась в другом. Советы наводнили международный рынок драгоценными камнями до такой степени, что к 1920 году их цена упала, как это случилось с изумрудами в Испании шестнадцатого века.

Ленин умер в 1924 году, через три года после начала нэпа. Его жена винила в этом его постоянную «ярость». Некоторые предполагали, что Сталин намеренно ускорил процесс. Возможно, виной всему был стресс из‑за провала его экономической теории. В любом случае, его еще более сумасшедший соратник Иосиф Сталин захватил власть сразу после смерти Ленина. Сталин убил бóльшую часть своих конкурентов, а остальных, в том числе и Троцкого, вынудил эмигрировать. Он вышел победителем в борьбе за власть и стал главой Советского государства. Россия снова оказалась под единоличной властью одного человека.

В 1927 году Сталин отменил нэп и заменил его тотальным контролем государства. Но это не значило, что он отказался от распродажи российского наследия. Более того, он продал даже то, что не хотел продавать Ленин, включая и ювелирные яйца Фаберже. Все должно было быть продано. Молодое Советское государство отчаянно нуждалось в зарубежной валюте, поскольку собственные деньги почти ничего не стоили. Сталин собирался превратить страну в мировую державу. Это был дорогостоящий план. Он намеревался начать быструю индустриализацию всей страны. Предстояло за пять лет привести ее в соответствие с военными и промышленными стандартами двадцатого века. В чем проблема? Нет денег. Экономика лежала в руинах, инфраструктура рассыпалась, люди мерли как мухи. Как оказалось, даже утопии надо платить по счетам.

Сталин не мог открыто признать, что мечты Маркса оказались беспрецедентной экономической, социальной и политической катастрофой. Ему просто нужно было быстро найти источник денег и сделать это по-тихому.

Для западного мира проблема выглядела так. Марионеточный режим, которому следовало бы сгореть сразу после смерти его псевдоинтеллектуального лидера, не только отказался исчезать, он начал пускать страшные корни. И ему требовался только источник западных капиталов. На сцене появляется Арманд Хаммер, знаменитый американский капиталист и – вот странность – личный друг Владимира Ленина.

Симпатия к дьяволу?

Когда я была совсем маленькой – мне еще не исполнилось и десяти, – люди спрашивали меня, кем я хочу стать, когда вырасту. Я отвечала с твердой уверенностью: «Агентом КГБ». Это были восьмидесятые годы, и взрослым такой ответ был не по вкусу, ни учителям, ни педиатрам, ни друзьям моих родителей, ни родителям моих друзей. Мой отец обычно смеялся. Но моя мать щипала меня за шею, ослепляла гостей голливудской улыбкой и шипела мне на ухо: «Прекрати, Аджа».

Разумеется, в том возрасте у меня не было никаких глубоких познаний в политике и определенно никаких претензий к моей собственной стране. Я была влюблена в саму идею КГБ. Во всем родители виноваты. С их разрешения я в детстве смотрела слишком много фильмов о Джеймсе Бонде. Едва ли я понимала сюжет, не говоря уже о подтексте. Но я точно знала, что мне нравится мех, нравятся сапоги-ботфорты и девушки Бонда. Я всегда питала слабость к плохим парням. Еще малышкой я плакала, когда в конце диснеевских мультфильмов злая королева терпела поражение. Судя по всему, мои симпатии к злу очень глубоки. И все же при мысли об Арманде Хаммере у меня бегут мурашки.

Хаммер соединил в себе самые худшие стороны лжеца, вора, предателя, военного спекулянта (пусть это и была холодная война), мошенника и хищника. Он, безусловно, был умен и невероятно успешен. Ему удавалось превращать один успех, достигнутый с помощью предательства и интриг, в следующий, затем в еще один и еще один, словно он вальсировал по залу, меняя на ходу партнеров.

Так кем же был Арманд Хаммер? Тони Фабер называл его «человеком, который дал толчок американскому роману с Фаберже». Блестящий журналист Эдвард Дж. Эпштейн утверждал, что это «один из величайших мошенников двадцатого века». Они оба были правы. Самая большая афера Хаммера заключалась в том, что он продавал Америке пасхальные яйца Фаберже, воспользовавшись эмоциональным мифом об истребленной династии Романовых, и отправлял деньги тем самым людям, которые это сделали и были в то время заклятыми врагами Америки.

Для публики он был успешным промышленником, президентом компании Occidental Petroleum на протяжении десятилетий. Его называли доктор Хаммер, хотя он никогда не занимался медициной, и «гражданином-дипломатом» с личными связями и постами президента ассоциаций по всему миру. Хаммер был знаменитым филантропом и коллекционером предметов искусства. Он не знал стыда и занимался саморекламой. Незадолго до его смерти в 1990 году его персону активно лоббировали на получение Нобелевской премии мира, ни больше ни меньше.

И бóльшую часть своей жизни Хаммер был советским агентом.

Серп и молот

Арманд Хаммер родился в Соединенных Штатах, но был сыном украинцев-иммигрантов. Его отец Юлиус Хаммер был не только преисполненным энтузиазма социалистом (за которым тщательно следили), но и одним из основателей Коммунистической партии США. Он начинал с сети аптек, которые превратились в компанию Allied Drug and Chemical. Когда он попал в тюрьму (поговаривали, что отец отправился за решетку вместо своего сына Арманда), его сыновья продолжали руководить бизнесом.

Первый раз Арманд Хаммер приехал в Советский Союз под предлогом бизнеса. Вид и форма бизнеса зависели от того, с кем он разговаривал. Он подал заявление на получение выездной визы и выехал из США, имея на руках специальное разрешение правительства побывать в Европе по делам Allied Drug. В заявлении на получение визы Хаммер указал, что собирается посетить Западную Европу с краткосрочным визитом. Затем он каким-то образом оказался в Советском Союзе, где оставался почти десять лет.

Уверяя, что его трогает бедственное положение русского народа, Хаммер занялся предпринимательской деятельностью, не возвращаясь в США. В самом начале своего пребывания в России он посетил шахты на Урале. Без всякой видимой причины Хаммер пообещал сделать так, чтобы из США пришло судно с зерном в обмен на русские «концессии», которые состояли из предметов роскоши, таких как меха и драгоценные камни.

Это привлекло внимание Ленина. Он решил превратить Хаммера в первого западного посредника, или «концессионера». Первого и, как оказалось, последнего.

Хаммеру повезло сразу. Одной из концессий, о которой он договаривался, было право на эксплуатацию асбестовой шахты на Урале. По мнению Эпштейна, «вскоре после встречи с Лениным Хаммеру сказали, что его семейная фирма будет не только разрабатывать асбестовую шахту на Урале. Она станет финансовым каналом для советской деятельности в Соединенных Штатах в то время, когда такая деятельность была незаконной». Частью плана была банковская деятельность в Нью-Йорке и использование Allied Drug для отмывания денег и их перекачки из США в Россию. Хаммер также вел переговоры о так называемом праве на импорт зарубежной техники и автомобилей. Он же договаривался о полулегальных сделках от имени советского правительства.

Хаммер стал посредником между Генри Фордом, в то время «самым богатым капиталистом Америки», и советским правительством по поставке тракторов. Но их происхождение было скрыто. Форду нужен был испытательный полигон и тестовый рынок уже в 1919 году, когда на экспорт машин и станков в Советскую Россию было наложено эмбарго. В 1922 году на Форда вышел Хаммер и предложил купить «миллионы» машин от имени Allied American (другая ипостась одной и той же фирмы) на тот случай, если сделка привлечет ненужное внимание. Форд получил полигон для испытания своих новых безлошадных плугов, а Россия – всю необходимую сельскохозяйственную технику, пусть и без официального разрешения. К 1923 году похожие сделки от имени советского правительства Хаммер заключил еще более чем с тридцатью компаниями. Разумеется, все эти сделки заключались тайно, так как те же самые страны, которые признали большевистское правительство, в тот момент ввели против него санкции.

Когда в 1924 году Ленин умер и Сталин захватил власть, шахта Хаммера была национализирована. Но для человека, который вел в России странную сказочную жизнь, ничего еще не было кончено. Каким-то образом, не успел его предыдущий бизнес перейти в руки правительства, ему почему-то предоставили новые возможности. Как будто это был предлог для его дальнейшего пребывания в стране. Следующим бизнесом стала карандашная фабрика. Предполагаемому фабриканту советская «Особая комиссия по концессиям» даже предоставила роскошную штаб-квартиру в Москве. По случайному совпадению это оказалось четырехэтажное здание, в котором ранее располагались мастерские и офисы фирмы Фаберже, поспешно освобожденные для нового «квартиранта» за очевидно «символическую плату в двенадцать долларов в месяц».

Пока Арманд Хаммер и его брат Виктор, к этому моменту присоединившийся к нему, якобы управляли карандашной фабрикой, они заполняли склады дореволюционными сокровищами, которые в 1929 году они собирались привезти в США. Эти вещи предполагалось выдать за личное имущество братьев, а потом Хаммер планировал все это продать, в буквальном и переносном смысле, всей Америке. Разумеется, Хаммер был не единственным человеком, помогавшим ликвидировать и экспортировать награбленные сокровища России. Но только ему действительно удалось достичь той цели, которую поставил Сталин: обеспечить промышленный подъем России иностранной валютой.

Из‑за количества ликвидируемых богатств мировой рынок бриллиантов и драгоценных камней ушел в свободное падение. Что Хаммер сделал не так, как другие? Он поступил так же, как и компания De Beers, столкнувшаяся с избытком бриллиантов. Хаммер продавал не просто драгоценные камни. Он продавал историю.

Возмездие за грех

В своей автобиографии 1987 года «Хаммер: свидетель истории» Арманд Хаммер рассказал фантастическую, хотя и подозрительно длинную историю о многочисленных фактах блестящей дипломатии, гениального предпринимательства и просто удачи, которые превратили его в самого эффектного коллекционера предметов искусства в мире, личного друга многих мировых лидеров и президента Occidental Petroleum. И большинство из этих фактов были обыкновенной выдумкой.

Эдвард Дж. Эпштейн еще в 1981 году понял, каким змеем был Хаммер, когда журналиста попросили написать биографический очерк о Хаммере для «Нью-Йорк таймс». В это время Хаммера выдвинули на Нобелевскую премию мира. Хотя тогда Эпштейн не мог найти доказательства своим подозрениям, инстинкт его не подвел. Поэтому он просто написал статью, не показывающую Хаммера в хорошем свете, и позволил читателям самим делать выводы. В своей статье журналист не обвинял его в шпионаже, но намекал на это и указывал на то, что Хаммер намеренно заключал деловые сделки с выгодой для Советского Союза. Восьмидесятилетний Хаммер не мог этого стерпеть. Остановить публикацию он не сумел, потому что о ней не знал. Но впоследствии Хаммер стал намного осторожнее с прессой. К моменту своей смерти он был участником нескольких процессов против журналистов.

Эпштейн опередил время. Спустя несколько лет после смерти Хаммера Советский Союз рухнул, и вместе с ним исчез и железный занавес, за которым скрывались сделки Хаммера. Словно ржавая вода, из советских архивов начали просачиваться неопровержимые доказательства преступлений Хаммера. В это время Эпштейн воспользовался источниками и документами Государственного департамента, с которых был снят гриф секретности, и написал книгу «Досье: Тайная история Арманда Хаммера» (Dossier: The Secret History of Armand Hammer). Она рассказывает совсем другую историю, нежели официальная биография Хаммера.

Его версия покупки и продажи русского искусства, особенно пасхальных яиц Фаберже, выглядит примерно так. Хаммер и его брат всегда были страстными коллекционерами драгоценностей, значимых исторических артефактов и произведений искусства и брали все, что попадало им в руки. Они покупали личные вещи царя на блошиных рынках, а императорский фарфор – в ресторанах, где просто выбрасывали тарелки со сколами. Им удалось собрать столько сокровищ царской России за гроши исключительно потому, что Арманд был таким умным.

В конце двадцатых годов друг Арманда по имени Эмери Сако предложил ему вместе открыть художественную галерею по торговле антиквариатом в США. Сако предложил назвать новый бизнес «Эрмитаж» в честь русского Эрмитажа, царского дворца, полного древних и бесценных сокровищ, где Фаберже начинал свою карьеру несколькими десятилетиями раньше. Хаммер согласился, что идея отличная.

Так в Нью-Йорке появился «Эрмитаж» Хаммера, которым занялся его брат.

Разумеется, это было всего лишь совпадением, что карандашная фабрика Хаммера была сразу же национализирована, лишив его впервые за десять лет повода оставаться в России. И он уехал, оставив жену и ребенка вместе с сокровищами из России в Париже. По словам Хаммера, у Сако начались какие-то проблемы в бизнесе в 1929 году, поэтому он не смог участвовать в том, что сам и предложил. Никогда.

На самом деле нет никаких свидетельств о том, что Эмери Сако вообще когда-либо существовал.

Вымыслы

Хотя Хаммеру нравилось утверждать, что он вундеркинд в мире искусства и антиквариата, правда такова: ему не принадлежало почти ничего из того, что он продавал. Его брат Виктор (возможно, менее блестящая половина дуэта) с готовностью признавал, что все это принадлежало советскому правительству, а они только продавали вещи за комиссионные. Вот только Виктор забыл упомянуть, что они с братом в этой торговле были ширмой для советского правительства, отправляли практически все вырученные средства обратно в Москву и использовали Allied Drug для отмывания советских денег в США.

Эпштейн был не первым из тех, кто заметил, что Арманд Хаммер – советский агент. Джон Эдгар Гувер, глава ФБР, следил за его действиями и контактами до самой своей смерти. Существовало целое досье, и за Хаммером «присматривали» в течение более двадцати лет. Гувер отлично знал, чем занимался Хаммер, но не мог или не хотел его остановить. В какой-то момент Гувер заявил, что позволил Хаммеру продолжать, поскольку он выводил ФБР на более крупную рыбу. У Гувера был весьма и весьма внушительный черный список, поэтому это вполне может быть правдой.

Но не только Гуверу везде мерещились красные. Советские связи Хаммера были самым плохо хранимым секретом в мире искусства. Многие до Гувера отказались от покупок в России. Известны слова одного французского дилера. Увидев количество награбленных богатств, он сказал, что он «торгует предметами искусства, а не ворует драгоценные камни». Хаммеру явно такие соображения не были свойственны. Один из американских критиков даже назвал его «выездным представителем Сталина в США».

Хотя в некоторых кругах связи Хаммеров с Советским Союзом были отлично известны или были серьезные подозрения на этот счет, главная цель Арманда – американский средний класс – ни о чем не подозревал. Именно средний класс соблазняла фирма De Beers своей сказкой о бриллиантах. У среднего класса была самая высокая покупательская способность в мире и, пожалуй, самая большая склонность к самообману.

Чтобы использовать эту аудиторию, Хаммеру предстояло сначала заставить ее полюбить Фаберже. Но для начала требовалось составить инвентарную опись и внести в нее десятки тысяч предметов. Решение первой проблемы ему подсказал еще один «друг», предложивший Хаммеру использовать универмаги для продажи бесценных сокровищ, хранившихся на его складах. Странное место для продажи сокровищ? Возможно, но бóльшую часть из них никто и не собирался продавать. Первый шаг стратегии Хаммера был, по сути, спектаклем и привлечением покупателей. Можно ли было для пробуждения интереса к «утраченным сокровищам Романовых» и энтузиазма масс найти место лучше, чем универмаг?

Во время многолетнего тура по крупным американским универмагам Хаммер применил все психологические трюки, известные в торговле. Он показывал вещи, которые не предназначались для продажи, такие как пасхальные яйца Фаберже. Красивые женщины в царственных одеждах ходили на его выставках. Хаммер даже нанял фальшивого русского великого князя, который приходил и горестно смотрел на выставленные богатства, оплакивая на глазах у публики потерянные сокровища и разграбленную историю. Хаммер, Свенгали среди торговцев ювелирными изделиями, превратил ювелирные яйца в иконы. И американская публика все это проглотила.

Люди скупали все, на чем стояло клеймо Фаберже, но это были мелкие вещи по скромным ценам. Вы же помните, что мастера Фаберже делали все, от портсигаров до рамок для фотографий. Через некоторое время запасы Хаммера иссякли, хотя поставки из Москвы не прекращались. Хаммер так старался нажить собственное состояние и отправить столь необходимые СССР средства, что начал подделывать ювелирные яйца и другие предметы от Фаберже, когда подлинные вещи закончились. И все это с благословения Сталина. В руках у Хаммера оказалось настоящее клеймо Фаберже, которым клеймили готовые вещи в доказательство их подлинности. Распродав все подлинники Фаберже, Хаммер приобрел во Франции копии авторских моделей и поставил на них клеймо Фаберже, вероятно, попавшее к нему в то время, когда его контора располагалась в здании мастерских и офисов Фаберже.

Стоит подчеркнуть, что в этом случае ценность вещей определялась не их дефицитом и не весом драгоценных камней. В действительности представителям верхушки среднего класса Хаммер продавал в основном эмали, а не драгоценные камни. Распродав немалую часть российских богатств, он наводнил рынок якобы подлинными вещами. Это все равно что затопить рынок бриллиантами, а потом успешно торговать стеклом как дополнительными бриллиантами. Многочисленность предметов от Фаберже должна была бы снизить их цену. Но этого не произошло. В данном случае цена не определялась дефицитом. И даже не обманчивым ощущением дефицита. В этом случае цена была связана с символом.

И этим символом была царская семья. Это была трагедия. Это была история. Хаммер наводнил рынок предметами с клеймом Фаберже, подлинными и фальшивыми, и сделал ставку на эмоциональное восприятие идеи, связанной с ними. Он продавал фантазию, которую с таким трудом создал, и наживался на безделушках, которые люди покупали, уходя. Так торгует сувенирная лавка на выходе из парка развлечений.

Империя зла

Созданное в 1887 году «Третье императорское пасхальное яйцо» Фаберже стало третьим в серии этих ювелирных изделий. Почти сто лет оно входило в число «утраченных яиц Фаберже», исчезнувшее во время революции и так и не обнаруженное. Это простое ребристое золотое яйцо на подставке в виде львиных лап из золота того же цвета в обрамлении золотых гирлянд. Гирлянды берут свое начало от синих сапфиров. Яйцо украшает один крупный бриллиант. При нажатии на крышку она открывается, показывая сюрприз – дамские часики.

