Вечер был отвратительный, шел мелкий, частый дождь. Зенон вздрагивал от холода. Гнилой воздух спирал ему дыхание и покрывал лицо липкой, неприятной сыростью. Было уже довольно поздно; окна зияли пустотой как прогнившие глазные впадины, магазины были закрыты, и только затянутые туманом фонари бросали грязные круги света на почерневшие мокрые стены домов и тротуары, покрытые грязью. Редкие прохожие, сгибаясь под зонтами, проходили по пустым улицам. Постоянное бульканье водосточных труб, шум дождя и глухие мучительные порывы промокших деревьев раздражали Зенона, причиняли ему чуть ли не физическое страдание.

Ада вызвала его по какому-то спешному и важному делу, и он шел, вернее тащился, то и дело останавливаясь на углах и боязливо всматриваясь в пустые площади и глухие улицы. Бесчисленные глаза фонарей глядели со всех сторон затуманенными таинственными зрачками, кое-где, как черные стожки, стояли неподвижные фигуры полицейских в длинных плащах, с которых стекали струи дождя.

Зенон не видел Ады уже несколько дней, так как со дня сеанса почти не выходил из дому. Он чувствовал себя очень плохо, им владело какое-то необъяснимое беспокойство, он ощущал такой сильный упадок воли, что по целым часам просиживал в читальном зале, ни о чем не думая, бесцельно всматриваясь в огонь, глухой и равнодушный ко всему окружающему. С того же дня он не встречал и Дэзи; ему сказали, что она больна и не выходит из своей квартиры, и он этим удовлетворился. Безволие и равнодушие, охватившее его, сделали его жизнь отвратительной; даже его личные дела были ему скучны и неприятны. Поэтому он ужасно злился, тащась сейчас к Аде по пустым дождливым улицам.

Погруженный в свои мысли, он не сразу заметил остановившийся рядом с ним экипаж. Чей-то голос окликнул его по имени.

В открытое окно кареты глядела Дэзи.

— Куда отвезти вас? — спросила она, подвигаясь и давая ему место рядом с собой.

Он назвал кучеру гостиницу и сел в экипаж.

— Меня вызвали родственники, есть какое-то спешное дело.

— Это та прелестная девочка и красивая дама, с которыми я вас видела в Грин-парке?

— Да, но что с вами случилось после субботы?

— Я находилась в состоянии, в котором даже сама о себе ничего не знаешь. Это болезнь, посещающая меня очень часто, и против нее нет лекарства, — грустно ответила Дэзи.

— И меня в эти дни разъедали скука и безразличие. Я не выходил из дому, ни с кем не видался и не работал, мною овладело безволие, и все время я дрожал в каком-то беспокойстве, ожидая каждую минуту несчастья. Так, должно быть, чувствуют себя деревья перед ударом молнии. Отвратительное состояние!

— А теперь вам лучше?

Она пожала ему руку и заглянула в глаза так глубоко и близко, что он невольно отодвинулся.

— Нет, нет, — горячо возразил он. — А может быть, виноват во всем климат? Ведь все время идет дождь, холод, туман, и так изо дня в день! Это может довести до отчаяния! А может быть, солнце погасло и мы уже никогда не дождемся тепла и света?

— Ностальгия по солнцу.

— Уеду на материк, непременно уеду! Дольше такого я не выдержу. Убегу куда глаза глядят!

И вдруг он замолчал, смущенный такой неожиданной вспышкой своей откровенности.

— На юге весна уже в полном разгаре!

— Какое мне до этого дело? — резко возразил он, не уловив в ее тоне удивительной мягкости и тоски.

— Таким ароматом дохнули на меня вдруг апельсиновые рощи, так засверкали голубые моря!

Он быстро наклонился к ней, глаза ее застыли, устремленные куда-то вдаль, и было в них как бы сияние этих желанных морей, а по губам скользила бледная мечтательная улыбка. Вдруг он все понял.

— Жду, жду, жду, — шептал он все тише, и в голосе его была безумная радость, надежда и счастье.

— Помнишь? — губы ее дрогнули, и звук ее слов был удивительно нежен.

— Я готов хоть сейчас!

Экипаж остановился перед гостиницей.

— Завтра! — крикнула она ему, прощаясь, с улыбкой, полной тайного обещанья.

Долго прислушивался он к шуму удалявшегося экипажа.

— Завтра! — повторил он, чувствуя, как с его души слетает бессилие, подобно старой изношенной одежде, а в сердце разгорается пламя восторга. Он не стал ждать лифта и буквально летел по лестнице, подхваченный крыльями радости. Иногда он останавливался восторженно восклицал:

— Завтра! Завтра!

Ада встретила его бледная и смущенная:

— Вандя больна.

— Вандя?

Его сразу отрезвило это неожиданное известие.

— Заболела в субботу, сразу же после возвращения из парка. Врачи никак не могут определить болезни. У нее ничего не болит, она только жалуется, что всякий раз, когда засыпает, ей является та рыжая дама, которую мы тогда встретили, и смотрит на нее ужасным взглядом. Вандя с криком вскакивает с кровати. При одном упоминании о ней дрожит от страха. Вот это-то и странно, что температура у нее нормальная. Но я, кажется, знаю источник ее болезни! — шепнула Ада с глубоким убеждением.

Робко и беспомощно взглянул он в ее грустное лицо.

— Это она ее сглазила.

— Кто? — и он невольно оглянулся вокруг.

— Этот рыжий вампир, эта ужасная незнакомка.

— Дэзи? — Он отшатнулся, пораженный ужасной мыслью. — Не может быть! Человек, когда боится, теряет способность ясно смотреть на вещи! Это совершенно невероятно! — торопливо говорил он, чтобы заглушить звук произнесенного имени.

— Я глубоко убеждена в этом. Не знаю только, зачем и за что? Пусть будет проклята эта злая и подлая сила, пусть будет проклята! — грозно повторила Ада, и в глазах ее сверкнула молния глубокой ненависти. — Но я своего ребенка защищу, хотя бы ценой собственной гибели. В чем виновата Вандя? Это меня так мучит, что я не могу успокоиться. А тут, как нарочно, и тебя столько дней не видела, — с упреком сказала она, поднимая на него глаза, полные слез.

— Я тоже был болен, сегодня я первый раз после той субботы вышел из дому. Лихорадочный бред, — поспешно заметил Зенон.

— Да, ты бледен, у тебя очень плохой вид. В этом должна быть какая-то таинственная связь с болезнью Ванди. Не смейся над моими подозрениями: страх часто имеет ясновидящие глаза. Может быть, она и тебя сглазила!

Его охватила ледяная дрожь, в мозгу пронеслись странные ассоциации.

