Вот лежат разбитые скрижали. «Не убий» – лишь камешков гора… Чтоб греша – от страха не дрожали, зла не отличали от добра. Всё разбито: «не прелюбодействуй», «не твори кумира», «не кради»… Богохульствуй, убивай, злодействуй! Что за беззаконье впереди! К правде путь – не бесконечно ль долог? Дух угас, зато ликует плоть. Заповеди крохотный осколок может ненароком уколоть… Но от этой непонятной боли анальгин поможет, алкоголь… И живёшь свой век, подобно моли. Всё вокруг сжираешь, словно моль. Может, каждый должен в одиночку азбуку Господню вспоминать, собирать скрижали по кусочку, и в душевной муке – жизнь менять? Буква к букве – вот и вспомнил слово. Раня пальцы гранями камней. Потому что нет пути иного. Ибо карусель безумных дней всё быстрей кружит нас. Без конца. Век за веком. Мы уже устали! …Пляшет хоровод вокруг тельца — и лежат разбитые скрижали…

Вот печь, в которой труп сожгут. Вот ров, в котором, расстреляв, зароют тело. Не вопрошай же ни о чём, Иов. Не видишь разве? – небо опустело! Когда нас хладнокровно убивают — Бог в мире пребывает? Убывает? Весь этот океан вселенской боли, в котором разум наш идёт ко дну, и явь, подобную кошмару, сну, — признать ли проявленьем божьей воли? Когда предсмертный слышен детский плач, — Он может быть спокоен, счастлив, весел? Сокрылся Он. Он облаком завесил лицо. Равны и жертва, и палач. В предсмертную я вслушиваюсь тишь. Что скажешь, Бог? Ты и сейчас молчишь? И я молчу. Не задаю вопросов. Иов молчащий – тот, что был так смел! Пророк, что, ужасаясь, онемел. Утративший все истины философ. Душа нема. Что может быть печальней? Молчу. И нет Тебя – в моём молчанье. Но ежели Ты слышишь всё и видишь, но ежели всё ведаешь, не спишь, — Ты тоже проклинаешь, ненавидишь, и вместе с нами Ты в огне горишь! Участвуя в безмерной этой драме и нас не покидая до конца, Господь бессмертный – умираешь с нами, страдальческого не открыв лица…

Кто я, Господь? Я – тьма, но в ней Твой голос слышен. Я – тишина, что вслушалась, внемля. Коль слово Бога – семя, я – земля. Господь, мы лишь тобой живём и дышим! Как нож в ножны – свой замысел вложи в меня. Да, ты перо, а я – бумага. Я всё исполню – только прикажи. Я всё пойму… Но в жертву – Исаака? Он – дар твой. Забираешь свой же дар? Растил его, молясь тебе я, Боже. Наследник мой единственный! Я стар. Он – свет души, он мне всего дороже. Я без него ничто – и глух, и слеп. Я – без его руки, улыбки, взгляда — напрасно буду жить и есть свой хлеб… Жизнь – без него? О, Господи, не надо! Твой помысел – натянутый канат в пространстве между небом и землёю. По воле по Твоей – иду над бездной, над бедой (к Тебе – лицом, и ко всему – спиною…) Я бросил землю, дом, отца… Ребёнка отдать я должен, чтоб мой дух был свят? О, Господи, густа твоя гребёнка… Скажи, не слишком много ли утрат? Я – твой сосуд. Наполни хоть вином, хоть уксусом. Я раб твой – всё исполню. Но кровь стучит в висках… Но в горле ком… Но ум смущён – и сам себя не помню… Мне…отрока…своими же руками? Как я могу? Пойми же Ты, кто благ! Я в вере твёрд. Но всё-таки – не камень. И мысль одна в сознанье: «Исаак!»

Я к вам пришёл из Ветхого Завета, чертя во времени за кругом круг. Нет на вопросы у меня ответа, лишь верный тон, лишь этот дальний звук, лишь псалмопевца дар… Как струны эти натянуты! Попробуй, тронь едва — услышишь вдруг, как тьма тысячелетий колеблется в ответ. Она жива! История – лишь в обмороке долгом. Кому то мнится: есть лишь этот миг, лишь буквица одна… Не шарь по полкам — сама собой открылась Книга Книг на той главе, где Иов кулаками грозит как бы ослепшим небесам, бессмыслицу кляня…Мы – в этой драме. Одновременно все мы – здесь и там. Ах, не безумье ль – с вечностью бороться? Ведь без неё всё, чем живем мы – бред. …Всё вкруг тебя стремительно несётся, а ты – в той точке, где движенья нет. Здесь – ты и Бог. Вас в мире только двое. Ты здесь стоишь, чтобы задать вопрос, с посыпанною пеплом головою, с глазами, мокрыми от едких слёз…

