1
— К сожалению, вещи исчезли, — сказал капитан Голубю, — но если у вас есть какая-либо нужда… можете смело мне сказать…
— Мне бы, господин капитан… в первую очередь с Троппауэром…
— Ах да, этот второй солдат… — Зазвенел телефон, Гардон снял трубку. — Да? Прекрасно. Пусть конвой выделит патрульных, и они немедленно приведут его в форт. — Положив трубку, он с удивлением посмотрел на Голубя. — Небывалый случай. Солдат по фамилии Троппауэр жив. Если хотите, можете пойти встретить его…
— Ура! — воскликнул Голубь, позабыв обо всем на свете, и бросился бежать…
Троппауэр вернулся слегка похудевший, но улыбающийся и почти не обремененный одеждой. Они с Голубем долго обнимали друг друга.
— Как тебе удалось остаться в живых? — спросил Голубь.
— Очень просто. Меня не убили, — радостно сообщил поэт. — Видишь, как полезно иногда дать по морде жандарму. У меня до сих пор руки чешутся, когда вижу этого расфуфыренного Бенида Тонгута. Тот бандит с Корсики, которому я дал воды, составил мне протекцию. Он похлопотал перед одним полуголым господином, чтобы меня не убивали… Но… знаешь… Есть один щекотливый вопрос… Эти каторжники так странно себя вели…
— Неужели не слушали тебя, когда ты читал стихи?
— Нет, это дело я уладил довольно легко, но они… понимаешь… хотят бунтовать…
— Что?!
— Я толком ничего не знаю. К ним там ходил один пигмей. Они в лесу живут… К каторжникам должно прийти племя сокота. Надо только дождаться, когда Нигер спадет. Тут-то каторжники и восстанут. В форте многие солдаты об этом знают… Кобенский замешан в дело и этот Хильдебрант.
— Ну а как же с водой?… Вода ведь у офицеров.
— Должен кто-то приехать и привезти подрывника, Они взорвут трубы и получат доступ к воде.
— Что же нам делать?… Если выдать каторжников, мы можем навлечь беду на многих легионеров. Но я все-таки французский кадет…
— А я художник, а художники известны своей любовью к родине. Черт его знает, что тут можно сделать. Доносить на товарищей, конечно, нехорошо…
— Я знаю, что мы сделаем. Мы посоветуемся с одним майором. Я тут разоблачил переодетого майора. Ему можно довериться.
— Кто такой?
— Главач! — торжествующе ответил Голубь.
— Никогда бы не поверил… — удивился Троппауэр. — Сапожник Главач?… Лучше ничего не мог придумать.
Они пошли к Главачу, который горевал в столовой за бутылкой вина… Голубь подсел к нему за столик.
— Беда… — зашептал он Главачу в ухо. Тот побледнел.
— Так я и знал, что этот Шполянский продаст… — сказал он, решив, что поляк доложил о краже рубашки по начальству.
— Речь не о том. Вот Троппауэр, ему вы можете доверять, он поэт. На послезавтра планируется восстание. Что ты здесь вертишься? — накинулся Голубь на подавальщика. — Принеси лучше бутылку вина.
Темнокожий юнец отошел к стойке и стал наливать в бутылку вино.
— Не понимаю… — сказал Главач. — Чего вам от меня нужно?
— Послушайте… нам необходим вам совет. Готовится бунт, солдаты хотят захватить форт…
Мальчишка-араб принес вино и стал разливать его по стаканам.
— Нужно что-то предпринять, — напирал Голубь. — Поймите, господин майор…
— Но позвольте… — опешил Главач.
— Прошу прощения… — опомнился Голубь. И опять в ярости зарычал на подростка: — Ты уберешься отсюда когда-нибудь?
— Вы должны сказать нам, что делать, — подбодрил Главача Троппауэр.
Тот нервно потер себе лоб. Знать бы, чего им нужно. Дрожащей рукой он поднес вино ко рту и залпом выпил.
— Ну, первым делом… Кто зачинщики? И… еще… сколько тех, кто не бунтует?… — робко выговорил он в страшных терзаниях.
— Отлично. Мы узнаем, кто замешан в бунте.
— Или, — вступил в разговор Троппауэр, — найдем тех, кому можно доверять. Это уже половина победы.
— Победа! Выпьем за победу, — оживился сапожник, поскольку пользовался любым случаем выпить.
— На нашей стороне Надов и Рикайев, — начал перечислять Троппауэр.