— Пойдем, и Бэти здесь! Она приходит каждый день и сидит у кровати Ванди. Милая, славная девушка!

Зенон молчал: предположения Ады пробудили в нем сильное беспокойство.

— Тебе было очень плохо?

Она поглядела на него с нежной заботливостью.

— У меня был острый приступ меланхолии, и несколько дней я метался в бессильной муке. Не было даже сил прийти к тебе.

— Почему же я не могу быть всегда с тобой?

— Я думал об этом, я знаю, ты бы меня защитила от моих терзаний! Ты одна! — горячо произнес он, но сейчас же подавил в себе готовое сорваться с уст признание, так как перед ним встало грозное лицо Дэзи.

— Что тебя мучит, скажи, ты ведь знаешь, я готова все для тебя сделать.

— Когда-нибудь скажу тебе! Скажу, убегу под твою защиту, и ты меня спасешь, снимешь с меня тяжесть греха. Мне надо окончательно решиться на что-то.

— Ты пугаешь меня!

Ее сильно обеспокоил мрачный взгляд Зенона.

— Ада, мы ждем! — крикнул Генрих из другой комнаты.

Они вошли в гостиную. Генрих сидел у камина, Бэти шла им навстречу.

— Вандя жалуется, что вы ее забыли!

Она поздоровалась с Зеноном холодно и сдержанно. Девочка лежала в кровати как увядший цветок, с усилием протягивая ему маленькие худые ручки.

— И мама вас ждет, и папа, и мисс Бэти ждет! Все ждем, а дядя не приходит, — шептала она с упреком.

Нежный жалобный голосок и худое личико ребенка так растрогали Зенона, что он едва сдержал слезы. Он погладил ее по растрепавшимся светлым волосам и стал весело рассказывать о разных делах, которые его задержали. Девочка выслушала внимательно и ответила очень серьезно:

— Ладно, дядя, но теперь вы должны навсегда с нами остаться! Мама сказала, что, как только я поправлюсь, мы поедем домой, и вы с нами.

— Непременно поедем вместе, — подтвердил он, растроганный ее щебетанием.

— И прямо домой! Мне что-то надо вам сказать, дядя, по секрету, только никому ни-ни!

Он дал ей торжественное обещание хранить тайну; Вандя обняла его за шею и прошептала:

— Когда дядя не приходит, мама плачет. Я часто видела. — Она откинулась на подушку и, взяв его за руку, продолжала серьезно: — Мама совсем одна. Папа постоянно болен, а я ведь тоже не могу ей помочь. Маме очень тяжело. Вы понимаете, дядя? — прибавила она.

Как дороги ему стали в этот миг ее золотистая головка и умные голубые глаза! В нем вспыхнула внезапно проснувшаяся отцовская любовь, ему захотелось говорить ей слова, полные нежности, любви и заботы. Он обнял ее и стал горячо целовать, а Вандя, взволнованная этой неожиданной лаской, гладила рукою его лицо и шептала, восхищенная и счастливая:

— Дядя такой добрый, такой милый, такой — мой!.. Как папа!

— Как папа! — невольно повторил Зенон, опускаясь на стул.

— В самом деле, дядя, в самом деле! — щебетала девочка, не отпуская его руки.

Зенон радостно слушал эти признания, но в то же время понимал, что ему никогда не придется называть ее своим ребенком.

Девочка вдруг понизила голос и таинственно произнесла:

— Знаете, дядя, Швипс приходит ко мне каждую ночь.

Он вопросительно поглядел на нее, не понимая, о ком идет речь.

— Это моя собачка. Мама говорит, что она мне только снится, но она в самом деле приходит, впрыгивает на кровать и лижет мне руки, пока я ее не поглажу, а потом свертывается в белый клубок и засыпает. А иногда она играет со мной, — хватает башмаки, прыгает через стулья, прячется, стоит на задних лапках. Странно только, что она никогда не лает и не визжит. Правда, я не знаю, куда она днем пропадает. Я везде искала ее, а может быть, мама нарочно велит ее прятать?.. Сегодня ночью... когда пришла та рыжая, я на нее натравила Швипса. Маме я не сказала, потому что знаю, что нельзя людей собаками травить... Но я так ужасно ее боюсь, что не могла выдержать... Я указала на нее Швипсу глазами и говорю: возьми ее! Он бросился на нее и так гонял ее по всей комнате, так гонял, так грыз, что она пригрозила мне и убежала.

— Может быть, она больше не придет, — пробормотал Зенон, пораженный ее рассказом, тем более что Вандя рассуждала вполне трезво.

— Я буду на нее всегда науськивать Швипса, раз она такая подлая! — сердито говорила девочка. — Знаете, дядя, она приходит, садится вот здесь, где вы теперь сидите, и смотрит на меня таким ужасным взглядом. Я закрываю глаза, прячу голову под подушку и все-таки вижу, как она на меня смотрит. Мне становится так страшно, со мной что-то такое происходит, чего я не умею вам рассказать. Я не могу ни пошевелиться, ни позвать маму, ничего не могу сделать, — беспомощно развела она руками. — И зачем она меня пугает? — жалобно простонала Вандя, пугливо прижимаясь к Зенону.

— Не бойся, она уже не придет... и не надо об этом думать.

Вошла Ада и пригласила его пить чай.

— Мама, дядя теперь будет приходить каждый день!

Когда он, прощаясь, целовал ее, она шепнула ему на ухо:

— А то перестану дядю любить!

Он еще раз поцеловал ее и вышел.

— Мисс Бэти уже уехала. Она не хотела вам мешать, к тому же очень торопилась домой, так как у мистера Бертелета сегодня опять припадок, а Джо куда-то уехал.

Зенон и не заметил отсутствия Бэти, поглощенный мыслью о состоянии Ванди. Воцарилось тяжелое беспокойное молчание. Ада ежеминутно заглядывала в комнату больной, а Генрих, измученный и слабый, только вздыхал и бросал робкие взгляды на Аду и Зенона.

— Вандя мне все рассказала, даже о собачке. Я ничего не могу понять. Она вполне разумна, отлично понимает свое состояние и совершенно уверенно рассказывает невероятные вещи. Точно какая-то галлюцинация наяву. А может быть, это какой-то самогипноз? Ничего не понимаю.

— Для меня все совершенно ясно. Я вам уже говорила.

— Да, но рыжая незнакомка и ее злые, околдовывающие глаза — это не факт, а только ваше предположение.

— Может быть... А все-таки над нами нависло что-то таинственное... Я чувствую ее злое влияние... Но откуда пришло несчастье? Кому мешает наше тихое существование? Это меня ужасно мучит.

— Если даже все так, как вы предполагаете, то тайна останется неразгаданной.

