Прежде чем школа отпускает учеников на зимние каникулы, происходит два больших события: Студенческий союз атеистов выгоняют со школьного двора и Дариус целует на вечеринке другую девушку. Безусловно, для Клео одно из событий намного важнее другого. Я не уверена, что она вообще помнит, что я член ССА, и ее определенно не волнует, сможет ли эта группа встречаться на территории школы или нет, особенно в свете ее нынешней драмы. Но в любом случае оба события происходят прямо перед тем, как школа распускает всех на зимние каникулы.

Давайте сначала рассмотрим удаление ССА с территории школы.

Злобная Сучка сдержала свое слово. Оказалось, что она была избрана в школьный совет в ноябре единодушным голосованием. Приходится задуматься: А) кто эти трусы в школьном совете? и Б) неужели они не способны распознать Злобную Сучку? Ответы оказываются следующими: А) богатые родители с кучей денег и без ежедневной работы и Б) нет, не способны. В любом случае ее первым действием было выступление с предложением запретить Студенческому союзу атеистов собираться, проводить организационную часть или еще каким-либо образом сговариваться о выполнении дьявольской работы в пределах школьной территории Двенадцати Дубов. Как и на ее выборах, голосующие были единодушны.

Хайди сообщила нам новости на последнем собрании во вторник перед каникулами и предложила с января, после каникул, встречаться во «Френдлис» на Ридж-роуд, а с приходом весны можно будет собираться на улице. Мы все согласились раскошеливаться на колу, молочный коктейль, картошку фри или что-нибудь еще каждый вторник с целью выкупить себе право на несколько кабинок после обеда. Хайди сказала, что бороться нет смысла, что не стоит тратить на это время. Нам не победить.

После первоначального гнева и долгих дебатов с мамой я вынуждена была согласиться, что мы не только не выиграем эту битву, но и не должны выиграть эту битву. Школа на самом деле права. Если в школе принята политика, запрещающая религиозным группам встречаться на ее территории, а это хорошая обоснованная политика, то организация, исповедующая определенный взгляд на религию, такая как ССА, не должна пользоваться привилегиями. Это как с городской печатью. Из – за того, что на городской печати изображен крест, символ христианской веры, и отсутствуют прочие религиозные символы, получается, будто город одобряет и превозносит христианство. Если Академия Двенадцати Дубов запрещает всем религиозным группам встречаться на территории школы, но позволяет делать это студентам-атеистам, получается, будто школа одобряет и превозносит атеизм.

Я жалею только о том, что это решение не было принято раньше, а стало следствием мстительных действий торжествующей и всесильной Злобной Сучки. Я ей не соперница. Она постоянно побеждает меня.

А теперь о Дариусе и той другой девушке. Само действие, поцелуй, произошло еще в ноябре на выходных по поводу Дня благодарения, когда Клео грелась на солнце у отцовского бассейна в Скоттсдейле. Удивительным образом прошло почти три с половиной недели, прежде чем Клео об этом узнала. Из-за такого опоздания для Клео ситуация стала еще хуже, потому что она убеждена, что все знали о произошедшем несколько недель, и все говорили о ней, жалели ее и смеялись над ней за ее спиной.

Имя другой девушки – Ванесса. К счастью для нее, она не ходит в Двенадцать Дубов, потому что гнев Клео, что довольно странно, в большей мере направлен против Ванессы, а не против Дариуса. Если бы Клео встретилась с Ванессой лицом к лицу, то от души наваляла бы ей. По крайней мере, она постоянно об этом говорит. Я сказала Клео, что думаю, что она определенно победила бы в столкновении с Ванессой, ведь ей пришлось бы всего лишь запустить торпеды, маскирующиеся под ее груди. Так я узнала, что бывают времена, когда даже хорошая шутка про груди не работает. Она лишь разозлила ее.

Так Сага о Клео и Дариусе зависла на краю отвесной скалы. Она не решила, что с ним делать. Защита Дариуса была именно такой, какую можно себе представить: что он был на вечеринке, он был пьян, не мог ясно соображать, она сама полезла к нему, он мог бы зайти и дальше, но остановился. Не знаю, с чего он взял, что это дополнение насчет того, что он остановился, зачтется ему в разговоре с Клео, но, полагаю, парни вообще довольно глуповаты. Особенно Дариус. Сколько раз за выходные по поводу Дня благодарения Клео говорила мне, что скучает по нему? Я знаю, что она чувствует себя дурой, потому что он, очевидно, скучал по ней недостаточно сильно, чтобы держаться подальше от вечеринок и поцелуев с другими девушками.

