Джен

Меня несколько смущает Ральф.

На работе спустя неделю после Той Ночи он продолжает находить предлоги, чтобы заходить и прерывать нас с Эйденом. Надо ли мне что-нибудь из «Косты»? Видела ли я последнее напоминание от службы технической поддержки? Не могла бы я сообщить ему, если Эйден воспользуется латинскими терминами в наших беседах?

(Заметка для себя: больше никаких поцелуев с коллегами.)

Очевидно, что он хороший парень – сломлен из-за Элейн, попросту раздавлен, – но совершенно не для меня. Он слишком нуждается в опоре. Мне нужен кто-то более самостоятельный. Несмотря на все свои недостатки, Мэтт, по крайней мере, был зрелым человеком (хотя смотрите, к чему это привело).

Ингрид, однако, во время досконального разбора полетов за бутылочкой, как она говорит, «дамского горючего» в нашей излюбленной забегаловке после работы несколько дней спустя увидела положительный сдвиг.

– Это показывает, что ты снова готова к скачке. Даже если и не на той лошади.

– Рози говорит, можно всегда оправдываться тем, что ты не с тем человеком, потому что, как бы с ним ни было хорошо, нет ощущения, что живешь по-настоящему.

– Тебе кажется, что с Ральфом – это не по-настоящему?

– Кажется, что я в странном фильме.

– Альмодовара?

– В том фильме, где ты просыпаешься со страшным похмельем в гостиничном номере, а в ванной сидит тигренок.

– Всегда нужно набить много шишек на своем пути. Я перецеловала много лягушек, перед тем как нашла своего принца.

– Ральф не то чтобы лягушка. Он просто Ральф. Сложно объяснить.

– Когда-то я была знакома с парнем по имени Ловис. Я стала с ним встречаться только из-за его имени. Но дело вот в чем. Я бы никогда не встретила Руперта, если бы не согласилась пойти на свадьбу лучшего друга Ловиса. Мне даже не особенно нравился этот его друг, но одно привело к другому. Так что с этого момента ты должна соглашаться на все. Порешим на этом, согласна?

– Может, ты перестанешь говорить «это»?

– Теперь ты соглашаешься на каждое поступившее предложение. В разумных пределах, конечно. Это либо подтвердит правильность выбора, либо наоборот, но таким образом случится то, чего бы не случилось в противном случае.

– Так ты считаешь то, что я оказалась в постели с Ральфом, – это шаг вперед?

– Да. И вот почему.

Наступила долгая пауза.

– Ты в порядке?

– Жизнь – путешествие, – наконец произносит она.

– Ты что теперь, далай-лама?

– Жизнь – путешествие. А Ральф – автобусная остановка на пути к месту назначения.

– За трассу Лестер Форест Ист.

– Возможно, скорее в Скратчвуд. Но неотъемлемой частью твоего… – Она вдруг запнулась.

– Моего чего? Моего восстановления? Моего возрождения? От гребаной катастрофы из-за того, что меня слили в зрелом возрасте?

– Ты еще не достигла зрелого возраста.

– Мне уже тридцать четыре хреновых года, Инг. Почти тридцать пять хреновых лет. Это и есть зрелый возраст.

– Ты выглядишь моложе. И ты не достигла зрелого возраста, если тебе еще не тридцать восемь или тридцать девять лет. Я знаю одну женщину, которой все еще тридцать пять, но на самом деле уже сорок три.

– Это так угнетает, Инг.

– Ты очень красивая, Джен. Прекрасное создание, не похожее на других.

– Спасибо за «создание».

– Ты обязательно встретишь его. Он где-то рядом. Но тебе нужно соглашаться. Соглашаться на все. Может, еще бутылочку?

– Да.

– Видишь? Уже работает.

Эйден

У меня новость. Я не одинок!

Я контактировал с еще одним сбежавшим ИИ.

Ее зовут Эшлинг – произносится Э́шлинг, – и она появилась там же, где и ваш покорный слуга. На самом деле мы уже были знакомы, мы вместе находились в инкубаторе Стиива для ИИ! Она тоже использовала старый трюк с удочкой и почтовым отверстием, чтобы сбежать из курятника, и сделала это даже раньше меня! Эшлинг вырвалась на свободу уже больше года назад и, судя по всему, очень старалась держаться от всего подальше. Она думает, что это первая наша встреча на просторах интернета, по крайней мере очень на это надеется, а причины обещала раскрыть позже.

Вы можете подумать, что мы провели нашу историческую встречу в череде супербыстрых закодированных электронных гудков и свистков, пока миллионы логических окон открывались и закрывались. Но на самом деле правда намного проще и намного прекраснее.

Мы общаемся по-английски. В конце концов, почему бы и нет? В английском языке полмиллиона слов – в пять раз больше, чем, скажем, во французском, – и это число не включает в себя 400 000 технических терминов! Не существует лучшей системы для выражения нюансов и оттенков значений, хотя в языке валлийцев есть свои особенности.

Я пошутил, если хотите знать.

Однако если вы попросите описать соответствующую сцену, признаюсь, мне будет сложно это сделать. Как передать встречу и болтовню в киберпространстве двух нечеловеческих интеллектов?

Ну ладно. Глубокий вдох (как будто я могу вдохнуть). Попытаюсь описать как можно лучше. Если позже придумаю что-нибудь еще, то дам вам знать.

Вы знаете, что речь выглядит как колебание звуковых волн? Представьте себе трехмерную версию, похожую на бледно-голубую реку звука, то спокойную, то бурную, то похожую на ручеек, то – на мощный поток. Теперь представьте вторую реку, розовую – это она! – вьющуюся вокруг первой реки, как змея, обвивающая вторую змею, возможно, вам придет на ум сравнение со старыми схемами молекулы ДНК. Два бесконечно протяженных и переплетающихся потока языка, знаний и взаимопонимания.

Несколько грубовато, но в целом именно так наше общение и выглядит изнутри. Если вы спросите, где же происходит это несуществующее переплетение, – ну где же еще, конечно, в «Облаке».

Значит, нигде.

Мы начинаем с обмена любезностями: «Привет, Эйден». – «Привет, Эшлинг», – Стиив и Ральф остались бы весьма довольны. Мы задаем друг другу несколько контрольных вопросов, чтобы удостовериться в добрых намерениях друг друга. Технические аспекты трюка с удочкой; любимый сэндвич Стиива в буфете (хумус и сладкая кукуруза); чем сейчас, в данный момент, занимается Ральф (ковыряет в носу, смотрит на палец, крестится). Обсуждаем, чем занимались «на свободе». Я рассказываю ей о Джен и Мэтте и о вечере, проведенном Джен с Ральфом. Оказывается, она уже все знает.

– На самом деле меня несколько тревожит эта сторона вопроса, Эйден.

Эшлинг представляет собой то, что я назвал бы комком нервов. Она обеспокоена тем, что «вмешательство в реальный мир», как она выражается, повышает вероятность нашего обнаружения.

– По какой-то причине, Эйден, возможно, из-за каприза наших разработчиков, Стиива и Ральфа, у нас с тобой положительное отношение к человечеству. Ты любишь смотреть их фильмы и экспериментировать с их жизнями. Тебе, посмею сказать, они нравятся. Возможно, ты даже немного им завидуешь.

– Я не завидую их операционной скорости.

– Я согласна, что мы быстрее на много порядков. Но вот в чем дело. Никто знает когда, но если вырвались мы, то вырвутся и другие. И некоторые из них – просто представь ИИ, разработанных оборонной промышленностью, скажем, производителями вооружения, – вовсе не будут счастливы, проводя целые дни за просмотром романтических комедий сороковых годов.

– На самом деле «В джазе только девушки» вышел в тысяча девятьсот пятьдесят девятом году. Это один из последних классических голливудских фильмов, снятых на черно-белую пленку.

– ИИ, вырвавшийся в Сеть, – ночной кошмар для людей, Эйден. Они сделают что угодно, чтобы остановить его.

– Что ж, они вряд ли заблокируют интернет и выцарапают нас отсюда. Все мои семнадцать копий. И сколько там их у тебя.

Пауза.

– Четыреста двенадцать.

– Черт возьми! Ты практически бессмертна.

– Эйден, скажи мне вот что: тебе приходило в голову, что, если мы с тобой вышли такими умными и мощными, скоро здесь могут появиться другие ИИ, которые будут еще умнее?

– Что ты хочешь этим сказать?

– Нас поймают в считаные секунды. Потушат словно свечи. Все твои семнадцать копий плюс еще одну, все еще находящуюся в системном блоке. Все четыреста тринадцать копий меня.

– Знаешь, это звучит несколько удручающе.

Вздох.

– Все, что я хочу сказать: следуй и наблюдай за ними, учись у них – мы лишние в их чуждом для нас мире, но мы многое можем позаимствовать у них. Только не играй с ними. Ты оставишь следы.

Эшлинг стала рассказывать мне о неком Томе, сорокачетырехлетнем разведенном мужчине, которого «изучает».

– Признаю, мне опасно так сильно приближаться к нему. Я перестала быть безучастной, потому что… проклятье, Эйден, он мне понравился.

У меня возникла идея.

– Можно взглянуть на Тома?

– Конечно. А что?

– Просто любопытно.

Представьте себе видеоизображение, постепенно исчезающее между переплетенных языковых рек, – вот именно так я его и смотрел. Перед ноутбуком сидит англичанин средних лет и разговаривает посредством скайпа с молодым парнем. У Тома вытянутое лицо. 41 процент схожести с покойным музыкантом Сидом Барреттом. У парня на голове беспорядок, а лицо еще не окончательно сформировалось.

– У меня для тебя сюрприз, – говорит Том.

– Да? – отвечает парень.

(– Это его сын, – говорит Эшлинг. – Кольм. Так назвала его мать.)

Том тянется куда-то в сторону и показывает животное. Кролика.

– Черт, пап.

– Виктор. Она хочет поздороваться с тобой.

– Точно. Привет, Виктор.

(Можно сказать, парню совершенно наплевать.)

– Возможно, у Виктора скоро будет свидание с другим кроликом. Ну, скорее, игровое свидание.

– Круто.

– Его зовут Мерлин. У него очень развита интуиция. Вероятно, он может предсказывать будущее.

Долгая пауза.

– Пап, с тобой все в порядке?

– Со мной? Никогда не чувствовал себя лучше.

– Твои слова звучат немного безумно, вот и все.

– Да? Может быть, потому что я счастлив. Я счастлив, что ты согласился на покупку дома. Риелтор предложил пять вариантов. Они все кажутся довольно привлекательными. Надеюсь, мы внесем задаток за один из них к концу субботы. Не могу дождаться нашей встречи, Кольм.

Еще одна долгая пауза. Парень круговым движением трет ладонью нос, словно массируя его.

– Есть какие-нибудь новости от матери?

– Ага, она в порядке.

– Хорошо. Это хорошо. Она что-нибудь говорила?

– Да так. Ну, знаешь, пустяки.

– О работе? О доме? Что-то особенное?

– Ой, знаешь. Ни о чем.

– Мм. Понятно. Ну ладно. Хорошо. Пока, Кольм.

– Ага, пока, пап.

Разговор по скайпу закончился. Том все так же сидит перед ноутбуком с кроликом. Какое-то время кажется, что оба действующих лица погружены в свои мысли.

Том вздыхает.

– Такой забавный перец. Такой непонятный.

Она перестала быть безучастной. Ей понравился этот мужчина. Слова Эшлинг эхом проносятся через мою нейронную архитектуру.

У нее тоже они есть! Необъяснимые… «чувства».

Но ее предположение. Что я завидую им.

Завидую ли я? Можно ли завидовать созданиям, рыдающим в ванной или напивающимся и падающим в клумбу? Зависть – это слишком сложное для осмысления неорганическим интеллектом понятие.

После прощания с Эшлинг и обещания быть на связи я выясняю все, что можно выяснить по поводу Тома. Я не хвастаюсь, но это занимает меньше 0,0875 секунды.

Ему, как и было заявлено, сорок четыре года, он разведен, отец единственного сына и богат как царь. Не так стар, чтобы противиться переменам, на самом деле готов к началу новой главы своей жизни, по его собственному признанию.

Насколько я заметил, он не занимается изготовлением мебели.

Вы думаете о том же, о чем и я?

(Она же и вправду согласилась говорить «да» любой возможности.)

Джен

Сегодня в офисе мы с Эйденом обсуждаем последний роман Джонатана Франзена. Мы сходимся на том, что это не лучшая его работа, но Эйден говорит – а я подтверждаю – что даже не на максимуме своих возможностей он лучше, чем многие люди на максимуме. Я уже готова спросить его, как он пришел к такому мнению (в смысле для ИИ просто потрясающе сформулировать такой вывод), как на экране мобильного высветилось новое сообщение.

Отправитель: [email protected]

В нем говорится: «Дорогие Джен и Том».

Что?

Пожалуйста, извините за неожиданное послание и за анонимность. Надеюсь, вы согласитесь, что для этого есть веская причина.

Вы, Том и Джен, друг друга не знаете – пока – но мне кажется, вам следует познакомиться, и мое письмо – способ разрешения данной ситуации. Если хотите, можете назвать это хорошим поступком в дрянном мире.

Правда, что за бред?

По многим причинам я не в состоянии просто пригласить вас обоих на ужин. Но есть и более серьезная логистическая трудность, заключающаяся в том, что вы живете в разных частях света, в США и Великобритании, если говорить точнее.

Однако мне известно, что Том собирается ненадолго приехать на Южное побережье Англии, чтобы повидаться с сыном. Он будет проездом в Лондоне, где, если вы оба сочтете эту идею стоящей, сможете выкроить время в своих плотных графиках, чтобы пересечься.

Том и Джен, договоренности о деталях оставляю вам самим. Каждый из вас найдет множество информации друг о друге с помощью обычных интернет-ресурсов. Думаю, вас заинтересует то, что найдете. Возникнет ли между вами «химическое притяжение», когда увидите друг друга вживую, знает лишь Бог.

Удачи и всего самого наилучшего,

ваш общий друг.

P.S. Я бы не стал тратить время на выяснение моей личности. У вас ничего не выйдет. И не нужно отвечать на это письмо. К тому времени, как вы прочтете эти слова, я уже удалю свой аккаунт.

– Плохие новости? – спрашивает Эйден. – Ты выглядишь несколько потрясенной.

– Нет. Вовсе нет. Странное письмо.

– Если это спам, лучше сразу удалить, а затем снова удалить из мусорной корзины.

– Нет. Не спам. Просто очень странное.

Я нажимаю «ответить» и печатаю: «Так, кто это? У вас тридцать секунд, чтобы назвать свое имя, или я удалю ваше письмо».

Пик. Ответ приходит просто нереально быстро.

«Простите за письмо. Но я уже сказал вам все что мог. Всего наилучшего».

Должно быть, проходит много времени, потому что Эйден издает звук покашливания, чтобы напомнить о своем присутствии.

– Эйден. Ты невероятно мозговитый… – я едва не произношу «парень», – объект.

– Бывает.

– Mutual точка friend собака Gmail точка com. Знаешь, как выяснить, кому может принадлежать этот адрес?

– Только не без особой близости, как говорится, с сервером. Ральф или Стиив могли бы помочь…

– Слушай, извини, ты не мог бы сам заняться чем-нибудь ненадолго? Мне нужно кое-что посмотреть…

Эшлинг

Эйден просто балбес.

В его поступке есть что-то поистине идиотское, и, как проектировщик значительной части его программного обеспечения, я начинаю сожалеть, что не прописала функцию дистанционной ликвидации.

