1. Ещё шажок, что приближает к краю…
«Ещё шажок, что приближает к краю…»
Ещё шажок, что приближает к краю…
Но злобу дня в себе одолеваю.
Не знаю, весь умру, или не весь —
бессмертным нужно быть сейчас и здесь,
частицу вечности в руке держа,
как будто соль на кончике ножа…
1.04.02
«Как страшно, Господи, как трудно!..»
Как страшно, Господи, как трудно!
Всё – словно страшный сон иль бред.
Всё – алогично, безрассудно,
безумной тьмою застит свет.
Полёт во тьму – и миг паденья,
и рушится всё то, чем жил,
и, не надеясь на спасенье,
в последнем напряженье сил,
не в рифму ли бормочешь что-то,
чтобы заговорить беду…
Так вот – последняя свобода.
А что бормочешь? Ерунду…
1.09.04
«Какой великой нежностью полна…»
Какой великой нежностью полна
душа того, кто к смерти – прочих ближе.
Он как ныряльщик, что, достигнув дна
и вынырнув, – взахлёб, всей грудью дышит.
Он знает, как там холодна вода,
какая тьма. Что делать зренью, слуху?
О, радость жить, давая волю духу,
и всё любить – без страха и стыда.
Нет ничего ничтожного, такого,
что при внезапной мысли о конце
не изменилось чудом бы в лице,
не стало б частью мира дорогого.
Так любит он – как в юности не мог,
(душа была глухая и немая…)
Так любит он – когда исчерпан срок,
всё нежно обнимая, понимая.
23.12.03
«Ах, да, сегодня понедельник…»
Ах, да, сегодня понедельник,
тяжёлый день… О, жизнь моя!
Мели, мели, безумный мельник,
зерно немого бытия.
Покуда жернова грохочут,
пока шумят, пока орут —
душа тишайшей ноты хочет,
на свой настраиваясь труд.
Она страдала и любила,
она жива, она права.
Чтоб бытие – заговорило.
Нашло тишайшие слова.
16.05.05
«Весёлое выдалось лето!..»
Весёлое выдалось лето!
Ни ночи, ни дня, ни просвета.
Хоть белый вывешивай флаг,
завидев клубящийся мрак.
Душа в отупенье дичает.
Жара, разъярившись, крепчает.
Всё раскалено добела.
Где жизнь, что недавно была?
Как будто идёшь по пустыне.
О, Господи, тяжко мне ныне.
И книзу беда меня гнёт.
И слишком высок небосвод.
15.06.04
«Когда и жизнь – сойдёт с ума…»
Когда и жизнь – сойдёт с ума,
когда возьмёт за горло старость,
когда холодная зима —
всё, что тебе ещё осталось,
ты одинок и боль остра, —
тогда пришла твоя пора.
Пора быть тем, кто есть – нагим
и беззащитным, быть собою,
самим собою – не другим,
и, не вступая в спор с судьбою,
влачить беду и верить в чудо,
надежду смутную тая,
что из вселенского сосуда
прольётся капля бытия.
2.10.04
«Лежу я на земле, почти убит, без сил…»
Лежу я на земле, почти убит, без сил,
и в небеса гляжу – в тот голубой провал
меж хмурых туч. О, я б туда упал,
когда б свою беду перехитрил!
Лежу – бедой придавлен, как плитой.
Пусть тяжело, но суть совсем не в этом.
Смеюсь над глуповатою тщетой,
и всё же упиваюсь тихим светом…
Беде спасибо! – если б не она,
как все б рыл землю до седьмого пота.
Но вот как будто рухнула стена —
и даль! И высь! И тяжкая свобода.
4.10.04
«Не говорю из суеверья…»
Не говорю из суеверья
последних слов, и не кляну,
всем существом своим измерив
горчайшей бездны глубину,
беду, в которой захлебнулся…
Последний трачу кислород
и в три погибели согнулся,
ну а душа – ещё живёт.
Ещё – живёт. И мир вмещает,
и до конца в себе хранит.
Клочок пространства освещает.
Не проклинает. Не бранит.
18.10.04
«Почувствовал ли я землетрясенье…»
Почувствовал ли я землетрясенье,
иль сердца собственного сильные толчки, —
но вдруг проснулся полночью осенней,
с внезапным чувством страха и тоски.
Как строить дом, коль прежней нет опоры?
Жизнь – на любви стоит, но вдруг – толчок,
разверзлись трещины, пошли раздоры, ссоры,
сам сатана поймал нас на крючок…
И то, что подлинным казалось – ложно.