— Прежде всего следует преодолеть эту злую, жестокую силу.

— Завтра привезу доктора, который занимается гипнотизмом.

— Для Ванди самым лучшим было бы вернуться домой, — робко проговорил Генрих.

— И я чувствую себя здесь гораздо хуже. Лондон для нас вреден.

— А доктор советовал ехать на юг. Вчера я получил письмо от одной знакомой из Сорренто, — там уже весна и тепло. Что вы думаете об этом?

Зенон невольно повторил слова, недавно произнесенные Дэзи:

— Таким ароматом дохнули на меня апельсиновые рощи, так засверкали голубые моря!..

Аду удивил чужой, тоскливый звук его голоса.

— Мне вспомнились какие-то стихи, — поспешно добавил он, ловя ее напряженный, подозрительный взгляд, и, переменив тон, стал их горячо уговаривать ехать на юг.

— Но ведь и вы поедете с нами? — поймала его на слове Ада.

Он обещал не задумываясь, так как в этот момент желал этого от всей души.

— Бэти сегодня говорила, что они окончательно раздумали ехать на материк. Объясняла это болезнью отца, но у них там что-то случилось. Она становится с каждым днем все грустнее. Мне ее ужасно жалко.

— Ее жизнь очень тяжела. Тетки невыносимы.

— Теперь она очень огорчена состоянием своего брата. Из ее недомолвок я поняла, что они опасаются, как бы он не сошел с ума. Может ли это случиться? Вы ведь его хорошо знаете.

— Трудно сказать что-нибудь наперед, но он занимается вопросами, которые очень часто приводят к безумию.

— Бэти говорила, что и вы посещаете спиритические сеансы.

— Меня интересует этот род помешательства. Я был на нескольких заседаниях и видел необыкновенные вещи, которых мой ум и моя воля не могут принять, но которые все-таки являются действительным фактом. Впрочем, я не углубляюсь в исследование этого вопроса, и все эти фантастические явления собираю только как материал, который мне со временем пригодится.

— Я бы боялась сеансов и тех чудес, которые там происходят. Я убеждена, что во всех этих делах скрывается дьявол, который искушает человеческие души чудесами, гипнотизирует обещанием переступить порог  н е п о с т и ж и м о г о  и увлекает в бездну.

— Что вы этим хотите сказать?

— Хотя бы то, что человек сходит с ума. Я боюсь этих темных сил. Может быть, ад существует не только в нашем суеверии и страхе. Мне кажется, что за пределами нашего сознания лежит темная бездна, в которой обитают какие-то ужасные чудовища, какие-то таинственные существа, невообразимые ларвы. И кто раз поддастся любопытству и заглянет туда, тот должен будет погибнуть. Я глубоко верю в Бога, люблю солнце и дневной свет, люблю жизнь и боюсь всего, что не из этого мира.

— И вы совершенно правы! — подтвердил Зенон, не желая продолжать этот разговор.

— Милые мои, уже очень поздно, — воскликнул Генрих.

— Два часа! Простите, я убегаю!

— Значит, мы не будем теперь ждать вас понапрасну?

— О, нет, нет! И доктора привезу после обеда! — крикнул он, уже выходя.

Выйдя из гостиницы, он остановился, всматриваясь в пустую дождливую улицу. Вдруг подъехал экипаж, и со звоном опустилось окно в дверцах.

— Скорее, холодно! — прозвучал чей-то знакомый голос.

— Вы здесь? — воскликнул Зенон, узнав Дэзи.

— Я ждала вас.

— Меня? Меня? — он не мог поверить, и его удивление перешло в неожиданный испуг. Он отступил назад, как перед привидением, но чья-то белая рука увлекла его в карету, дверь захлопнулась, и экипаж покатил так плавно, точно летел по воздуху.

— Мисс Дэзи? — спрашивал Зенон, приходя понемногу в себя.

— Завтра уже стало сегодняшним днем! — зазвучал ее тихий голос.

— И вы меня ждали?

Она была плотно укутана в шубу, и только когда они проезжали мимо фонаря, он видел ее большие яркие глаза.

— Так это сегодня?

Собственный голос показался ему совершенно чужим. Он наклонился к ней; от нее исходил такой жар, что он весь задрожал и уже смело стал искать ее руку, придвигаясь ближе; пытался даже обнять ее, но как-то не мог этого сделать, точно их разделяло бесконечное пространство. А может быть, он делал все это только в мечтах?..

Он что-то говорит... Или спрашивает о чем-то? И что она отвечает ему? Блещут молнии, раздаются удары грома, точно говорит сам Бог! Какая же это тайна связывает их навсегда? Нет, он не может вспомнить, никогда не вспомнит!.. Небо ли вдруг ему открылось? Такая радостная тишина охватила сердце!.. Отлетели все мелочи жизни, и вот они вспыхивают пламенным кустом среди неизмеримого пространства, и солнечный круговорот уносит их по путям вечности... Ее ли губы напоили его этим безумием? Ее ли обнаженные руки так сковали его пламенными оковами? Точно смерть убаюкала его и окунула в забытье. Какое блаженство — быть и не чувствовать своего существования! Пламенеть и не знать о самом себе! Падать в бездну и всплывать на волнах счастья!

Еще один поцелуй! Еще одно объятие! Еще один взгляд! Пить блаженство всем своим существом становится воплощенным счастьем! Петь немой гимн победной радости! Кто могущественнее тебя, царь страха и смерти!

Любовь ли это? Это радостный взрыв двух солнц, утопающих друг в друге в таинственный момент сочетания... Возникновение звезд в бесконечности...

Дэзи! Дэзи!

Уже ничего нет, кроме совершенного счастья.

Она! Я! И ты, Мститель! Ослепленные любовью глаза сеют пламя, и из него вырастают млечные пути, космическая пыль, бесконечные цепи жизней! Из зениц Бафомета родится душа и, как молния, несется, прорезая века, чтобы со временем снова в «нем» утонуть. Рожденная в «нем», она становится «им»! Совершает таинственный круг и возвращается к предвечному источнику!

О, Дэзи! Дэзи!

Мы искали друг друга с первых дней сотворения мира! Мы томились друг по другу еще вначале, еще в «нем»!

Неужели это только сон? Если да, пусть продолжается, пусть снится вечно, вечно!

Вихрь каких-то воспоминаний начинает проноситься в мозгу... Он узнает, понимает, и душа его полна презрения.

Это был я! Отвратительная человеческая форма — это был я?

Засверкали в тумане какие-то жизни, какая-то действительность, жалкий, печальный человеческий муравейник. Стон несется от них, жалобный стон и проклятья. Роса их слез падает ему на глаза и просачивается в сердце едким страданием.