— И еще Шполянский, — продолжил Голубь. — У человека, получавшего пенсию, должна быть преданность государству. Потом доктор Минкус, тоже хороший парень, еще этот старый рубака Пилот…
— За его здоровье! — с радостью выпил за Пилота сапожник.
— Я знаю, о чем вы думаете, — самолюбиво посмотрел на Главача Голубь и снял рубашку, поскольку жара стояла невыносимая. — Вы планируете, что мы соберем верных людей и в случае необходимости восстановим порядок.
— Что-то вроде того… — неуверенно поддакнул сапожник.
— Каторжники все на их стороне и среди легионеров тоже многие, — вставил Троппауэр.
— Я думаю, нам лучше сначала сделать вид, что мы тоже на их стороне, — сказал Голубь, — вы не согласны?
— Ну почему же… — с муками выдавил из себя сапожник, — только… надо осторожней… За ваше здоровье!
— Не беспокойтесь, — заверил его Голубь и надел рубашку. — Пойдем, — сказал он Троппауэру.
Они дружно кивнули Главачу и пошли искать Пилота.
— Умный человек, сразу видно, — сказал Троппауэр, когда они уже были во дворе.
— Что ты хочешь… Майор секретной службы… Но этому Пенкрофту-Лапорте я бы с радостью свернул шею. Только Шполянского жаль впутывать в историю… Поэтому пусть пока походит на свободе… Ты что?
Поэт смущенно потирал свой обезьяний подбородок.
— Я знаю, тебе тяжело с ними расстаться, — сказал он, потупив взор, — но все-таки прошу тебя, верни мне стихи, которые я отдавал на хранение…
Голубь молчал. Как сообщить поэту ужасную новость?
— Друг, — сказал он наконец убито. — Мужайся…
— Боже!
— Стихи были в клеенчатом мешочке, и их украли… — Они стояли, не произнося ни звука. Поэт тяжело вздыхал. Голубь попытался утешить его: — Там еще был мой бумажник… с пятнадцатью тысячами франков.
— Ах, что деньги! Негодяю нужны были… мои стихи. Какие тут могут быть сомнения, ведь он хотел убить меня из-за них… О…
По щеке Троппауэра скатилась слеза…
Они молча пошли рядом. Пилот был в спальне, в чем мать родила. Даже этого бывалого легионера измучил зной.
— Послушай, старый вояка, — начал Голубь, — тут некоторые затевают грязное дело. Не знаю, как ты, а я даже в этом подлом месте останусь верным солдатом Франции. Что ты насчет всего этого думаешь?
Пилот помедлил.
— Чего вы хотите?… Если нужно драться, можете на меня рассчитывать, но никого предавать…
— Об этом речи нет, — успокоил его Голубь.
— Только драться, — мечтательно произнес поэт, облизывая губы.
Потом друзья отыскали Шполянского, который в тот день вышел из больницы.
— Послушай, — стал объяснять ему Голубь, — ты человек государственный и обязан быть верен родине. Позор всему заплечному цеху, если хоть один из его представителей окажется недостойным носить котелок и черный галстук.
— Господа, — благородно заявил Шполянский, - вы можете положиться на меня. Моя верность вне сомнений. Я в своей жизни повесил не одного мерзавца, но только из любви к родине.
— А также доказал, — продолжил поток восхвалений Голубь, — что можешь быть солдатом, даже если все веревки оборвутся…
Минкус, Надов и выздоровевший после лихорадки Рикайев примкнули к ним. Их Голубь настроил в свою пользу признанием, что Главач — майор секретной службы и, по его сведениям, к ним следует карательный отряд. На Главача все теперь смотрели другими глазами, и многие даже с удовольствием оплачивали ему выпивку. Сапожник не понимал причины своей неожиданной популярности, но легко примирился с ней, ибо питал к вину самые нежные чувства.
— Теперь пойдем в столовую, — сказал Голубь, поскольку пара-тройка людей у них уже была, а он видел, как давит на Троппауэра пропажа стихов. — Я тебе сыграю отличную песню.
Но поэт продолжал мрачно идти рядом с ним и тяжело вздыхать.
— Лучшие мои стихи украли. Там был мой эпос «Завтра рота тренирует кисти рук». Тебе он так нравился…
Они сели за столик в углу. Им принесли вина, и Голубь полез в карман за гармошкой.
Но ее там не оказалось.