Это пасхальное яйцо могло бы стать наименее интересным из всех императорских пасхальных яиц, если бы оно не появилось в прошлом году в самом неожиданном месте – в руках торговца золотым ломом на американском Среднем Западе. Мужчина купил его на блошином рынке и собирался переплавить ради большого количества золота. По счастливой случайности яйцо было признано не только творением Фаберже, но и одним из тех немногих пропавших пасхальных императорских яиц, которые никто не видел со времен революции.

В конце концов у Хаммера оказалось очень мало денег от продажи всех сокровищ, как подлинных, так и контрафактных. Впоследствии выяснилось, что советские агенты часто проверяли инвентарную опись, чтобы ни одна вещь не пропала, а братья Хаммеры не присвоили себе лишние деньги. Арманд Хаммер был, по сути, международным скупщиком краденого. Но украденные вещи, которыми он торговал, были похищены у целой цивилизации, и продавал он их в интересах враждебного государства, которое мечтало уничтожить Соединенные Штаты.

Американский средний класс, расхватывавший изделия Фаберже, не покупал пасхальные яйца. Люди вообще не покупали почти ничего, что имело реальную ценность. Рассказывая историю о потерянной процветающей империи, о низложенном царе, о красоте, блеске и проклятии царской России, Хаммер сумел пробудить желания средних американцев и превратить их в покупателей помимо их воли. Кто бы не поддался соблазну стать владельцем по-настоящему ценной вещи?

Каждый двуглавый орел на клейме Фаберже (подлинном или фальшивом) помогал Хаммеру превращать эти предметы в символы того, что мы, американцы, любим и ненавидим одновременно: власть монарха. С его подачи между пасхальными яйцами Фаберже, богатством и властью появилась прямая психологическая связь. Хотя обычные покупатели массово приобретали скромные серебряные или эмалевые предметы, безумие вокруг этих предметов сделало их настолько ценными, что очень состоятельные люди, такие как Малколм Форбс и министр финансов Эндрю Меллон, начали покупать более крупные и дорогостоящие предметы, отдавая за них немалые деньги. Когда американская публика заглотнула наживку, Хаммер превратил чувства в сотни миллионов долларов. Именно мы, американцы – потребители из числа среднего класса, – субсидировали первые неспокойные годы Советского государства.

И что же стало со всеми этими деньгами? Появился Советский Союз. Шпионские игры, гонка в космосе, спутник и холодная война. Злейший враг Запада в двадцатом веке, «империя зла», как называл ее Рональд Рейган, была куплена и оплачена сначала Германией, а потом нами.

В 1603 году Япония решила, что остальной нецивилизованный мир не может предложить ничего, кроме религиозных распрей, недовольства и смуты. Поэтому власти закрыли двери в Японию для иностранцев. Во всяком случае, таковы были намерения. Почти 250 лет спустя эти двери были распахнуты под дулами дымящего трубами флота американских кораблей, настолько современных, что многие японцы приняли их за драконов.

8 июля 1853 года американский адмирал Мэтью Перри прибыл с флотом из четырех вооруженных военных кораблей в Японию, не подготовленную к этому ни с культурной, ни с технологической, ни с военной точки зрения. Теоретически его миссия была дипломатической. Он привез верительные грамоты от американского президента, а также договоры о мире и торговле.

Но в реальности каждое действие было намеренной демонстрацией силы. Сёгунат Токугава, феодальное военное правительство Японии, настолько агрессивно ограничивало контакты страны с остальным миром, что одно лишь присутствие американских кораблей ясно давало понять: сотрудничай или… Американцы хотели, чтобы Япония была открыта для торговли.

Пока незваные гости не убрались восвояси, японцам пришлось подписать унизительный и однобокий договор о свободной торговле, промежуточные соглашения и несколько договоров о мире. Они просто проиграли. Пока ошеломленный сёгунат Токугава смотрел вслед уплывающим кораблям, японцы поклялись, что они обязательно догонят и обойдут Запад, чего бы им это ни стоило. Они никогда не будут ничьей колонией.

Итак, на заре двадцатого века японцев силой вернули обратно на мировую арену. Им пришлось отказаться от вековой, в высшей степени традиционной и феодальной культуры и попытаться ликвидировать 250‑летнее отставание от социального и технического прогресса. Толпы студентов отправились учиться в Европу и США. За границу направили эмиссаров, чтобы они узнали как можно больше о современной промышленности, науке и торговле. Специалистов из Европы импортировали в Японию, чтобы они давали советы по всем вопросам, начиная со строительства железных дорог и заканчивая банковским делом. Иностранные «эксперты» даже переучивали самураев, чтобы те превратились в современную западную армию.

Во время этой быстрой модернизации в Японии появилась промышленность, включая мощные верфи и текстильные фабрики. Но ничто не может сравниться с изобретением Кокити Микимото, придумавшего, как выращивать натуральные жемчужины. С этого изобретения началась индустрия биотехнологий. Оно стало выстрелом из стартового пистолета для японской технологической революции и помогло Японии превратиться в мировую сверхдержаву.

Первая пятерка

Кокити Микимото, человек, который принес жемчуг в массы, родился в 1858 году. В том же году Япония наконец открыла двери остальному миру. Старший сын в семье обедневшего торговца лапшой, он жил в рыбацкой деревушке Тоба. Хотя Реставрация Мэйдзи (или реформы Мэйдзи, о них поговорим позже), от которой страну трясло следующие десять лет после визита Перри, сделала экономическую мобильность возможной в теории, бедность мешала этой мобильности на практике. Когда Микимото исполнилось одиннадцать лет, его отец заболел, оставив старшего сына единственным кормильцем большой семьи. Весь день Микимото продавал овощи и делал лапшу, а бóльшую часть ночи развозил лапшу на тележке.

Единственным преимуществом такой жизни в рыбацкой деревушке был доступ к морскому побережью. Когда Микимото стал старше, у него появилась одержимость жемчугом. Или девушками-ныряльщицами ама, которые веками топлес доставали раковины с морского дня. Микимото понял, что даже крошечные жемчужные зернышки имеют большую ценность, потому что их можно было отвезти в город на рынок, где их превращали в порошок и продавали как лекарство или косметическое средство. Но юношу завораживали идеальные жемчужины. Его интересовало все: как они растут, почему их так мало и может ли человек принять участие в этом процессе. Ему захотелось вырастить идеальную жемчужину. Микимото мечтал о жемчужной ферме, где жемчуга будет много и он станет доступным для всех. Позднее он скажет, что мечтал украсить ниткой жемчуга шею каждой женщины в мире. Когда его компания уже работала, Микимото заявил: он надеется на то, что когда-нибудь жемчуга будет столько, что он сможет продавать нитку за два доллара каждой женщине, которая сможет себе это позволить, и отдаст ее даром тем, кому и два доллара не по карману.

В двадцать три года Микимото все еще работал от заката до рассвета, продавая лапшу, но женился на дочери самурая. Ее звали Умэ, и она так же верила в успех выращенного жемчуга, как и ее муж. Она была не только главой семьи, когда муж уезжал в далекие деревни – он искал бухты, проверял урожай и пытался выращивать жемчуг, – но и управляла семейной лавкой, торговавшей лапшой. Это была немыслимая ситуация для предыдущих поколений, как немыслимым был бы и ее брак с простолюдином. Умэ не уставала уверять мужа, что его мечта исполнится.

Микимото грезил о жемчуге и красоте, но у него были другие, скрытые амбиции, которые десятью годами ранее считались бы еще более фантастическими. Он хотел стать ученым.

Одним из главных событий его жизни в более поздние годы стала встреча с Томасом Эдисоном в 1927 году. Эдисон принимал Микимото в своем доме, показал ему свою лабораторию и восхвалял большой вклад гостя. Эдисон сказал ему: «Это не культивированный жемчуг, это настоящий жемчуг. Есть две вещи, которые невозможно сделать в моей лаборатории, – бриллианты и жемчуг. Это одно из чудес света, что вы смогли выращивать жемчуг. Это считается биологически невозможным».

Но пока Микимото поднимался по политической лестнице и в середине 1880‑х годов стал председателем Ассоциации улучшения морского производства в Симе. Там он познакомился с Нарайоси Янаги, генеральным секретарем Японской ассоциации рыбаков. В 1890 году Янаги пригласил Микимото на третью Национальную промышленную выставку. Там он познакомился с известным специалистом в области морской биологии Какити Мицукири. Мицукири оказался одним из немногих, кто не считал планы Микимото сумасшедшими, и поделился с ним своими знаниями и информацией.

Шли годы, успеха не было, но проекты Микимото и связанные с ними ставки становились все крупнее. Катастрофа произошла в 1892 году, когда, взглянув на бухту, Микимото увидел, что вода стала кроваво-красной. Это был «красный прилив», разрастание ядовитых красных водорослей, который уничтожил все, что было у Микимото, убив пять тысяч устриц. Это могло бы стать концом проекта по выращиванию жемчуга. Микимото уже готов был сдаться. Но его жена напомнила ему о нескольких изолированных устричных садках, которые могли уцелеть, и она все-таки вытащила мужа к морю, чтобы посмотреть, так ли это.

На самом деле именно Умэ достала первую выращенную жемчужину из устрицы после того, как ее муж уже оставил всякую надежду. В тот день в изолированном устричном садке она нашла пять жемчужин. Это был ее последний вклад в проект. Вскоре она умерла. Первые пять жемчужин были найдены в июле 1893 года, и это были полукруглые жемчужины мабе. Но для Микимото этого было достаточно, чтобы доказать, что его система работает, и получить патент в 1896 году. Он продал первые полукруглые культивированные жемчужины и использовал вырученные деньги для продолжения исследований. Микимото был не первым человеком, попытавшимся выращивать жемчуг. Но будучи по натуре ученым, он понимал, что секретом успеха будут повторные, хорошо задокументированные, систематические эксперименты, которые необходимо проводить в течение нескольких лет. И у него ушло на это много лет. Более двадцати лет Микимото пробовал и терпел неудачи, пока не сумел вырастить идеально круглую жемчужину.

Микимото был уверен, что он сможет положить в раковину предмет или ядро, который устрица покроет перламутром. И у него уже получились полукруглые жемчужины мабе. Но он не мог сделать так, чтобы ядро начало раздражать ткань устрицы и та начала покрывать его перламутром и не отторгла. Микимото испробовал ядра из разных материалов: мыла, металла, дерева. Однажды ему пришло в голову, что можно использовать зернышко из раковины. Эта попытка оказалась успешной, но ненадежной. Устрицы лишь изредка окутывали такие зернышки перламутром.

После многолетних неудачных попыток создать сферические жемчужины Микимото придумал новый метод. Он оборачивал все ядро живой тканью другой устрицы. Это было долго и дорого, и изобретатель не имел ни малейшего представления, почему прием «полного обертывания» работает, но на этот раз у него все получилось. В 1896 году Микимото запатентовал свой метод обертывания ядра жемчужины донорской тканью.

Оказалось, что перенос эпителиальных клеток с зубчатого края раковины на внутреннюю часть устрицы приводит к образованию жемчужного мешка. Именно поэтому при размещении чужеродных предметов во внутренней части устрицы было неэффективным, а их размещение между раковиной и устрицей приводило к образованию полукруглых жемчужин.

Как впоследствии выяснил Микимото, кусочек живой ткани от другой устрицы был необходимым ингредиентом. И он был на грани того, чтобы вообще ничего не узнать. Он оказался почти без денег, поставил все на свои «обернутые» жемчужины и терпеливо ждал, пока они созреют. Но в 1905 году снова произошла катастрофа, когда очередной «красный прилив» уничтожил весь запас Микимото, 850 000 устриц на этот раз. Микимото не успел собрать урожай. Не желая сдаваться или просто потому, что он был на грани нервного срыва после нескольких непростых лет, Микимото целыми днями сидел на берегу среди куч гниющих устриц и открывал их одну за другой. Хотя большинство устриц погибли, среди многих тысяч раковин он все-таки нашел пять идеальных сферических жемчужин.

Рождение биотехнологии

Как только Микимото придумал систему выращивания жемчуга, он начал делать это в огромных количествах. Причем он не только стал первооткрывателем в выращивании жемчужин, но и придумал и усовершенствовал жемчужные фермы, которые были совершенно новым концептом. Ныряльщицы доставали для него дикие устрицы Акойя. Далее начинался процесс отбора, похожий на селекцию скаковых лошадей или роз. Микимото отбирал устрицы для своей фермы, оценивая все характеристики, от цвета и твердости до производительного потенциала и в создании жемчуга, и в размножении. Как только жемчуг был «посеян», Микимото помещал раковины в корзины и опускал их на веревках с гигантских плотов вдоль побережья его собственного острова.

В 1916 году он получил второй патент на культивированные круглые жемчужины. Эти жемчужины были довольно высокого качества, их можно было производить в большом количестве, поэтому Микимото задумался о маркетинге и продаже жемчуга по всему миру. К 1920 году большие урожаи жемчуга можно было экспортировать, и Кокити Микимото был назван одним из десяти лучших ученых Японии.

Культивированный жемчуг положил начало слиянию технологий и природы в двадцатом веке. Жемчуг Акойя стал первым промышленным продуктом, выращенным в живом организме. Продавали весь жемчуг, но по разной цене. Даже жемчужины неудовлетворительного качества, которые не годились для украшений, измельчались в порошок и использовались для добавок с кальцием и косметических средств компании Mikimoto Pharmaceuticals.

В некотором отношении период Реставрации Мэйдзи, когда Япония бросилась догонять весь остальной мир после столетий намеренного сопротивления этому, послужил Микимото, как и он послужил ему. Он родился торговцем лапшой, и у него не было бы возможности для создания собственного бизнеса до эпохи модернизации Японии. Японская индустриализация во многом походила на алмазную лихорадку в Южной Африке, но ее успех в большей степени опирался на науку и упорный труд, а не на везение и колонизацию. Вместо того чтобы думать о собственном обогащении – Микимото до самой смерти вел спартанский образ жизни, – он работал на благо Японии. С его точки зрения, культивированный жемчуг решал насущную проблему страны. Малые размеры Японии и дефицит природных ресурсов привели к созданию экономики торговли, при которой ресурсы импортировались, а готовые товары экспортировались. Чтобы показать, что он всю жизнь работал ради Японии, а не ради самого себя, Микимото отдал свой первый большой урожай жемчуга со словами: «Я посвящаю и дарю этот урожай императору Японии».

К тому времени, когда Реставрация Мэйдзи завершилась, Япония была единственным экспортером миллионов совершенных жемчужин.

Культурный карантин

Такова история триумфа Микимото или, во всяком случае, его начала. Но давайте вернемся к самому началу. Именно в этот момент сажают первое крохотное зернышко.

Многие страны утверждали, что намеренно выбрали политику изоляционизма, но большинство из них на самом деле не отказывались целиком и полностью от связей с внешним миром. Обычно изоляционизм – это всего лишь уловка, позволяющая не делать того, чего не хочется, с другими странами или ради них. Но когда средневековая Япония приказала западному миру выйти вон и держаться подальше, она имела в виду именно это. Более того, эта политика только крепла в следующие несколько веков.

За много-много лет до Микимото, культивированных жемчужин и двадцатого века Японией правили крупные военные феодалы, называемые даймё. Им подчинялись многочисленные частные армии самураев. Не имеющий никакой реальной власти императорский двор наблюдал за тем, как эти даймё сражались за территорию, власть и влияние. Они постоянно воевали и с нежеланными европейскими торговцами и миссионерами. Децентрализация власти, постоянные войны между феодалами и дестабилизирующее влияние агрессивных христианских миссионеров ввергли страну в хаос. В результате в пятнадцатом и шестнадцатом веках Япония вела бесконечную войну сама с собой.

В 1600 году все это привело к битве при Сэгикахаре, после которой победивший самурай Токугава Иэясу захватил власть над всей Японией. Он правил из своего отлично укрепленного замка в Эдо, или Токио, как мы называем его сегодня. К 1603 году император окончательно лишился власти, но он не был абсолютно слеп. Император понимал, куда дует ветер, поэтому Токугава Иэясу получил из его рук титул «Великого сёгуна завоевателя варваров». Так появился сёгунат Токугава, династия, которая правила Японией следующие два с половиной века. Это был классический период Японии.

Как сёгун и неофициальный правитель, Токугава первым делом постарался объединить страну после века гражданской войны, военной агрессии и религиозных распрей. Он считал своим долгом вернуть страну к традиционным ценностям Бусидо и синтоистским и буддийским верованиям. Токугава верил, что если ему это удастся, то настанут экономическое процветание и мир. И первое, что сделало его самурайское правительство – сёгунат – в этом направлении, это выбросило из страны всех иностранцев.

Японцы видели, что христианская церковь веками вела глобальные религиозные войны. И консервативным властям Японии не нравилось то, что христианские миссионеры появляются на их территории. Более того, эти миссионеры представляли собой угрозу фундаменту феодального общества. В Японии, как и в феодальной Европе, большинство населения составляли крестьяне, которые клялись в верности своему местному даймё. Само понятие, что есть высшая власть, которой человек может поклясться в верности, будь то священник или христианский Бог, было опасным и подрывным для тщательно выстроенной социальной системы Японии.

К тому же поведение европейских купцов многие японцы считали нечестным. Существовала и возможная военная угроза от иностранных, все более агрессивных колониальных держав. Все это вместе взятое вынудило сёгунат Токугава к 1636 году проводить самую пассивно-агрессивную внешнюю политику в истории страны. Акт об изоляции весьма эффективно обрубил все связи с западным миром. К 1639 году правительство начало проводить диктаторскую политику Сакоку, название которой означало «страна на цепи».

