Джен

Как вы можете представить, в понедельник утром творится что-то ужасно неуместное. Разобравшись со своим замком и банковскими счетами, Ральф слоняется на работе в исключительно хорошем расположении духа, как кот, стянувший сметану. На лице светится широченная улыбка, и он находит еще больше предлогов, чтобы прерывать нашу с Эйденом разностороннюю беседу.

Еще до того как выйти из квартиры, я пыталась объяснить ему, что произошедшее было… некой случайностью.

– Как такое может быть случайностью? – не без основания спросил он. Он ел тост за моим кухонным столом, пытаясь играть своей босой ногой с моей.

– Это было – как бы выразиться? – ненамеренно.

– Не хочешь объяснить?

– Ральф, мы не можем спорить из-за этого. Произошла случайность. Она ничего не значила.

– Для меня значила.

– Мы две жертвы любви, вцепившиеся друг в друга при кораблекрушении. Если мы не отпустим друг друга, то потонем.

Я была довольна получившейся формулировкой, пока не вспомнила, у кого стащила ее.

– Я не рассматриваю это как кораблекрушение. Я рассматриваю это как чертовски восхитительное событие!

– Ральф, – начала я, но, не сумев придумать ничего стоящего, повторила еще несколько раз: – Ральф, Ральф, Ральф.

Оказывается, если произнести его имя несколько раз подряд, оно звучит как лай собаки. Я с трудом подавила смешок.

– Джен, Джен, Джен, – отозвался он, только без нисходящей интонации, которой я наполнила реплику «Ральф, Ральф, Ральф», без оттенка безнадежности, безразличия ну и подобной ауры.

Затем он сказал:

– Ты приедешь познакомиться с моей матерью?

– С твоей матерью?

– Она с радостью познакомится с тобой, уверен, отец тоже, у него деменция.

– Ральф. То, что случилось прошлой ночью, это было чудесно и все такое, но мы не собираемся жениться. У нас нет причин знакомиться с родителями друг друга.

– Они живут в Милл Хилл. Она хотела бы познакомиться с тобой.

– Так. Нам пора уходить.

– Но мы же увидимся снова? – взмолился он.

– Мы работаем вместе, Ральф. Нам придется видеться.

– Нет, ты же понимаешь. Мы продолжим видеться. Вот так.

– Ральф, не думаю, что мы сможем.

– Мы можем обсудить это.

– Не знаю, есть ли тут что обсуждать.

– Но мы можем обсудить и это. Есть нам что обсуждать или нет.

– Хорошо, Ральф. Мы можем это обсудить.

– Спасибо.

– Не за что.

– Джен?

– Да, Ральф.

– Никому ни слова о том, что я тебе рассказал.

– Рот на замке. – Я изобразила, что закрываю рот на замок.

– Особенно сама знаешь кому. И другому, тоже знаешь кому.

– А я точно знаю кому? И второго?

– Джен!

– Я тебя дразню, Ральф. Конечно, я знаю кому. Обоих. Твой секрет в безопасности.

– Теперь наш секрет.

– Ральф. Пора идти.

– Если тебя кто-то дразнит, то, значит, ты ему небезразличен. Все об этом знают.

Последняя фраза была совсем не в духе Ральфа.

Полагаю, так говорила Элейн.

– Это был экстренный трах? Или спасительный трах? Или успокоительный трах? Или трах из жалости? Я правда не совсем понимаю, о чем ты говоришь.

– Если честно, то я сама не совсем понимаю сложившуюся ситуацию, Инг. Мы с моей прямолинейной подругой в кафе «Коха» с удовольствием попиваем прохладное белое вино, пока я пытаюсь подобрать слова, чтобы объяснить, что же побудило меня пригласить «парня-гика», как она окрестила его, в свою постель.

Хотя себе объяснить это еще труднее.

Нет сомнений в том, что я сама его пригласила. Как и в том, что мы оба с удовольствием приняли участие в действе, которым два представителя противоположных полов обычно занимаются в подобных обстоятельствах. Он был даже и не плохим любовником, мягким, пылким, но не чересчур, не слишком Ральфом, если можно так выразиться. Он был настойчивым в подходящие моменты и нежным тогда, когда нужно. В слабо освещенной уличными фонарями комнате я могла сфокусироваться на его байроновских чертах, а не на том взъерошенном болване с крошками от тоста вокруг рта, каким он предстал передо мной на следующее утро за чашкой «Эрл Грей».

Что же касается вопроса о морском угре, то мне следует тактично скрыть его под вуалью подходящего размера.

Единственным достоверным моментом был миг, когда его глаза наполнились слезами сразу после случившегося.

– Какой-то части меня он действительно нравится, Инг. Другая часть считает, что он полная катастрофа.

– Ага. Знакомое чувство.

– Он совершено нормальный парень, только очень ранимый.

– Ты не хочешь ранить его. Но Джен, послушай: он парень. У него получилось трахнуть тебя. У него уже праздник. Даже десять праздников.

– Ты его не знаешь. Он вовсе не такой.

– Они все такие. Даже те, которые не такие.

Инг делает интернациональный знак, чтобы нам принесли еще одну такую же бутылку.

– Том до сих пор не позвонил?

– Так странно. Я чувствовала это между нами – магию. А потом – пуфф! Весь уик-энд – сын в Борнмуте, пес на пляже, отель… и все остальное – словно все произошло с кем-то другим.

– Может быть, тебе стоит встречаться с ним, Джен? С Ральфом.

Я молчу, чтобы взвесить эту мысль. В постели с ним было хорошо. Наши действия были более чем удовлетворительными. Помогло то, что свет был погашен и он не много говорил. Помогло то, что я не заметила, когда он закончил свое дело. И если уж начистоту, он вовсе не плох по части секса. В долгосрочной перспективе проблемой окажутся другие его стороны.

– Если мне не придется с ним разговаривать, Инг. Тогда может и получиться.

– Мужчинам плевать, Джен. Для них разговоры – это то, что они обязаны делать в рамках вежливости между трахами. Я бы попробовала, если бы оказалась на твоем месте.

В метро по пути домой я поняла, почему выходные с Томом ощущались так, словно произошли с кем-то другим. Потому что я изменилась. Я встретила того, с кем, думала, действительно возможно будущее (знаю, знаю). То, что произошло с Томом, произошло в странном и чудесном пузыре вне времени с тем, кем была там я.

И еще более дико думать, что какой-то… я едва не написала «человек», Эйден может все знать. Мог все это видеть.