К Иову голос – словно гром органа, кроме него не слышный никому, – в ту влажную трепещущую тьму, в ту глубину, где лоно или рана, в ту почву, что еще горчит от слёз, в ту тишину, в ту сердцевину боли, в тот вопль немой: «О, Господи, доколе!» – слова, как семена. Чтоб смысл пророс. Растенье, раздирающее чрево… О, то, чего не вместит естество: слова любви, величия и гнева, не объясняющие ничего. – Иов, ты только капля дождевая, что ничего не знает о дожде. Ты плоть, в руке моей ещё живая. Ком глины – что ты знаешь о звезде? Песчинка – что ты знаешь о пустыне? Ты – мотылёк, одним живущий днём! Ты – горстка праха в космосе моём! Но слышишь? – я тебе ответил ныне. – Вселенная, Господь, так хороша! Но быть людьми – так дорого нам стоит… Вовеки не утешится душа! Ничто её уже не успокоит. Я – древо без листвы. Я – крик беды. Своих птенцов утратившая птица. Как непосильна тяжесть правоты божественной! Но я готов смириться — ответил Ты! Я не испепелён и не раздавлен, В этой буре, громе есть я и Ты. И никого нет кроме нас – вне земных пространств и вне времён. Да, до последней я дошёл черты. и ныне – слышу Господа Живого! Мучительно растёт Господне Слово во мне. Чтоб говорил не я – а Ты.

Нет, не скажу тебе вослед: всё – суета сует. Ведь даже нашей жизни бред – лишь тьма, в которой свет. Но я с тобой, Экклезиаст, твоя печаль – моя. Ведь все мы – кто во что горазд, о смысле бытия задумываемся. Что спор? Вот мысль – твоей в ответ. …Звучит в веках неслышный хор. Горит незримый свет. Незыблем нашей жизни круг, и всё, чем дорожим, уйдёт? Печально это, друг. Вокруг чего – кружим? Где эта световая ось, луч истины прямой? Всё – суета? Ты это брось. Жар лета, снег зимой, подруги влажный поцелуй, ребёнка светлый смех – всё суета? Всё – ветродуй? И прах – вот плод утех? Всё – ветра дуновенье, всё, что жизнь нам щедро даст? Зачем кружится колесо? — скажи, Экклезиаст! Неужто так – любовь и труд, всей нашей жизни быль – года пожрут, века сотрут, всё превратится в пыль? Всё – жаркий ветер унесёт? Нет, не вступаю в спор, а просто открываю рот, входя в незримый хор. Переплелись в нём «да» и «нет»… О, мощный звуков пласт! И освещает тайный свет тебя, Экклезиаст.

Господи, как твоего я вниманья хотел, чтобы сказал Ты: «А вот мой возлюбленный Каин. И никакого не сделано в мире греха им. Чист он. И дам я ему самый лучший удел.» Как перед встречей с тобою я обмирал! Как со своею огненной страстью всегдашней в каждой молитве так строго слова отбирал, строил молитву, как в небо летящую башню! Сколько обдуманной было во всём красоты! Как я играл пред тобой – был я лучшим актёром! Что же ты счёл все благие усилия вздором? Что ж не увидел искусства прекрасного Ты? Что тебе Авель? Простак, недалёкий пастух, песни поёт без конца, слишком громко хохочет… Так отчего же твой слух – к мольбам моим глух? Что же твой взгляд – на дары мои глянуть не хочет? Авель – как выдох, как воздух летящий, как небыль. Он никого не согреет, как солнце зимой. Я же – в земле Твоей укоренившийся стебель, крепкий, плодоносящий, прямой. Авель – дыхание, ветр, не имеющий веса, мимо идущий, случайный, вздымающий прах… Семя я в землю бросаю, кую я железо. Имя моё – отзовётся в грядущих веках. Господи, так прояви справедливость свою. Как я поверить могу, что меня Ты оставил? Что тебе Авель, скажи? Что тебе Авель? Вот он я, Каин, – перед тобою стою…

…И услышал я зов: Моше! – Здесь я, Господи! Слышишь? – здесь. Ничего не тая в душе, пред тобою стою я весь. Жизнь готов я начать с азов, всё былое отбросив прочь. Слышу, Господи, твой зов. Мне ли Ты говоришь: пророчь! Скуден, Господи, мой дар. У меня запеклись уста. О, как чувствую твой жар, опаляющий из куста! Видишь, Господи? – слаб я, стар. Что глаголить – из косных уст? Как мне вынести этот жар? — обжигает меня куст. Как же мне одолеть страх? От тебя отвожу глаза. Я былинка твоя. Я прах. О народе моем – слеза. Отпусти меня. Не неволь. Мне овец пасти – не людей. …Я твоя, о Господи, соль в океане воли твоей! Как ладонь твоя тяжела, что лежит на моей груди… О, какая, Господи, мгла! О, какая тьма впереди…

Хочу быть, Господи, кустом, в котором ты горишь. Я не сожжен твоим огнем, но всё же – опалишь. Как вынести мне этот жар и этот яркий свет? Я куст твой, Господи. Я дар тебе. Иного – нет. Кривые ветви. Ствол коряв. Весь в терниях – колюч. И всей души моей состав, О, Господи – горюч! Во мне одном – и рай, и ад. О, как трепещет плоть! Я куст. Твои уста и взгляд. Я твой огонь, Господь!