1

На следующее утро нам объявили, что в нашем распоряжении свободный день. Это означало, что части готовятся выступать. Двойная норма курева и рома, служба с половинной нагрузкой и… неописуемая кутерьма и суматоха.

Словом, команда выступать в поход, можно сказать, висела в воздухе.

День свободы – сущий подарок судьбы. Даже для меня, хотя, по мнению Потрэна, я воспринимаю военную службу словно увеселение в семейном кругу. Когда я прохожу мимо караульной, где сержант самолично проверяет каждого отправляющегося в увольнительную легионера, он окидывает меня бдительным взором.

– На… ррво!

Значит, повернись направо.

Я поворачиваюсь.

– Крррм! – рычит он. Развернись, мол, кругом.

Стоит ему обнаружить на моем мундире одну-единственную даже не складку – морщинку, топай, Оковалок, обратно.

Однако я не даю ему повода придраться.

– Надеюсь, нам будет оказана честь лицезреть господина легионера по случаю выступления в поход? Хочу подчеркнуть, что строй должен быть безукоризненным. Не приведи господь, полковник увидит, как вы шагаете в строю!.. Как, по-вашему, что он тогда мне скажет?

– Он скажет следующее: «Дорогой Потрэн…»

– Заткнись! Убирайся с глаз моих долой, скотина безрогая! – зашелся в крике наш бравый Потрэн, а я счел за благо ретироваться и направил свои стопы в порт, в свою любимую пивнушку «У четверки веселых осквернителей праха».

Но едва я успел хлопнуть десятую рюмашку коньяка, как меня тронул за плечо некий тип в форме шофера.

– Вас ждут у входа, сударь. Желают поговорить…

Я вышел. Из автомобиля с очаровательной улыбкой выглянула графиня Ла Рошель.

– Сердитесь на меня? – спросила она.

– Гра… графиня… – заплетающимся языком вымолвил я.

– Боитесь сесть ко мне в машину?

Я боюсь?! Естественно, я тотчас же плюхнулся на сиденье рядом с ней. Внутри автомобиля, подобно густому, тяжелому туману, витал пьянящий аромат жасмина.

– «Пале де Дане»! – скомандовала она шоферу.

– Графиня!.. Но ведь это же шикарное место, а я…

– Позвольте пригласить вас как выступающего в поход легионера…

Угощать напоследок легионеров, отправляющихся на очередную бойню, испокон веков считалось в этом городе модой. Через несколько минут автомобиль затормозил возле увеселительного заведения, и мы, рука об руку с графиней, вошли внутрь.

На примере всего написанного мною раньше вы могли убедиться, что я не из тщеславных, но должен признаться: приятно появиться с такой прекрасной, изысканной дамой в не менее изысканном, роскошном месте.

Вот только бы паркет не был таким скользким – коваными каблуками и то не зацепиться! Падая, я ухватился за недостаточно вышколенного официанта, и несколько чашечек кофе опрокинулись на колени компании за ближайшим столиком.

Разряженные в шелка дамы с визгом повскакивали с мест, а я, в соответствии с правилами хорошего тона, принялся оправдываться.

– Прошу прощения, но этот неуклюжий официант… нет чтобы делать свое дело, а он давай ворон ловить!.. – Я попытался промокнуть рукой платье одной из пострадавших дам, отчего она завизжала еще громче. Из неловкого положения меня выручил седовласый господин с приятным лицом.

– Дамы и господа! Среди нас находится легионер, которому не нынче-завтра отправляться в поход. Окажем ему достойный прием! Да здравствует легион!

Прогремел туш и крики «да здравствует!», «виват!».

– Меня зовут Ван дер Руфус! – представился седовласый господин.

– Очень приятно. А я Джон Фаулер.

Тут голландец заметил графиню, и лицо его враз сделалось холодным. Однако с дамой он раскланялся.

– Этот солдат – мой гость, минхерц.

– В таком случае прошу прощения за беспокойство… графиня. – Он еще раз поклонился и отошел.

– Присядем за столик, Джон.

Я заказал виски, графиня – пирожное и виноград.

– Итак, дорогой Джон… Что вы таращите на меня глаза?

– Я думал, вы осерчали.

– С какой стати? Сначала вы мне показались не слишком умным и несколько… неотесанным, что ли… Но потом я увидела в вас ум и храбрость. Разве вам не приходилось слышать, что женщина влюбляется именно после того, как на своем опыте убеждается, что перед ней – достойный и умный избранник?

Слышал я, как не слышать!

– Поначалу я готова была вас убить. Затем плакала днем и ночью, ну, а уж под конец у меня не было других желаний, кроме как видеть вас… Прошу вас, не обижайтесь на меня, я не стану выпытывать ваши тайны. У вас есть все основания не доверять мне, но я потерплю, пока постепенно не завоюю ваше доверие. А с маркизом де Сюрьеном я рассорилась, теперь больше мне никто не указ… Я люблю тебя, Джон… – прошептала она, беря меня за руку. – Меня не интересуют твои тайны! Главное – знать, что ты любишь меня и готов при случае заключить меня в свои крепкие, мужские объятия…

Что правда, то правда, объятия у меня крепкие – о-го-го!

