— Господь Всемогущий! — сказал Лайам Дэвлин, оглядывая кинопроектор, установленный для просмотра «Альрауне». — Вы уверены, что для того, чтобы включить эту штуку, нужно электричество? Если вы скажете мне, что она работает по принципу волшебного светового маячка, я не удивлюсь.

Дэвлин опоздал на просмотр, и Эдмунд считал это доказательством того, каким пустым человеком был Дэвлин. Черные волосы Дэвлина более чем когда-либо нуждались в расческе, не говоря уж о стрижке, на нем были кордовые брюки, старый свитер и длинный плащ, который выглядел так, как будто его гладили в темноте. Эдмунду было досадно, что Майкл Соллис очень дружелюбно пожал руку Дэвлину. То, что Эдмунд помнил о Соллисе с похорон Деборы Фэйн, говорило, что Соллис не мог иметь много общего с этим позорящим всех Дэвлином. Эдмунд также заметил, что все присутствующие женщины слегка распрямились, когда вошел Дэвлин, все, включая Люси. Это сильно раздражало Эдмунда, и он довольно резко заметил, что Дэвлин опоздал к началу просмотра на добрых двадцать минут.

— Да, я опоздал, — согласился Лайам, — и я прошу прощения, потому что точность — вежливость королей, хотя я не думаю, что конкретный король, который сказал это, когда-либо пытался проехать по Лондону в субботу днем. Это почти столь же коварное занятие, как пересечение Стикса, хотя вообще-то со Стиксом все гораздо легче, потому что вы можете подкупить паромщика, чтобы не стоять в очереди. Я могу сесть куда-нибудь, раз уж я здесь?

— Садитесь, куда хотите, — сказала инспектор Флетчер, и Лайам оглядел комнату, а потом сел рядом с Люси.

— Вы внучка развратной баронессы, — сказал он, и Эдмунд счел это замечание неуместным, но Люси, казалось, не возражала, — так что, если этот фильм очень уж претендует на интеллектуальность и в нем полно скрытых смыслов, вы сможете по ходу дела объяснить мне все это. Я на самом деле никогда не видел Лукрецию фон Вольф в кино, да я вообще ни разу не видел немого кино, раз уж мы об этом заговорили. Хотя я, — неожиданно добавил он, — где-то слышал музыку Конрада Кляйна, и она невероятно хороша.

Он секунду глядел на Люси, а потом сказал:

— Он ваш дедушка?

— Это никогда не было доказано, но мы уверены, что да, — спокойно сказала Люси, а Эдмунд сжал зубы, услышав такое бестактное замечание. Люси посмотрела на инспектора: — У меня есть музыка, написанная Конрадом Кляйном в качестве фона для «Альрауне». Это старая виниловая запись, будет потрескивать, ведь она почти такая же старая, как фильм. Она была записана вскоре после премьеры, но я слушала ее, и мне кажется, имеет смысл ее включить. Я знаю, вы говорили, что нет большой необходимости слушать ее, но раз это возможно, я решила, что надо ее захватить. Мы можем поставить ее в патефон, когда начнется фильм, и, если нам повезет, она будет идти синхронно с пленкой.

— Я бы хотел послушать, — тут же сказал Лайам, — если инспектор Флетчер не возражает.

— И я бы хотел, — это был Майкл Соллис.

— Конечно, давайте послушаем, — сказала Флетчер и кивнула работнику студии, который увлеченно рассказывал сержанту Трендлу об остановке, действии, зубчатых колесах и выходе.

Свет выключили, хотя было не так темно, как в кинозалах. Эдмунд считал, это было из-за того, что персоналу «Квандам» приходится делать заметки, пока они смотрят фильмы. Их рассадили в беспорядке. Всего несколько стульев стояло вокруг пары столов, хотя на одном из столов был компьютерный терминал. В комнате, конечно, не было окон, и экран занимал три четверти дальней стены. Однако Люси позаботилась о том, чтобы принесли чай и кофе, и Эдмунд считал, что это уже кое-что.

Когда пластинку установили в патефон, через динамики прорвался короткий треск, и проектор зажужжал, начав крутить пленку. На экране показалась вспышка света, а потом там появился пучок белого света, тут же сменившийся символом немецкой киностудии.

