1

Среди ночи на вокзал явилась дама лет сорока, высокого роста и несколько полноватая. Оглядевшись по сторонам, она прямиком направилась к уныло нахохлившемуся в углу Бенджамину.

– Я здесь… – прошептала она.

Факт был настолько очевидным, что лжеБенджамин даже не счел нужным его комментировать. Особа в прорезиненном плаще здесь и во избежание недоразумений сообщила ему об этом. А то вдруг он подумает, будто бы она явилась сюда лишь потому, что ее тут не было. Слава богу, хоть зонт с собой не прихватила.

– Вы, должно быть, удивлены?

– Еще бы!

– Я не держу на вас зла, Бен. Вам наверняка известно, что муж мой умер, отца содержит тетушка Серена, а я маюсь с Марфой…

– Легко можно было предположить, – кивнул Пенкрофт, то бишь Бенджамин Вальтер, отнюдь не ожидавший добрых вестей. И про себя взмолился: хоть бы разрешилась загадка Марфы, с которой приходится маяться этой несчастной женщине, потерявшей мужа и передавшей отца на попечение тетушки Серены, а уж что творится при этом с ее матерью, даже подумать страшно. Хорошо хоть, страдалица, добрая душа, не призывает его к ответу за все свои несчастья и не награждает тумаками.

– То, что было между нами, Бен, пусть останется нашей тайной. Я знаю, вы любили меня. Ваши мимолетные увлечения, ваша неугомонная натура – ко всему я относилась с пониманием. Не выведи вас Пробатбикол из душевного равновесия, мы до сих пор пребывали бы в счастливой взаимности.

Пенкрофт вздохнул, вроде бы соглашаясь с печальной оценкой фактов, и понурил голову. Этот вездесущий Пробатбикол так и норовит испортить ему всю обедню!

– Следуйте за мной, Бен. Я выше обывательских предрассудков. Вы вновь стали нищим изгоем, а в таких случаях мой долг сказать: «Идемте, Бен, я не оставлю вас в беде!»

Внезапно Пенкрофта охватила горечь. Дивные дела творятся на белом свете. Выходит, у каждого есть любящий человек, который в нужный момент произнесет нужные слова: «Идемте со мной, Бен!» Вот и эта женщина, удел которой – безответно любить другого, отдать все во имя любви… Сама любовь в ее понимании означает готовность к самопожертвованию, привязанность превыше кровного родства, стремление прилепиться к чужому мужчине, как испокон веку поступали все женщины, подчиняясь таинственному закону некоего раболепного служения. Эта странная зависимость вынуждает женщину спешить на выручку своему избраннику, который всем и каждому делает гадости, а хуже всех обходится именно с ней самой, и тем не менее она не задумываясь произносит спасительные слова: «Я не оставлю вас в беде, Бен».

– Благодарю вас… – пролепетал растроганный Пенкрофт и тотчас же осекся: ведь он даже не знает, как зовут эту великодушную женщину.

Ожидавшая на привокзальной площади двуколка доставила их к небольшому коттеджу на окраине города. В пропахшем лавандой старом доме Пенкрофта встретила массивная мебель в стиле барокко, скрипучие деревянные лестницы, облупившиеся гипсовые скульптуры, семейные портреты и траченные молью гардины. В этих стенах несколько поколений людей появлялись на свет, взрослели, женились и выходили замуж, отсюда же их выносили ногами вперед. Их жизнь со всеми ее треволнениями, радостями и горестями насквозь пропитала обстановку, обломала, обмяла, обтрепала старинные вещи, приспосабливая их к себе.

Женщина ввела гостя в комнату на втором этаже. За ними захлопнулась дверь.

– Здесь жил Эрвин… – многозначительно шепнула хозяйка. – Это комната вашего Эрвина… Взгляните, какой он был.

На стене красовался портрет молодого человека. Симпатичный белобрысый паренек сиял беззаботной улыбкой, а внизу виднелась подпись чернилами:

«Хильдегард… если она еще помнит нашу прогулку, когда трижды прокричала каждая птица, а индейцы сиу опрокинули по кружке пива!