Дэзи, Дэзи!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Зенон быстро сомкнул глаза, неприятно пораженный утренним светом. Мысль его медленно подымалась как бы из глубокой бездны, тяжело работала, искала во мраке, трепетала в муке, разбивалась о туманные стены обманов, прорывалась сквозь рой привидений и тоскливо, печально выходила на дневной свет. Сердце снова начинало дрожать в страхе, сознание просыпалось и спрашивало:

«Что же это было?»

Его привел в сознание звук собственного голоса, и он снова открыл глаза.

Серое туманное утро вползало в комнату, улицы уже шумели обычным ритмом движения.

«Такой же день, как и вчера. Дождь, холод и скука! А то?»

В памяти его проносились какие-то смутные, бессвязные воспоминания, с каждым моментом все более бледные, призрачные и неуловимые.

Зенон вскочил с кровати и старался вспомнить, когда и каким образом он вернулся домой.

«Я ехал с Дэзи, — напрягал он рассеянную память, — но потом? Что со мною было потом?»

Непроницаемая стена туманных, неуловимых призраков встала в его мозгу. Он помнил разговор с Адой, помнил рассказ Ванди, помнил все, вплоть до того момента, когда сел в экипаж, но дальше был непреодолимый мрак, ночь, горевшая ослепительными молниями страха.

Вошел служитель и принес вместе с чаем пакет от фирмы Кука, которая извещала его, в котором часу уходит поезд в Дувр, сообщала название парохода и номер каюты.

— Мисс Дэзи дома? — спросил он, опомнившись.

— Сейчас к ней прошли мисс Блаватская и мистер Смит.

— А мистер Джо еще не приходил?

— О нет, мистер Джо очень болен. Мистрис Трэси говорила, что...

— Можете идти! — резко сказал Зенон, проследив его взгляд, обращенный с глупой улыбочкой на лежавшую на диване шаль. Это была индийская шаль, переливавшаяся всеми красками, пропитанная запахом фиалок, а рядом лежали белые, немного измятые перчатки.

«Дэзи! Да, это ее вещи! — Он наслаждался чудным запахом. — Какая-то ошибка!»

Зенон завернул шаль и перчатки в бумагу и, написав несколько препроводительных слов, отослал пакет с горничной. Затем позвонил по телефону знакомому врачу-гипнотизеру насчет Ванди и собирался уже уйти из дому, когда в глаза ему снова бросилось письмо Кука.

«Поезд уходит в 10 часов... Дувр... «Калибан».

Он читал медленно, как бы желая закрепить эти слова в неподатливой памяти, но не мог понять, куда это он собирался ехать и зачем. Бросив с досадой бумагу на стол, он вышел.

В коридоре его встретила горничная с письмом Дэзи.

— Мисс уже ушла?

— Мисс больна, уже несколько дней она не выходит из дому.

Зенон снисходительно улыбнулся, выслушав эту ложь. В письме Дэзи приглашала его к чаю, а в приписке благодарила за присланную шаль.

«В пять часов у Дэзи, в семь у Ванди с доктором, а в десять отходит поезд», — подумал он и пошел к Джо.

«Калибан», странное название парохода», — подумал он вдруг.

Малаец открыл дверь, сверкнув белками глаз, и куда-то исчез. Квартира была почти не освещена, шторы опущены, и в сером сумраке как привидение блуждал Джо. Он ходил сгорбленный, с трудом передвигаясь, иногда останавливался и с напряженным вниманием глядел в одну точку, невнятно бормотал какие-то слова и продолжал ходить из комнаты в комнату.

— Джо! Джо!

Но он не слышал и продолжал ходить. Зенон крепко сжал ему руку и крикнул на ухо:

— Джо, проснись, ради Бога!

Тот прижался к нему и безжизненно спросил:

— Скажи мне, где я, собственно говоря, нахожусь? — И стал пристально смотреть на Зенона.

Тот отшатнулся, не выдержав его безумного взгляда.

— Где я? — повторил он тише и спокойнее.

— Рядом со мной. Мы стоим вместе. Чувствуешь мою руку?

— Да... но... Где мы? Посредине комнаты или там, у стены?

— Посредине комнаты.

— А там ты ничего не видишь?

— Уверяю тебя, что в комнате, кроме нас двоих, никого нет.

— Странно... Теперь никого нет... А только что... А ты уверен, что ты со мной говоришь?

Зенон поспешно поднял шторы, и день проник в комнату широкой струей света. Джо, ослепленный, отвернулся, но через мгновение стал подозрительно озираться и временами, как бы видя что-то страшное, весь сжимался, застывал на миг, глаза его закатывались и горели зловещим блеском безумия.

— Джо! — В голосе Зенона звучало глубокое сострадание.

— Это ты, Зен, я знаю, — проговорил тот, как бы пробуждаясь от летаргического сна.

— Что с тобой? Ты болен?

— Нас только двое здесь? — поднял он на Зенона мутные глаза.

— Сейчас открою окна, сам убедишься.

Вскоре вся квартира была залита светом и влажным холодным воздухом. Монотонно стучал дождь, и булькали водосточные трубы. Джо завернулся в плед, выглянул в окно, высунул даже голову под дождь и, немного успокоившись, сел рядом с Зеноном, который сказал:

— У тебя нервы совсем расшатались.

— Возможно! Я несколько дней не выходил из дому, а паровое отопление ужасно плохо на меня действует.

— Все решили, что ты заболел.

— Я был очень занят.

— А дома беспокоятся о тебе, — осторожно начал Зенон.

— Кто? — спросил Джо отрывисто и резко.

— Отец, Бэти, тетки, наконец, друзья.

По мере того как Зенон перечислял, Джо менялся на глазах, лицо его стало мрачным и злым, и он с ожесточением закричал:

— Никого не помню и не знаю!

— Я говорю о твоей семье, — пояснил Зенон, думая, что тот его не понял.

— У меня нет семьи, я уже избавился от этого вампира! Порвал все узы! Меня больше ничто не связывает с жизнью, на днях я уезжаю навсегда из Европы. Я свободен, не надо мне ни родины, ни семьи, ни друзей! Омою тело в священных водах Ганга, а душу затоплю в созерцании. Там до меня не дойдет отвратительный визг человеческого стада. Я так ужасно страдал здесь! Но я пересилил подлый инстинкт жизни, пересилю и самое жизнь. Я страдал за ваши грехи, молился, бичевал себя, но теперь точно знаю, что вас ничто не спасет! Вы прокляты! Богоубийцы! Поклонники зла! Прокляты, прокляты, прокляты!

Он кричал, охваченный безумным порывом страдания, ужаса и ненависти.

— Ты пришел смущать меня? — обратился он к Зенону — Пришел искушать? Прочь отсюда, посланник сатаны, прочь! — взревел он, наступая на него с горящими глазами.