Я была удивлена и шокирована тем, что Дариус буквально из кожи вон лез, чтобы загладить свою вину перед Клео. Я даже видела, как он держал ее за руки на перемене. Если бы вы спросили меня, я бы предположила, что он воспользуется этой возможностью, чтобы избавиться от оков, но вместо этого он, кажется, на самом деле беспокоится, что она с ним порвет. Не настолько беспокоится, чтобы не таскаться по школе весь день с самодовольным выражением лица, однако он подкараулил меня после школы, когда никого не было рядом, и, знаю, это звучит безумно, но он выглядел так, будто вот-вот заплачет. Я могла бы рассказать об этом Клео. Могла бы рассказать, что Дариус подошел ко мне, чтобы попросить совета о том, что ему делать, сказал, что знает, что я знаю ее лучше, чем кто-либо, и не могла бы я, пожалуйста, помочь ему, но по какой-то причине я решила не говорить Клео обо всем этом. Я не рассказала ей, так как думаю, что ей следует расстаться с ним. Его поцелуй с Ванессой только лишь подтвердил все мои прогнозы касательно того, каким парнем будет Дариус, и я не верю, что эта другая сторона Дариуса – настоящая.

А потом Клео появляется у меня на пороге примерно через неделю после того, как она узнала про поцелуй, с широкой улыбкой на лице и хлопьями снега в волосах после небольшого снегопада, идущего весь день. Она выглядит так, словно готова запеть.

– Он сказал, что любит меня.

– Что?

– То, что слышала.

Я хватаю ее за руку и затягиваю в дом, мы готовим себе шоколадное молоко и идем с двумя стаканами на чердак.

– Он любит меня. Он так сказал. И ты не поверишь, но он даже заплакал. Он сказал: «Я люблю тебя, Клео». И потом заплакал.

– Да ладно, – говорю я. – Боже, Клео. Я думала, что никому больше нет дела до любви и влюбленности. Что любовь больше не имеет никакого значения.

Клео выглядит слегка задетой. Я уверена, она ожидала от меня не такой реакции. Мы сидим на кровати, попивая шоколадное молоко, словно на фотографии пятидесятых годов. Просто две старшеклассницы, разговаривающие о мальчиках и любви. Нам не хватает только коротких юбок и белых гольфов. Знаю, мне полагается сказать: «Ого, тебе так повезло!» или «Это так клево!», а вместо этого я бросаю ей в лицо бессердечные слова о том, что никому больше нет дела до любви. Я задумываюсь о том, как это прозвучало. Я выгляжу как завистливая подруга, у которой нет парня. Как завистливая подруга, у которой никогда не было парня, который мог бы сказать ей, что любит ее.

– И что ты ответила?

– Что тоже люблю его. И так и есть. Думаю, что в конечном счете это было хорошо для нас. Что ему нужен был этот опыт, нужно было поцеловать ту шлюшку на вечеринке, чтобы он проснулся и понял, что любит меня.

Клео выглядит такой счастливой, сидя тут с усами от шоколадного молока. Она выглядит такой счастливой, что мне сложно сохранять свой скептицизм или даже зависть. В конце концов, это не я сказала, что любовь не имеет значения, и я счастлива узнать, что эра антилюбви закончилась. Я лишь надеюсь, что Дариус знает, как ему повезло.

Я решаю отметить этот день, чтобы запомнить Клео и то, как она выглядит в этот момент, я собираюсь сделать для нее футболку в коричневом цвете с белыми буквами спереди: ЕСТЬ ШОКО – ЛАДНОЕ МОЛОКО?

* * *

Мы не семья лыжников. Мы не ездим на тропические острова. И мы точно не ездим в Диснейленд. Мы слоняемся по дому все зимние каникулы, спим допоздна, ходим в кино, слишком много едим и вообще ничем не занимаемся. Не только я и Джейк. Папа не уединяется в своем кабинете, чтобы поработать, потому что, полагаю, никто не настроен рассматривать политические карикатуры, когда в город приезжает Санта-Клаус. Или, возможно, ему просто нравится проводить время дома с мамой. В любом случае до Рождества остается еще неделя, а мы говорим о нем за сегодняшним ужином по большей части потому, что папа зациклился на том, чтобы приготовить гуся, и пытается заручиться нашей поддержкой. Папа в своем репертуаре – говорит об одной еде, пока мы поглощаем другую.

