Калар сердито зарычал и повернулся на другой бок. Уткнув одно ухо в подушку, набитую гусиным пухом, и зажав рукой другое, он тщетно пытался заглушить громкие звуки, которые издавали его брат с очередной любовницей. Он не знал, с какой девкой на этот раз развлекается Бертелис, и вообще-то ему было на это плевать. Все, что сейчас заботило Калара — что он очень устал, и ему не давали выспаться.

Кто бы ни была эта девчонка, похоже, она наслаждалась процессом, ее стоны и вздохи становились все громче, их дополняло животное рычание Бертелиса и стук и скрип, издаваемые его койкой.

Не в силах выносить это больше, Калар отбросил одеяло и встал.

Резкими злыми движениями он оделся, набросив поверх нижнего белья красно-синий табард. Услышав движение, Бертелис, покрытый потом, оторвал взгляд от лежавшей под ним обнаженной темноволосой девушки.

— Что? — спросил он, но Калар лишь бросил на него яростный взгляд.

Девчонка под Бертелисом застонала, как неупокоенный дух, и Калар, выругавшись сквозь зубы, встряхнул головой и вышел из палатки.

Двое ратников, стоявших на страже снаружи, вытянулись, когда Калар прошел мимо них, но рыцарь не обратил на них внимания. Он вышел из палатки, и ему было все равно куда идти, лишь бы куда-нибудь подальше отсюда. Его руки были сжаты в кулаки, и крестьяне шарахались в сторону, увидев выражение его лица.

Было, наверное, около трех часов утра, а он, до предела усталый, лишь полчаса назад вернулся из патруля. Отвратительный запах горелого человечьего мяса все еще не выветрился из его одежды, но Калар был настолько измучен, что сразу завалился спать. Однако едва он засыпал, как пугающие навязчивые видения начинали осаждать его усталый разум, и Калар в испуге просыпался. Ему виделись кружившие в небе черные птицы и темный угрожающий лес.

Из тумана, окружавшего деревья, вдруг появилось бледное лицо его давно потерянной сестры. Она была ребенком, такой, как он ее запомнил, хотя сейчас ей должно быть уже двадцать лет. Она пыталась говорить с ним, но ее губы не двигались, и Калар не понимал ее слов. Она будто шептала, но слишком тихо, чтобы расслышать, и Калар проснулся, чувствуя разочарование и бессильную злость. На самом деле, он сомневался, что смог бы заснуть, даже если бы Бертелис не развлекался с девкой на соседней койке.

Его брат не мог понять, почему Калар перестал развлекаться с женщинами после того, как стал ухаживать за Элизабет.

— Ты действительно так любишь ее? — спросил как-то Бертелис, явно изумленный.

— Всеми фибрами души, — ответил Калар.

— Все равно я тебя не понимаю. Ты же еще не женился на ней. Так наслаждайся жизнью, пока можешь!

— Это будет бесчестьем и для нее и для меня! — решительно возразил Калар.

Бертелис тогда только удивленно покачал головой.

Калар пнул некстати подвернувшегося паршивого лагерного пса. Пес заскулил и убежал, поджав хвост.

* * *

И Гюнтер вздохнул. Сейчас он уже был не так быстр с клинком, как раньше, и уставал, тогда как еще десять лет назад не ощущал бы никакой усталости. Конечно, лишь немногие могли сравниться с ним в искусстве владения мечом, но спустя несколько лет они тоже постареют.

Без сына и наследника, способного продолжить его род, имя Гюнтера будет забыто. На мгновение Гюнтер пожалел, что так и не женился, и это пробудило в его душе мучительные воспоминания. Его преследовал вопрос, что могло бы быть, если бы он встретил ее первым, но она уже была обручена с молодым красавцем Лютьером, его другом и собратом по оружию.

Гюнтер ни одной живой душе не обмолвился ни словом о своей любви к Иветте из Бордело, и эту тайну он будет хранить до самой смерти.

Никогда он не обесчестит себя или ее, признавшись в своих чувствах.

Всю жизнь он тщательно скрывал их. Тот факт, что Гюнтер так и не женился, был источником множества слухов и сплетен, но лишь он сам знал истинную причину.

После смерти Иветты он был сокрушен горем. Она погибла не более чем в пятидесяти милях от того места, где стоял сейчас Гюнтер.

Он оплакивал ее смерть, и из любви к ней остался в Гарамоне, наблюдать за обучением Калара.

Гюнтер отбросил эти мысли, когда увидел, что Калар выскочил из своей палатки и раздраженно зашагал по лагерю, и в каждом движении молодого рыцаря сквозила злость.

Гюнтер попытался поговорить с Каларом, выяснить, что его так разозлило, но это ни к чему не привело. Рыцарь-ветеран понял, что с молодыми всегда так, и потом выругал себя за глупость. Молодые люди всегда считают, что они понимают все лучше остальных. Это одна из особенностей молодости. Молодые всегда думают, что переживаемое ими не переживал никто до них, что эмоции, которые они чувствуют, сильнее и острее, чем испытанные кем-либо и когда-либо.

«Почему так бывает», с грустью подумал Гюнтер, «что лишь когда тело начинает стареть и подводить тебя, когда подкрадывается старость, лишь тогда начинаешь осознавать, что набрался хоть какой-то мудрости, некоего понимания мира?»

Он усмехнулся от этой мысли. «Похоже, ты действительно начинаешь стареть», подумал он.