Вместо гармошки он вытащил бумажник Гризона с майорским жетоном, пятнадцать тысяч франков, блокнот и вырезку из газеты…
Голубь глупо уставился на ворох вещей.
— Что это? — спросил Троппауэр.
— Вещи, которые… были в клеенчатом мешочке… Который пропал из сейфа… А теперь они в кармане!
— Мои стихи! Они ведь тоже были там! — в волнении воскликнул поэт. — Смотри скорей в кармане!
Но напрасно Голубь шарил. Стихов не было.
— Нету… — пробормотал он. — Все отдал обратно… даже пятнадцать тысяч франков…
— Так я и думал, — горько сказал поэт, — он знал, мерзавец, что ему нужно. Станет он цепляться за какие-то пятнадцать тысяч франков, когда у него есть почти все подлинники Троппауэра.
Губы у него дрожали, а большие серые глаза влажно блестели…
2
Голубь угрожающе поднялся.
Так—так! Никто другой, кроме как мальчишка-араб, который постоянно вертелся возле стола вокруг снятой рубашки, не мог подсунуть ему вещи в карман! Но куда же подевался этот шпаненок?
Голубь оставил Троппауэра и, ни слова не говоря, направился за стойку, к кухне. Там никого не было. Он пересек кухню. Вышел в небольшой, окруженный каменной оградой дворик, где чистили картошку и выливали оставшуюся от мытья посуды воду.
Вот он! Стоит и чистит ботинки.
Голубь схватил его.
— А ну, признавайся, чертенок, не то сверну тебе шею! Как к тебе попали эти вещи?
— Я все скажу… только отпустите меня… господин…
Но стоило Голубю чуть разжать пальцы, как мальчишка выскользнул у него из рук и по узенькой тропинке помчался к дому. Голубь схватил его за запястье… Их руки едва не прищемило дверью. Но парень вырвался и влетел в комнату, где жил маркитант. Голубь надавил плечом на дверь, с легкостью выломал замок — и вот он уже на пороге.
В живот ему уперся здоровенный унтер-офицерский револьвер, который подрагивал в трясущихся мальчишеских руках…
— Только троньте, застрелю!
Голубь с удивлением смотрел в отважно сверкающие глаза темнокожего подростка. Потом перевел взгляд на его руки. И обомлел. Там, где рука задела за дверь, кожа была белой и на ней виднелось треугольное родимое пятно! Призрак! Это вовсе не темнокожий мальчишка-араб, а белая женщина! Голубь в волнении отступил.
— Извините… я не знал… что…
Мальчишка проследил за его взглядом… И в испуге прикрыл на руке пятно. Стало тихо.
— Ну и глупая я… — грустно сказала женщина. — Понятно было, что вы догадаетесь, если положить все обратно в карман…
— Знаете ли, — небрежно махнул рукой Голубь, — я со всем этим делом стал первоклассным сыщиком. Так что извольте принять это к сведению. А теперь скажите мне, кто вы. Потому что я упорно не хочу верить в привидения…
Женщина на секунду задумалась.
— Магда Рюсель… Исследователь, которого подло убили, был моим отцом, а мать позже… вышла замуж за доктора Бретая.
— Теперь все ясно… потому вы так похожи на нее… и это родимое пятно…
— Прошу вас… Я сейчас ничего не могу вам рассказать. Я долго думала, что вы… предатель. Например…когда просила часы… там, в оазисе. Вы ведь помните?…
— Смутно… — недовольно ответил Голубь и закашлялся…
— Потом я убедилась благодаря одному человеку, что вы… абсолютно… порядочный и…
Голубь с сияющими глазами шагнул к ней и взял за руку.
— Я давно ждал этого разговора… И должен вам. сказать…
— Нет, не говорите ничего, — перебила его девушка и пунцово покраснела.
— Ах да… конечно… часы… если угодно…
— Ничего… Держите их у себя… но прошу вас, — ома добавила с искренней тревогой, — будьте осторожны, вас за них хотят убить…
— Но почему-то все никак не убьют! — огорченно воскликнул Голубь.
Запела труба. Отбой.
— Когда я вас увижу?… — быстро спросил Голубь.
— Возможно… еще представится случай… Позвольте мне самой решить. Я сейчас не принадлежу себе, но обещаю вам, что скоро увидимся…
Девушка не стала бы противиться, если бы Голубь поцеловал ей руку. Но у него, кажется, и в мыслях такого не было.