При такой экстремальной политике христианство оказалось вне закона, христиан сурово наказывали. Контакты с любыми иностранцами были строго запрещены, всех европейцев выслали из страны. Сакоку запрещала иностранцам въезд в Японию даже на короткий срок, а самим японцам запретили покидать страну. Сохранились свидетельства о том, что потерпевших крушение западных моряков, которых волны вынесли на японский берег, отправляли обратно в открытое море, убивали или брали в плен. Единственным исключением из этой политики был крошечный форпост – маленький островок Дэсима, очертаниями похожий на веер, в бухте Нагасаки. На нем жили немногочисленные голландские купцы. Их тщательно охраняли, и сёгунат явно считал их менее опасными, чем их европейских коллег. Но эти иностранцы были тщательно изолированы.

В этот период Япония поддерживала регулярные торговые и дипломатические отношения с Китаем и Кореей, но маленький контингент голландских купцов на острове Дэсима оставался единственным окном в Европу, больше похожим на замочную скважину.

Восходящее и заходящее солнце

Классический японский период Эдо длился с 1603 по 1867 год. Все эти годы страна оставалась беспрецедентно мирной и процветающей. Хотя за эти века сонной изоляции в Японии не произошло политической, научной или промышленной революции, другие области национальной гордости процветали. Японская экономика росла, как и сельскохозяйственное производство. Все время увеличивающееся богатство этого мирного периода позволило расцвести ремеслам и местной торговле. Это, в свою очередь, привело к подъему богатого и образованного торгового класса. Многие его представители оседали в растущих городах, таких как Осака и Киото.

Япония переживала золотой век, пик которого пришелся на 1700 год. Искусства процветали. Молодой театр кабуки и кукольный театр бунраку развлекали театралов, тогда как хайку и другие новаторские формы поэзии просвещали читателей. В эту эпоху появилось искусство гейш, а изящные гравюры на дереве, которые у нас ассоциируются с классической Японией, были доведены до совершенства. Япония Сакоку была страной порядка, безопасности и процветания. После изгнания христиан она объединилась вокруг единственной и удивительно мягкой религии.

К сожалению, как у любой социальной системы, у Сакоку были свои недостатки. По сути своей, Япония периода Эдо была жестким обществом, не допускавшим классовую мобильность. На вершине пирамиды Эдо располагалась императорская семья, не имевшая власти, но все равно почитаемая. На этой же ступени стоял и сёгун, реально контролировавший страну. Самым привилегированным классом были самураи, класс военной аристократии. Ниже располагались художники, исполнители и ремесленники, а также торговцы, без которых не могли обойтись растущие города. И уже в самом низу пирамиды находились крестьяне, составлявшие до 80 процентов населения.

Люди с рождения принадлежали к своему классу, изменить это было так же невозможно, как и покинуть Японию. Строгие правила запрещали любые виды деятельности, не соответствующие классу, что налагало на жизнь и торговлю еще более суровые ограничения. Классовые запреты должны были сохранить экономическую и социальную стабильность. Но в последние годы периода Эдо, как раз перед появлением Перри, система начала рушиться.

Не только крестьянам было запрещено заниматься чем-то, кроме сельского хозяйства. Самураям и знати так же не разрешали заниматься коммерцией, как и крестьянам. В результате среди торговцев и крестьян нарастало недовольство. За их счет существовала военная аристократия, которая в отсутствие войн жила в долг и не имела возможности расплатиться.

Достоинства и недостатки системы были настолько тесно переплетены, что они привели к рождению, расцвету и упадку классической японской культуры, и все в течение одной эпохи.

Угадайте, кто придет на ужин?

Пока Япония добровольно изолировала себя от остального мира более чем на два с половиной века, она кое-что пропустила: падение Испанской империи, эпоху Просвещения, Великую французскую революцию, глобализацию Британской торговой империи, образование Соединенных Штатов и промышленную революцию. Через маленькую голландскую замочную скважину горстка японских академиков узнавала о развитии мировой науки, которое они называли «голландские исследования». Но полученные ими знания не могли подготовить их к встрече с шокирующей реальностью, когда коммодор Перри и его вооруженный флот появились у берегов Японии.

8 июля 1853 года моряки и деревенские жители в Ураге увидели нечто ужасное и необъяснимое – гигантское черное облако на горизонте над открытым морем. Казалось, там что-то горит. Зрелище было настолько пугающим, что все рыбацкие лодки поспешили вернуться к берегу, а люди на суше начали искать укрытие, убежденные в том, что этот дым испускают драконы.

Все напоминало ночной кошмар. В деревне началась паника. Звенели колокола, раздавались сигналы тревоги. Некоторые в истерике кричали: «Гигантские драконы пускают дым!» Те, кто сохранил ясность ума или просто лучше видел, тоже кричали: «Чужие огненные корабли!» Прошло немного времени, и деревенские жители на суше увидели чудовища невероятных размеров, из‑за которых рыбаки вернулись к берегу. К ним приближались четыре черных железных корабля, их трубы дымили, борта щетинились пушками. Настоящие драконы, вполне вероятно, были бы не такими страшными.

Черные корабли приближались, люди кинулись врассыпную. Некоторые укрылись в своих домах, другие устремились к холмам. Нашлись и те, кто побежал в столицу Эдо, распложенную неподалеку, чтобы рассказать о происходящем сёгуну. Самые рассудительные среди них поняли, что это могло быть только возвращение «южных варваров», которых давным‑давно изгнали. И вот теперь они вернулись с оружием и ужасными машинами.

Корабли казались японцам такими же странными и пугающими, какими казались коренным жителям Нового Света гигантские деревянные галеоны Колумба. В течение всего периода изоляции японцы плавали только на небольшие расстояния вдоль своих берегов на маленьких деревянных джонках с одним парусом. Но западные моряки продолжали ходить вокруг света, как с военными, так и с коммерческими целями, на все более крупных, мощных и быстроходных кораблях. В 1600‑х годах плавание через Тихий океан было делом опасным и трудным, и лишь немногие пускались в такой поход. В 1853 году путешествие из Сан-Франциско в Японию занимало всего лишь восемнадцать дней при попутном ветре.

«Флот» Перри состоял из двух массивных паровых фрегатов, «Миссисипи» и «Сускеханна», и двух парусных шлюпов несколько меньшего размера. На них прибыла почти тысяча человек. Каждый из фрегатов сжигал тысячи тонн угля в час. Когда более старый фрегат «Миссисипи» – он был меньше «Сускеханны» – спустили со стапелей в 1841 году, его гигантские паровые машины называли «железным землетрясением». Японцы стали называть американские корабли «черными кораблями», но не только потому, что они казались черными и выпускали странный грязный дым, но и потому, что для японцев эти суда были окружены аурой нависшей угрозы. «Черные корабли» олицетворяли собой и западные технологии, и угрозу западного колониализма. Для некоторых они были воплощением самого дьявола.

Большие ружья

Перри со своим флотом намеренно вселял ужас в японцев. Игра военными и технологическими мускулами была продуманной тактикой, которая получила название «дипломатии канонерок». Чтобы усугубить произведенный эффект, Перри выждал еще неделю и только потом сошел на берег и явил себя затаившему дыхание японскому народу. Для начала он решил еще раз напугать японцев: на кораблях были подняты американские флаги, устроили ружейный салют и перезарядили пушки. Когда Перри наконец сошел на берег, вместе с ним высадились более трехсот до зубов вооруженных солдат и… оркестр.

Он привез письмо от американского президента и потребовал встречи с императором Японии. Он использовал тот факт, что из‑за многовековой изоляции японская верхушка плохо разбиралась в западной иерархии, поэтому у коммодора была возможность преувеличить важность собственного ранга. Но и его самого подвело незнание японских реалий. Перри не подозревал, что император Японии к этому времени был сугубо символической фигурой, а вся власть принадлежит сёгуну и сёгунату. В конце концов навстречу Перри вышли представители сёгуната.

Переговоры, если так можно назвать требования, которые под угрозой применения силы выдвинул Перри, тянулись очень долго. Американцы требовали предоставить им один или два порта, чтобы туда могли заходить американские корабли; обеспечить доступ к углю, питьевой воде и провианту для пополнения запасов на кораблях, а также лучше обращаться с американцами, волею случая оказавшимися на японской земле. Все эти условия выглядели достаточно разумными на бумаге, но американская дипломатия канонерок превращала каждую просьбу во враждебное требование. После многодневных споров, затягивания и угроз американцы уплыли в Гонконг, объявив переговоры законченными. Они пообещали вскоре вернуться за ответом.

Как только «черные корабли» ушли, сёгунат совершил нечто беспрецедентное. Правительство попросило совета. Ситуация была настолько экстраординарной и на кону стояло так много, что сёгунат просто не мог поступить наобум. Письмо президента перевели и ознакомили с ним даймё, чтобы те могли что-то предложить. Некоторые требовали войны, другие предлагали смириться с неизбежным, но все боялись, что «торговля» означала колониализм.

Перри и его «черные корабли» – на этот раз их было десять – вернулись спустя шесть месяцев. Коммодор пообещал через двадцать дней вернуться к берегам Японии с сотней кораблей. Японцы отлично понимали, как понимали это и американцы, что спорить невозможно. В итоге японцы подписали несколько договоров о взаимной торговле.

Все из‑за жира

К этому времени остальные страны Востока уже активно взаимодействовали с Западом, либо как торговые партнеры, либо как колонии. Учитывая процветающую торговлю с Китаем – пусть это и была однобокая торговля опиумом – и не менее полезную торговлю драгоценными камнями, пряностями и другими экзотическими товарами с Индонезией и остальной Юго-Восточной Азией, зачем США вообще понадобилась Япония?

Долгое время считалось, что ответа на этот вопрос нет. В тот момент истории Япония была изолированной недружественной страной, застрявшей в средневековье, всего лишь цепочкой из четырех островов в Тихом океане. Япония не была враждебной. Она никому не угрожала и никого не беспокоила, если ее оставляли в покое. У Японии, по имевшимся на тот момент сведениям, не было ничего уникального или желанного для торговли или продажи. Именно поэтому страна могла жить в самоизоляции достаточно долгое время.

Но пока Япония спала, ландшафт изменился. США освободились от британского колониализма, объявили о своем «предначертании судьбы» и начали расползаться по Североамериканскому континенту, словно кровавое пятно. К концу девятнадцатого века заводы и фабрики работали днем и ночью, железные дороги пересекали страну, паровые суда плавали по Атлантическому и Тихому океанам. Экспансии помогал уголь и… жир.

Это была эпоха больших китобойных судов. Мелвилл написал в своем романе «Моби Дик»: «Если когда-нибудь эта запертая на все засовы земля, Япония, и станет гостеприимной, то благодарить за это можно будет только китобойное судно». Годами западные китобойные суда плавали рядом с северным островом Японии, чтобы добыть китов. Хотя этим кораблям японцы не радовались, но у них не было ни желания, ни возможности им противостоять. Вместо этого они просто запретили китобоям подходить близко к берегу даже за продовольствием и водой и сделали все возможное, чтобы попавшие на берег после кораблекрушения моряки пожалели о том, что оказались в Японии.

Но китобои все равно охотились в этих водах, потому что это приносило им большие деньги. В середине девятнадцатого века электричество еще было в пеленках, но все же города в Соединенных Штатах были освещены, двигатели прогресса работали, и все это зависело от китового жира. На нем работали и уличные фонари, и лампы на заводах и фабриках, в конторах и жилых домах. Так вот у Японии кроме очень удобного местоположения для пополнения запасов топлива и провианта тех судов, которые направлялись в Восточную Азию, была процветающая китобойная отрасль. Именно это сыграло одну из главных ролей в насильственном открытии Японии для торговли наравне с дипломатией, обороной или «предначертанием судьбы». Это был огромный рынок китового уса, без которого невозможно было шить корсеты, сдавливавшие ребра миллионов американских и европейских женщин. По иронии судьбы, вскоре после того, как Японию вынудили торговать с Соединенными Штатами, корсеты вышли из моды и электричество стало доступным, значительно уменьшив ценность китов. Но к этому времени у Японии появилась монополия на кое-что куда более ценное, чем китовый жир. Люди всегда этого хотели и всегда будут хотеть.

Жемчуг.

Это конец мира, каким мы его знали, – и я отлично себя чувствую

Миллионы совершенных сияющих жемчужин вылавливали из того же холодного Тихого океана, что и китов, но они не были его плодами. Сначала они появились в мечтах Кокити Микимото. В Японии эпохи Эдо он так бы и остался крестьянином. Но после вмешательства Запада все изменилось.

Сёгунат Токугава, правительство, подписавшее «мирные» договоры с США под давлением силы, вскоре пал. После переворота 250‑летний сёгунат вернул всю полноту власти императору. Во всяком случае, так было сказано. В действительности императору Мэйдзи было всего четырнадцать лет, и вместо него правили даймё, которые и стояли за сменой режима.

Хотя страна была вынуждена подписать унизительные соглашения, новое правительство поклялось, что Япония будет готова к возвращению Запада, и взялось проводить серьезные реформы. Этот период, известный как Реставрация Мэйдзи (в честь императора Мэйдзи), продолжался с 1868 по 1912 год. Именно благодаря этим реформам Япония в начале двадцатого века стала современной нацией с точки зрения культуры и технологии.

Реставрация Мэйдзи была не столько реставрацией, сколько национальным преображением почти эпического масштаба. Это, пожалуй, самая быстрая, самая удивительная и самая решительная модернизация в истории. Мужчины и женщины всех классов стали носить западную одежду, приняли западные обычаи и начали перестраивать города в соответствии с западными стандартами. За очень короткое время японский народ безжалостно отверг вековые, глубоко укоренившиеся культурные традиции, чтобы догнать и перегнать весь остальной мир.

Реставрация Мэйдзи принесла невероятные перемены в жизнь каждого человека, как хорошие, так и плохие. Феодальная система была разрушена. Крестьяне перестали быть навеки связанными с тем классом, к которому они принадлежали. Знать больше не считалась априори выше остальных. Самураев распустили, волосы им отрезали. Гейши учились печатать на машинке. Самурай Ивасаки Ятаро послал агентов за границу, чтобы посмотреть, как еще можно использовать сталь для мечей. Он назвал свою компанию «Мицубиси». (Намек: самурай стал стальным магнатом и сделал состояние на транспорте.)

Но нет более яркого примера этого периода, чем Микимото, который женился на дочери самурая, изобрел, усовершенствовал и сделал коммерчески выгодным выращивание жемчуга. Он прославился и как ученый, и как бизнесмен. Родившись бедным крестьянином, Микимото умер жемчужным королем мира.

В отличие от многих стран, которые пытались это сделать – Россия, я смотрю на тебя, – Япония преуспела в этом спринте в направлении модернизации. За несколько десятилетий ей это удалось до такой степени, что страна не только участвовала в Первой мировой войне (которая имела весьма отдаленное отношение к Японии, да и ко всем остальным тоже), но и превратилась в жесткую колониальную империю. Япония даже попыталась отобрать у США деньги во время Второй мировой войны. И все это всего за пятьдесят лет. Отличный результат, Япония.

Но в Реставрации Мэйдзи были и не такие замечательные моменты. Япония эпохи Эдо оказалась в уникальном положении. Когда страна закрыла свои двери, застыв на месте, словно макет корабля в бутылке, это произошло на безопасных, маленьких, географически изолированных островах, что позволяло культивировать не только мир и процветание, но и цивилизацию. Помимо кодекса Бусидо у японцев были свои уникальные приоритеты. Красота считалась превыше всего, искусство было священным и неприкосновенным. Японцы ставили во главу угла совершенство исполнения задачи, большой или маленькой. Именно вопрос качества повлиял и на Микимото, пытавшегося создать совершенную жемчужину, и на то, как он подошел к выполнению своего плана.

Реставрация Мэйдзи принесла не только перемены, но и разрушение. Тот день, когда «черные корабли» Перри появились в Японии, нанес стране глубокую психологическую травму. Все японцы, от сёгуната до рисовых фермеров и рыбаков, по-настоящему ощутили, насколько они уязвимы. Потрясенные до глубины души, они начали вооружаться как можно быстрее. Их общество переживало переходный период, и отчаянная игра в догонялки обернулась планомерным уничтожением целой культуры. Япония снова воевала сама с собой, но на этот раз гражданская война шла между древним и современным.

Официальный девиз периода Мэйдзи гласил: «Обогащай страну и укрепляй экономику». Но негласный диктат велел догонять и обгонять Запад. Всего за два года Япония построила железные дороги, которые пересекали острова, и мощные паровые корабли. В стране появилась промышленность, готовая поспорить с промышленностью США. Она обзавелась колониями, как Британская империя, и вела торговлю наравне со Средним Востоком и Азией.

Япония догнала Запад, а потом благодаря выращиванию жемчуга и обогнала его. Благодаря компании Микимото жемчужный центр мира переместился с традиционного Среднего Востока и из более позднего Мексиканского залива в Восточную Азию. Предприятие было настолько успешным, что мы все забыли: жемчуг не всегда приходил к нам из Азии. К 1930 году Япония доминировала в мировом производстве жемчуга так же, как Южная Африка доминировала в добыче алмазов. В Японии появился первый главный продукт для экспорта.

И что это был за продукт! Один из самых ценных драгоценных материалов в истории человечества был теперь запатентован и выращивался эксклюзивно в Японии.

Поговорим о жемчуге

Так что же такое культивированный жемчуг? Сам Микимото в 1904 году в одном из интервью сказал об этом так: «Культивированный жемчуг… получается в результате того, что устрицу-жемчужницу заставляют создавать жемчуг после того, как семена жемчуга, маленькие круглые кусочки перламутра, помещают в живую устрицу с помощью секретного метода. Потом устриц отправляют обратно в море, по меньшей мере, на четыре года, чтобы за это время они покрыли помещенную в них частичку своим секретом и образовали жемчужину».

Иными словами, культивированная жемчужина – это всего лишь перламутр, подсаженный в устрицу, словно зерно в грядку. Как собиратели плодов ходили по лесам в поисках съедобных растений, а потом уносили их домой, так и ловцы жемчуга многие тысячи лет рисковали жизнью, разыскивая раковины-жемчужницы на дне океана. Если им везло – примерно один раз из сорока, – в раковине оказывалась жемчужина. И лишь малая толика этого жемчуга оказывалась ценной.