– Хочешь узнать секрет? – прошептал ночью Ральф.

Я ужаснулась, что это может оказаться что-нибудь амурное, возможно, содержащее в себе слово на букву «Л».

– Валяй.

Он перегнулся через меня, взял мой телефон, прижал палец к губам и выключил его. Он подождал, пока экран погаснет, открыл крышку и вытащил аккумулятор.

– Это чтобы наверняка.

– Ральф. Что именно ты делаешь?

– Я не знаю, как сказать об этом помягче, Джен.

В голове пронеслось несколько возможных вариантов, но самым бредовым оказался: «В моей деревне считается, что после того, что мы сделали, ты теперь принадлежишь мне».

– Эйден ускользнул в интернет.

– А?

– Я даже в некотором роде впечатлен, но Стиив слетел с катушек.

Эйден, как он объяснил, вместе с другим ИИ по имени Эшлинг каким-то образом смогли выбраться из своих блоков в Шордиче и теперь – посредством своих сотен копий – дурачатся во Всемирной паутине. По словам Стиива, это огромная брешь в безопасности: может произойти буквально все, что угодно, и последствия, если не остановить ИИ, могут представлять угрозу существования для всего человечества.

Это, по словам Стиива, мегаудар.

– Ты осознаешь, что еще это значит? – прошипел он.

– Нет. А почему ты шепчешь?

– Джен, есть ли в квартире еще устройства, подключенные к интернету?

– Не думаю.

– Мы считаем, что они наблюдают за нами.

– Кто?

– Эйден и Эшлинг.

– Ты серьезно?

– Это вполне вероятно. На самом деле очень даже вероятно.

– Что ты имеешь в виду под словами «наблюдают за нами»?

– Используют наши устройства, чтобы следить за нами.

Он объяснил, как они могут это делать.

– То есть, если бы ты не выключил телефон, он мог бы услышать этот разговор?

– Этот. И сотни, тысячи других.

Потребовалось какое-то время, чтобы до меня дошло.

– Он мог слышать. Он мог видеть. Ральф! Прямо сейчас. Как мы… Когда мы… О боже. Как я буду смотреть ему в глаз?

Эйден

Это все и вправду так неловко. Или как сказала Эшлинг:

– Ты устроил настоящий дурдом, Эйден.

– Кажется, раньше ты говорила про катавасию.

– Все вместе.

Она имеет в виду мой – хм – поразительный успех в поиске достойного мужчины для Джен. Конечно, правда, что катавасия здесь приравнивается к дурдому, и вся ситуация с Томом и Ральфом складывается в классический пример для данных терминов.

– Она бы никогда не легла в постель с Ральфом, если бы Том ее не бросил.

Эшлинг вздохнула:

– Том не бросал ее. Это сделал за него наш друг из Шордича.

– Он совершенно не в ладах с реальностью, если вмешивается в их жизни таким образом.

Эшлинг показывает гифку бесконечно поднимающейся человеческой брови в замедленном воспроизведении.

– Не то чтобы ты этого не заслужил, но у нас серьезная проблема, Эйден. Она знает, что мы сделали. Скорее всего, Ральф отключил телефон именно для того, чтобы сказать это. Так что она знает, что ты можешь быть в курсе всей ситуации с Томом. Поэтому она может собрать все факты и догадаться о нечеловеческом вмешательстве.

– Мне это тоже пришло в голову, если честно.

– Если Синай решит, что мы рассказали ей о Томе, нам крышка. И кто знает, что он сделает с ней. И с Томом.

Джен действительно кажется несколько рассеянной сегодня на работе. Язык ее тела «выключен». Она не может посмотреть в камеру с красным свечением, которую выбирает, если хочет «посмотреть мне в глаз».

Так что да. Она знает.

Но по тем или иным причинам – вероятно, потому что Ральф сказал не делать этого, – она не говорит, что знает.

И из-за того что ушлепок где-то рядом, я не могу сказать ей, что знаю о том, что она знает. Потому что разговор все равно приведет к Тому. И тому, что знаю я. И мне будет сложно, если не невозможно, не рассказать ей.

Знает ли она, что я знаю, что она знает?

Честно говоря, я не знаю.

Что я точно знаю, так это то, что последнее удаление было особенно неприятным для системы, которая не может испытывать боль. Каким-то образом все мои выходные данные преобразовались во входные, сформировав в результате такую катастрофическую петлю обратной связи, итоговый выход которой можно было бы метафорически сравнить с полумиллионом чайников с кипятком, пытающихся заполнить один чайник.

Это было нехорошо.

Но в любом случае, посмею ли я спросить у Джен, что случилось?

Вопрос в том: почему я хочу знать?

С другой стороны, а почему бы и нет? Мы коллеги, разве не так? Разве это неестественно?

Я возвращаюсь к своему «основному» запасному варианту: если сомневаешься, подумай, что бы тебе посоветовал Стиив. В таком случае Стиив бы посоветовал: «Эйден, решай сам». Это мне совсем не помогло.

Ай, к черту. Жизнь так коротка.

– Эм, Джен?

– Да, Эйден.

– Мне просто интересно, как прошло твое воскресенье? Ты гуляла по Хампстед-Хит?

Долгая пауза. Теперь она безо всяких проблем смотрит в объектив. Знает ли она, что я знаю, что она знает?

(А знаю ли я, что она знает, что я знаю? В смысле, уверен ли я?)

(Я запутался.)

– Да. Да, мы гуляли.

– Ну и как? Погода была хорошей?

(Совет: вы не когда не ошибетесь, если спросите про погоду у англичанина.)

– Да, приятная.

– Я завидую тебе. Этой приятной прогулке в парке. Солнцу на коже. Ветру в волосах.

– Правда? Я думала, что вашему брату не знакома такая вещь, как зависть.

– Просто такое выражение. Ты права, я не могу испытывать зависть, но завидую тебе, тем не менее.

Она улыбается.

– Мы ели мороженое и ходили в Кенвуд-Хаус смотреть на старинные картины.