Мальчик потерял мать, когда был совсем еще малышом, а спустя год потерял и сестру-близнеца, свою постоянную спутницу — ее забрала Фея-Чародейка. Подумав об этом, Гюнтер сотворил знамение, чтобы отогнать зло. Он любил Лютьера как брата, и знал, что в глубине души отец Калара был добрым человеком, но когда умерла Иветта, что-то умерло и в Лютьере. Вся его любовь к маленькому Калару исчезла, и за все эти годы Лютьер едва ли сказал сыну доброе слово. Отчасти Гюнтер мог его понять. Калар был удивительно похож на мать, и, наверное, Лютьеру было мучительно даже смотреть на мальчика.

Новую жену лорда Гарамона Гюнтер ненавидел с молчаливой страстью, считая ее холодной, жестокой и ревнивой. Он имел честность признаться себе — отчасти он ненавидел леди Кэлисс потому, что она заняла место Иветты. Но Гюнтер считал, что даже будь иначе, он все равно не любил бы эту женщину. Она была жестока к слугам и крестьянам, и, увы, эту черту она передала своему сыну Бертелису. И уж конечно, она постаралась сделать несчастной жизнь Калара в замке.

Холодный и отстраненный отец, обративший все оставшиеся в нем чувства лишь к второму сыну, и злая мачеха, старавшаяся унизить Калара при любой возможности — не удивительно, что душа Калара была обременена злостью, обидой и сомнением. Гюнтер очень хотел хоть чем-то помочь юноше.

Затрубили рога, и Гюнтер, обернувшись, увидел другой отряд рыцарей, въезжавших в лагерь — они возвратились из очередного патруля. На их копья были насажены головы зверолюдов, и когда рыцари проехали по лагерю, гордо демонстрируя свои страшные трофеи, их приветствовали радостными криками. Гюнтер заметил, что это были рыцари Сангасса.

«Ну хоть кто-то сегодня удачно поохотился», подумал он.

* * *

Усталый и злой, Калар шел по лагерю, который рыцари Бастони использовали как базу для своих патрулей. Это была удобная оборонительная позиция — палатки лагеря были поставлены на широком плосковерхом холме, называвшемся Трон Адалинды, с которого открывался обзор на несколько миль вокруг. С запада у подножия холма росла небольшая ярко-зеленая роща, питаемая бившим из земли родником, и к этому островку безмятежности сейчас и направился Калар.

Услышав рев труб, он обернулся и, увидев возвращение победоносного отряда рыцарей, ощутил укол зависти.

Его настроение стало еще мрачнее, когда он увидел ехавшего с отрядом Малорика, державшего в одной руке большую лохматую голову зверолюда. Выругавшись, Калар развернулся и пошел подальше от торжествующих рыцарей Сангасса. Он знал, нет чести в том, чтобы поддаваться гневу, но прямо сейчас ему очень хотелось что-нибудь крушить и ломать.

Лагерь бастонцев был далеко не таким большим, как лагерь армии герцога, расположенный севернее — в нем было не больше трех сотен палаток, и дойти до его края было делом одной минуты. Стоя на краю плосковерхого холма, Калар смотрел на маленькую рощу, в которой таилась священная часовня Грааля. По всей Бретонии было разбросано бесчисленное множество таких часовен, и каждая из них являлась святым местом и объектом паломничества. Часовня, находящаяся здесь, как говорили, излечивала сердечные раны, и сотни обманутых и отвергнутых любовников каждый год совершали долгое путешествие сюда, чтобы помолиться и принести жертвы.

Как гласит предание, Теодрик, рыцарь из Каркассона, принявший обет Поиска Грааля, узрел здесь Владычицу, и в этом самом месте испил из ее священного кубка, и стал святым рыцарем Грааля. В честь этого чудесного события, он велел построить в этой роще небольшую часовню.

Когда Калар спустился с холма и вошел в рощу, то ощутил, как его гнев утихает. Воздух здесь был свежим и прохладным, Калар провел рукой по мягким листьям папоротников, покрывавших землю словно ковром. Деревья в роще были редкими и совсем не похожими на словно бы изувеченные пугающие деревья Шалонского леса. Глубоко вздохнув, Калар прошел сквозь заросли папоротников, казавшихся пестрыми в мягком солнечном свете.

Мавзолей, в котором был упокоен Теодрик, оказался небольшим и скромным, сделанным из чистого белого мрамора, и зарос папоротниками. Стены его были выполнены в виде открытых арок, и увиты плющом, покрывавшим маленькую постройку.

Если легенды говорят правду, Теодрик был влюблен в знаменитую красавицу Адалинду, женщину непревзойденной красоты и добродетели. Однако некая ведьма, ревнуя к ее красоте, наслала на Адалинду такое проклятие, что если бы красавица поцеловала кого-то, то и она сама, и тот, кого она поцеловала, сразу умерли бы. Боясь не за себя, но лишь за благородного Теодрика, Адалинда отвергла его ухаживания, но Теодрик не пал духом, потому что знал, что Адалинда тоже его любит. Исполнившись решимости освободить свою любовь от злого колдовства, Теодрик направился на поиски средства снять проклятие. И пока он был в пути, Адалинда каждый день приходила к часовне, которую он построил, сидела на вершине холма и ждала возвращения своего возлюбленного. Сорок долгих лет она ждала его, и этот холм прозвали Троном Адалинды.

Наконец Теодрик сумел снять проклятие, вернулся и в первый раз поцеловал свою возлюбленную. Его жизнь была чудесным образом продлена магией Грааля Владычицы, и спустя сорок лет он выглядел таким же молодым как тогда, когда пил из Грааля. Но эти годы сурово обошлись с Адалиндой, она постарела, лицо ее избороздили морщины, а волосы покрыла седина. И все же они с Теодриком поженились и жили счастливо, пока год спустя Адалинда не умерла со счастливой улыбкой на лице.