Культивированные жемчужины почти ничем не отличаются от природных, но только их рост начинается не с паразита или противной инфекции, а с зернышка, как у пшеницы в поле. В каждую из многочисленных устриц, выводимых десятилетиями ради идеального цвета и максимального блеска и сияния будущего жемчуга, имплантируют «ядро-затравку» или раздражитель, который за два-три года превратится в жемчужину.

В роли ядра могут выступать различные материалы. Но чаще всего используют отполированные сферические частички раковины устрицы или мидии. Современный и более дешевый вариант, который никогда бы не потерпел Микимото, заключается в том, что крупную пластмассовую бусину покрывают очень тонким слоем перламутра. Эти фальшивые выращенные жемчужины чаще всего производят на фабриках в Китае. Настоящие культивированные жемчужины выращивают в больших устричных садках, слои перламутра покрывают их годами. Подлинный выращенный жемчуг – это настоящий жемчуг, от и до.

То, как это делается, выглядит грубее процесса, придуманного матерью-природой. Виктория Финли называет эту процедуру «хирургическим изнасилованием», полагая, что лишь немногие за пределами отрасли догадываются о том, что «почти каждая жемчужина, которая есть сегодня в продаже, появилась на свет в результате планового сексуального насилия над маленьким созданием, а нити жемчуга – это воплощенное страдание». Красиво отполированные, тщательно имплантированные сферы из раковин звучат, возможно, не так отвратительно, как паразит или инфекция, но уверяю вас, сама процедура от этого лучше не становится.

Процесс называется ядерным выращиванием. Сначала в жертву приносят устрицу-донора, выбранную за то, что она дает изысканные жемчужины. Потом берут тонкую ткань вдоль края раковины, которая называется мантией. В ней содержатся клетки, которые вырабатывают перламутр. Полоску мантии вырезают из донора и режут на крошечные двухмиллиметровые квадратики. Стандартная практика предполагает, что предназначенных для процедуры живых устриц, которым пересадят имплантат, сначала расслабляют в теплой воде, иногда с добавлением анестетика. Когда устрицы раскрываются, между половинками раковины вставляют клин, чтобы они не закрылись, когда устрицу вынут из воды. Для следующего этапа используют инструменты, похожие на хирургические, чтобы сделать надрез в половой железе (гонаде) и образовать карман. Один квадратик мантии от принесенной в жертву устрицы соединяют с отполированной бусиной, а затем помещают эту пару в разрез на открытом половом органе устрицы. Клин убирают, устрица закрывается.

Многие устрицы умирают от травмы. Другие отторгают ядро. После нескольких месяцев в инкубаторе оставшиеся в живых устрицы отправляют в море на передвижных полках и оставляют в неглубоких устричных садках. В результате иммунной реакции устрицы вокруг ядра образуется «жемчужный мешок», похожий на кисту. Со временем эта киста начинает вырабатывать перламутр, который равномерно покрывает ядро. Через несколько лет раковины открывают и вынимают из них жемчуг. Только 5–10 процентов этих жемчужин оказываются ценными, их сортируют, подбирают одинаковые по цвету и форме, а затем выставляют на продажу.

Как заработать деньги

Деньги не растут на деревьях, но они растут в устрицах. И растут они очень быстро, особенно по сравнению с драгоценными камнями, на создание которых у природы уходят миллионы или даже миллиарды лет и только при определенных условиях. Микимото не первым заметил этот факт, увидел его финансовый потенциал и попытался вырастить натуральный жемчуг. И не он первым добился успеха. Многие ученые, колдуны и охотники за сокровищами веками пытались заставить устрицу вырастить жемчуг, как алхимики искали способ превратить свинец в золото. К тому времени, когда Микимото добился успеха, просвещенные умы пытались это сделать в течение тысяч лет.

Первый факт культивирования жемчуга зафиксировал Аполлоний из Тианы в I веке н. э. Он написал о том, как арабы с берегов Красного моря «делали» жемчуг. В процессе острым инструментом прокалывали открытые устрицы до тех пор, пока из ран не начинала течь жидкость, которую потом наливали в специальные свинцовые формы, где она застывала, превращаясь в бусины. Есть и другие свидетельства об этом, но нет ни одной жемчужины, которая могла бы служить доказательством. Но отчеты очевидцев свидетельствуют и о желании людей владеть жемчугом, и об их стремлении к инновациям. Успешными были эксперименты тех арабов или нет, но они нашли важную часть головоломки. Именно повреждение внутренней ткани устрицы и последующий иммунный ответ создают перламутр.

Китайцы также старались приложить руку к производству жемчуга. Они сосредоточились на перламутровом слое самой раковины и ее потенциале роста. Китайцы научились выращивать только жемчужины мабе, круглые с одной стороны и плоские с другой. Мабе растут не в мягкой ткани устрицы, а прикрепляются к внутренней поверхности раковины. Древние китайцы приклеивали пуговицы к раковине изнутри или вкладывали плоские свинцовые медальоны с изображением Будды в устрицу между раковиной и живой тканью. В результате раздражения клетки мантии начинали вырабатывать перламутр. Когда медальоны с Буддой покрывались достаточным слоем перламутра, их вырезали из раковины и полировали. Такие жемчужины высоко ценились и продавались в Китае в течение тысячелетий. Хотя китайцы не первыми начали выращивать жемчуг, они оказались самыми последовательными.

Карл Линней, шведский естествоиспытатель и автор классификации растительного и животного мира, подхватил вирус выращивания жемчуга в 1750‑х годах. Он любил придуманные им деревья эволюции, но еще больше он любил жемчуг. Линней даже заявил, что предпочел бы прославиться как человек, изучающий жемчуг, а не как автор классификации. Он долгое время пытался понять, как образуются жемчужины и как их выращивать.

Его самый успешный метод заключался в следующем. В раковине просверливали маленькую дырочку, помещали в устрицу известняковую сферу, которую подвешивали на Т‑образной серебряной булавке так, чтобы она не касалась раковины и не получилась полукруглая жемчужина. Линней смог вырастить несколько сферических пресноводных жемчужин среднего качества, и в 1762 году он продал свое изобретение Петеру Багге. Хотя Багге получил монополию от короля Швеции, он ею не воспользовался. Этот факт говорит не только о трудностях и дороговизне процесса, но и о том, что выращенные жемчужины не считались натуральными и не ценились. Хотя Линней сумел вырастить круглый жемчуг и, возможно, был в этом первым, но он не оставил после себя рецепт успеха, который был утерян на 144 года. Только в 1901 году «потерянные бумаги» были найдены в здании, в котором располагается Линнеевское общество.

К этому моменту Микимото уже запатентовал технологию выращивания жемчуга и никому не требовались жемчужины с известняком внутри. Хотя Микимото в конечном итоге победил, все же в конце девятнадцатого века он не был первым среди своих современников, которые выращивали жемчуг. По крайней мере, еще два человека преуспели в этом, хотя и выращивали только жемчужины мабе. Когда Микимото узнал, что эти люди тоже подали заявки на патент, он купил эти заявки и включил их в свой патент. Только ему удалось выращивать идеальные круглые жемчужины в больших количествах. И только добившись совершенства жемчужин, Микимото добился самой впечатляющей победы. Он заставил мир принять выращенные жемчужины как натуральные.

Культура жемчуга и выращенные жемчужины

Если изумруды олицетворяют деньги, а бриллианты привлекают внимание, жемчуг нашептывает об эксклюзивности. Своей привлекательностью жемчуг частично обязан тому, что он ассоциируется с королевской властью, уникальностью и редкостью. Но еще важнее то, что жемчуг олицетворяет погоню за совершенством. Фантазия об идеальной жемчужине – неуловимой, редкой, недостижимой – долго определяла ценность всей индустрии.

Природные жемчужины, получившиеся случайно и найденные ныряльщиками, никогда не бывают совершенными, идеально круглыми и похожими друг на друга. Не бывает жемчужных копей или жил, каждая жемчужина – творение живого существа, поэтому их сходство – редкость. Генетика каждой устрицы определяет цвет перламутра, поэтому чтобы две жемчужины были похожи, они должны быть продуктом одной и той же раковины. Профессиональный ныряльщик за раковинами может за всю жизнь не найти достаточного количества подходящих друг к другу жемчужин, чтобы получилось колье. Хотя встречаются крупные жемчужины наподобие «Перегрины», о которых слагают легенды, природные жемчужины диаметром более 8 мм попадаются невероятно редко. Природный жемчуг обычно мелкий, менее 3 мм в поперечнике. Он вполовину меньше ластика на карандаше.

В отличие от алмазов и драгоценных камней, которые ждут своей очереди в земле, жемчужины рождаются, они растут. И они умирают. А еще их часто проглатывают, в основном осьминоги. (О рубинах такого не скажешь.) Даже если вам повезет и вы найдете природные жемчужины, вы не сможете сделать это в один день и на одном месте. Так как жемчуг растет в живом организме, в некоторых раковинах его еще нет или уже нет. В отличие от алмазов и других драгоценных камней, которые попадали в руки к тем, кто давал за них лучшую цену, особенно крупные или красивые жемчужины были предназначены для монархов, просто потому, что такие жемчужины – редкость.

Устрицы живут недолго, поэтому срок выращивания жемчуга короткий. У устриц Акойя этот срок составляет от шести до восьми лет. Жемчуг растет столько, сколько живет устрица. И потом устрицы – вкусные, но очень уязвимые создания, страдающие и умирающие от «красных приливов», паразитов, стресса, изменения температуры. Они хуже орхидей. Но со временем Микимото придумал способ наносить защитный слой на раковины устриц, чтобы они стали крепче и смогли прожить десять-одиннадцать лет.

Выращенные жемчужины имеют преимущество в размерах. То самое ядро-затравка, которое дает сигнал устрице начать выработку перламутра, определяет и размер будущей жемчужины. Жемчужный мешок в этом случае образуется не вокруг крошечного паразита, а вокруг ядра диаметром несколько миллиметров. В течение десятилетий устрицы подвергались селекции, как домашние животные или зерно, чтобы они давали самые большие, самые белые, самые сияющие и переливающиеся жемчужины. Культивированный жемчуг не только натуральный, он лучше природного, если не принимать во внимание количество загубленных ради его производства жизней. Этот жемчуг настоящий, выросший в настоящей устрице в настоящем море. Он просто круглый, блестящий и одинаковый.

Звучит замечательно: идеальный жемчуг по требованию. Но дефицит определяет ценность, и деньги заставляют мир вертеться. И этот мир изменился, когда Микимото представил свои круглые, идеальные, идентичные жемчужины Западу в 1920 году.

Цунами с Востока

«К. Микимото и Ко.» стал первым ювелирным магазином, в котором всегда продавали только жемчуг. Ни у кого никогда не было столько жемчуга, чтобы заполнить им магазин. Была и еще одна причина, чтобы заняться ретейлом. Микимото искал не просто место для продажи своего жемчуга, он искал имидж, который поможет его продать. Чтобы убедить мир в том, что культивированные жемчужины – это настоящая драгоценность, а не поддельная, лучше всего было презентовать их как ювелирные украшения. И Микимото знал это.

В 1919 году Микимото, в распоряжении которого теперь было достаточное количество жемчуга, решил завоевать мир. Он открыл филиалы своего токийского магазина в столицах и крупных городах по всему миру, включая Лондон, Париж, Нью-Йорк, Чикаго и Лос-Анджелес. Кроме ниток жемчуга дизайнеры по его поручению создавали современные западные украшения и потрясающие произведения искусства, как, например, ягурума («колесо из стрел»), брошь-трансформер. Для ее изготовления использовались бриллианты, сапфиры, изумруды и сорок одна идентичная удивительная жемчужина Акойя. Хотя украшение было выполнено в современном стиле ар-деко, в ней было что-то исключительно японское. Брошь можно было разобрать и собрать, превращая в двенадцать различных украшений.

Когда мировые дилеры жемчуга увидели безупречные сферические жемчужины Микимото, каждая диаметром 6–8 мм, они буквально сошли с ума. Но только не так, как рассчитывал Микимото.

Тысячелетиями жемчужная отрасль строилась на принципе «совершенство недостижимо, но к нему надо стремиться». А жемчужины Микимото были совершенными. Более совершенными, чем «настоящие жемчужины». Жемчуг, предлагаемый Микимото, был не только менее дорогим и безупречным, его было много. Культивированный жемчуг хлынул из Японии, словно приливная волна, и утопил конкурентов. Даже если бы жемчужины Микимото были схожи по качеству с природным жемчугом, одно только количество японских жемчужин означало крах существующей жемчужной отрасли. На пике развития в 1938 году в Японии жемчуг производили 350 ферм, давая десять миллионов культивированных жемчужин в год. Количество же природных жемчужин, которые находили каждый год, составляло от нескольких десятков до нескольких сотен.

Микимото не только увеличил поставки жемчуга, он начал конкурировать на рынке ювелирных украшений и стал пионером вертикальной интеграции. Микимото делал собственные украшения, выставлял их и рассылал образцы по всему миру. Для жемчужной отрасли на Западе это было абсолютной катастрофой.

Ответ Запада

В Европе и в Америке началась паника, как среди продавцов жемчуга, так и среди покупателей. Крах рынка жемчуга в 1930 году ограбил ювелиров. Цена упала на 85 процентов за один день. С учетом того факта, что жемчуг был самым ценным минералом в мире, круги от краха разошлись по всей экономике.

На самом деле собственно культивированный жемчуг сыграл очень маленькую, если не сказать незначительную роль в этом крахе, который стал результатом Великой депрессии. Но это не помешало тем, кто работал с природным жемчугом, винить во всем Микимото и всю отрасль культивируемого жемчуга. Поток жемчуга лучшего качества, который хлынул в предыдущие десятилетия с Востока, довел дилеров до края. Когда рынок жемчуга рухнул, у них почти ничего не осталось. Единственным выходом было уничтожение конкуренции, и единственным способом сделать это было раздуть дискуссию о том, что считать натуральным, а что нет.

Когда речь заходит о дефиците или о позиционном товаре, у людей обычно весьма подвижные представления и о ценности, и о реальности. Это фундаментальная структурная слабость нашего мировосприятия, которой всегда пользовались поставщики красоты (и не только). В этом случае у доведенных до крайности торговцев природным жемчугом оставался один выход, чтобы вернуть себе прежнее положение. Нужно было доказать, что культивированные жемчужины не натуральные.

В тот год европейский жемчужный синдикат обратился с иском против Кокити Микимото. Было заявлено, что его жемчуг поддельный и его следует изъять с рынка. Поначалу Микимото попытался отбиться с помощью науки. Профессор Генри Листер Джеймсон из Оксфордского университета выступил свидетелем в его пользу. Бывший президент Стэнфордского университета профессор Дэвид Старр Джордан предоставил официальное заключение о том, что «выращенный жемчуг – это точно такая же субстанция с таким же цветом, что и природный или не выращенный жемчуг, поэтому нет никакой причины, которая не позволяла бы культивированному жемчугу иметь такую же стоимость, что и природный жемчуг». Было предоставлено, разумеется, и свидетельство самого знаменитого ученого того времени Томаса Эдисона, который уже назвал жемчужины Микимото «настоящим жемчугом».

Микимото процессы выиграл, и его культивированный жемчуг оставили на рынке, не обязав его указывать происхождение этого жемчуга, чтобы отличать его от «природного жемчуга». Но жемчужная отрасль еще не сложила оружие. Была предпринята попытка установить такие высокие импортные пошлины на жемчуг Микимото, что они превосходили его стоимость. Пытались также найти научный способ отличать один вид жемчуга от другого, хотя бы только для того, чтобы поставить воображаемое клеймо позора. В отчаянной попытке сохранить занимаемые позиции собрался консорциум европейских ювелиров и потребовал, чтобы жемчуг Микимото получил любой ярлык – «культивированный», «японский», – который, как надеялись, покажется покупателям непривлекательным. Ничего не помогло.

В 1930‑х годах кошельки у большинства покупателей похудели, и люди были рады и снижению цены, и новой ценовой категории. В конце концов, при миллионах жемчужин в год, из которых можно было выбирать, вместо сотен или тысяч, культивированные жемчужины не только можно было идеально подобрать, их можно было оценивать с точки зрения разных степеней совершенства, как бриллианты. Эмансипе эпохи джаза и их страсть к украшениям уже заложили основы для массового спроса на жемчуг. Люди с новыми деньгами, которые через несколько поколений станут старыми деньгами, хотели иметь свои собственные аристократические жемчуга. Для каждого рынка находились свои покупатели.

Раз не удалось доказать, что культивированные жемчужины фальшивые, синдикату оставалось только намекать на это. Реальность, как и ценность, определяется менталитетом толпы, и одного намека на подлинность или ее отсутствие было достаточно, чтобы все так считали. Заронить крохотное зернышко сомнений в головы покупателей оказалось сродни имплантации ядра в устрицу. У некоторых покупателей это зернышко сомнений проросло, и они пришли к убеждению, что культивированные жемчужины не настоящие.

Поэтому Микимото решил бороться с пропагандой с помощью пропаганды.

Он согласился называть свои жемчужины культивированными – хотя по решению суда не был обязан это делать, – как будто это было достоинством, а не недостатком. Микимото приложил гигантские усилия, чтобы воспитать публику и объяснить ей, что такое культивированный жемчуг. Он публиковал статьи в экономических и обычных изданиях, объясняя процесс и его результат: откуда взялся его жемчуг, как это получилось и почему он ничем не отличается от природного жемчуга, а также почему его жемчуг может быть лучше природного.

Правда в рекламе?

У правды и лжи собственная выдуманная экономика.

Культивированный жемчуг – это забавная штука. Когда вы слышите «культивированный», вы думаете фальшивый. Но в нем не больше фальши, чем в яблоке, снятом с ветки в саду. Да, зернышко оказалось в земле не случайно и дерево росло под присмотром, но это не делает яблоко искусственным.

Оказывается, понятие настоящий такое же гибкое, как и понятие ценности.