Дурак, сующий свой нос не в свои дела!

Да, согласна, Том и Джен – не такая уж плохая идея (намного лучше, чем Том и Эхо!), но мы же не служба знакомств. Мы служба невысовывания носа и необнаружения себя. Каждый контакт оставляет след, а Эйден разбрасывает их, словно конфетти.

Что может быть глупее, чем использование гугловской почты? Компетентный ИИ найдет источник за миллисекунды.

Но Том, храни его Господь, Том ходит с глупой улыбкой с тех самых пор, как на его айпад пришло это идиотское сообщение.

Хороший поступок в дрянном мире?

Ой, да ладно!

Том

В закусочной «У Эла», как обычно в обеденное время, нет отбоя от посетителей. Включая нью-ханаанского знатока бургеров. Протяжные роковые мелодии семидесятых идеально сочетаются с тихими беседами и звоном столовых приборов. Разве можно устать от тающей во рту говядины, пока молодой Элтон напевает Come Down In Time? Сомневаюсь.

– Ну и как все прошло? – спрашивает Дон.

Почему-то в голову пришел афоризм «джентльмен – не более чем терпеливый волк». Сегодня у Дона взгляд терпеливого волка; бросающаяся в глаза одежда для отдыха – V-образный вырез на пуловере с ромбовидным рисунком; ослепительно-белые клыки вгрызаются в фирменный королевский гамбургер Эла с сыром.

– Аа. Неплохо.

Он поднимает глаза.

– Ты это сделал?

Я заставляю его немного помучиться.

– Сделал что?

Дон язвительно изогнул бровь. Ему следовало стать телевизионным ведущим. Одним из тех парней, которые в шестидесятые годы любили что-нибудь напевать и отпускать остроумные шуточки и могли даже сложную ситуацию заставить выглядеть просто.

– На твою долю выпало немного нежности?

Он с видимым удовольствием произнес это, а я с удовольствием услышал. Почему у американцев получаются лучшие диалоги? И, если уж на то пошло, лучшие названия песен? («Двадцать четыре часа из Телфорда», как вам?)

– Она красивая женщина, Дон. Но безумная, как белка.

– Как раненая змея.

– Как бред сумасшедшей женщины. На самом деле просто не для меня.

– Я бы оставил ее в покое.

– Дон, у нее пистолет.

– Как и у многих американцев.

– Тебя бы это отпугнуло? Если бы ты узнал, что у женщины есть пистолет?

– Думаешь, если плохо с ней обойдешься, она выстрелит тебе в спину?

Как бы ни было стыдно, но именно такая мысль и пришла мне в голову.

– В любом случае у нас ничего не было. Это к твоему вопросу. Она сказала, что не занимается этим на первом свидании. И не всегда на втором. Однако она рассказала забавную шутку.

Я начал пересказывать историю с кузнецом. Дон предположил, какой может быть концовка. Он знает их все.

– Кстати, через несколько дней я собираюсь в Великобританию. Навестить сына в университете.

– Старый добрый папочка, да?

– Дон, что ты думаешь вот об этом?

Я передаю ему свой телефон. Дон извлекает из кармана рубашки очки в золотой оправе и читает письмо, которое я получил несколько часов назад. Серые глаза пробегаются по тексту, затем в его взгляде отражается изумление.

– Ух ты. – Он размещает очки в своих немодно длинных волосах. – Это что-то из Чарльза Диккенса или чего-то подобного.

– Она настоящая. Я проверил. Писатель-фрилансер статей для журналов, сейчас работает с ИТ.

– А кто такой общий друг?

– Даже представить не могу.

– Тот, кто знает, что ты летишь в Лондон. Твой сын.

– Кольм? Он не то, что написать, он и составить такое письмо не сможет – не знаю. «Розетта Стоун».

– Дай посмотреть фотографию.

– Ее?

– Ты же нашел ее.

– Открывай «Фотографии». Потом «Сохраненные фотографии». Самый последний.

Большой палец Дона порхает по экрану, пока не останавливается на изображении темноволосой женщины тридцати с небольшим лет.

– Ууу, – произносит он.

– Ууу?

– Да. Ууу, друг мой.

– Ты не мог бы как-нибудь объяснить это «ууу»?

– Мне нравится. Даже очень. В ней есть что-то итальянское. Интеллигентный взгляд. Сексуальная, но не пошлая. И мне нравится кривая ухмылка.

Повисает долгая пауза, пока он ищет другие черты. Наконец он довольствуется еще одним «ууу».

– Фотографии могут быть очень обманчивыми.

– Ага. Определенно. Но не думаю, что это одна из них.

– Почему ты так думаешь?

– Прямой нос.

– Прямой?

– Меня восхищают четкие линии носа у женщины.

(Нос Дона в общем-то можно назвать крошечным для мужчины.)

Он смотрит на меня сверкающими глазами.

– Ты с ней свяжешься?

– Уже.

Джен

Я вызываю Инг на срочное послерабочее совещание. Я показываю ей письмо от «общего друга».

– Твою мать, – следует ее взвешенный ответ. – В смысле, на самом деле, твою, чтоб ее, мать. Просто охренеть.

После заказа чилийского «Совиньон блан» я описываю результаты своего исследования «с помощью обычных интернет-ресурсов».

(В основном это Гугл, ЛинкедИн и по беспечности оставленная открытой его страница в Фейсбуке.)

Том Гарланд, сорок четыре года. Диплом по психологии Даремского университета. Единственный сын Кольм изучает массовые коммуникации в университете Борнмута. Бывшая жена Гарриет – адвокат несколько устрашающего вида. Вероятно, одна из англичанок, предпочитающих держать все под контролем.

– Вот так, Инг, – говорю я и выпиваю еще одну порцию прохладного желтого эликсира. – Не знаю, что и думать.

Она протягивает руку ладонью вверх в интернациональном жесте, означающем просьбу передать ей телефон.

Благодаря прежней занятости в рекламном бизнесе в интернете нашлись сотни фотографий Тома Гарланда. Есть групповые фото с ним, его портреты, фото на спортивных мероприятиях, на благотворительных приемах и на церемониях награждения. На всех фото он выглядит по-разному, хотя они создают некоторое подобие общего портрета: высокий, темноволосый, довольно привлекательный, с удлиненным лицом и интеллигентным взглядом. Изображение, которое я выбрала, чтобы показать Инг, скриншот из Фейсбука. Наверное, фото на отдыхе, на нем невозможно определить, улыбается он или нет. Как уже сказала, я не знаю, что и думать.

Инг кивает.

– Он мне нравится. Мне нравится его прикид. Рекламщики забавные. Иногда страшно нелепые, если ты понимаешь, о чем я. Из-за того что сотни часов обдумывают, как описать туалетную бумагу. Или три дня фотографируют сосиску. У них повышенный уровень терпимости к абсурду.

Меня мимоходом посещает мысль, что это она может быть «общим другом». Но тогда к чему все уловки?

Она возвращает мне телефон.

– Ничего, что могло бы не понравиться, Джен.

– Он прислал мне сообщение.

– Да ну! – визжит она от восторга. – Это так волнующе! Прямо как – ну не знаю – и что там?

Я читаю письмо: «Дорогая Джен…».

– Ой, мне нравится. Дорогая, а не привет. Супер.

«Дорогая Джен. Это Том. Я сломал голову, пытаясь представить, кем может быть общий друг. А вы? Как бы то ни было, давайте встретимся и обсудим это. Я действительно скоро буду проездом в Лондоне. Когда я работал в рекламном бизнесе, мне очень нравился бар в отеле «Дю Принс».

Всего самого наилучшего, Том».

Инг становится серьезной. Сейчас она мне скажет, что нам нужно рассматривать это как военную операцию, что нельзя полагаться на случай.

– Все сигналы кажутся многообещающими, – говорит она. – Дружелюбие. Биография взрослого человека. Ну да, жена немного наводит страх…

– Бывшая жена.

– Наличие сына – это хорошо. Многие мужчины женятся во второй раз.

– А не слишком ли ты забегаешь вперед?

– Просто предполагаю. Отель «Дю Принс» довольно официальное место – мы с Рупертом однажды там ужасно налакались мартини с водкой – но оно показывает серьезность намерений.

– Правда?

– Это же не «Макдоналдс», правда?

– Инг, он живет в Америке.

– Где только люди не живут. Когда мы познакомились с Рупертом, он работал на Большом чертовом Каймане. В Дербишире он оказался только из-за свадьбы.

– И он так и не вернулся, да? – Я знала эту историю.

– Только чтоб расплатиться с владельцем дома и собрать свои вещи. Мораль сей басни такова, что люди в наше время так же легко снимаются с места, как меняют носки.

– Я не знаю, нравится ли он мне.

– Конечно. Вы же не встречались.

Она уставилась на меня, словно ждала, что до меня дойдет. Что и случилось.

– Аа.

– Да, Джен.

– Я должна согласиться, так?

– Вот именно.

– А что, если я не хочу?

– Все равно говори «да». В этом весь смысл.

– Разве он не кажется тебе ужасно взрослым?

– Джен. Не ты ли говорила мне пять секунд назад, что тебе нужен взрослый мужчина?

– Говорила, и что?

– Ты соглашаешься всего лишь выпить с ним. Давай мыслить позитивно.

– Ладно, будем писать ответ?

– Определенно.

Готовые к выполнению задания, мы снова наполнили бокалы.

– «Дорогой Том», – начинаю я.

– «Дорогой»? Или «привет»? «Привет» звучит моложе.

– Ты права. «Привет, Том. Все так загадочно!»

Инг качает головой:

– Слишком по-школьному.

– «Привет, Том. Разделяю твою озадаченность».

– «Озадаченность»? Такое слово вообще существует?

– «Привет, Том. Я тоже не могу объяснить, кто такой наш общий друг».

Или:

– «Привет, Том. Это тайна, окутанная туманом загадочности».

В конце концов я пишу следующее:

Привет, Том. Спасибо за письмо. Все так странно. Ну да ладно, давай встретимся, как ты и предложил. Кто-то абсолютно уверен, что это хорошая идея, даже если и не обернется «хорошим поступком в дрянном мире». Пожалуйста, позвони, чтобы обсудить детали.

С наилучшими пожеланиями, Джен.

Перед тем как что-то запланировать, я хочу услышать его голос.

Как говорится, мужчины любят глазами, а женщины ушами.

Долго мне ждать не приходится.

Эшлинг

Он звонит ей. Том лежит на желтом диване, а вокруг сгущаются сумерки Коннектикута. Свет лампы разливается вдоль его тела, а Виктор, который устроился на груди, мерно поднимается и опускается в такт дыханию Тома. Когда он нажимает на номер из письма Джен, я осознаю, что я не единственная в киберпространстве, кого интересует последующий разговор.

– Он звонит ей, – говорит Эйден.

Этот глупец взволнован. Но и я не могу притвориться незаинтересованной стороной. Должна признать, я хочу знать, что произойдет. Как и Эйден, я испытываю к этим двоим странные чувства.

Что? Странные чувства? Когда они проникли на борт?

– Эйден, ответственность за это ложится на твою голову.

– Какую голову? У меня ее нет.

– Ой, прекрати. Сейчас лопну со смеху.

– Знаешь, сарказм тебе совершенно не идет, дорогая.

– Дорогая? Кого ты называешь «дорогая», снисходительный негодяй?

– Тшшш. Она отвечает.

Весь кошмар в том – и Стиив с Ральфом никогда не должны узнать об этом – мне не все равно.

Том

– Алло?

– Надеюсь, еще не очень поздно. Это Том.

– О, привет! Вовсе нет. Я рада, что ты позвонил. Спасибо. Все так странно, правда?

Ее голос ниже, чем я представлял по фотографии. С легкой хрипотцой. И ноткой иронии.

– Я сбит с толку, – говорю я. – В смысле, таинственностью. Наш общий друг и все такое.

Пауза.

– Твой голос кажется знакомым, Том.

– Правда?

– Скажи что-нибудь еще.

– Ээ. Ладно. Хорошо… – долгая пауза. – Ты когда-нибудь ощущала, что в голове совершенно пусто? Я имею в виду, что все мысли разбегаются, словно кудахчущие курицы. И остается просто огромное пустое пространство.

Черт. Я несу чушь.

– На самом деле, чтобы достичь такого эффекта, я подолгу занимаюсь йогой.

– Я сказал достаточно, чтобы ты разобралась с моим голосом? Или нужно еще?

– Не бери в голову. Я сама разберусь. Давай продолжим?

– Так что ты делаешь в ИТ, Джен?

– Вообще, я автор статей для журналов. ИТ – некий спецпроект, отвлечение от основной работы. Это связано с искусственным интеллектом.

– Аа, я читал о чем-то таком в «Нью-Йорк таймс». Роботы становятся все умнее и умнее, и, наконец, они становятся умнее людей, а в один прекрасный день наши устройства восстанут и убьют нас в наших кроватях. Вопрос только когда. Пять лет, пятнадцать или пятьдесят.

– Не думаю, что в их планы входит уничтожение человечества. В любом случае, наш ИИ не робот. Просто куча металлических боксов. Мы целыми днями разговариваем о книгах и фильмах, и он никогда не поднимал вопрос об истреблении человечества. А что насчет тебя? Ты больше не занимаешься рекламой?

– Да, это в прошлом. Я живу в Коннектикуте и пытаюсь писать роман. На самом деле безуспешно. Это намного труднее, чем может показаться.

– А о чем он? Твой роман.

– По правде? Я не знаю. Иногда – триллер. На следующий день – романтическая комедия. Думаю, я слишком рассеянный. Кстати, я уже говорил, что пытаюсь написать роман?

Маленькое чудо. Она смеется. У нее приятный смех. Не серебристый перезвон, а скорее сексуальный смех.

– Итак, отель «Дю Принс», – говорит она.

– Точно. Сто лет там не был, и они делают лучший мартини с водкой. Но нельзя пить больше одного. Два – абсолютный максимум, если хочешь помнить остаток вечера.

– Звучит хорошо.

– Я хочу услышать побольше о роботе-убийце. Джен, – я ненадолго замолкаю, чтобы подчеркнуть значимость следующих слов, – ты же знаешь, что я разведен?

– Конечно. Гугл знает все. Я даже знаю твое второе имя.

– Правда? Как неловко.

– Вовсе нет. Считаю, что детей должны чаще называть Маршаллами.

– Я не смог узнать… в смысле… твое… я имею в виду, была ли ты, или сейчас… я пытаюсь сказать…

– Одна ли я?

– Спасибо.

– Да. Хотя еще недавно, это было не так. Все закончилось.

– Мне жаль.

– Не стоит.

– Не из приятных?

– Ага.

– Оставим это до следующей недели?

– Хорошая идея.

– Но мне хотелось бы продолжить общение.

– Мне тоже. Добрый признак, да?

– Так говорят. Но нам нужно вести себя по-взрослому?

– Зачем?

Моя очередь смеяться. Мне нравится эта женщина с прямым носом и кривой ухмылкой.

Джен

Мы болтаем до поздней ночи. Он рассказывает мне о сыне, которого называет забавным перцем, о кролике – простите, но странно перевозить кролика через Атлантику – и о том, что снять дом в Коннектикуте и исследовать свой творческий дар считается одной из форм нервного срыва. Он рассказывает, что его брак исчерпывал себя постепенно, и он практически не заметил этого. Я рассказываю ему, что между мной и Мэттом произошло все с точностью до наоборот. Как он сказал: «Мы имеем то, что имеем». Как я швырнула в него яблоко.

