Из дневника Шарлотты Квинтон

продолжение

Мэйзи сказала:

— О, мэм, миссис Квинтон, мэм, я не могу поверить, что мы это видели. Эти дети — и этот человек.

— И я не могу в это поверить, Мэйзи.

— Это было ужасно, правда?

— Хуже этого я не видела ничего. Но мы должны помнить, что это был очень злой человек.

(«Настолько злой, чтобы оправдать соучастие в его убийстве?» — услышала я голос рассудка. Может ли человек быть настолько плохим, чтобы сама его порочность давала право другому человеку убить его? Как учит Библия? «Мне отмщение и аз воздам» — помнишь это, Шарлотта? Конечно, я помнила это, но если мы ссылаемся на Библию, не лучше ли вспомнить Ветхий Завет и Исход? «Жизнь за жизнь, око за око, зуб за зуб…» Ведь ясно как день: если бы ты попыталась, если бы ты в самом деле попыталась, вы обе, ты и Мэйзи, могли вполне легко остановить этих детей.)

Ничего из этого нельзя было сказать Мэйзи, которая, вероятно, видела все только в черно-белом свете и которая не поняла бы всех оттенков, всего того, что находится между строк, не поняла бы, что стерлись границы между двумя системами ценностей.

И я сказала:

— Мы не должны чувствовать вину, Мэйзи. — И затем, совершенно искренне, я прибавила: — Твоей вины нет.

Тем временем мы были уже за пределами Мортмэйна, его дверь захлопнулась, и мы были рады снова вернуться в обыкновенный мир. Когда мы пересекли каменный холл, то увидели мельком двух женщин. Мне показалось, что они из обслуживающего персонала, но никаких вопросов они нам все же не задали.

Я старалась не показать Мэйзи, до какой степени я потрясена, и старалась идти спокойно и уверенно вниз по склону, обрамленному деревьями, направляясь туда, где мы оставили пони и повозку. Но трудно было овладеть собой. Я сказала:

— Я все думаю, как бы найти того человека, что забирает детей. Мэтта Данси.

— Как вы это сделаете, мэм? Где вы будете его искать?

— Я не знаю, но нужно найти способ. Сестра Энтони и другие дети…

— Такие вещи случаются, мэм. Вы ничего не можете сделать.

(«Ты не можешь изменить мир, Шарлотта», — всегда говорит мне мать. Я всегда думала так, до тех пор пока не встретила Флоя. В нем я увидела человека, который готов бросить вызов всему миру.)

Мы были на полпути, в том месте, где дорога делает резкий поворот, как вдруг я услышала шаги. Кто-то шел навстречу нам, невидимый за крутым склоном и деревьями — даже в зимние месяцы деревья у Мортмэйна бросают большую тень, — но он приближался. Мортмэйн был скрыт за деревьями, и дорога была столь пустынной, что я почувствовала легкую тревогу.

— Кто-то идет, мэм.

— Да, я слышу. Наверное, какой-то посетитель в Мортмэйн. Жаль, что дорога такая узкая, но все, что нам нужно сделать, — это вежливо поздороваться и идти дальше.

— Он остановился, — сказала Мэйзи через несколько секунд. — Как будто он передумал и уходит.

Когда мы добрались до поворота, он был там, как будто бы поджидая нас; воротник его пальто был поднят в защите от ветра, и его черные волосы, отпущенные слишком длинно, не по моде, падали в беспорядке. На мгновение все закружилось у меня перед глазами, потому что я столько раз мысленно представляла себе этого человека, я думала о нем совсем недавно, так что теперь я была готова скорее поверить, что передо мной призрак.

Он стоял в обрамлении деревьев, и послеполуденное солнце просвечивало сквозь листья, окрашивая его волосы в красный цвет. Про любого другого человека можно было подумать, что он намеренно выбрал такую эффектную позу, пытаясь произвести впечатление, но ему это было совершенно чуждо. Ему никогда не нужно было стараться произвести впечатление. Он сказал:

— Шарлотта, — и я поняла, что это он, и мне захотелось броситься вперед и упасть ему на грудь.