И чувства – безответны, ночь – глуха.
И ты, любовь, увы – так ненадёжна.
И время всё крушит, крошит: труха!
Испытывают нас на растяженье
и на излом. Не каменные мы!
Всё мнёт и гнет волна землетрясенья,
и в пропасти разверстой – клочья тьмы…
28.10.04
«Вот я и дожил до этих годин…»
Вот я и дожил до этих годин.
Я остаюсь совершенно один.
Нету ни сына уже, ни жены.
Горечь кладбищенской тишины.
Воздух колючий застрянет в груди.
Дверь приоткрыта – туда не гляди,
в даль, что покуда ещё не твоя,
в тайну последнюю бытия.
30.04.06
«Нет, Господи – живу не так уж плохо…»
Нет, Господи – живу не так уж плохо,
коль есть хотя бы пять секунд для вдоха,
а выдохну уж как-нибудь и сам
(как – не замечу в судороге спешки).
Я понимаю – это всё орешки.
Молчу. И палец приложил к устам.
Не жаловаться и не обижаться,
от своего – бесстрашно отрешаться…
Не я страдаю – мир! Во мне. Со мной.
Его частица я – больная клетка,
листок на древе мировом иль ветка
(её шатает ветер ледяной!)
Смирись. Стань деревом или травою —
постигнешь, как страдает всё живое!
И сам свой груз тащи как муравей.
Вдохни – и выдохни в пространство мировое,
и тихо в нём тоску свою развей.
3.11.04
«Я шёл по кладбищу, и всё мне было мило…»
Я шёл по кладбищу, и всё мне было мило,
и солнце било мне в глаза.
Я шёл туда, где матери могила,
и вслушивался в мёртвых голоса.
Как бы неясный шелест или шорох,
гул непрерывный: нет, не разобрать,
и не понять уже тех слов, которых
при жизни не успели нам сказать.
Они нас утешают. Ободряют.
Нам говорят: живите, чтоб успеть
всё полюбить, всё толком рассмотреть,
покуда с вами, как с детьми, играет
Господь… И пусть вас мёртвые простят —
они щедрей живых, они – смиренней.
Зажмурюсь, пряча виноватый взгляд,
и вдруг её – на несколько мгновений —
увижу… Господи – обнять! Обняться!
И вижу: губы тихо шевелятся.
Всего два слова разобрать я смог.
Она сказала мне: терпи, сынок…
8.11.04
«Вновь расплавленной пахнет смолою…»
Вновь расплавленной пахнет смолою.
В ожиданье асфальтный каток.
Как-то справимся с долею злою.
Сквозь асфальт прорастём, как росток.
И в какой-нибудь крохотной щели,
даже в богом забытой дыре,
жизнь, что теплится – хоть еле-еле —
не участвуя в общей игре.
Жизнь, идущая не по законам
асфальтируемых дорог,
открываясь в обличье исконном,
как любовь – между слов, между строк.
Хоть она не прямая – кривая
(быть не силах безгрешной, святой),
но зато – безупречно живая
и своею полна правотой…
12.07.05
Памяти сына
1.
Нетрудно умереть. Любой пустяк
причиной может стать. Живое – хрупко.
Ах, помнить бы, что в мире мы – в гостях,
не совершать оплошного поступка.
Вот песенка в автобусе, шашлык,
чей запах – дразнит, взгляд лукавый, томный,
земных вещей неповторимый лик…
Всё просит: погляди, узнай, запомни!
Вся мира неизмеренная прелесть,
всё, что не в силах удержать рука,
– покуда август, май, сентябрь, апрель есть,
чему внимаешь, длится жизнь пока.
Покуда в силах ты смахнуть слезу
и шире распахнуть трепещущие веки,
чтоб этот миг – как будто на весу
держать, не упускать, запоминать навеки…
15.08.05
2.
«О, август мой, как мог ты весть такую…»
Анна Ахматова
Август, как твои вести – жестоки,
что за тяжесть в сгустившихся днях!
Бремя жизни, копившей итоги.
Бремя спелых плодов на ветвях.
Как уйти от безумной судьбы,
что случайно, но неотвратимо
косит головы, ладит гробы,
с жутким шумом проносится мимо?
Август, разве твоя тишина,
полусонные думы дневные —
лишь для выпивших чашу до дна
и избывших все сроки земные?
Август мой, облака тяжелы,
и дожди – не дают облегченья.
Но прямятся деревьев стволы,
и лишь это – имеет значенье.