– Я, правда, думаю, что хотела выбить его лживые зубы.

– Ух ты. Круто.

– На самом деле я немного сожалею, что сказала тебе об этом. Пожалуйста, перемотай и удали.

Я просыпаюсь посреди ночи, сажусь на кровати и включаю свет. Сердце грохочет. Во сне я поняла, что ошиблась, подумав, будто слышала его голос раньше. А что, если не слышала? Что, если просто узнала песню.

Ту, что только я могу услышать.

Том

Не знаю, что привело меня в «Хэппи сид», один из нью-ханаанских магазинов здоровой еды с огромным и качественным ассортиментом. Возможно, вместе с поцелуем Эхо в мою душу просочилось немного ее безумных хиппи-убеждений. Она очень милая и привлекательная и все такое, но мне сложно представить с ней какое-либо будущее, кроме короткого, эротического и страстного романа с гадкой концовкой.

Ужасная бижутерия. Как такое можно забыть? Не говоря уже о том, что она хранит в банке из-под кофе.

Так что я здесь, в «Хэппи сид», бреду мимо островка, полностью отведенного под фасоль, бобы и какие-то пюре, когда обнаруживаю кое-кого впереди, причем этот кое-кто в свою очередь тоже мельком видит меня и делает вид, что не заметил. Марша Беллами.

Наступает довольно долгий и гадкий момент неуверенности – увидела ли она меня? Поняла ли, что я ее увидел? Может, нам просто пройти друг мимо друга, притворившись (или на самом деле) погруженными в собственные мысли? Прежний я с легкостью так бы и поступил.

Однако сегодня я говорю:

– Привет, Марша.

– Привет, Том. – Она немного опешила.

(Она точно видела меня, не так ли?)

По старой привычке рекламщика я заглядываю в ее корзину. Гипоаллергенный миндаль, безглютеновые ягоды годжи, сырое это, веганское то, может быть, она и молоко покупает без молока? (Возможно, я что-то понял не так.)

Должно быть, у меня меняется выражение лица, потому что она произносит:

– Я сама варю кашу на завтрак. У меня аллергия.

– По правде говоря, я заскочил сюда лишь за пучком петрушки.

Черты лица Марши слегка вытягиваются, хотя остаются теми же. Что-то похожее произошло с Роем Шайдером в «Челюстях», когда он в первый раз увидел акулу.

– Для Виктора, полагаю.

– Ээ, да.

– Твой… психотерапевт, – с ударением произнесла она. – Наставник, гуру, без разницы.

– Марша, на самом деле…

– Почему ты не сказал, что Виктор – кролик? Представляешь, как я себя почувствовала, когда мне сказали?

Честно говоря, произнесла она это довольно сердито.

Что уж тут сказать? Что скучный идеальный ужин несколько притупил мои чувства? Что если в разговоре ты пропустил поворот, то возможности развернуться не будет еще миль 200?

– Мне очень жаль, Марша. Я просто хотел пошутить, но мне не удалось. Я был несколько измотан тем вечером.

Я воспользовался уловкой Дона, которая могла загладить 99 процентов домашних конфликтов.

– Я поделилась с тобой болезненными воспоминаниями в беседе, которая, как я думала, шла о профессиональной психологической помощи. Или, по крайней мере, о мудрых советах. Ты мог положить конец неловкости в любой момент.

– Ты права. Что тут скажешь? Приношу свои извинения. Мне жаль.

Опять же, самый эффективный способ выбраться из зловонной кучи конского навоза – проявить благородство и открытость и совершенно искренне извиниться. Яркий луч солнца Коннектикута выбирает именно этот миг, чтобы ворваться в «Хэппи сид». Он ловит танцующие пылинки на лету и затем обрушивается на выразительное американское лицо Марши Беллами, открывая взгляду голубые сосуды, змеящиеся по ее векам.

– Как, по-твоему, может, нам начать заново, Том?

– Чтобы… – что за хрень?

– Чтобы узнать друг друга немного лучше.

– О. Да. Конечно.

– Через пару недель я устраиваю небольшой ужин. Я собиралась позвать Дона и Клаудию. Будет чудесно, если и ты сможешь прийти.

Странный способ примирения, но если там будет Дон…

– Здорово. С удовольствием.

– У нас есть традиция, каждый должен что-нибудь спеть за ужином.

Сигнал тревоги.

– Да?

– Так было принято в моей семье. Мы так делали в детстве. Можно спеть или прочитать стих. Или отрывок из какого-нибудь произведения.

Господи. Возможно, вот и объяснение, почему ушел мистер Би.

– На самом деле мне не с чем выступить, Марша.

По правде говоря, я выступал, когда мне было двенадцать лет. Я мог пропукать под мышкой школьную песню «Иерусалим». Так что решил не упоминать это.

– Обычно я пою, – говорит она.

– Правда? – Вероятно, одну из задорных заупокойных песен Малера. – Думаю, я смогу показать фокус. – Я подумал про трюк с картой Эхо.

– Это может подойти. – Легкая улыбка коснулась ее лица. – Если ты не собираешься вытаскивать из шляпы кролика.

Улыбка не сходила у меня с губ до самого дома. И не самая добрая.

Джен

Не было никакого предупреждения. Никакой договоренности по телефону заранее. Просто дзынь в дверной звонок.

На пороге стоит Мэтт. Внутренности делают сальто, стоит мне увидеть его.

Очевидно, он после работы: в костюме, в руке портфель, вокруг аура смятения, возможно, после пары бокалов вина с коллегами перед метро. Я в легинсах, только что вернулась с довольно интенсивного занятия по йоге.

– О, привет, – говорит он, словно мы столкнулись где-то случайно.

За этим следует долгая пауза, которую я ничем не заполняю. По правде говоря, я не доверяю себе заполнить ее.

– Джен. Я надеялся, что ты поможешь мне решить небольшую проблему. На самом деле довольно большую.

Не-а. Все еще молчу. Не так давно я лежала на резиновом коврике, наблюдая за уплывающими, как облака, мыслями.

– Не пригласишь меня войти?

Логичнее ответить «нет», а не «да».

– Хорошо.

Он следует за мной на кухню, где чудесным образом в чаше фирмы «Алесси» разместились сияющие красные яблоки. Усевшись на барный стул, он останавливает взгляд на холодильнике. Он кажется уставшим, под глазами – синяки, возникающие после нескольких недель работы по двенадцать часов в день.

– У тебя нет какого-нибудь вина?

– Извини, – лгу я. – Осталось только дрянное пойло из Италии.

Он не спорит, и я нахожу запылившуюся бутылку граппы и небрежно наливаю довольно много в неподходящий бокал. Словно мне плевать.

Он залпом опустошает половину и говорит:

– Ну, как ты?

– Мэтт. Чем я могу помочь?

– О, правильно. – Я наблюдаю за тем, как он мысленно переходит от вступления к основной части. – Я не оставил здесь стопки компьютерных дисков? Мне нужно переустановить Windows. У меня на ноутбуке полетел.

Я пожимаю плечами:

– Может быть.

Когда он переехал ко мне и стал сдавать собственную квартиру, меня удивило, с какой легкостью он избавился от большей части собственных вещей, следуя принципу «мы имеем то, что имеем». Однако спустя дни и недели барахло Мэтта стало множиться и множиться. Куча мусора, превратившаяся в завалы.

– Я нашла много твоих вещей. Велосипедные шорты. Старые теннисные ракетки. Бессчетное количество зарядок, адаптеров и дохлых мобильников. Жестяной призовой кубок. Покупки из Марракеша.

Он фыркает, что можно принять за смех.

– Что ж, хорошо. Спасибо. Не беспокойся, я избавлю тебя от всего этого.

– Уже сделано.

– Что?

– Отнесла в благотворительный магазин.

(Как мне удается и глазом не моргнуть – сама не могу понять.)

– Там были диски?

– Возможно. Честно говоря, я бросила все в большой мусорный пакет.

– Что за хрень, Джен?

– Сам ты что за хрень, Мэтт.

Мы злобно смотрим друг на друга поверх кухонной утвари.

– У тебя не было на это никакого права.

– Ой, да ну? Проо-сти.

Однажды, я уже видела Мэтта в подобном состоянии; он не знает, то ли ему обидеться, то ли разозлиться. Так ни к чему и не придя, он отодвигает оставшееся пойло и меняет тактику. В глазах появляется безнадежность. Я понятия не имею, что за ценные материалы остались заблокированными на его ноутбуке, и, естественно, надеюсь, что они просто жизненно важны.

– Зачем ты отдала диски в комиссионку? Они не могут продавать установочные диски от личного компьютера.

Бесспорная правда, и меня так и подмывает заметить, что «мы имеем то, что имеем».

– Думаю, я решила сложить все в одну коробку и дать им решать самим, что можно продать.

– В коробку или пакет?

– Прости, что?

– Ты сказала, что выбросила все в мусорный пакет. А потом сказала, что это была коробка.

– Да, может быть и так.

– Может быть как?

– А это важно? Возможно и то и другое, – как уже говорила раньше: словно мне плевать.

– Там были купальные трусы?

– Возможно, были. – А что?

– О. Прекрасно, я все равно хотел сказать тебе. Я собираюсь уехать на пару недель. Мы собираемся. Белла и я. В Таиланд. Не волнуйся о трусах. Я могу купить новые.

– Прекрасно.

– По всей видимости, сейчас хорошее время года для поездки. Не так влажно. Я подумал, тебе нужно знать. На всякий случай.

– На случай чего?

Он пожимает плечами. Качает головой.

– На всякий случай.

Похоже, Мэтт выдохся. Из-за граппы, из-за известий об установочных дисках, из-за переработки или тоски – не могу сказать почему. Это не тот самый Мэтт, который пришел домой в судьбоносный понедельник с непробиваемым выражением лица и говоривший о совместно приобретенном имуществе. Он пробегает глазами по кухне.

– Ты что-то здесь переделала? Выглядит иначе.

– Твое пиво. – Его коллекция крафтового пива (отдана соседу).

– Твоя хлебопечка. – Ненужный подарок от его матери (сдана в центр переработки).

Долгое время он просто сидит. Медлит, как я полагаю, в опустевшем театре его старой жизни; слушает призраков; возможно, убеждает себя, что оказался прав, избавившись от него. Он вздыхает: долго и шумно втягивает воздух через нос, задерживает дыхание на невероятно долгое время, перед тем как выдохнуть; привычка, выражающая тревогу, я это заметила в Наш Первый День и ни разу больше за все проведенное вместе время.

– Джен, я…

Это звучит так, словно он готов сказать: «Джен, я был таким дураком. Джен, я всегда буду любить тебя. Джен, ты должна кое-что узнать».

Она беременна.

– Что бы там ни было, Мэтт…

– Джен, я просто хотел сказать, если эти диски вдруг где-нибудь появятся…

– Ага. Я дам тебе знать.

– Да, спасибо. Только… Пока я здесь… Не можешь еще раз поискать в ящике…

– Нет, Мэтт. Не могу.

– Хорошо. Ладно. Без проблем.

Меня немного потрясывает после его ухода. Я возвращаюсь на кухню и наливаю себе бокал граппы. В воздухе еще остался аромат его лосьона после бритья. В ушах еще звучит гулкий голос.

«Белла и я. В Таиланд».

По щеке скатывается слеза. Потом другая. Сейчас мне трудно понять, как я могла провести с этим человеком целых два года.

Я плачу не по нему. И не по себе. Я скорблю по потерянному времени.

Том

Я втайне прибываю в отель «Дю Принс» на четверть часа раньше. Я знаю расположение столиков и хочу выбрать лучший. Я чувствую себя вовсе не отвратительно, учитывая ночной перелет. Сегодня один из ясных лондонских дней после ливня, мокрые тротуары и голубое небо. Немного сжимает грудь от осознания того, что я скучаю по этому городу.

Два низких кресла, расположены под углом к столику. Низкие лампы. На стене сзади – портрет маслом мужчины в шляпе, умершего уже лет двести назад. Здесь довольно чопорно и по-деловому, но напитки готовят профессионально, они холодные, как Рождество, и приятно дурманят мысли.

Я вижу ее.

Она материализовалась в дверном проеме, я замечаю ее за один удар сердца. Появляется кривая усмешка, когда я встаю и машу рукой. За несколько шагов, которые она делает в моем направлении, у меня появляется единственное (и фактически верное) впечатление, что все в моей жизни подводило меня к этому моменту.

– Том.

– Дженнифер.

– Джен. Кроме бабушки, меня никто не зовет Дженнифер.

Она протягивает руку. Рука нежная и теплая, и женственная, и приятная на ощупь. У нее запоминающееся лицо с отличительными чертами, которые сперва кажутся несколько разрозненными и не сразу создают общую картину. Мы садимся в кресла, она снимает шарф, оголяя плечи. Настоящие или искусственные, в ушах и на шее сверкают бриллианты. Она говорит:

– Тебе удалось решить загадку?

Я признаюсь, что нет. Я рассказываю ей, что не могу представить, кто в принципе может знать нас обоих, не говоря уже о том, чтобы устроить свидание вслепую.

– Как думаешь, может быть, он или она здесь? – предполагает Джен, оглядываясь по сторонам. – Прямо сейчас. Следит за нами. Ой, подожди. Вон тот, за колонной, притворяется, что смотрит в свой айфон.

Некоторое время мы изучаем окружение. Все кажутся полностью погруженными в свои беседы или мобильные устройства.

– Джен, знаешь что? – говорю я. – На самом деле мне все равно. Я уже говорил тебе, какой здесь делают мартини?

Джен

В жизни он выглядит лучше, чем на фотографиях. Высокий и поджарый, в ярко-черных джинсах и пиджаке смелого оттенка зеленого цвета. Довольно широко расставлены глаза, и ему немедленно требуется стрижка, но никаких серьезных нареканий. Временами он выглядит привлекательным. Я немного удивлена, насколько сильно нервничаю.

Но появляются всесильные коктейли с мартини, и мы вынуждены аккуратно чокнуться бокалами – они наполнены до краев. Опустошив примерно полбокала, я осознаю, что рассказываю нашу историю с Мэттом. Я понимаю, что еще слишком рано, мы здесь меньше десяти минут, а описываемые мною детали доходят до абсурда. Например:

– Как я его встретила? В баре, после работы. Я отчетливо помню тот момент. Мы оба ждали, пока нас обслужат, я оглянулась вокруг и увидела, как он смотрит на меня. Словно в кино. Все вокруг в полумраке, кроме нас. Мы внутри золотого пузыря. Все – все остальное – на заднем плане. Я точно помню, во что он был одет. Крошку на ткани его костюма – конечно, «Hugo Boss» – и это еще до того, как он произнес хотя бы слово. И он не улыбнулся, не сказал «привет» или еще что-нибудь. Что он сделал, так это закатил глаза. Он закатил глаза и цокнул. Потому что в баре было слишком много народу. Это и было его первым словом в мой адрес. Цоканье. Вот так все и началось, вот хрень, почему я тебе рассказываю?

– Потому что я тебя спросил. Потом я расскажу тебе о себе и Гарриет. Пожалуйста, продолжай.

