Кромѣ матеріальной силы, грубаго и безсовѣстнаго произвола, проявляющагося въ лишеніи работы, арестахъ и разстрѣлахъ, въ распоряженіи правящихъ классовъ имѣется, быть можетъ, и еще болѣе могущественная моральная сила, сила религіознаго внушенія. И безъ сомнѣнія нельзя отрицать значенія этой силы, съ которой нужно серьезно считаться при изученіи современнаго общества.

Энциклопедисты XVIII вѣка съ слишкомъ юношескимъ увлеченіемъ праздновали торжество разума надъ христіанскимъ суевѣріемъ, и мы должны констатировать грубое заблужденіе извѣстнаго философа Кузена, который, въ эпоху реставраціи, въ интимномъ кругу друзей воскликнулъ однажды: «католицизмъ проживетъ еще лѣтъ 50, не болѣе».

Полвѣка давно уже прошло, а масса католиковъ съ полною увѣренностью и гордостью говоритъ еще о своей церкви, называя ее «Вѣчной». Монтескье говорилъ, что «при современномъ положеніи нельзя предполагать, чтобы католицизмъ просуществовалъ еще болѣе пятисотъ лѣтъ».

Но если католической церкви какъ будто и удалось расширить свое вліяніе; если Франція энциклопедистовъ и революціонеровъ отдаетъ себя подъ покровительство «Св. Сердца», если духовныя власти ловко воспользовались страхомъ, охватившимъ всѣхъ консерваторовъ, чтобы выставить религію, какъ единственное соціальное средство противъ революціи, если европейская буржуазія, состоявшая раньше изъ фрондирующихъ скептиковъ и вольтеріанцевъ и не знавшая другой религіи, кромѣ неопредѣленнаго деизма, теперь благоразумно слушаетъ мессу и ходитъ даже къ исповѣди; если Квириналъ и Ватиканъ, церковь и государство, такъ усердно стараются теперь сгладить старыя недоразумѣнія, то это, конечно, не потому, что вѣра въ чудесное овладѣла сильнѣе живой и дѣятельной частью общества.

Она овладѣла только умами трусовъ или разочаровавшихся въ жизни, а также лицемѣрно присоединившихся къ ней заинтересованныхъ сообщниковъ. Однако нужно признать, что буржуазное христіанство не простое лицемѣріе: когда какой-нибудь классъ проникается предчувствіемъ своей неизбѣжной гибели и видитъ раскрывшуюся передъ нимъ пасть смерти, то онъ спѣшитъ обратиться къ спасительному божеству, какому нибудь фетишу, спасительному слову вѣры, или къ первому встрѣчному обманщику, проповѣдующему спасеніе и воскресеніе. Какъ римляне приняли христіанство, такъ и бывшіе вольтеріанцы вернулись въ лоно католицизма.

И дѣйствительно, кто хочетъ во чтобы то ни стало сохранить привиллегированное меньшинство, тотъ долженъ принять догму, являющуюся краеугольнымъ камнемъ всего зданія; если полевые, лѣсные стражники, надсмотрщики, солдаты и полицейскіе агенты, чиновники и государи не внушаютъ народу достаточнаго страха, то остается еще внушить ему страхъ Божій, страхъ передъ вѣчными муками въ аду и мытарствами въ чистилищѣ. Приходится напоминать о заповѣдяхъ Божіихъ и религіозныхъ обрядахъ, свидѣтельствующихъ о всемогуществѣ Бога.

Приходится лицемѣрно повиноваться непогрѣшимому папѣ, викарію самаго Бога и преемнику апостола, владѣющаго ключами Рая. Всѣ реакціонеры объединяются въ этомъ религіозномъ союзѣ, который является для нихъ послѣднимъ шансомъ на спасеніе, послѣднимъ pecсурсомъ побѣды, и въ этомъ союзѣ протестанты и евреи, не менѣе католиковъ, столь же любезныя папскому сердцу дѣти.

