От соприкосновения рук у Симоны возникло самое странное, необыкновенное и удивительное чувство, которое она до сих пор не испытывала никогда в жизни. На несколько мгновений оно подчинило себе весь мир, так что она с трудом понимала, где она и что здесь делает.

Много лет спустя она описала это чувство как замыкание электрической цепи, или встреча и слияние отрицательных и положительных сил. Но тогда, стоя среди кружащихся теней Мортмэйна, глядя на Соню, она понимала только, что случилось что-то важное и потрясающее. Она не поняла, что именно, и не была уверена, что когда-нибудь поймет, но в тот момент она чувствовала, что нашла нечто, чего ей не хватало, как будто последний кусочек головоломки встал на свое место, и неожиданно вся картинка стала цельной и понятной.

Соня, похоже, не была особо подвержена резкой смене сильных эмоций; она тащила Симону через холл к одной из дверей возле лестницы.

— Все нормально, Симона, — сказала она. — Здесь никого нет, кроме нас.

И привидений.

— И подумай, возможно, это тот день, о котором я говорила тебе. Помнишь? Помнишь, как я сказала, что однажды мы встретимся? И ты узнаешь тайну, которая свяжет нас навеки?

— Как кровных сестер.

— Да. Да. Это то, что произойдет сегодня. Мы уже разговаривали мысленно, но это — общение во мраке. Я бы хотела, чтобы у нас было что-то еще, а ты? Что-то в реальном мире. Что-то в мире дневного света. И есть кое-кто, кого я просто ненавижу, — кое-кто, кого я хочу победить. Помнишь, как мы говорили об этом?

Симона заговорила: «Что ты…» — и вдруг остановилась, потому что не была уверена, что действительно хочет знать, что имеет в виду Соня. Чего она действительно хотела, так это сбежать от Сони как можно скорее, но проблема была в том, что ей хотелось сделать это вежливо. Соня была немного странная, и, если ее разозлить, она, возможно, станет агрессивной. Если бы рука Сони не держала все еще ее руку и если бы не это настойчивое ощущение завязывающейся вокруг нее петли, она бы, скорее всего, просто прямо сейчас на полном ходу бежала по дороге к велосипеду, а потом на максимальной скорости ехала домой.

Но она не сделала этого. Она шла с Соней через кружащуюся темноту Мортмэйна, стараясь не замечать, что Соня двигалась неловко из-за перекоса плеч, и, стараясь не думать о том, что могло послужить тому причиной, чтобы Соня не поймала ее на этой мысли. Мама всегда говорила, что это грубо — размышлять о причинах чьих-то увечий, и было бы действительно очень грубо и нетактично проявить подобное любопытство. Поэтому Симона рассматривала дом: длинные, отзывающиеся эхом Коридоры с черными каменными стенами, покрытыми склизкой влагой, словно бесчисленное множество червей проползло по ним; ржавые печные заслонки, торчавшие в неожиданных углах, с проступающими железными рейками. Когда никого не было рядом, печи, возможно, выползали из своих углов и собирались в одной из комнат, шепча друг другу лязгающими ржавыми голосами, и строили планы, как схватить следующего, кто зайдет в Мортмэйн.

Куда бы Соня ни вела ее, дорогу она знала. Когда они проходили через длинную сумрачную комнату с длинным столом, прикрученным к полу, Соня сказала очень тихим голосом:

— Сюда все обязаны были приходить, чтобы есть. Все — дети, взрослые, все. Трапезная, они называли ее. Здесь были деревянные скамьи для сидения.

И не все могли есть без посторонней помощи…

— И еда всегда была ужасная, — сказала Соня резко.

— А откуда ты знаешь? Откуда ты знаешь все это про Мортмэйн?

Соня бросила на нее один из своих мимолетных взглядов и затем сказала:

— Я знаю то, что есть, и то, что было.