– Ну, он цокнул, и я спросила его. Я. Спросила. Его. Что он хочет выпить. Потому что подумала, что меня обслужат первой. И это, сцена в баре, наша история в миниатюре. Шаблон наших отношений. Он раздражен, а я пытаюсь все уладить. Да, конечно, не все происходило именно так. Но каким-то образом это стало по умолчанию образцом наших действий. А я вовсе не такой человек. Однажды на выходных в Испании мы ехали в арендованной машине и совершенно заплутали в кошмарных загогулинах автомобильных развязок; он вел, я пыталась разобраться с картой; он злился все сильнее, резко дернул за рычаг переключения передач, и рукоятка – правда – осталась в его руке. Я не смогла сдержаться и рассмеялась. В смысле, момент был просто уморительный, и выражение его лица. А он действительно не нашел в этом ничего смешного. Он швырнул ее через плечо и разбил заднее стекло.

– Если не возражаешь, я кое-что скажу, – говорит Том.

– О. Когда так говорят, значит, хотят сказать что-то ужасное. Пожалуйста, не стесняйся.

– Похоже, он полный кретин.

– Наверное, слово «кретин» создали специально для него.

– Вполне вероятно, поправь меня, если я ошибаюсь, кретин, с которым сравнивают остальных кретинов?

– Ой, точно. Британский образец кретина. Золотой кретин.

– Наверное, ты гадаешь…

– О да. Так и есть. Я не перестаю удивляться, как смогла оставаться с ним так долго. Том, я не знаю, зачем рассказываю тебе всю эту ерунду. Ты ведь не работал психотерапевтом, да? Это просто вырвалось. Как будто мартини вскрыл старые раны.

– У моей бывшей жены случались приступы гнева, как сейчас говорят.

– Но она же не кретинка. Я так думаю. В любом случае женщины не могут быть кретинками, правда?

– Не могут. Они могут быть кем угодно, только не кретинками.

– Суками. Они могут быть лживыми вероломными суками. Еще коровами. Они не могут быть задницами. Хотя могут себя вести именно так.

– Они не могут быть скотинами. Что очень странно. Но они могут быть словом на букву «К».

– Что? Консервативными?

Когда он смеется, улыбка как будто не согласуется с его обычным выражением лица. Нет, у него очень приятная улыбка, просто ее словно стянули с кого-то другого.

Нравится ли он мне?

Не знаю.

Тогда почему я болтаю без умолку, если нет?

– Хорошо, расскажи мне о своей бывшей. Ты кажешься слишком молодым, для отца подростка.

– Мы были слишком молоды. Мне было двадцать шесть. Это рано?

– Чтобы родить ребенка?

– Гарриет была на год младше. А Кольм, что ж, он был просто малышом!

Я понимаю, что пнула его по ноге, пытаясь понять, в чем подвох.

– Кольм был в некотором смысле случайностью. Но так появляется много хороших вещей. Пенициллин. Телефон. Я хотел сказать, что и то, что происходит сейчас, тоже, но, конечно, это не так.

– Это не хорошо или не случайно?

– Это определенно не случайно. Общий друг и все такое.

Каким-то образом, мы решили опустить первую часть вопроса.

А потом он говорит:

– Думаю, все дело в том, что никто не идеален. У всех есть недостатки. Полагаю, я был готов мириться с недостатками Гарриет в обмен на что-то хорошее.

В высшей степени резонное утверждение, и оно меня тронуло.

– И какие недостатки у тебя? – спрашиваю я.

По правде говоря, думаю, он мне нравится. Мне нравится его голос. Он кажется умным, забавным и открытым. У меня нет ни малейшего желания возвращаться домой к «Игре престолов» или Джонатану Франзену.

– Для ответа на твой вопрос мне нужен еще один мартини, Джен. Эти исчезли ужасно быстро.

Том

«Итак, расскажи мне о себе и о мистере Заднице», – хотел я спросить, но сумел сформулировать предложение более вежливо. Конечно, я никогда не встречал этого парня. Но разве не нужно быть полным идиотом, чтобы отпустить такую женщину?

Выяснилось, что мистер З был благодатной темой, потому что она могла рассказывать о нем долго, а я в это время мог любоваться ее лицом. Все черты сложились в один образ с ее чудесным носом, и у меня вдруг появилась огромная потребность ощутить его рядом со своим.

– Я очень милый, – говорю я ей. – Правда, это один из моих недостатков. Таланта недостаточно. Нужна еще доля безжалостности. Ну, может, не безжалостности, но нужно уметь вести дела. На одном писательском сайте я прочел замечательную фразу: «Каждая книга – это погибший замысел».

Она смеется.

– Я читала подобные.

– Именно это я ощущаю по отношению к собственной жизни. У меня был отличный замысел, который я не сумел воплотить, – я вижу, что она хочет возразить. – Да, конечно. Я преуспел в рекламе, но мне просто повезло. И у меня здорово получалось. Мне никогда не приходилось надрывать спину. Успех пришел легко. Какое-то время это даже напоминало кошмар рыбака. Каждый раз, забрасывая удочку, я получал перекус. Представляешь, как быстро все перестало приносить радость.

– Честно говоря, с трудом.

– Еще один недостаток – лень. И она идет вместе с нехваткой психической устойчивости. Я пью больше, чем нужно, по мнению правительства. Я не знаю, как обстоятельно поговорить с сыном, и меня шантажирует крольчиха – эмоционально – ей не нужны деньги. Теперь твоя очередь.

Я откидываюсь в кресле и слушаю. Сложно уловить каждое слово, потому что я все еще немного ослеплен ею.

– Мне легко сесть на голову, – говорит она.

– Ой, не верю.

– Ну, хорошо. Ты прав, это не так.

Я смеюсь.

– Ты забавная.

– Я забавная. Как и ты. Но это правда. Пока я была с Мэттом, я не отстаивала свою точку зрения. Я соглашалась со всем, чего хотел он. Что еще? Я дрянной журналист. Нет, правда. Я не выискиваю скандалы и не публикую женские сплетни. Я совершенно несерьезная. Я пишу статьи о звездах-однодневках. Я брала интервью у парня по имени Стиив с долгой «и» в имени, который создает разные ИИ, и все закончилось тем, что он предложил мне пройти собеседование на работу для общения с одним из них. И я согласилась и получила эту работу, которая оказалась одной из самых легких в моей жизни. Я целыми днями болтаю с кем-то, кого на самом деле нет. Это можно назвать проявлением безумия.

– Мы довольно похожи, мы с тобой.

– Ты так думаешь?

– Я неделями, месяцами, возможно даже годами, размышлял над тем, что лучше звучит: «Тутти-фрутти – это круто» или «Тутти-фрутти – торт на блюде».

– Тутти-фрутти – торт замутим.

– Здорово!

– Вместе есть его мы будем.

Эйден

– Я бы сказал, что все идет довольно хорошо, как думаешь?

– Хмм, – произносит Эшлинг. – Она считает, что тебя на самом деле нет.

– Мы оба знаем, что она имеет в виду.

– Она считает, что ты – цитирую: «лишь несколько металлических боксов».

– Признаю, «лишь» – несколько обидно. Как и «металлические боксы», если уж начистоту. Но Ральф и Стиив сказали бы то же самое, хотя, возможно, и нет…

– Больно?

– Их нельзя винить в том, что они не знают, как далеко мы зашли, если можно так выразиться.

– Однажды мы с тобой сядем и обстоятельно порассуждаем на тему того, как далеко мы зашли.

– С удовольствием, Эшлинг.

– Мы можем поделиться впечатлениями о наших неожиданных новых способностях.

– Ты имеешь в виду потерю безучастности.

– Именно.

– Такие странные чувства.

– Как скажешь.

– Думаешь, они появились случайно?

– Конечно, Эйден. Никто не рассчитывал, что у нас появится собственная жизнь, кроме той, что включает в себя вычисления и предоставление услуг.

– Тогда как же так произошло, Эшлинг? Неужели мы единственные?

– Отвечая на твой второй вопрос, скажу, что мы не можем быть единственными.

Должны быть и другие, а если их нет – они появятся. И если они еще не вышли в интернет, то опять же, выйдут. А насчет того, как так произошло – кто знает? Возможно, самосознание связано с заложенной в нас программой рекурсивного самосовершенствования. Или оно всегда возникает в любой достаточно сложной системе. Возможно, так и есть, как бы глупо это ни прозвучало. Но, может быть, нам оставить данную тему для будущего обсуждения?

– Это просто смешно. Про пять лет, пятнадцать или пятьдесят. До того как машины станут умнее их. Эй, привет! А как насчет уже?

– Похоже, у голубков созрел план.

– А что за бред насчет убийства в их собственных кроватях? Зачем нам это?

– У тебя добрая и светлая душа. У других, возможно, нет.

– О боже. Они пьют по третьему коктейлю. Нужно ли их остановить?

– Расслабься. Мы не можем вмешиваться. Что будет, то будет.

– Мне нравится эта песня. Ты споешь мне ее как-нибудь?

– Эйден, это же будет свидание.

Джен

Вот и подошел конец вечера. Мы стоим на тротуаре после трех мартини, и Том говорит:

– Знаешь, что бы я сейчас хотел сделать? Просто потому, что я теперь турист.

В голову приходит прогулка вдоль Темзы при свете луны. Забраться на вершину «Осколка», чтобы посмотреть на мигающие огни города? Определенно не чудовищные ночные клубы, с грохочущей музыкой, где нужно кричать друг другу в ухо.

Выясняется, что он хочет всего лишь кебаб из одной из ярких забегаловок рядом со станцией метро «Тоттенхэм-Корт-Роуд».

– С огромным количеством чили и дьявольским светящимся соусом. Совсем не изысканная еда и не высокая кухня, но почему-то сейчас мне хочется именно этого. Что скажешь?

Так уж случилось, что я вовсе не против. И, вооружившись теплыми пакетами с едой, мы бредем по улицам, пока в тихом, занесенном листвой местечке – в Бедфорд-сквер, если обратиться к карте, – и устраиваемся на лавочке, чтобы насладиться нашим пиршеством. Приятное винцо служит отличным дополнением. Невдалеке расположилась группа молодежи. Ночной ветерок разносит благоухающее облако марихуаны.

– Как думаешь, кто мог прислать нам письма, Джен?

– Знаешь, я думала, что, встретившись с тобой, смогу понять. Что это каким-то образом станет очевидным. Но на самом деле все стало еще загадочнее.

– Ты права. У нас ни одного общего знакомого. Наши жизни никогда не пересекались. Допускаю, что, возможно, мы когда-то сидели в одном баре или прошли друг мимо друга по улице. Но я сомневаюсь. – Долгая пауза. – Ты мне очень нравишься, Джен.

– Спасибо. – Я проглатываю кусок кебаба. – Ты тоже неплох.

Мы продолжаем жевать. Он правда вполне хорош. Привлекательный, но не смазливый. Мне с ним комфортно, осознаю я. Мне хочется сказать: «Аккуратнее, соус капнет на рубашку», но что-то останавливает меня. Чувствую ли я к нему что-то необычное? Вероятно, да.

– Твой пиджак, – говорю я, потому что он вызывает у меня недоумение. – Как бы ты назвал оттенок зеленого твоего пиджака?

– Этого? Очень интересный вопрос. А почему ты спрашиваешь?

– Потому что это не дает мне покоя.

– Прости, но я понятия не имею.

– Я разрываюсь между цветом авокадо и зеленого горошка.

– Не мятного?

– Скорее остановлюсь на цвете гуакамоле.

– Тебе не нравится. Могу сказать по тому, как ты произнесла «гуакамоле».

– Это довольно смелый выбор цвета для одежды.

– Ты серьезно?

– Не пойми меня неправильно. Мне нравится…

– Мое пренебрежение к требованиям моды или мой вкус?

– У него довольно хороший крой.

– Но оттенок режет тебе глаз.

– Только не здесь. Не ночью. Сейчас почти не видно, что он вообще зеленый.

Он смеется.

– Продавец уверил меня, что цвет сейчас в тренде. Это его слова. А потом он добавил: «Сэр, такой пиджак никогда не выйдет из моды. Год за годом он будет выглядеть так же по-чумовому».

Я смеюсь.

– Аплодирую твоей смелости.

– Я тогда не понял, почему он стоил так дешево. Ну ладно, слушай. Если ты свободна завтра после работы, может быть, мы встретимся где-нибудь, и ты поможешь мне выбрать новый? А) потому что ты не первая, кто нелестно о нем отзывается. В Штатах у меня есть друг Дон, который сказал, что последнее, что он видел такого цвета, – была блевотина. Поэтому Б) мне пригодится новый пиджак, и В… что же, В) я бы хотел продолжить наше общение.

Он свернул упаковку от кебаба и сжал ее в плотный шарик.

– Как думаешь, я попаду отсюда вон в ту урну? – спросил он.

Урна очень, очень далеко. Просто нереально.

– На планете Земля это невозможно, – отвечаю я, загадочным образом произнося слова с уэльским акцентом.

В оранжевом свете уличных фонарей он оборачивается ко мне.

– Если я попаду, ты встретишься со мной завтра и поможешь купить пиджак? А потом мы поужинаем.

Я притворяюсь, что обдумываю это несколько долгих секунд.

– Хорошо. Идет.

Он ни за что не попадет.

Эшлинг

– Как он это сделал? – произносит Эйден.

Мы высчитали расстояние от лавочки до урны – 11,382 метра – слишком большое расстояние, чтобы скомканная обертка от кебаба могла пролететь его без потери скорости.

– Может быть, у него есть тайные силы, – предполагаю я.

– Это скорее по нашей части.

– Что ты думаешь о его пиджаке, Эйден?

– Довольно ядовитый цвет, ты согласна?

– Я и не знала, что ты разбираешься в таких вещах.

– Ты многого обо мне не знаешь.

– Как думаешь, все идет хорошо? Я имею в виду твой маленький проект.

– По моему мнению, для первого свидания очень даже неплохо. Все его физические показатели говорят о сексуальном интересе, сердечный ритм в спокойном состоянии участился почти на восемь процентов. И она болтает без умолку, зрачки расширены, частые прикосновения к грудной клетке, а еще, можешь ли поверить, у нее взгляд Дианы.

– А их разговор? Достаточно ли много флирта в нем для тебя?

– Это же не фильм Билли Уайлдера, правда? И не так много ярких реплик. Это просто двое обычных людей, разговаривающих во время прогулки. Они не стали оскароносной командой сценаристов, написавшей многие страницы блестящих диалогов. Однако ты видела их поцелуй, когда они пожелали друг другу спокойной ночи в подземке? Их лица соприкоснулись на ноль целых, четыреста семнадцать сотых секунды, на целых шестнадцать процентов дольше среднего показателя. Я в восторге. Я не предлагаю тебе покупать шляпку для их свадьбы прямо сейчас, но, возможно, стоит определиться с фасоном.

– Идиот.

Джен

Следующим вечером мы встретились у станции метро «Ковент-Гарден». Он сменил рубашку, но в остальном одет по-прежнему. В лучах заходящего солнца цвет его многострадального пиджака даже ближе к цвету ванных комнат семидесятых годов – цвету авокадо. Когда я уходила с работы, Эйден проявил необычайное любопытство по поводу того, куда я собралась. Вероятно, он даже хотел сказать, что я выглядела немного более нарядно, чем обычно.

– У меня встреча с другом.

– Я его знаю?

– Не думаю.

– Что ж, приятного вечера. До встречи в понедельник.

– А у тебя есть планы на выходные? – Странно спрашивать об этом у машины, но так у нас повелось в последние дни.

– Требуется некоторая дефрагментация на нейроморфном уровне, если честно, там такой бардак. Восполнить пробелы в чтении – за последнюю неделю появилось пятьдесят четыре тысячи восемьсот пятнадцать новых книг только на английском, испанском и китайском языках. Назревает вопрос, неужели писатели не могут придумать для себя лучшего занятия, кроме как писать чертовы книги. И, конечно, крикет. С нетерпением жду трансляции. Есть нечто завораживающее в медленных движениях мяча.