Зенон невольно попятился назад, не зная, что делать.

Вдруг Джо остановился, смертельно побледнел и как бы окаменел на месте.

Зенон бросился к нему, но не в силах был сдвинуть его с места. Джо застыл и как бы прирос к полу. Он стоял неподвижно, как дерево, ко всему безучастный, глаза погасли, лицо его выражало исступленное блаженство.

— Ему нельзя мешать, — сказал малаец, позванный Зеноном, и стал поспешно закрывать окна и занавешивать их тяжелыми гардинами.

Зенон был так поражен, что не понимал его слов.

— Он сам очнется — может быть, через несколько часов, может быть, завтра. Он теперь беседует с Богом, и если ему помешать, он может убить одним взглядом. Иногда он поднимается на воздух, и тогда слышится музыка и пение, — шептал с глубокой верой малаец, затем он поставил перед Джо зажженную кадильницу; столб беловатого дыма поднялся и наполнил комнату ароматным облаком.

Малаец проводил Зенона в комнату, отделанную желтым шелком, и, указывая на множество разбросанных предметов и открытые сундуки, сказал:

— Мистер Джо велел отослать отцу все эти вещи и деньги.

— Уезжаете? — спросил наконец Зенон, понемногу приходя в себя.

— Уже куплены билеты в Бомбей, на пароход в отделении для груза, а оттуда Будда доведет нас до Великого Пути.

— Куда едете? Куда? — все еще не мог понять Зенон.

— Я только тень его, иду, куда он идет.

Малаец говорил так серьезно, что Зенон должен был поверить ему, и тем больший охватил его испуг.

«Надо спасать Джо», — решил он и позвонил прислуге.

Отослав длинную депешу к Бертелет, он велел пригласить мистера Смита, который, к счастью, оказался дома и сейчас же явился. Он выслушал Зенона с величайшим сочувствием, но не мог все-таки удержаться от сектантского злорадства:

— Ушел от нас, и вот грустные результаты! «По плодам узнаете их». Вот куда ведет своих поклонников эта дьяволица.

— О ком вы говорите?

— О мисс Дэзи! Мы с Блаватской были у нее. Она нам чистосердечно призналась, что служит «ему»... — И он суеверно пошевелил пальцами, как бы рассыпая по полу соль.

— Меня гораздо больше интересует состояние больного, — ответил Зенон, совершенно разбитый.

— Я бы хотел его видеть, может быть, он уже проснулся?

Они отправились к Джо; тот неподвижно стоял на прежнем месте, едва видимый среди кадильного дыма и весь покрытый светящейся росой.

Мистер Смит задрожал от страха.

— Но избави нас Бог от лукавого... — бормотал он, поспешно отступая в желтую комнату. — Он находится в состоянии полной каталепсии. Надо ждать пока сам проснется. Я думаю, что потом его нельзя будет оставлять одного.

— Да, я жду прибытия его родных. А может быть, отвести его в больницу?

— Это не болезнь, это нечто худшее.

Зенон опустился на стул, терзаясь все сильнее, а мистер Смит глубоко задумался и, шагая по комнате, невольно ощупывал взглядами предметы. Его сухие, костлявые пальцы сладострастно скользили по шелковой материи и прикасались к бронзовым изваяниям.

— На всех путях жизни таится безумие, — произнес вполголоса Зенон, как бы в ответ на свою мысль.

— Но на том пути, по которому пошел Джо, оно постигнет всякого. Когда-то я шел по этому пути, но меня спасло чудо, я отступил перед бездной.

— Значит, вы вышли из состава Общества?

— Я говорил о том пути, по которому пошел Джо. Это путь отрицания дьявольской гордыни. Путь взбунтовавшихся. Наши пути диаметрально противоположны, мы верим в Бога — они Ему противятся. Мы любим людей и работаем ради их спасения, а они презирают и ненавидят человека. Они проклинают жизнь, хотят ее уничтожить. Свое гордое «я» они противополагают всему миру. И прежде всего я должен вам заметить, что спиритизм является религией, утверждающей бессмертие всего живого. Мир — это мечта Бога о Самом себе... — разглагольствовал мистер Смит, переходя к изложению сложной теории семи кругов познания, семи сфер и всего теософского апокалипсиса.

— Но вернемся к вопросу о Джо, — быстро переменил он разговор, заметив утомленное лицо Зенона. — Я утверждаю, что его погубила мисс Дэзи.

— А потом вы станете доказывать, что она — воплощение Бафомета.

— Да, я утверждаю это! — Он пошевелил пальцами и, придвигаясь ближе, зашептал ему почти на ухо: — Ведь он является в каких угодно видах. Вы думаете, что Ба — это только пантера? Или, например, это раздвоение Дэзи? Я сам видел, как она пришла на сеанс к Джо, разговаривал с ней, она стояла с нами в цепи, а затем, уйдя раньше других с сеанса, я застаю ее за разговором с мистрис Трэси, в обществе которой она провела все то время, которое продолжался сеанс. Разве это все не доказывает того, что я говорю? Подобных фактов я мог бы привести очень много. Например, последние несколько дней она была больна, и мы точно знаем, что она не выходила из квартиры, и в то же время ее видели в разных концах города. Я передаю вам совершенно достоверные, проверенные факты.

Зенон вонзил в него взгляд и стал внимательно слушать.

— Это вампир! — произнес мистер Смит с торжественной таинственностью. — Она принимает какой угодно облик, чтобы свободно охотиться за человеческими душами. А может быть, она и не существует вовсе как человек? Может, это только временное воплощение «его» воли. Да, да, очень может быть, что это только «его» тень, бессмертная тень зла и греха... Одинокий в бесконечности, низвергнутый на дно векового мрака, непокорный и ненавидящий Высший Свет, он, как коршун, протягивает когти, чтобы захватить власть над миром, и привлекает к себе безумные возмущенные души, чтобы со временем во главе этих отверженцев вступить в последний бой с Богом. Я верю, настанет время, когда заколеблется весь мир до основ, погаснут звезды, превратятся в пыль солнца и планеты и закипит неумолимый бой от края до края вселенной. Но я также верю, что сатана будет низвергнут во прах, что будет сломлена его гордыня. Бог из хаоса создаст новые миры. Земля станет новым, радостным Иерусалимом, и освобожденный от греха человеческий род снова запоет Осанну! Чистые безмерные души наполнят вселенную, и все небо огласится счастьем вечного пребывания в Боге. Я твердо в это верю и также твердо знаю, что Дэзи — посланница «того». И я уверен, что здесь кто-то умрет, кто-то с ума сойдет, кто-то погибнет из-за нее и ради «того».