Это был не ответ, вообще-то Симона не была уверена, что Соня не хвастается, потому что это прозвучало как строчка из стихотворения. Все равно, рано или поздно нужно было задать этот вопрос, поэтому она сказала:

— Ты же… хм… не живешь здесь, да? В Мортмэйне? — На какой-то жуткий момент это показалось вполне возможным. Может, Соня и вправду живет здесь, как когда-то думала Симона; действительно спит, ест и живет внутри Мортмэйна, бродя по пустым комнатам. (Разговаривая с призраками и слушая их рассказы?.. Нет, это вообще глупо!)

— Конечно, я не живу здесь. Я живу в Западной Эферне. То есть за ней. Несколько миль. Но мне можно ездить по округе днем на велосипеде, потому что это укрепляет мои ноги.

Это было сказано совершенно равнодушным тоном, поскольку Симона не знала, как реагировать, она сказала:

— Я никогда тебя не видела.

— Нет, я обычно езжу по тропинкам. И в Мортмэйн ведет проселочная дорога. Она скрыта от главной дороги, но если ты знаешь, где она, можешь по ней проехать и подняться на велосипеде на холм. Обычно я так и делаю.

— А школа? — На многие мили кругом была только одна школа, в которую ходила Симона, и Соня туда точно не ходила.

— Я не хожу в школу. Я не такая, как другие люди. — Это прозвучало самодовольно. Будто Соне нравилось, что у нее перекошенные плечи и слабые ноги, словно она считала, что это ставит ее выше других. — Я учусь дома, — сказала она и бросила на Симону быстрый взгляд, чтобы увидеть, как она это воспримет.

— А, понятно. — Симона не хотела говорить, что учиться дома, должно быть, очень скучно. Не было возможности наслаждаться уроками искусства или школьными концертами, веселиться с друзьями, подшучивая над учителями. Со школой было связано много плохого (математика и география были одними из самых плохих вещей), но было также довольно много хорошего.

— Я живу здесь уже много лет, — сказала Соня. — Вообще-то… — Она остановилась, и в первый раз Симона увидела, что Соня сомневается. Но затем она сказала: — Я слушаю то, что говорят люди, разные истории, которые они рассказывают. Мне не всегда нравится все это слушать, но мне приходится, нравится мне это или нет. Возможно, я знаю про Мортмэйн больше, чем кто-либо из ныне живущих.

Симона чувствовала, что Соня уже собиралась рассказать ей что-то, а затем передумала. Ей стало любопытно. «Я останусь немного дольше. Узнаю, что она хотела сказать».

Они дошли до конца коридора. Соня толкнула дверь перед собой и подождала, пока зайдет Симона. За дверью была длинная комната, сквозь высокие окна пробивался угасающий солнечный свет, оголяющий грязь и гниль. Разбросанные в беспорядке по полу, валялись маленькие кучки мусора, оставленные бродягами и алкоголиками, которые заночевали тут и не видели призраков Мортмэйна или, может быть, видели, но были настолько пьяны, что приняли их за живых людей.

Комната была отвратительная. Симона никогда не была в таком отвратительном месте. Даже стоя снаружи, в дверях, она чувствовала, как на нее накатывают мощные удушающие волны боли и страдания, и было ощущение, что что-то терзает ее сознание, словно она попала в те дни, когда люди вынуждены были жить здесь, потому что им некуда было пойти, и у них не было ни друзей, ни семьи, которые могли бы помочь им.

Почему ты юная, красивая и свободная? Мы никогда не были красивыми и никогда не могли быть молодыми по-настоящему… Почему ты живешь в красивом доме и ходишь в школу, у тебя есть подруги, и игры, и деньги, а у нас никогда этого не было?..

На несколько мгновений комната, казалось, наполнилась яростью и горечью, и Симоне пришлось несколько раз глубоко вздохнуть, прежде чем она смогла зайти внутрь. Она не позволит Соне заметить, что она напугана, нет, ни за что.

