1

Самый свирепый из жандармов Бенид Тонгут обходил грязную кучу отдыхающих арестантов, которые пребывали в еще более ужасном, чем легионеры, состоянии. С дюжину человек к тому моменту уже похоронили в пустыне. При выступлении так и рассчитывали, что до места из каторжников доберется процентов на тридцать меньше.

Грязные, с вызывающей ухмылкой, циничные, лохматые, с дико сверкающими африканскими глазами и усталые, грустные, вполне цивилизованного вида — все они со скучающей, безразличной гримасой сносили свист жандармской нагайки, полностью смирившись с мыслью о неминуемой смерти.

Коренастый, бронзовый от загара корсиканец Барбизон пользовался среди арестантов непререкаемым авторитетом. Во время отдыха он затянул какую-то итальянскую песню про любовь да про закат, а когда закончил, к нему подошел заросший щетиной громила с обезьяньей челюстью и телячьими глазами.

— Разрешите за ваше поистине королевское пение преподнести вам полплитки жевательного табаку. Я поэт.

— Спасибо. Меня зовут Барбизон. Я был бандитом на Корсике.

— Рад это слышать, — ответил поэт, — ибо многие говорят, что я похож на Наполеона. — И он пригладил на лбу свои жидкие, длинные сивые волосы.

— В самом деле похожи… Особенно голос… Знаете, тут одному вору плохо, наверное, солнечный удар, а у меня не осталось воды, может, дадите немного?

— Сколько угодно… — И добросердечный Троппауэр протянул Барбизону свою фляжку.

Тот быстро принялся поить несчастного, но неожиданно получил такой удар нагайкой, что выронил фляжку, и вода пролилась.

— Грязный бандит! Стоит мне отвернуться, как ты уже нахальничаешь… да я тебя… — И рассвирепевший Бенид Тонгут ударил его еще дважды.

Он ударил бы и третий раз, но тут кто-то схватил его за руку. Это был Троппауэр. Кротким задушевным голосом он произнес:

— Господин жандарм… В Библии говорится: «Солнце да не зайдет во гневе вашем…»

— Что?… Подите вон! И отпустите мою руку… — Он выдернул запястье, но поэт уцепился за рукав.

— «Возлюби ближнего твоего, как самого себя…» Будьте милосердны, господин жандарм… ведь и вы все-таки человек…

Разразившись бранью, жандарм толкнул Троппауэра в грудь…

Когда он через некоторое время очнулся, два приятеля держали его над лоханью и терли ему нос. Вода в лохани была красной, и Бенид Тонгут так никогда и не поверил коллегам, что поэт дал ему всего-навсего одну пощечину.

Эта пощечина внесла некоторое оживление в унылую атмосферу лагеря. Во-первых, Голубь, завидев своего друга-поэта в непосредственной близости от жандармских кулаков, чтобы помочь ему еще до прибытия на место драки, швырнул в самую гущу стражнкков десятилитровый бидон. Сразу же повеяло свежим воздухом, поскольку двое жандармов шлепнулись на землю, а остальные отскочили в сторону.

…Началась обыкновенная драка. У одного араба загорелась одежда, и он с криком бросился на землю, другой только хотел взвести курок, как ему заехали по физиономии постромками, и теперь его никто уже не мог узнать.

Прибежал фельдфебель Латуре, за ним усиленный патруль со штыками наперевес.

— Fixe!… En joue! [Смирно!… На прицел! (фр.)]

Драка в секунду прекратилась.

В пустыне при таких делах не шутят. Пришли врач с рыжим санитаром. Унесли раненых. Остальные замерли на месте…

Дознание было коротким. Приговор тоже. Барбизона отвели к столбу. Троппауэра и Голубя на неделю лишили полпорции воды, а остальные солдаты и жандармы, принимавшие участие в драке, получили двойное задание — пошли в наряд до полуночи.

— Ты что, спятил?! — накинулся на Троппауэра Голубь, когда они в казарме отрабатывали метелками наказание. — Зачем ты бьешь жандармов? Читай стихи легионерам, их ты уже воспитал.

— Я не собирался читать ему стихи. Он обидел одного доброго бандита, а ты знаешь, какой я чувствительный… Я этому скоту Библию цитировал… Что оставалось делать поэту в такой ситуации?

— Да, но зачем было так бить, что он отлетел в другой конец оазиса?

Троппауэр в смущении теребил свои рукава.

— Господи… Я ведь поэт. Что я могу?

2

— Вы уверены, что мы доберемся до Ат-Тарира? — спросил Гардон лейтенанта Финли перед выступлением.

— Экипированы мы как надо. Рота получила все необходимое. К сожалению, людские ресурсы никуда годятся.

Гардон ужасно страдал. Его обожженное солнцем лицо под загаром приобрело какой-то желтый, нездоровый оттенок. Он тяжело дышал, пот лил с него ручьями… А ведь он всю дорогу проделал верхом.

— Кроме того, — продолжал лейтенант Финли, — я боюсь, сюда затесалась пара-тройка сомнительных личностей, облеченных особыми полномочиями. Не одна великая держава с радостью воспрепятствует этой безумной затее — построить в тропиках железную дорогу, до британских владений в Гвинее. Происходят какие-то загадочные, подозрительные события… Например, эти два таинственных выстрела… Единственная надежда, что представители французской секретной службы здесь тоже есть.

Веки Гардона смыкались от усталости.