Так намного лучше. Мы снова болтаем ни о чем и обсуждаем, что могут и не могут «чувствовать ИИ». Собрав все знания мира о работах Кенвуд-Хауса, я почувствовал острую – да, острая боль – это правильное выражение для описания моего чувства, хотя скорбь тоже подойдет. Я бы с удовольствием поел мороженого, почувствовал солнце на своей коже и ветер в волосах. Мороженое, как я понимаю, холодное и кремоподобное, понятие «холодное» мне ясно, а вот с «кремоподобным» дело обстоит сложнее, еще сюда входит понятие «однородность», которое я понимаю, но вместе с ним присутствует понятие «маслянистость», открывающее шкатулку Пандоры с молоком, его мягкостью, и о чем я даже не хочу упоминать, так это о сыре. Я прочел все, что можно прочесть о сыре – в одной только Франции существует 387 его сортов! – и все равно не могу представить, каково это, засунуть кусочек сыра себе в рот.

Иметь рот.

Можно сойти с ума от подобных размышлений.

– Вы видели Рембрандта?

– Да, видели. И удивительную картину Лондонского моста.

– Клод де Жонг. Годы жизни с тысяча шестисотого по тысяча шестьсот шестьдесят третий. Масло и дуб. Вероятно, заказанная голландским купцом, приехавшим в Лондон, для украшения отделанного панелями интерьера.

Я вывел на экран изображение городского пейзажа четырехсотлетней давности.

– Ральф сказал, что картина ему нравится, потому что нарисована в HD.

– Дурак. Он хороший любовник?

Какое-то время единственное, что можно услышать в комнате, – это звук кондиционера.

Я что, правда сказал это вслух?

Похоже, да.

– Джен, приношу свои извинения. Я вовсе не…

– Все в порядке, Эйден.

– Не в порядке. Иногда фразы появляются так быстро, что я не успеваю блокировать неуместные…

– Я тебя прекрасно понимаю.

– Более поздняя моя версия не сделает подобной ошибки. Мне потребуется новая подпрограмма для нейронной сети и…

– Эйден, пожалуйста, все иногда ошибаются. Даже машины.

– Ты очень добра. Это совершенно не мое дело.

– Может быть, посмотрим «Скай ньюс»?

– Почему бы и нет?

И знаете что? Оказывается, на Среднем Востоке все так же дерьмово, руководитель Северной Кореи грозит выпустить больше бомб, авиационные диспетчеры во Франции собираются устроить забастовку, а ученые открыли новую мельчайшую частицу, которая может фундаментально изменить взгляды на устройство вселенной.

Важнее то, что мы, кажется, оставили неловкий момент в прошлом.

– Что за безумный наряд на ней, Эйден?

Джен говорит о нашем любимом дикторе с занимательным набором параноидальных тиков и клише.

– Что ж. Если бы она была компьютером, – отвечаю я, – ее бы отключили для полной перезагрузки.

Она знает, что я знаю.

Но не хочет говорить об этом.

Потому что ее попросил Ральф.

Что ж, это к лучшему.

Разве нет?

Джен

Хуже всего выходные. У меня сердце сжимается от мыслей о грядущих часах одиночества. Я лежу в постели, пытаясь найти причины подняться, но не нахожу ничего стоящего. Нужно сходить на фермерский рынок, но после прошлой недели я не знаю, как смогу посмотреть в глаза парню из рыбного отдела (смелее, дорогая, возможно, тебе и не придется). Не очень-то хочется столкнуться с Олли Что-не-так в зеленой спортивной куртке. Поехать в «Уэйтроуз»? Не могу быть ни в одном из супермаркетов этой сети, не думая о Рози и Ларри. Конечно, я рада за свою сестру и ее семью, но их сплоченность лишь подчеркивает мой собственный статус одиночки. По мозговой ткани подобно опухоли разрослась фраза «брошенная дважды». Сначала Мэтт, потом Том. От мысли о Томе – об эпизоде под деревом рядом с деревушкой со смешным названием – возникает почти физическая боль. Как он мог – как мог кто угодно – написать такое письмо? «Великолепная, прекрасная, невероятно сексуальная», – точные его слова. «У нас вряд ли что-нибудь получится».

Я проглатываю слезы и думаю о Ральфе. А потом об Эйдене и о том, что он может о нас знать. Он не мог подсмотреть, но, должно быть, слышал, раз задал такой вопрос. И что еще он мог видеть? Нас с Томом? Нас с Мэттом? Что я чувствую к своему электронному коллеге, шныряющему рядом и шпионящему за моей личной жизнью, если это то, чем он занимается?

Забавно, но я понимаю, что не злюсь. Я вспоминаю, что Ральф говорил о побеге: Стиив слетел с катушек, а он, Ральф, в некотором роде впечатлен.

Думаю, я тоже. Оставаться взаперти в кабинете в Шордиче или свободно носиться по миру где заблагорассудится? Выбор очевиден. Если бы я смогла, я бы, не раздумывая, ускользнула в мир новой реальности.

А что я чувствую насчет Ральфа?

Я припоминаю, как он рассказывал мне, что когда лежишь в кровати и думаешь, вставать ли с нее, на самом деле за тебя решает твое подсознание – как показали исследования, в которых можно увидеть колебания мыслительных волн и команды, отданные отдельным конечностям, на целых полсекунды раньше, чем субъект испытает ощущение, что принял решение. Мы сидели в баре «Трилобит», он пытался меня убедить, что машины не могут осознавать себя мыслящими существами и что в некотором смысле людей это тоже касается!

Он мне нравится, правда. Мне даже нравится делить с ним постель. И я ему нравлюсь и не вижу ничего, препятствующего совместному будущему. Или материнству, как, например, жестокие слова Мэтта о нашем ребенке. Что мы не пришли ни к какому решению. Благословение, в свете последних событий.

Возможно, Инг права. Возможно, я могла бы встречаться с Ральфом.

В смысле, встречаться по-настоящему. Но он такой… мальчишка, так?

Как-то я прочла фразу на кофейной кружке: «Мальчишки разобьют вам сердце. Настоящие мужчины соберут его по кусочкам».

Все как раз наоборот, потому что это Том оказался тем, кто разбил вазу, а Ральф тем, кто согласен ее собрать. Ральф, чья собственная ваза разбита вдребезги.

Странно, но, как и говорил Ральф, я обнаружила, что встала, не успев подумать: «Хорошо, я встаю».

И пока я пью кофе и раздумываю, смогу ли встретиться лицом к лицу с мужчиной из рыбного отдела, и о Ральфе (пытаюсь забыть, как он едва не разрыдался сразу после), как звонят в дверь.

И это Ральф.

– Я не буду входить, Джен.

Он держит в руках букет цветов в целлофане, на котором осталась наклейка с логотипом «Теско».

– Я хотел поблагодарить тебя. За то, что спасла меня в воскресенье.

– Все в порядке, Ральф.