Люси думала, что сможет абсолютно спокойно смотреть этот фильм, но, как только зазвучала музыка Конрада Кляйна, ее сердце больно забилось в груди, и она снова поняла, что кусочек давно ушедшего мира вот-вот должен был снова предстать перед ними. В прошлом есть такое, что нужно оставить в покое, думала она. Что-то, чему нужно позволить умереть, и, мне кажется, это как раз оно.

Первые сцены фильма показались ей более мрачными, чем она помнила, или, возможно, тогда она была просто слишком молода, чтобы почувствовать эту темноту. Однако теперь она была готова, и она была взволнована. Как суть фильма повлияла на то, что последовало после? Ведь на ум неизбежно приходила параллель между сумасшедшим создателем Альрауне и ужасными попытками нацистов вмешиваться в развитие человеческой жизни — эксперименты на евреях и на близнецах... Удивительно, что фильм предвосхитил их на десять лет, думала Люси.

Само зачатие Альрауне в тени виселиц выглядело почти целомудренным по сравнению с некоторыми сценами из современных фильмов, но все равно это было невероятно вызывающе, и сама музыка в этот момент была сексуальна. Она была ритмична, и с романтичной точки зрения могла быть биением сердца влюбленного, а с комичной стороны — звуком скрипящих пружин кровати. А потом, послушав музыку вновь, можно было решить, что это звук виселицы, скрипевшей и колыхавшейся от веса тела повешенного убийцы... «Как бы я хотела быть с вами знакомой! — сказала Люси призраку Конрада Кляйна. — Семья считала, что вы всегда были слегка в тени Лукреции, но я думаю, вы бы мне очень понравились».

Сцены перетекали одна в другую — для человека, привыкшего к технологиям двадцать первого века, переходы были не до конца плавными, но монтаж был достаточно мягким, чтобы не раздражать. Люси стало интересно, работает ли эксперимент инспектора Флетчер, каким бы он ни был. Она оглядела комнату. Лицо Майкла Соллиса частично было в тени. Он мало говорил, когда приехал, но, казалось, был рад снова увидеть Люси. Майкл смотрел фильм с интересом. Он сидел рядом с Франческой Холланд, коллегой Трикси Смит, которая подняла тревогу, когда Трикси исчезла. Люси подумала, что Франческа не была очень красивой, но ее лицо было из того рода лиц, на которые хочется глядеть все время. Она внимательно смотрела фильм, и, когда проститутка, которая была матерью Альрауне, обращалась с речью к ученому, Люси увидела, как они с Майклом обменялись понимающими улыбками, как будто обоим эта сцена что-то напомнила или они увидели в ней какую-то аллегорию.

Справа от Люси сидел Эдмунд. Он смотрел фильм поверх очков, и в его взгляде читалось едва скрываемое неодобрение.

Лайам Дэвлин справа от Люси смотрел фильм с неожиданным вниманием. Но, словно почувствовав взгляд Люси, он слегка повернул голову, чтобы взглянуть на нее, и улыбнулся ей слегка иронично. У него был подвижный рот, как у большинства ирландцев, и очень сообразительные, очень понятливые глаза. Люси моргнула и резко повернулась назад к экрану, на котором ученый, уже понимая ужасные результаты своего эксперимента с виселицами, среди ночи нес свое хмурое и бездушное дитя, чтобы оставить его под присмотром монахинь. Музыка следовала за ним по пятам слабой крадущейся угрозой, звуча так, словно сердце бьется о ребра. Кадр с женским монастырем, стены которого должны были стать оградой, был хорошо продуман, и казалось.

что ученый с ребенком стоял в тумане в каком-то непонятном лесу.

А потом, без каких-либо предварительных пояснений, появилась она. Лукреция фон Вольф двадцати одного или двадцати двух лет от роду. Ее лицо мерцало и дрожало на пленке, ее движения были слегка резкими из-за ручной камеры, использующейся в те дни. Но она была харизматична и очень сексуальна. Люси вновь поняла, как невероятно сексуальна была ее бабушка.

Когда инспектор Флетчер неожиданно наклонилась и спросила:

— Мы можем остановить этот кадр? — несколько человек подпрыгнули от неожиданности.