У Микимото была любимая история, которую он неоднократно повторял. В ней говорилось о садовнике, который через много лет занятий садоводством решил сделать себе громкое имя. Он взял красивый, но обычный декоративный куст с красными ягодами и покрасил ягоды белой краской. Его белоснежные ягоды стали феноменом. Садовник прославился, преуспел и разбогател. Но все закончилось, когда пошел дождь. Белая краска стекла, он потерял свой бизнес, и, что хуже всего, этому человеку больше никто не верил.

В отличие от человека, продававшего красивые белые ягоды, Микимото всем говорил, что его жемчуг выращен. Он снабдил его соответствующим ярлыком, более того, он сделал достоянием гласности факты его происхождения. Микимото публиковал статью за статьей, давал интервью. В некоторых публикациях он представил даже диаграммы, объясняющие, как именно выращивается жемчуг. Не солгав ни в едином слове, Микимото лишил ложь ее силы. Никаких крашеных ягод. Никто не мог обвинить его в том, что он пытается пробраться с фальшивым жемчугом на рынок жемчуга натурального.

Микимото описывали как «почитаемую в Японии фигуру, что-то вроде Генри Форда и Томаса Эдисона в одном флаконе». Но он был еще и прирожденным шоуменом в духе цирка Барнума. Микимото знал: если люди увидят его жемчуг, стандарты будут переписаны и его преследователи будут повержены. Микимото ставил беспрецедентные спектакли, рассылая свой жемчуг по всему свету, чтобы каждый смог увидеть, как выглядят совершенные жемчужины. Для начала была создана модель Маунт-Вернона, семейного дома Джорджа Вашингтона, из 24 328 жемчужин и представлена на Всемирной ярмарке в Чикаго 1933 года. Без сомнения, это было самое большое количество жемчужин, которые можно было увидеть в одном месте, и каждая из них была безупречной. Модель стала сенсацией, публика заинтересовалась культивированными жемчужинами и запомнила имя Микимото. Он построил другие модели, включая пятиэтажную пагоду из 12 760 жемчужин и модель колокола Свободы для Всемирной ярмарки в Нью-Йорке 1939 года. На колокол ушло 12 250 совершенных белых жемчужин и 366 бриллиантов, а знаменитая трещина была воссоздана из невероятно редких (до этого времени практически недостижимых) голубых жемчужин.

Самым великолепным и действенным публичным спектаклем Микимото стал не акт создания, но акт разрушения. В 1932 году иностранные журналисты собрались перед Торговой палатой в городе Кобе, запечатлели увиденное на фото и рассказали об этом в своих статьях. Микимото заявил о том, что несовершенные жемчужины пятнают рынок, и зажег костер перед Торговой палатой. Как только собралась приличная толпа, он начал сжигать жемчуг. Микимото принес его целые корзины и опрокидывал их в огонь на глазах у изумленной публики. По словам Микимото, эти жемчужины, во многих отношениях превосходящие природный жемчуг, были недостаточно хороши для него. Совершенство достижимо, вещал он, но не в том случае, если рынок согласен на компромисс. Микимото объявил эти не совсем безупречные жемчужины не стоящими ни гроша и «достойными только сожжения». Он сжег 720 000 жемчужин. Горсть за горстью Микимото швырял их в огонь, сжигая миллионы долларов, словно опавшие осенние листья.

Тайсо-рен

Интересно, когда фокусник распиливает женщину пополам. Но фокус становится удачным только тогда, когда он снова соединяет эти половинки. Выращивание жемчуга – это лишь первая половина фокуса. Другая половина – это убедить людей в том, что они хотят культивированный жемчуг.

Люди должны были быть уверены в натуральности выращенных жемчужин. Ювелирам пришлось публично признаться, что они не могут отличить природный жемчуг от культивированного. Ученые подтвердили тот факт, что выращенные жемчужины физически идентичны их уступающим в великолепии (но природным) родственницам. Даже Томас Эдисон подтвердил их идентичность.

Но все это не играло никакой роли, если жемчуг ценился за свою уникальность. Покупатель гордился тем, что сумел приобрести настолько безупречную жемчужину, насколько это было возможно. Знаменитый охотник за сокровищами Мел Фишер настаивал на том, что не само сокровище, а охота за ним придает жемчугу ценность. Бесконечный поток одинаково совершенных жемчужин нарушал экономику этой охоты. Жемчуг перестал ассоциироваться с недостижимым идеалом. А что делать нам, людям, если желать больше нечего?

Микимото нашел решение и для этой проблемы: Тайсо-рен, как называли это его служащие, или Жемчужная нитка босса. Микимото просто создал нитку жемчуга, не имеющую равных по красоте и качеству даже среди культивированных жемчужин. Это колье доказало, что есть недостижимые жемчужины, а следовательно, и ценность недостижимого жемчуга.

Отобрав лишь самые крупные, совершенные и идеально подходящие друг к другу жемчужины, Микимото собрал из них длинную нитку с самой крупной жемчужиной в центре и со слегка уменьшающимися жемчужинами к концам нитки. Диаметр самой крупной жемчужины – 14,5 мм. Она невероятно крупная даже для культивированного жемчуга, а природную жемчужину такого размера найти практически невозможно. На создание этого колье у Микимото ушло десять лет, хотя каждый год он мог выбирать из миллионов жемчужин. Получилось самое ослепительное жемчужное колье в истории. В мире, где природный жемчуг имел в поперечнике в среднем 2 мм и никогда более 8 мм и лишь немногие жемчужины можно было назвать совершенными, Тайсо-рен стало чудом современного мира.

У людей снова появилось что желать. И все действительно захотели это.

Если бы колье было выставлено на продажу, то это могло привести к войнам, распрям и политическому напряжению, о которых речь шла в предыдущих главах. Но оно не продавалось, несмотря на множество предложений, которые продолжал получать и отклонять Микимото до самой своей смерти. Жемчужный король скромно сказал, что колье принадлежит ему. Ему просто нравится носить его в кармане и, разумеется, показывать его людям.

Сожжение жемчуга можно считать рекламной кампанией для колье Тайсо-рен. Сжигая жемчуг на костре, Микимото показал, что не потерпит несовершенства. Колье доказало, что совершенство достижимо, но недоступно. Получив самые желанные жемчужины в мире, он просто отказался продавать их.

В результате Микимото стал символом совершенства, и не совершенства в духе «одна на миллион». Нет, это совершенство было недоступным и, следовательно, неизмеримо более ценным.

Прецедент совершенства

Разумеется, совершенство по определению недостижимый стандарт. Отличительной чертой многих драгоценных камней являются как раз их недостатки. К примеру, изумруды и рубины настолько редко встречаются в таком качестве, чтобы их можно было считать драгоценными камнями, что их несовершенства воспринимаются как должное. Это приемлемая часть уникального и неповторимого характера камня.

Идея безупречного драгоценного камня реально существовала только в алмазной отрасли. Но алмазов очень много, особенно белых. А жемчуг – это органический побочный продукт. Можно ли ждать от него совершенства? Оно невозможно. А целая нитка идеальных жемчужин – это фантазия.

Во всяком случае, это было верно в течение тысячелетий, когда люди собирали эти сияющие сферы, боготворили их и сражались из‑за них. До Микимото «круглая» жемчужина была всегда «почти круглой». Такой жемчуг можно увидеть в музеях и частных коллекциях. Обычно эти жемчужины имеют яйцевидную форму или представляют собой сферу с несколькими впадинами. В лучшем случае они кажутся круглыми и белыми, пока вы не посмотрите внимательнее. Шекспир называл эти дефекты «природы поврежденье». Мы с вами называем это генетическим разнообразием.

Но после того как Микимото разработал процесс выращивания жемчуга и занялся селекцией устриц ради особого цвета и сияния, стало проще получить сферическую жемчужину, чем найти природный жемчуг с дефектами. В каком-то смысле Микимото был Генри Фордом драгоценных камней. Он стандартизировал жемчуг, не уменьшив его ценности.

Хотя стоимость природного жемчуга действительно немного снизилась. Но не по той причине, о которой думали запаниковавшие дилеры. Они боялись, что Микимото наводнит рынок стандартными жемчужинами, что приведет к снижению их стоимости. Вместо этого японец наводнил рынок слишком большим количеством исключительных жемчужин, и на длительный срок сократился рынок более дорогих «природных жемчужин», которые при более низком качестве доставать было опасно и трудно. Лондонская паника, судебные иски, клеветнические кампании – все это было результатом страха. Боязнь конкуренции, боязнь перемен, боязнь совершенства и того, что оно станет прецедентом.

Но не все можно списать на психологию. Совершенство – это не продолжение позиционного товара. Как позиционный товар, жемчужина считалась бы хорошей или плохой в сравнении с другой жемчужиной. Люди превыше всего ценят симметрию. Исключительно по этой причине сферическая жемчужина всегда будет предпочтительнее других, безупречная – предпочтительнее жемчужины с пятном на поверхности.

Семир Зеки, профессор нейроэстетики в Лондонском университетском колледже, изучает то, как мозг видит красоту. По мнению Зеки, единственной константой в восприятии красоты мозгом является активность центра удовольствия в медиальной орбито-фронтальной коре. Увидев что-то красивое, вы реагируете. Но красота в мозгу смотрящего. Вы можете посчитать предмет красивым сначала, но как только его дефекты станут очевидными, удовольствие станет меньше. Зеки говорит об этом так: «Восприятие красоты может ослабеть, когда мы начинаем узнавать ее дефекты». Иными словами, когда люди видели лишь несколько жемчужин, все они казались магическими. Когда на нас хлынули миллионы идеальных жемчужин каждый год, недостатки стали фатальными.

До сих пор существует маленький рынок природных жемчужин, в основном рассчитанный на коллекционеров. За определенную цену вы можете получить жемчужину, за которую, вполне возможно, кто-то умер. Но, спрашивается, отчего у вас может возникнуть такое желание, когда культивированный жемчуг не менее натурален и бесконечно более привлекателен? Каждый год на рынке появляется лишь горсточка природных жемчужин (то есть тех, которые были созданы устрицами случайно и выловлены ныряльщиками), и большинство из них старинные. Даже самые лучшие, самые изысканные и самые дорогие жемчужины, поставляемые компаниями с наилучшей репутацией, являются культивированными.

Есть множество причин для такого преобладания культивированного жемчуга. Во многих странах необходимо получить разрешение – а это очень и очень непросто, – чтобы нырять за устрицами-жемчужницами. В Шотландии, к примеру, откуда раньше в изобилии поставляли речной жемчуг, собирать жемчужницы запрещено законом. На рубеже двадцатого века неограниченная добыча привела к сокращению устриц практически повсеместно. Если бы Микимото не освоил науку выращивания жемчуга и не убедил весь мир не только принять культивированный жемчуг, но и изменить свои стандарты совершенства, то устриц, возможно, вообще бы не осталось.

Народный жемчуг

Продавцы жемчуга всего мира были в ужасе от того, что культивированный жемчуг наводнит рынок. Исчезнет дефицит, столь необходимый им для поддержания ценности их собственных запасов. На рубеже двадцатого века эта ценность была как никогда велика. Жемчуг пользовался таким спросом, что этот период считали вторым золотым веком жемчуга, не только потому, что цены взлетели, но и потому, что его популярность была огромной. Новая американская аристократия – промышленники, нефтяные магнаты, золотые миллионеры – знала, что жемчуг – это драгоценный камень королей, и требовала собственный жемчуг.

Чтобы удовлетворить спрос, жемчуга не хватало. Добыча природного жемчуга достигла опасно низкого уровня, и цены поднялись на беспрецедентную высоту. В 1916 году Картье за одну нитку жемчуга получил от Мортона и Мэй Плант один из их городских особняков рядом с особняком Вандербильтов на Пятой авеню, чтобы разместить в нем штаб-квартиру фирмы «Картье» в Нью-Йорке.

Продавцы жемчуга в Европе знали, что культивированный жемчуг достаточно хорош, чтобы смутить покупателей, не говоря уже о ювелирах, ученых и всех остальных. Поскольку рынок жемчуга всегда опирался на эффект дефицита и погоню за совершенством, все боялись, что изобилие таких убедительных драгоценных камней на рынке обрушит цену всего жемчуга.

В конце концов цены действительно упали, но не по той причине, которой боялись дилеры всего мира. Культивированный жемчуг не наводнил рынок и не обрушил цену природного жемчуга вместе со своей собственной ценой. Он обрушил спрос на природный жемчуг. Рынок природного жемчуга сократился, потому что культивированный жемчуг был лучше. Он тоже был натуральным, но при этом более качественным и дешевым.

Никто не мог купить Тайсо-рен. Но каждый мог приобрести жемчужины Микимото. Каждый. Задолго до того, как Микимото получил свою первую жемчужину, он написал в письме, что мечтает украсить ниткой жемчуга шею каждой женщины в мире. Поэтому он выращивал жемчужины любого размера, в любых количествах и по любой цене. Хотя в результате жемчуг перестал быть эксклюзивным украшением богатых, он сохранил свою ценность и остался драгоценным минералом. И все это благодаря Микимото, прирожденному шоумену, и его Жемчужной нитке босса, самой совершенной и недоступной нитке жемчуга.

В результате культивированный жемчуг стал жизненно важным аспектом спринта к экономическому и промышленному взлету периода Реставрации Мэйдзи, и Микимото знал об этом. Возможно, он был одержим совершенством и очарован мечтой украсить ниткой жемчуга каждую женщину, но он не был чужд коммерции. У него было чувство прекрасного, как у настоящего самурая, и душа поэта. Микимото воспользовался Реставрацией Мэйдзи и намеревался отплатить за это сторицей. Как бы Микимото ни любил Америку, он был националистом. Свой первый урожай сферических жемчужин Микимото посвятил императору Японии. И в каком-то смысле он посвятил всю жемчужную отрасль своей стране, поскольку 75 процентов мировой торговли жемчугом проходят через Кобе.

Микимото называли «самым блестящим примером эпохи, которая позволила простому человеку стряхнуть свои узы и быть свободным». Именно эта свобода позволила ему стремиться к чему-то большему. Микимото стал бизнесменом, ученым, жемчужным королем мира. Жемчуг стал первым (и последним) экспортным товаром, выращенным в Японии. Как и сам Микимото, страна нашла свою новую идентичность в двадцатом веке и стала авангардом технологии, которую двигают вперед ученые и новаторы. И эта идентичность не потребовала полного уничтожения прошлого.

Жемчужины Микимото позволили Японии сохранить свою идентичность, культурные и экономические отличия и противостоять напору колонизаторов. Да и деньги были не лишними. Доходы от культивированного жемчуга были столь велики, что всегда склонный к драматизации Микимото однажды с пафосом заявил: он «заплатит [своим] жемчугом компенсацию за проигранную войну».

К 1935 году в Японии было 350 жемчужных ферм, которые давали в год десять миллионов культивированных жемчужин. До сегодняшнего дня Япония остается самым крупным экспортером жемчуга в мире. Впервые в истории жемчуг Микимото эффективно демократизировал драгоценный минерал.

Цена на жемчуг снизилась благодаря изобилию, но он все равно воспринимается как драгоценность. Этой эмоциональной ценности в сочетании с доходом и коммерческими возможностями вполне хватило, чтобы заплатить за место Японии за международным столом.

Первые настоящие наручные часы были созданы в 1868‑м фирмой Patek Philippe («Патек Филипп») для венгерской графини Косковиц. Это был просто каприз, но с серьезными и длительными последствиями.

Чтобы доказать свое богатство и влиятельность – чтобы ее павлиньи перья наверняка не оставались незамеченными, – графиня Косковиц из Венгрии заказала самое экстравагантное и дорогое ювелирное украшение. По ее требованию Patek Philippe, новаторы девятнадцатого века в духе Apple, создали работающие миниатюрные часики, которые смогли вставить под центральный камень в дорогом бриллиантовом браслете.

Это был массивный золотой браслет без застежки, украшенный золотой коробочкой в виде триптиха (складня). Центральную часть триптиха занимал крупный бриллиант в обрамлении золотых лепестков. По обе стороны от центральной части располагаются коробочки поменьше с бриллиантовыми цветами на фоне черной эмали. Весь браслет был покрыт причудливыми золотыми гирляндами. Центральная часть триптиха с крупным бриллиантом – это в действительности крышка. Она открывается со щелчком. Под ней находятся работающие часы величиной с ноготь. Цифры на циферблате из белой и черной эмали выполнены так, чтобы соответствовать дизайну гирлянд на браслете. Часы надо было заводить золотым ключиком.

Часы в браслете графини были не просто инструментом для измерения времени. Сам браслет стал основанием для часов, как в эпоху Возрождения таким основанием служили кольца. В модели графини была даже защитная золотая крышечка, как у функциональных карманных часов того времени. Это был первый гибрид функциональных часов и драгоценного украшения.

Всю конструкцию назвали «запястник». В первую очередь этот браслет был, во всяком случае для графини, символом статуса, и по современным стандартам это был прежде всего браслет, а потом уже часы. Оригинальный запястник был чем-то большим, чем просто сверкающее украшение. И такие часы-браслет, одновременно украшение и хронометр, стали хитом, во всяком случае среди женщин. Запястник графини произвел нужное впечатление. Для королевских особ и представительниц знати, которые могли их себе позволить, украшенные драгоценными камнями запястники стали обязательными. Для распространения тренда война не потребовалась, хватило старомодного каскадного потребления.

Хронометры – это самый парадоксальный вид драгоценностей. Это товар массового спроса, который ценят также за богатство и статус. С ними этот товар и ассоциируется. Они, безусловно, декоративны, но это одно из весьма редких ювелирных украшений, которое действительно выполняет конкретную функцию. Их делают из драгоценных металлов, украшают драгоценными камнями, но их главная ценность – это часовой механизм. Хотя часы помогают не опаздывать и следить за временем, они удивительным образом ассоциируются с классом бездельников. И все же часы всегда были неотъемлемой частью и промышленности, и войны. Наручные часы изначально ассоциировались с женскими украшениями, но во время военных действий и мужчины оценили их преимущество.

У часов долгая история, но среди хронометров наручные часы – это самое недавнее изобретение. Удивительно, но никому не пришло в голову привязать маленькие часы на запястье. Сделали это чуть более ста лет назад, и все потому, что богатой женщине из Венгрии захотелось чуть больше внимания к своей особе.