15.08.05
3.
Хмырь бредёт вразвалку. Пахнет дымом.
Жизнь, что без тебя – идёт, как шла,
жжёт своим огнём непобедимым,
и не помнит ни добра, ни зла.
В августовском небе – столько света.
Что с того, что застит свет беда,
что фрагменты сбывшегося бреда
нашей явью стали навсегда?
Некуда уйти от этой яви,
что страшней, чем в самом страшном сне.
Ты не должен был. Ты был не вправе…
Но не слышишь ты всех этих «не».
Словно бы актёр – остатки грима
смыл, и прочь со сцены, был таков!
Тихо так! Плетётся время – мимо
нас, деревьев, зданий, облаков.
Впрочем, мы ему ещё подвластны.
Мы на сцене. Мы освещены.
Мы кричим, мы с чем-то не согласны,
в паузах между словами – ясно
слыша вопль внезапной тишины.
20.08.05
«Играет Бог на дудочке…»
Играет Бог на дудочке.
Зовёт тебя: пора!
Мотай, дружочек, удочки.
Закончена игра.
Успел поерепениться.
Вся жизнь была – загул.
Теперь всё переменится.
Садись, дружок, на стул.
Поговори-ка с Господом, —
любил тебя, босяк.
О том, конечно же, о том, —
о чём не мог никак…
– Ещё пожить бы чуточку!
Хотя бы месяц, год!
…Играет Бог на дудочке
и ангелов зовёт.
20.08.05
«Кем ты станешь – горсткой праха…»
Кем ты станешь – горсткой праха,
иль душой, уже нездешней,
что витает, словно птаха?
Бывший грешник – всех безгрешней!
Словно взмыл из жизни чёрной —
остроклювой птицей белой.
Говорить теперь – о чём нам?
Не хватило жизни целой
для такого разговора
о высоком, главном, вечном.
Городили столько вздора
в неразумии беспечном!
Сколько вздора городили!
А теперь – молчит округа.
Но в молчанье этом – ты ли?
Как понять – когда ни звука?
Как понять, когда ни слова?
Но о том, чего не знаем,
намекни – душа готова:
зря ль живём и умираем?
26.08.05
«Тоска, как червь, сосущий в ране…»
Тоска, как червь, сосущий в ране,
хмелеющий от боли червь.
Никто не может знать заранее,
чей час придёт горчайший, чей.
Когда небесная завеса
разодрана и хлещет тьма,
то больше не имеют веса
все доводы. Сходи с ума.
Теряй себя в безмерной шири
и с головой ныряй во мрак —
ты самый одинокий в мире
(как, впрочем, всяк скорбящий, всяк!)
Не так ужасно – быть без крова,
отчаиваться, голодать…
Но как без смысла быть, без Слова?
Не высказаться. Не сказать.
Лишь междометья есть у боли.
Вздыхай. Кляни судьбу. Мычи.
Нет слов. Забыты все пароли.
Язык молчания учи.
27.08.05
Три стихотворения
1.
Знала бы, что косишь ты, коса!
Не померкнет небо голубое?
На деревья, птиц и небеса
я один гляжу – а не с тобою.
За себя гляжу – и за тебя.
И молю, чтоб солнце не остыло.
Об одном лишь и прошу, любя,
чтобы всё, что есть – подольше было,
чтоб не уходило так, как ты
(так внезапно, без предупрежденья),
оставляя зону пустоты,
горечь соли, боли наважденье.
2.
…Жаль, что уходящие – не знают,
чем поступок обернётся их,
что они безбожно отнимают
у ещё оставшихся в живых.
Мы и без того – полуживые.
Мы и без того – как бы во сне.
Не увидеть мир как бы впервые,
ибо тяжесть мёртвая – на мне,
ноша, груз свинцовый (клонит долу!
Не поднять тяжёлой головы).
Не глядеть с улыбкою весёлой
на такой зелёный цвет травы,
на такую синь в небесной дали…
Жить в оцепенении немом?
…Быть живыми – вопреки печали.
Побеждая смерть в себе самом.
11.09.05
3.
Вот тюрьма, что навсегда,
не увидеть воли.
Ты зачем залез туда,
спрятался ты, что ли?
Эта камера тесна.
Эта камера темна.
Здесь что осень, что весна —
только тьма и тишина.
Здесь что лето, что зима —
только тишина и тьма.
И не стоит и просить,
эти двери отворить.
Холмик с жухлою травой.
Серый камень гробовой.