Но так же, как раньше Соня, похоже, не почувствовала огромного прилива эмоций, который возник, когда они коснулись друг друга руками, так и сейчас она не ощущала царящей в комнате атмосферы ярости и боли.

— Они называли это место Женским цехом, — сказала она, пристально глядя на Симону — Женщины приходили сюда, потому что у них не было денег и негде было жить. Если бы они не пришли в Мортмэйн, они бы умерли от голода. Но они ненавидели это место.

— Это потому, что здесь был работный дом. — Симона помнила, что мама рассказывала ей об этом. — Считалось большим позором попасть в работный дом.

— Они должны были все время работать. С раннего утра и до поздней ночи. Им приходилось чистить полы, стирать белье и штопать одежду — ужасную одежду, как саваны для мертвецов, — и если они не делали этого хорошо, их наказывали. Запирали или били. А некоторые из тех, кто жил здесь, были сумасшедшими, и иногда их приходилось… как это называется, когда тебя связывают, чтобы ты никому не причинил вреда?

— Изолировать? Запирать?

— Изолировать. В подвале есть комнаты с железными дверьми — они закрывали там сумасшедших, пока те не успокоятся. (Это и есть звук из кошмаров: лязг железной двери и следом — вопли беспомощности?)

Соня подошла ближе, ее лицо находилось всего в нескольких сантиметрах от лица Симоны. Было довольно жутко близко видеть лицо, которое так похоже на твое собственное. «Не считая глаз, — подумала Симона. — Я знаю, что у меня не такие глаза, хитрые и злые. Я постараюсь никогда в жизни не думать ни о чем хитром и злом, если это придает глазам такой вид».

Соня сказала:

— Представь себе, каково это, быть таким безумным, что тебя закрывают в темноте и оставляют там на много дней. Но самое ужасное, если ты совсем не сумасшедший, а просто не нравишься людям или они хотят избавиться от тебя, потому что ты узнал какие-то их секреты. Ты кричишь и кричишь и стараешься сказать, что ты не сумасшедший, но тебе никто не верит.

— А это вправду случалось? Или ты выдумываешь?

— Я не выдумываю. Я говорила тебе — я знаю то, что есть, и то, что было. — Она взглянула на Симону.

— Ты это уже говорила. Что это значит?

— Ты не знаешь? — тихим голосом сказала Симона.

Симона подумала: она сумасшедшая. Она совершенно чокнутая. Я стою в доме с привидениями с сумасшедшей девочкой, которая читает мне стихи! То есть я полагаю, что стихи — звучит похоже. Она взглянула напряженно на Соню, стараясь не дрожать. Призраки все еще здесь, им ненавистно было присутствие незваных гостей, потому что им было стыдно за то, что они жили в работном доме, этим призракам, и их возмущали две девочки из будущего, которые жили нормальной жизнью и делали нормальные вещи. (Не считая того, что Соня была ненормальной; если бы она жила здесь сто лет назад, они бы заперли ее в одну из этих клеток, потому что решили бы, что она сумасшедшая…)

Симона немедленно отогнала эту мысль и решительно отступила в проход:

— А что за этой дверью в конце?

На лице Сони снова появилось хитрое выражение.

— Зайди и посмотри, — сказала она и потянулась, чтобы открыть ее. Раздался скрежет покоробленного дуба, и дверь распахнулась внутрь.

Это была еще одна из этих мрачных, плохо освещенных комнат, с еще одной злой железной печью, наблюдающей за ними из тени. Симона чувствовала отвращение к этой печи и к этой комнате, но она не могла позволить Соне увидеть это, поэтому осмотрелась вокруг, словно ей интересно.

Из окна открывался вид на маленький дворик. Это тот дворик, где играли в игру про повешенного? Нет, это было только притворство.