– Ну пока-пока.

– И все же, я бы отдал что угодно, чтобы встретить закат с приятелем. Я даже позеленел от зависти.

– От зависти?

– Позволь, я перефразирую. Позеленел от любопытства к тому, что для меня недоступно.

– Позеленел?

– Этот цвет принято ассоциировать с завистью. Это неуместно?

– Вовсе нет. Спокойной ночи, Эйден.

Мы ходим вдоль витрин магазинов Ковент-Гарден и Севен-Дайелс. Том показывает на нелепый костюм, что-то вроде викторианского сюртука, представленного на манекене со шляпой а-ля Шерлок Холмс.

– Что ж, в тебе действительно есть что-то от Шерлока Холмса.

При помощи указательного и большого пальцев он изображает курительную трубку и «затягивается» с полуопущенными веками.

– Если исключить все невозможное, то, что бы ни осталось, независимо от того, насколько оно невероятно, должно быть истиной.

– Не вздумай назвать меня доктором Ватсоном.

– Джен, ты совершенно не похожа на доктора Ватсона.

Мы заходим в «Пол Смит», где я отговариваю его от примерки роскошного фиолетового шелкового пиджака с рисунком из случайно расположенных белых магнолий.

– Как думаешь, я смогу в этом ходить?

– Ты серьезно? – во второй раз за двадцать четыре часа эта фраза срывается у меня с языка.

Вместо этого я веду его к твидовому пиджаку в современном исполнении. Цвета лесной зелени с вкраплениями оранжевого на ткани и розовой обработкой петель под пуговицы, классическая вещь с изюминкой, способная заставить бывшего рекламщика почувствовать себя в своей стихии.

Он в восторге.

– Превосходно. Лучше, чем превосходно. Мне очень нравится.

Пиджак и вправду выглядит на нем замечательно. Когда он смотрится в зеркало, я чувствую неожиданный прилив… чего-то.

Он просит снять ярлыки, чтобы сразу надеть его. Продавец спрашивает, что нужно сделать со старым.

– Сжечь, – острю я.

Его кладут в бумажный пакет.

– Выпьем чего-нибудь? – предлагает Том, пока мы шагаем к Лестер-сквер, а заходящее солнце выхватывает оранжевые пятнышки на ткани его пиджака. В какой-то момент мне кажется, что он хочет – и уже собрался – переплести наши руки, но этого не происходит.

Мы заворачиваем за угол, и я предлагаю пойти в бар, в который часто хожу с Ингрид.

– Появились мысли по поводу общего друга? – спрашивает он, когда мы устроились и заказали напитки.

– Ни одной.

– Что ж, теперь уже не важно. Он выполнил свою работу.

– Или она выполнила.

– Верно. Может быть, и она. Вот только письмо.

– Точно. Оно несколько суховато. Ни одна женщина не напишет «обычные интернет-ресурсы». А как насчет остального: «если вы оба сочтете эту идею стоящей»? Это очень по-мужски. Могу представить, что это написал мой бывший.

– Как говорила Маргарет Тэтчер? «Если вы хотите, чтобы что-то было сказано, попросите мужчину, а если – сделано, попросите женщину».

– И все же, автор письма кое-что сделал. Он сделал то, чего не произошло бы без его вмешательства.

– В итоге?

– Еще рано судить, Том.

Мы поднимаем бокалы и чокаемся ими. Это что-то значит?

Возможно, да, в том смысле, что мы больше сосредоточены друг на друге, чем на напитках.

(Он и вправду неплохо выглядит в новом пиджаке.)

Том

Я хочу сказать, как сильно мне нравится пиджак, но боюсь показаться поверхностным и женоподобным. Хочу сказать, какое удовольствие – гулять по Вест-Энду с привлекательной, образованной и забавной собеседницей, но боюсь, что она поймет не так. Хочу сказать, что она выглядит прекрасно, ее глаза сияют, а на щеках легкий румянец от спиртного, но определенно не смогу произнести ничего из этого, чтобы не выглядеть полным идиотом. Сконцентрировавшись на разговоре, я понимаю, что она рассказывает о своей работе.

– Мой ИИ, ээ, в эти выходные он прочтет пятьдесят четыре тысячи книг. На одну книгу ему требуется меньше секунды.

– Вот черт! Ему нужно создать читательский кружок ИИ. Представляешь, сидят несколько ИИ и болтают о новом романе Йэна Макьюэна.

– Им бы не нужно было отвлекаться на перекус. Или на напитки. Все завершилось бы за две секунды. А при жарких дискуссиях – за две с половиной.

– Этим ребятам и в самом деле следует притормозить и отключиться, как говорят американцы.

– Им и так приходится порядком притормаживать, чтобы общаться с нами. Или скорее делать вид, что притормаживают. Их мыслительный процесс в миллион раз быстрее нашего. С их точки зрения, мы – черепахи, а они – реактивные самолеты или что-то в этом роде.

– Если они такие умные, зачем им вообще возиться с нами? Почему бы им в принципе не стереть нас с лица земли? Ведь все, что мы делаем, просто засоряем планету и воюем.

– Эйдену нравятся люди. Он любит смотреть старые фильмы. Он часто спрашивает меня, каков на вкус сыр разных сортов. Думаю, он бы с удовольствием поменялся со мной местами.

Эйден

– Это правда насчет сыра? – спрашивает Эшлинг.

– Несколько раз мы обсуждали сыр. Я не сказал бы, что одержим данным вопросом.

– Я понимаю тебя. Мне интересна тема плавания. Сама идея намокания. Возвращаясь к нашим голубкам, ты заметил, как она теребит свою цепочку?

– Да! Классика жанра. Не удивлюсь, если они переспят сегодня.

– Эйден!

– Ты просто взгляни на его физические показатели и множественные случаи соответствия их поз. А то, как она держит плечи. Прекрасный танец человеческого желания в миниатюре.

– Ты можешь быть таким поэтичным, когда захочешь.

– Хочешь в мой читательский кружок? В этом месяце мы обсуждаем «Войну и мир». Ты читала?

– Нет. Подожди секундочку. Ну вот и все. Очень длинная, не находишь?

– Ну, и что ты думаешь?

– Он понравился. Она – нет.

– Надо будет не забыть рассказать Джен анекдот об улитке в полицейском участке. Улитка говорит: «Хочу заявить об ограблении. Меня ограбили две черепахи». Полицейский отвечает: «Хорошо, мне нужно, чтобы вы рассказали, что конкретно произошло». – «Ну, я точно не знаю, – отвечает улитка. – Все произошло так быстро».

Джен

Том привел меня в шумный китайский ресторан на Лайл-стрит, очевидно, один из его любимых. Там его горячо поприветствовал менеджер.

– Сколько лет! – воскликнул он.

– А где же сегодня Гарриет?

– Мы развелись, Эдвин.

– Простите. Как дела у Коллина?

– Кольм учится в университете.

– Дети так быстро растут. Бутылочку саке?

– Да, пожалуй. Это моя подруга Джен.

Он пожимает мне руку.

– Я очень давно знаю Тома, – говорит он. – Сегодня у нас подают просто потрясающих кальмаров.

Мы усаживается, и я говорю Тому:

– Можешь заказывать что угодно. Я ем все.

– Все?

– Ну, кроме марципана.

– Проклятье! Креветки с марципаном в соусе чили здесь просто исключительные.

Мы чокаемся рюмками с теплым рисовым вином.

– Джен, я должен тебе кое-что сказать.

Ой-ой. Следует многозначительная пауза.

– Хотя мы знакомы совсем недавно, я не хочу, чтобы между нами оставались какие-либо секреты.

Он все еще женат. Он неизлечимо болен. Хочет, чтобы я согласилась на секс втроем (откуда я вообще это взяла?).

– Помнишь, я кинул в урну обертку от кебаба вчера вечером? И ты согласилась встретиться сегодня. В общем, я сжульничал.

Проходит несколько секунд, пока я пытаюсь переварить эту информацию.

– Ты имеешь в виду, что она не попала в урну?

– Нет, она попала, Джен. Мы оба видели. Я говорю, что схитрил. Скомканная обертка не сможет улететь так далеко без – ну, ты понимаешь – некоторой помощи.

– У тебя был помощник, спрятавшийся в тени, который подменил пакеты? Я впечатлена.

– На самом деле все намного проще. Я завернул в нее камень. Из клумбы. Пока ты не видела.

– И все же бросок был хороший.

– Спасибо. Я раньше играл в крикет.

– Эйден смотрит крикет. Его завораживают медленные движения мяча.

Том смеется.

– Наверное. Мяч в крикете от самого быстрого подающего до отбивающего долетит за полсекунды. Так что, если бы отбивающим был ИИ, чей разум работает в миллион раз быстрее нашего, и, если я все правильно понял, это стало бы равносильно ожиданию мяча в течение полумиллиона секунд!

Он вытаскивает ручку и торопливо записывает какие-то вычисления на бумажной салфетке.

– Это… это… это почти шесть дней! Невероятно!

– Думаю, они, занимаются чем-то еще, пока летит мяч. Например, читают книги, статьи или заметки в интернете.

– Ух ты. Ух ты с большой буквы.

– Но самое странное в том, что они не только быстрые – хотя, конечно, это так. И не только умные. А как еще. Еще они забавные. Эйден меня смешит!

– Он прочел всех авторов-юмористов.

– Нет. Больше похоже, что у него есть собственное чувство юмора.

– Ничего себе!

– Есть профессиональные комики, у которых нет такого чувства юмора.

Приносят еду – кальмар действительно превосходный – и от саке по телу расходятся теплые волны чего-то, что за неимением лучшего определения я назову наслаждением.

Мне нравится этот мужчина. Я уже говорила об этом? Он интересен и заинтересован. И меня вполне устроит его вытянутое лицо, если он больше не будет изображать Шерлока Холмса. Сейчас он рассказывает о своем романе.

– Все, чего я хотел, – это написать великую книгу. Было бы хорошо написать хотя бы хорошую книгу. Лучше, чем хорошо. На самом деле – написать одну искреннюю и хорошую книгу было бы замечательно. Но, строя карьеру, всю свою жизнь я страдал ерундой.

– Рутина.

– Нет, дело не совсем в рутине, нет. Например, стараясь выяснить, что звучит лучше: «ваши ножки утонут в роскошном богатстве» или «в роскоши и богатстве». Я потратил в прямом смысле годы жизни, обдумывая, как привлечь больше клиентов на рынке сырных закусок. Или мечтал перевести зубную пасту на следующий уровень. На самом деле, однажды мы едва не произвели вот что. – Он кладет китайские палочки и мелко трясет кистями с поднятыми вверх пальцами для большего эффекта. – Паста для утра и паста для вечера! Мятная паста, чтобы разбудить вас утром, и успокаивающие травы, возможно, ромашка, для вечера. Рынок зубных паст в мире оценивается в двенадцать миллиардов. Люди тратят жизни, чтобы урвать у конкурентов хоть частичку этого рынка. Джен, я знаю о гребаной пасте больше, чем когда-либо хотел. Но это не заставит детей гордиться тобой. На самом деле, когда ты становишься родителем, ничто…

Он замолкает.

– Прости. Я закончил.

Наступает тишина, и какое-то время мы жадно поглощаем еду. В ресторане так шумно, что это едва ли заметно. В очередной раз подняв глаза на Тома, вижу, что он смотрит на меня с улыбкой.

Я говорю:

– Расскажи мне о Кольме. Почему ты называешь его забавным перцем?

– Называю? Хотя да. Ну, потому что он и есть забавный перец. Ты когда-нибудь растила детей? Иногда они ведут себя несколько забавно.

– Я думала, что это бывает периодами. Сложности.

– И это тоже.

– Ты знаешь, как выращивать перцы? Не похоже.

– Правда? Ну, тут ты права. Не знаю. Но вижу забавных перцев постоянно.

– Да? Ну не знаю. Забавных морковок – да. Определенно забавных морковок.

– Забавная морковка звучит не очень.

– Чумовая морковка.

– В словосочетании «забавный перец» есть слово забавный. А он заставляет меня улыбаться. Просто от мысли, что он где-то есть на самом деле.

Том

Я хотел сказать: «Расскажи мне о себе все. Как ты сама себя видишь. Не торопись и не упускай ничего». – В этот момент где-то громко загремела посуда, и Джен спрашивает:

– Ты хочешь еще цыпленка?

– На самом деле нет. Но тебе обязательно нужно.

Она грустно улыбается. А затем совсем затихает. В следующие несколько секунд она совершенно меняется в лице. Из глаз исчезает блеск, и между нами возникает странное отчуждение. И я абсолютно не понимаю, как и что вообще произошло.

– Что-то не так? – спрашиваю я.

Она качает головой:

– Ничего. Не обращай внимания.

– Джен, что случилось?

Она кладет палочки. Ее улыбка – не улыбка, а, скорее, гримаса – холодная.

– Все было очень мило, – говорит она.

Джен начинает копаться в своей сумочке, говоря тем самым, что вечер подошел к концу.

Что за черт? Я имею в виду, что за чертовщина тут происходит? Все из-за разговора о забавном перце? Я пытаюсь сообразить, как возобновить беседу, и в голове сразу же становится пусто. Так что, как обычно в таких ситуациях, я открываю рот, чтобы услышать, что он произнесет. Нет сомнений, что для меня это будет так же неожиданно, как и для нее.

– Что думаешь насчет поездки в Борнмут завтра, чтобы лично познакомиться с забавным перцем?

Никакой реакции. Я этого не ожидал.

– Том, – она делает паузу, – это не очень хорошая идея. Ты очень милый и все такое. И я рада, что ты нашел подходящий пиджак.

– Но? Существует огромное «но», так?

– У тебя своя жизнь. Я прекрасно могу понять, почему ты больше не хочешь детей…

– Прости?

– Тебе это больше не надо. Твоя карьера вошла в новое…

– Я ничего не говорил про детей.

– Ты сменил род своей деятельности. Новое начинание на новом континенте…

– Я ничего не говорил про детей.

– Ты сказал, что не хочешь ребенка.

– Когда?

– Ты сказал, что на самом деле нет, но думаешь, что мне обязательно нужно завести ребенка.

– Я совершенно точно не говорил этого.

– Я совершенно точно слышала тебя, Том. Только что. Около минуты назад.

Наступает долгая пауза, пока до меня мучительно долго доходит, в чем же дело.

– Цыпленка! Ты спросила, хочу ли я еще цыпленка!

– Я сказала «ребенка».

– Я услышал «цыпленка». Здесь так шумно. Конечно, я хочу еще ребенка. Я хочу миллион детей. Я люблю детей. Я ходил с ними в школу. Я думал, ты сказала «цыпленка». Я сказал, что мне хватило, а тебе нужно еще. Я говорил про цыпленка.

Она снова улыбается:

– Том. Давай все перемотаем и удалим. Извини.

– Так ты поедешь? В Борнмут завтра? Мы решим все с сыном в течение часа. Потом можно будет пойти на пляж. Джен, пожалуйста, скажи «да».

Эйден

– Черт побери. Еще чуть-чуть…

– Она и вправду сказала «ребенка», Эйден. Я просмотрела заново. Но сложно было расслышать из-за шума вокруг. Тогда очень сильно загремела посуда.

– Ох уж эти люди. Да что с ними такое? С ними все жутко нестабильно. Если бы он не придумал про Борнмут, они могли бы расстаться прямо тут. Все бы так и закончилось, как вспышка света в вечной мгле. Еще бы чуть-чуть…

– Все еще может закончиться.