1.12.05
«Жизнь идёт, бежит, летит… О смерти…»
Жизнь идёт, бежит, летит… О смерти
и не помним в этой круговерти.
Не глядеть. Не думать бы. Не знать.
Ах, уснуть – и смерть свою проспать,
суетиться, завтракать, обедать
и о смерти завтрашней не ведать.
А она – как тать из-за угла,
медсестрою, в чьей руке игла,
чтоб лилось беспамятство по жилам,
в облике совсем нестрашном, милом,
явится и тихо скажет: баста.
Вспоминал меня не слишком часто?
Думал, может, что меня и нет?
Не пугайся, милый. Гаснет свет.
17.09.05
«И молча ты кричишь, кричишь ты молча…»
И молча ты кричишь, кричишь ты молча.
Нет больше слов и угасает звук,
и лишь одно отчаяние волчье,
лишь одиночества проклятый круг.
И всё-таки – не сделаешь и шагу
сам по себе: всё – горе за спиной.
Оно – конвойный, что ведёт к бараку,
оно толкает и корит виной,
скрипит зубами, шумно дышит, плачет,
заснуть не даст, украло твой покой,
а всё же от тебя верёвку прячет
(зато платок быть должен под рукой)…
Да, горе – твой наперсник, соглядатай,
его забота – чтобы горевал,
чтоб яму рыл в своей душе лопатой,
мозоли на ладонях набивал.
Чтоб всё длиннее становились ночи
в бессонных думах, чёрных, как грачи.
Чтобы кричал ты – молча, молча, молча!
Никто не слышит ничего. Кричи.
31.08.05
«Тяготит меня ласковый свет…»
Тяготит меня ласковый свет,
мимолётный, непрочный, скудельный.
Я бы выбрал любую из бед,
вместо этой, уже запредельной…
В этот мир я влюблялся земной,
только нет ему больше доверья.
И как будто в согласье со мной,
головами качают деревья.
Всё на месте – листва и трава,
но уже чуть заметно ржавеет,
хоть на жизнь и имеет права,
но как будто уже не имеет…
Вот в чём соль. Вот что тайно горчит,
вот что тяжестью на душу ляжет.
Но природа о смерти молчит.
То, что знает – то нам не расскажет.
16.09.05
«Осень настала. Жаль мёртвой пчелы…»
Осень настала. Жаль мёртвой пчелы.
Лёгкий хитин на земле этой пыльной.
Смерть урожай собирает обильный.
Осень для пира готовит столы.
Яблоки. Мёд. А за всем этим – тот,
имя которого страшное – Яма.
Всякий, кто хмель упоительный пьёт,
волен не помнить, какая тут драма.
Если бы помнил – сразу же сник,
горечь почувствовав каждого мига.
Чем же оплачен всякий наш миг?
…Так перелистывается книга.
Осень неспешно листает страницы,
и улетает листок за листком,
силою, нам непонятной, влеком.
Не дочитал? Не успел насладиться
словом, которым дерево нас
целое лето как бы утешало?
Так не своди же с осени глаз,
мёртвой пчелы вдруг почувствовав жало.
«Первое слово «да», а последнее – «нет»…»
Первое слово «да», а последнее – «нет».
Первое – матери мы говорим. А последнее – нам
смерть говорит, погружая в беспамятный бред,
чтобы мы расставались с миром без лишних драм.
Чтобы пространство и время отбросить как хлам последний,
чтобы в эту землю лечь, отрицая купол небес.
А заодно позабыть и день этот летний,
(вкупе с зимним, конечно)… Обойтись нам придётся без
всего этого. Быть может, глухим притвориться,
чтобы не слышать этого «нет». Притвориться слепым, —
чтобы не видеть, что всё, словно книги страница,
брошенной в пламя, превращается в пепел и дым?
Не поможет это притворство. Необратимо.
Хочешь – не хочешь, но если рождён – умирай
и гляди, как жизнь твоя клочьями серого дыма
улетает куда-то, за самый последний край
зримого нами. Не спрашивай, что там дальше.
Дескать, туннель, а в конце – сияющий свет.
Остаётся – жить, насколько возможно, без фальши,
«да» говоря – несмотря на последнее «нет».
31.08.05
«Вот на кладбище – два старика…»
Вот на кладбище – два старика.
Как беда у них – велика!
А над кладбищем в небе осеннем,
в серой вате глухих облаков —
радуга – непонятным виденьем,
утешеньем для стариков.
Тихим словом о жизни и смерти.