— Разумеется, — сказал один из работников студии, и последовал громкий щелчок. Лукреция, подобно Клеопатре, откинулась на спинку какого-то шезлонга и приготовилась к тому, чтобы быть соблазненной монастырским учителем музыки, смотрела на мир пренебрежительно, полухищно-полустрастно. Ее черные шелковистые волосы струились вокруг ее лица, и актер, игравший учителя музыки, стоял перед ней на коленях, с обожанием глядя ей в лицо.

— Ох, бабушка, — прошептала Люси, — почему ты не могла вязать свитера и посещать собрания дамского клуба или заниматься садоводством, как делают все остальные бабушки?

— Однако эта замечательная сцена заслуживает уважения, — сказал Лайам, все еще не отводя взгляд от экрана, — режиссер одной ногой твердо стоит на земле.

— Старый закон цензуры, — весело сказала Люси.

— Конечно. Ты не многого добьешься, если не будешь одной ногой твердо стоять на земле.

Эдмунд нахмурился, как будто подумал, что это было еще одно сомнительное замечание, но остальные усмехнулись.

— Она была сногсшибательной женщиной, — задумчиво сказал Лайам. — Я не понимал, какой она была потрясающей. На самом деле...

— Да?

Он нахмурился:

— О, я просто подумал, что неожиданно мне стала вполне понятна ее репутация. По-моему, говорили, что у нее была интрижка с фон Риббентропом перед началом Второй мировой? Или это еще одна сплетня?

— Меня уже ничего не удивит, — сказала Люси. — Риббентроп был продавцом шампанского до Второй мировой, да? А Лукреция никогда не была особо разборчива, и она действительно знала толк в шампанском. — «Прости, бабушка, но ты сама вызвала этот разговор».

Справедливость заставила Люси добавить:

— Слухи, распускаемые шпионами, конечно же, никогда не были подтверждены.

— Я не знаю насчет шпионов, но выглядит это так, что я не удивлюсь, если узнаю, что она затащила в постель весь Третий рейх, и всех за одну ночь, — заметил Лайам.

Эдмунд нетерпеливо хмыкнул, и инспектор обернулась к работнику студии:

— Спасибо, мы продолжим, если позволите. Я просто хотела взглянуть на лица.

Когда фильм пошел дальше, Люси увидела, как Эдмунд поставил свою чашку кофе на стол и откинулся в кресле с видом скучающей покорности.

Эдмунду было скучно, но он смирился. Он ничуть не боялся этого странного эксперимента, так как знал, что ему не о чем беспокоиться. Нигде не было ничего такого, что могло бы связать его со смертью Трикси, и было точно понятно, что эта женщина, эта инспектор Дженни Флетчер, просто оглядывается в темноте. Ищет улики внутри фильма, но она ничего не найдет, потому что здесь ничего нет. Он будет рад, когда шарада закончится и можно будет поехать домой, хотя было очень жаль, что не удастся провести этот уютный вечер за ужином с Люси.

Что же до фильма, этого очевидно шумно появившегося творения раннего киноискусства, то Эдмунд просто не видел в нем смысла. Если бы вы спросили его, он бы ответил, что «Альрауне» был всего лишь мрачной серостью, непонятной историей, а актеры вели себя бессмысленно и переигрывали. Он украдкой взглянул на часы и увидел, что им предстоит просидеть еще полчаса. Чтобы занять себя чем-то, он тайком оглядел сидящих. Казалось, все они смотрели с интересом, а Люси была почти очарована фильмом, и это раздражало Эдмунда.

Франческа Холланд тоже была поглощена фильмом. Эдмунд разглядывал ее какое-то время, вспомнив, что она жила в одной квартире с Трикси Смит. Интересно, могли ли они разговаривать о том, что исследовала Трикси? Наверное, ты не станешь жить под одной крышей с человеком, не вспоминая о своей работе. «Что у нас сегодня на ужин? Ох, кстати, я узнала, кто на самом деле убил Конрада Кляйна...» Или: «Твоя очередь забирать вещи из химчистки, и я говорила тебе, что у Лукреции фон Вольф был роман с молодым человеком по имени Криспин Фэйн...» Теперь, когда Эдмунд подумал об этом, он понял, что именно так все и могло быть. Была ли Франческа реально опасна? Он решил, что, скорее всего, нет. Но за Франческой Холланд надо следить.