Конечно, я не сделала этого. («Никогда не устраивай сцен, Шарлотта, особенно перед джентльменом». А я много раз устраивала сцены Флою; иногда сцены страсти, иногда — отчаяния, а иногда просто так, чтобы привлечь к себе внимание. Но здесь, в тени Мортмэйна, я не собиралась устраивать ни одну из них.)

Я сказала вежливо и спокойно:

— Боже мой, Флой, что ты здесь делаешь?

Мэйзи испуганно посмотрела на него и затем поспешила вниз по тропе, к навьюченному пони. Я знала, что она будет ждать меня там, покорно, не задавая вопросов, так что мы с Флоем были одни будто посреди пустыни. В такой же пустыне собственного безграничного одиночества, в которой мы оба оказались, когда я ушла от него навсегда.

— Как ты здесь оказался? — спросила я притворно-равнодушным голосом.

— Я пришел сюда, чтобы встретиться с тобой, Шарлотта. — Никто никогда не произносил мое имя так, как Флой. В его устах оно всегда звучало необыкновенно ласково.

— Как ты узнал, что я здесь?

— Эдвард сказал мне, — ответил он. На мгновение его лицо осветилось улыбкой, одновременно напоминавшей улыбку святого и оскал волка. — Он был безукоризненно вежлив, но мне показалось, что я очень ему не нравлюсь.

— Это потому, что он не понимает тебя.

— Очень хорошо. Меньше всего мне хотелось бы быть понятым таким человеком, как Эдвард, — это означало бы, что у нас есть нечто общее.

Он ждал, как я отреагирую, и, поскольку я промолчала, сказал:

— Я пришел к тебе домой через неделю после похожи, Шарлотта. Я пришел как друг, ничего больше, и я был корректен и вел себя наилучшим образом. Я сказал, что пришел принести соболезнования.

«Корректен» — в его устах звучало странно.

— Эдвард сказал, что ты уехала на пару недель к своим родителям, — сказал Флой. — Он был подчеркнуто вежлив, до такой степени, что пригласил меня в свой кабинет и предложил мне бокал шерри. Я вижу, он по-прежнему покупает дешевый шерри.

— Очень жаль, — сказала я, вынужденная защищаться.

— Итак, тебя не было в Лондоне, а без тебя он лишен для меня всякой привлекательности.

— Я бы не хотела, чтобы ты так говорил!

— Нет, хотела.

— Да, хотела.

— Поскольку тебя не было, то я сел в полночный поезд и сегодня утром постучал в двери твоего отчего дома и сказал, что я друг твоего мужа и твой друг и что я здесь по делам и зашел выразить свои соболезнования. Твоя мать, — сказал он невыразительно, — была совершенно очарована.

— Конечно, еще бы.

(В самом деле, вечером этого дня за ужином мама сказала: до чего очаровательный молодой человек этот мистер Флери; он был так добр, что навестил нас — как жаль, что вы разминулись с ним, Шарлотта, — но как интересно встретиться с писателем, твой отец был просто очарован. Когда мы перешли к закускам, стало ясно, что мама наслаждается тем, что лучи славы коснулись ее, она счастлива при одной мысли о том, что сам Филип Флери пожаловал к ней, автор таких рискованных романов. Не удивлюсь, если она втайне прочитала один или два.)

— Шерри у твоего отца намного лучше, чем у мужа, — сказал Флой, но неожиданно вся напускная игривость исчезла, и он произнес совершенно другим голосом: — О, дорогая моя, любовь моя, как же ты, должно быть, страдала оттого, что потеряла детей.

— Да, очень.

Я пыталась не показать ему, что, когда он так смотрит на меня, я чувствовала, что до сих пор люблю его, и эта любовь причиняет мне почти физическую боль.

— Спасибо, что пришел на похороны.

— Я не мог не прийти на похороны, — сказал он со злостью. — Разве в твоей религии нет заповеди о том, что нужно разделить боль любимого человека? О том, что нужно стоять у подножия Креста. — Он говорил, как язычник, конечно; Флой делал вид, что презирает все религии, но я не уверена, что так было на самом деле. — Шарлотта, когда я вернулся из Франции и узнал о том, что произошло, я не мог не прийти.

— Я заметила, ты не приближался к алтарю.

— Чтобы молния не поразила меня.