Зенон, казалось, не понял предостережения, всецело поглощенный тем, что он услышал о раздвоении Дэзи. Спиритические теории мистера Смита были ему скучны, но это неожиданное подтверждение его подозрений, которые Зенон глубоко скрывал даже от самого себя, потрясло его.

— И видели ее одновременно в различных местах? — спрашивал он, желая еще раз услышать это.

— Уверяю вас!

Мистер Смит стал поспешно приводить новые факты. Зенон уже не слушал его, углубившись в свои воспоминания. Он теперь и сам припомнил нечто подобное. И то первое свое удивление, когда, оставив Дэзи на сеансе, он встретил ее в коридоре, и она шла с противоположной стороны! И сцену бичевания! И эту вчерашнюю встречу. Ведь он два раза ее видел, разговаривал с ней, сидел рядом, чувствовал ее близость, а в это время она была у себя в квартире.

Что это значит? Как это соединить? Возможно ли это? Он боялся сделать окончательный вывод, связать все факты в одну цепь.

Он зажег папиросу, поглядел на Джо, обменялся еще несколькими словами с мистером Смитом и, стараясь думать спокойно, опять углубился в воспоминания.

Знакомство с Дэзи, все, что он о ней слышал, все, что видел, что сам пережил, даже то, что едва промелькнуло в его мозгу, что упало лишь невольной тенью, — все сейчас снова воскресало в нем, он переживал все это заново. Какое-то ясновидение посетило его, он до мельчайших подробностей помнил каждое мгновение и видел все словно на бесконечной ленте синематографа.

«Вижу, помню и опять ничего не понимаю, — думал он. — Ведь я вижу только факты, только поверхность каких-то случайных реалий, чего-то неизвестного, замечаю только видимые глазу миражи. Но что происходит там, в глубине? Кто является режиссером этих спектаклей? И кто такая эта Дэзи? Какую роль я играю во всем этом?» — метался он в недоумении.

— Знаете, — обратился он наконец к мистеру Смиту, — меня бы теперь ничто не удивило, даже если бы заговорили человеческим голосом вон те деревья за окнами или вот эти средневековые рыцари сошли с полотна и сели вместе с нами.

Мистер Смит откликнулся торжественным тоном проповедника:

— Все находится в пределах возможного, потому что всякая действительность рождается в нас. Мысль наша также реальна и существует вне нас. Мы — мечта Бога, а мир — наша мечта. Двойственности нет, есть только совершенное единство, вечно волнующееся между двумя полюсами — смертью и жизнью, или между «знаю» и «существую». В природе нет...

— Может быть, это правда, — нетерпеливо перебил его Зенон, которому безумно захотелось убежать от всего этого.

Не дождавшись приезда Бэти, он выбежал на улицу и с радостью утонул в толпе прохожих.

«Так дальше жить нельзя, нельзя! Я не хочу сходить с ума! — кричал в нем внезапно пробудившийся инстинкт самозащиты. — Вернусь с Адой на родину и забуду обо всем», — решил он, бесцельно двигаясь туда, куда несла его толпа. Он становился спокойнее, постепенно уходили опасения, забывались пережитые ужасы.

Но в то же время он заметил в людях какую-то странную перемену, которая его обеспокоила. Ему показалось, что лица их — только маски, сквозь которые просвечивало что-то загадочное. Взгляды их были слишком ярки, над головами стояло сияние. И двигались они как-то по-иному, более плавно, словно подымаясь над землей. А шум городских улиц переливался в волнообразную бесконечную мелодию. Каждый голос звучал отдельно, и все вместе составляли хор небесных звуков. Даже стены домов были голубые и подымались высоко к небу. Все, на что он глядел, было также загадочно, везде таилась какая-то иная жизнь, чужая и непонятная, и отовсюду глядела беспокоящая душу тайна.

Он уже ничему не удивлялся, только пугливо думал:

«А может быть, в самом деле все так, как мне кажется.

Проходя по парку, он остановился и прислушался к шуму деревьев.

«Что они говорят?» — он братским взглядом окинул колеблющуюся чащу. Деревья покачивались и как бы пели таинственную вечернюю песнь.

«Что, что?» — взволнованно спрашивал он: ему показалось, что эти черные великаны направляются к нему и протягивают ему свои суковатые ветки.

«Мы никогда, никогда не поймем друг друга», — печально вздохнул он.

Стая-птиц кружилась над парком, спускаясь все ниже. Зенон почувствовал на лице дуновение их крыльев, видел разинутые клювы и круглые блестящие глаза. Они опустились на землю рядом с ним, несколько птиц село ему на плечи, долго, протяжно каркая. Он прислушивался к их голосам, гладил их по черным блестящим перьям и грустно шептал:

— И здесь та же граница, которую нельзя перешагнуть! Мы бесконечно чужие друг другу!

Вдруг птицы поднялись и, хлопая крыльями, взвились в высоту, понеслись над деревьями, над городом, все выше и выше, а он тоскливо глядел им вслед, пока они не исчезли в сером тумане. Медленные громкие звуки башенных часов вывели его из забытья.

«Пять часов!» — Он вспомнил приглашение Дэзи.

Шел он тяжело, стряхивая с себя мечтательное настроение, и был неприятно поражен тем, что все снова обрело обычный, будничный вид. Рассеялся голубой туман, и вокруг пенился и клокотал поток жизни. Зенон вздрогнул от отвращения.

«А может быть, и в самом деле все именно таково, каким мне теперь кажется», — думал он, вглядываясь в озабоченные лица прохожих, и везде он видел губы, искривленные страданием, тень жестокости, жадности и эгоизма на многих лицах. А это бесконечное движение! Эти тысячи тысяч, которые топчутся на одном месте, словно в каком-то безумии! Эта дикая борьба всех против всех! Эти бесчисленные орды, постоянно ищущие добычи! Нищета, преступления, разнузданность! Каким ужасным все это теперь ему казалось: и эта неописуемая нищета, и это неимоверное богатство! И эти грязные дома, подобные прогнившим гробам, и это небо, повисшее над ними, как бы насыщенное гноем! Отвратительная, проклятая жизнь!

«Бежать как можно скорее и как можно дальше!» — билась в висках радостная, освобождающая мысль. Он снова почувствовал в себе силу, знал, что его ничто не удержит, и уже решился на все.

Он поспешно вернулся домой и узнал, что со второго этажа за ним присылали какие-то дамы.

Зенон неохотно направился туда, предвидя новые неприятные осложнения.

Джо еще не проснулся, но малаец заметил:

— Он уже совсем холодный, так всегда бывает перед пробуждением. И уже не светится. Сейчас должен прийти в себя.

В желтой комнате мисс Долли разговаривала с домашним врачом.

