В свою защиту должен подчеркнуть, что в моем плане не было расчета. Он был целиком и полностью оппортунистским. Иными словами, общая идея бродила у меня в голове несколько недель. Мне мнилось, что если я помогу порвать Стефану с Габи, то только окажу услугу обоим. Я считал это своим долгом. Стефан явно был опасно влюблен в девушку, чьи мысли были заняты другими мужчинами. Как друг я обязан при ближайшем удобном случае положить неизбежный конец их роману, так как чем дольше затянутся эти якобы отношения, тем больнее будет разрыв. К тому же мне нужно было спасти Габи от того, чтобы она непреднамеренно не ранила Стефана сверх необходимого (я ведь знал, что такой поступок ужасно ее расстроит), и одновременно освободить ее для любви, которая ей предназначена. Иными словами – моей. Гарет, разумеется, был лишь катализатором. Что бы между ними ни происходило, оно было преходящим, так как если содержимое его штанов и обладало некоторым (незначительным) интересом, то содержимое головы – нет. Все это было мне очевидно.
Итак, опять вечеринка. Несколько грамм крепкой травы у меня в кармане, и Стефана нигде не видно. Приедет попозже из Бристоля, сказала Габи. Гарет курит самокрутки под деревом за домом, подняв одно колено и оперев стопу о ствол, наблюдая, как мир проходит мимо. Я предлагаю Габи улизнуть в старый сарай выкурить косяк, но горестно сообщаю, что у меня нет папиросной бумаги. Это – ложь: бумажки лежат у меня в кармане куртки, можно сказать, у самого сердца. Ложь необходима. Я подхожу к Гарету, который быстро соглашается к нам присоединиться. Несколько бумажек в обмен на возможность подкуриться? Кто бы отказался? Выгодная сделка. Я тороплю обменивающихся возбужденными смешками «друзей» в вечерние тени. Как только они исчезают за кустом, я оглядываюсь и вижу, что из дома в сад выходит Стефан, не успевший даже сбросить дорожный рюкзак. Он ищет нас, но мы растворяемся прежде, чем его глаза привыкают к сумеркам. Он достаточно скоро нас увидит.
Внутри сарай освещен лишь тусклым отблеском света из окон дома, который пробивается между деревьями за дощатой стеной. Свет мне нужен, чтобы свернуть косяк. Моя огромная, сгорбленная, с округлыми плечами тень неуклюже движется по стене. Габи примостилась на груде мешков с углем и торфом, поставив длинные изящные ноги на старый верстак с банками краски. Она, похоже, удобно устроилась, элегантные складки юбки свисают до пола. Гарет стоит, прислонясь к серой дощатой стене – приблизительно в той же позе, в какой стоял у дерева. В какое бы место или ситуацию его ни поместить, он всегда выглядит одинаково.
Они молча наблюдают за мной, обмениваются выжидающими взглядами. Когда подготовительные работы завершены, я раскуриваю косяк, перекрученная на конце бумага опасно вспыхивает, и, глядя на танцующий язычок, эти двое смеются как школьники, а язычок гаснет, превращаясь в тлеющее ярко-красное зернышко. Очень быстро сладковатый аромат травы забивает запахи угля, торфа и резиновых шлангов. Я пару раз неглубоко вдыхаю и передаю косяк дальше. Гарет затягивается глубоко, разгоревшийся огонек на мгновение освещает кряжи и впадины его лица с крепкой челюстью. Затем его сотрясает комический спазм кашля: он не может удержать весь дым. Мы хихикаем. Габи протягивает руку, гладит Гарета по плечу.
– Ты в порядке? – шепчет она.
Он поднимает глаза.
– Очень даже, – хрипло шепчет в ответ. Они не отводят взглядов и опять хихикают.
Я давлю в себе приступ ревности. С этим я могу смириться. Я ревную уже много месяцев. В последнее время для меня это обычное состояние. Ревность мной движет. Но на сей раз ревность иная. Она – лишь средство для достижения цели, а цель вдруг стала очень близка.
И говорю:
– Я на секундочку выйду.