Майкл Соллис сидел в конце короткого ряда кресел, слегка откинувшись назад, положив одну руку на подлокотник кресла. Эдмунд уже собирался снова посмотреть на экран, когда Соллис чуть-чуть повернул голову, чтобы сказать что-то Франческе. На его профиль упал слабый луч света, и Эдмунд замер, глядя на него, тут же забыв о двигавшихся на экране лицах и обо всех людях, находящихся в комнате. Где-то глубоко внутри его мозга что-то начинало шевелиться, и он подумал: я знаю этот профиль. Эти глаза, слегка широковатый рот — я где-то это видел. Но где? И еще: почему это меня так беспокоит? — думал он. Ну, Майкл Соллис напоминает клиента или кого-то, кого он видел по телевизору, или человека, который работает у ксерокса в офисе. Ну и что?

Но, как только он отвернулся и снова взглянул на экран, трепещущая напряженность возросла. Мысли Эдмунда путались, и он отчаянно пытался уловить сходство. В этом есть что-то подозрительное. Что-то, что мне нужно вычислить. Кто-то, кого мне нужно вычислить. Пот выступил у него на лбу, он промокнул его платком, сделав это очень осторожно, как будто он слегка касается носа, потому что у него легкий насморк, и продолжая не отрываясь смотреть на экран. Сейчас он быстро взглянет на Соллиса, и все станет ясно как божий день.

Эдмунд взглянул на экран: на фоне горящего дома были Лукреция и ученый. Все выглядело очень неубедительно и по-детски: кто угодно мог понять, что дом сделан из картона и фанеры.

Теперь Лукреция была центральной фигурой. Она переигрывала, прикрывая рот рукой в классическом жесте шока и страха, а потом неожиданно глядя прямо в камеру. Ее глаза сузились и блестели, губы изогнулись в ухмылке. На ней был толстый слой косметики, а Эдмунд считал это очень неприличным. Эти черные накрашенные глаза и какая-то черная блестящая помада. Он осмелился бы сказать, что во времена Лукреции это было модно и дерзко, но, по его мнению, это не было привлекательно.

Краем глаза он заметил, как Майкл Соллис снова повернул голову... И теперь Эдмунд смотрел прямо на Соллиса. И сейчас, шокированный настолько, что ему показалось, будто его желудок сжали рукой изнутри, он понял, кого напоминал ему Соллис.

Фильм близился к концу, и судьба ученого уже была предрешена под музыку, которую Эдмунд счел чересчур пышной. Но он очень смутно понял, что происходило в фильме, хотя внимательно смотрел развязку, когда Лукреция фон Вольф в роли Альрауне убила своего создателя.

("Глаза, Эдмунд,— сказал ребенок — привидение Альрауне в тот день в Ашвуде. — Нет другого пути... Помни глаза, Эдмунд, помни смерть...")

Несколько человек снова подпрыгнули на месте, когда инспектор Флетчер холодным беспристрастным тоном сказала:

— Можно прокрутить эту сцену еще раз, пожалуйста?

Но Эдмунда больше не интересовала Флетчер, и больше у него не было энергии, которую он мог растрачивать на Альрауне. Все его внимание было направлено на Майкла Соллиса. Он знал и был точно уверен, кем был Соллис.

Но Эдмунд не знал, что он теперь собирался с этим делать.

* * *

— Вы узнали то, что хотели? — спросила Люси инспектора Флетчер, когда они расходились. — Или мне не следует спрашивать?

— Вам не следует спрашивать, — ответил Лайам Дэвлин, услышав ее вопрос.

Флетчер посмотрела на Люси, а потом сказала:

— Я получила кое-что, мисс Трент. Не совсем то, чего я ожидала, но кое-что, на самом деле очень интересное. Больше я ничего не могу вам сказать.

— Я и не ожидала, что вы сможете, — ответила Люси. — Хотя я рада, что это не была пустая трата времени.

— По-моему, это не была пустая трата времени, мисс Трент, — сказал Лайам, и Люси удивленно взглянула на него, потому что она впервые слышала, как он говорит серьезно. — Большое вам спасибо за то, что организовали это. — Он одарил Люси еще одной своей ироничной улыбкой и вышел.