Возле одной из стен на полу было небольшое возвышение. Сначала Симона подумала, что это то, что называется кафедрой: у них была одна в спортзале в школе, чтобы учитель физкультуры мог видеть, как они занимаются, и еще одна в маленьком театре для дирижера, когда выступал школьный оркестр. Впрочем, странно, что здесь была такая же.

Соня сказала:

— Помоги мне передвинуть это, и тогда я расскажу тебе еще кое-что про Мортмэйн, если захочешь.

Она приблизилась к возвышению и стукнула ногой об угол, и вдруг Симона увидела, что это была не часть пола вообще, а чем-то вроде деревянной крышки с железными ручками по бокам. Местами дерево сгнило, и под ним сверкал черный металл.

— Что это? Что там внизу?

— Это старый колодец. Я полагаю, ты знаешь, что такое колодец, да?

— Конечно, знаю. — Симону задел высокомерный тон. — Это место, где люди раньше брали воду, пока у них не было водопровода и ванных. Правда, обычно колодцев в домах не бывает.

— Раньше он был снаружи. Они построили эту часть Мортмэйна на месте старого дворика, — сказала Соня.

— Того дворика, что снаружи?

— Да. Большая часть Мортмэйна очень старая, и колодец тоже очень старый, им никто не пользовался долгие годы. Но много лет назад — сто лет назад — им нужны были новые комнаты, и кто-то сказал, что это лучшее место для их постройки, поэтому они просто поставили крышку на колодец и построили здесь еще одну комнату. Понимаешь, они просто хотели иметь больше комнат для бедняков, сумасшедших и брошенных детей. Вот как они подумали. Они думали, что таким людям неважно, что им придется жить в комнате с колодцем. Они оставили маленький кусочек дворика — его видно из окон.

— Я тебе не верю. Никто не станет строить комнату на месте колодца.

— А они построили. Если ты выйдешь наружу и посмотришь на стены, то увидишь, что там разные кирпичи, и крыша тоже другая.

Соня стянула красный свитер через голову, как мужчина, который снимает одежду перед тем, как взяться за тяжелую работу. Она положила его, аккуратно сложенный, на пол и обернулась к Симоне:

— Ты готова помочь мне? Если ты возьмешься за эту сторону, мы сможем сдвинуть крышку. Я не думаю, что смогу сделать это сама, она обита железом и очень тяжелая.

«Хотела бы я знать, зачем ей это, — подумала Симона и собралась было спросить, откуда она знает все это. — Я думаю, что мне лучше помочь ей с крышкой колодца, а затем извиниться и уйти. Я скажу, что меня ждут дома — это в любом случае правда». У нее появилась легкое, едва осознанное ощущение уверенности, когда она вспомнила маму, ожидающую ее в коттедже. Завтра суббота, и они Довольно часто куда-нибудь ходят по субботам. Осматривают близлежащие деревни и маленькие города, и это очень здорово.

— Нам нужно тянуть крышку на себя, — сказало Соня. — Она не привинчена и не прикреплена петлями или чем-то в этом роде, она просто скользит. Хорошо?

— Ну да.

Соня уже стояла на коленях, обхватив край крышки. Девочка выглядела немного нелепо в этой позе из-за своих перекошенных плеч, но Симона старалась не замечать этого. Она сняла футляр фотоаппарата и положила его сверху Сониного свитера, а затем встала на колени и взялась за край. Крышка была холодная и тяжелая, и за годы железо покрылось рубцами, так что на ощупь крышка казалась чешуйчатой, как мертвая змея. Но как только они ее сдвинут, она сможет сказать, что ей пора домой.

Крышка действительно оказалась тяжелой. Сначала Симона подумала, что они не справятся, но со второй попытки она немного пошла, издавая скрипучий скрежет, прошедшийся прямо по зубным нервам. Полоска черноты показалась на том конце. Соня сказала: «Еще раз!» — и они потянули снова. Темнота расширилась, и легкий вздох донесся из глубин колодца. Влажная, нездоровая вонь ударила им в лицо; Симона подумала, что это было похоже на то, словно колодец выдохнул.

