Газетное объявление:
ХОЧУ ПРОСЛАВИТЬСЯ НА ВЕСЬ МИР!
У меня МНОГО денег, но МАЛО изобретательности!
Любая удачная идея будет с радостью воспринята обаятельным юношей, утратившим охоту к жизни.
Отклики:
Письмо номер один
Прочтя объявление, считаю своим долгом заверить Вас, что без труда помогу отыскать утерянную Вами охоту к жизни. Шесть лет я прослужил в Бостоне, включая ток и тем самым приводя в действие электрический стул, пока однажды из-за моих прорезиненных манжет не произошло короткое замыкание, в результате чего осужденный не переселился в лучший – а может, в худший – из миров. Вернее, переселиться-то он переселился, но в соседнюю камеру – ждать, когда исправят электропроводку. К сожалению, казни без жертвы не бывает, и меня за брак в работе в два счета выставили на улицу. На этом закроем тему о прорезиненных манжетах. После этого я, естественно, решил попытать счастья в кино, потому как по профессии я сапожник, а в ковбойских фильмах без сапог шагу не ступишь. Пристроился в студии «Парамаунт» курьером, раскатывал на велосипеде, но вскорости женился и в данный момент владею процветающим, однако же почти не приносящим дохода садоводческим хозяйством в штате Оклахома. Зовут меня Сократ Швахта или просто Крат (на Ваше усмотрение). Мне сорок пять лет, и, хотя от почетной должности исполнителя приговоров я отстранен, все же мне кажется, что жизнь еще приберегает для меня кое-какие приятные сюрпризы. Что же касается Вашего объявления, то предлагаю следующее. Вы, безусловно, прославитесь на весь мир, если усыновите меня с передачей всего вашего имущества, а затем налегке отправитесь пешком или на самокате паломником в Калькутту и по пути станете трезвонить на каждом перекрестке о чудесах сырой пищи. Сыроедение, конечно, бред, но цель будет достигнута; во всех краях света люди станут диву даваться и говорить: «Гениально! Как это мы сами не додумались»… Словом, дайте знать, каким поездом явиться к вам сорокапятилетнему исполнителю приговоров (в отставке, но с надеждой на лучшую жизнь), который готов предъявить официально заверенные справки о семидесяти двух совершенных по всем правилам казнях. Поверьте, я – тот человек, который Вам нужен!С нижайшим поклоном
Письмо номер два
Сударь! Прославиться на весь свет – детские игрушки! Я, кстати, изобрел премиленькую детскую игру под названием «Ваш ребенок убивает играючи». Это мухобойка, которая крепится к погремушке, трещотке, игрушечному автомобильчику и т. п. Под тяжестью двух мух конструкция приходит в действие и разом прихлопывает обеих. Профинансируйте мою идею, и благодарное человечество станет упоминать мое имя наряду с именем Эдисона, а благодаря мне прославится и Ваше имя. Идея того стоит: прихлопнуть двух мух одним махом и взлететь к вершинам мировой славы!
Письмо номер три
Значит, хотите прославиться? Желаете, чтобы Вами восхищались, чтобы миллионы людей с пиететом произносили Ваше имя, и готовы отвалить за это кучу денег? По-моему, дурее не придумаешь!Б. Кнокс, проповедник-мормон,
Безо всякого к Вам уважениябаритон хора Общества охраны природы.
Письмо номер четыре
СЕКРЕТ ВСЕМИРНОЙ СЛАВЫ ЗА СКРОМНОЕ ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ!
Я тщательно изучил историю жизни Наполеона, Толстого, Чаплина и Д. С. Виндорна. Эти великие люди обрели бессмертие благодаря тому, что пользовались в качестве средства от облысения льняным маслом «Прелесть».
Хотите, чтобы Ваше имя осталось в мировой истории наряду с именами Распутина, Бетховена, Шоу, Пастера и Д. С. Виндорна?
ПОЛЬЗУЙТЕСЬ ЛЬНЯНЫМ МАСЛОМ «ПРЕЛЕСТЬ»!
Производитель: Д. С. Виндорн, Бруклин, 24.
Письмо номер пять
Хотите прославиться быстро и дешево? Прочтите мой труд «Книга о богатой, счастливой и здоровой жизни».Э. Хьюбертон, автор «Книги о богатой, счастливой и здоровой жизни».
Заказ на книгу прошу направить в бостонскую больницу для бездомных. Считаю необходимым подчеркнуть, что помочь болеющему вот уже пять месяцев и обремененному семьей ближнему – долг каждого милосердного человека.