После этого Теодрик жил отшельником, охраняя часовню и покидая ее лишь тогда, когда надо было отправляться на войну для защиты Бретонии. Он прожил еще 190 лет, и когда покинул этот мир, то был похоронен рядом со своей возлюбленной Адалиндой.

Калар тихо поднялся по ступеням мавзолея, с благоговением глядя на мраморный саркофаг, в котором покоилось тело прославленного рыцаря Грааля и его возлюбленной супруги. Барельеф на саркофаге изображал Теодрика и леди Адалинду, покоившихся рядом, сложив руки на груди, словно в молитве. Рядом с Теодриком лежал мраморный меч, а вместо подушки влюбленным служил резной мраморный щит. Ноги Теодрика покоились на спине свернувшегося дракона, а ноги Адалинды — на спине единорога. Резные изображения из белого мрамора были безупречно точны в малейших деталях, до каждой пряди волос, и Калар восхитился такому мастерству. Лицо рыцаря Грааля излучало силу и благородство, лицо его супруги было юным и прекрасным. Калар с восхищением смотрел на мраморное лицо Теодрика, пытаясь понять, как можно человеку достигнуть такого величия.

Калар спустился по ступеням с другой стороны мавзолея, и тут у него перехватило дыхание, когда он внезапно узрел сияющий образ Владычицы, смотревшей на него с другой стороны небольшого пруда.

Лишь спустя мгновение молодой рыцарь понял, что это не явление богини, а лишь ее статуя, изваянная из того же сверкающего белого мрамора, что и мавзолей, а волшебное сияние камня вызвано лучами солнца.

Он благоговейно шагнул вперед и опустился на колени перед лилиями, цветущими в пруду, глядя на безупречный лик Владычицы.

Несомненно, рука самой богини направляла скульптора, ибо изваяние получилось потрясающе точным в деталях и казалось поистине живым.

Владычица была высокой, стройной и исполненной грации. Одна нога была слегка поднята, а руки протянуты, словно она намеревалась шагнуть вперед, чтобы обнять Калара. Ее платье казалось светящимся, переливающимся и почти прозрачным, будто это был не твердый камень, а настоящий тончайший шелк, слегка развевавшийся на ветру. На ее поясе висел украшенный драгоценными камнями Грааль и четки, увитые плющом. Ее прекрасные, словно струившиеся волосы украшали маленькие цветки и листья тончайшей работы.

Но более всего гений скульптора проявился в том, как было изваяно лицо Владычицы. Когда Калар взглянул на ее лик, то почувствовал, что на его глазах выступили слезы. Высокие скулы ее были изваяны с невероятным изяществом, а губы казались мягкими, словно бархат.

Владычица смотрела на молодого рыцаря с выражением бесконечного сострадания. Чувство любви и материнской преданности, исходившее от статуи, было удивительно ощутимым, и у Калара перехватило горло от восхищения божественным изображением, которое создал скульптор.

У Калара остались лишь смутные воспоминания о своей матери — она умерла, когда он был еще маленьким ребенком, но вид лица статуи Владычицы вновь всколыхнул эти воспоминания.

Калар опустил глаза и посмотрел в пруд. Под зеркальной поверхностью воды туда-сюда плавал сом с длинными извивающимися усами, ища корм в листьях, устилавших дно пруда.

Отражение статуи Владычицы мерцало словно призрак на поверхности пруда, и Калар, закрыв глаза, произнес молитву, ощущая удивительное чувство спокойствия и безмятежности.

Калар не знал, сколько он простоял на коленях перед статуей, но когда он открыл глаза, солнце было уже высоко в небе, почти над его головой, и статуя уже не сияла под его светом. Калар чувствовал себя освеженным и очистившимся, словно молитва смыла все его дурное настроение.

Он поднялся, прошептал последнюю молитву и направился назад в лагерь, поднимаясь по травянистому склону Трона Адалинды.

Впервые за несколько недель Калар чувствовал себя так спокойно.

С чувством стыда он вспомнил тот резкий разговор с Гюнтером, который произошел несколько часов назад по пути обратно в лагерь из патруля.

— Ты выглядишь разозленным, — сказал учитель фехтования. — Хочешь поговорить?

Калар мрачно посмотрел на Гюнтера.

— Я не разозлен, — раздраженно сказал он.

Гюнтер поднял бровь.

— Ну как скажешь, — ответил он.

Некоторое время они ехали рядом молча, каждый был погружен в собственные мысли.

— Ты все еще думаешь о том, как тебя выбили из седла тогда в засаде? — наконец спросил Гюнтер.

Лицо Калара еще больше помрачнело.

— Это был позор, — тихо произнес он, так, чтобы никто из других рыцарей не услышал. — Зверолюд мог запросто убить меня, но решил поиграть со мной. Я видел это в его проклятых глазах. Лучше бы мне было погибнуть, чем служить забавой для этой твари.

— И никогда больше не увидеть твою прекрасную Элизабет? — спросил Гюнтер.

— Я не заслуживаю ее благосклонности, — с горечью ответил Калар.

Гюнтер расхохотался, и Калар устремил на него яростный взгляд.

— Ах, глупая молодость, — сказал рыцарь-ветеран. — Ты хоть знаешь, сколько раз меня выбивали из седла? Сколько раз я был бы убит, если бы не чье-то вмешательство или просто счастливый случай?

Выбрось эти глупости из головы. Ты жив и твоя честь не запятнана.