Соня сказала: «Еще рывок!» — и в этот раз старинная крышка соскользнула и упала на пол с оглушающим грохотом. Поднялась туча пыли, заставив их обоих закашляться, и сердце Симоны забилось сильнее, потому что звук прозвучал так громко в этом тихом старом месте, что он точно мог кого-то или что-то побеспокоить… Но эхо уже стихало вдали, и пыль садилась, и, хотя печь за их спиной мерзко скрипела из своего угла, словно собиралась ожить, Симона знала, что это просто крышка колодца сотрясла ее ржавый механизм.

Они смотрели на открытую шахту колодца, пока Мортмэйн погружался обратно в свою задумчивую тишину. Обе молчали, и Симона, украдкой глядя на Соню, подумала, что та не ожидала, что колодец окажется таким страшным. Его верхняя часть была выложена черными кирпичами, сам он был не очень большой — возможно, чуть больше двух метров в ширину, — но весь он был таким невероятно старым и таким ужасающе зловещим.

Соня все еще стояла на коленях, заглядывая в недра колодца. Холодный свет от влажных кирпичей бросал отблески на ее лицо, и поэтому глаза казались черными ямами. Симона отодвинулась от колодца, но даже отсюда она видела остатки старой веревки, привязанной к нему. Видимо, отсюда люди опускали ведро, чтобы набрать воды.

— Пахнет отвратительно, — сказала Соня, оглядываясь на Симону. — И, похоже, он чудовищно глубокий. — Ее слова вызвали легкое шипящее эхо внутри колодца. Чудовищно глубокий-глубокий-глубокий… Чудовищно глубокий, сказал колодец черным, зловонным шепотом.

Соню это, похоже, не беспокоило. Она сказала:

— Кажется, я вижу воду внизу. Какой-то черный отблеск. Погоди, я брошу что-нибудь вниз. Камешек или что-нибудь такое…

Камень бесшумно улетел в темноту, и, после того как прошла, казалось, вечность, раздался слабый звук, который мог бы быть слабым всплеском или же просто звуком камня, ударившегося о твердую поверхность. Соня встала, отряхивая пыль с юбки:

— Глубокий! Любой, кто упадет пуда, уже не сможет выбраться, правда?

Она задумчиво рассматривала Симону, и Симона с ужасом подумала, что это правда. «Она заманила меня сюда, чтобы убить. Она хочет бросить меня в колодец, как в том дурацком детском стишке, и оставить меня там. Только она не сделает этого, потому что я ей не позволю». Она встала с коленей и начала двигаться украдкой в сторону двери. «Ведь я намного сильнее ее, и, если смогу добраться до двери, я побегу так быстро, как только смогу…»

Соня засмеялась, и смех отозвался в колодце, а потом на мгновение — в голове Симоны.

— Глупая, — сказала она. — Я не собираюсь убивать тебя. Ты же так не думала?

— Ну, я… а что мы собираемся делать?

— Мы уже сделали, — сказала Соня. — Мы создали Тайцу. Ты помогла мне снять крышку, и поэтому появись тайна. Мы заключили соглашение.

«Я что-то не поняла, — подумала Симона. — За всем этим что-то стоит — я почти слышу, как она об этом думает. Это как-то связано с планом, который она вынашивала многие годы, только она не могла сделать это сама. Ей нужна была помощь — ей нужна была я… Чтобы сдвинуть крышку колодца? Да, наверное. Я думаю, она за этим меня сюда заманила».

Соня смотрела на Симону с улыбкой.

— Как только у людей появляется общий секрет, они связаны друг с другом навсегда, — сказала она. — Так говорит моя… — Она вдруг остановилась.

«Она чуть не сказала мне что-то о своем доме, — подумала Симона. — Но снова остановилась, потому что не хочет, чтобы я знала, где она живет и кто ее семья. Ну ладно, я тоже не хочу, чтобы она знала, где я живу и кто моя семья».