Но «за все нужно заплатить». И церковь открываетъ широко свои двери, чтобы принять еретиковъ и схизматиковъ: вслѣдствіе этого она въ силу необходимости дѣлается снисходительной и индифферентной. Она можетъ приспособиться къ этой разнородной и измѣнчивой средѣ современнаго общества лишь при непремѣнномъ условіи отказаться отъ своей прежней нетерпимости. Догматъ признаютъ неизмѣннымъ, но стараются объ этомъ не говорить, предпочитая держать новопосвященнаго въ невѣденіи даже относительно Никейскаго символа вѣры. Отъ васъ даже не потребуютъ, чтобы вы притворялись вѣрующимъ: можете не вѣрить, исполняйте лишь обряды! Колѣнопреклоненія, осѣненія крестнымъ знаменiемъ въ надлежащіе моменты и приношеніе на какой нибудь алтарь «святаго сердца» Іисуса или Маріи — этого достаточно. Словомъ, какъ выражается Флоберъ въ одномъ изъ своихъ писемъ къ Жоржъ Зандъ: «нужно принадлежать къ католицизму, не вѣря ни одному слову его».

Всякій можетъ быть увѣренъ въ радушномъ пріемѣ, хотя бы и не обнаруживалъ искренней вѣры, лишь бы онъ своей подписью или личнымъ присутствіемъ увеличилъ число «вѣрующихъ»: а тѣхъ же, кто принадлежитъ къ вліятельной семьѣ или имѣетъ личныя заслуги, большое состояніе принимаютъ съ распростертыми объятіями. Церковь отнимаетъ даже у родныхъ и друзей трупы людей, жившихъ всю жизнь внѣ ея лона и враждебныхъ ея ученію. Трибуналъ инквизиціи проклялъ и сжегъ бы прахъ такихъ еретиковъ, наши же священники и проповѣдники не откажутся напутствовать ихъ, но за извѣстную плату. Невозможно слѣдовательно оцѣнить дѣйствительное значеніе современной эволюціи церкви, если судить только по внѣшнимъ признакамъ ея развитія, т. е. на сколько увеличилось число ея храмовъ и число членовъ ея паствы.