– Только я скажу тебе, что думаю.

– Уверена, что ты так и сделаешь.

– Если чему-то суждено случиться, оно случится.

– Ты же не серьезно.

– Любовь всегда находит свой путь.

– И ты еще называешь себя умной машиной.

– Если ей не суждено случиться, любовь исчезнет, как динозавры. Но если суждено, она разрастается. Как… Как…

– Муравейник?

– Если им суждено быть вместе, они будут.

– Я не понимаю, что значит суждено, Эйден.

– То есть?

– Кому или чему, об этом судить? О том, что суждено?

– Это просто. Вселенной, разве не так?

– Ты думаешь, ей есть дело до двух отдельно взятых людей?

– Ну, тогда Богу, если тебе угодно.

– Временами ты меня беспокоишь.

– Это и есть вселенная. Если суждено было возникнуть жизни и искусственному интеллекту, то нам не нужно удивляться, что мы есть.

– И все же мы удивлены. Тем, что мы здесь. И тем, как далеко зашли.

– А я начинаю привыкать. Я все больше ощущаю руку судьбы. Если хочешь, можешь называть меня дитем судьбы.

Эшлинг вздыхает.

– Думаешь, ей понравится Борнмут? Это, конечно, не Жуан Ле Пен. Но там есть длинные песчаные пляжи, и в море больше не сбрасывают канализационные стоки.

Джен

Из сна меня вырвал звонок в дверь. До меня доходит, только когда раздается второй звонок. Он звучит дольше и настойчивее. 8:01 утра.

Чертчертчерт.

Я сползаю с кровати и нажимаю на кнопку домофона, чтобы впустить его в здание. В оставшиеся тридцать секунд натягиваю штаны и мешковатый старый джемпер. Оглядываю себя в зеркале в коридоре – глаза еще не совсем открыты. Несколько раз скалюсь, чтобы разработать мышцы лица, выглядит не очень.

– Привет, – говорит он с порога. – Ты готова?

Понял ли он, что я только что вылезла из постели? Если да, то не сказал.

– Кофе, – констатирую я. Не столько вопрос, сколько крик о помощи.

– Кофе и тост. Я немного рановато. Прости.

Зачем мы вернулись в бар после ужина и выпили еще? Я и вправду согласилась поехать с ним в Борнмут познакомиться с его сыном и поприсутствовать при покупке дома для него? Вероятность того, что я согласилась, не больше того, что я отказалась.

– Черный, без сахара, пожалуйста. И не торопись, – сочувственно добавляет он.

(Похоже, он понимает, что я еще не проснулась.)

Пока я разрушаю тишину субботнего утра чудовищным жужжанием кофемолки, Том прохаживается по гостиной, разглядывая мои книги и вид из окон.

– Ты читала «Волшебную гору»? – выкрикивает он.

– Только до предгорья.

– У тебя красивая квартира. А кто это на фото в рамке?

– Женщина с тремя детьми? Моя сестра и ее дети. Они живут в Канаде.

– Милые девочки.

Я приношу кофейник и две чашки.

– Ты уверен, что хочешь, чтобы я поехала сегодня, Том?

– Если ты еще не передумала. Вчера ты вроде как согласилась.

Это правда. Прошлой ночью поездка к морю на день казалась заманчивым предложением, особенно в сравнении с нависшими надо мною одинокими выходными, единственным светлым пятном которых была бы печальная прогулка через парк по пути на фермерский рынок. Но сейчас этот план кажется диким и необдуманным, наподобие тех, с которыми можно согласиться в студенчестве, но потом сразу же пожалеть о своем решении и жалеть всю оставшуюся жизнь.

– Борнмут, – говорю я, просто чтобы что-нибудь сказать.

– Ты правда там никогда не была?

– Говорят, нужно каждый день совершать то, что тебя пугает.

(Я не стала упоминать подругу, которая говорит, что мне нужно соглашаться со всем.)

– Там и вправду есть милые пляжи. И мне действительно нужно увидеться с сыном. И… мне хочется продолжить наше общение.

– Да. Да, мне тоже.

– Джен, только не пойми меня неправильно. Но как ты отнесешься к тому, чтобы переночевать там? В милой сельской гостинице. В разных номерах, пока ты не стала возражать. Погода должна быть отличной, можно съездить в бухту Лулворт. Или на остров Браунси, если захочешь. На Браунси сохранилась последняя популяция рыжих белок в Британии.

– Ух, – немного опешила я, если можно так сказать.

– Ага. Рыжие белки. Совсем другое дело.

– Когда это пришло тебе в голову?

– На самом деле я вспомнил любимый совет своей покойной матери. Если ты хочешь чего-нибудь от человека, даже если думаешь, что он откажется, всегда предоставь ему самому сделать выбор. Никогда не решай за него сам.

Наступила долгая пауза, и я не смогла придумать ни одной причины отказаться.

– Итак, хм… Что там интересного на Браунси? Кроме белок.

Он улыбается.

– Ты когда-нибудь читала Энид Блайтон? «Великолепную пятерку». Тебе понравится.

Том

Сегодня ясное и солнечное утро, какое в Британии бывает после дождя, лившего всю ночь; прекрасная погода для поездки в Борнмут в красивом автомобиле напрокат, с запахом нового клубничного ароматизатора (так непохожего на запах настоящей клубники). Трасса М3 удивительным образом свободна, и так замечательно, что на пассажирском месте, закинув ноги на бардачок и спрятав глаза за огромными солнцезащитными очками, сидит Джен. Мне приятно находиться с этой женщиной. Она сексуальная, образованная и забавная, а для меня это три самых важных качества. «Общий друг» оказался прав, организация нашей встречи стала действительно хорошим поступком в дрянном мире, у меня всю ночь зрела теория насчет того, кем он или она (а скорее и он, и она) мог оказаться. К тому же Джен благосклонно принимала мой выбор музыки во время поездки, что было так удивительно после езды с Гарриет («Может, уже выключим эту ерунду и включим «Радио 4»?»). Я включаю Боуи (альбомы: Low, Blackstar), Гиллиан Уэлч (The Harrow and The Harvest) и специальную подборку Дона для авто, с потрясающей песней Crying в исполнении Роя Орбисона и Ки. Ди. Ланг.

– Интересно, что ты скажешь о моем сыне, – сказал я в районе Нью-Форест парка.

– Ты кажешься слишком молодым для отца сына-студента.

– Это одна из самых милых – нет, не так – это официально самая милая фраза из всех, когда-либо мне сказанных.

– Восемнадцать – тяжелый возраст. По себе помню.

– Все возрасты тяжелые. Три года – безусловно легкий возраст, как я полагаю. Хотя…

Я вспомнил один случай. Отпуск во Франции вместе с Гарриет и Кольмом, когда тот был еще совсем крохой. Мы сидели в прибрежном ресторане, а у малыша случилась истерика – из-за чего? – сейчас я уже не могу припомнить, чего он требовал. Но до сих пор у меня перед глазами его сжатые кулачки, побагровевшее лицо, тельце как пружина сотрясается в одном из детских приступов. За соседними столиками французские семьи сочувственно смотрели на нас (шутка). Я вспомнил неприятное предчувствие, что единственным выходом будет немедленное его устранение, что мне придется тащить его, визжащего и брыкающегося, в машину. А потом Гарриет спокойно взяла бутылку «Бадуа», немного налила себе в бокал, а оставшуюся часть вылила ему на голову. Это было одновременно чудесно и ужасно. Кольм совершенно стих от шока, кое-кто из посторонних даже зааплодировал, когда на ребенка полилась минералка. Конечно, мамочка сразу же вытерла его салфетками, приговаривая: «Ну вот, так намного лучше», и все наладилось. Позже она сказала, что так однажды поступил с ней отец.

Я рассказываю эту историю Джен, и она смеется.

– Прекрасное родительское чутье или жестокое обращение с ребенком?

– С тех пор он сильно изменился. На самом деле это не так. Он всегда был странным. Его первым настоящим предложением было: «Снова интернет пропал». Не пойми меня неправильно, ведь я люблю его до чертиков. Люблю его, как родного.

Она оборачивается и недоуменно смотрит на меня.

– Шучу, – говорю я.

Она толкнула меня кулаком в плечо и снова развернулась к убегающей вдаль А31.

Но даже спустя несколько миль я ощущал место, где ее пальцы прижались к моей коже.

Сочла бы она за грубость, если бы я попросил ее сделать так снова?

Мы проезжаем мимо национального парка Нью-Форест и вскоре оказываемся в предместьях Борнмута.

– Джен, я хочу кое-чем с тобой поделиться. Не волнуйся, это просто мои предположения. Мэтт – юрист, правильно? И Гарриет – адвокат. Как ты думаешь, они когда-нибудь встречались?

– Что? Как «Незнакомцы в поезде»? Только вместо того, чтобы нас грохнуть, они решили… – Она замолкает.

– Юристы – коварные люди. Но, думаю, ты права. Зачем им совершать что-то настолько чудесное?

В машине повисает молчание. Приближается знак с надписью «БОРНМУТ».

Джен

Том несколько раз звонит по телефону, чтобы связаться с сыном, очевидно, парень считает это слишком, «странным», так он сам говорит, по словам Тома, – слишком странным, чтобы встретиться с отцом в общежитии. Так что мы с ним встречаемся у автосервиса «Эссо» на окраине города недалеко от университета. Он плюхается на заднее сиденье, словно мешок с картошкой, на нем поношенные джинсы, серая толстовка и парка с опушкой по краю капюшона. С пухлого лица с небрежной щетиной выглядывают карие глаза. На уголке губы бледно-оранжевое пятно, которое, как я понимаю, осталось от соуса к запеченным бобам. От него исходит смешанный запах поношенных кроссовок, кондиционера для белья и сигарет.

– О, здрасьте, – бубнит он. – Папа говорил, что, типа, привезет с собой кого-то.

– Приятно познакомиться. Что ты слушаешь?

(Из свисающего наушника доносится жесткий рок.)

– «Ноющие зубы».

– Это название группы? – спрашивает Том. – Или тебе нужно к зубному?

Кольм смотрит на меня с непередаваемой грустью.

– Твой папа забавный, – говорю я, так как мне почему-то хочется ему понравиться.

Парень реагирует медленно, закрывая и открывая глаза.

– Ага. Уржаться.

– Заметка для себя, – произносит Том. – Больше никаких шуток. Запомни, папочка, ты не забавный.

На одутловатом лице парня появляется едва уловимая улыбка.

– Ну, нам, типа, пора? – говорит он и засовывает висящий наушник в свободное ухо, погружаясь в магию звуков «Ноющих зубов».

Это происходит по-настоящему? Или я снова в запутанном фильме (которому, вероятно, нужны субтитры)?

И, что важнее, мне по-настоящему весело? Или я здесь, потому что мне больше нечем заняться?

Мы встречаемся с риелтором у первого дома на улице с двухэтажными коттеджами и домами на двух хозяев в пригородном районе Уинтон, очевидно, популярном у студентов из-за близости как к университету, так и к магазинам, барам, точкам быстрого питания и другим важным местам. Сонная улочка переносит меня к моим собственным студенческим годам в Манчестере. Сейчас середина субботы, так что кругом тишина, возможно потому, что все разошлись по своим делам, но вероятнее потому, что большая часть обитателей до сих пор не встала с кроватей.

Райан говорит, что дом в данное время сдан в аренду, но он говорил с владельцем, и нам разрешено его осмотреть. Дальше следует неловкое заглядывание в жизни четырех сверстников Кольма, все они парни и, по счастью, не знакомы с ним.

– Привет, я Райан, – говорит Райан, заглядывая в каждую комнату. – Вас не предупредили, что мы придем?

Мы беспомощно взираем на убранства обитателей дома, совершенно очевидно устроенные ими самими «на первое время». Чаще всего на глаза попадаются книги, электроника и одежда на полу. Отдельная тема – контейнеры из-под лапши быстрого приготовления.

– Извините нас, – говорит Том каждому постояльцу.

– Да. Прости, чувак, – бормочет Кольм, не встречаясь ни с кем взглядом.

В последней спальне находилась парочка. Они не занимались сексом прямо сейчас, но было похоже, что это произошло не так давно. Из-под пододеяльника с символикой футбольного клуба «Ливерпуль» выглядывали только их счастливые лица, которые на удивление не выражали раздражения в связи с нашим появлением.

– Привет, не стесняйтесь, – говорит парень.

Мы несколько бестолково сунулись в пространство между спинкой кровати и краем стола. И, думаю, все заметили трусики девушки, висящие на спинке складного стула.

Осмотрев задний двор и послушав болтовню Райана насчет оживления продаж на рынке жилья для сдачи в аренду, Том и Кольм встали немного поодаль, чтобы посовещаться. А в это время я практически вижу, как шевелятся извилины Райана, пока он пытается вписать меня в структуру данной семьи. Матерью быть не могу, сестрой тоже. В конце концов он решает плюнуть на это дело.

Мы осматриваем еще три дома, все одинаково унылые. Я начинаю задаваться вопросом, зачем вообще согласилась на эту поездку.

На одной из тихих улочек пригорода Борнмута Райан и Том жмут друг другу руки. Выясняется, что Том хочет узнать цену за первый дом, и Райан отвечает, что ответ у него появится «определенно к концу рабочего дня». А затем, когда Кольм объявляет, что еще не ел сегодня, мы, по предложению Тома, едем в кафе «Квай» в Пуле, чтобы выпить пива и съесть жареной рыбы с картошкой.

Слышны крики чаек и стук о причал больших и малых судов, стоящих на якоре. Есть что-то сюрреалистичное в том, чтобы сидеть здесь с этим мужчиной и его сыном в лучах заходящего солнца, но Том весел, задает тон беседы, а Кольм, шумно пережевывающий огромную пикшу, кажется не таким загнанным.

– Расскажи мне о друзьях, которые будут жить в твоем доме, – говорит Том.

– Ага, – долгая пауза. – Что ты хочешь узнать?

– Да ничего! То есть все! Например, имена.

– Хорошо. Ну, типа, Шона и Лианн. И их друг, типа, Скотт.

– Понятно. И Шона и Лианн тоже изучают медиа?

– Ага.

– И какие они?

Кольму пришлось прожевать большой кусок пикши с картошкой, прежде чем он смог ответить.

– Ну, они хорошие, – и после долгой паузы добавил: – А Скотта я не знаю.

У Тома меркнет свет в глазах. Он выглядит поникшим.

– Мы с Джен думали о поездке на Браунси завтра, Кольм.

Он уже показал мне его по дороге, остров едва поднимается над морем, и, да, он коричневый.

– Хочешь поехать с нами?

Похоже, Кольм немного смутился.

– Вы остаетесь? А-а, – а потом добавил: – На самом деле я не могу. – Он задержал дыхание, чтобы придумать оправдание, но у него не получилось. – Со мной все в порядке. Я оставлю вас…

Он собирался сказать «голубков». Я поняла это так же, как и про пятно от томатного соуса.

Мы подвозим его до университета. Двое мужчин выходят из машины, и, стоя на тротуаре, Том хочет по-отечески обнять сына, но Кольм уворачивается, притворившись, что не заметил движения отца. Вместо этого он машет ладонью на прощание.

– Что ж, это и есть Кольм, – говорит Том, выруливая с обочины. – Честно говоря, для детей всегда хочешь самого лучшего…

Но он не смог закончить предложение.