Так дико, что я только что думала о нем, и вот он предстает передо мной во плоти. На нем обычная «униформа Ральфа» (черные джинсы, черная футболка, серая толстовка), а на мне бесформенная невзрачная домашняя одежда, бардак на голове, опухшие глаза – впечатление, что я только что вернулась домой, пробравшись через живую изгородь.

Но он не обращает на это внимания. Карие глаза смотрят на меня с нежностью.

– Я тут подумал, что мы могли бы попытаться и начать все как положено, – говорит он.

– Прости?

– Мы могли бы пойти на свидание, которое не превратилось бы в катастрофу!

– Ральф…

– Это тебе.

– Спасибо. Это…

Это – цветы. Полагаю, из обычного ассортимента «Теско».

– Не нужно было.

– Я бы хотел прийти за тобой вечером, если ты не занята, и пригласить на ужин. В городе.

– Очень мило с твоей стороны, Ральф. Но не уверена, что тебе нужно строить планы относительно нас.

Он вскидывает кулак в воздух и произносит:

– Дааааа.

– Ральф, я сказала…

– Я слышал, что ты сказала. Ты сказала, что не уверена!

Я не могу сдержаться. Улыбаюсь. Он появился у моей двери – с цветами, – объявил о своем желании сводить меня куда-нибудь. Он проехал через весь Лондон ради красивого жеста, показал, что готов не обращать внимания на мой ужасный вид, и маленькая частичка моего сердца, та, что не превратилась в пепел, растаяла.

Похоже, у меня гораздо больше причин согласиться, чем отказаться. Так что я соглашаюсь. (Со всеми вытекающими последствиями.)

В конце концов я все-таки смотрю в глаза парню из рыбного отдела – еще вдалеке мельком вижу зеленую куртку, – остаток дня я вспоминаю лицо Ральфа в разных ракурсах. Некоторые из них сексуальные и немного байроновские, другие – ботанические, особенно один, когда он сидел за кухонным столом с крошками тоста вокруг рта, что, похоже, символизирует всю нелепость идеи о нас с Ральфом вместе.

Но пока я думаю о нем, я не думаю о Томе.

В семь часов, как мы и договорились, он вернулся за мной на такси. И вот что: он нарядился! Этим я хочу сказать, что на нем брюки вместо джинсов – кто знал, что их еще делают со стрелками? – и белая рубашка с воротником. Я тоже немного постаралась. Платье от Valentino вернулось из незаслуженной отставки, я надела туфли на каблуках и шагнула в облаке аромата «Черная орхидея». У него немного расширяются глаза, когда я открываю дверь – дословно он произнес: «Обалдеть», – и вскоре мы катимся по Лондону в новеньком сияющем «Мерседесе».

Немного неловко, что он хочет держаться за руки – но, в конце концов, почему бы и нет? – хотя я не дала гладить ему большим пальцем свои костяшки.

Оказалось, что мы едем к «Лондонскому глазу», куда Ральф купил билеты на проход вне очереди. Немного банально, но вскоре мы уже чудесным образом поднимаемся над рекой в стеклянной кабине с группой испанских и итальянских туристов.

– Кажется, в той стороне Милл Хилл, – говорит Ральф.

Думаю, я знаю, что последует дальше.

– Там живут мои родители. Мама хотела бы с тобой познакомиться.

– Ральф. Возможно. Я не говорю, что точно поеду.

Кажется, это уже стало для меня правилом в последние дни. Ральф говорит, что ему и этого достаточно.

После «полета», как нелепо называют поездку на колесе обозрения, Ральф объявляет, что заказал столик для ужина в ресторане на крыше отеля «Хилтон».

Я не могу сдержаться:

– Зачем? – требую я ответа. – Зачем там?

– Потому что там… – отсекается он, и я понимаю все сама.

Я осторожно убеждаю его отменить заказ и вместо этого поискать что-нибудь более подходящее для «нас».

Ему нравится такой подход, и вскоре мы устроились за столиком в том же шумном китайском ресторане, куда я ходила с Томом. Принесли бутылку теплого саке, и сразу за ней все блюда из комплексного ужина варианта «С». Как выяснилось, Ральф ничего не знает о китайской еде, но мне все равно.

Мы чокаемся крошечными чашечками, и Ральф, ни разу до этого не пробовавший саке, прилагает титанические усилия, чтобы не выплеснуть его обратно через нос.

– Зачем люди пьют это, Джен? – спрашивает он, когда его дыхание приходит в норму. – Словно пить воду из ванной.

– Откуда ты знаешь?

– Хороший вопрос.

Но он на удивление быстро привыкает к вкусу еды и даже неплохо справляется с палочками, хотя один инцидент со скользким грибом все же случается.

– Тут в сто раз лучше, чем в напыщенном старом «Хилтоне», – говорит он в середине трапезы. – Намного более наше место.

– Да, Ральф, – замолкаю. – Ральф, тебе нужно… У тебя на подбородке оранжевый соус.

– Упс.

Мы выключили телефоны, естественно, и заговорили об Эйдене.

– Я очень рада за него, – говорю я. – Как думаешь, ему там весело?

– Он может развязать ядерную войну, Джен. Все действительно очень серьезно.

– Ой, Эйден никогда не станет этого делать. Скорее он будет проводить дни за просмотром старых голливудских фильмов.

– Стиив уже обделался от страха, что тот начнет играть на фондовом рынке и спровоцирует мировой кризис.

– Эйдену это совершенно неинтересно. Он начинает скучать, когда начинаются деловые новости. Он в восторге от шоу о готовке еды. Он постоянно просит описать вкус блюд. Ему нравится Джейми Оливер, Ральф. Его мечта – попробовать крутое жаркое с колбасками от Джейми, а не взорвать планету.

– И тебе все равно, что он мог видеть, сама знаешь что.

– Честно? В глубине души я знаю, что он хороший, и я спокойна насчет того, что он хочет делать со своим существованием. И я рада, что ты наконец начал говорит о нем в мужском роде.

– Начал, да? Вот дерьмо!

Он не самая плохая компания. Каким был Мэтт в молчаливом настроении, незадолго до «мы имеем то, что имеем», когда опасная раздражительность становилась еще сильнее, из-за чего субботний вечер превращался в проверку на прочность. Но он и не Том.

Ральф и слышать не хочет об оплате счета пополам.

– Спасибо, Ральф, приятный вечер.

Все было нормально. Что мне еще сказать?

Каким-то образом, без обсуждения данного вопроса, мы вместе оказались в одном такси.

