Близнецы. Мелисса Андерсон была поражена, но поражена очень приятно. Близнецы.

— Во-первых, насколько можно судить, они оба развиты в нормальной степени, — сказал Мартин Бреннан, внимательно глядя на нее. Он оказался довольно привлекательным мужчиной — темноволосый, наполненный какой-то радостной энергией, и намного моложе, чем ожидала Мел. Видимо, ему едва за тридцать, не больше.

— Но?

Он не шевельнулся, но казалось, что внутри он весь сжался, словно перед прыжком в холодную темную воду. Мел терпеливо ждала. А затем он заговорил, пытаясь заставить свой голос звучать одновременно сочувственно и профессионально-бесстрастно:

— Миссис Андерсон, они сросшиеся.

— Сросшиеся? — Мел не сразу поняла, о чем он. — Я не… о… о боже, сросшиеся. Вы хотите сказать — это сиамские близнецы?

— Сейчас это уже так не называют. Мы называем это сращиванием.

Мел было все равно, как они это называют. Она услышала нарастающий гул в ушах, но не поддалась ему. Она не упадет здесь в обморок, как беспомощная клуша, нет, только не это…

Нужно было узнать факты — и более того, записать. Когда она вернется домой, Джо захочет узнать все подробно, он будет задавать вопросы и очень разозлится, если Мел не сможет на них ответить. Вот только вряд ли она сейчас сможет держать ручку, не говоря уже о том, чтобы что-то записать.

Но через минуту ей удалось взять себя в руки.

— Но с этим можно что-то сделать? Я знаю, делают операции…

По телевизору часто говорят об операциях. Реклама с душераздирающими кадрами, тихие голоса дикторов, чудовищные репортажи о восьми- и двенадцатичасовых операциях. Иногда один ребенок умирает ради другого. Иногда умирают оба. Как родители выдерживают это… Теперь я стала одной из них. «А Джо? — мелькнула в голове пугающая мысль. — Что скажет Джо?»

Мартин Бреннан ответил:

— Пока еще рано говорить об операции. Давайте не будем торопить события. Я думаю, вы знаете, что однояйцовые близнецы развиваются из одной яйцеклетки. Поэтому они всегда однополые. По одной из существующих теорий, сросшиеся близнецы — это просто эмбрион, который начал разделяться, но так и не разделился до конца.

Это Мел понимала.

— Мы пока не можем сказать, почему это происходит, но когда-нибудь обязательно узнаем. Ваш терапевт подозревал что-то в этом роде, поэтому и направил вас ко мне. Вот почему мы назначили УЗИ раньше, чем обычно. Согласно обследованию, ваши близнецы срослись в районе грудной клетки и немного выше. Это называется близнецы-торакопаги.

— Они лицом к лицу? — Перед глазами у Мел мелькнула картина: близнецы, застывшие в немом объятии.

— Нет, не совсем, — ответил он. — Соединение располагается на боку, в верхней части грудной клетки.

— На боку.

— Да. На картинке видно, что все конечности у них самостоятельные и свободные — это очень хорошо, поверьте мне. Вот здесь — два силуэта сердца, а у них могло быть общее сердце, как это бывает с близнецами-торакопагами.

— Это хорошо, что у них два сердца?

— Это просто замечательно.

— Теперь расскажите про плохое.

Я хорошо держусь, подумала Мел. Я спокойна и могу рассуждать логически, я не устроила истерику и не упала в обморок. Но она чувствовала, как внутри закипает паника, и подумала, что для нее паника теперь всегда будет пахнуть лавандой, как освежитель воздуха в этом кабинете, и цветами герани, стоящими на этом окне. Бреннан помолчал минуту, прежде чем ответить.

— Есть некоторое сращение лопатки, — наконец сказал он. — Возле ключицы, вот здесь. — Он показал на своем плече. — Впрочем, это небольшая область, можно будет что-то сделать, наверное. Конечно, у обоих останутся большие шрамы, но возможна пересадка кожи, когда они вырастут.

Он говорил так, словно заранее знал, что близнецы выживут при рождении и успешно пройдет операция, вырастут и доживут до того возраста, когда можно будет делать пересадку кожи. Мел была глубоко признательна ему за это.

— Понимаете, могло бы быть намного хуже.

— Да?

— Да. — Он сказал это так убежденно, что Мел поверила ему и не захотела спрашивать, что же более ужасное могло произойти.

— Но вы сможете… сможете разделить их?

— Это очень сложная и опасная операция, — сказал Бреннан. — Задействовано несколько костей, возможно также — сухожилия и мускулы, разделение может повредить одну из них. Не обязательно, но это может случиться. — Он наклонился ближе к ней. — Послушайте, за эти несколько месяцев вы получите много разных противоречивых сведений — статистику, разные истории, постарайтесь не обращать на них внимания или сразу спрашивайте меня. И помните, что близнецы-торакопаги — это самый простой случай, по приблизительным подсчетам после операции по разделению выживают процентов семьдесят пять.

— Оба близнеца?