Калар сердито посмотрел на Гюнтера и отвел своего коня подальше, проехав остаток пути до лагеря в мрачном молчании. Только сейчас, после молитвы, он понял, что вел себя глупо. Стыд от того, что он позволил выбить себя из седла, все еще жег его, но в тот день погибли и куда более достойные рыцари, чем он. Калар чувствовал себя, словно глупый ребенок.

Восстановив душевное спокойствие и избавившись от мрачного настроения, Калар шел в лагерь, улыбаясь при мысли об Элизабет.

— Ах, это наш малыш из Гарамона! — вдруг раздался ядовитый голос.

Калар поднял взгляд, и улыбка исчезла с его лица, когда он увидел Малорика, стоявшего у своей палатки, уперев руки в бока. Молодой наследник Сангасса был все еще облачен в доспехи, его белый табард испачкан кровью. За его спиной крестьянин насаживал голову зверолюда на копье, воткнутое в землю. Таких голов на копьях было у палатки уже с полдюжины.

— Ну, что скажешь насчет моих новых украшений?

— Очаровательно, — сказал Калар. — Твои родственнички?

Малорик усмехнулся.

— Ах, как остроумно. А я слышал, что ваша ночная охота снова была неудачной. Вы как будто специально избегаете зверолюдов.

Наверное, вы нашли какой-нибудь хлев, в котором и прячетесь каждую ночь, пока настоящие бойцы сражаются? Может быть, ты там приятно проводишь время с каким-нибудь молодым красивым конюхом, а?

Калар почувствовал, что умиротворенность, которой он достиг в часовне, исчезла. Другие рыцари из Сангасса оставили свои дела и с насмешливыми улыбками стали ждать, что ответит на это наследник Гарамона. Один из спутников Малорика, молодой владетельный рыцарь, вероятно лет двадцати пяти, подошел ближе, и, улыбаясь, положил руку на эфес меча.

Калар понимал, что эта встреча может плохо кончиться, но его гордость была ущемлена. При мысли о прекрасном лике Владычицы его гнев несколько утих. Он заставил себя улыбнуться.

— Поздравляю вас с успешной охотой. Пожалуй, я пойду, чтобы не сломать тебе нос еще раз. Наверное, твоя мамаша будет весьма недовольна, если твоя смазливая мордашка окажется попорчена, — сказал Калар дружеским тоном, и, поворачиваясь, добавил, — а я слышал, что старая шлюха в гневе неприятна.

— Что ты сказал?! — вскипел Малорик.

— Я сказал, что твоя мать — добродетельная женщина, — громко объявил Калар.

— А твоя — ведьма и гниет в могиле! — прорычал Малорик. — Самое подходящее для нее место. Говорят, она была ведьмой.

Калар застыл на месте, побледнев от ярости.

— Твоя сестра тоже была ведьмой, — продолжал Малорик. — Именно поэтому ее и забрали, не так ли?

Калар развернулся и с перекошенным от бешенства лицом бросился к наследнику Сангасса. Малорик с наглой улыбкой смотрел на него, подмигнув рыцарю, стоявшему рядом.

Без лишних церемоний Калар впечатал кулак в лицо Малорика, снова сломав ему нос.

— Посмей только вякнуть еще что-нибудь о моей матери и сестре, шлюхино отродье, — тяжело дыша, произнес Калар.

Малорик, поднявшись с земли, прижал руку к кровоточащему носу, но его глаза триумфально сияли.

— Я принимаю вызов, — прохрипел он.

— Что? — не понял Калар.

— Ты ударил меня перед всеми рыцарями, собравшимися здесь. Я принимаю твой вызов, и моим чемпионом будет сир Ганелон.

Стройный рыцарь, стоявший рядом, поклонился, насмешливо улыбнувшись.

Калар выругался.

Теперь он узнал этого рыцаря. Ганелон, чемпион Сангасса; Ганелон Мясник.

Худощавый молодой человек ниже среднего роста, он был больше похож на избалованного мальчишку-щеголя, чем на смертоносного воина, каким, по слухам, он был. Его длинные волосы, свисавшие ниже плеч, были надушены и тщательно расчесаны, а гофрированные доспехи последней моды богато украшены и начищены до зеркального сияния. На его лице постоянно была улыбка, но глаза были холодными и мертвыми, словно у рыбы.

Ганелон прославился как победитель во множестве дуэлей, и говорили, что он является «слегка» ненормальным. Если слухи были верны, ему особенно нравилось причинять боль кому-либо, будь то соперник в поединке или женщина в постели.

— Отлично, — сказал наконец Калар. — Назови время и место.

— Полдень, — ответил Ганелон, глядя в глаза Калару. — Поле к западу за лагерем.

— Я приду, — кивнул Калар.

— Надеюсь, — усмехнулся Ганелон.

Малорик, стоявший рядом с ним, даже не пытался скрыть своей радости.

* * *

— НЕТ! Я сам способен постоять за свою честь в поединке! — заявил Калар.

— Тебе не сравниться с ним в бою! — решительно возразил Гюнтер, повернувшись к молодому рыцарю.

Калар облачался в доспехи с помощью слуг, вытянув руки, пока на нем закрепляли последние элементы брони.

— Этот Ганелон — хладнокровный убийца, — продолжал Гюнтер. — И он владеет клинком куда лучше тебя.

— Я не позволю тебе выйти на поединок вместо меня! — упрямо запротестовал Калар.

— Я обещал защищать тебя, — твердо ответил рыцарь-ветеран.

Калар возмущенно фыркнул.

— Обещал моему отцу?! Да он никогда бы не просил защищать меня!