Они на меня даже не смотрят. Логично. Зачем двум привлекательным подкуренным людям, которые к тому же друг другу нравятся, тратить на меня взгляды?
Снаружи я сел на влажную траву и подождал немного, для тепла обхватив бока руками. Сколько им понадобится? Сколько на такое уходит времени? Я понятия не имел, но знал, что свое дело сделал. Впереди я ясно слышал грохот музыки и эхо смеха. За спиной – иногда потрескивание и смутный шепоток. Я был разделительной полосой мертвой тишины между ним.
Поднявшись с травы, я неспешно вернулся в дом. Стефан все еще стоял в заднем садике и, вертя в руках стакан с выпивкой, всматривался в темноту. Увидев меня, он сразу перешел к делу:
– Ты не вид ел…
– Пришел отвести тебя к ней.
– Где вы…
– В сарае, наскоро… – Я изобразил, как, зажав между большим и указательным пальцами косяк, подношу его к собранному в куриную гузку рту.
– Ага!
– Да, ага! Пошли, пока они все не скурили.
Мы рысцой направились в глубь сада. Лишь когда до сарая оставалось всего несколько футов, я расслышал поскрипывание старой деревянной постройки. Оно было ритмичным и непрерывным, такой звук издает пара новых ботинок на кожаной подошве по полированному каменному полу. Стефан, конечно же, ничего не заметил. Он же не настраивался прислушиваться. Он знал только, что внутри ждет его девушка, и ему не терпелось ее увидеть. Он меня обогнал, поэтому его рука первой потянулась к двери сарая.
Я услышал, как, когда дверь распахнулась, Габи охнула, а потом мир остановился. Широко открытыми глазами она смотрела на нас из-за плеча Гарета, ее рот разинулся черным и круглым провалом удивления на очаровательном белом лице. Она все еще сидела на мешках с торфом, но ее голые колени были подняты и разведены, чтобы вместить бедра Гарета. Одной рукой она обнимала его за шею. Другую завела себе за спину, чтобы опереться на мешки. Самое удивительное, что от шеи до талии ее одежда была в полном порядке. А ниже – полная путаница: полы его рубашки, складки ее задранной юбки, его свалившиеся на пол, будто бы сдувшиеся джинсы. Открыв рот, Стефан глядел на это сплетение конечностей и одежды. Он на секунду зажмурился, потом снова открыл глаза, но сцена не изменилась. Гарет смотрел прямо перед собой за плечо Габи и не шевелился, будто надеялся, что, если не шелохнется, никто его не заметит.
– Стефан, я… – сказала Габи.
Он сжал губы, мотнул головой, заставляя ее замолчать, потом повернулся и ушел в дом.
– Догони его, Марк, – прошептала Габи. Голос у нее теперь был тоненький и ломкий.
Кивнув, я мягко, будто в спальню, закрыл за собой дверь.
Я его не догнал. Стефан ушел из сада, из дома и из моей жизни. Тем же вечером он на последнем поезде вернулся в Бристоль. Через два месяца он бросил учебу и записался в армию. Мне бы хотелось (доказывая свое глубокое понимание мужской психологии) сказать, будто он перегнул палку, возмещая урон, нанесенный его мужскому достоинству, но, поскольку мы никогда больше не виделись, это были бы лишь домыслы. Я несколько раз ему писал на адрес в Шотландии, который получил у его родителей, но он не отвечал, и через пару лет я сдался. Еще через несколько лет я узнал от его матери, что он уволился из армии и теперь работает «в службе безопасности» где-то в Западной Африке. Габи уехала из дома, где жила, но лишь для того, чтобы поселиться у Гарета, а он очень быстро дал понять, что для меня там места нет. В таких обстоятельствах наши отношения могли лишь зачахнуть. Я хотел разлучить Стефана и Габи. И тем самым разлучил с ними и себя.