Гип-гип ура, Эрвин»

Все ясно – условный язык посвященных. Жизнь Бенджамина Вальтера – особое царство, где люди пользуются определенным набором слов. Человеку стороннему этого не понять. Но сам Пенкрофт прекрасно помнит, как однажды подарил Мэг фотографию с посвящением:

«Тетушка Морковка! Младенцу стружки без надобности… Но ежели нам доведется еще раз совершить экскурсию на Северный полюс, заскочим к эскимосам на ужин!

Твой Пусик-Лапусик»

У этих, на первый взгляд дурацких, посланий есть нормальный человеческий смысл. Здесь каждое слово соответствует определенному событию, здесь таятся любовь, общие воспоминания, фривольные намеки, невинные заигрывания и многое другое.

Семья – это замкнутая малая страна, не ведающая политики и войн, граждане которой в совершенстве владеют языком, недоступным чужаку. Пусть хоть кто-нибудь из нас, положа руку на извлеченную из недр комода или письменного стола старинную шкатулку, поклянется, что там не найти фотографии со столь же загадочной надписью!

Пенкрофт, во всяком случае, узнал, что его благодетельницу, этого ангела во плоти, зовут Хильдегард.

Знать имя женщины не столь уж и необходимо. Роман под таким названием написал Крокер, а что Вальтер Скотт не написал ничего подобного – это прямо-таки сущее чудо.

Женщина с мечтательной улыбкой достала из шкафа штопор и протянула Пенкрофту.

– Он до сих пор цел… – Глаза ее заволокло слезами.

– Кто бы мог подумать! – изумился свежеиспеченный Бенджамин, и оба застыли перед реликвией. Дама уронила голову ему на плечо и разразилась рыданиями.

– Хильдегард… – Бенджамин в знак утешения похлопал ее по плечу.

– Думаете, всему виной она? Но разве вы не знаете, что эта недостойная особа вышла замуж за младшего Бернса?

– А если она его любила? – занервничал Вальтер.

Женщина побледнела и оттолкнула его.

– И вы говорите это мне! Ведь это вы отправились в странствия, позабыв о нас! Эта дрянь спуталась с Бернсом, они были заодно! Теперь это ясно, как дважды два.

– Возможно, возможно… – нервно отозвался Пенкрофт. От уймы непонятных сведений голова шла кругом. – Однако, если люди любят друг друга…

– Это еще недостаточная причина, чтобы… Ах, да что тут говорить! Лучше сыграйте что-нибудь! – Она достала с полки черный футляр. – Я знаю, скрипка всегда действовала на вас умиротворяюще.

Здесь дама, имени которой он по-прежнему не знал, ошибалась. Один вид скрипки вызывал у него нервный тик.

– Я перестал играть с тех пор, как у меня появился этот шрам на лбу, – брякнул он первое пришедшее на ум.

– Но ведь он у вас от рождения!

– Да, но его пришлось оперировать снова… и вообще… скажите… э-э…

– Называйте меня просто Банни.

– Банни! – вскричал он, радуясь, что наконец-то узнал заветное имя. Однако Дама, превратно истолковав его пылкость, вновь бросилась ему на шею. После чего залилась слезами и вновь с тоской уставилась на штопор.

– Бен… с Марфой беда! – пожаловалась она. – Папа не знал о том, что я вам дала… Срок векселя истек, а вы не вернули, как мы договаривались… Возможно, все уплывет в чужие руки. Имение пришлось продать. Покуда мой несчастный супруг был жив, я тянула, как могла… Вы ведь знаете, какой был Арнольд… – Она печально потупилась.

– Что корка хлеба для голодающего…

– Вот уж этого о нем не скажешь. Бывало, ты с голоду хоть ноги протяни, а ему и горя мало.

– Это я и имел в виду. Одним хлебом сыт не будешь.

– Но в денежных делах был дока. Мне, в одиночку, брошенной на произвол судьбы, хозяйство не потянуть…

Итак, загадка «Марфы» разрешилась: это название поместья. А «Пробатбикол» – может, так называется их дом? Странное название, но каких чудес на свете не бывает! Не будем спешить, в конце концов все само собой выяснится.

– Эта комната будет вашей, Бенджамин. Спите спокойно! Кстати, можете использовать ее как рабочий кабинет и приступить к практике зубного техника.