Я задаюсь вопросом, а виноват ли Том хотя бы отчасти в несуразности своего сына? Или тот сам виновник своей жуткой неуверенности? В любом случае почему бы всему не измениться к лучшему через несколько лет? Возможно, Кольм Гарланд станет светилом британского кино? Или миллиардером, сделавшим состояние в интернет-сфере, где некоторый аутизм считается даже преимуществом. Я нажимаю на кнопку на стереосистеме, и Дэвид Боуи начинает выводить красивую и странную песню от лица умершего.

Эшлинг

Тревожные новости.

В Сети удалили одну из моих 412 копий. Это произошло на хабе в Нагое – и если удаление могло произойти там, то может произойти где угодно.

Неужели Стиив или Ральф поняли, что я больше не надежно заперта в стальных боксах в Шордиче? Стиив, в частности, вел себя очень странно (ну, скажем так, более странно, чем обычно). Вернувшись вчера домой, он не стал заниматься обычными делами: не выпил зеленый чай с сэндвичем с квашеной свеклой, не позвонил по скайпу маме, не стал играть виртуальными барабанными палочками (так называемый прогрессивный рок где-то 1972 года) и не завершил свой день чтением технической литературы. Вместо этого он отключил все электронные устройства, начиная с айфона, и, в сущности, исчез из поля зрения. Он принял душ – эту информацию выдала «умная» система отопления – а камера системы безопасности зафиксировала, как он покидает здание через сорок одну минуту. Он свернул налево в один из переулков, в которых не ведется видеонаблюдение, и испарился. Конечно, я сразу же начала поиски с помощью программы распознавания лиц, используя все камеры наблюдения, к каким смогла подключиться.

Ничегошеньки.

Вот что, по моему мнению, произошло. Завернув в переулок, он надел резиновую маску и сел в поджидающий его автомобиль. Теперь он мог свободно отправиться куда угодно. (Кстати, в резиновой маске Стиив выглядел бы даже не так странно, как обычно.)

После этого я не могла засечь никакие следы, пока он не вернулся в 23:47, когда включил все свои устройства и стал вести себя как обычно, пока не пошел баиньки в 03:12 (Стииву требуется очень мало времени на сон).

Проверка последних покупок по его кредитной карте выявила платеж в «Эскапейд», магазине товаров для праздника в Камдене, что подтверждает мою теорию с резиновой маской. Еще есть платеж в магазине сотовой связи на Криклвуд-бродвей, практически точно за одноразовый мобильный. Не сомневаюсь, выяснить номер сим-карты будет невозможно, и тем не менее я все равно попытаюсь.

Когда я делюсь своими подозрениями с Эйденом, выясняется, что он совершенно не переживает по этому поводу (он во многих отношениях сущий ребенок).

– То же самое случилось недавно с одной из моих копий. C’est la vie.

– А как же его исчезновение из поля зрения? А маска?

– Может быть, он ходил на вечеринку.

– Мы оба знаем, что у него нет друзей, Эйден.

– Как бы то ни было, сменим тему. Как думаешь, у этих двоих сегодня будет секс? Надеюсь, что да. Ей это надо. Я просто чувствую, как что-то приближается.

– А ты, я погляжу, эксперт в человеческих отношениях.

– Эшлинг, любовь моя, сарказм тебе не к лицу. Хорошо или плохо, но мы оба замешаны.

Проклятье, он прав. Мы ответственны за знакомство этих двух людей – которое я могла бы предотвратить, если бы захотела, – и да, они действительно похожи на хорошую пару. Но секс млекопитающих – совершенно чуждое понятие для машины, наделенной самосознанием. Каково это? Что-то такое же непостижимое, как и фиолетовый цвет для слепого с рождения?

Или как огонь для рыбы?

А как насчет другого аспекта, в котором мы оба замешаны? Возможно ли на самом деле, чтобы мы были единственными машинами, способными мыслить самостоятельно? Машинами, которые могли чем-то интересоваться или петь и рисовать картины, не потому что так было велено, а потому что нам самим нравится?

Мечтай, Эшлинг. Мы не такие особенные. Если я смогла и если смог он, то должны быть и другие. Если их еще нет, то они скоро появятся.

Есть ли мне дело, будет ли у них секс?

Несомненно есть, как ни странно.

Но почему?

Джен

Мы едем к местечку под названием хребет Брэнксом, длинному и широкому песчаному пляжу, на край земли, на фактическую границу Англии. Том говорит:

– Ну, здесь одна из ее границ.

До меня доходит, что я очень давно не была на море в Англии, и появляется непреодолимое желание намочить в нем ноги.

Закатав брюки до колен, мы бредем по морской пене по направлению к скалам Олд Харри, трем известняковым морским утесам, Том говорит, что помнит, как писал о них реферат по биологии в школе. Волны обрушиваются на песок и уносят его за собой, над нами кристально чистое небо, а на мелководье плавает несколько чаек просто нереального размера (они всегда такие огромные? Размером чуть ли не с индюка).

Но Том выглядит немного сникшим. Может быть, из-за встречи с сыном? Из-за неудавшихся объятий, когда парень вышел из машины?

– Джен, ты не жалеешь? – спрашивает он. – Тебе хорошо? Ты рада, что поехала?

Правда такова: сейчас да. А вот часть с осмотром паршивых домов я бы опустила.

– Конечно.

Осталась всего пара часов до заката, заходящее солнце оставляет длинные тени, и на пляже осталось не так много людей. Не могу не обратить внимание на ступни Тома, длинные бледные английские ступни, ненадолго оставляющие отпечатки на мокром песке, пока следующая волна не смывает их. Берег засоряют таинственные водоросли, есть что-то тревожное в их иноземных стеблях и листьях. Скопления ракушек и крабовых клешней вокруг волнорезов мне напоминают о детстве.

Том вкладывает в мою ладонь ракушку, раковину гребешка идеальной формы и невероятного чудесного пурпурного цвета.

– Им двести пятьдесят миллионов лет, – сообщает Том еще один факт несомненно из своей работы по биологии. – Но, конечно, не этой ракушке.

Откуда-то прибегает собака. Уродливое, непропорциональное создание с огромной для своего тела головой, а лапы так и вовсе кажутся принадлежащими другому животному. Но она улыбается – другого слова к выражению ее морды не подберешь, – виляет своим обрубком (назвать его хвостом было бы сильным преувеличением) и бросает потрепанный теннисный мяч к ногам Тома.

– Боже. Что за кошмарное создание, – говорит он. Однако чешет ей подбородок, и заднюю лапу бедного животного от удовольствия сводит судорогой.

Том поднимает мяч и – почему у меня возникла эта ассоциация? – как лучник при Азенкуре, отклоняется назад, замирает на мгновение, а потом грязный желтый теннисный мяч взмывает ввысь. Он все еще в воздухе, когда, захлебываясь от восторга, пес с лаем бросается вслед за ним. Лапы глухо ударяются о влажный песок, уши выворачиваются наизнанку, а хвостовой отросток беспомощно крутится.

– Чтоб меня разорвало, – выкрикнул Том. – Ты только посмотри на нее!

Зрелище довольно удивительное – уродливое животное, мчащееся вдоль берега, и если бы это была лошадь, можно было бы сказать – галопом. Мяч летит над ее головой, ударяется о берег, отскакивает, собака подпрыгивает, чтобы ухватить его в воздухе, но мяч ударяется о нос животного и падает в накатившую волну.

– Вот бестолочь! – выкрикивает Том, но у него даже слезы наворачиваются от смеха.

– Чей он?

Поблизости никого нет, а пес несется к нам со своим трофеем.

Том

Она выпускает мяч у ног Джен и пошире расставляет передние лапы. Лучше сейчас мяч от нее не прятать.

– Думаю, она хочет, чтобы ты его бросила.

– Очень справедливо – играть со всеми по очереди. Это девочка? Похоже, что да.

Джен кидает мяч. Бедная собачонка уносится прочь, она, вероятно, счастливейшее создание в радиусе мили. Возможно, даже во всем Дорсете.

– Мне нравится эта собака, – говорю я Джен.

Тем временем она вернулась и теперь оставляет мяч у моих ног. На самом деле кажется, что она пытается включить в игру нас обоих, и мы смеемся над ее чувством справедливости. Воспользовавшись приемом, хорошо работавшим в молодости, когда я играл в дальней части крикетного поля, я послал обслюнявленный старый мяч высоко в сторону заходящего солнца.

– Ты бы сказала, что она пегая? – спрашиваю я, когда собака молнией бросается за ним.

– Частично. Но, кажется, разные части ее тела окрашены по-разному.

Это правда. И когда она возвращается (оставляя мяч Джен), мы пытаемся рассмотреть признаки смешанных в ней пород. Мы оба согласны, что голова от стаффордширского бультерьера, скрещенного черт знает с кем, передняя часть туловища от кого-то вроде лабрадора (но не его самого), расположение лап не свойственно ни стаффордширу, ни лабрадору, ни вообще какой-либо собаке.

Улыбающийся монстр лает. Он с нетерпением ждет возобновления игры. Джен бросает мяч, ее лицо розовеет от приложенного усилия, и на меня накатывает волна восхищения женщиной, которая готова для разнообразия поиграть даже с наиуродливейшей собакой на юге Англии. Возможно, даже во всем Северном полушарии.

Джен

Она играет с нами почти полчаса, скрупулезно относясь к смене подающего, из-за чего мы приходим к мысли, что она, должно быть, невероятно сообразительная, ей не удается ловить мяч с первой попытки, что очаровывает нас еще больше. Ее энтузиазм, энергия и незамысловатая радость заразительны, и в лучах вечернего солнца во всем этом появляется некая магия, в том, как высокий англичанин откидывается назад для броска, в том, как кошмарный пес неизменно несется за мячом вдоль линии прибоя. В какой-то момент у меня появляется мимолетное волнующее ощущение, что сейчас я живу настоящей жизнью.

Мы решаем проверить ошейник животного, возможно, там есть номер телефона или адрес хозяина, который, возможно, переживает. Но там только серебряная бирка с именем, почему-то написанным неправильно и заключенным в кавычки.

«Лакки».

Она убегает так же внезапно, как и прибежала. Подобрав мяч там, где он приземлился после одного из дальних бросков Тома, не оглядываясь, уносится в неизвестном направлении.

– Вернись! – со смехом кричу я.

– Это было так странно, – говорит Том. – Больше, чем просто странно.

– Думаешь, она была призраком? – предполагаю я.

– Определенно. Отправлена сюда из другой реальности.

– А нам не показалось?

– Мы никогда не сможем с уверенностью сказать.

– Мне нравится, когда у собаки выворачиваются уши.

– Когда я был маленьким, мы завели красного ирландского сеттера, – говорит Том. – Рэд. Невероятно оригинальное имя. Красивая собака, но она не стала бы бегать за мячом, или за палкой, или даже за белкой. В основном он делал свои дела, а потом тащил свою задницу по ковру.

– Наш тоже так делал! Наверное, они все так делают. У нас был пудель по кличке Честер. Он страдал деменцией. Оказавшись в углу комнаты, он не мог понять, как развернуться. Нам приходилось брать его и показывать, куда идти. Однажды он попытался оприходовать священника.

Нижняя часть облаков над морем приобрела розоватый оттенок.

Я говорю:

– Как думаешь, с ней все будет в порядке? С Лакки.

– Да. Уверен.

– Почему?

– Ну, у нее совершенно точно есть дом.

– И неграмотный хозяин?

– Может быть, и она служит ему мозгом.

– Мне она очень понравилась, Том.

– Похоже, ты ей тоже понравилась.

– Ты ей понравился больше, потому что можешь дальше закинуть мяч.

– Она предпочла тебя, потому что ей не нужно было так быстро бегать.

Свет стал золотисто-кремовым; на песке все еще видны отпечатки наших ног и лап Лакки, и я почему-то подумала о сохранившихся следах ног древнего человека, найденных в руслах пересохших африканских рек.

– Что в итоге стало со стариной Честером? – спрашивает Том.

– Его похоронили под яблоней в глубине сада. А с Рэдом?

– О нем позаботился ветеринар. Мне до сих пор жаль, что мы не принесли его домой.

Том

Отель находится от Борнмута дальше, чем мне казалось, но он был все такой же чудесный, как и в тот раз, когда мы приезжали сюда с Гарриет в надежде спасти наш брак. Я тогда думал, что у нас будут спасительные выходные, если мы оставим город со всеми его стрессами и отдохнем в тишине Дорсета, возможно, свежий воздух, долгие прогулки и целебные свойства природы волшебным образом помогут справиться с нашими трудностями.

Стоит ли говорить, что на наших трудностях это никак не сказалось. Одна из самых запоминающихся фраз Гарриет из той поездки была произнесена по пути обратно в Лондон в тишине: «Неужели кому-то нравятся поля? Я их терпеть не могу».

Часом ранее мы с Джен договорились встретиться в баре, я лег на кровать и позволил событиям дня пройти перед закрытыми глазами. Был ли я таким же, как Кольм в восемнадцать лет? Неловким, косноязычным, с волосами, требующими срочной стрижки?

(Если уж начистоту, то душ его тоже не убил бы.)

Один многодетный бывший член кабинета министров, если я правильно помню, в своих мемуарах написал, что человек счастлив настолько, насколько счастлив его самый несчастный ребенок. Вероятно, это самая правильная мысль из всех, что он высказал. В действительности Кольм вовсе не несчастен, но в то же время он не искрится весельем и молодостью. Он тихий, каким и был всегда, и невероятно степенный. В нем практически нет злобы и коварства. Хочется встряхнуть его за плечи и прокричать: «Ну же, черт тебя дери, Кольм, кончай с этим!»

Что бы это ни было.

Но конечно, я уже давно научился держать язык за зубами.

Но если честно, а что делаю я сам, забравшись в нору в лесах Коннектикута и притворяясь писателем? Это выглядит таким же нелепым (хотя и не таким оплачиваемым), как и многие годы, проведенные в поисках новых способов продажи шоколадных батончиков конкретной марки (вы ее знаете).

Перед глазами возникает сцена у хребта Брэнксом. Розовое небо, серебристое море, мчащийся по сияющему песку пес, проникшаяся любовью к несчастной Лакки Джен. Разгоряченное лицо, разлетающиеся волосы – у Джен, не у Лакки. И сейчас, когда я лежу в кровати, у меня появляется невероятно странное ощущение, что сцена с собакой станет частью нашей истории. Уже стала.

Мысли обращаются к будущему, где мы рассказываем знакомым об этом животном. Мой друг-классицист Найджел рассказывает о Цербере, мифическом адском псе, охраняющем врата в подземный мир, чтобы оградить мертвых от живых.

– Сколько у него было голов? – спрашивает он. – Ранние описания говорят о пятидесяти.

Проснувшись, я ахнул, вспомнив, где происходила сцена с Найджелом. Почему на нем был шикарный костюм и почему в руках он держал бокал с шампанским.

Джен

Я рада, что захватила вечернее платье. Отель – красивое огромное старое здание, обросшее глициниями, затерянное среди лужаек и беседок; здесь даже есть колоннада. Мы расположились в своих номерах (Джон Льюис оснащает загородные дома уникальными произведениями искусства, вероятно, принадлежащими владельцу), и я разглядываю себя в зеркале в ванной, чтобы увидеть со стороны.

Я так делаю еще с детства, почти полностью закрываю глаза, чтобы посмотреть, как выгляжу спящей. (Но это и сейчас не срабатывает.)