Схватив из коробки пригоршню носовых платков, я попытался остановить потоп. Я знал, что ужасно выгляжу перед безжалостными телекамерами, но ничего не мог с собой поделать. Во всяком случае, сейчас не время для тщеславия, ибо сейчас я приносил последнее личное извинение, которое еще за мной оставалось, и телестудия Хелен Треже – самое подходящее для него место. Я почувствовал, как наезжает, чтобы взять крупный план, камера. Повернувшись, я уставился прямо в объектив.
– Стефан, не знаю, где ты сейчас, что ты делаешь и даже жив ли ты. – Секундная пауза, чтобы высморкаться. – Но если ты по какой-то причине смотришь эту программу… Мне просто хотелось бы, чтобы ты знал… Я хочу, чтобы ты знал, что мне очень жаль. Мне чертовски стыдно за то, что я сделал. Я…
В поле моего зрения возникла рука Треже, и ухоженные, с элегантным маникюром пальцы сжали мне колено. Дрогнувшим голосом телеведущая произнесла:
– Не спешите, постарайтесь взять себя в руки…
Я поднял глаза. Прорезая бороздки в фундаменте крем-пудры, по ее щекам катились слезы – точно внезапное наводнение ворвалось в пыльные низины. Она сама схватила несколько платков из коробки и попыталась вытереть слезы, но преуспела только в размазывании макияжа, так что под глазами появились уродливые черные тени.
Сделав глубокий вдох, я поднял руку ладонью вверх.
– Со мной все в порядке, Хелен. Честное слово. Я… – Дыхание у меня вырывалось всхлипами. – Со мной… все… в порядке.
Последнее заявление в камеру.
– Я не жду, что ты примешь мои извинения, Стефан, но это все, что я могу тебе предложить. – Губы у меня задрожали. Я почувствовал, как камера опять берет крупный план моего лица, и прошептал: – Мне так жаль.
И переход на Треже:
– Из бурлящего котла эмоций в студии «Разговора по душам»… – Всхлип. – Доброй ночи…
Она подняла к носу плотный ком носовых платков и впервые за всю свою карьеру отвернулась от камеры.
Когда лимузин подъехал к отелю «Уиллард», Дженни ждала на ступенях с моим пальто в руках. Она открыла дверцу и без единого слова помогла мне выйти, набросила на плечи пальто, словно я был только что сошедшим с ринга боксером-профессионалом. Я чувствовал себя выжатым и опустошенным. Какое облегчение, когда рядом есть кто-то, кому не нужно ничего объяснять. Молчание утешало и успокаивало. Она провела меня через вестибюль к лифту. Она провела меня по коридору, потом через наши апартаменты в мою спальню. Казалось совершенно естественным, что она останется здесь, посадит меня на край кровати и разденет, что ее пальцы осторожно расстегнут пуговицы, стянут рукава и развяжут шнурки, что она откинет одеяло и поможет мне под него лечь. Казалось естественным, что она сама снимет одежду и, притушив свет и заперев дверь, заберется ко мне в кровать. Иначе и быть не могло.
– Извини.
– Марк, все нормально…
– Смеешься?
– Нет.
– Нет да. Ты надо мной смеешься.
– Ладно, согласна, это довольно забавно.
– Ничего забавного тут нет. Такого со мной уже давно не случалось.
– Нет, я не о том. Просто…
– Что?
– Я ложусь в постель с Верховным Извиняющимся, и он тут же…
– Что? Давай же, скажи.
– Передо мной извиняется.
– Я немного смущен, вот и все.
– Тебе нечего смущаться. День выдался тяжелый. Ты вымотался. Это у нас первый раз… Ну, почти первый, и…
– Все равно извини.
– На самом деле даже сексуально.
– Что именно?
– Ты. Твои извинения.
– Сексуально?
– Верховный Извиняющийся извиняется – в этом есть что-то сексуальное.
– Слово «извини» тебе правда кажется сексуальным?
– Еще как! Повтори.
– Извини.
– Прошепчи мне на ухо.
– Извини.
– М-м. Еще. Выдохни мне в шею.
– Извини.
– Еще раз попробовать хочешь?
– Если опять не получится, я перед тобой больше извиняться не буду.
– Я бы и не просила.
– Честное слово?
– Заткнись и обними меня.