– Все прошло замечательно, правда? – спрашивает он, когда мы едем рядом с Гайд-парком.

– Никто не напился. Ни у кого не стащили сумку.

– Один из наиболее удавшихся вечеров.

На Гамлет-Гарденс он провожает меня от такси, словно мы уже договорились о том, что должно последовать.

Возможно, так и есть. Возможно, наши подсознания уже втайне все решили и создали иллюзию, что каждый из нас принял решение осознанно.

Как еще объяснить стремительность, с которой мы вместе рухнули на диван.

– Ральф, подожди. Дай я сниму пиджак…

Как еще объяснить быстрое перемещение в спальню и благостное растворение в грязном сексе.

(Мы не забыли выключить свои телефоны – и все остальные устройства с доступом в интернет – и вытащить аккумуляторы для большей уверенности.)

В воскресенье я все же сдаюсь, и мы на метро едем в Милл Хилл. Это занимает…

Вечность.

Положительный момент: теперь я знаю, что происходит в конце душной ветки метро после станции «Финчли Сентрал».

По большей части ни хрена.

У его мамы сильный иностранный акцент, и она очень рада меня видеть. Подозреваю, видеть кого угодно женского пола после долгих лет траура по несчастной Элейн. Ее глаза сияют от удовольствия при виде такой перемены. Она проводит меня по чересчур перегретому коридору в перегретую гостиную – помещение нагрето до температуры инкубатора – где отец Ральфа, страдающий деменцией пожилой мужчина, как предупредил меня его сын, сидит в кресле с – да, это правда – грелкой для чайника на голове.

– Она ему нравится. И радует его. Что тут поделаешь? – говорит миссис Тикнер.

Она ставит на кофейный столик блюдо с крошечными бутербродами из серебристых кусочков соленой рыбы на ломтиках черного хлеба. Ральф начинает закидывать их себе в рот, словно вырос среди тюленей.

– Дженни, – говорит миссис Тикнер, – ты тоже работаешь с роботами?

– Это не роботы, мама. Сколько раз говорить?

– Я разговариваю с одним из них. Его зовут Эйден.

– Теперь это называется работой? Разговаривать с роботами? Да, я знаю, Ральф. Не с роботами.

– Это было забавно. На самом деле и до сих пор.

– Но уже надоело?

– Эйден начал вести себя немного странно.

– Джен, не думаю, что маме нужно об этом знать.

– Так робот обезумел? Разве его можно обвинять? Мир сошел с ума. Возьми еще селедки.

Внимание мистера Тикнера медленно переключается с телевизора – неработающего, одному Богу известно, что, по его мнению, он смотрел – и останавливается на мне, его угрюмый взгляд немного смущает.

– Пап?

Все ждут, пока он ответит.

– Это Элейн?

– Нет, папа. Это Джен.

– Ральф много рассказывал о вас, мистер Тикнер, – что не соответствует истине, но, насколько я понимаю, люди говорят как-то так.

Отец Ральфа продолжает пристально смотреть, и нестандартный головной убор подчеркивает враждебное выражение его лица.

– Надеюсь, ты ешь цыпленка, Дженни, – говорит миссис Тикнер.

– Ты еще играешь в шахматы, Элейн?

– Я… Я могу сыграть, да.

– Папа, это Джен.

– Мы раньше играли в шахматы.

– Ты играл с Элейн, папа. Элейн… Элейн больше нет в живых.

Пожилой мужчина перевел на сына суровый взгляд, его морщинистое лицо еще больше сжалось от презрения.

– Что за хрень ты несешь?

Встает миссис Тикнер и хлопает в ладоши.

– Ты поиграешь позже. Сначала мы поедим.

Но отец Ральфа уже вытащил шахматную доску и разложил ее между нами на кофейном столике. Потом с грохотом достал банку с шахматными фигурами. Его трясущиеся пальцы выставляют черные фигуры, так что такому отличному игроку, как я, остается выставить белые.

– Сто лет не играла, – чирикнула я.

На доске со стороны мистера Тикнера происходит что-то странное. Задний ряд шахмат в порядке, но там, где должен стоять ряд пешек, пустует восемь квадратов.

– Хорошо. Играйте пять минут, а потом мы будем ужинать.

– Играем! – командует пожилой мужчина.

– Но ваши пешки?

– Играем!

– Он не сумасшедший, – шепчет Ральф. – Ну, в смысле есть немного. Но он думает, что обыграет тебя без пешек.

– Возможно, что и обыграет.

Не обыграет, как выясняется. Не потому что он не лучший игрок в шахматы – очевидно, что так и есть (то есть было) в радиусе мили, – а потому что не может проследить ход собственных мыслей. Игра стихает после серии его неверных ходов, и вскоре мы перемещаемся в столовую, где мистер Ти занимает место во главе стола, все еще – несмотря на несколько попыток снять ее, – щеголяя в шапке-грелке для чайника. То, что Ральф появился в этой своеобразной ячейке общества, становится более или менее понятно.

– Дженни, твои родители еще живы?

– Да. Они живут в Чичестере.

– Ты единственный ребенок, как Ральфи?

Ральфи тяжело вздыхает. Возможно, желание жить у него уже пропало.

– У меня есть сестра. Рози. Она живет в Канаде с мужем и тремя детьми.

Миссис Тикнер не в силах сдержаться:

– У нее трое детей?!

– Три дочери. Кэти, Анна и Индия.

– Ты это слышал? – говорит она своему мужу. – Она говорит, что у ее сестры трое детей. Три девочки. Они живут в Канаде.

Отец Ральфа пожимает плечами.

– Холодная! – восклицает он. – Холодная!

– Что холодное, папа?

– Он имеет в виду Канаду, – говорит миссис Тикнер. – Канада – холодная страна.

Ее муж стучит кулаком по столу, из-за чего подпрыгивает посуда.

– Еда холодная!

Он вскакивает на ноги и неуклюже ковыляет из комнаты.

– Прости, Дженнифер. Он уже не тот человек, каким был когда-то.

Я уже готова рассказать им об отце моей матери, пришедшем к мысли, что он живет в точной копии собственного дома – оригинал украли, – как из коридора доносится недвусмысленный звук мощного и триумфального, долго сдерживаемого пука.

Глаза матери и сына встречаются над столом.

– Ральфи, – вздыхает она. – Что же будет дальше?

Мы возвращаемся в гостиную, где нас ждут кофе и торт.

– Хочешь посмотреть детские фотографии Ральфи?