— Но, Соня… м-м-м… если мы оставим крышку открытой, кто-нибудь может упасть в колодец.

— Да, — сказала Соня, не сводя с Симоны глаз. — В этом и суть.

— Но так нельзя! Мы не можем так сделать! — Симона уже снова встала на колени, схватила крышку и пыталась толкнуть ее обратно на место, но без помощи Сони крышку сдвинуть было невозможно.

— Ты одна не сделаешь этого, — сказала Соня, наблюдая за ней. — Глупо даже пытаться. У меня никак не получалось, хотя я делаю специальные упражнения для спины, и мои руки наверняка намного сильнее твоих. — И снова этот тон — «я лучше тебя», «я не такая, как ты».

— Соня, ты должна мне помочь! Мы должны вернуть ее на место!

— Нет, не должны. Я сказала тебе, благодаря этому мы станем родными сестрами. Мы обе будем знать, что мы сделали, но никогда никому не сможем рассказать об этом. Потому что если у одной из нас будут из-за этого проблемы, то и у другой тоже будут.

— Но ведь это убийство! — с отчаянием воскликнула Симона. — Если кто-нибудь упадет туда и погибнет, это будет убийство!

— Да, убийство, — сказала Соня очень тихо, и Симона ясно поняла, что это и был план Сони, именно это она все время и хотела сделать.

Она с ужасом смотрела на Соню и почувствовала знакомую рябь в голове, что означало, что мысли Сони вытесняют ее собственные. Она моргнула, и перед глазами вспыхнул образ женщины с простоватым лицом, всклокоченными каштановыми волосами и нервными руками. Она ощутила сильную холодную неприязнь Сони к этой женщине так ясно, словно она засунула руки в морозилку и держала их там.

«Вот кого она хочет убить, — подумала Симона с ужасом. — Она планировала это и размышляла над этим многие годы. Эту женщину она ненавидит — так сильно, что это ее изводит». Она попыталась рассмотреть женщину: картинка была немного расплывчатой, как бы прозрачной по краям, но она могла видеть, что женщина выглядела старомодной.

А затем Соня сказала:

— Ну, сюда может упасть только какой-нибудь вонючий старый бродяга. Они приходят сюда или в общую спальню, потому что это задняя сторона дома, и, когда они разжигают огонь на каменном полу, его не видно с дороги. Если один из них придет сюда в темноте, он не увидит, что здесь колодец; он подумает что это просто тень.

Соня врет, конечно. Симона чувствовала ложь в голове у Сони, словно трогала ее руками. Это было все равно что трогать заусенец или волдырь. Она сказала:

— Соня, неважно, кто это будет! Ведь это все равно будет убийство!

— Я знаю. — Соня придвинулась ближе, и ее рука снова обвилась вокруг руки Симоны. — Это будет наш страшный секрет, правда?

— Нет…

— Мы сможем поговорить об этом лично — мысленно, я имею в виду. Я буду все так же приходить сюда — я говорила, что мне нужно кататься на велосипеде каждый День, — и я расскажу тебе, когда мы кого-нибудь поймаем.

— Ты хочешь убить эту женщину с каштановыми волосами, да?

Лицо Сони исказилось от бешенства.

— Откуда ты знаешь о ней?

— Я только что увидела ее у тебя в голове. — Разговор получался очень странным, но Симона не собиралась отвлекаться. — Ты можешь видеть то, что у меня в голове, так почему же я не могу видеть то, что в голове у тебя? Я могу делать это только иногда. Тебе она не нравится, эта женщина, да? Кто она? Она твоя мать?

— Нет, — сердито сказала Соня. — Она не моя мать. — На этот раз в ее голосе чувствовалось какое-то уныние. — Но я ее ненавижу.

— Почему? Потому что она не твоя мать?

