Двери были заперты. Макки открыл их, взявшись через носовой платок за основание ручки, а не за неё саму. На латуни должны были остаться отпечатки. За дверью было темно. Макки с Пирсон вошли и закрыли её за собой. Тьма стояла кромешная. Правда, через какое-то стекло пробивалась неясная полоска света с улицы. Макки зажег фонарь. И в этот миг услышал откуда-то шорох. Очень слабый.

Луч света рассек мрак, но в поле зрения никого не было, хотя ощущалось какое-то движение. Инспектор нахмурился, нащупал включатель и зажег свет.

Они оказались на выставке картин, в зале примерно сорок на двадцать футов. Там был прекрасный ковер, несколько старинных сундуков, стол и скамьи, большинство — эпохи Тюдоров. Стены завешаны сюрреалистическими полотнами. Широко открытый глаз уставился на Пирсона из разреза в груди безголового торса мужчины, томно склонившегося над огромной лилией. Рядом что-то вроде распухшей, разложившейся устрицы выползало из ила, воздев пару тонких детских ручек.

Капитан заметил:

— Боже, не хотел бы я попасть сюда в депрессии!

Кроме двери, через которую они вошли, в зале было ещё четыре двери. Две — в длинной внутренней стене, одна — в дальней части, ведущая в приемную, и одна слева, через стекло которой и пробивался свет. За дверью было единственное большое окно со свисающими до пола тяжелыми бордовыми бархатными портьерами. Макки потянул их. Окно было заперто. Слой пыли говорил, что замок не трогали. Он отпустил портьеру и задумался.

Потом сделал жест Пирсону, означавший: «Зайди за нее, капитан, и смотри во все глаза». А вслух он произнес, так, чтобы слышал тот, кто покинул галерею, когда они вошли, но мог оставаться поблизости:

— Снаружи есть балкон, Пирсон. Возможно, оттуда упала Барбара Бэрон. Пошли взглянем.

Солидные дверные косяки, свисающие прямо бордовые портьеры — если не считать легкой выпуклости, — живота Пирсона.

Макки дружелюбно заметил:

— Тебе вправду стоит сесть на диету, Пирсон.

Выпуклость с возмущенным сопением исчезла, Макки открыл носовым платком стеклянную дверь, вышел и закрыл её за собой.

Он оказался на балконе, о котором упоминал Фэрчайлд. С него было видно пол Гринвич-Вилледж. Площадку тридцать на восемь футов огораживала сплошная четырехфутовая кирпичная стена, не считая редких щелей возле пола для стока воды. Барьер был слишком высок, чтобы выпасть.

Макки подошел к краю и посмотрел вниз.

Прямо под ним, далеко-далеко внизу шевелились в кругу света от мощных фонарей черные фигурки детективов. Две крошечные фигуры в белых халатах, люди из морга, несли длинный мешок с тем, что осталось от Барбары Бэрон, в игрушечный вагончик, тронувшийся по Лафайет. Так казалось отсюда.

Макки выпрямился и огляделся в темноте. В глаза бросился неясный клочок белизны на темной стене в дальнем конце террасы. Он включил фонарь.

Клочок белизны оказался боа из белого горностая, расшитым персиковой тафтой. Боа трепетало на краю стены, часть свисала наружу. Широкий край зацепился за парапет. Боа запуталось, растрепалось, потеряло обычный вид. Оно слетело, когда девушка оказалась снаружи, в черной бездне — значит, произошло это внезапно и быстро. Боа удержалось только благодаря своему весу.

На плиточном полу балкона напротив стелющегося хвоста меха и шелка лежали три вещи. Макки их не тронул, просто смотрел.

Первой был комбинированный портсигар с инициалами мертвой девушки и зажигалкой вдобавок. Из под неё сочилась струйка бензина.

Вторая была незажженной сигаретой с красными отпечатками на фильтре.

Третья, чуть в стороне, в добрых трех футах справа, была деревянной спичкой, обыкновенной хозяйственной спичкой, черная головка которой говорила, что её зажигали. Но горела она только секунду или две.

Шотландец застыл, уставившись на коллекцию предметов и прикидывая, какая вырисовывается картина.

Боа, металлический портсигар с вытекшей жидкостью, обгорелая, быстро потушенная кухонная спичка рассказывали историю. Они видели, как Барбара Бэрон пришла сюда, все ещё в подвенечном наряде и фате, опьяненная успехом. Она швырнула боа на стену и села на него. Две складочки показывали, что их придавила тяжесть.

На стену было нетрудно взобраться без посторонней помощи. Как раз под местом, которое она выбрала, был сток для воды с решеткой из железных прутьев. Стройная ножка коснулась её, легкого тело напряглось — и она наверху. Устроившись на стене, она достала портсигар, вынула сигарету и зажала её губками. Крошечная темная крупинка, которое он снял с её губ в аллее, была табаком.

Этакий эксцентричный жест. Она не думала о своей участи. Не знала, что скоро умрет. Даже не думала. Расположение боа подтверждает это. И все же она сама подозвала смерть, балансируя на краю небытия, чуть наклонившись вперед со скрещенными стройными лодыжками и руками, лениво лежащими на парапете или на коленях.

Но Барбара Бэрон была на террасе не одна. Это подсказала обгорелая спичка. Она была слишком громоздка для портсигара, оснащенного, кстати, зажигалкой; он думал, что и в карманах такую не держат, и трудно представить, чтобы она ходила с ними в пригоршнях.

Поднятое лицо, сигарета в губах, её бормотание:

— Спички?

— Зажигалка? — это её собеседник.

А потом — конец.

Вспыхнула деревянная спичка, мужчина — или женщина — держащий её, наклонился к ней, спичка полетела прочь, стремительный толчок, сбивший дыхание…

— Счастливого пути!

И она полетела вниз, кувыркаясь, раскинув руки, хотя помощи быть не могло.

Сигарета выпала изо рта, когда она закричала от ужаса, опрокидываясь назад, в пустоту.

Да. Так все и случилось. Сомнений не было. У него, по крайней мере. Смерть Барбары Бэрон не была ни несчастным случаем, ни самоубийством. Она не упала. Ее столкнули, и независимый штат Нью-Йорк, город Нью-Йорк, район Манхэттен, познакомился с изящным убийством — убийством на показе мод, где по грубым подсчетам было двести пятьдесят человек.

Красиво! О да, очень красиво.

Шотландец медленно двинулся к двери. Но тут же прибавил ходу, когда услышал за ней звук шагов.