С глубоким почтением
P.S. Мой другой основополагающий труд «Карьера, здоровье и сила с помощью дыхательных упражнений и шведской гимнастики» может быть заказан по тому же адресу.
И так далее, и тому подобное. Одно предложение несуразнее и глупее другого. Целая гора писем, и все – сплошная чушь.
– К сожалению, ничего мало-мальски стоящего, – подытожил Теобальд Линкольн, откладывая в сторону последнее письмо. Гора конвертов, высящаяся перед креслом, сдвинулась, и вынырнул погребенный под нею секретарь.
– Что и следовало ожидать. Люди, как правило, не отличаются находчивостью, мистер Тео.
Секретарь так и сказал: «мистер Тео», – поскольку даже служащие не называли молодого человека по-другому, лишь этим сокращенным именем, выхваченным из внушительного «Теобальд». Добавление «мистер» отражало некоторое почтение если не лично к самому молодому человеку, то хотя бы к его миллионам.
Дело в том, что вышеозначенный юноша был миллионером. Его индивидуальность складывалась из трех взаимосвязанных характерных черт: веснушчатая физиономия, рыжая шевелюра и глубочайшее отвращение к какой бы то ни было деятельности. Словом, как ни приукрашивай голую реальность, а надо называть вещи своими именами: наш герой был крайне ленив.
Во всех остальных отношениях он пользовался репутацией славного малого. Неизменно радушное выражение лица, легкомысленный подход к жизни, широкие плечи и безмятежный взгляд голубых глаз вызывали всеобщее расположение, а внешность его засчитывалась в число плюсов даже в тех случаях, когда знакомые девицы забавлялись, обсуждая вслух, кто бы из них влюбился в Тео, не будь тот миллионером.
Однако в последнее время – как результат внезапного пробуждения эстетических запросов Тео – на горизонте появилась невеста. Шарлотта Дюзан, импортированная из Франции звезда эстрады, выступая в одном из модных кафешантанов на Бродвее с номером «Пляска смерти», продемонстрировала столь исключительное художественное мастерство в изображении агонии, что потребление шампанского в заведении выросло на тридцать процентов.
Мистер Тео родился сыном генерального директора фирмы «Пасифик Оушен Траст», вследствие чего единственной и главной целью своей жизни считал стремление убить время и разогнать скуку. К Шарлотте Дюзан его привело именно это стремление, однако впоследствии бурные ночные увеселения переросли в более серьезное чувство.
– Шарлотта! Я решил жениться на вас! – заявил однажды мистер Тео.
Но артистка, от которой мы вправе были бы ожидать иного ответа, возразила:
– И что мне прикажете делать с мужчиной, который всего-навсего миллионер? По-вашему, этого вполне достаточно?
– Конечно! – искренне ответил мистер Тео, поскольку и правда был убежден, что этого вполне достаточно.
– Вы заблуждаетесь. Не желаю, чтобы моего супруга называли денежным мешком! Он должен обладать общественным положением и авторитетом. И должен трудиться!
– О нет! – ответил мистер Тео. – Не могу! У кого есть деньги, тот не должен своими «трудами» мешать работе других.
– Тогда и не мечтайте о нашем браке!
Однако любовь мистера Тео не знала преград. Он предпринял попытки найти какой-нибудь средний путь – чтобы и трудом не заниматься, и авторитетом обзавестись.
– Мистер Торн, – обратился он к своему секретарю однажды вечером, в разгар тяжких раздумий, – что делать человеку, если он не желает трудиться, но все же должен как-то оправдать свое постоянное пребывание на свете?
Эммануэль Торн, худощавый флегматик с сонным голосом, задумчиво потер подбородок.
– Можно, к примеру, – начал он, – основать объединение под лозунгом «Труд – не позор, но смертная тоска!» и круглые сутки пропагандировать программу: чтобы не работал ни один человек, в трудах которого нет необходимости, особенно необходимости зарабатывать себе на пропитание. Если эту программу удастся сделать популярной и осуществить, бурный прогресс и процветание человечеству обеспечены, а ваше имя станет в один ряд с именем Галилея, который, на мой взгляд, тоже никакими трудами себя не обременял и всего лишь от скуки сделал открытие, что Земля вертится.
– Стоп! – воскликнул мистер Тео. – Что ни говори, а из всех моих подчиненных вы самый толковый! Какую бы глупость ни ляпнули, это сразу же наводит меня на дельную мысль.