– Нет, с этим покончено! На скрипке больше не играю и протезированием не занимаюсь!

– А ведь ваша бормашина и кое-какие инструменты сохранились. Мотор, правда, не уцелел, но… Бенджамин, если для начала вам понадобится небольшая ссуда, вы знаете, на кого можете рассчитывать.

Пенкрофт покраснел от стыда за Бенджамина и повнимательнее пригляделся к Банни. Потрепанная жизнью, немало пережившая, не первой молодости, но… женщина до мозга костей. Эта, не скупясь ни на чувства, ни на убогие сбережения, готова пожертвовать последним; она смирилась со своей участью жить ради других. С нее станется справить мотор для бормашины, чтобы снова поставить на ноги потасканного бабника, изовравшегося афериста, пусть даже сама она разорится от непосильных расходов. Ведь она и все ее семейство до сих пор не оправились от прежних эскапад Бенджамина, однако Банни помогает ее незыблемая убежденность в том, что именно таков порядок вещей, а по-другому и быть не может.

– Нет-нет, благодарю… я давно уже не трудился на этом поприще.

– Но ведь вы писали, что приступили к работе.

– Разве?… Да, но в Гондурасе не пользуются моторами…

– Как же вы тогда обходились?

– Холодной резкой по металлу, – ляпнул Пенкрофт. – Это, знаете ли, новый метод. Прогрессивный способ… А теперь я хотел бы прилечь, если вы не возражаете.

Судя по всему, он наговорил лишнего. Женщина, чуть отступив, в упор разглядывала его. Пенкрофт растерялся.

– Странно… – в смятении произнесла наконец Банни. – Прежде у вас было заведено на прощание крепко взять меня за плечо, встряхнуть и сказать: «Все о'кей, Банни, выше голову!..» А сейчас вы почему-то этого не сделали.

– Позабыл… Старость не радость! – Он улыбнулся и схватил свою благодетельницу за плечо. – Все о'кей!

Женщина оттолкнула его руку, словно ужаленная.

– Вы не Бенджамин Вальтер! – решительно вскричала она.

Произошло простое и все же вечно прекрасное чудо жизни: по прошествии десяти с лишним лет женщина по первому же привычному прикосновению безошибочно определяет, что это не Он взял ее за плечо. Здесь не требуется свидетельство о рождении или удостоверение личности – достаточно инстинктивной подсказки чувств. Нет двух одинаковых касаний, как не существует двух одинаковых отпечатков пальцев. Запираться бесполезно, тут может спасти только чистосердечное признание.

– Вы правы, сударыня. Я действительно не Бенджамин Вальтер.

 

2

Первым делом женщина в сердцах зашвырнула штопор в шкаф. Подумать только, какая наглость: чужак дерзнул проникнуть в ее тайну и созерцать вместе с нею заветную святыню! Затем она выхватила оттуда же, из шкафа, револьвер и наставила на Пенкрофта.

– Не вздумайте шелохнуться, иначе пристрелю на месте! Немедленно говорите, что случилось с Бенджамином Вальтером! Каким образом к вам попали его документы и личные вещи? Выкладывайте как на духу, все сказанное вами будет проверено!

Лицо Банни приобрело жесткое, даже жестокое выражение. Речь шла о Бенджамине, ее единственном и любимом. Пускай он ограбил и разорил ее, но теперь, судя по всему, попал в беду, и любящая женщина готова биться за него, в случае необходимости прихватить всю наличность и мчать в Гондурас на выручку. Такая способна зубами и когтями вырвать своего ненаглядного из лап злой судьбы, а затем выложить все до последнего гроша, чтобы купить ему мотор для бормашины. М-да, страсти разгорелись нешуточные! Здесь запросто можно схлопотать пулю в лоб или энное количество лет каторги, если всплывет его славное прошлое уникального взломщика сейфов.

– Разумеется, я расскажу вам о Бенджамине Вальтере все, что знаю, – нарочито спокойным тоном произнес Пенкрофт. – Но, по-моему, я не заслужил подобного недоверия с вашей стороны. Счесть меня недостойным смотреть на штопор – это уж слишком!