— Ну что, разве я не говорила вам, что это не приведет к добру? — воскликнула она, здороваясь с Зеноном.

— Но это ему теперь не поможет, — ответил он, заглядывая в соседнюю комнату.

— Мистер Смит пошел вас искать у какой-то мисс... не помню имени...

Его задел этот намек, но он довольно вежливо спросил о Бэти.

— Сидит при больном, заупрямилась и не желает его оставить ни на одну минуту.

Зенон нашел ее в темной комнате среди кадильного дыма. Она сидела заплаканная, глядя все время на брата, который стоял по-прежнему сгорбленный, с застывшей улыбкой на лице.

— Это ужасно! Смотрит и ничего не видит! Я говорила с ним, но он не слышит, прикасалась к его рукам — они холодные и окоченевшие, как у мертвеца. Боже мой, Боже мой, — тихо простонала она.

Зенон увел ее в ярко освещенную круглую комнату.

— Что с ним случилось? — спрашивала Бэти, умоляюще сжимая Зенону руки.

— Не знаю. Мистер Смит вам ничего не говорил?

Этого он больше всего боялся.

— Говорил ужасные, ужасные вещи.

— Спиритический вздор, не надо верить. Бэти, Бэти!

— А если это правда? Если это она виновата?

Зенон понял, о ком она говорит, но не возразил и только спросил уклончиво:

— А что говорит доктор?

— А если она и Вандю околдовала? — продолжала испуганно спрашивать Бэти.

— Я вижу, что Ада поделилась с вами своими предположениями.

— А если это правда? Если правда все то, что говорит мистер Смит? — ужаснулась Бэти. — Я теперь так боюсь каждого нового мгновения, что предпочла бы умереть. Никогда, никогда я не думала... Я чувствую себя такой беспомощной перед несчастьем!

Она заплакала; слезы ручьями лились по бледному, усталому лицу.

Ему было ужасно ее жаль, но он не мог найти в себе ни слова утешения. Он стоял холодный и безучастный.

— Мне было так хорошо... Я так была счастлива... А теперь, теперь... — И она снова залилась слезами, втайне еще надеясь, что, может быть, он заговорит с ней, как раньше, поддержит ее любящей рукой, защитит от несчастья. Но он не пошевелился, оставаясь в странном раздвоении. Ее слезы терзали его душу, он знал, что должен был сделать в это мгновение, знал, что эта беззащитная душа молит его о спасении, но он не смог преодолеть чего-то непонятного в самом себе, что запрещало ему проявить хотя бы малейшее сочувствие. Он физически был не в состоянии сделать ни одного нужного движения. Чувствовал, что совершает подлость и предательство, что оскорбляет Бэти, убивает это благородное, глубоко преданное ему сердце, но победить себя не мог. Тщетно метался он, сдавленный в чьих-то неумолимых когтях, как бы разрываясь надвое.

А из Бэти вместе со слезами уходила и сама жизнь. Она чувствовала, что в эту роковую минуту решается ее счастье, ее будущее. Ее охватила безысходная тоска, она уже не могла ни плакать, ни жаловаться, только выжженные горем глаза говорили без слов о душевной муке.

Зенон, ведя отчаянную борьбу с самим собой, вдруг вскочил с места.

— Что со мной происходит! Бэти, Бэти! — крикнул он, отталкивая что-то от себя. В глазах его были ужас и безумие.

Бэти бросилась к нему и, хотя была смертельно испугана, стала его успокаивать, шепча ему нежные слова. Он взглянул на нее с бесконечным презрением и оттолкнул от себя.

— Зен! — простонала она, отступая перед его диким, безумным взглядом.

К счастью, он быстро успокоился и сел рядом с ней.

— Что с вами случилось? — не смогла удержаться она, чтобы не спросить.

— Какой-то кошмар... Что-то такое, чего нельзя передать...

— То же самое, что было тогда у нас?

— Нет, нет... У меня ужасно расшатаны нервы...

Он испуганно озирался, потом быстро заговорил, как бы желая что-то заглушить в себе. Его слова были сердечны, но это не рассеяло ее опасений и не воскресило умиравших надежд, потому что звучали они холодно и были как птицы, кружащиеся в темноте.

Разговор их был странный; оба они прилагали все усилия, чтобы не показать друг другу трагического раздвоения душ и страха; Бэти трепетала, как испуганная птичка, в голосе ее дрожали слезы и с трудом сдерживаемые рыдания. Но она пересилила свое горе, боясь только за него.

— Вам необходимо на некоторое время уехать, — советовала она ему, как сестра.

— Уеду, отдохну и вернусь с новыми силами, — согласился он.

Разговор прервал малаец, пригласивший их к Джо. Тот неподвижно лежал на кровати; доктор что-то ему делал, после чего Джо открыл глаза, никого, однако, не узнавая. Напрасно пытались с ним заговорить, он никому не отвечал и, улыбаясь, глядел куда-то в пространство.

Было решено, что доктор останется при нем вместе с сиделкой, а на следующее утро, в зависимости от состояния его здоровья, его перевезут в больницу или во дворец Бертелет.

Бэти уехала в совершенном отчаянии. Прощаясь, она просила Зенона не оставлять Джо без внимания.

— До утра буду при нем неотлучно! — искренне заверил Зенон и почти тотчас же забыл о своем обещании. Как только Бэти уехала, он направился к Дэзи, хотя было уже довольно поздно, но, дойдя до ее двери, повернул назад.

— Нет, нет, — повторял он, запершись в своей квартире.

Он стал просматривать лежавшие на письменном столе бумаги и остановился на письме Кука: «Поезд отходит в 10 часов... Дувр... «Калибан». Он перечитал это несколько раз и, не понимая, что значат эти слова, машинально оделся и поехал к Аде. Хотел было уже позвонить, как вдруг за дверью зазвучал смех Ванди. Зенон вздрогнул и выбежал на улицу. Он был как мячик, носящийся в темноте, подбрасываемый незримыми руками. Чувствовал, что должен куда-то идти, шел, сам не зная куда и зачем, и, сам не зная почему, возвращался назад. Заходил в различные клубы, здоровался со знакомыми, но везде словно бы искал кого-то и, не находя, поворачивал обратно. И вот он вошел в какой-то театр-варьете. Программа уже началась, гремели ненастроенные инструменты, на эстраде кружилась стая балерин, клоуны хлестали друг друга по щекам, кто-то прыгал с потолка в бассейн, отделявший публику от сцены, а зрители смеялись и аплодировали. Зенон смотрел на все это с недоумением, не понимая, впрочем, где все это происходит, — в нем ли самом или же во внешнем мире. Не успев разобраться в этом, он встал и бросился к выходу, расталкивая людей. В нем звучал чей-то категорический приказ уйти из театра. Некоторое время он стоял на тротуаре, беспокойно озираясь, затем, не зная, что делать, сел в экипаж и, торопя кучера, поехал домой.