Я почувствовал, что вновь проникаюсь доверием к этой женщине. Если она не намерена выведывать мои секреты, тогда чего мне, спрашивается, бояться!

– Графиня… я люблю вас! Но вы представляете, как же мне было больно, когда благодаря своей необычайной проницательности я осознал, до какой степени вы злоупотребили моей привязанностью к вам.

– Ах, Джон, я рада, что все так сложилось. Ведь я убедилась, что вы не только отважный и сильный, но и на редкость умный человек.

Ну, как тут не поверить, когда тебе говорят чистую правду!

– Пойдем… Пойдем со мной туда, где мы сможем побыть наедине, где никто не станет на нас глазеть!

Народ и в самом деле на нас пялился, хотя я вел себя – комар носа не подточит: держал стакан, оттопырив мизинец, как и положено хорошо воспитанному джентльмену. Правда, пил я из стакана, предназначенного для мытья винограда, но поди додумайся, что в здешних местах пол-литровая хрустальная посудина рассчитана не на то, чтобы туда наливали крепкие напитки, а для ополаскивания фруктов!

Все мои подозрения рассеялись. Да оно и понятно. Графиня была обворожительна, ее личико сияло, она обнимала, целовала меня и заклинала беречь себя на передовой, потому как ей не пережить, если со мной что случится. Звучало вполне правдоподобно.

– Я тоже там буду, Джон… Проберусь любой ценой, лишь бы находиться вблизи и молиться за тебя…

– Большая честь для меня, графиня! – Я был сам не свой от счастья.

Наутро я полетел в казарму окрыленный: она любит меня!

Едва я отошел от ее дома, ко мне подбежал какой-то мальчонка.

– Вам письмо от одного господина.

Читаю:

«Вирблют ты, как есь вирблют, а заместа мазгоф адни горбы! Вить я тибя уприждал, диржись от ние падальши. Erna ведьма абвидет тибя вокруг пальца и пат пулю патставит. Биригись!

Кто писал, сибя ни назвал!»

И не называй. А то я сам не догадаюсь… Это ты берегись, Турецкий Султан, мошенник беглый! И письма анонимные нечего мне подбрасывать, так я тебе и поверил. Она. меня любит! Любит! Любит!

 

2

Когда я вернулся, все уже было готово к выступлению.

– Отправка в полдень. – Рядом со мной словно из-под земли вырос Альфонс Ничейный, а точнее, подкрался своей неслышной поступью.

– Послушай!.. – Я в ужасе хлопнул себя по лбу.

– В чем дело?

– Мы же должны были раздобыть… из сейфа Рубо…

– Дневник, что ли?

– Ну да.

– Он у меня, – преспокойно сообщил мне Альфонс. – Я успел побывать в городе.

– И взял медведя? – уточнил я, имея в виду вскрытие сейфа.

– В этом не было нужды. Люси де ла Рубо сняла копию. Раздобыла у отца ключ и на полчаса изъяла дневник из сейфа. Кошмарное дело… Если не дай бог когда-нибудь выяснится… об этом страшно подумать!

– Не видел наших «знакомых»?

– Нет. Беспокоюсь я за них. Ведь перед отправлением в каждой роте будет перекличка.

В полдень протрубил рожок.

Батальон застыл в полной готовности. Перед каждым зданием форта выстроились шеренги. Пыхтят моторы грузовиков, по двору носятся нижние чины.

Перекличка!

И тут напротив, у суданских стрелков, я замечаю Хопкинса: он зачитывает фамилии!

Единственный способ не попасться на перекличке – зачитывать список самому.

Но где же Ламетр?

Среди рядов сенегальцев прохаживается Хопкинс, покрикивает на отстающих.

А вот и сам он отстает и… исчезает. Куда же он подевался?

Зато вдогонку сенегальцам бежит какой-то капрал, на ходу застегивая ремень…

Подъезжает верхом на коне лейтенант.

– Я назначен командиром вновь сформированного отряда сенегальцев, а кто-то запер меня в умывальной, вот я и…

– Ладно, не беда, успеете навоеваться… А коллега введет вас в курс дела. – Лейтенант ускакал, «коллеги» и след простыл.

Впрочем, капрал и не пытается разыскивать его, он рад, что избежал выволочки. А рядовым и вовсе без разницы, кто на них покрикивает.

Знать бы еще, где сейчас Ламетр!..

Путь наш ведет в порт. У причала пять судов стоят бок о бок, и чуть поодаль – красавец-крейсер с надписью вдоль борта «Женераль де Негрье». На нем поплывет полномочный правительственный посланник, маркиз де Сюрьен… Весьма недурно!