По требованию Банни он рассказал ей все. Правда, опустил кое-какие подробности. Например, умолчал о своей профессии медвежатника, как о детали, к делу не относящейся. К чему посвящать Банни и этих безмолвных свидетелей: фотографию Эрвина, скрипку, старинную мебель, источающую запах сухого вишневого дерева, – в подробности его прежней жизни! Эпизод с ограблением Эстета Мануэля он тоже упоминать не стал и утаил, что его зовут Теобальдом: имени своего он стыдился гораздо больше, чем уголовного прошлого. Слегка покраснев, представился Питером.

И вздохнул, сожалея, что в действительности он не Питер. Вот ведь от каких пустяков порой зависит судьба человека!

Ну что бы стоило его недоброй памяти папаше в день крестин, скажем, подвернуть ногу? Тогда этот горький пьяница не добрел бы до пивной, и в его одурманенной алкоголем башке не всплыло бы невесть из каких закоулков памяти это отвратительно нелепое имечко – Теобальд!

Револьвер выпал из безвольно поникших рук женщины.

К сожалению, эта невероятная история весьма характерна для ее дорогого Бена! Какое-то время оба сидели, погрузившись в молчание. Пенкрофт радовался, что его не заставляют играть на скрипке – он сроду ее в руках не держал, – а Банни тяжко вздыхала. Затем с уст ее сорвалась реплика, по наивности своей совершенно типичная для любящей женщины:

– Видно, он и впрямь попал в беду, если при этаком богатстве даже не вспомнил обо мне… Ведь он же знает, как туго мне приходится.

– Может, еще и откликнется… – без особой убежденности в голосе ответил Пенкрофт, лаская взглядом печальное лицо женщины. Какой же душевной неиспорченностью надо обладать, чтобы верить в подобные бредни!

– Не иначе как болен, чует мое сердце! Писал, что собирается в Нью-Йорк… А тут еще сон дурной мне привиделся: его вроде как преследуют, схватили, связали по рукам по ногам, а он знай ко мне взывает, молит простить его… В общем, я должна ехать в Нью-Йорк! Вы оставайтесь здесь до моего возвращения. Будьте как дома, точно так же я бы приютила и Бена.

«Точно так же»!.. Шкаф, где хранился заветный штопор, Банни заперла на ключ, из чего Пенкрофт яснее ясного понял, что гостеприимство все же иного рода, нежели удостоился бы Вальтер, явись тот самолично.

Наш герой долго стоял у окна, любуясь мирной картиной: деревьями в цвету, носящейся вокруг дома собакой, цветными гномиками из майолики у развилки садовой дорожки. Похоже, пора невезения для Неудачника XIII завершилась. Хотя он в Филиппоне, городе, который рекомендовали обходить стороной.

Чуть позже до него донесся звук удаляющегося автомобиля. Не откладывая дело в долгий ящик, Банни рванула в Нью-Йорк.

Она успела к поезду, отправлявшемуся на рассвете. Предчувствие подсказывало ей, что с Беном стряслась беда. Прямо с вокзала женщина бросилась в бюро регистрации несчастных случаев и осведомилась насчет мистера Пенкрофта, прибывшего из Гондураса.

– Мистер Пенкрофт, – ответил дежурный, пролистав список, – в больнице Святой Маргариты. Огнестрельное ранение в голову, состояние крайне тяжелое.

 

3

Читатель наверняка жаждет узнать, что же произошло.

Бенджамин Вальтер опоздал на пароход и полетел в Нью-Йорк самолетом. Предварительно он расплатился со своими сообщниками, которые помогли ему провернуть операцию с изменением внешности, после чего от полученного им – вместо Пенкрофта – дядюшкиного наследства осталось чистыми триста тысяч фунтов.

В Нью-Йорке Вальтер первым делом направил свои стопы в бар «Шанхай» – разведать обстановку и отметить удачу. После полуночи, весело насвистывая, он неспешно брел по безлюдной Коломбо-сквер, как вдруг услышал хлопок. Вслед за этим ощутил удар в голову, и свет фонарей померк перед его глазами, хотя до рассвета, когда уличное освещение отключают, было еще далеко. Бенджамин Вальтер рухнул как подкошенный, получив пулю в голову.