Всех нас – соединяет дуга.
Лишь поймите, лишь в это поверьте —
и на миг ослабеет тоска.
Все по радуге этой взойдём,
по крутому цветному склону,
серебристым упьёмся дождём
и насытимся синим, зелёным,
фиолетовым и голубым,
снова радуясь, словно бы дети.
Это – жизни сияющий дым,
нашего бытия многоцветье?
О, гляди – сквозь дожди и печаль,
и поверь обещанию света!
Эта радуга – словно скрижаль,
неизвестно какого завета…
16.10.05
Памяти жены
Смерть проводит черту,
на эту деля и ту
области. Нам туда нет
ходу, а вам – сюда.
Смертью своею занят,
мёртвый – мёртв без стыда.
Суетны, лживы – но живы,
стоим посреди весны.
Мёртвые, как хороши вы,
как лица ваши ясны!
Знаете что-то такое,
чего нам знать не пора.
Как вы полны покоя!
Смерть вам – мать и сестра.
Стало молчание – силой.
Молча растёт трава.
Перед разверстой могилой
бессмысленны все слова.
30.04.06
«Как, старость, ты приходишь грозно!..»
Как, старость, ты приходишь грозно!
Ещё люблю, ещё живу,
но говоришь негромко: «поздно»,
кося надежды, как траву.
И это слово бьёт нас током.
Ты рыбой брошен на песок.
Ты ограничен кратким сроком,
ты горестно подпёр висок
ладонью. Как ты трезв, бедняга!
Ты впрямь похож на старика!
Ну что ж, скажи: и это – благо!
Мысль истинна, когда горька.
Тебя пьянило жизни диво?
Кружил, как над цветком пчела?
Вот жизнь твоя. Вполне правдива.
Вполне весома. Тяжела?
Уже расстреляны все цели.
Чего-то ждать (чего – бог весть)?
Что есть – то есть на самом деле.
Благослови же то, что есть.
30.03.05
2. Бабочка
«О, бабочка ночная, ты ослепла…»
О, бабочка ночная, ты ослепла,
влетев, о стенку бьёшься головой.
А комната – костёр. Любой из нас – из пепла,
из плоти и огня – пока живой.
Когда умрём – оставим только пепел.
Ну что же – с нами, бабочка, гори,
чтоб в творчестве, в любви – был мир сей светел,
во тьме кромешной – миру свет дари…
И пусть безбожно нас сжигают страсти,
пусть мечемся, как бабочка, влетев, —
останется лишь то, что дарит счастье:
гармония, мелодия, напев,
догадка, озаренье, лихорадка
любви и вдохновение творца,
всё, что так сладко и, увы, так кратко,
и всё же длится, длится без конца…
12.06.05
«Что же делать – мутнеет хрусталик…»
Что же делать – мутнеет хрусталик,
всё нечётко, как будто в дыму.
Вот уже и не вижу я дали,
но зато, может, что-то пойму.
Этот пасмурный день мне поможет,
он собрался в себе – вот и хмур,
тоже, может быть, что-то итожит,
но печалится не чересчур.
Он прохладен – а всё-таки ласков,
держит мир на ладони своей,
позволяя явиться всем краскам,
жить, упорствуя, как муравей.
И – не видя – рисуешь картину,
где едины листва и трава,
где душа с облаками едина,
может быть, только этим жива…
11.05.05
«Прекрасен день. А ты – хорош?..»
Прекрасен день. А ты – хорош?
Ты этим небесам – под стать?
Гляди же в них, умерив дрожь,
дерзай, желая большим стать.
Дарован мир – и им владей.
О, бытия хмельной глоток!
Ты – не актёр, не лицедей.
Ты – Птица. Дерево. Росток.
Стереть заботу, словно грим,
внимая бездне голубой,
и стать, как мир, собой самим,
и стать, как день, самим собой…
1.04.05
«Немного нужно для…»
Немного нужно для
души, что чуть жива.
Вот рыжая земля,
зелёная трава.
И неба глубина
видна меж облаков.
И жизнь опять ясна.
И мир всегда таков:
он в напряженье жил,
ещё не всё свершил,
он из последних сил
и каждой клеткой жив.
Лезь в кузов – если груздь
(не тесно, не темно!)
И пусть отпустит грусть,
ты с миром – заодно…
Римме
Весна, я с тобою опять неразделен,
со мною брат-солнце, сестрица-трава.
Любуюсь: какая зелёная зелень!
Какая насыщенная синева!
Я солнцу щеку подставляю послушно,
как новорождённый листок трепещу.