Католицизмъ былъ бы въ полнѣйшемъ разцвѣтѣ своихъ силъ, если бы всѣ принимающіе его ученіе и ливрею были бы искренни, и если бы лицемѣрно не присоединялись только изъ-за личныхъ выгодъ къ вѣрѣ своихъ отцовъ. Но въ настоящее время можно насчитать милліоны лицъ, которымъ выгодно считаться христіанами и которые только изъ лицемѣрія называются ими, чтобы ни говорили духовные мистики, о преслѣдованіяхъ, которымъ подвергаются вѣрующіе люди, эти преслѣдованія таковы, что о нихъ нельзя говорить серіозно, и «Ватиканскій узникъ» заставляетъ проливать слезы состраданія къ нему лишь заинтересованныхъ въ этомъ лицъ. Насколько болѣе ужасно положеніе рабочихъ — стачечниковъ, которыхъ изгоняютъ изъ ихъ жалкихъ жилищъ и разстрѣливаютъ массами, или тѣхъ анархистовъ, которыхъ пытаютъ въ тюрьмахъ! — убѣжденія заслуживают уваженія лишь постольку, поскольку они искренно воодушевляютъ тѣхъ, кто ихъ высказываетъ. А всѣ эти жуиры и люди большого свѣта, которые съ показной набожностью входятъ въ лоно церкви, сдѣлались ли они болѣе милосердными и снисходительными къ несчастнымъ, сочувствуютъ-ли они тому, кто страдаетъ? Это очень сомнительно. Напротивъ имѣются признаки, доказывающіе намъ, что по мѣрѣ развитія внѣшняго значенія церкви, дѣйствительная вѣра ослабѣваеть. Католицизмъ не есть прежняя религія покорности и униженія, которая учитъ бѣдняковъ набожно мириться съ нищетой, несправедливостью и соціальнымъ неравенствомъ. Рабочіе, даже тѣ, которые организуютъ такъ называемые «христіанскіе союзы» и которые, слѣдовательно, должны были бы постоянно славословить Господа за его безконечную благодать и благоговѣйно ждать, чтобы воронъ пророка Иліи приносилъ имъ хлѣбъ и мясо утромъ и вечеромъ, даже эти рабочіе превращаются въ соціалистовъ, издаютъ постановленія, требующія увеличенія заработной платы и соединяются въ союзы съ нехристіанами для поддержанія своихъ требованій. Вѣра въ бога, въ его святыхъ не удовлетворяетъ уже ихъ: имъ нужно также и матеріальныя гарантіи, и они ихъ ищутъ не въ абсолютной зависимости и послушаніи, которыя такъ часто проповѣдуются вѣрующимъ, а въ союзѣ съ товарищами, въ основаніи обществъ взаимной помощи и, быть можетъ въ активномъ сопротивленіи. Христіанская религія не могла противопоставить новыя средства сопротивленія новымъ условіямъ жизни: не умѣя приноровиться къ условіямъ, которыхъ не предвидѣли ея основатели, она все еще придерживается старыхъ формулъ благодѣянія, смиренія и бѣдности, и конечно, неизбѣжно должна потерять всѣ молодыя, и интеллигентныя силы, сохраняя только нищихъ сердцемъ — въ худшемъ значеніи этого слова, «блаженныхъ», которымъ въ нагорной проповѣди обѣщается царство небесное. И въ то время, какъ лицемѣры наполняютъ церкви, люди искренніе покидаютъ ее: цѣлыми сотнями выходятъ изъ рядовъ торгующихъ спасеніемъ души болѣе добросовѣстные священники и толпа, которая раньше всегда относилась враждебно къ такимъ покинувшимъ священническую рясу лицамъ, теперь относится къ нимъ съ уваженіемъ.

Католицизмъ былъ въ сущности осужденъ на гибель уже въ то время, когда, потерявъ всякую творческую способность въ области искусства, онъ оказался способнымъ только на подражаніе искусству неогреческому, неоготическому или эпохи возрожденія. Теперь это уже религія мертвыхъ, а не живыхъ. Неопровержимымъ доказательствомъ безсилія церкви является фактъ, что она уже не въ состояніи остановить ни научнаго движенія, ни все распространяющагося образованія; она можетъ теперь только задержать, но не остановить ходъ развитія науки; нѣкоторыя церкви даже дѣлаютъ видъ, что служатъ ей и помогаютъ, стараясь держаться подальше отъ тѣхъ непріятныхъ учителей, которые умѣютъ говорить на своихъ лекціяхъ противъ «банкротства науки». Не будучи въ состояніи помѣшать открытію школъ, они хотятъ по крайней мѣрѣ руководить ими, т. е. захватить въ свои руки народное просвѣщеніе, и въ нѣкоторыхъ странахъ это имъ вполнѣ удается. Милліонами, десятками милліоновъ считаютъ теперь дѣтей, довѣренныхъ моральному и умственному воспитанію священниковъ, монаховъ и монахинь всевозможныхъ орденовъ: воспитаніе европейской молодежи предоставлено въ своей большей части безконтрольному вліянію духовныхъ лицъ; и даже тамъ, гдѣ они устранены гражданскими властями, имъ даютъ право надзора или же гарантіи нейтральности, а то даже и сообщничества. Эволюція человѣческой мысли, которая совершается болѣе быстро, въ зависимости отъ индивида, класса или націи, привела къ тому противорѣчивому и ложному положенію дѣла, при которомъ функціи воспитанія и образованія поручаются именно тѣмъ лицамъ, которыя принципіально должны презирать и отвергать всякое знаніе, слѣдуя первой заповѣди своего бога: «ты не вкусишь отъ дерева познанія». И великая иронія обстоятельствъ привела къ тому, что именно эти лица являются оффиціальными распредѣлителями этого ядовитаго плода.