Правда, пуля предназначалась Теобальду Неудачнику XIII, а заказ на убийство поступил из Гондураса «контрабандой». Ограбленный им Эстет Мануэль заплатил гангстеру необходимую сумму, а тот переправил заказ своему брату, живущему в Нью-Йорке. Предназначенная Неудачнику миниатюрная посылка и была вручена подменившему его Бенджамину Вальтеру – беспошлинно. Прямая трансакция, результат новых веяний в уголовном мире.

Бенджамин Вальтер без памяти, в тяжелом состоянии, одинокий и заброшенный, валялся на больничной койке. При нем обнаружили письмо от некой Мэг из Бронкса, адресованное ее бывшему мужу. Администрация известила женщину о случившемся, и та примчалась первым же поездом, неумытая-нечесаная, как вскочила с постели. Ее провели к больному. Двенадцать лет они не виделись, но измученное, с запавшими щеками, лицо, рисунок губ, нос – все было ей знакомо до мельчайшей черточки.

– Когда можно будет забрать его отсюда? Я бы хотела ухаживать за ним дома.

– Через пару недель, – ответил врач. – Конечно, если он выживет.

– Если можно, пригласите профессора Ламберта. Он ведь светило медицины!

Еще в Бронксе, получив недобрую весть, Мэг сгребла свои скромные золотые украшения и разбудила среди ночи ювелира Хиллера, чтобы выручить хоть какие-то деньги. И вот теперь она у цели! Первым делом Мэг обмыла больного. Тот вдруг открыл глаза, взглянул на женщину и в знак благодарности положил руку ей на колено. Мэг с ужасом смотрела на эту исхудалую руку, обтянутую желтоватой кожей.

Бедняжка рухнула у койки на колени, а больной ухватил ее за плечо и, едва ворочая языком, выговорил:

– Все… о'кей…

Мэг вскочила как ужаленная и бросилась к врачу.

– Этот человек не Пенкрофт!

– С чего вы взяли?

– Не ваше дело! Сказано вам: это не Пенкрофт! Покажите мне его вещи!

Мэг перерыла все пожитки пострадавшего. Нашла собственное письмо. А вот и старенький, потертый кожаный бумажник, так хорошо знакомый ей. В бумажнике фотография Вивиан – Мэг отправила ее бывшему мужу шесть лет назад… Что же сталось с Пенкрофтом? На какую участь обрек его человек, который лежит здесь с простреленной головой?

– Сударыня… пригласить на консилиум профессора Ламберта?

– Да, конечно! Ведь если этот тип не поправится, я так и не узнаю, что случилось с Пенкрофтом. Зачем только он ушел из дому?… Чуяло мое сердце, не доведет это до добра!..

И тут подоспела Банни. Женщины стали друг против друга.

– Вы к кому? – холодно процедила Мэг.

В своем прорезиненном плаще, с вымокшими под дождем растрепанными волосами, запыхавшаяся от волнения и спешки Банни являла собой жалкое зрелище.

– К Пенкрофту… – запинаясь, выговорила она.

– По какому праву?

– Я… я его невеста.

– Никакая вы ему не невеста!

Женщины мерили друг друга взглядами, в которых читалась непримиримая вражда. Обеих терзала одна и та же мысль: вот ведь, оказывается, ее единственный завел себе на стороне зазнобу, которая имела наглость сломя голову примчаться сюда, чтобы, позабыв обо всем на свете, выхаживать мужчину, по праву принадлежащего ей, и только ей одной. «Нашел на кого польститься!» – думала каждая о своей сопернице.

– Этот человек – не Пенкрофт! – наконец произнесла Мэг.

– Знаю… Это Бенджамин Вальтер… мой жених.

Выходит, предполагаемая разлучница знала, что раненый – не Пенкрофт. Это меняет дело.

– Если выкарабкается, он скажет, где Пенкрофт. Здесь явно дело нечисто!

– Тише, не кричите!.. Пенкрофт в Техасе, у меня дома. Эта парочка идиотов затеяла какой-то дурацкий обмен…

Теперь, когда все выяснилось и обе поняли, что они не соперницы, взгляды их смягчились, и женщины без лишних слов бросились друг другу на шею и разрыдались.