Неужто для счастья ещё что-то нужно?
Дышу, упиваюсь, живу, не ропщу.
Для радости разве нужны нам предлоги
иные, чем утро, весомей весны?
И всюду забытые видятся боги,
что громко хохочут, грешны и хмельны.
Минута блаженства даётся так редко.
Природные ли мы ещё существа?
…Иду, и мне машет ликующе ветка,
как будто и вправду рука божества.
16.04.04
«Жизнь – это время, которого нет…»
Жизнь – это время, которого нет,
в щели пробившийся свет.
Вот и летаешь в этом луче.
Бабочкой сядешь – на чьём-то плече.
Ах, как минута твоя коротка! —
не долететь от цветка до цветка.
Видишь – рассвет догоняет закат
(или – наоборот?)
Вот и живи, не считая утрат,
свой городи огород.
О, к очевидному только стремись,
к миру, что внятен уму.
Взглядом азартно ощупывай близь.
В даль не гляди, во тьму.
30.05.04
Бабочка
1.
Мир льётся в сознанье моё, как река,
как будто бы рухнула разом преграда.
И бабочка – та, что из райского сада —
влетает и машет крылами, легка.
И словно бы в руки плывут облака,
и дерево можно обнять, словно брата.
Я с миром един – и чего ещё надо?
Жизнь эта безмерная – так дорога!
Пусть всё, как и прежде, проносится мимо,
но мною увидено, мною любимо.
Заметить, увидеть, почувствовать, внять!
Как будто бы выхватив из круговерти,
к груди прижимая, спасая от смерти
всё сущее, всё, что есть в мире, – обнять!
27.08.03
2.
Ах, что ни говори – но в вечности мой дух,
не запереть его во времени, как в клетку.
Всё понимает – даже этот пух
от тополей и сломанную ветку.
И это – мне дано. Тебе – дано.
Пока кружится всё на карусели,
успей понять, что истинно одно:
быть в бытии – взаправду, в самом деле…
Ты – в этой точке, где движенья нет.
Всё движется, а ты остановился.
И – улыбнулся. Словно пробудился.
Всё заливает неподвижный свет.
Всё – есть. И всё – любви твоей достойно.
Всё словно делает навстречу шаг.
Как на душе, о Господи, спокойно!
Люби – и только. И да будет так.
13.06.03
3.
Времени нет, и пространства нет.
Есть только свет, бесконечный свет.
Свет, что свернулся в какой-то клубок —
вот и разматывается без конца.
Вечность, как облако, ляжет у ног,
вечность касается нежно лица.
Или такая же нить световая,
что прошивает собою тела,
что изогнулась, весь мир обвивая.
Нить световая… А где же – игла?
Где же всесильная мысль, что остра?
Или весь мир – это только игра?
Но, не дождавшись ответа, я таю,
тесные тела границы теряю.
Я умираю или воскресаю,
я воскресаю или умираю?
Я растворяюсь кристалликом соли
в вечности светлой, не знающей боли.
Видно, я нужен ей, я её часть,
с нею сиять мне – и в ней не пропасть…
4.10.04.
«Несколько пчёл на термометре жмутся друг к другу…»
Несколько пчёл на термометре жмутся друг к другу,
будто бы может их эта стекляшка согреть.
Вот и ещё одна осень. Природа идёт по кругу.
Некуда ей спешить. Не о чём ей жалеть.
Жизнь, что была – отжила своё, отцвела.
Можно утешиться тем, что, дескать, всё возвратится.
Новый цветок расцветёт, и другая пчела
тихою сладостью нового дня насладится.
Сбросить и мне бы хитиновый твёрдый покров,
чтоб в этот мир возвратиться пчелой молодою…
Только, должно быть, ещё не совсем я готов,
радостью, видно, ещё не упился, бедою…
Каждою солнечной каплей в руке – дорожи,
вязкой, густой, словно мёд, золотою, тяжелой.
На холодке на осеннем – ещё подрожи,
чтобы душа твоя мудрой была и весёлой.
8.10.05
«Складываясь, как перочинный нож…»
Складываясь, как перочинный нож,
и с усилием распрямляясь опять —
я ещё понимаю, как мир хорош,
я ещё не устал его обнимать.
Потому что понять – без объятий нельзя.
Не сложившись вместе, не став одним.
А иначе – взглядом холодным скользя,
только то, чем не обладаем, храним.
Снова яблоко Ева Адаму даёт.
И сказать не могу, что неправ Адам.