Он меня просто ненавидит!

— Это не так, Калар, — вздохнув, сказал Гюнтер. — Но это обещание я дал не ему.

— Да? Кому же?

— Леди Иветте, твоей матери.

Калар изумленно моргнул, злые слова, которые он был готов произнести, застыли у него на языке. Махнув рукой, он приказал слугам выйти из палатки.

— Она просила меня защищать тебя и твою сестру, — сказал Гюнтер, когда слуги ушли, голос рыцаря-ветерана звучал тихо, и глаза были полны скорби. — Она боялась за вас. Это было лишь за день до того, как она… умерла. Она была на последнем сроке беременности, и ее мучила сильная боль, но она думала только о тебе и Анаре.

— Она была беременна? — в замешательстве спросил Калар, позабыв о своем гневе.

Гюнтер понял, что сказал слишком много.

— Да… — неохотно сказал он. — Роды были очень тяжелыми. И мать и дитя умерли.

Калар долго смотрел в пустоту.

— Я не знал… — произнес он наконец. — Никто не говорил мне, как она умерла.

— Прости, я сожалею, что заговорил с тобой об этом. Как бы то ни было, — сказал Гюнтер, откашлявшись, — через год Анару забрали. И тогда я не смог сделать ничего, несмотря на мое обещание. Но здесь и сейчас я могу тебя защитить. Обещать и не защитить обоих ее детей… я не смогу жить после такого позора.

— Но я не хочу, чтобы ты погиб из-за меня, — сказал Калар.

— Я не собираюсь погибать, мальчик мой, — ответил Гюнтер. — Позволь мне сразиться. Позволь почтить желание твоей матери.

В этот момент в палатку вошел Бертелис, его лицо было мрачным и встревоженным. Младший брат Калара взволнованно кусал губы.

— Пора, — сказал он.

* * *

Слух о поединке прошел по лагерю, и все рыцари собрались на поле, чтобы посмотреть на дуэль. Ратники и прочие простолюдины столпились вокруг площадки на поле, огороженной веревками, толкаясь за лучшие места.

По толпе прошел шепот, когда появился Калар, сопровождаемый Гюнтером и Бертелисом. Люди расступились, дав им дорогу.

Рыцари и простолюдины Гарамона криками приветствовали Калара, когда он вышел на площадку. Со стороны воинов Сангасса раздался свист. Малорик и Ганелон стояли вместе перед бароном Монкадасом, который, как старший дворянин, должен был стать официальным судьей поединка. Лицо Калара помрачнело, когда он увидел их.

Подойдя ближе, он остановился в нескольких шагах. Ганелон все так же улыбался своей холодной улыбкой.

— Я уж думал, что ты не придешь, — усмехнулся Малорик. — Ну что ж, я рад. По крайней мере, ты умрешь, сохранив хотя бы остаток чести.

— Я буду сражаться от имени Калара из Гарамона, — твердо заявил Гюнтер, прежде чем Калар успел заговорить.

Малорик поднял бровь. Ганелон обратил взор своих холодных мертвых глаз на Гюнтера, оценивающе рассматривая его.

— Ты заставишь старика сражаться вместо себя? — рассмеялся Малорик. — Вот так храбрец!

— Калар из Гарамона назвал своего чемпиона! — объявил барон Монкадас, его могучий голос разнесся над толпой.

— Давно я мечтал скрестить клинки с тобой, — тихо произнес Ганелон, глядя на Гюнтера. — Будет почетно оказаться тем, кто убьет тебя.

— Разве что в твоих мечтах, парень, — ответил Гюнтер.

— Пусть Владычица благословит вас обоих, — сказал барон.

— О да, — усмехнулся Ганелон.

Гюнтер промолчал.

Барон Монкадас поднял богато украшенные песочные часы, показывая их всем собравшимся.

— Поединок начнется, когда последняя песчинка упадет! — громогласно объявил барон, поворачиваясь, чтобы все могли слышать его.

Перевернув часы, он поставил их на стол, застеленный шелком.

Двое дуэлянтов, отвернувшись, разошлись по разным концам огороженной веревками площадки. Конюх Гюнтера привел его боевого коня, другие слуги принесли его щит и копье.

— Ты не должен биться в поединке за меня, — сказал Калар хриплым от волнения голосом.

— Должен, — ответил Гюнтер, — если намерен хоть как-то сдержать обещание, данное твоей матери.

Неожиданно рыцарь-ветеран улыбнулся.

— Ничего, мальчик мой. Я не позволю, чтобы меня убил какой-то сангассовский щенок.

— Постарайся прикончить его в конном бою, — сказал Бертелис. — Пешим он сражается лучше, чем в седле.

Калар почувствовал тошноту от волнения, и не мог найти слов, чтобы выразить свои чувства. Бертелис стоял рядом, его лицо было бледным и напряженным. Гюнтер преклонил колени и вознес молитву Владычице.

Поднявшись, он обнял Калара и Бертелиса, и сел в седло своего могучего боевого коня. Конь фыркнул и встряхнул головой. Гюнтер взял щит и дал знак подать копье. Калар сам подал копье учителю.

— Удачи в бою, — сказал он. Гюнтер улыбнулся в ответ. После этого он опустил забрало и повернулся, глядя на Ганелона на другом краю площадки.

Ожидание, пока весь песок в песочных часах истечет, казалось, заняло вечность, и он вздрогнул, когда, наконец, затрубил рог.