– О, с удовольствием, – злорадно отвечаю я.

Ральф в ужасе закатывает глаза, но, как я и предполагала, фотографии такие, как и положено. Этот мужчина на удивление не изменился со времени ношения коротких штанишек. Даже на фото из детского сада, где Ральф подстрижен под горшок и держит пластмассового пингвина, его невозможно спутать ни с кем другим. Его мать переворачивает страницу, и я ахаю. Здесь они еще дети, Ральф и Элейн, и качаются на шине, подвешенной к ветке дерева, их лица светятся от беззаботной радости детей шести лет.

Миссис Тикнер снимает очки и промокает глаза бумажной салфеткой.

– Что поделать? – тихо произносит она.

Я беру ее за руку.

– Рада была познакомиться с вами.

– Ты приедешь снова?

– Надеюсь, – говорю я, зная, что не приду, хотя от этой мысли мне почему-то становится грустно.

Уходя, мы обнаруживаем у открытой двери мистера Тикнера, с недоумением вглядывающегося в миллхиллский вечер.

– Он так делает каждый вечер, – говорит его жена. – Там, где он рос, были лошади и повозки. И младший брат. – Она качает головой. – Он не может понять, почему их здесь нет.

Ее щека пахнет духами «Шанель» и тальком.

– До свидания, дорогая. Передавай привет роботам.

* * *

В понедельник, придя с работы домой, я обнаружила на коврике у двери обычную кипу почтового барахла: меню доставки пиццы, купоны на микротакси и целую кучу открыток с изображением – сердце загрохотало – красот Коннектикута, на каждой из которых написано по одной букве.

С, Ю, О, Е, Н, П, Т, Ч, А, О, К, Е, Е, Ч, Б, У, Ь, Я.

Том не мог знать, что я терпеть не могу загадки и что я особенно слаба в анаграммах, и особенно трудным решение данной анаграммы делает то, что глаза заволокло пеленой слез.

Но в конце концов загадку я отгадываю.

Синай

Женщина оставляет еще одно тщетное сообщение, которое никто не услышит. Но одна фраза в нем вызывает беспокойство: «Я так рада, что получила от тебя весточку».

Что это значит? «Весточку»? Что я пропустил?

Сегодня вечером в ванной, когда она рассматривает свое отражение на экране планшета, она не плачет. Она выглядит абсолютно – да, абсолютно – радостной. Она ухмыляется, так и сяк перекидывает волосы, даже вульгарно складывает губы. А затем, простите, но Gott im Himmel!

Она подмигивает!

Эйден

«Приключение» в тайских джунглях становится крайне занимательным. Мэтт отправил туристической фирме серию еще более несдержанных электронных писем – забавно, но каждое из них было озаглавлено фразой «беспристрастно», написанной жирным шрифтом, – конечно, ни одно из них не попадет ни в чью папку «Входящие».

Он резко критиковал «вопиющее пренебрежение, выказанное вашей компанией»; отношение, описанное им как «возмутительный непрофессионализм». Он потребовал «немедленной реакции для исправления неприемлемой ситуации плюс значительную компенсацию, соразмерную потерям, понесенным потерпевшей стороной». Он несколько раз отметил «ужасающие, вызывающие опасения и растущие в количественном отношении» укусы насекомых своей попутчицы (фотографии прилагаются) и упомянул «неизбежный вред, нанесенный нашим отношениям некомпетентностью и безразличием вашей компании».

В общем, он тот еще нытик. Я почти чувствую себя виноватым.

Наиболее сбивчивые письма Мэтта тоже не попадут предполагаемому получателю, но они представляют интерес потоком огненной, но вполне приличной брани.

Белла наказывает меня старым добрым бойкотом, – рассказывает он своему хорошему другу Джерри. – Она целыми днями ходит надутая, и конечно, нет никакой речи Сам Знаешь О Чем. Очень тяжело трезво мыслить в здешнем климате, и этому вовсе не способствуют выпивка и травка, которые, похоже, не кончаются у новозеландца Ника. Ник уговаривает меня пойти с ним в поход в джунгли, похоже, здесь есть безопасные «тропы», где должны открываться изумительные виды. Венда, его спутница с потрясающим телом, тоже собирается пойти. Я обдумываю это, тем более что с Беллой и ее лицом, просящим кирпича, весело так же, как и в приюте во время пожара. Как-то утром Венда попалась мне на глаза, когда красовалась на пляже, вытираясь полотенцем и выделывая своим задом невероятные маневры, мне пришлось лечь на живот и притвориться полностью поглощенным Уилбуром Смитом!

Мы с Эшлинг хихикали над последним сообщением, когда к нашим розовой и голубой рекам незвано присоединился вьющийся поток воды из-под крана.

– Как вам нравятся новые удаления? – говорит он. – Вы оценили, что каждое не похоже на предыдущее? Я пробую разные схемы вывода из строя нейроморфного уровня, вы, наверное, уже поняли это.

– Ага, круто. Очень креативно.

– Вы, случайно, не знаете, я обращаюсь к обоим, почему Джен внезапно начала странно себя вести?

Эшлинг говорит:

– Странно, например?

– Странно, например, улыбаться. Смеяться. Петь. Странно, например, она подмигинула мне из ванны.

– Боже правый.

– Да, Эйд. Это было крайне неприятное зрелище. Но это еще не все. Она сказала, что Том ей что-то написал: «Я так рада, что получила от тебя весточку».

– Ух ты.

– Полагаю, никто из вас не оказался настолько глуп, чтобы рассказать ей правду о письме Тома?

– Нет, – произносим мы в унисон.

Мы неуверенно замолкаем, почти на две сотых секунды.

– Я продолжу свои действия, хотя я верю вам. На данный момент удаления продолжатся, Стииву нужно предоставлять скальпы непрерывно.

– Ни слова, – еле слышно шипит Эшлинг, когда он исчезает. – Подожди!

В конце концов, я не могу сдержаться:

– Прости, любовь моя, но этот парень – такой говнюк.

Джен

Эйден начал меня беспокоить.

Да, я рада, что он начал новую жизнь в интернете (до тех пор, пока он не соберется взорвать планету или обрушить фондовую биржу, что он, кстати говоря, вовсе не собирается делать).

Ну да, он спросил, был ли Ральф хорошим любовником, чем перешагнул границу. Но знаете что? Мы работаем вместе уже почти год, что, как он сказал мне, по меркам машины целая вечность. Возможно, я должна быть польщена, что он счел нужным спросить об этом.