Но прогресс, как и время, не стоит на месте. К двадцатому веку вооружение стало современным, и ему требовалось четкое и координированное измерение времени. По мере того как общество, технологии и вооружение модернизировались, военным стала очевидной необходимость следить за временем, но так, чтобы обе руки оставались при этом свободными.

К началу двадцатого века наручные часы, которые все еще ассоциировались с женскими украшениями, стали для военных обязательными. Во время Первой мировой войны «часы на ремешке», по образу и подобию запястника графини Косковиц, стали ключевым элементом технологий и лучшим другом солдата. В военное время часы выпускали в больших количествах, чтобы снабжать солдат на передовой. Когда союзники встретились с войсками кайзера – немцы все еще пользовались карманными часами, – стало ясно, на чьей стороне преимущество.

К тому времени, как Первая мировая война закончилась, наручные часы стали точным хронометром, который занял постоянное место в ювелирном искусстве, технологии и моде. Часы показывали время более точно, спрос на них не только повышался, но и менялся, как и люди, которые их носили.

Это история об изобретении тщеславной графини, чей модный аксессуар сумел изменить вооружение и навсегда изменить восприятие времени современным человеком.

Краткая история хронометров

Время всегда управляет нашей жизнью. Так было и на заре цивилизации, и после изобретения атомных часов. Мы сверяем наши дни и наши занятия со временем года, с обществом и друг с другом. Осознание времени настолько фундаментально, что трудно даже представить, какую эволюцию претерпели и сами хронометры, и процесс, с помощью которого люди следят за временем. Технология хронометрии меняла мир, а новый мир, в свою очередь, снова и снова менял хронометрию на протяжении всей истории.

В самом начале имел значение только отмерявший путешествие человека от рождения до смерти Отец Время, которого тысячелетиями изображали в виде старика с косой. Разумеется, была еще и Мать-Земля, диктовавшая, когда спать, когда вставать, когда сеять, когда жать. Минуты и часы не имели значения. Единственными часами были солнце и луна, и время определялось потребностями. Ближе всего мы подошли к современному времени, ориентированному на часы, да и то не слишком близко, когда начали весьма условно делить день на утро, день и ночь. Каждая часть дня определялась положением солнца на небе.

Поэтому неудивительно, что первые инструменты измерения времени были солнечными. Самые древние солнечные часы датируются 15000 г. до н. э., и появились они в Древнем Египте. Солнечные часы бывают различных форм, размеров и конфигураций. Дизайн солнечных часов не имеет значения. Главное, они должны соответствовать одному базовому принципу: движение небесных тел предсказуемо, но не фиксировано. Солнечные часы появились вследствие понимания человеком движения планет. Они используют тень, чтобы отражать или предполагать это движение. Единственный предмет, отбрасывающий тень, обычно палка или пика, назывался «гномон» и фиксировался вертикально или горизонтально на поверхности, разделенной на равные интервалы. Когда солнце движется по небу с востока на запад, гномон отбрасывает тень на определенный участок «циферблата». Время идет, солнце меняет положение на небе. Меняет свое положение и тень, проходя по кругу с течением дня.

Солнечные часы отлично работают в ясные и солнечные дни. Но без солнца пользы от них мало. С самого начала этот недостаток учитывался, и по таким часам за временем следили только в дневные часы. Так как в 15000 г. до н. э. люди, как правило, по ночам спали, то это никого и не волновало. Разумеется, солнечные часы не работали в помещении и в пасмурные дни.

В конце концов на смену солнечным часам пришли краткосрочные хронометры, предки секундомеров, – песочные и водяные часы. Все они имели одинаковый дизайн и использовали определенное количество воды или песка, которое перемещалось из одного места в другое с фиксированной скоростью. Дожидаясь того, чтобы вода или песок закончились, человек мог отследить маленький промежуток времени. Это требовалось для выполнения конкретной работы: на какое время оставлять ткань в краске или сколько времени будет сохнуть раствор.

Технология времени не отставала от занятий человека и задавала им темп. По мере того как мы переселялись из полей в города, часы становились все сложнее. Спустя многие тысячи лет после того, как каменные круги и гномон помогали следить за солнцем и временами года, появились настоящие механические часы. Эти массивные, хотя и не слишком точные часы использовали сложный механизм из колесиков, пружинок, гирь и рычагов. Они показывали только часы, как и солнечные часы, но для этого не требовалось солнце. Эти часы стали отражением того, что люди проводили больше времени в помещении и не ложились спать сразу после заката.

Они были слишком новыми, слишком дорогими и слишком редкими, чтобы ими могли пользоваться обычные люди. В Средние века время принадлежало в первую очередь церкви, чьи колокола говорили людям, когда вставать, когда работать и когда собираться вместе. (Это были самые важные моменты для большинства людей.) В конце концов место теократии заняло светское правительство, и общественные часы заменили колокола. И все же время и управление им оставались делом властей, какими бы они ни были.

В эпоху Возрождения с изобретением более точных часов с маятником и пружинных часов произошла некоторая эволюция технологии времени и власти времени. Но только в девятнадцатом веке, с началом промышленной революции, стали иметь значение малые промежутки времени. Города росли, появлялись заводы и фабрики, и люди начали подчиняться более строгому расписанию. Потом появились поезда и расписания поездов, пропуска, которые надо было пробивать на проходной, и официальные расписания разного рода, за которыми гражданам приходилось следить. Им повезло: революция в промышленности, породившая необходимость следить за временем, дала людям и средство для этого. Началось массовое производство деталей для часов, и часы стали доступными. Та самая технология, которая сделала хронометрию доступной для обычных людей, сделала хронометры и относительно дешевыми.

Но как бы ни эволюционировали часы, их функция не меняется с каменных кругов эпохи палеолита. Они существовали для того, чтобы отмечать движение земли вокруг оси и ее вход и выход из зоны солнечного света. Вот почему до наших дней стрелки на часах все так же вращаются вокруг центральной оси, как тень двигалась по кругу на солнечных часах, и в полдень, когда солнце стоит в самой высокой точке, стрелки оказываются в верхней точке циферблата.

Механика времени

Первые механические часы, в которых есть часовой механизм, а не солнечная тень, были созданы в Китае в 725 году н. э. Поначалу даже в механических часах использовали воду или песок, чтобы они показывали время. Эти системы были намного сложнее, чем обычные водяные часы, так как вода вращала механизм часов наподобие колеса водяной мельницы. В конце концов эти системы заменили более надежными и менее мокрыми системами гирь и блоков. Но настоящим механическим часам необходим источник энергии, а батарейки еще не придумали.

Так что же делать?

Давайте вспомним физику. Кинетическая энергия – это энергия движения. Потенциальная энергия – это энергия, которой объект обладает благодаря своему положению (то есть все наготове и ждет только отмашки). Натянутая тетива лука обладает потенциальной энергией, которая превратится в кинетическую энергию, когда стрела будет пущена. На вершине водопада вода обладает потенциальной энергией, которая будет выпущена при падении воды, и ее можно использовать для вращения водяного колеса.

Есть два разных вида потенциальной энергии: гравитационная (энергия при взаимном расположении тел) и энергия упругой деформации. Падающая вода, которая вращает водяное колесо, – это пример гравитационной потенциальной энергии. Она использует эффект гравитации, чтобы передвигать предмет с одного места на другое. Лук и тетива – это пример энергии упругой деформации. В систему необходимо вложить энергию, растянув или сжав ее, чтобы возникла потенциальная энергия. Когда вы натягиваете тетиву лука, вы вкладываете энергию в систему, создавая потенциальную энергию упругой деформации. Когда вы отпускаете стрелу, потенциальная энергия превращается в кинетическую.

Вне зависимости от того, какой вид потенциальной энергии использует часовщик – маятник или пружину, – необходим механизм, который будет получать эту энергию и превращать ее в кинетическую, то есть в энергию движения. В механических часах этот механизм называется спуском, или анкерным механизмом. Когда маятник раскачивается взад и вперед, соединенный с ним рычаг постоянно вращает колесико.

Маятник качается ритмично, чтобы при каждом его движении зубчатое колесико поворачивалось на одно деление. Это позволяет всем остальным, связанным между собой колесикам, вращаться в определенном ритме, поэтому стрелки часов перемещаются через определенный интервал времени. Пружина в часах служит для той же самой цели, что и гири или маятник, но позволяет сделать часы меньшего размера, которые можно носить с собой. С маятником такое невозможно.

Часы меньшего размера, которые можно было носить с собой, начали появляться в Европе в пятнадцатом веке. Они решили проблему размера и удобства, но возникла новая трудность. Когда пружина расправлялась, она теряла энергию. Сначала пружина была сжата очень туго, в ней было много энергии, а в конце расправлялась, и энергии в ней оставалось совсем мало. Часы начинали отставать. Иными словами, эти первые модели были маленькими и удобными, но не могли точно показывать время.

Решение нашлось в 1657 году, когда была изобретена балансирующая пружина – тонкая как волосок свернутая полоска металла, соединенная с зубчатым колесиком‑регулятором (балансом). По мере того как балансирующая пружина раскручивается, балансирующее колесико начинает поворачиваться вперед и назад, давая энергию всему механизму. Он пульсирует словно сердце, с четким ритмом равных интервалов. Этот ритм контролирует скорость поворота колесиков и зубчатых шестеренок, равномерно распределяя энергию на определенный период времени. Поэтому часы идут верно. Для этой единственной инновации потребовалось почти пять столетий.

Часы относятся к самой древней форме технологии. Возьмите любое тысячелетие или любой век, включая наш, и вы увидите, что хронометрия и инженерная мысль старались сделать часы воплощением мастерства, механики и понимания космоса.

Посмотри на меня

А теперь давайте возьмем паузу. На какой-то момент я хочу отвлечься от инновации семнадцатого века, навсегда изменившей часы, и перейти к технологии двадцать первого века, а именно к ай-трекингу. Ай-трекинг – отслеживание траектории движения глаз потребителя – это современная инновация в нашем понимании психологии внимания. Вам кажется, что это никак не связано с историей о первых часах? Вы ошибаетесь. Вспомните о той роли, которую тщеславие, подражание и, что еще более важно, жажда внимания сыграли в развитии технологии хронометрии.

Метод ай-трекинга достаточно сложен. Необходим маленький прибор, который крепится так, чтобы он мог фиксировать движение глаз: в каком направлении поворачиваются глазные яблоки, на чем глаза задерживаются и насколько долго. Это неопровержимое доказательство того, что привлекает взгляд и до какой степени. Такое исследование намного точнее, чем просто задавать вопросы о том, что интересует того или иного человека. Люди, разумеется, лгут, но что более важно, они на самом деле не знают, на что они смотрят и почему.

Технология ай-трекинга использовалась для того, чтобы выработать рекламную стратегию и понять, как мы интерпретируем визуальную информацию на странице или на экране. Иногда результаты бывают до смешного очевидными. Приведу пример. Когда мужской и женской группам показали одну и ту же рекламу женщины в бикини, женщины, что предсказуемо, дольше и чаще смотрели на лицо модели, тогда как мужчины честно поделили время между ее лицом, грудью и другими… достоинствами. (Не поймите меня неправильно: женщины тоже смотрели на тело модели, но их внимание в основном фокусировалось на ее лице.) Когда этой же группе показали фото привлекательного мужчины, результаты были точно такими же, а не противоположными. Женщины все равно дольше смотрели на лицо мужчины-модели и лишь ненадолго задерживали взгляд на его теле, тогда как мужчины внимательно и долго рассматривали фигуру воображаемого соперника, задерживая взгляд на его мужском достоинстве.

Что же мы ищем? Гетеросексуальные мужчины и женщины не фокусируются в первую очередь или исключительно на телах противоположного пола. Значит, это не секс. Но и не зависть, иначе женщины дольше и внимательнее смотрели бы на фигуры «соперниц», а не на их лица.

Мы подсознательно ищем человеческий аналог павлиньего хвоста. Что есть у них такого, чего нет у нас? Более симметричное (то есть генетически «подходящее») лицо? Тело, готовое выносить детей? Или мы генетически запрограммированы оценивать свои шансы в соревновании? Мы ищем свое место в некоем субъективном ряду, объективно оценивая плюсы тех, кого считаем ровней. Помните позиционный товар? Ай-трекинг позволяет нам точно определить, что именно мы сравниваем.

Если убрать из уравнения секс – и собственно тела, – то эта тенденция станет более очевидной. Когда обеим группам – мужской и женской – показали фотографию мужчины и женщины выше плеч, результаты ай-трекинга для обеих групп оказались одинаковыми. Оба пола одинаково долго рассматривали каждое украшение на моделях, куда дольше, чем они смотрели на лица. Они подсознательно искали достоинства, знаки социального положения и ранга, чтобы было с чем сравнивать.

Людям необходимо определять ценность тех и всего того, что вокруг них, чтобы поместить себя в некий позиционный контекст. Это универсальная потребность, в нашей животной природе соревноваться и оценивать, сравнивать и расставлять по ранжиру. Инстинктивное желание быть самыми ценными или самыми желанными тоже стандартно. Оно является основой сексуального отбора и дарвиновской эволюции.

Но чтобы вас начали желать, вас для начала должны увидеть.

Самый быстрый способ привлечь к себе внимание – это иметь нечто особенное. Вспомните сверкающих голубых бабочек или павлинов с гигантскими хвостами веером. Именно в этом заключается первичная функция украшений: выделяться, сверкать и привлекать внимание людей. Иногда украшения подчеркивают красоту, в других случаях сообщают о богатстве и власти. В любом случае это всегда выражение превосходства, природного или приобретенного.

Генетическое соответствие, молодость и плодовитость подделать невозможно, хотя мы в двадцать первом веке преуспели и в этом. Но материальные достоинства могут сигнализировать о материальных преимуществах, которые не являются физическими и не меркнут со временем. Это деньги, власть, влияние. Возможно, именно поэтому и мужчины, и женщины смотрят дольше всего на украшения. Самый быстрый способ привлечь внимание и сообщить о привилегиях – это приобрести символ статуса.

Желательно как можно более блестящий.

Купить время

Как мы установили, у людей слишком мало биологических средств, чтобы сообщить о богатстве или о преимуществе. В отличие от наших блестящих и одетых в пышные перья друзей у нас нет хвостов, крыльев или чешуи. Поэтому мы опираемся на наше единственное сравнимое преимущество над остальным животным миром – на техническую изобретательность.

Давайте вернемся на несколько столетий назад, к зарождающейся технологии того времени – карманным часам.

Где-то веке в пятнадцатом, задолго до балансирующего колесика и пружины 1657 года, появились первые карманные часы. Они были очень крупными, имели форму бочонка, чтобы внутри помещалась пружина. По циферблату двигалась только часовая стрелка. Часы приходилось заводить несколько раз в день, но они все равно сильно отставали, иногда на несколько часов.

Несмотря на приличный вес и сомнительную пользу, их создавали для того, чтобы носить. Они были настолько дорогими и настолько редкими, что их дефицит мгновенно превратил часы в символ богатства и привилегий. К шестнадцатому веку они стали любимым украшением элиты.

В конце концов оказалось недостаточно иметь всего лишь одни карманные часы. Начался классический каскад потребления. Богатые европейцы стали заказывать все более сложные и дорогостоящие модели. В течение ста лет появилась мода на маленькие часики причудливых форм, которые можно было прикрепить к одежде или носить на цепочке на шее. Это были и канонические модели, такие как звезды и кресты, и более причудливые варианты, такие как животные или цветы. Существовали даже часы в виде черепа. Так называемые часы «мертвая голова» были поэтическим, хотя и мрачным напоминанием о том, что Отец Время придет за каждым из нас.

К семнадцатому веку спрос на маленькие часы интересной формы обусловил появление более передовой технологии хронометрии, например балансовой пружины. Король Англии Карл II только что ввел в моду жилеты, модный элемент наряда с двумя боковыми кармашками. В тренде были относительно небольшие плоские часы, которые носили в кармане. Так появились «карманные часы».

В самом начале двадцатого века функциональные часы были олицетворением и вершиной технологии того времени. Тогда, как и сейчас, чем миниатюрнее была технология, тем новее и дороже она становилась. Часы традиционно предназначались только для очень богатых людей. Даже когда они не слишком точно ходили, а этот недостаток устранили всего лишь сто лет назад, их ценили как редкие драгоценные камни.

Генрих VIII, никогда не стеснявшийся обратить на себя внимание, первым заказал «карманные часы». Эти часы размером с салатную тарелку он мог носить на цепи на шее. Предсказуемо шикарный вариант. Его дочь Елизавета I носила часы на руке выше локтя. Круглые карманные часы с отделкой из бриллиантов на специальном браслете были подарком ее фаворита и предполагаемого любовника Роберта Дадли, графа Лестера. Даже Мария Антуанетта предположительно заказала бриллиантовый браслет с часовым механизмом.

Часы-кольцо тоже были достаточно популярны еще со времен эпохи Возрождения. Это украшение, в котором часовой механизм заменял драгоценный камень, было прежде всего декоративным. На циферблате была только часовая стрелка, и часы частенько отставали или убегали вперед. Они были совершенно бесполезными – ведь бриллиантовая диадема не защитит вас от дождя, – но ими любили щегольнуть в течение нескольких столетий.

В восемнадцатом и девятнадцатом веках карманные часы все еще оставались хрупкими и уязвимыми, но они хотя бы достаточно точно показывали время, чтобы ценить их исключительно за функциональность. И все равно к ним относились в первую очередь как к украшению. Часовой механизм помещали в золотой корпус, украшали его эмалью, бриллиантами и другими драгоценными камнями, чтобы часы привлекали внимание как ювелирное украшение. Но, как и украшенный драгоценными камнями ковчег с мощами святого или Туринская плащаница, эти драгоценные сверкающие коробочки были всего лишь данью тому, что находилось внутри и не имело цены, – времени.