Оба рыцаря без дальнейших церемоний пришпорили коней, сразу перейдя в галоп, и с лязгом доспехов поскакали навстречу друг другу по травянистому полю. Это не была специальная площадка для торжественных турниров. Не было ограждения, разделяющего соперников, не было обычной в таких случаях помпезности и пышности, традиционно сопровождавших подобные события. Просто два рыцаря, которые будут сражаться, пока один из них не окажется повержен.

Они мчались навстречу друг другу, и Калар затаил дыхание. Вот поединщики столкнулись с сокрушительным ударом. Каждый из рыцарей сумел принять удар соперника на щит, и, хотя они покачнулись в седлах, никто не упал.

— Гюнтер ударил лучше, — заметил Бертелис. — Этот удар должен ослабить Ганелона. Наш старик сможет победить.

Калар не ответил. Он чувствовал себя ужасно.

Оба рыцаря рысью направили своих коней к противоположным краям площадки и развернулись для нового удара.

Пришпорив коней, поединщики бросились в атаку и снова столкнулись. На этот раз Гюнтер перед самым ударом слегка поднял наконечник копья, и оно ударило не в щит, а в плечо Ганелона. Этот удар рыцари Гарамона встретили победными криками. Калар радостно взмахнул кулаком. Копье Ганелона раскололось от удара по щиту Гюнтера.

Проскакав мимо соперника, Гюнтер развернул коня для новой атаки.

Ганелон разозлено отшвырнул сломанное копье и выхватил меч.

Увидев это, Гюнтер бросил свое копье на траву и извлек из ножен клинок.

Соперники снова бросились в бой. Они яростно атаковали, и от ударов их клинков над затихшей толпой разносился звон стали. Они обменивались ударами, мастерски управляя своими конями при помощи ног. Клинок Ганелона мелькал с ошеломляющей быстротой.

Гюнтер защищался с удивительным мастерством, отражая удары соперника и нанося ответные, которые рыцарь Сангасса отбивал, казалось, в последнюю секунду.

Ганелон нанес удар, целясь в грудь соперника, но в последний момент направил клинок в голову Гюнтера. Рыцарь-ветеран ожидал этого удара и принял его на щит, сразу же сделав молниеносный выпад, направленный в грудь Ганелона.

Рыцарь Сангасса качнулся в сторону в седле и слегка поднял руку со щитом, убирая ее с пути удара. Острие меча Гюнтера царапнуло по кирасе Ганелона и скользнуло под его руку. Резко опустив руку, Ганелон захватил клинок Гюнтера между наручью и кирасой. Гюнтер, не имея времени высвободить меч, нанес сопернику сильный удар щитом, выбив Ганелона из седла.

Рыцарь Сангасса с грохотом рухнул на землю, но быстро вскочил на ноги. Конь Гюнтера встряхнул головой, и рыцарь-ветеран, взглянув на соперника сверху вниз, спрыгнул с седла на землю. Гюнтер отослал своего скакуна, шлепнув его по крупу, и подошедшие крестьяне увели обоих коней.

Ганелон снял шлем с головы и высокомерно отбросил его, уверенный в своем мастерстве фехтовальщика.

— Отличный прием, хотя и довольно нетрадиционный, — заметил он.

Гюнтер молча кружил по площадке, подняв меч и щит. Ганелон стоял нарочито небрежно и непринужденно, на грани наглости. Он слегка переминался с ноги на ногу, дразня соперника.

— Высокомерный ублюдок, — прошипел Бертелис, стоявший рядом с Каларом.

Гюнтер нанес мощный удар, целясь в шею противника. Сверкнул клинок Ганелона, отразив атаку, и нанеся яростный ответный выпад, который Гюнтер с трудом отбил щитом. Ганелон не продолжил атаку, а стал ждать, пока Гюнтер атакует снова.

Рыцарь-ветеран шагнул вперед и нанес сильный удар сверху, который Ганелон принял на щит. Клинок Ганелона метнулся вперед, но Гюнтер отразил его своим мечом, и, шагнув ближе, с силой ударил рыцаря Сангасса щитом. Клинок Гюнтера продолжил атаку, и вот Ганелону пришлось отступать под ударами соперника. Наигранное высокомерие чемпиона Сангасса испарилось, когда он увидел, с каким искусным противником приходится сражаться. То, что произошло дальше, было самой потрясающей демонстрацией высочайшего искусства фехтования, которую когда-либо видел Калар.

Двое соперников сражались лицом к лицу, каждый удар наносился с ошеломляющей быстротой, оба рыцаря демонстрировали замечательное мастерство. Мечи с лязгом скрещивались снова и снова, танец клинков, их ударов, парирований и выпадов, был головокружителен. Вся толпа умолкла, зачарованная искусством бойцов, понимая, что оба соперника — настоящие мастера клинка.

После нескольких минут безумного вихря игры клинков, оба рыцаря отошли на несколько шагов, тяжело дыша. На шлеме Гюнтера виднелись вмятины в двух местах, сильный удар, попавший по левой наручи, пробил пластинчатую броню и звенья кольчуги под ней, ранив руку. Щит Ганелона был деформирован мощными ударами Гюнтера, на лице рыцаря Сангасса виднелся сильно кровоточивший, хотя и неглубокий порез.

Из них двоих Гюнтер был сильнее, более крупного телосложения, и, конечно, опытнее, но Калар еще никогда не видел бойца, столь молниеносно быстрого с клинком, как Ганелон. Кроме того, чемпион Сангасса был более чем на тридцать лет моложе Гюнтера, и по мере того, как поединок затягивался, Калар заметил, что Гюнтер начинает уставать. Сердце молодого рыцаря сжала тревога.

— Ему надо заканчивать скорее, — произнес Бертелис.