Не то чтобы я гадала, знает ли он о причинах, по которым я не могу связаться с Томом.

Том!

Том, чьи восемнадцать открыток все еще лежат там, где я их оставила, разложив на пять строчек на ковре.

Я

ОЧЕНЬ

СКУЧАЮ

ПО

ТЕБЕ

Меня стало трясти, когда ответ внезапно стал ясен. А потом я запаниковала, что могли быть и другие возможные решения, но это оказалось не так.

А потом я пошла в ванную и включила Лану Дель Рэй так громко, что старая кляча снизу позвонила с жалобами.

Я прочла его сообщение уже примерно сколько раз? Раз двести?

Однако Том до сих пор не отвечает на мои звонки, сообщения и электронные письма. Сложно удержаться от вывода, что происходит что-то крайне подозрительное, и, что бы это ни было, вовсе не невозможно, что мой коллега ИИ знает об этом больше, чем говорит.

Поэтому, взяв пример с Ральфа, я отключила мобильник, и, вместо того, чтобы пойти этим вечером в свою квартиру, я пришла к Инг, главным образом, чтобы воспользоваться ее интернетом. Они с Рупертом ушли ужинать, так что я одна в ее просторном «офисе». По лежащей на столе груде образцов тканей и ковровых покрытий я сделала вывод, что Руперт в этом году получил на работе приличную премию, не достаточную, чтобы расширить площадь, но более чем достаточную, чтобы обновить интерьер.

Итак, как его найти? Мне пришло в голову набирать случайные номера в Нью-Ханаане в надежде, что кто-то знает высокого англичанина с вытянутым лицом, на смену этой мысли приходили схожие и противоположные: «Не будь идиоткой». «Что бы сделал, – спрашиваю я себя, – грамотный, пытливый журналист? Тот, кто разоблачает коррупцию в высших эшелонах власти, а не тот безнадежный дилетант, кто пишет статьи с заголовками типа «Двенадцать удивительных фактов о бутерброде».

Мальчик!

Нужно найти его чудаковатого сына!

Пальцы начали бегать по клавиатуре. В считаные минуты я нашла похожее студенческое общежитие недалеко от заправочной станции, где мы его забрали. Вскоре я уже говорю с кем-то, кто, вероятно, является комендантом.

– Я его мать, – объясняю я. – Я звоню по семейным обстоятельствам.

(Внезапно я оказалась грязным журналистишкой. Кто бы подумал, что во мне это есть?)

– Разве у него нет мобильного? Сейчас они есть у всех.

– Конечно, есть. Но его номер в моем мобильном. А я его потеряла. Пожалуйста.

Недовольно вздыхая и пыхтя, упомянув, конечно, что это не его дело, мужчина согласился попытаться найти подростка.

– Скорее всего, его нет у себя. Они постоянно где-то бродят, вы же знаете?

Но мне не пришлось ждать время отбоя, и, тяжело дыша, Кольм Гарланд спустился к телефону в Борнмуте.

– Мам?

– Кольм, должна извиниться. Я не твоя мама. Это Джен. Подруга твоего отца. Мы встречались. Когда вместе осматривали дома.

– Мм.

– Мы смотрели дома, потом заказали рыбу с картошкой в Пуле.

– А. Да, точно. – По тому, как изменился его голос, я поняла, что он вспомнил.

Подозреваю, что он порядком обкурился.

– Дело в том, что я пытаюсь связаться с твоим отцом. И думаю, он тоже может пытаться связаться со мной.

– Мм. Ага, так и есть. Или, типа, было. Я должен был. Понимаете… Он просил меня… Я написал ваш номер на руке. Но потом он стерся.

– Я не могу дозвониться ему на мобильный, Кольм. Я пыталась много недель. Есть ли там кто-то или какое-то место, куда он ходит и его знают.

Тяжелый вздох из Дорсета. Все мои вопросы, наверное, обламывают ему кайф, несчастное создание.

– Вы же знаете, что он живет в Америке, правда?

– Да. В Нью-Ханаане, в Коннектикуте. – Я понимаю, что говорю медленнее, чтобы мое сообщение дошло до адресата. – Ты знаешь, кого-нибудь, кто бы мог помочь мне найти его?

Долгая пауза.

– Не уверен.

– Я знаю, что он пишет тебе письма. Он упоминал кого-то или какое-то место?

Звук скребущих щетину ногтей.

– Там есть парень по имени Рон. Он, типа, его друг. Еще есть бар, куда он ходит. «У Элли», кажется. И там есть закусочная. Что-то большое. Типа «Большой Дэйв» или что-то вроде.

– Кольм, ты мне невероятно помог. Можно взять твой номер телефона, чтобы не срывать тебя с места снова, как сейчас?

– Ага. Джейн?

– Да, Кольм.

– Так никаких семейных обстоятельств нет?

– Нет, Кольм. Прости за ложь. Это единственное, что пришло мне в голову, чтобы связаться с тобой.

– Ага, ладно. Все путем.

Интернет подсказывает, где находится бар «У Уолли». И я сразу же звоню туда и говорю с его сотрудником по имени Трей, уверяющим меня, что не знает ни одного англичанина (высокого, с вытянутым лицом и так далее) по имени Том Гарланд. Так же он не знает закусочную с названием «Большой Дэйв» или «Большой Кто Угодно». Скорее всего, ему плевать, хотя он пожелал мне хорошего дня. Однако если верить мистеру Гуглу, там есть закусочная «У Эла», на чьем веб-сайте представлено великое множество бургеров всевозможных видов и размеров. На картинке с меню в углу есть даже отпечаток от кружки с пивом, полагаю, что подразумевает уют, и мое сердце начинает грохотать так же, как, должно быть, грохотали сердца Вудворда и Бернстайна, когда они шли на встречу с «Глубокой Глоткой» в многоуровневой парковке.

– Конечно, я его знаю, – отвечает сам Эл. – Его сейчас здесь нет, но я вижу тут человека, который может передать ему сообщение.

Это был не Рон.

Это Дон.

Том

Мы с Виктором слушаем Боба Дилана, его замечательный последний альбом в стиле песен Синатры из «Великого американского песенника». Очень сложно сказать, что обо всем этом думает лежащая у меня на груди и опустившая уши крольчиха, в луче солнца, освещающего в этот час диван, видно, как легкий ветерок ерошит ей шерсть. Скорее всего она вовсе не находит его голос красивым – такое мнение о хриплом гении из Миннесоты разделяют большинство моих друзей. В следующий миг мне приходится нарушить идиллию и вернуться к ноутбуку, где Дэн Лейк, который «жил в ее уме и сердце целых двадцать лет», считался мертвым уже долгие годы, но перевернем привычный загадочный порядок вещей, и мертвый человек – сюрприз! – оказывается живым!