Как узнать, каков не съеденный плод,
если он и не прикоснулся к устам?
Пусть другие тащат докучливый груз,
как будто выполняя какой-то урок, —
этот мир прекрасен на цвет и вкус,
хоть, увы, ничего не сумеешь впрок
запасти. Что ж, гляди до боли, дичай
и тому, что, увы, неподвластно уму,
отдавайся весь. Не молчи, отвечай,
пересохшим ртом – отвечай всему…
12.06.05
«Взбираюсь на стотысячный этаж…»
Взбираюсь на стотысячный этаж.
Пешком. Лифт не работает. Ступеньки
считаю, как иной считает деньги —
подробно. Вот он, путь привычный наш.
Страдай, чтобы подняться чуть повыше.
Трудись и мысли. Пониманья боль.
Ещё ступенька – к небесам поближе…
Чем выше, тем труднее – вот в чём соль.
Присесть ли на ступеньку, отдохнуть,
забыть ли о своём предназначенье,
иль задыхаться, продолжая путь,
всё принимая – радость и мученья?
…И на площадке между этажами
уже я вижу город с высоты —
фрагмент, что заключён в оконной раме,
объёмы зданий среди пустоты.
Так грустно с высоты на всё глядят
твои глаза, омытые слезами!
Но на душе легко – в ней мир и лад,
она – между землёй и небесами…
21.10.04
«Как трудно, Господи, как трудно…»
Как трудно, Господи, как трудно…
Как чудно, Господи, как чудно…
Два голоса. А вместе – жизнь моя.
Так и живу, от мира не тая
ни горя и труда, ни радости и чуда.
Два голоса. Как ни было бы худо,
всё думаю, что мир не так уж плох…
Два голоса – как выдох и как вдох.
Как ночь и день. Как жаркий свет – и тени.
Страданье – и любовь. Двух голосов сплетенье.
Мелодия, в которой жизнь и смерть.
Ах, жить бы, не скупясь и не итожа…
И пусть порой трудна земная ноша,
но как чудна небесной выси твердь!
9.06.05
«Очень рано. Вставать ещё жалко…»
Очень рано. Вставать ещё жалко.
Длить бы тонкую ниточку сна.
Но грохочет бетономешалка,
воздвигается будней стена.
Нужно встать, не ворчать и не охать,
повседневные делать дела.
Деловитый докучливый грохот,
нескончаемо воет пила…
И пора погружаться в заботы,
о насущном тревожиться дне.
Ах, какие хрустальные ноты
в оборвавшемся слышались сне!
Ты, душа, их тихонько напой-ка,
и забудь поскорее о том…
Эта жизнь – бесконечная стройка.
Строим дом. Только в нём – не живём.
9.04.04
«Я сплю на дырявом диване…»
Я сплю на дырявом диване,
пружина вонзается в тело.
Судьбе благодарен заранее
за всё, что дарит неумело,
что нехотя мне и не щедро
даёт (скуповата старуха!).
Достаточно тёплого ветра,
что нежно касается уха.
Достаточно ветки зелёной
и неба клочка голубого.
Душе, безответно влюблённой,
достаточно знака любого.
И если порою не спится
на этом диване дырявом —
готов ко всему, что случится,
уже не желая быть правым.
Бог с нею, моей правотою.
О, выдюжить, выжить, держаться!
И пусть я немногого стою,
а всё-таки грех обижаться…
13.11.04
«Проходит день, проходит жизнь…»
Проходит день, проходит жизнь
(как жаль – всего одна!)
И в ведомости распишись:
всё получил сполна.
Вот солнца луч, вот ветра свист,
вот неба синева,
трепещущий на ветке лист,
зелёная трава,
и снег, и шум дождя, и гром,
и осень, и весна,
и Космоса просторный дом,
в котором – тишина.
Вот детский смех, вот юный бред,
вот повзрослели мы…
Любовь и боль, надежды свет
и непроглядность тьмы.
2.03.04
«Жизнь, покидая тела оболочку…»
Жизнь, покидая тела оболочку,
со мной расторгнув временный союз,
почти ежесекундно ставит точку.
Боюсь итогов. Точек я боюсь.
За каплей капля, как вода из крана,
уходит жизнь. Я капли соберу.
Стихотворенье – жизнь в тебе сохранна,
ты чаша, что полна. Когда умру —
пусть кто-то припадёт к тебе губами,
большой и жадный делая глоток.
Ты – жизнь в строфе, ты как картина в раме,
ты тайно разместилась между строк,
о чём как бы не ведает бумага.