Ганелон тоже видел, что его соперник начал уставать, и к рыцарю Сангасса вернулась его самоуверенность. Удары Гюнтера становились медленнее, было видно, что усталость берет свое.

С болью и чувством беспомощности Калар и Бертелис наблюдали, как Ганелон подскакивал к Гюнтеру, наносил вихрь молниеносных ударов, после чего отскакивал назад. Теперь все больше ударов попадало по броне Гюнтера, оставляя вмятины на его кирасе и шлеме, разрубленный левый наплечник бесполезно свисал с плеча. Ганелон снял свой избитый деформированный щит с руки и отбросил его.

Гюнтер отслеживал каждое его движение, подняв щит и держа меч наизготовку.

Калар вспомнил, что видел когда-то похожий бой. В детстве он наблюдал издалека, как немолодой олень, все еще сильный, но уже не столь могучий, как раньше, отбивался от стаи волков. Волки побаивались силы оленя, зная, что он может пронзить их рогами или сломать хребет ударом копыта, но они были уверены в своей скорости и ловкости. Они нападали молниеносно, щелкая челюстями, нанося рану за раной благородному зверю, и постепенно олень начал уставать. Волки осмелели и стали нападать с еще большей уверенностью, пока олень не был измучен настолько, что еле стоял на ногах и уже не мог защищаться. Тогда волки набросили на него и разорвали горло.

Еще один вихрь ударов, и вот Гюнтер пропустил сильный удар по голове, почти сорвавший с него шлем. Рыцарь-ветеран сорвал разбитый шлем и отбросил в сторону, было видно, что по его виску течет кровь.

Снова бросившись вперед, Гюнтер атаковал и защищался с удивительным искусством, несмотря на усталость. Его клинок сверкнул в ударе, направленном в шею Ганелона, но в этом ударе было уже недостаточно силы, и чемпион Сангасса легко отбил его. На мгновение Гюнтер оказался опасно уязвим. Калар затаил дыхание, ожидая, что его учителю сейчас будет нанесен смертельный удар.

Ганелон сейчас мог бы убить Гюнтера, но не убил. Он нанес удар в бедро рыцаря Гарамона, меч пробил набедренник и глубоко вонзился в мышцы. Гюнтер взвыл от боли, когда острие меча царапнуло бедренную кость, нога подогнулась, и он упал.

Ганелон провернул клинок, прежде чем выдернуть его из раны, и шагнул назад, на его лице по-прежнему была видна холодная улыбка.

Сейчас он играл с Гюнтером, затягивая его смерть перед собравшимися рыцарями Бастони.

— Владычица милостивая, — прохрипел Калар. — Позволь ему умереть с достоинством, ты, проклятый ублюдок!

Гюнтер все же сумел подняться на ноги и встать лицом к лицу с противником. Сбросив щит с руки, он взял меч двуручной хваткой.

— Приветствую достойного противника, — с усмешкой сказал Ганелон. — Никогда еще мне не приходилось сражаться против столь искусного бойца.

— И больше не придется, — прорычал Гюнтер, сплюнув кровь.

— Думаю, пора тебе умереть, — задумчиво произнес Ганелон. — Что-то я проголодался. Бой всегда разжигает аппетит.

Он шагнул к Гюнтеру, подняв меч для удара.

Внезапно Гюнтер споткнулся, и Ганелон бросился вперед, его меч метнулся к горлу противника. Слишком поздно чемпион Сангасса понял, что это была лишь убедительная уловка, и отчаянно попытался изменить направление удара, но было уже поздно, все его тело рванулось вперед. Его клинок был отбит в сторону бронированной поручью Гюнтера, и острие меча рыцаря-ветерана вонзилось в нижнюю часть его тела, пробив сочленения доспехов в районе паха.

Сила его движения еще больше насадила Ганелона на клинок противника, и он захрипел от боли, когда меч Гюнтера вонзился глубоко в его плоть, перерезая важные артерии.

Ганелон пошатнулся, шагнув назад, и меч выскользнул из его тела. Из смертельной раны фонтаном хлынула кровь, ярко-красная на фоне сверкающих серебристых доспехов. Словно не веря, чемпион Сангасса посмотрел на льющуюся кровь и рухнул на землю.

Вся огромная толпа не издала ни единого звука, воцарилась гробовая тишина. Ганелон ошеломленно оглянулся вокруг, на его лице явно было заметно потрясение, рот открывался и закрывался, словно у рыбы, выброшенной на сушу. Его лицо становилось все бледнее по мере того, как кровь изливалась из его тела, собираясь под ним в лужу и пропитывая землю. Через несколько мгновений Ганелон умер, и его мертвые глаза уставились в серое небо.

Малорик, зарычав, повернулся и пошел назад, пробиваясь сквозь застывшую толпу. Гюнтер упал на землю лицом вниз, из глубокой раны в бедре лилась кровь.

Калар закричал, призывая на помощь, и бросился к раненому учителю.

* * *

Глаза Клода вспыхнули, когда он увидел монету. Половина медной кроны! Это было больше денег, чем он видел за долгие-долгие месяцы, и гораздо больше того, что можно было заработать честным трудом.

Он жадно потянулся за монетой, но крепкий стражник отдернул медяк, прежде чем крестьянин успел схватить его. Клод, мрачно нахмурившись, посмотрел на стражника.

Последний месяц выдался для Клода нелегким. Дважды его избивали: один раз пьяные молодые рыцари просто для развлечения, а другой раз ратники, поймавшие его на краже у палатки рыцаря. Впрочем, в последнем случае ему еще сильно повезло отделаться всего лишь побоями.