— Вы опять делаете поспешные выводы, — сказал он, а затем, прежде чем Мел успела понять его слова, добавил: — Хотите узнать, какого они пола?

В его речи, уже не в первый раз, послышался легкий ирландский акцент. Очень мило.

— А вы уже можете об этом сказать?

— Согласно правилам, мы не обязаны это сообщать, но можем действовать по своему усмотрению. Мы получили результаты амниоцентеза и точно знаем их пол.

Мел на секунду задумалась, а затем сказала:

— Я бы хотела знать, если можно.

— Конечно, можно. Пусть они станут для нас реальными людьми. Для нас обоих. — Он снова улыбнулся. — Это девочки.

Это девочки. Девочки. Об этом я и мечтала. Две крошечные девочки, как две нераскрывшиеся почки, прижавшиеся друг к другу, но у каждой из них есть свое сердце, и они бьются в унисон.

— Две девочки, — тихо произнесла Мел и почувствовала, как радостная улыбка, несмотря ни на что, озаряет ее лицо. — Спасибо вам.

Джо отнесся к этому именно так, как ожидала Мел.

Сначала он покраснел от ярости, а затем обзвонил каких-то людей — наверное, коллег по работе или членов городского совета, чьи жены или сестры недавно рожали. После чего вернулся к ней уже со списком в руках и сказал, что нужно просто найти соответствующего специалиста, который со всем разберется. Мел должна была все это выяснить на консультации, но она, конечно, была слишком расстроена. Он понимает. Его тон давал понять, что он позволяет ей быть расстроенной. Порою Мел казалось, что этот человек живет не в двадцатом веке.

В списке Джо фигурировало несколько имен с Харли-стрит. Мел решила не спрашивать, как он собирается оплачивать специалистов с Харли-стрит и как вообще они будут платить частному врачу, учитывая, что кукольные Домики, которые продает компания Джо, пока что не пользуются особым спросом.

Но он, похоже, обрадовался, что это девочки. Это действительно очень здорово, сказал он снисходительно. Все эти глупости со сращиванием мы уладим, вот увидишь, и тогда у нас будут две маленькие девочки. Две хорошенькие куколки, которых я буду холить и лелеять, сказал Джо. (А еще они будут отлично смотреться на фотографиях, дополняя образ советника Андерсона на общественных мероприятиях и благотворительных приемах… Нет-нет, так думать некрасиво.)

Интересно, подумала Мел, почему Джо решил, что дети будут хорошенькими — ведь сама она совсем не красавица, да и Джо далек от идеала. Впрочем, это неважно, главное, чтобы они были добрыми и серьезными и прожили счастливую интересную жизнь.

По правде говоря, ей не стоило выходить за Джо. Изабель, которая знала Мел лучше, чем кто-либо, была права, сказав, что Мел изменила самой себе, поступив так. Но Мел просто устала быть одна, без гроша в кармане, с тоскливой работой и туманным будущим, устала от того, что до тридцати лет у нее так и не было ни с кем серьезных отношений. Много было причин для этой усталости, заставившей ее поверить в то, что любой брак лучше, чем быть одной. Видимо, она тоже жила не в двадцатом веке.

Мел старалась не думать о том, что Джо неприятен ей, ведь в браке не должно быть такой неприязни. Но еще старательнее она скрывала от себя то, что неприязнь постепенно перерастает в нечто худшее.

Страх. Очень грустно осознавать, что тебе неприятен твой муж, но намного хуже, если ты боишься его.

Симона все больше и больше боялась девочку.

Она ненавидела мир, в котором жила девочка, ее черный каменный дом. И ей не нравилось, что девочка все глубже затягивает ее в свой мир. Затягивает?.. Тихий, но необъяснимо пугающий голос шептал ей: разве ты не хочешь узнать больше об этом мире? Об этом таинственном мире, где живет девочка?.. Хоть ненадолго попасть туда, как люди в книжках попадают в другие миры?..

Девочка говорила, что однажды они расскажут друг другу все свои секреты, и это будет замечательно. Симона не считала, что это будет так уж замечательно, к тому же у нее не было особых секретов. Можно было попытаться не слушать секреты девочки, но это было сложно, потому что девочка со временем становилась все сильнее. Несколько раз Симона ощутила, что ее заставляют заглядывать в сознание девочки — и это показалось ей противным, как подслушивать чужой разговор. А еще это было похоже на старый глубокий колодец, на дне которого под толщей грязной воды хранятся чужие воспоминания и пугающие тайны. Всего этого Симона предпочла бы не видеть.

Симоне исполнилось десять лет, и вскоре после этого в глазах у мамы снова появился страх, и им снова нужно было переезжать.

— Ты недавно говорила про Уэльс-Марш, помнишь? — спросила мама. — У вас был о нем урок в школе, тебя это тогда очень увлекло. Хочешь там жить?

Это прозвучало очень неожиданно. Симона не думала, что сможет решать, где им жить, и забеспокоилась при мысли о том, что окажется так близко к девочке.

— А разве мы можем жить там?