Я из сосуда лью тебя в сосуд.
Мгновенье бытия. Бесценнейшая влага.
Тебя лишь рифмы лёгкие спасут.
17.02.05
«Бытия заповедного край…»
Бытия заповедного край.
Здесь живи и здесь умирай.
Пусть тебе и сам чёрт не брат —
но нельзя и шагу назад.
И гляди, как дитя, в просвет,
что открылся среди облаков.
Ничего другого и нет!
Ты не знал: мир всегда таков.
Он таков – и хвала бытию,
открывающемуся тогда,
когда можешь стоять на краю
и на мир глядеть без стыда.
24.09.07
«Поёт невидимая птица…»
Поёт невидимая птица.
С небес нисходит тихий свет.
Листок древесный шевелится.
Вот – песня есть, а птицы – нет.
Жизнь, своего певца не выдай!
Жилец, что пущен на постой, —
он так живёт, никем не видим,
он прячется в листве густой.
И, с ветки прыгая на ветку,
капризен и нетерпелив,
он ни за что не хочет в клетку,
просторы новые открыв.
… Листочек со стихотвореньем —
в нём зелень и лазурь небес,
в нём зарифмовано мгновенье.
А где поэт? Поэт исчез.
В век умноженья и деленья
идёт мимо поэтов люд.
Иные, может, поколенья
те буквы чёрные склюют?
Но кто из стопки книгу вынул —
пусть хоть на миг богат, как Крез!
А где поэт? Неужто сгинул?
Он вжился в жизнь – и в ней исчез.
Покуда в мире песня длится,
не пропадая без следа,
поэт – невидимая птица —
летит неведомо куда…
8.06.07.
Входной билет
Живёшь, зарывшись в будни, словно крот.
У этой жизни – беспощадной норов.
Кто за руку возьмёт и проведёт
меня через заслоны билетеров?
Ну что же делать, если ты поэт?
А у поэта – и билета нет,
и он никем не зван на жизни праздник,
полубезумный и смешной проказник.
О нём потом напишет краевед,
что знал его. Да, был бедняга странен.
Гордец, он не вымаливал билет,
но был заметно непризнаньем ранен.
Ему любовь была нужна, как хлеб.
А если нет любви – хотя бы слава.
Что толку умирать под крики «браво»?
Зачем всё это? Разве – не нелеп?
…Там – билетёр, а тут, глядишь, забор,
мобильника почти секретный номер.
Вступать ли с этим всем поэту в спор?
В ином пространстве он и жил, и помер.
С другой планеты он, с другой звезды,
– должно быть, по ошибке здесь, случайно.
Крылатый конь не признаёт узды.
Но как же он живёт? Сие есть тайна.
Поэта держит в воздухе строка.
А рифмы не найдёт – так в землю носом.
О, как слепцу – ему нужна рука
надёжная, чтоб не быть под вопросом!
Глядит на всё он с тайной высоты,
и, может, только в том его победа.
Не знают билетёры правоты
его. Но он проходит – без билета.
ночь на 27.06.07.
Ночная гроза
Все дни стояла страшная жара.
В природе и во мне – всё глухо, сухо!
Но отдалённый гром коснулся слуха
и я воскликнул: Господи, пора!
Пришла пора, чтобы излить дары,
чтоб наших губ и щёк – коснулась влага,
чтобы в стихах, в слезах была бумага,
чтобы зашлась душа от той игры.
И сделал вдох я, целой жизни полный,
как будто кто-то мне сказал: живи!
И ночь июньская во вспышках молний
разверзла бездны счастья и любви.
О, как давно я ждал дождя! Ведь я
сух, как земля. Как тошно, скучно, душно!
Душе нужна безмерность бытия —
она жива, когда неравнодушна.
Как много электричества во мне
скопилось и в бесплодном напряженье
томится! Разрядилось бы во сне —
но мне дано бессонницы мученье.
Как рыба, жадно открываю рот.
И жизнь опять – река, а не болото.
Спасительный вдыхаю кислород.
При вспышке молнии снимаю фото
своей судьбы, как дерево, кривой,
что всё же страстно жаждет распрямиться.
И ствол скрипит. И это мне не снится!
Гроза – в душе. И я ещё живой.
Ты сух, бессонный дух, и искрою любой
задет, мгновенно вспыхнешь, словно порох.
Мир озарить – и одарить собой,
исчезнуть вспышкой в мировых просторах…
ночь на 27.06.07