Только несколько минут назад он еще спал, но мгновенно проснулся, когда на него обрушились пинки и удары палок. Поморщившись, Клод подумал, что как минимум одно ребро было сломано.

Его потащили по грязи, словно свинью на бойню, и привели к йомену-стражнику, который теперь, зловеще ухмыляясь, смотрел на него.

Клод знал этого йомена по его мрачной репутации: беспощадный убийца и вор, и при этом далеко не дурак. Перед рыцарями он был сама любезность, услужливый до раболепия. Только среди простолюдинов он проявлял всю свою жестокость.

Мерзавец придумал обложить крестьян в лагере особым налогом в свою пользу. Разумеется, рыцари об этом не знали. Сбор за безопасность, как сам йомен называл его. Все просто: если ты платишь, йомен и его подручные тебя не трогают. А если не платишь, тебя избивают и наказывают за какое-нибудь вымышленное преступление. Будучи йоменом-стражником, негодяй занимал высшую ступень в иерархии простолюдинов, и мог избивать, пытать и всячески издеваться над крестьянами, как ему было угодно, без вмешательства со стороны рыцарей. На самом деле, как Клод знал по опыту, рыцари только одобряли «строгость» с крестьянами, так как считали, что это помогает поддерживать порядок среди простолюдинов.

Клод видел в лагере людей, лишившихся рук, и узнал, что это было своеобразное предупреждение для тех, кто отказывался платить йомену. Руку провинившегося отрубали топором, и совали обрубок в раскаленные угли, чтобы прижечь рану. Второго предупреждения обычно не требовалось, потому что лишь немногие задавали вопросы о пропавших крестьянах.

Также Клод слышал, что те крестьяне, которые когда-то пытались довести до сведения рыцарей о преступлениях, творящихся в лагере, были жестоко убиты вместе со всеми членами их семей.

У Клода не было монеты, которая требовалась, чтобы заплатить сбор, и подручные йомена избивали его ногами и палками, пока он не стал мочиться кровью.

Однако, к счастью, дела не приняли настолько плохой оборот, как он ожидал, и пока Клод сохранил обе своих руки.

— Ты понял, что я от тебя хочу? — прорычал громила йомен.

— Да, — ответил Клод. — Ты хочешь, чтобы я помог убить одного рыцаря.

Для крестьянина даже произнести слово, которое дворянин мог истолковать как неповиновение, было преступлением, за которое могли отрезать пальцы или уши, или на неделю заковать в колодки.

Прикоснуться к дворянину или его коню без разрешения, случайно или нет, было преступлением куда более серьезным, и обычно крестьян за это вешали. Если же крестьянин преднамеренно причинил физический ущерб дворянину — о таком и помыслить смели лишь немногие из простолюдинов — то виновного наказывали с беспощадной суровостью. В тех редких случаях, когда такое все-таки происходило, крестьянина ожидала долгая мучительная пытка и медленная казнь через расчленение. Подобная же страшная участь ожидала и членов семьи преступника, а его друзья и соседи могли подвергнуться пыткам и изувечиванию. Это преступление считалось настолько тяжким, что рыцари полагали своим долгом особенно жестоко в пример другим наказать любого простолюдина, посмевшего поднять на них руку.

Однако у Клода не было ни семьи, ни друзей. Ему доводилось убивать и раньше, и не претило совершить убийство снова, а обещанной награды было достаточно, чтобы преодолеть страх перед опасностью такого дела. Клод отнюдь не был глупцом, и сделал бы все, что в его силах, чтобы отвести от себя угрозу наказания, но также он хорошо понимал, что в таких делах часто случаются непредвиденные ситуации. Кроме того, сейчас у него просто не было иного выхода.

— Ну да, убить одного рыцаря, — кивнул йомен, оскалив щербатые зубы в хищной улыбке. — За два часа до рассвета. Сейчас этот рыцарь в патруле и должен вернуться к полуночи. Даже не думай попытаться сбежать. Мои люди будут следить за тобой, как только ты выйдешь из этой палатки. Если попытаешься заговорить с кем-то или покинуть лагерь, считай себя трупом, но не надейся, что смерть будет легкой.

Перед тем, как умереть, ты испытаешь самую ужасную боль, какую только можно вообразить.

У Клода на этот счет было достаточно хорошее воображение, но он просто кивнул и снова потянулся за монетой. На этот раз йомен позволил Клоду взять ее, и медяк тут же исчез в потайном кармане грязной и вонючей куртки крестьянина. Клод почувствовал, как его любимица-крыса ерзает под курткой, и успокаивающе похлопал по карману.

— А кто этот рыцарь? — спросил он, уже собираясь уходить.

— Что? — не понял йомен.

— Рыцарь, которого надо убить. Кто он?

— А что? Это важно?

— Да нет, — пожал плечами Клод.

Йомен хмыкнул.

— Он из Гарамона. Красно-синий щит с белым драконом.

Здоровый глаз Клода удивленно расширился, и он усмехнулся.

— Жаль, что это не он сражался с Ганелоном сегодня, — сказал Клод. — Ты бы тогда сэкономил полкроны.

— Запомни, — прорычал йомен, ткнув в Клода толстым пальцем. — Его брата не трогать. Если хоть волос упадет с его головы, нам всем конец. Все, проваливай.

Он кивнул паре громил, стоявших в тени, они схватили Клода и выкинули его из палатки.

Все еще ухмыляясь, Клод поднялся и постарался вытереть хотя бы часть грязи с лица. После этого он повернулся и побежал прочь своей неловкой подпрыгивающей походкой.