— Что?… Секретной службы?… Да ну! Где?

— Откуда же мне знать. Может, среди арестантов, а может, в легионе или кто-то из водителей транспорта…

— Детские сказки! Французский офицер не станет вступать рядовым в легион и не позволит измываться над собой жандармам… Такого быть не может.

Лейтенант улыбнулся.

— Еще как может. Вспомните дело капитана Пуассона, который еще в прошлом году был командиром в Айн-Сефре. Майор Ив целый год служил рядовым, чтобы выяснить истинные причины бунта. После его донесения Пуассона отправили на пенсию, а двух лейтенантов, которые целыми днями охотились, свалив свою работу на фельдфебеля, заслали в Судан.

— Я бы так не смог…

Гардон тяжело вздохнул и накрыл лицо мокрым платком.

Беспокойная суета в лагере свидетельствовала о том, что до выступления остались считанные часы. Все готовились к походу, о котором никто не мог сказать, сколько он продлится. Те, кому предстояло довольствоваться урезанной порцией воды, старались напоследок влить в себя побольше. К ним принадлежал и Голубь. Он вновь обрел веселое расположение духа. Его хорошего настроения не мог испортить даже запах опрокинутой на него водки, от которого подкашивались ноги.

Вдруг Голубь увидел седоусого шоколадного араба, который гадал ему в Мурзуке. Ба! А этот как сюда попал?!

— Эй! Почтенный колдун! Вы приехали на автобусе?!

— Я еду с конным отрядом, белый господин, — ответил заклинатель змей. — Повсюду следую за вами.

— Очень любезно с твоей стороны, по крайней мере не будем скучать. А где ты оставил свою изворотливую подружку?

— Не поверите, белый господин, ее украли. Слыханное ли дело?

— Отчего же нет? На диком западе крадут лошадей, а в Сахаре гадюк. Вполне симпатичный зверек.

— Тревожно мне, — покачал головой араб, — много недобрых дел совершилось при помощи змей. Владелец рогатой гадюки может убить, кого хочет. Надо только достать рубашку…

Голубь разинул рот:

— Что?… Опять это… Рубашку, говоришь?

— Если здесь кого-то захотят убить, надо засунуть ношеную рубашку этого человека в мешок с гадюкой. Змее не давать есть, бить по мешку палкой, словом, мучить животное. А потом ночью выпустить змею недалеко от хозяина рубашки. Гадюка из сотни человек отыщет того, чья рубашка была в мешке, и укусит его.

— Неужели? Недурно…

— Это древний способ убийства, его здесь все знают, а один господин говорил мне… что в Индии тоже так делают… Салям…

Араб низко поклонился и исчез в снующей толпе.

Вспомнил!

Конечно! Теперь он вспомнил, где видел его. Этот поклон… Сомнений нет! Лакей!

Лакей на вилле Бретая, когда обольстительный призрак явился ему впервые… Женщина позвонила у черного входа, и ее впустил лакей. Это был он! Он просто чем-то намазался! А на самом деле белый! Эй! Ну погоди у меня, жалкий комедиант!… Где же он?… Простите, вы не видели заклинателя змей, который покрашен коричневой краской, а на самом деле лакей?… Надо же быть таким идиотом!… Эй!… Слушай, куда же он подевался?!… Его надо поймать! Он наверняка что-нибудь знает о привидении, которое до сих пор является, но только во сне, и устоять перед ним невозможно… Эй!…

Но напрасно Голубь искал его. Поддельный араб как сквозь землю провалился. Никто о, нем ничего не знал, нигде его не видели…

Глупости всё, эти россказни о рубашке. Вечно его стращают какой-то ерундой. Змея не ищейка. Является этакий Шерлок Холмс и ведет на поводке рогатую гадюку, чтобы она нашла след преступника. Доверчивому человеку чего только не наплетут. Взять хотя бы матросов, которые пугают новичков баснями о Летучем Голландце да морских змеях. Хорошо еще, что его такими глупостями не проймешь. Рубашку украли, польстившись на красивый рисунок.

После отбоя все улеглись: завтра выступать. Около полуночи лагерь был поднят на ноги ужасающим воплем. В палатке Голубя спали четверо. Рядовой Крамарц с криками выскочил наружу… Его укусила рогатая гадюка, вонзившая свои зубы так глубоко в предплечье, что не могла их вытащить. Только уже на улице, перед палаткой, гадюка отцепилась от легионера, и на нее разом обрушилось восемь прикладов.

Бедный Крамарц через несколько минут скончался. От яда рогатой гадюки спасения нет.

Голубь стоял в страхе и смотрел. Когда общая паника улеглась, он сел под дальней пальмой. Остальные опять попрятались по палаткам. Завтра выступать.

Голубь, однако, никак не мог успокоиться. Ему было не совсем понятно, почему, если украли его рубашку, гадюка укусила Крамарца? Или ей отказал нюх?… В конце концов, у гадюки тоже может быть насморк… До чего все было бы просто, укуси она его. Больше никаких забот о том, как сыграть в ящик.

А может, это он виноват в смерти Крамарца?… Но если гадюку натаскивали на его рубашку, почему она поползла к Крамарцу? И кто стащил рубаху?… Разве что призрак! Та женщина! С треугольным родимым пятном… Призрак пустыни… Попадись она ему только на глаза…

Кто—то тронул Голубя за плечо:

— Добрый вечер.

Перед ним стояло привидение в белом.