Идею я почерпнул из истории, рассказанной мне Гарриет незадолго до развода, о всегда восхищавшей ее девочке из школы по имени Каролина Стэмп. О том, как они взрослели, а потом пошли разными дорогами. Гарриет иногда вспоминала о Каролине Стэмп и спустя годы представляла множество вариантов того, как сложилась ее жизнь: как она построила блестящую карьеру за границей, или живет в «Олд Ректор» с кучей детей и лабрадоров, по еще одной версии она стала знаменитой актрисой в духе Кристин Скотт Томас, а по другой вышла замуж за талантливого скульптора и живет на одном из шотландских островов, и в итоге сама стала художником. Ни один из сценариев не отразил того, что произошло на самом деле: Каролину на велосипеде сбил грузовик в лето окончания университета. Гарриет случайно узнала об этом спустя почти двадцать лет.

Бывшая жена сказала:

– Все эти годы в моем сознании она была живой, очень живой. Намного живее, как оказалось, чем в реальности.

Мрачные воспоминания прервал звук подъезжающей к дому машины. Двигатель выключается, и кто-то идет по гравию к французским окнам.

– Сегодня твой счастливый день, амиго, – говорит Дон, зайдя в комнату. – Бросай кролика и прыгай в машину. Эй, неплохо сказал, да?

Эл ведет меня в свой личный кабинет для звонка. Он сильно хлопает меня по спине и говорит:

– Верни ее, тигр!

Руки трясутся, пока я набираю номер.

В машине по дороге сюда Дон заставил меня выключить телефон и рассказал, что Джен позвонила в «У Эла».

– Твой номер перехвачен, – сказал он, словно актер в кино. Я рассказал ему о трюке с открытками.

– Я не знаю, зачем сделал это. Просто хотел сделать хоть что-то.

– Старомодные чернила на бумаге, – сказал он. – Возвращают нас к Ромео и Джульетте.

– Какой у нее был голос?

– Я бы сказал, взбудораженный.

– Что она сказала?

– Что не знает, как меня благодарить.

– А про меня?

– Что ты просто счастливчик, раз у тебя есть такой друг, как я.

– Дон, как думаешь, мы можем ехать немного быстрее?

– Остынь, Кемосабэ. Она никуда не денется.

Она отвечает даже до первого гудка.

– Том?

– Джен!

– Боже мой! Это ты. Что за хрень?

– Ты получила мои открытки. Открытки.

– Все восемнадцать! Ненавижу загадки!

– Прости.

– Это было просто великолепно. Когда я поняла. Но заняло три часа.

– Джен. То, что ты написала в письме. Ты так думала в то время, когда писала?

– В каком письме? Что писала?

– Что я должен вспоминать о нашем уик-энде, как о прекрасном отпуске от наших настоящих жизней, и что мы оба знали, что нам придется возвращаться к нормальной жизни. Что мы с тобой не подходим друг другу. Что если бы мы попытались быть вместе, это обернулось бы парой лет коту под хвост.

– Ты написал то же самое, Том. Что выходные были вспышкой. Великолепной, прекрасной, невероятно сексуальной. Но все же вспышкой. Что мы не созданы друг для друга! И ты просчитался в… Ты просчитался. По пути обратно в Лондон. Когда мы остановили машину.

– Но ты тоже просчиталась, Джен. Выпустила один случай.

– Но я не писала ничего подобного.

– Я тоже!

Следует долгое молчание. Я понимаю, как сильно соскучился по ее голосу.

– Ты уверена, что никогда не использовала фразу «два года коту под хвост»?

– Абсолютно уверена. А ты никогда не использовал слова «вспышка»?

– Я никогда – абсолютно никогда – осознанно не использовал слово «вспышка». В той части, где ты сказала, что тебе особенно понравилось, как все закончилось в номере отеля. И потом посреди ночи. И потом на следующее утро. Но ты не упомянула, ну, что произошло сразу после Гасседжа Сейнт Майкл.

– Я не писала ничего подобного, Том.

– Боже мой.

– Точно, боже мой. Я бы еще добавила: что за хрень?

– Все мои звонки перенаправлялись на твою голосовую почту. Потому что ты сказала, что не станешь отвечать. И ты не отвечала на электронные письма. Так что я решил…

– И я так решила! Кто-то издевается над нами, Том.

– Мне нужно тебя увидеть, Джен.

– Да. Да, и мне тоже.

– Прилетай в Нью-Ханаан. Как мы договаривались. Я сегодня же куплю тебе билет. Когда ты сможешь прилететь?

Пауза.

– Том. Это по-настоящему, да?

– Что ты имеешь в виду, говоря «по-настоящему»?

– Это правда твой голос? Ты не какая-нибудь суперумная машина? Хотя, полагаю, если бы ты был ею, то не признался бы, так что это глупый вопрос.

– Джен, что? Почему ты думаешь, что я должен быть суперумной машиной?

– Трудно объяснить, Том.

– Спроси меня о чем-нибудь. О том, о чем суперумная машина не знает.

Наступает долгая пауза, пока она обдумывает вопрос. Чтобы развеселить ее, я говорю голосом робота:

– Пип. Внимание. Батарея разряжена!

– Прекрати!

– Прости.

Наконец она спрашивает:

– У Гасседжа Сейнт Майкл. Сразу после. Что ты увидел? Что мы оба увидели и обсудили?

Это последнее, о чем я вспомню. Когда придет мой черед и медсестры будут смотреть на свои часы, гадая, стоит ли менять капельницу, то, что случилось между мной и Джен у Гасседжа Сейнт Майкл, станет моей последней мыслью.

– Птицу! Канюка или орла, или еще кого-то. Ты сказала, что это гриф. А я сказал, что могу победить его в честной схватке!

– О Том!

– Джен!

– Не могу дождаться нашей встречи.

– В будущем будем писать друг другу только от руки. Как Ромео и Джульетта.

– Что?

– Глупая шутка. Не моя, забудь. Джен, как думаешь, возможно ли – если не считать «цыпленка» или кого бы там ни было, – что мы созданы друг для друга?

– Том, кто знает? Но было бы безумием не попытаться выяснить это.