В порту мы устраиваем короткий привал, ожидая погрузки.

 

3

Наконец мы на борту.

Несмотря на скученность и грязь, все же лучше, чем пешком чесать по Сахаре.

Вечером нас, человек восемь, отправили драить палубу. Без меня, ясное дело, не обошлось.

– Кого обожаю, того награждаю, – с превеликим отвращением сказал Потрэн и плюнул в мою сторону. – Не беспокойся, тебе скучать не придется!

Грязищи налипло к полу – в палец толщиной, и, конечно же, было скользко. Сержант так грохнулся днем, что корабль качнуло. Да и как было не грохнуться, ежели какой-то мерзавец куска мыла не пожалел, натер пол у его каюты. Злая шутка, ничего не скажешь!..

Драить палубу пришлось до позднего вечера. Сама по себе работа не тяжелая, но поскольку мыла у меня не осталось, чистоты пришлось добиваться усердием.

Наконец, ползая на коленках, мы столкнулись с Матеасом.

– Давай устроим перекур! – предложил я.

Вечер выдался прохладный. В эту пору года дыхание европейской зимы достигает даже берегов Африки.

Мы уселись рядышком на ступеньках трапа.

– Слушай меня, Лимон! – сказал я после короткой паузы. – Кстати, Лимоном я тебя назвал потому, что ты маленький, желтый и кислый – вырви глаз.

– Хочешь драться? – грустно поинтересовался он и принялся расстегивать куртку.

– Нет. И рад бы поколотить тебя, да себе дороже обойдется.

Желтолицый плюхнулся на место.

– Вот что я хочу тебе сказать, Матеас: оставь в покое Альфонса Ничейного!

– Его зовут… Альфонс Ничейный?

– Ага.

Испанец умолк, глубоко затягиваясь сигаретой.

– Он не убивал твоего брата.

– Вранье!

– Не веришь? Тогда слушай! Альфонс очень просил не открывать эту тайну никому, но тебе я открою. Не могу допустить, чтобы два классных парня ни за что ни про что порешили друг друга.

И я рассказал ему всю историю про Катарину и про соперничество двух друзей.

Он по-прежнему не проронил ни звука. Молчание затянулось. Где-то в тумане взревела пароходная сирена. Было зябко; в промозглом, волглом воздухе стыли руки.

– Не дури, парень. Альфонс не из таких, кто способен убить друга, пусть даже из-за женщины, хотя в жизни это случается сплошь и рядом. Будь он другой закваски, и тебя пришил бы запросто. В принципе ему это ничего не стоит, Альфонсу все по плечу. Он сильнее меня, что само по себе большая редкость, ловчей, проворней, чем я, и хоть не такой начитанный, как я, котелок у него варит будь здоров как.

– Разве тебе не хотелось бы отомстить, если бы убили твоего брата?

– Что касается моего брата, то я всегда радовался, если он не убивал кого-нибудь. Но если бы его кто-нибудь прикончил, я сперва хорошенько разобрался бы, кто прав, кто виноват, а уж потом стал бы помышлять о мести.

– Ладно… Значит, и я разберусь!

К нам устремился какой-то тип в белом фартуке и колпаке, с поварешкой в руках – кок.

– Привет, ребята! Ужинать не желаете?

Святое небо – Чурбан Хопкинс!

 

4

Мы отправились ужинать, Матеас поспешил вперед, а я притормозил Хопкинса:

– Все путем?

– Сперва пошло наперекосяк: я, видишь ли, вместо уксуса плеснул в похлебку рома. Но теперь все в порядке, я бухнул туда чеснока, а он любой запах отобьет.

Приятная перспектива для голодного человека…

– Выше голову! – весело продолжил он, заметив, что я скис. – Главное – ловко затеряться в толпе, тогда никто нас не заподозрит. В каждой роте такая пропасть новобранцев, тут сам черт ногу сломит… Не робей, покуда папаша Хопкинс опекает тебя!

– А где наш капитан?

– Он тоже в полном порядке. Плывет на другом корабле под видом кузнечных дел мастера.

– Разве он в этом ремесле смыслит?…

– Чего там смыслить-то? Невелика премудрость… Отведай мою стряпню и сам все поймешь. Выше голову, оревуар!.. – Весело насвистывая, он поспешил в камбуз.

Настроение среди легионеров царило мрачное: казалось, возмущение вот-вот выплеснется наружу. А все Хопкинс со своей похлебкой – пропасть чеснока, чтобы заглушить запах рома, кому это понравится!

Сержант счел своим долгом заглотить омерзительное хлебово как ни в чем не бывало. Отведав наконец кулинарного шедевра Хопкинса, я вынужден был признать, что за свою преданность долгу Потрэн достоин самой высокой награды.

И лишь один я из всех легионеров знал, почему сержант после миски похлебки так развеселился, что принялся распевать всякие душещипательные песенки.