Наступила еще одна пауза, пока я опять тщетно пыталась подобрать слова. Отчасти потому, конечно, что я была поражена тем, что мы с Мэйзи увидели в Мортмэйне, чему мы стали свидетелями, — как будто мои глаза еще не совсем привыкли к солнечному свету. Разум мой по-прежнему был поглощен ужасом и мерзостью того, что сделали дети, и я не могла полностью переключиться на Флоя.

Я была уверена, что прекрасно справилась с ситуацией, и уже приготовилась спокойно с ним попрощаться и продолжить свой путь, когда он вдруг сказал:

— Они были моими, правда ведь, Шарлотта, — Виола и Соррел?

Эти слова проткнули насквозь хрупкий панцирь, которым я пыталась закрыться от него, как и темноту Мортмэйна с его детьми. Мгновение я не знала, что ответить ему, и на миг я снова оказалась в ужасной больничной палате, и две руки, как два цветка, потянулись ко мне, будто бы я была единственным существом в их маленьком мире, кому они могли доверять…

Возможно, они чувствовали враждебность — говорят, что они часто обладают сверхчувствительностью, близнецы, и поэтому почувствовали зловещий смысл в словах медсестры, что мне лучше побыть одной, что никто не побеспокоит меня и что на кровати будет подушка…

Едва узнавая свой собственный голос, я сказала:

— Да, они были твоими.

— Господи, почему ты не сказала мне? — спросил он, и мне показалось, что между его и моими словами прошла вечность.

— Когда я узнала, что беременна, ты уже давно был в отъезде, — сказала я. — И было уже поздно что-то делать. Но само известие повлияло бы на твой выбор, а я не хотела принуждать тебя. Это была бы ответственность. И я не хотела, чтобы кто-то чувствовал ответственность за меня.

— Ты кажешься счастливой под ответственностью Эдварда.

— Эдварду нравится быть ответственным. Он считает, что это качество джентльмена.

В его глазах снова промелькнуло какое-то зверское выражение.

— Следовательно, я не джентльмен.

— А разве не так? — сказала я. — Джентльмен не соблазнил бы чужую жену.

— А леди бы не показывала всем своим видом, что желает этого соблазнения.

Я передернулась и сказала:

— В любом случае, ты не желал бы связывать себя официальными узами.

— Ты не дала мне возможности желать этого.

— Ты не дал мне возможности предложить это, — нашлась я. — После той, последней ночи, что мы были вместе, ты уехал в Париж, чтобы писать и заниматься исследованиями.

— А ты прибежала к Эдварду с его скучной, но надежной безопасностью. — Он помолчал и сказал: — Не возвращайся к нему. Брось его, Шарлотта. Останься со мной сейчас.

— Я не могу, Флой, ты знаешь, что я не могу. Это будет скандал.

— О, к черту скандал, — сказал он в нетерпении. (Флой никогда особенно не беспокоился о выборе выражений в присутствии женщин, с которыми его связывали тесные отношения в прошлом или настоящем, то есть со мной и по меньшей мере еще дюжиной других.) — Карьера писателя всегда связана со скандалом, Шарлотта. Мы можем жить за границей. У меня по-прежнему есть квартира в Париже. Мы можем отправиться в Вену или в Италию. Мы последуем за Робертом Браунингом и Элизабет, Байроном и Шелли. Тебе не хочется? Не хочется сидеть на берегу Женевского озера, когда я буду писать страшную историю о призраках и читать ее тебе каждый вечер при свечах за ужином за бокалом вина? Поедем, Шарлотта.

Ветер завивал его кудри, глаза сверкали, и щеки его были бледны.

— Мы отправимся по Шелковому пути через Испагань и будем гулять в розовых садах древней Персии и пить мандрагору, любовный напиток поэтов…

Тьма Мортмэйна понемногу рассеивалась над моей головой, и я чувствовала, как слова Флоя обретают плоть, как если бы они открывали два пути, совершенно различных. И один из путей был тернист и труден, а другой увит розами и полон запахов лаванды, лужаек с сочной зеленой травой, по которой можно ходить босиком, и я знала, что мне нужно как-то воспротивиться искушению и не стать на второй путь, а остаться на первом.

Флой произнес, очень нежно:

Я вздрогнула: он не знал, о чем я думала, но абсолютно точно представил это в образах.