– Пошли, поищем какое-нибудь пристанище, – сказала Мэг.

– Нет. Я хочу быть рядом, когда к нему вернется сознание. Увидит меня – и успокоится… Он такой беспомощный и жалкий!..

Воцарилось молчание. Звякнул брошенный в таз инструмент, где-то в конце коридора с шумом хлестала из крана вода. Женщины не сводили друг с друга глаз, прикидывая меру пережитой любви и страданий, присматривались одна к другой подозрительным, испытующим взглядом, словно человек, преисполненный чувства собственной значимости и предполагающий в другом парвеню.

– Вы кто ему будете? – поинтересовалась Банни.

– Бывшая жена.

Обе пристроились на жесткой скамье в коридоре, измученные перенесенными страданиями, сплоченные общей судьбой и взаимным сочувствием. Интуиция подсказывала обеим, что ни одна из них не знала счастья и давно изверилась в надежде быть счастливой. Печаль и внутренняя опустошенность – вот их удел.

– Когда Пенкрофт заявил, что желает уехать во что бы то ни стало, я не пыталась его удержать. Я родом из Лапландии, а у нас принято подвешивать на шею оленю-вожаку деревянную колоду, чтобы не слишком быстро бежал. Муж тяготился семейной жизнью, вот я и отпустила его на волю… Пусть плывет в заморские дали, если уж ему так приспичило. Все мечтал, что вдалеке от дома он встанет на праведный путь…

– Да… Видать, оба они неугомонные. Бен тоже все твердил: в разлуке он, мол, исправится и вызовет меня к себе. И теперь, когда его дела поправились, наверняка вызвал бы…

Мэг уставилась на нее круглыми глазами.

– Как же вы отстали от жизни, милая моя! Неужто до сих пор верите, будто мужья призовут нас к себе, чтобы вновь свить семейное гнездышко? Да ведь они и из дома-то сбегают от нас!

Банни испуганно сжалась. Судя по всему, она тоже понимала эту очевидную истину, только не решалась себе признаться. А Мэг не была сентиментальной. Наделенная здравым умом, самокритичная и склонная к пессимизму, она отличалась трезвым подходом к жизни.

– Разве не ясно, что с нами порвать нельзя? Мужчина либо сбежит без оглядки на край света, либо до конца дней останется возле нашей юбки. Будет любить свою благоверную и в то же время побаиваться ее. Муж не осмелится заикнуться, что не прочь сходить в бар, опрокинуть стаканчик да послушать музыку, что рад бы закурить в гостиной, но кто же ему позволит, этак все занавески дымом провоняют. Наше отношение к мужчинам, милочка, складывается из двух моментов: мы по справедливости судим их и прощаем безо всяких на то оснований. А они прекрасно сознают, что мы всегда правы и гораздо выше их по своей порядочности. Сознают, что мы единственные в мире знаем их как облупленных, со всеми их недостатками и стремлением казаться лучше, чем они есть на самом деле. Мы для них досадная помеха, ведь им хотелось бы завоевать уважение не по праву, не по заслугам, а в обход собственных недостатков и слабостей, но с нами-то этот номер не пройдет. Вот они и бегут куда глаза глядят. Сулят потом выписать нас к себе, поскольку именно от нас и сбежали. Мужья остаются вечными детьми, как нам вечно оставаться в матерях, поэтому они всегда разрушают порядок, а мы испокон веку восстанавливаем его. Они могут позволить себе быть жестокими, потому что мы все равно простим их. Для них важно одно, для нас – другое. И вот теперь, в свои сорок лет – хотя в моих документах по ошибке указаны сорок два, – мы очутились среди ночи в какой-то больнице, на жесткой скамье… Вздумай кто спросить нас, согласны ли мы начать все сначала, мы в один голос ужаснемся: «Боже упаси!» – а сами в любой момент готовы повторить все от начала до конца. Вот почему для нас главные радости жизни – стряпня да уборка. Стряпать еду и наводить порядок – таков наш удел. Вижу, вас сморило, дорогая, тогда я закругляюсь.

По коридору прошествовал врач в белом халате, невидимые часы мерно пробили полночь.