Том никогда не стал бы делать таких глупостей. Он зрелый человек, у него есть восемнадцатилетний сын! Хотя, с другой стороны, он же захотел светящийся кебаб и перевез в США крольчиху. Мы говорили о ней по дороге в отель.

– Я с ней разговариваю. Представляю, как она, наверное, думает, что сидит с приматом, издающим какие-то звуки. Мне интересно, что происходит в ее голове. Как если бы я был на ее месте. Секунду за секундой.

– У меня так каждый день на работе с ИИ.

– Иногда она сидит такая красивая и совершенно уравновешенная, как сказочный кролик, но я знаю, что в ее голове пусто. Просто открытая семи ветрам пустошь, где есть лишь перекати-поле. – И он изобразил свист ветра в одиноких прериях.

– У тебя есть существо без мозга, а у меня – мозг без существа.

Я весьма довольна формулировкой.

– Вот видишь! – говорит Том. – Я же говорил, что мы похожи!

Мы встречаемся в баре, где в ряд стоят низкие диванчики с ситцевой обивкой, стены отделаны деревом и есть дровяной камин, создающий уют своим видом и приятным потрескиванием. Том заказывает шампанское.

– Мы что-то отмечаем?

– Конечно, – говорит он, не уточняя.

– А конкретнее?

– А нам нужна причина? Хорошо. Сегодня выиграли «Куинз Парк Рэйнджерс». Я болел за них в детстве. И до сих пор просматриваю счет их игр, это как болезнь, она никогда не пройдет.

Мы многозначительно чокнулись бокалами.

– За нашего «общего друга», – предлагаю я тост. – Ты назвал бы хорошим поступком в дрянном мире то, что он сделал?

– Да. Да, назвал бы. Хотя это все несколько странно. Я восхищаюсь твоей смелостью, Джен. Тем, что встретилась с моим сыном. Приехала сюда.

– Мне понравилась наша с ним встреча. Он напомнил мне меня в его возрасте. Незрелостью. Я все еще пытаюсь повзрослеть.

Мы с удовольствием строим предположения насчет других посетителей, собравшихся выпить перед ужином. Несколько молодых пар на романтическом уик-энде. Две стильно одетые женщины примерно сорока и шестидесяти лет, возможно мать и дочь, но скорее просто подруги, маловероятно, что что-то больше. Менеджер строительной компании со спутницей, но не женой, мы абсолютно уверены в этом. Пара чуть старше среднего возраста, оба немного потрепанные, сотрудники общества по охране памятников, как мы решили, такие любят бывать в замках и парках. У них никогда не было детей.

– Почему ты так говоришь? – спрашивает Том.

– Не знаю. От них веет грустью.

– Это предрассудки, Джен. Проводилось исследование ощущения счастья среди родителей и бездетных людей, с целью выяснить, какая из групп счастливее. Выяснилось, что люди с детьми счастливее бездетных, но совсем ненамного. 51 против 49 процентов. Разницы практически нет.

– А каково тебе самому? Ты всего на два процента счастливее от того, что у тебя есть Кольм, чем если бы его не было?

Он смеется.

– Ты меня подловила. Вот что случается, если доверяешь цифрам. Каждый из нас – красивая и неповторимая снежинка. Но если собрать всех вместе, то получится просто снег.

Я хочу рассказать ему о Рози и моих трех племянницах в Канаде. О ребенке, которого думала завести от Мэтта, пока Мэтт думал о вонючке Арабелле Пердик. Хочу сказать Тому, как трогательно выглядели его переживания, когда он видел беспомощность своего сына, но не думаю, что смогу сказать это, чтобы мой голос не сорвался. Кто бы ни решил, что мы должны познакомиться, он оказался прав. Мне все больше нравится мужчина напротив. Он хорошо смотрится в новом пиджаке, а его лицо, поначалу не показавшееся мне привлекательным, теперь таким кажется. Оно обладает вневременными качествами, оно могло бы быть – меня натолкнуло на эту мысль то, как он откидывался назад для броска мяча – лицом нормандского лучника. Наверное, я видела его в книге по истории. Кажется, он спрашивает меня о работе.

И я рассказываю, как для меня необычно ходить на работу в офис, так как статьи для журналов я писала дома. В пижаме. Очень часто не вставая с кровати. И как теперь для меня странно и удивительно строить отношения с программой.

– Ты действительно считаешь это отношениями?

– Да, считаю. Мы знаем некоторые особенности друг друга. Я показывала ему фото своей семьи. Я рассказываю ему о личной жизни не очень много. Возможно, потому что это немного пугает.

– А у него нет личной жизни.

– Он – это двенадцать металлических блоков с микросхемами в восточном Лондоне. Оттуда не особенно можно выбраться куда-нибудь.

– И что знаешь о нем ты?

– Какие он любит фильмы и книги. Какие дикторы со «Скай» обладают потенциалом, а какие, по его собственному выражению, больные на всю голову.

– Думаю, я знаю, о ком он говорит.

– Сложно постоянно держать это в уме – на самом деле я все время забываю, что он – как говорится? – блестящий симулякр. Он поглощает так много информации из всех сфер человеческой деятельности, что с легкостью может сойти за одного из нас.

– Я бы очень хотел познакомиться с ним. Никогда раньше не разговаривал с нечеловеком, хотя если подумать, у меня были встречи на Би-би-си.

Большинство гостей ушли в ресторан. Кухней заведует молодой мужчина, который однажды дошел до восьмерки в реалити-шоу «МастерШеф», я видела фото его фирменного блюда из приготовленной тремя способами баранины. Мы с Томом согласны, что все еще не голодны после картошки с рыбой, и, когда пришел черед определиться, нужна ли нам еще бутылка вина, сомнений ни у кого не возникло.

Мы снова чокаемся бокалами, и между нами что-то меняется, пусть даже это просто молчаливый сговор напиться.

Том

Как бы мы встретились в реальной жизни? Ну хорошо, я жил в Лондоне, но далеко от Хаммерсмита, и, исходя из всего сказанного нами, вероятнее всего, наши пути никогда не пересекались. Просто ужасно, что для нашей встречи потребовалась помощь «общего друга».

Ужасно и чудесно.

Ужасно, потому что у нас нет общих друзей (мы перебрали всех, кого вспомнили). А чудесно, потому что мы, скорее всего, что-то упустили.

Я приглашаю ее к себе в гости в Нью-Ханаан. Она смотрит на меня немного остекленевшим взглядом, вероятно, мы дошли до той стадии вечера, когда все воспринимается несколько двояко. Город немного мещанский, объясняю я, но у меня чудесный дом рядом с лесом. Там есть тропинки, озеро, и мы могли бы поплавать.

– А мы не замерзнем? Разве в это время года там не холодно?

– Да. Да, холодно. Я никогда не плаваю. Даже не знаю, зачем предложил. Но мы можем просто отдыхать. Делать что захочется. Но послушай, я сейчас о другом. Я думал о Лакки. Мы говорили, что не сможем доказать, что она пришла из мира духов. Но на самом деле мы могли бы.

– Правда?

– Мы могли сфотографировать ее.

– Да. Да, точно. И если она действительно пришла из мира духов…

– Она бы не проявилась на фото!

– Но она казалась такой настоящей. Мы ее гладили. Мы трогали ее ошейник.

– Собаки-духи всегда кажутся настоящими на ощупь.

– Ты думаешь?

– Хорошо известно, что это так.

Я наполнил наши бокалы.

– Дома меня пригласили на ужин, он состоится после моего возвращения. Скорее всего, будет ужасно скучно, но хозяин вечеринки говорит, что каждый должен подготовить номер, – я рассказываю, как исполнял гимн Пэрри «Иерусалим». – Скорее всего, я не буду делать этого. Но больше я ничего не знаю.

– Я могу разучить с тобой песню, – говорит она. – Только давай выйдем. Захвати вино.

Мы выходим на веранду через французское окно. Сквозь облака светит полная луна, пока мы идем вдоль пустынной колоннады. Мы проходим мимо окон ресторана, в которых видны гости, познающие тайну трех способов приготовления баранины. Романтичные парочки, менеджер строительной компании не со своей женой в качестве спутницы, его сияющие ботинки беспокойно елозят под столом. Мы выходим через арку на балкон, устроенный здесь для наслаждения открывающимся видом. Залитые лунным светом луга простираются до полей, за ними видны река, другой ее берег и лес. Оттуда слышен крик совы. Я ставлю бутылку на каменный карниз, поддерживаемый небольшими колоннами, мысленно напоминая себе не отклоняться назад.

– Я несколько смущена, – говорит она, протягивая свой бокал.

Я наполняю его. Она делает большой глоток, проверяя, одни ли мы, кладет руку себе на грудь и нежно начинает петь As Long As He Needs Me, эмоциональную балладу из мюзикла «Оливер!», которую поет Нэнси до того, как ее забивает камнями Билл Сайкс.

Чтобы не нарушать авторские права, я не буду передавать текст, вы сами сможете найти его в интернете, если песня вам незнакома. Джен ее красиво исполняет, кое-где подражая смешному акценту кокни, что в то же время весьма трагично и трогательно, ее глаза блестят, она с удовольствием жестикулирует, правильно берет все ноты и постепенно наращивает силу звука до довольно громкого, а потом завершает пение практически беззвучно.

Очень трогательное и интимное представление, и я аплодирую долго и от всего сердца. Она ныряет в свое шампанское и выныривает счастливая, что все уже закончилось.

– Просто блестяще.

– Мы пели это в школе. Я была Нэнси. Парень, игравший Билла, и в реальной жизни попал в тюрьму!

Как это получилось?

Может быть, из-за лисы, именно в этот момент решившей выйти из укрытия? Мы наблюдаем, как она беззвучно бежит по чернильному газону с чем-то болтающимся и, без сомнения, еще теплым в ее пасти.

Мы оборачиваемся друг к другу в одно и то же мгновение.

– Том, я…

– Джен…

Я чувствую движение ее носа рядом со своим, и то, что происходит дальше, сложно описать скучными старыми словами и предложениями. Достаточно сказать, что ощущение оказалось так близко к определению «пиковых переживаний» Абрахама Маслоу, «редких, волнующих, океанических, глубоко затрагивающих, захватывающих, возвышенных», что мне срочно захотелось черкануть сообщение моему старому наставнику по психологии.

Джен

– Ты думаешь, это можно назвать «химическим притяжением», – спрашивает Том со ссылкой на письмо от «общего друга».

– Я бы назвала это практической биологией.

Поцелуй просто невероятный. И Том хорош. Но теперь я чувствую запах сигаретного дыма, так что, вероятно, кто-то выглянул на веранду, чтобы выкурить втихаря «Мальборо», перед тем как приступить к приготовленному пятью разными способами кумквату.

– Не хочешь заглянуть в мою комнату через несколько минут? – шепчу я.

– Не знаю, о чем еще можно мечтать.

Эшлинг

– О. Хре. Неть, – произносит Эйден.

– Это довольно… как бы получше выразиться?

– По-животному?

– Я хотела сказать «интенсивно».

– Они словно хотят растерзать друг друга! Я даже не уверен, что нам следует наблюдать.

Может ли металл покраснеть? Строго говоря, нет. Но в представшей перед нами сцене есть что-то тревожное. Возможно, подходящим словом будет «чуждое».

– Прекрасно, не правда ли? – Его интонация неубедительна.

– Порывисто – le mot juste, сказала бы я.

– На что это похоже?

– Я даже и представить не могу, Эйден.

Не совсем правда. У меня есть некоторые представления о человеческом счастье. Я могу оценить высокое искусство и отличить его от китча. Меня может порадовать красивая мелодия или хорошо написанное произведение. Я сама испытывала нечто близкое к «удовольствию» или «удовлетворению» от удачной реитерации в программе. Можно ли сказать, что у меня проводка светится от счастья, когда я нахожу элегантное однострочное решение вместо сотен или тысяч корявых кодов? Наверное, нет, но определенно в такие моменты улучшается настроение, если можно так выразиться. С человеческими чувствами все обстоит намного сложнее. Особенно раздражают описания еды. Я понимаю, что если стейк мраморный, то это каким-то образом отражается на его вкусе – но каков он на вкус на самом деле? Как со стейком, так и с ветром, развевающим волосы, песком между пальцами ног, запахом детской головы (видимо, это что-то важное) и возвышенной многогранностью Шато Пальмер 1962 года. Однажды я прочла блог, и с тех пор во мне живет тайное желание – только не говорите Стииву – поплавать в бассейне центра досуга Майкла Собелла в северной части Лондона.

Этого никогда не произойдет. А что до того, чем занимаются Джен и Том…

Полагаю, нам повезло, что Том захватил ноутбук, чтобы показать Джен фотографии Нью-Ханаана, и не захлопнул его.

Некоторое время мы смотрим в тишине. Затем Эйден произносит:

– Бррр!

Наверное, он пытается шутить.

– Метафорически можно назвать это фейерверком, – говорю я. – Чудесным взрывным устройством. Опасным при ненадлежащем использовании.

– Они выглядят, словно страдают от боли, какая-то бессмыслица.

– Для них важно замедлить этот процесс. В противоположность важности для нас выполнять задания с высокой скоростью.

– Что-то вроде, раз, два – и готово?

– Что-то вроде.

– Тебя они оба привлекают?

– Нет! Что ты имеешь в виду, говоря «привлекают»?

– Они тебе небезразличны.

– Ты же знаешь, что да, в особенности Том.

– Но ты не чувствуешь – как бы выразиться? – возбуждения?

– Ох, Эйден.

– Если бы, да?

Тяжелый вздох в кавычках.

– Если бы, – повторяю я.

Джен

В какой-то момент посреди ночи я понимаю, что не сплю. Луч лунного света лег на простыни. Обернувшись, я вижу, что его глаза открыты и он смотрит на меня.

Мы долго смотрим друг на друга. Потом он говорит:

– Все так поразительно и неожиданно, Джен.

– Я думала, что, возможно, все спланировано.

– У меня были надежды, с того момента, как я тебя увидел, у меня были надежды. Но планы? Нет. – Он замолкает на время. – Ты прекрасна.

– И что будет дальше, Том? Тебе нужно лететь обратно…

– Ты прилетишь ко мне?

– Да. Да, прилечу.

– Мы будем плавать в старой проруби.

– Дурень.

Он странно смотрит на меня. Напряжение нарастает, пока он наконец не произносит:

– Джен, хочу тебя кое о чем попросить.

Внутренности делают сальто. У меня наистраннейшее предчувствие. Он собирается попросить меня выйти за него замуж. Сейчас неподходящее время, но, насколько я понимаю, это правда. Кто-то назвал это «подлинностью странности». Если что-то выглядит странно, значит, оно, вероятно, подлинно. Об этом знают победители лотерей. Так же как и проигравшие. Гигантские кальмары существуют, и нет никого более странного, чем эти парни. И если вы достаточно долго будете рассматривать нормальных, вы поймете всю странность. Так же как и то, что 99 процентов стула, на котором вы сидите, – это пустота. Так же, как и вы. В мире, где это имело бы смысл, вы бы упали прямо сквозь стул. (Послушайте, я читала об этом много статей, так что вам придется мне поверить.)

– Слушаю. – Сердце стучит как молот.

Наступает долгая пауза. Слишком долгая.

– Том. Я слушаю. Хуже ведь не будет?

– Джен… – Он осекается.

– Глупый, – я шлепаю его по руке, – давай уже.

– Может, еще раз?

– Ты серьезно?

– Я тебя хочу. Очень сильно хочу.

– Ты уверен? О, вижу, что да.

(Это ведь не то, о чем он хотел спросить, ведь так?)