— Ну что, Шарлотта? Какими вратами ты хочешь пройти? Сквозь яркие врата слоновой кости, где надежды обращаются в ничто и где царит обман? Или сквозь врата из простого рога, где мечты истинны и реальны? Врата слоновой кости так манят, они кажутся такими респектабельными. Но это ложный блеск, и слоновая кость тверда, холодна для сна.

Он подошел ближе:

— Пойдем со мной, любовь моя.

«Любовь моя». Когда он говорил так, когда он так смотрел на меня, я хотела сказать, что последую за ним и в ад, и за ценой не постою. Но я знала, что придется подумать о цене. Я знала, что нанесу удар прямо в сердце многим людям. Моим родителям. Мама не перенесет стыда. Две мои сестры, только со школьной скамьи, могут, едва вступив во взрослую жизнь, оказаться изгоями: «Дочери Крэйвенов? Не было ли скандала несколько лет назад? Вы помните, старшая сестра?..»

(Нужно отметить, что мне не нравится, как общество смотрит на эти вещи, но боюсь, что потребуется социальная революция или потрясение невиданной силы, чтобы изменить взгляды людей.)

И еще был Эдвард. Если бы я убежала с Флоем, Эдвард был бы окончательно сбит с толку и растерян. Эдвард не самый лучший муж, который мог бы быть у меня (и отметим на этих страницах, честно, что у меня могло бы быть несколько других мужей, если бы я захотела). Он никогда не читал мне прекрасных стихотворений, никогда не посвящал прекрасных и обжигающих писем или романов и никогда не входил в мою душу, как в свою собственную спальню.

Но никогда он не оставит меня в нищете и не бросит меня ради другой женщины. (Финансовые дела Флоя перетекали из состояния полубанкротства к процветанию и обратно на фоне бурных любовных романов — да каждый знает, имя им легион, и я не верила, что он способен хранить верность; даже если бы он поклялся перед сотней алтарей, я бы не поверила. Не надо называть редкие встречи Эдварда со служанками любовными делами, не уверена, что он получает удовольствие от этого, а девушки уж точно — нет.)

Но самое важное — Эдвард женился на мне свободно и честно, и я дала обет в церкви, а это нельзя легко отбросить.

— Я не могу. Мы говорили об этом раньше, Флой, я не могу. А сейчас, — сказала я, глядя на тропу, туда, вниз, где терпеливо ждала Мэйзи, — я должна идти.

— Это конец, да?

— Да, это конец. Так должно быть.

Я ждала, что он скажет, что, конечно, это не конец, что вообще мы не можем так вот расстаться после всего, что пережили, после Виолы и Соррел, дочерей, которых он никогда не видел и не увидит теперь, — но он не сказал. Он промолвил только:

— Я никогда не забуду их, Виолу и Соррел. Никогда. Я не ожидала этого, но ответила:

— Так же как и я.

— Скажи мне, как они выглядели. Помоги мне представить их, хоть на мгновение.

Еще немного, и я начала бы плакать, и, если бы я начала плакать, у меня никогда не нашлось бы сил уйти от него, назад к бедному, скучному, честному, обманутому Эдварду.

Но я сказала:

— Они бы выросли очень милыми. Скорее даже, красавицами. У них были темные волосы, с рыжеватой искоркой, а кожа — как молоко. И голубые глаза — не такие, как у всех детей, но чудные темно-голубые, какие редко увидишь.

— Колокольчики в темной чаще, — сказал Флой. — Фиалки и мускусные розы. Спасибо, Шарлотта. Теперь я вижу их. И они будут со мной всегда. Как маленькие призраки.

Его глаза быстро сузились, и я поняла, что он видит уже близнецов на страницах будущей книги, что он напишет книгу о потерях или книгу о тщетности страстей, или ему пришли на ум слова романса, что дрожат в мерцании пуны, у камина и с накрытым столом. И — зная Флоя — я была уверена, что в книге будет нечто о темной стороне человеческой натуры и о жестокости, которая вихрями кружится на поверхности мира, и о выборе, разбивающем сердца, о выборе между вратами — вратами из слоновой кости и вратами из простого рога…

Ничего больше не сказав, он пошел прочь по тропе, оставив меня одну с призраками.