Инспектор сказала:

— Для меня это также не было пустой тратой времени.

К тому времени, когда Эдмунд добрался до дома, уже стемнело, и он обошел весь дом, задергивая шторы и включая свет. Потом он налил себе выпить и сел у маленького столика в гостиной, у самого телефона.

Но перед тем как набрать номер, он какое-то время колебался. Детали плана, который сформировался, пока он ехал домой, были хорошо продуманы. Эдмунд еще раз проверил каждую, пока поезд уносил его из Лондона. Но осмелится ли он выполнить этот план?

«Конечно, ты осмелишься, — сказал голос Криспина в его голове. — Доверься своему инстинкту... Если ты не можешь, тогда доверься моему... Разве я когда-нибудь тебя подводил?..»

Последнее время бывало, что два голоса — вкрадчивый убеждающий голос Криспина и хитрый детский голос Альрауне — раздавались у Эдмунда в голове одновременно, так что не всегда было понятно, кто из них говорил. Казалось, будто вы слышите два голоса, перебивающие друг друга. Несколько раз Эдмунда сбивали с толку эти перебивающие друг друга голоса, но он быстро различал их.

Теперь, же когда он набрал номер Майкла Соллиса, не было сомнений, кто руководил им. Это точно был Криспин, и, когда Майкл взял трубку, именно Криспин очень вежливо и очаровательно спросил:

— Соллис? О, хорошо. Я надеялся, что ваш номер записан у меня правильно. Это Эдмунд Фэйн.

— Чем я могу вам помочь? — Голос Соллиса звучал вежливо, но не очень дружелюбно.

— Речь идет о доме моей тети, — сказал Эдмунд. — Как вы знаете, ваша компания получает само здание и сады, но вещи, хранящиеся внутри, переходят ко мне.

— Да, я знаю.

— Сотрудники аукционной фирмы приедут на следующей неделе, чтобы упаковать и увезти все вещи, — говорил Эдмунд. — Я оставляю кое-что для своего дома... — Не было надобности упоминать, что он имел в виду письменный стол восемнадцатого века и кресла для гостиной от Шератона. — Я подумал, — продолжал Эдмунд, — что, если вы будете использовать дом для бездомных подростков, вам может понадобиться какая-то основная мебель. Шкафы или столы. Холодильнику тоже всего пара лет. И в садовом сарае есть хороший набор садовых инструментов.

Соллис медленно проговорил:

— Да, я думаю, нам бы это очень пригодилось. Вы предлагаете все это просто так, или мы можем договориться о сумме?

— О, мне ничего не нужно. Я буду рад отдать их вам, если это принесет какую-то пользу.

— Большое вам спасибо.

— Вы можете приехать сюда в какой-нибудь день и посмотреть, какие вещи захотите взять? — спросил Эдмунд. — Это должно быть на следующей неделе, потому что люди из аукционной компании приедут в пятницу. Мне нужно знать, что можно позволить им забрать, а что оставить на месте.

— Я, наверное, смогу приехать во вторник, — сказал Соллис. — Это будет удобно?

Эдмунд сделал вид, что сверяется с ежедневником, а потом ответил, что во вторник ему вполне удобно. На этот день у него не были назначены встречи.

— Вы останетесь на ночь? Дьявольски долго ездить туда-обратно в один день. Я могу забронировать вам комнату в «Белом олене» — вы останавливались там в прошлый раз, да? Или вы можете переночевать в самом доме — электричество все еще работает.

Он почувствовал, как на том конце провода сомневаются. А потом:

— Я все же не буду оставаться — сказал Майкл. — Если я выйду достаточно рано, я могу приехать к вам еще утром. Тогда у меня будет целых три или четыре часа на дом.

Не идеально, конечно. Эдмунд хотел, чтобы Соллис провел в доме всю ночь. Но суть хорошего плана была в том, что он мог быть переделан по ходу дела, поэтому Эдмунд сказал:

— Хорошо. Мне все еще нужно кое-что там прибрать, так что я буду там с десяти часов.

— Если нужно будет поднять что-нибудь тяжелое или передвинуть что-то массивное, может быть, я смогу помочь вам.

— Это будет очень мило с вашей стороны. Боюсь, это мрачное занятие — разбирать вещи человека, который только что умер, — сказал Эдмунд.