— Нет.

Симона подумала, что это прозвучало немного громче, чем нужно.

— Потому что она душит меня, — сказала Соня. — Я не имею в виду, что она кладет мне подушку на голову…

— Нет, я понимаю, о чем ты.

— Она заставляет меня слушать множество разных историй — я не против, хотя она все время повторяет их. Снова и снова. «Правда интересно, Соня? — говорит она. — Правда здорово, что ты теперь тоже знаешь об этом?» И она никогда не разрешает мне ходить куда-то и общаться с людьми — вот это я ненавижу больше всего.

Когда Соня сказала все это, Симона вдруг ощутила один из моментов озарения, и на несколько секунд возник образ душного дома, довольно старомодного, и женщина с каштановыми волосами всегда там, всегда рядом с Соней. Никогда никуда не ходить, никогда ни с кем не встречаться. Впрочем, женщина была уверена, что это нормально. «Нам ведь не нужны другие люди, правда? — иногда говорила она Соне. — У нас есть все, что нужно, для нас двоих».

Несмотря на свой страх Симона ощутила сочувствие к Соне, но сказала твердо:

— Слушай, я все равно не могу позволить тебе… м-м-м-убить кого-то. Я поставлю эту штуку обратно.

— Ты не сможешь. Она слишком тяжелая.

Но деревянные перекладины по краям крышки сильно раскололись, когда она упала, и Симона смогла схватить железную раму сама. В этот раз, когда она потащила крышку, та поддалась.

— Не надо! — закричала Соня и бросилась к ней. Она толкнула Симону на землю, и они покатились по грязному полу, сцепленные вместе. Симоне приходилось раньше принимать участие в подвижных играх и драках на детской площадке, но по какой-то причине ощущение тела Сони наверху ее было очень неприятным. Глаза Сони, когда та смотрела сверху в ее глаза, были пугающими. Они были как два черных тоннеля, и если смотреть в них слишком долго, то можно было увидеть любые ужасные вещи и ощутить любые кошмарные чувства. Симона моргнула и постаралась отвести взгляд — и вдруг поняла, что не может.

— Ты не помешаешь мне сделать это! — сказала Соня охрипшим от злости голосом. — Ты не сможешь… Это правильно — ненавидеть людей и наказывать их! Да-да! Они так и поступали — дети в историях! Дети, которые жили здесь!

— Слезь с меня! — закричала Симона, почти не слыша ее. — Ты сумасшедшая, я тебя ненавижу!

Она боролась, пытаясь сбросить ее, но Соня схватила ее за горло и начала душить.

— Я не позволю тебе остановить меня! — сказала она тем же яростным полушепотом.

Ее пальцы железным обручем сжались вокруг горла, и красный туман начал застилать глаза Симоны. Она душит меня! Если я не смогу от нее вырваться, она убьет меня! Я умру! Ей пришла в голову дикая мысль, что это невозможно — умереть здесь, она не может этого допустить — из-за привидений. Как только она умрет, призраки набросятся на нее, потому что они ненавидят ее, она уже знала это. Они ненавидят всех обычных детей, у которых есть родители и свой дом, и они отыграются на Симоне, если смогут. Они превратят ее в ребенка работного дома и заставят штопать саваны, они будут закрывать ее за черными лязгающими железными дверьми каждую ночь, и, даже если она будет кричать и кричать, никто не придет ей на помощь… С этой ужасной мыслью она сделала последнюю отчаянную попытку и в этот раз столкнула с себя Соню.

Соня свалилась с Симоны и покатилась по полу. Симона в самом деле очень сильно ее толкнула, и Соня беспомощно скользила по пыльному полу, руками и ногами пытаясь помочь себе остановиться.

Но она не остановилась. Она стремительно соскальзывала к краю открытого колодца, и, когда Симона, вся дрожа, поднялась с пола, Соня перекатилась через край и упала прямо в мрачную черноту.