Чтобы огранить алмаз, огранщику требуется невероятное мастерство. Без мастерства ювелир не сумеет сделать кольцо или цепочку. Но для создания часового механизма требуется еще больше умения. Они немыслимы без невероятной точности в соединении крошечных и сложных движущихся частей и без понимания законов времени и пространства. Людям потребовалось понимание цикличности смены дня и ночи и движения планет, чтобы создать действующие солнечные часы. Добавьте к этому познания в металлургии и инженерном деле, и вы смогли бы сделать себе часы. Огромное мастерство и редкое умение плюс понимание гармонии – только так часовщик смог сделать технологию миниатюрной и создать карманные часы.

Есть ли лучший способ сообщить о своем богатстве и привилегиях окружающим, чем творение космоса на золотой цепочке?

Первые наручные часы

За редким исключением, деньги и власть традиционно принадлежали мужчинам. То же самое можно было сказать и о часах. К девятнадцатому веку производство карманных часов переживало бум, модели и стили были на любой вкус и кошелек. Были и карманные часики для богатых дам, но среди часовщиков к этим часам относились снисходительно, как к дорогим безделушкам.

Фирма Patek, Czapek & Co. («Патек, Чапек и Ко») была одной из многих фирм, старавшихся удовлетворить спрос на карманные часы. Основанная в 1839 году польским дизайнером Антонием Патеком и его партнером Франтишеком Чапеком, фирма специализировалась на декоративных карманных часах с традиционными польскими темами.

В 1845 году, примерно через десять лет после открытия первого магазина, Патек познакомился с блестящим часовщиком-инженером Жаном Адрианом Филиппом. Он представлял в Париже свою новую систему завода часов. До этого изобретения часы заводили специальным ключиком. Филипп предложил систему завода и настройки часов, которая состояла из внутреннего ключа с маленькой внешней головкой на корпусе часов. Патек предложил Филиппу стать его новым партнером и техническим директором. К 1851 году фирма стала называться Patek Philippe & Co. («Патек Филипп и Ко»), так как Чапека выкинули из бизнеса.

Вскоре клиенткой фирмы стала королева Виктория. Она пренебрегла распространенным мнением, что часы предназначены только для мужчин. На Всемирной выставке в хрустальном дворце в Лондоне ее поразило одно из механических чудес фирмы Patek Philippe. Она купила дамские карманные часы: бледно-голубая эмаль с цветочным узором, инкрустированным бриллиантами. Это была одна из первых моделей без ключа.

Со времени Лондонской выставки до рождения первых настоящих наручных часов оставалось еще семнадцать лет. Если Елизавета I и Мария Антуанетта любили носить свои часы на разных частях руки, назвать эти часы наручными было нельзя по одной причине. Они не работали. До девятнадцатого века технологии миниатюризации не существовало. Более того, они и не должны были работать. Скрытые драгоценными камнями, как у Марии Антуанетты, или застегнутые на такой части руки, где их видели только посторонние, как у Елизаветы, эти ранние хронометры считались всего лишь новым словом в ювелирном искусстве. Бесценная технология заменяла драгоценный камень.

Предвестником первых наручных часов, какими мы их сейчас представляем, стала модель, которую Авраам Луи Бреге создал для Каролины Мюрат, королевы Неаполя, в 1810 году. Это были очень тонкие продолговатые часы с репетиром, и никто не ждал от них точности хода. Часы крепились на запястье с помощью изящной полоски из «волос, переплетенных золотой нитью», и не имели ни металлического браслета, ни крепкого кожаного ремешка, поэтому все полагали, что такие часы – это всего лишь украшение. На странных часах Бреге был еще и термометр, вероятно предвосхитивший появление «усложнений» в более сложных часах девятнадцатого века.

Не на моих часах

Ювелирный парадокс: чем меньше были наручные часы, тем они были дороже и желаннее. Часы были компьютером того времени, миниатюризация означала деньги. Но хотя отлично работающие часики графини размером с ноготь на мизинце возбуждали воображение людей и определенно внушали зависть, лишь немногие верили в то, что такие часы действительно могут показывать время.

Мужчины вообще сочли идею носить карманные часы на запястье абсурдной. Под влиянием истории о неработающих декоративных часах, которые носили как украшение, и под влиянием собственных представлений об ограниченных возможностях техники мужчины наручные часы не носили. Поскольку наручные часики были такими крошечными, ни ювелиры-конкуренты, ни покупатели не верили в то, что эти миниатюрные механизмы могут точно показывать время. Они сомневались и в том, что хрупкий, уязвимый, точный механизм можно носить на запястье и не повредить его неловким движением, ударом, влагой или просто перепадом температуры.

Но «запястники», очень маленькие механизированные ювелирные украшения, впервые в истории отлично работали. Если сказать, что часовая отрасль враждебно отнеслась к наручным часам, то это было бы явным преуменьшением. Наручные часы считали быстропроходящей модой, и часовщики в Европе тешили себя надеждой, что наручные часы скоро исчезнут. Некий профессор Болк из Гамбурга сказал в 1917 году (бушевала Первая мировая война, спрос на мужские наручные часы был велик как никогда): «Последняя глупость в моде – это носить часы на браслете, подвергая их самым резким движениям и опасным изменениям температуры. Остается надеяться, что это скоро пройдет».

Но настроение мужчин никак не повлияло на энтузиазм богатых женщин по поводу этого тренда. Покупка наручных часов подчеркивала не только обеспеченность покупательницы, но и то, что женщине, которой по карману такие часы, нечего делать и, следовательно, ей некуда приходить вовремя. А все мужчины были очень заняты. Часы были очень важны в жизни мужчины, поскольку его время было ценным.

Наручные часы появились в то же десятилетие, когда карманные часы достигли пика своей популярности и совершенства. С точки зрения коммерции часовщикам, делавшим карманные часы, было что терять, если наручные часы приживутся. И все же их возражения оставались в большей степени эмоциональными, нежели финансовыми. Возражения против наручных часов носили чисто женоненавистнический характер. Преобладавшее мнение – «женщинам незачем следить за временем» – разделяли мужчины из работающих и праздных классов, которые ассоциировали миниатюрные часы с женщинами и часто говорили, что «скорее наденут юбку», чем наручные часы.

Судьбе было угодно, чтобы самое сомнительное и наименее привлекательное качество наручных часов (их точность при миниатюрной форме) вскоре произвело революцию в часовом деле. Попытки сделать миниатюрными хорошо работающие часы привели к прогрессу не только в изготовлении часов, но и в смежных отраслях, а также в технологии вообще.

В то время люди не могли поверить, что Patek Philippe создал хорошие часы, достаточно маленькие или достаточно прочные, чтобы носить их на запястье. Наручные часы подходили для богатых и праздных женщин Западной Европы, таких как графиня Косковиц. А мужчины всего мира продолжали носить свои часы там, где и положено, – в кармане.

Сначала друзья, а телки потом

Европейские мужчины носили карманные часы до войны, а потом они стали помехой, а не помощником. Оказалось, что хрупкие часы, которые следовало доставать из кармана, открывать крышку, заводить и держать в кармане куртки, не слишком удобная вещь, чтобы следить за временем на поле битвы. К тому же после англо-бурской войны вооружение быстро модернизировали. Прощайте, лошади и штыки. Здравствуйте, горчичный газ и пулеметы. Солдатам нужны были обе свободные руки, и у военных появилась новая насущная необходимость синхронизировать действия, стрельбу и операции прикрытия. И это не говоря о новых требованиях авиации и бомбометания. Оказалось, что в высшей степени мужские вооруженные силы стали исключением и забыли об общем для мужчин презрении к дамским часикам.

Мужские «запястники» стали называть траншейными часами. Их массовое производство наладила швейцарская фирма Girard-Perregaux в 1880‑х годах. Они предназначались для военного флота Германии, чтобы можно было синхронизировать морские атаки. Считается, что идея таких часов пришла в голову немецкому артиллерийскому офицеру в разгар боя, когда он не смог достать часы из кармана, чтобы отметить время обстрела. В конце концов он просто привязал часы к запястью. Его командирам идея понравилась «настолько, что часовщиков из Ла‑Шо-де‑Фон попросили приехать в Берлин, чтобы обсудить серийное производство маленьких золотых часов, прикрепленных к браслету на запястье».

Модели Girard-Perregaux были все еще относительно примитивными и во многом копировали карманные часы. Их просто прикрепили к золотой цепочке, которую застегивали на запястье, а не пристегивали к жилету. И все же они стали огромным шагом вперед. Для парней в окопах удобство «часов на ремешке» перевесило смущение из‑за того, что это женский аксессуар. Но для часовщиков новая модель на ремешке еще не превратилась в необходимый элемент военной технологии.

Все изменилось во время второй англо-бурской войны, когда новые часы на ремешке стали залогом победы британских войск, уступавших противнику в численности.

От запястников к траншейным часам

Англо-бурские войны – это пара конфликтов в Южной Африке между империалистическими силами Британии и не совсем местными африканерами. Африканерами называли потомков голландских колонистов. Между 1835 и 1845 годами африканеры чувствовали себя политическими маргиналами из‑за давления Британской империи. Не радовала их и британская социальная политика, особенно в той ее части, которая запрещала иметь рабов и ограничивала возможность покупки земли в Капской колонии.

В максимальном пассивно-агрессивном порыве почти пятнадцать тысяч недовольных африканеров снялись с места и покинули Капскую колонию, которая находилась под властью англичан. Они перешли через реку Вааль и отправились в глубь Южной Африки. Там они основали собственное государство в виде двух независимых республик: Трансвааль и Оранжевое свободное государство (Оранжевая республика).

Буры, что по-голландски означает «крестьянин», лет десять сами управляли своими республиками. Жили буры в основном на удаленных друг от друга фермах. Великобритания даже признала Трансвааль и Оранжевую республику. Но бурам не повезло. Там, где буры занимались фермерством, у слияния рек Вааль и Оранжевая, обнаружили алмазы. В 1867 году, за год до того, как дебютировал «запястник» графини Косковиц, мальчик нашел гигантский алмаз на берегу Оранжевой реки. Все остальное – это уже колониальная и картельная история.

Незачем и говорить, что бурам пришлось ввязаться в драку.

Англо-бурские войны начались в 1880‑м и закончились в 1902 году, с кратким перерывом на мир между двумя войнами. Это был политически оправданный захват земель, с точки зрения Британии, разумеется. В результате этих двух войн вся Южная Африка изменилась в буквальном и переносном смысле.

Британские войска были лучше обучены и вооружены, но буров, которые сражались за свою землю, было больше. С самого начала стало очевидно, что традиционная тактика сражений, которую успешно применяли во время многих войн до этого, британцам не поможет. Благодаря промышленной революции технологии развивались очень быстро, и такие инновации, как магазинные винтовки, пулеметы и даже бездымный порох, начали менять вооружение армий. Новая военная техника в меньшей степени зависела от ценности каждого солдата в бою. В новой обстановке каждый солдат должен был действовать как независимый элемент точно работающего целого. Англо-бурские войны стали первым полигоном для испытания современного вооружения. Если говорить о более широком историческом контексте, то это была разминка перед мировыми войнами.

Новая война требовала точности во времени и того, чтобы у солдат были свободны обе руки. Часы, заказанные немцами в 1880‑х годах и забытые ими, были заново открыты британскими солдатами в Южной Африке на стыке девятнадцатого и двадцатого веков. В конце концов, необходимость – мать перераспределения.

Между 1900 и 1902 годом британские солдаты, сражавшиеся с бурами, вспомнили о «запястниках» своих жен, взяли свои карманные часы и привязали их на запястье с помощью примитивных кожаных полос. Британские офицеры пользовались этими самодельными наручными часами, чтобы координировать одновременное выдвижение военных частей, фланговые атаки и массовый артиллерийский обстрел вражеских позиций.

В действительности идея траншейных, или наручных, часов оказалась настолько успешной, что часовщики впервые заинтересовались производством мужских наручных часов. Фирмы начали выпускать такие часы и рекламировать их. Рекламные кампании основывались на британской победе в Южной Африке.

Мужские часы

В 1901 году в каталоге часов компании Goldsmiths (Goldsmiths Company Watch and Clock Catalogue) появилась реклама военных карманных часов под названием Service Watch. Компания сочла своим долгом включить в рекламу текст «независимого свидетельства», датированного 7 июня 1900 года. Солдат заявлял, что у него точно такие же часы, как в рекламе, и утверждал: «Я носил их постоянно в Южной Африке на запястье в течение 3½ месяцев. Они очень точно показывали время и ни разу меня не подвели. Искренне ваш, капитан Северного Стаффордширского полка».

Хотя в начале века часовые фирмы начали производить наручные часы, но рекламировали они все же часы карманные. В 1906 году в каталоге часов Omega сорок восемь страниц были отведены карманным часам и только три страницы наручным. Но при этом часовая отрасль не только вышла на военный рынок, но использовала военных для маркетинга. Часы Service Watch, которые компания Goldsmiths рекламировала с помощью свидетельства ветерана англо-бурской войны, описывали как «самый надежный хронометр в мире для джентльменов, собирающихся на военную службу или в суровые условия».

Как только мужчины начали привыкать к мысли о том, что наручные часы могут быть функциональными, надежными и, главное, мужскими, женские наручные часы пережили еще одно косметическое изменение. Их стали называть дамскими часами на браслете. Словосочетание «наручные часы» относилось исключительно к мужским часам. Но им предстояло еще пройти долгий путь, прежде чем их принял и полюбил средний потребитель, и особенно мужчины.

Маскулинизация наручных часов в умах мужчин была сражением скорее символическим, чем коммерческим. Хотя наручные часы были функциональными, они все еще оставались украшением. А ювелирные украшения, как мы видели, наполнены воображаемыми достоинствами, а также символическими значениями и ценностью. Чтобы мужчина надел наручные часы – вне траншейного контекста, – часы должны были делать мужчину.

Все маленькие мальчики любят самолеты, но особенно сильно они их любили в начале двадцатого века. В 1904 году Луи Картье создал золотые наручные часы для своего друга, бразильского авиатора Альберто Сантоса-Дюмона, и тот, в свою очередь, много сделал для наручных часов. До двадцатого века авиаторам приходилось управлять планерами, воздушными шарами и в начале века первыми моторными аэропланами, основываясь исключительно на том, что они видели. Это работало на низкой высоте, когда было видно побережье или другие заметные элементы ландшафта. Сантос-Дюмон, один из пионеров авиации, попросил Картье сделать более удобные часы для долгих одиночных полетов, которые позволили бы ему ориентироваться по приборам, а не визуально.

Траншейные новации в этом случае не подходили, и авиационные часы, созданные Картье для Сантоса-Дюмона, стали первыми наручными часами, придуманными специально для мужчин. Эти часы стали такими же пионерами, как и друг-авиатор Картье. Их следовало носить на левом запястье, чтобы пилоту было удобно ими пользоваться. У них была прямоугольная обтекаемая форма, не имевшая ничего общего с карманными часами. Да они и не предназначались для кармана. Часы имели слегка изогнутую форму, чтобы плотно прилегать к руке, и крепились металлическими ушками к кожаному ремешку с надежной застежкой. (Вы же не хотите потерять свои часы, пролетая над Ла-Маншем.) Часы Сантоса-Дюмона были первыми мужскими наручными часами, в которых не скрывался тот факт, что это, по сути, браслет. Ушли в прошлое импровизированные наручные часы, привязанные на запястье или переделанные карманные модели.

Как только была решена проблема точного подсчета времени, скорости и определения местоположения, летать на аэропланах стало легче, и авиация получила более широкое распространение. Сантос-Дюмон был интересной и романтической фигурой, а Картье пользовался огромной популярностью. Хотя траншейные часы, возможно, и подсказали идею сугубо мужских наручных часов, но сотрудничество между Картье и Сантосом-Дюмоном вдохновило мужчин такие часы носить. Ювелирные украшения в определенном историческом контексте символизировали женскую добродетель. Вспомните, к примеру, Елизавету I и ее жемчуга. Так и наручные часы стали символом самых мужественных мужчин и их предполагаемых достоинств. Они ассоциировались с отвагой солдат, смелостью и сексуальной привлекательностью первых авиаторов и, когда часы стали более дорогостоящими, с богатством и привилегиями банкиров и промышленников.

И о «запястниках» все забыли.

Новые часы для истинных мачо стали сенсацией среди военных. Они покупали их ради удобства и потому, что наручные часы стали признаком отличия. К середине Первой мировой войны у всех британских военных был удобный и прочный вариант модного «запястника» графини Косковиц. Американские войска также носили свой вариант нового дизайна. Эти часы поставляли в основном недавно основанные компании Rolex и Zenith.

Время бомб

Первая мировая война, которая считалась самой великой войной в истории человечества, стала на тот момент самым опустошительным и разрушительным конфликтом, который переживал мир. Хотя англо-бурские войны были разминкой перед Первой мировой войной, они не шли ни в какое сравнение с ней. На фронте были применены ядовитые газы, настолько страшные, что их в конце концов объявили вне закона. Ужасен был и размах войны, в которой участвовала не только вся Европа, но и союзники, и враги издалека, такие как Япония и Америка.

Отцы и деды солдат и гражданских, переживавших Первую мировую войну, участвовали в войнах, где главной силой были лошади и сабли. Незадолго до мирового конфликта пушки были авангардом военной технологии. И вдруг солдатам пришлось надевать противогазы, а с самолетов на землю полетели бомбы. Началась новая эра, и родилась она на полях сражений.

Как часы

Наручные часы оказались самым главным и часто забываемым элементом технологий, с которого началась Первая мировая война, приведшая к рождению нового мира. Они были не самым большим, не самым громким и не самым страшным оружием в новом пугающем арсенале мирового порядка, но они были самым мощным оружием. В современной войне, как оказалось, необходимо было точно координировать действия тысяч людей. Без этого все остальные технические новинки оказались бы бесполезными. К примеру, аэропланы, способные сбросить бомбы на целые полки, не могли бы летать без необходимых приборов, а на рубеже веков эти приборы были намного проще с технической точки зрения, чем теперь. Никаких GPS и систем наведения ракет. У авиатора был только один инструмент (как у моряков столетием раньше) – возможность точно придерживаться времени, чтобы потом рассчитать расстояние, скорость, положение и высоту. Вы не можете сбросить бомбу, если точно не знаете, где находитесь. (То есть вы, конечно, можете, но не должны.)