Потом мама разворачивает свою салфетку, смотрит на меня и спрашивает:

– Почему бы тебе не пригласить к нам Ривку? – Я не думаю, что она празднует Рождество, мам. Возможно, для нее это будет противоестественно.

– А почему она не празднует Рождество? – спрашивает мой медленно соображающий братец.

– Потому что она еврейка, идиот.

– И что?

Я смотрю на маму:

– Можешь объяснить ему?

Думаю, Джейк чувствует, что ему пытаются заткнуть рот, так что пытается опередить нас:

– Все празднуют Рождество. Это американская традиция. Как четвертое июля. Я реально сомневаюсь, что для нее это будет противоестественно. Вот гусь – другое дело, но Рождество? Что противоестественного в Рождестве?

– В Рождестве противоестественно то, что это не еврейский праздник. Это христианский праздник. Это Рождество Христа. А Ривка исповедует иудаизм. – Я произношу все это медленно.

– Ладно, если это христианский праздник, почему мы его празднуем?

Он меня подловил. Как бы мне хотелось стереть с его лица эту широкую самодовольную улыбку.

Папа пытается спасти меня. Он поворачивается к Джейку и говорит:

– Рождество – праздник с христианскими корнями, но со временем он эволюционировал в светский праздник для многих людей вроде нас. Мы можем праздновать Рождество так, как мы это делаем, с елкой и подарками, и на этом все, и оно не выглядит как религиозный праздник. Но, думаю, Симона говорит о том, что для кого-то, кто придерживается строгой религиозной традиции, отличной от христианской, Рождество является чужим праздником.

Я уклончиво киваю. Я всегда любила Рождество.

Я люблю, как пахнет дом, когда в нем стоит ель. Люблю рождественские носки со всякой мелочью, которую мама в них накладывает. Люблю подметальщика звезд на вершине елки – древнюю тряпичную куклу в виде маленького мальчика в зеленом комбинезоне, держащего метлу, за которой тянется вереница звезд. Мне даже нравится глупая шапка Санты, которую папа надевает каждое рождественское утро, раздавая подарки. Рождество всегда было семейным праздником, как и День благодарения. Но теперь, размышляя о том, как из этого дня исключается кто-то вроде Ривки, я осознаю, что сколько бы светских символов ты ни принял и от скольких бы религиозных символов ты ни отказался, невозможно сбежать от того факта, что Рождество – это праздник для людей-христиан.

Мама встает из-за стола и возвращается с календарем:

– В этом году Ханука совпадает с Рождеством. Мы могли бы пригласить Ривку и отметить и то и другое.

Я не уверена, как эта идея может разрешить мой внезапный кризис веры из-за праздника. Как могу я, открыто заявившая о своих атеистических убеждениях, отмечать праздник, посвященный рождению Христа? Но, по крайней мере, мамино предложение решает проблему, как пригласить к нам Ривку, а мне хотелось бы это сделать.

Когда я звоню Ривке, чтобы узнать, не захочет ли она приехать, она смеется над тем, как я спотыкаюсь на каждом слове.

– Когда мы празднуем Рождество, мы не то чтобы всю ночь сидим и восхваляем Иисуса. Но мы обычно включаем рождественские гимны на стерео, хотя слова для нас особо ничего не значат. И мы наряжаем рождественскую елку. Но мы можем отпраздновать и Хануку, и я хочу, чтобы ты приехала и тебе было комфортно, не хочу, чтобы ты чувствовала себя за бортом.

– Симона, пожалуйста, не беспокойся об этом. Я приеду с удовольствием. Но не могла бы ты объяснить мне, что такое рождественская елка?

– Что? Ты не знаешь, что такое рождественская елка?

– Знаю, конечно. Просто подкалываю тебя.

– Рада, что тебе доставляет удовольствие то, как мне неудобно из-за всего этого.

– Почему тебе из-за всего этого неудобно? – спрашивает она. – Ты не должна извиняться за традиции своей семьи. Почему вы не должны праздновать Рождество?

– Потому что мы не настоящие христиане.

