Я еду, я еду, я еду куда-то… Как жаль, что билет – в одну сторону только. Всё – мимо! Исчезло уже… Без возврата. Побыло со мною, увы, так недолго… О, боже, как быстро! Успел ли я вжиться, побыть, приласкать, наглядеться, запомнить, вдвоём помолчать, да и наговориться, мгновение каждое – жизнью заполнить? Подольше бы в каждых краях задержаться и в лица родные глядеть бесконечно. Всё вдруг понимая – щекою прижаться. Простить. Повиниться. Остаться навечно. Пусть всё преходяще, и рвутся все нити, мы жаждем опор, мы нетленного жаждем. Любовь неподвижна, как солнце в зените. И нечто бессмертное светится в каждом. Случайный мелькает за окнами пламень, — и мне открывается мира порядок. Не всё ль исчезает? Но небо… Но камень… Но слово, как влажный души отпечаток…

Я не молчу. Я говорю, как рыба. Сквозь толщу вод кричу! Напрасный труд. Средь злобы дня меня не слышат, ибо в ином пространстве речь моя. Не тут. Я – в глубине, средь тишины и мрака. Хотел бы всплыть, да нет пути назад. Раздумывай о том, что ложь, что благо, что истина. Сам чёрт тебе не брат. Без устали копи свои догадки. Не унывай. Живи во всех веках. И, вопрошая о миропорядке, след истины ищи в запасниках. Свободно размышляй о всяком сущем, копайся в запылившихся томах… В зазоре между прошлым и грядущим живи – в не наступивших временах! Не спрашиваю, что там за погода у вас. Идёт ли дождь, а может, снег. Не всё ль равно, какое время года, да и который год, который век? О, быть вольноотпущенником Бога, а не границы знающим рабом! Так вот она, свобода? Слишком много… И можно в направлении любом плыть в этом – без конца и края – море, вопросы множа и ища ответ. Ты очутился на таком просторе! — беда, коль путеводных истин нет… Поторопись, – пока на полувздохе не замолчал, судьбу свою кляня. Так трудно в переходной жить эпохе (она перешагнёт через меня!) …Я не молчу. Из глубины взываю, уже узнав отчаянья предел. Я жадно мира будущего чаю — а в этом жить, пожалуй, не сумел. И шевелю, как рыба, плавниками, и молча разеваю рыбий рот. И слово, что накоплено веками, внутри меня мучительно орёт…

Любить богов? Они и так бессмертны и в нашей не нуждаются любви. У них запасы времени безмерны. А ты – не лги себе, душою не криви — умрёшь. Жизнь не отложишь на потом. Мгновенье проморгал – пиши пропало! И потому, что времени так мало, хватая воздух воспалённым ртом, люби меня! Лишь этим и живу! Люби, покуда губы не остыли! Тот мёртв, кого навеки разлюбили! Его уже скосили, как траву. Твоей любовью я из времени изъят. Моей любовью ты из времени изъята. Покуда люди любят и не спят, им не страшна страна, откуда нет возврата. Мёд вечности украденной – впивай… Люби меня – и не щади, не надо! Как гвоздь по шляпку – в бытие вбивай! Здесь и сейчас. Средь мирового хлада.

Увидел синевы клочок над головой – вот и молчок! Как будто в прорубь старичок глядит. Вот удочка, крючок… Мы – рыбы, пленены зимой, утерян жизни смысл живой. И открывая рот немой, плывём бесшумно по кривой. О, ты, небесный рыболов, ты корм бросаешь нам из слов. И мир, как в день творенья, нов, едва касаемся основ. Я буду рыбой – проглочу наживку, в небеса взлечу, безмерной шири удивлюсь, водой небесной захлебнусь. О, рыболов, о рыбий бог, не знаю я прямей дорог, пусть у твоих умру я ног — небесный выучу урок. Глотая эту синеву, я всё узнаю наяву, пойму, кто я, зачем живу, зачем в реке времён плыву…

Жизнь-ласточка, лети и возвращайся. Твоё гнездо – меж ребёр, в нежной тьме. И не отчаивайся, не смущайся — ведь нужно жить наперекор зиме, отогреваясь только током крови, и ножницами крыльев воздух стричь… Ах, бездна голубая – нам не внове. В ней трудно жить. Ещё трудней – постичь. Жизнь-ласточка, бросаешься в колодезь пространства, не оглянешься назад, отвергнув здравомыслящую пропись и не считая горестных утрат. Мне – обмирать и за тебя страшиться, измерив высоту и глубину? Жизнь – улетай, чтоб снова возвратиться, и в птичьем клюве – принеси весну. Верни любовь – наперекор всему, любовь – огонь пространства мирового, мерцающий и вспыхивающий снова, чтоб сердце знало – бьётся почему…

Птица, несущая в клюве звезду, я тебе верю, я тебя жду. В космосе чёрном – пряма и светла эта серебряная игла. Птица, должно быть, один у нас враг — этот повсюду клубящийся мрак, силы высасывающая тьма, тьма, от которой сходят с ума. Вот и верши среди страшных высот радостный, непобедимый полёт, перед вселенскою тьмой не дрожа, птица с звездою в клюве, душа…

Не ртутный шарик ты, звезда, совсем ты из другого теста. Мой бог, как истина проста: законность собственного места! И, может быть, лишь в том и суть, чтоб, не в противоречье с сущим, постичь единственный свой путь, не прочь из мира – в мир ведущий… …Как мы хотим, впадая в сон, забыть земное тяготенье! Что толку в том, что невесом, и бродишь в мире лёгкой тенью? Нет, тяжестью не тяготясь, иди, звезда, судьбой влекома. И не блуждай, – живи, светясь, в окне космического дома. Ты там, где должно, – видит взор! …И пусть существованье кратко — дай бог и нам войти в узор вселенского миропорядка.

История вращает жернова, похрустывают косточки людские. Ей миллионы мёртвых – трын-трава, ведь цели, разумеется, благие. Всё в жертву – поколенья и века. Работает, не ведая одышки. Что наши муки? Ей нужна мука, чтобы испечь грядущего коврижки. Как всё мгновенно, ненадёжно, тленно, бессмысленный напоминая бред! Так откажись, восстань, беги из плена. Плюнь в телевизор. Не читай газет. Истории нет больше. Тьма историй взамен. Вконец запутанный клубок. Все истины уже погибли в споре. Сознанья нет – и обморок глубок. …Но в том просторе, что незрим очами, в высотах высей, в глубине глубин, в величественном мирозданья храме стоишь не вместе с толпами – один. Вот глубина, в которой – тайный свет. Тут времени ослабевает сила. О, если жизнь ещё не вся постыла, здесь – вопрошай, здесь – вожделей ответ. О, вопрошай, покуда сердце бьётся! Ты здесь стоишь. Какая в мире тишь! И лишь тогда история очнётся, когда ты в вечности себя определишь.