Пехота, вооруженная пулеметами, была намного мощнее, чем войска, вооруженные ружьями и штыками. Но в любом веке атаки необходимо начинать в подходящее время и координировать их. За несколько десятилетий до Первой мировой войны командирам приходилось давать сигнал выстрелом, чтобы войска понимали: пора занимать боевой порядок, двигаться вперед и стрелять. Этот прием не слишком хорошо помогал, поскольку противник тоже слышал этот выстрел и мог быстро бросить гранату в вашу траншею. Новая эра более разрушительного механизированного вооружения требовала тишины и синхронизации. И если мы заговорили о гранатах (снарядах, минах, бомбах), то хронометр, особенно точный, совершенно необходим, если вы работаете со взрывчатыми веществами. Во всяком случае, если вы не хотите и сами взлететь на воздух. То же самое относится к гранатам со слезоточивым газом, горчичному газу и хлору, а также к другим отравляющим веществам.

Со времен инквизиции люди не придумывали столько изобретательных и страшных способов убивать друг друга. Помимо британских и немецких бомбардировщиков были еще и мощные британские военные корабли – дредноуты, – и немецкие подводные лодки размером поменьше, но от этого не менее смертоносные, а также цеппелины, танки и огнеметы.

К концу Великой войны все основные державы обзавелись новым пугающим вооружением двадцатого века. В связи с этим изменилось их понимание оружия и связанные с ним ожидания. Наручные часы и синхронизация времени, которую они обеспечивали людям в любом месте и при любых обстоятельствах, были неотъемлемой частью этого процесса. Часы оказались главной осью в использовании и эволюции механизмов, которые ошибочно сами считались главным действующим элементом. Хотя желание графини Косковиц быть замеченной было обусловлено тщеславием, она, сама того не желая, положила начало модернизации оружия.

Убийственное сочетание

На ежегодном общем собрании в 1916 году британской часовой компании H. Williamson Ltd. было заявлено: «Публика покупает практичные вещи. Никто не может утверждать, что часы – это роскошь, не погрешив против правды. В наши дни часы так же необходимы, как и шляпа, и даже больше. Можно успеть на поезд и прийти на встречу без шляпы, но не без часов. Утверждают, что каждый четвертый солдат носит часы на запястье, а трое остальных планируют купить такие при первой же возможности. Часы на запястье – это не роскошь. Обручальные кольца – это не роскошь. Эти два предмета ювелиры продавали в огромных количествах в последние несколько месяцев».

В первые годы Первой мировой войны наручные часы не были стандартом в армии, хотя пользовались большим спросом у солдат. Некоторые покупали такие часы за свой счет, другие импровизировали в окопах, привязывая карманные часы к запястью с помощью ремешков, как во время англо-бурских войн. Британские офицеры носили наручные часы, несмотря на то что военное ведомство не спешило снабжать ими армию. Предполагалось, что британские офицеры сами о себе позаботятся.

Единственной армией, которая вступила в Первую мировую войну, имея с самого начала стандартные наручные часы, была армия США. Американские офицеры носили стандартные американские военные часы, которые производила новая компания Zenith. Почти каждая компания в этой отрасли старалась предложить что-то свое. Rolex первой выпустила водонепроницаемые часы. Omega делала наручные часы для британских королевских ВВС и шпионские часы для армии США. Хотя в распоряжении немецкой армии была вся современная технология, хронометрию немцы из виду упустили. Тогда как у союзников «был широкий ряд новых моделей [часов], из которого можно было выбирать».

Если говорить со всей откровенностью, то у американцев было преимущество. Они вступили в войну позднее остальных. К тому времени, когда американцы появились в Европе, многие солдаты уже носили наручные часы, которые они купили или сделали самостоятельно. Британский департамент снабжения армии, который в начале войны в 1914 году поставлял в войска карманные часы, уже пересмотрел свои взгляды на удобство и пользу наручных часов на поле боя. К 1917 году британское военное ведомство начало массовый выпуск наручных часов для своих офицеров.

Большой выбор моделей в последние годы Первой мировой войны отражал и развитие часового дела, и разнообразие потребностей солдата. У всех стандартных военных часов были общие элементы. Они были крепкими, надежными, относительно водонепроницаемыми и ударопрочными, с удобным циферблатом. И, разумеется, все эти часы ходили точно. Военные наручные часы имели цельнометаллический корпус. На циферблате из белой или черной эмали четко выделялись арабские цифры. Эти цифры, как и стрелки, обрабатывали фосфором, чтобы они светились в темноте траншей, танков, самолетов или субмарин. У многих моделей была решетка из закаленной стали, которая защищала стекло от шрапнели. В моделях для авиаторов и моряков были дополнительные навигационные элементы.

Почти все эти часы были одинаковыми в одном, очень важном отношении. У них была секундная стрелка, которая продвигалась вперед на одну секунду, а не просто плавно двигалась по кругу, как это требовалось раньше. Этот новый отсчет столь коротких промежутков времени позволял осуществлять точную синхронизацию между часами и действиями.

Хотя между 1914 и 1917 годом военные наручные часы наводнили военный рынок у союзников, немецкий департамент военного снабжения был более консервативным. Чиновники так и не признали пользу наручных часов, хотя именно это ведомство первым заказало военные наручные часы еще в 1880 году. В немецкие войска на протяжении всей войны продолжали поставлять устаревшие и неудобные карманные часы. На этом этапе более традиционные круги все еще сомневались в том, что мужчинам пристало носить часы на запястье.

В последний год войны карманные часы (и Германия) проиграли сражение. Наручные часы перестали быть ювелирным украшением, стали сначала новинкой, а потом и необходимым военным инструментом. По мнению International Watch Magazine, «Первая мировая война показала необходимость наручных часов как элемента военного снаряжения». Часы были жизненной необходимостью, во всяком случае, согласно справочнику «Знания для войны: фронтовое руководство для каждого офицера». Книга была рассчитана на мужчин, отправлявшихся в окопы, и опубликована во время войны. В ней был приведен список из сорока необходимых предметов из стандартного офицерского набора. На первом месте в нем, опередив нож, аптечку и даже сапоги, стояли «наручные часы со светящимся циферблатом и с не разбивающимся стеклом». Часы были настолько важны, что стояли даже впереди револьвера.

Всегда потрясающие

Когда целое поколение мужчин вернулось домой с Великой войны, посттравматический синдром оказался не единственным прощальным подарком, который они увезли с собой. Они могли оставить себе те самые военные часы, столь необходимые им во время военных действий в Европе. Популярность наручных часов среди военных, героев войны и всех благодарных гражданских лиц превратила их не просто в необходимый прибор, но и в новую эмблему мужественности, современности и статуса.

И американские, и европейские солдаты продолжали носить свои военные часы и после возвращения к гражданской жизни. Этот новый аксессуар уже не был уделом богатых. Мужчины были просто одержимы наручными часами. То, что когда-то было привлекающим внимание «запястником», за пять лет войны стало символом отваги и получило подходящее название «траншейных часов».

В 1917 году британский Horological Journal опубликовал статью, в которой говорилось, что «часы-запястники мало использовались сильным полом до войны, но теперь их можно увидеть на запястье почти каждого мужчины в форме и многих мужчин в гражданской одежде». За десять следующих лет соотношение наручных и карманных часов составило пятьдесят к одному. Не о чем стало спорить: наручные часы пришли, чтобы остаться. Профессор Болк был бы разочарован.

Популярность наручных часов стала свидетельством и огромных эмоциональных перемен. Двумя десятилетиями ранее мужчина скорее надел бы юбку, чем «запястник». После Первой мировой войны мужчин невозможно было застать без наручных часов. Модная женская безделушка превратилась сначала в мужское оружие, а потом в психологическую и социально-экономическую необходимость для мужчин. Часы стали гендерным символом статуса для мужчин всего мира.

Появились неофициальные правила, как носить наручные часы, как это уже бывало со многими ювелирными украшениями. За достаточно короткий срок наручные часы стали приемлемым аксессуаром для мужчин, но поначалу это было социальной привилегией, а не правом. Часы были нужны мужчинам как внешний признак мужественности, но при некоторых обстоятельствах было категорически запрещено надевать их, так как мужчина не заслужил права демонстрировать те качества, символом которых стали эти часы. В своей книге о часовой компании из Иллинойса (Illinois Watch Company) Фредрик Дж. Фридберг приводит историю одного такого неудачливого мужчины. Он пишет, что «после окончания Первой мировой войны один адвокат выступал в суде, когда судья Лэндис заметил, что адвокат носит наручные часы. Судья остановил адвоката на полуслове и спросил его, был ли он на войне. Когда адвокат ответил, что не был, судья Лэндис приказал ему снять часы и сурово сказал, что не ветераны не имеют права носить наручные часы».

Вот это да!

Женщина выглядит смешно в фальшивых бриллиантах. Общество живет фальшивой рекламой и ненавидит ее. Особенно ненавистна фальшивая декларация статуса или достоинств, которыми человек на самом деле не обладает. Позеров общество почти всегда наказывает. Но в конце концов пуристы, стыдившие недостойных, надевших наручные часы, смягчились. К концу военного периода наручные часы стали для мужчин тем, чем для женщин всегда был жемчуг: символом пола и символом всех тех реальных и воображаемых черт, которые с ними ассоциируются.

Современные времена

Вдруг оказалось, что каждый мужчина обязан иметь наручные часы, будь то потертые военные часы настоящего (мнимого) ветерана или дорогие золотые часы, сообщавшие о богатстве и успехе владельца каждому, кто их видел. Благодаря науке ай-трекинга мы знаем, что подсознательно глаза смотрят на безделушки, а не на тело.

Поскольку спрос на наручные часы рос очень быстро, все часовые компании мира принялись работать с удвоенной силой. Во время Первой мировой войны миллионы наручных часов были отправлены в войска. Появились заказы для того, что скоро станет Второй мировой войной. Спрос среди гражданских зашкаливал. Поэтому часовая отрасль превратилась в промышленного Джаггернаута. На взлете производства часов появилось множество технических новаций, как в часовой отрасли, так и на первый взгляд в далеких от часов сферах.

Изготовители часовых корпусов нашли способ создать более надежную внешнюю оболочку для сложных механизмов, сделав корпуса непроницаемыми для воды и пыли. В 1926 году Rolex предложил модель Oyster («Устрица»), первые в мире абсолютно водонепроницаемые часы, за которыми очень быстро последовала модель Auto Rotor с механизмом автоподзавода (самозаводящиеся часы). Десятки других компаний предлагали противоударные модели, устойчивые к царапинам, долговечные, улучшали дизайн. Эти суперчасы создавались для удобства, чтобы часы воспринимались как часть руки.

Проблема хрупкого стекла была решена с помощью первого синтетического драгоценного камня. Это было синтетическое сапфировое стекло, сделавшее ненужной металлическую решетку или крышку для часов. Синтетическое стекло было создано в 1902 году французским химиком Огюстом Вернеем и во всех отношениях превосходило обычное стекло. Оно выдерживало намного более сильные удары и не разбивалось, его нельзя было поцарапать и можно было производить дешево и в больших количествах.

В следующие десятилетия произошло еще больше прорывов в часовой отрасли. Вскоре после дебюта модели Oyster Антуан ЛеКультр представил самый маленький механический часовой механизм в мире. Годом позже, в 1930‑м, Breitling Watch Company выиграла патент на первый секундомер с остановом. Затем Hamilton Watch Company выпустила первые успешные электрические часы, затем спустя несколько лет появились кварцевые модели от Seiko. К 1970 году Hamilton Watch Company предложила покупателям Pulsar, первые электронные наручные часы. Технология LED, использованная в ярко-красном цифровом экране этой модели, стала откровением в дизайне, а кварцевый механизм вместо металлических пружин и зубчатых колесиков оказался рывком вперед. В свое время таким же прорывом были балансирующая пружина и вал с зубчиками.

Наследием Первой мировой войны обычно считают инновации в вооружениях и расширение телекоммуникаций. Они заложили основу для десятилетий быстрого движения вперед, меняющего мир, в науке, технологии и неизбежно в социальных отношениях. Но точно так же, как наручные часы стали самым тихим и самым важным оружием, разработанным в период Первой мировой войны, облегчившим использование другого вооружения, они незаметно, но существенно упростили эти десятилетия технологического прорыва и социальных перемен.

В 1983 году, через семнадцать лет после Pulsar, Swatch представила первую линейку пластмассовых швейцарских кварцевых часов. Swatch позиционировала новые пластмассовые часы не просто как доступные, а как доступный модный аксессуар. Замена традиционного металлического корпуса и кожаного ремешка пластмассовыми начала революцию в моде. Более того, использование пластмассы до минимума снизило затраты на производство.

Часовая отрасль быстро обновлялась. Сегодняшняя новинка на другой день оказывалась устаревшей. Новаторская технология отбрасывалась или передавалась в другие отрасли, также находящиеся в постоянном обновлении. Часовая отрасль освоила массовое производство часов. Сам процесс и необходимые для него компоненты становились все дешевле и дешевле, пока, впервые в человеческой истории, каждый не смог купить себе часы.

И тут произошло чудо.

С самого начала хронометрия была редким и эксклюзивным удобством, которое принадлежало избранным. Следовательно, тем, как люди распоряжались своим временем, тоже управляли немногие. Жизнь человека всегда была расписана по часам, и вопрос, кто диктует, что людям следует делать с их часами и минутами, всегда был связан со статусом и личностью «диктатора».

Человек, организация или даже профессия, сообщавшие человеку, который час, владели его временем. Они говорили ему, что делать, и до определенной степени определяли род его занятий: фермер, солдат, прихожанин, подданный, рабочий, – диктуя, что делать в каждую следующую минуту. Звон церковного колокола созывал людей на молитву, подсказывал, когда встать, а когда преклонить колени, и определял их как христиан и как прихожан церкви. Заводской гудок размечал дни и ночи, смены и перерывы на отдых для мужчин и женщин постиндустриальной эпохи. Он говорил им, когда вставать и садиться, с той же уверенностью, что и церковные колокола, и требовал от них начать работу.

Когда время показывали солнечные часы или отмечали церковные колокола, от нашей способности сказать, который час, зависела наша возможность контролировать время. Когда часы стали доступны для всех, время стало личным. Впервые в человеческой истории люди во всех странах мира смогли владеть собственным временем.

Когда время разделили на минуты и секунды, а не на дни и времена года, его стало больше. Мы разделили нашу жизнь на минутные интервалы, и эти единицы времени стали сразу понятны всему миру. Мы стали частью глобального коллективного времени.

Все человечество теперь работает по одинаковому, до секунды, расписанию. После определения временных зон и гринвичского среднего времени каждому оставалось только узнать, который час в любом месте мира, и весь мир оказался связан физически и психологически. Не нужно было ждать церковных колоколов, смотреть на карманные или общественные часы. Время стало на 100 процентов точным, приватизированным и универсальным.

И что в результате? Ни много ни мало – современный мир.

Эпилог: необходимые предметы

Ко второй половине двадцатого века часы на запястье стали необходимыми. Они эволюционировали. С одной стороны, наручные часы стали роскошным аксессуаром, символом статуса, но с другой стороны, они были необходимы любому работающему человеку в мире, где все знали, который час, и опоздание перестало быть сугубо личным делом.

К этому времени у людей было столько часов, сколько они могли себе купить. Часы были необходимы и как социальный инструмент, и как настоящий инструмент. Появились модели для глубоководных ныряльщиков, для альпинистов и для спортсменов в любом виде спорта. Существовали практически одноразовые часы для модниц, дорогие «парадные» часы и, разумеется, часы, сверкающие драгоценными камнями, которые, как ни странно, тоже показывали время. Часы изменились технологически, но сумели остаться, как и большинство ювелирных украшений, символом социального статуса, личных интересов и стиля.

До наших дней с рынком мужских часов может сравниться только рынок колец с бриллиантами для помолвки. Роскошные часы – это наивысший мужской символ статуса. Как и обручальные кольца, если даже часы не слишком хороши, их наличие или отсутствие – это заявление. Для большинства мужчин часы обязательны, и ни одному картелю не удастся убедить нас в редкости или уникальности часов. Мы сами себя в этом убедили, придавая эмоциональное, сексуальное и психологическое значение предмету, который просто показывает время.

Когда первые наручные часы дебютировали в 1868 году на запястье графини, невозможно было предсказать будущее, от самолетов и подводных лодок до современных средств связи. Вся эта новая технология в сочетании с удивительными и неожиданными возможностями, которые открыли перед людьми наручные часы, включая сложную систему глобальной синхронизации времени, стала тем каркасом, вокруг которого сформировался современный мир.

Так что же такое часы сегодня? «Умные» часы от Apple и ее конкурентов дебютируют на рынке и ждут решения своей судьбы. Хотя некоторые покупатели пришли в возбужденное состояние, большинство просто отмахнулось от умных часов, представляющих собой всего лишь уменьшенную копию iPhone, которую можно носить на запястье. Людей волнует тот факт, что компьютер слишком уязвим, чтобы носить его на руке. И если этот миниатюрный iPhone меньше, то у него будет меньше функций (и ценность его будет меньше), чем у старой модели размером с ладонь. Многие критики клянутся, что это всего лишь преходящий каприз моды.

Звучит знакомо, не правда ли?

Неизвестно, кто окажется прав, критики или сторонники новой технологии. Но если история первых наручных часов и говорит нам о чем-то, так это о постоянном движении. История первых наручных часов – это история надежд и кардинальных перемен. Графиню и ей подобных привлекала новизна часов на запястье, их неожиданность и эксклюзивность. Но всего несколько десятилетий спустя успех наручным часам обеспечило именно их широкое распространение. Наша жизнь описана часами самым беспрецедентным образом, и все потому, что мы придаем им значение и ценность.

Мир изменился, часы изменились, и вместе с ними снова изменился мир.

Мы до сих пор не можем предсказать, какие сюрпризы нас ждут или какие технологические открытия впереди, которые станут возможны в ту минуту, когда вы наденете на запястье уменьшенный вариант вашего смартфона. Прошлое – это всегда только пролог. Но будущее, как всегда, широко открыто.