– О да! – кивнул секретарь, удовлетворенно прикрыв глаза веками с редкими рыжеватыми ресницами. – Главное – прослыть необходимым в глазах общества. Ценность труда в его результативности, ибо даже самый ценный труд – не есть алиби и не оправдывает отсутствие результата. Ну как, здорово я загнул?
– На удивление удачно. Уж не заболели ли вы? Как бы там ни было, а меня осенила гениальная мысль. Я стану знаменитым на весь мир! По-моему, это единственный способ жить безбедно, не работать и не подвергаться за это критике. Никто ведь не проверял, трудится ли Эдисон, когда не занят изобретением лампы накаливания, граммофона и тому подобных штучек. И разве волновало хоть кого-нибудь, надрывался ли Дарвин до седьмого пота, после того как высказал свое авторитетное суждение насчет нашего родства с обезьянами? Короче говоря, завтра же поместите в газетах объявление!
Секретарь сей замысел не одобрил:
– Я всегда был против крайних мер. Публичные выступления недостойны джентльмена! Ну ведь вас не переупрямишь. Сдаю свои позиции, а заодно сдам и ваше объявление в газеты.
Так они и поступили. Но, сраженный полной бездарностью ответных писем, мистер Тео стал опасаться конфликта со своим суровым отцом, который с давних пор разделял взгляды Шарлотты Дюзан на труд – впрочем, даже не подозревая об этом единодушии. А посему сын решил поддаться на многократные родительские увещевания и вступить в семейное дело.
– Мистер Торн! Соедините меня с «Пациоци»!
Весьма характерно для несерьезности мистера Тео было окрестить гигантскую фирму, вобравшую в себя все проблемы Великого, или Тихого, океана, столь легкомысленным сокращением: все равно что подзывать пони, это милейшее существо, противным, сюсюкающим причмокиванием.
Мистер Тео с сумрачным видом закурил сигару, заранее озабоченный своим трудовым будущим: жить-то он все равно станет по-прежнему, так же, как сейчас, зато справедливых попреков не оберешься.
– «Пациоци» на проводе, мистер Тео! – отвлек его от грустных мыслей секретарь, передавая трубку.
– Это Тео! – по привычке невнятно буркнул он в микрофон. – Дайте мне отца, пожалуйста!
Телефонистке на коммутаторе послышалось «Лео», и она соединила его со швейцаром, двадцатилетний сын которого носил это имя.
– Достукаешься ты у меня, мошенник эдакий! – хриплым голосом зарычали на мистера Тео. – Целый час сижу здесь без штанов!
– Как это возможно?
– А вот так! Штанов-то нет, как не бывало! Хочешь, чтобы я простудился?
– Боже упаси! – испуганно ответил юный миллионер, не чуждый сострадания к ближнему.
– Я уже подхватил насморк!
– Неужели не найдется под рукой какого-нибудь пледа, чтобы им обмотаться?
– Издеваешься, недоумок? Как же я буду, обмотанный пледом, по вестибюлю расхаживать!
– Это и правда неудобно.
– Ежели через пять минут не явишься сюда со штанами, я тебе башку сверну!
– Немедленно приму меры.
– Алло, алло! Отвороты подшей снизу тесьмой, чтобы не обтрепались, когда придется по грязи шлепать. И стрелка чтоб была заглажена по всем правилам. Как острие бритвы! Иначе попомнишь отцовскую руку, щенок! – Швейцар в сердцах швырнул трубку, а мистер Тео звонком вызвал к себе лакея.
– Без промедления отвезите в «Пациоци» какие-нибудь из моих брюк! – распорядился миллионер. – Стрелка должна быть заглажена, как острие бритвы, иначе нам с вами от швейцара достанется на орехи. Да!.. Отвороты подшейте тесьмой, чтобы не обтрепались. Передайте швейцару поклон, а если вдруг ему понадобится и пиджак, пускай звонит, не стесняется.
Лакей, по фамилии Сигорский, некогда попал в железнодорожную катастрофу, в результате чего стал полуслепым и полоумным. Да и вообще, от прежнего докатастрофического состояния в нем только и сохранились, что ненадежность и неаккуратность.
– Мистер Тео, – медленно начал он, вскинув голову, чтобы лучше видеть. – С чего бы это брюкам обтрепаться, ежели ездишь на машине?
– Но ведь у швейцара нет своей машины! Впрочем, это поправимо. Заскочи по дороге к Крайслеру и купи бедняге спортивный автомобиль!