– Не думаю, что нужно быть практикующим христианином, чтобы отмечать этот праздник, но, опять же, я в этом не эксперт. Единственное, что мне кажется противоестественным, это когда евреи празднуют Рождество, и поверь мне, многие из них это делают. Но я не вижу проблемы в том, чтобы отметить Рождество с людьми, которые не являются евреями.

Потом я спрашиваю ее о том, что постоянно крутилось у меня в голове с той ночи в Уэллфлите, о чем я задумалась во время Шаббата.

– А я не еврейка? – спрашиваю я. – Я тут немного почитала про иудаизм и узнала, что все дети, рожденные от матери-еврейки, автоматически становятся евреями.

Я слышу, как Ривка меняет свою позицию. Возможно, она встает из-за обеденного стола и садится на один из уютных диванчиков у камина.

– Строго говоря, да, думаю, что ты еврейка. Но я знала, когда отдавала тебя Эльзи и Винсу, что тебя не будут растить как еврейку. И хотя это было тяжело, особенно для моей матери, мы также знали, что они будут чудесными, любящими родителями, и для нас это было важнее всего остального.

– Вообще-то ты не ответила на мой вопрос.

– О, думаю, ответила. Еще раз, да, по строжайшим еврейским канонам ты считаешься еврейкой, так как тебя родила еврейка. Если ты захочешь переехать в Израиль, ты автоматически получишь гражданство. Если бы Гитлер был жив, он бы без промедлений отправил тебя в концентрационный лагерь. Но я думаю, чтобы говорить о том, еврейка ты или нет, недостаточно одного факта рождения в еврейской семье. Думаю, здесь важнее выбор, который ты делаешь. Думаю, здесь имеет значение то, как ты сама относишься к истории, ритуалам, традициям и культуре иудаизма.

Ладно, я никак не отношусь ни к чему из этого, так что, полагаю, Ривка имеет в виду, что на самом деле я не еврейка. И для меня это отлично. Но мы собираемся отметить Хануку у нас дома в этом году, и у меня только недавно был мой первый Шаббат, так что я не знаю, может, все начинает меняться.

И все-таки. О Ривке. О ее болезни. О том, насколько она больна на самом деле и сколько ей осталось жить.

У Ривки рак яичника.

Я узнала это от мамы. Я не смогла собраться с духом и поговорить с Ривкой об этом напрямую и переживаю, что она воспринимает это так, будто мне нет до нее дела, но что я могу поделать? Я трусиха. Так что вместо этого я пошла к моей маме, чтобы узнать все, о чем я не могу заставить себя спросить у Ривки.

Научное название ее заболевания – эпителиальная карцинома яичника. И с ней все плохо. Ривка прошла несколько курсов интенсивной терапии, и стало ясно, что ничего не помогает. Хотя сейчас кажется, что с ней все в порядке, хотя она выглядит молодой, энергичной и красивой, она умирает.

Это ужасно. Это неправильно. И хотя то, что я собираюсь сказать, постыдно, это все же правда: я не могу прекратить думать о том, что у меня тоже может развиться рак. У меня может развиться рак, потому что Ривка моя мать и я ее дочь, а разве это не передается по наследству? У меня глаза Ривки. У меня ее голос. Она левша. У нас обеих чувствительная кожа. Оказалось, что у нас обеих аллергия на грецкие орехи. Могу ли я заболеть раком?

И потом, есть вопрос насчет Ханны. Ривка сказала, что она умерла пять лет назад. Ханна не была пожилой женщиной пять лет назад. Но мама рассказывает мне, что Ханна умерла от аневризмы сосудов головного мозга, а не от рака яичника. На самом деле я не уверена, должна ли эта информация успокоить меня или же, наоборот, мне стоит начать беспокоиться, что я могу умереть от аневризмы сосудов головного мозга или рака яичников, смотря что настигнет меня раньше.

Мама немного изучила информацию и о том и о другом и говорит, что хотя для меня риск заболеть раком яичника или получить аневризму сосудов головного мозга выше, чем в среднем для остальных людей, эта вероятность все равно крайне мала.

Я не могу не думать о преимуществах моей прежней жизни. Преимуществах жизни в неведении. Преимуществах иметь голый, одинокий ствол фамильного древа, а не дерево, на котором день ото дня становится все больше листьев и ветвей.