Его встретил мистер Смит и произнес очень мрачно:

— Я думал, что уже не дождусь вас!

— Это вы меня звали?

— Не звал, только очень желал, чтобы вы возвратились как можно скорее.

— Так это не вы! Вы были у Джо? Он уже проснулся?

— Я сейчас от него. Его только что отправили в больницу для умалишенных. Да, это так, — добавил он, видя изумление Зенона.

— Джо?! Нет, нет, нет! — закричал в ужасе Зенон.

— С ним был припадок буйного помешательства, и его пришлось отвезти, — грустно подтвердил мистер Смит. — Когда приехали дамы, я отправился вас искать, был даже у мисс Дэзи, застал ее за упаковкой вещей. Она возвращается в Индию.

— Да, она мне говорила об этом.

— Я искал вас и в нашем клубе, а когда вернулся, при Джо не было уже никого, кроме доктора и сиделки. Мы стали пить чай и разговаривали о его болезни, как вдруг раздался крик и треск ломаемой о стены мебели. Бросаемся в спальню, а Джо стоит посредине комнаты, держит в руке стул и защищается от какого-то невидимого врага. Он что-то бессвязно кричал, все яростнее обороняясь. Пришлось созвать всю пансионную прислугу, и еле-еле удалось его обезоружить. Он защищался так отчаянно, что мы должны были надеть на него смирительную рубашку.

— Ужасно, ужасно! — простонал Зенон, с трудом веря тому, что он слышит.

— Я пережил самый тяжелый момент в моей жизни! До сих пор не могу прийти в себя!

— Простите... — Зенон открыл дверь и выглянул в коридор. — Мне показалось, что кто-то постучал.

— Не могу привыкнуть к мысли, что Джо погиб безвозвратно! Доктор не подает никакой надежды. Такой замечательный человек, такой могучий ум, такая высокая душа в сумасшедшем доме!

— Из-за вашего спиритизма.

— Может быть, в этом есть и наша вина, — покорно и с искренним сожалением прошептал мистер Смит, — но главной причиной были все же эти ужасные факирские опыты, которыми он увлекся. Он непременно хотел стать йогом, святым, чудотворцем, чистым духом, желая познать непознаваемое. Его безумие окончательно убедило меня, что такие эксперименты для европейцев пагубны. Всякий, кто этим занимался, или умирал, или терял рассудок. Я мог бы привести много примеров.

— И, несмотря на это, вы не перестаете быть апостолом этих истин, — горько улыбнулся Зенон.

— После того, что случилось, я решил больше не заниматься спиритизмом. Я прозрел и постиг горькую истину, что мы, европейцы, являемся низшей расой, — мы лишь психическая чандала. Только индусы могут перешагнуть за пределы материи и взглянуть в бессмертный лик Вечного Сияния. Они — избранные из избранных! Это души, переживающие свое последнее воплощение. Знаете, вся вера, вся тоска моей жизни умерла сегодня насильственной смертью! Теперь я знаю, что европеец может постичь законы нашей планетной системы, может даже превратить солнце в двигатель для своих фабрик и улететь на звезды, но он никогда не выйдет из границ вещества, никогда его грешные руки не подымут завесы и слепые глаза не увидят Изиды без покрывала. Теперь я знаю: мы, как лишаи на скорлупе мира, обречены на низменное, отвратительное существование, на вечное удобрение этой земли, как черви, роящиеся под ее поверхностью. И действительно, мы недостойны лучшей участи, потому что сумма наших прегрешений превысила даже милосердие Бога. И потому горе тому смельчаку, который святотатственно пожелает перешагнуть заповедный предел! Горе ему стократ! Там на страже стоят безумие и смерть.

В его словах было столько горечи, а в глазах такое отчаяние, что Зенона охватил суеверный ужас. Он беспомощно смотрел на старика, который направился к двери и, обернувшись, еще раз сказал:

— Безумие и смерть!

Едва его шаги затихли в коридоре, как вошел служитель и доложил:

— Чемоданы уже снесены вниз, и лошади ждут! Время ехать на поезд!

Зенон не удивился, теперь точно зная, куда он уезжает и чей голос зовет его постоянно.

Он заметался по комнате, хотел собрать какие-то вещи, что-то искал в ящиках стола, пытался собрать страницы рукописи, но все у него летело из рук, он все забывал, охваченный дикой радостью и сладостной мукой ожидания.

— Сегодня! Сейчас! Немедленно! — он все более терял рассудок. Мираж волшебного счастья наполнил его душу невыразимым восторгом. Он пылал как солнце, рвался туда, откуда звучал для него властный призыв.

— Дэзи, Дэзи! — восторженно звал он, отрешенный от себя и жизни, как бы утопая в бесконечности. — Жду освобождения! Жду, томлюсь и люблю!

Вдруг перед взором его совершенно отчетливо возникла Ада... Он очнулся, и в голове как молния пронеслась неуверенная, робкая мысль:

«Что со мной происходит?»

Послышался жалобный плач Бэти. Он невольно оглянулся, пытаясь сосредоточиться и думать о самом себе. В голове у него царил хаос образов и мыслей.

«Дядя такой добрый, такой милый, такой — мой, как папа...»

Кто это щебечет? Чьи это руки обвивают его шею? Чьи это глаза глядят на него с такой безграничной любовью?

Зенон пошатнулся. Неимоверная тяжесть придавила его душу и влекла его вниз, в крикливую, грязную жизнь.

Назад? В оковы повседневности? В неволю постоянных забот, дел и обязанностей? И уже навсегда? «Нет, нет, нет! — звучал в нем могучий протест. — Лучше смерть, чем такая жизнь, чем такое рабское существование среди страданий, страха и тьмы!»

«Безумие или смерть!» — зазвучал голос Смита жалобным эхом и загудел в мозгу как погребальный звон.

Что делать? Что делать?

Призраки прежней жизни терзали его сердце, вливали в него горький яд беспокойства, страха и неуверенности. Душа его завыла в диком ужасе.

Но властный голос зазвучал в нем опять, заглушая все остальное, заглушая и жизнь и смерть.

Он напрягся в безумной, отчаянной борьбе с самим собой.

Последний миг невольного колебания... борьбы, слабых сожалений и воспоминаний — миг, когда падает подрубленное дерево... И он упал туда, куда его звало предназначение.

— Пусть даже безумие и смерть! Пусть! — бросил он вызов своей судьбе.

...А наутро, перед восходом солнца, «Калибан» вышел из порта в неизвестном направлении.

#img_3.jpg