Легко представить удивление швейцара, мистера Баруха Т. Ливингстона, когда в швейцарскую будку ввалился полуслепой и полоумный Сигорский с брюками и пачкой документов на только что приобретенный «крайслер». Рассерженный папаша внял совету мистера Тео, обмотался пледом и сел у окна, вооружившись позаимствованной в секретариате табличкой с надписью «ТИХО! ИДЕТ СОВЕЩАНИЕ!», чтобы хорошенько трахнуть по башке своего недостойного отпрыска Лео, когда тот – пусть с опозданием – но все же доставит вожделенную часть гардероба. Ему было невдомек, что ждать придется до второго пришествия, поскольку сынок пропил деньги на брючную подкладку, подрядился матросом и, прихватив на память отцовские штаны, вот уже полчаса как был в пути. В пути к Гавайям, «где пьяняще благоуханны ночи и пламенны красоток очи, где шумят базары и звенят гитары», – если, конечно, верить словам знойных танго, что лично нам представляется сомнительным.
– Хозяин велел вам передать, – заявил Сигорский, – что брюки теперь не обтреплются, потому как он справил для вас автомобиль.
Швейцар остолбенел. Представьте себе человека, застигнутого врасплох кучей сюрпризов, пусть и радостных, и от неожиданности застывшего столбом, – именно так выглядел привратник.
– Кто вы… такой? – наконец пролепетал он.
– Роланд Сигорский. Вы недавно вели переговоры с моим хозяином по поводу брюк.
– Но я не имею чести быть знакомым ни с вашим хозяином, ни с вами. Нельзя ли поподробнее?
– Отчего же? – холодно бросил Сигорский и тотчас продолжил: – Я родился в Одессе сорок два года назад, и в качестве конюшего господина Папагалоса, начальника депо в отставке, попал в Штаты. Держите ваши брюки, сударь.
– Прошу прощения, но тут какая-то ошибка… – недоумевал швейцар. – Мне никогда не доводилось беседовать с этим греком… начальником депо…
– Он к вам не в претензии. Во всяком случае, мне он их не высказывал. Господин Папагалос был не слишком-то словоохотлив. Извольте, вот документы на машину. Стрелка на брюках заглажена, как вы просили.
– Вы уверены, что не ошиблись?
– Помилуйте, да я собственноручно их утюжил! Но, если желаете, могу еще раз прогладить, поскольку хозяину хотелось бы избежать обещанных вами мер физического воздействия.
Швейцар теперь уж и вовсе не знал, что сказать. Сигорский сообщил, по какому номеру звонить, если потребуется пиджак, и удалился.
Барух Т. Ливингстон так и застыл на месте – с разинутым ртом, с охапкой бумаг в руках, со сползшим к ногам пледом – ни дать ни взять античный герой, увековеченный дерзкой кистью какого-нибудь супермодернового живописца.
И тут появился главный администратор с каким-то незнакомым толстяком.
– Позвольте представить вам, Ливингстон, нашего нового швейцара, – сказал администратор с милой улыбкой, чтобы не будоражить человека, который и без того не в себе. – А то вы у нас рассеянный стали, жалованье получать и то забываете… Извольте взять немедленно все, что вам причитается.
– Сперва это, потом то, – невнятно буркнул Ливингстон и принялся натягивать брюки.
В полном соответствии с законами физики узкие брюки тотчас же расползлись по швам.
Мистеру Тео не пришло в голову, что швейцар по причине сидячей работы был человеком грузным. Поэтому Баруху Т. Ливингстону не оставалось ничего другого, кроме как вновь обмотаться пледом. Затем взору нового швейцара предстала удивительная картина: его предшественник взгромоздился на сиденье роскошного автомобиля, припаркованного у подъезда фирмы, и укатил.
– Видите, Марвид? – произнес администратор. – Вот как расстаются с фирмой добросовестные сотрудники после нескольких лет безупречной службы!
Новый швейцар не знал, как истолковать его слова. Расстаются без штанов или без ума? А может, сидя в роскошном автомобиле?
Впрочем, к теме нашего романа это не относится. Эпизод важен лишь по одной причине: не впутайся штаны швейцара в логическую цепочку событий, мистер Тео изложил бы отцу свое намерение и, будучи человеком принципиальным, не пошел бы на попятную. А пока что он решил слегка отсрочить не состоявшийся по вине телефонистки разговор с отцом и направился в спальню вздремнуть.
И с этого момента жизнь его понеслась со скоростью ракеты, неудержимо и бесповоротно, выписывая головокружительные зигзаги на пути невероятных приключений и безумств.
В 10.45 мистер Тео принял решение поспать, а уже в 11.20 с аппетитом уписывал завтрак в компании некоего давно почившего в бозе субъекта, который и послужил первопричиной всех дальнейших перипетий.