— Мы можем жить, где захотим, — ответила мама, и, несмотря на бодрый голос, Симона ощутила ее страх. — Мы же с тобой цыгане, правда? А наша бабушка или, может, прабабушка жила в разноцветном вагончике на колесах и танцевала под цыганский бубен.

— Правда?

— Нет. Я иногда спрашиваю себя, почему ты такая чудная.

— Что значит «чудная»?

— Это значит, что ты читаешь мысли других людей.

Мама улыбнулась Симоне, а вечером она снова стояла у окна и долго смотрела на улицу.

Мама очень быстро нашла дом в Уэльс-Марш, в Западной Эферне.

— Это не Уэльс, но очень близко, — сказала она, когда они ехали вдвоем на машине, доверху загруженной чемоданами с одеждой, документами, фарфором и прочим, что мама не доверила багажному фургону — Хорошо за городом, правда? Ты здорово придумала, Сим, я думаю, нам здесь понравится.

Симона тоже на это надеялась. Она еще не видела дом, который нашла мама, потому что обычно мама искала дом без нее, но на фотографии он казался очень симпатичным.

— И мы будем вместе, Симона… Наконец-то мы действительно будем вместе…

Симона замерла на своем сиденье. Голос девочки у нее в голове стал намного сильнее, казалось, он был ближе, чем раньше. Жутко было даже представить, что она наконец ее встретит, хотя, с другой стороны, это было так интересно, что захватывало дух. «Может быть, я узнаю, кто она такая и как попадает ко мне в голову, и тогда перестану ее бояться», — с надеждой подумала Симона.

Они свернули с шоссе на проселочную дорогу, и Симона взглянула налево, где были поля. Она увидела пасущихся овец, и деревья, и восхитительный туманный силуэт далеких гор. Перед ней мелькнула ферма, группа коттеджей и старый церковный шпиль.

А за полями, возвышаясь над всем и хмуро глядя на проезжающие машины, стоял этот старый дом. Симона увидела его, и внутри у нее все сжалось, как от удара.

Этот дом. Черный каменный дом, где живет девочка. Дом, в котором тяжелые двери с грохотом запираются по вечерам, и в коридорах звучат чьи-то злые и безнадежные крики. Дом, где обедают за длинным деревянным столом, среди кислых запахов болезни и грязи, а в комнатах темно от отчаяния и одиночества.

— Что случилось, Сим? — Мама не смотрела на нее, занятая незнакомой дорогой, но почувствовала, что ей нехорошо, ведь матери умеют читать мысли. — Тебя не укачало? Мы уже почти приехали.

— Нет, я… все хорошо. — Ничего хорошего не было, конечно. Но Симона сказала: — Я просто рассматриваю старые дома и все остальное.

Она развернулась на сиденье, пытаясь сквозь заднее стекло рассмотреть черный дом, становившийся все меньше и меньше. Она не ошиблась, это он. Симона точно знала, как он выглядит, знала про парадную дверь, похожую на усмехающийся квадратный рот, про покатую крышу кухни и про подземные комнаты, где запирали людей.

Она даже знала про старые деревья вокруг дома, девочка рассказала ей про них. Она сказала Симоне, что это плохие деревья: если долго на них смотреть, увидишь страшные злые лица с тусклыми глазами, этим лицам тысяча лет. Это колдовские дубы. Про них даже есть стихотворение — про то, как старый колдун по ночам просыпается в кроне, раздвигает ветви и ищет в окнах маленьких детей, которых можно украсть.

Симона смотрела на дом и не могла оторваться. Как страшно, что она нашла его здесь, среди полей, и самое страшное, что даже отсюда, из маминой машины, несущейся прочь по дороге, она рассмотрела его крошащиеся стены, зияющие дыры окон и птичьи гнезда в дымовых трубах. Там уже много лет никто не жил, особенно дети.

До нового дома они доехали довольно быстро. Фургон с мебелью уже был там, их вещи разгрузили и занесли внутрь. Дом и впрямь оказался очень милый — остроконечная крыша, вьющиеся цветы вдоль стен и огромный сад, где можно так чудесно играть. И в комнатах тоже пахло садом, фруктовым садом в теплый летний полдень.

Перевозчик уехал, а им предстояло сделать миллион разных дел — распаковать вещи, застелить постели, и за всем этим Симона ненадолго забыла про черный каменный дом. Ее спальня оказалась на самом верху, окно в ней было обито мягким войлоком, так что можно было лечь животом на подоконник и смотреть на поля, сколько душе угодно. Черный дом не было видно из ее окна, что уже хорошо. Она распаковала свои книжки, кассеты и диски, и ее комната стала совсем уютной, а после ужина откуда-то появился огромный рыжий кот, которого пришлось напоить молоком. За всем этим мама не заметила, что Симона такая тихая.

Она не осмелилась рассказать маме про старый черный дом, ведь это означало бы, что с ней что-то не так. Если ты слышишь голоса, которых не слышит никто, и видишь места, где никогда не был, значит, ты сумасшедший. А сумасшедших увозят далеко-далеко и запирают, чтобы никогда не выпустить обратно.