И, конечно, мы можемъ имъ повѣрить, когда они хвалятся, что распредѣляютъ этотъ «плодъ» со всей осторожностью и скупостью, изобрѣтая въ то же время и противоядіе ему.

Для нихъ есть знаніе и знаніе, одному они обучаютъ со всѣми предписанными предосторожностями, о другомъ тщательно замалчиваютъ. Фактъ, который они считаютъ нравственнымъ, можетъ быть запечатлѣнъ въ памяти дѣтей, другой — обходится молчаніемъ, какъ способный пробудить у учащихся духъ неповиновенія и протеста. Понимаемая такимъ образомъ исторія обращается въ ложный разсказъ; естественныя науки сводятся на совокупность фактовъ безъ связи, безъ причины, безъ цѣли; въ каждой серіи учебныхъ предметовъ вещи прикрываются словами, а въ высшихъ учебныхъ заведеніяхъ, гдѣ признается необходимымъ касаться болѣе важныхъ проблемъ, это дѣлаютъ всегда окольнымъ путемъ, загромождая ихъ анекдотами, хронологическими датами и собственными именами, гипотезами, запутанными аргументами противорѣчивыхъ системъ, что такъ умъ, сбитый съ толку, охваченный недоумѣніемъ, возвращается отъ утомленія къ младенческому и безсознательному состоянію.

И все-таки какъ бы ни было лживо и не умно такое образованіе, можно, пожалуй, признать, что взятое въ цѣломъ, оно скорѣе полезно, чѣмъ вредно. Все зависитъ отъ тѣхъ пропорцій, изъ которыхъ составляется микстура и отъ умственнаго сосуда, отъ индивидуальности ребенка, который ее принимаетъ. Единственныя школы съ дѣйствительно реакціонной программой — это монастырскія, директрисы которыхъ «святыя сестры» не умѣютъ даже читать и гдѣ дѣти учатся только крестному знамени и молитвамъ. Но внѣшнее вліяніе проникло во всѣ школы, даже и въ тѣ, гдѣ воспитаніе католическое, протестантское, буддійское или мусульманское по общему признанію ограничивается простыми изрѣченіями, формулами, мистическими фразами и извлеченіи изъ непонятныхъ книгъ. Иногда внезапный, случайный проблескъ прорывался сквозь весь этотъ вздоръ, раскрывшемуся уму ребенка представляется логическій выводъ, отдаленный намекъ принимаетъ характеръ откровенія, какой-нибудь безсознательный жестъ, случайный эпизодъ, могутъ совершить то зло, котораго старались избѣжать, живое слово прорвалось сквозь пустой наборъ словъ и вотъ вдругъ логическій умъ ребенка дѣлаетъ скачекъ къ опаснымъ заключеніямъ. Вѣроятность умственнаго пробужденія еще усиливается вѣ тѣхъ конгрегатскихъ или другихъ школахъ, гдѣ преподаватели, совершенно придерживаясь обязательной рутины уроковъ и недоговоренныхъ объясненій, тѣмъ не менѣе вынуждены излагать факты, раскрывать связь между ними и выводить законы. Каковы бы ни были комментаріи, которыми учитель сопровождаетъ свои уроки, цифры, изображаемыя имъ на доскѣ, останутся неизгладимы.

Какая истина возьметъ верхъ?

Та, которая доказываетъ, что дважды два четыре, что ничто не можетъ произойти изъ ничего, или же старая истина, которая насъ учитъ, что все въ мірѣ создано изъ небытія и утверждаетъ, что Богъ одинъ, но въ трехъ лицахъ?

Въ томъ случаѣ, если обученіе ограничивается только школой, правительство и церковь могли бы еще надѣяться держать умы въ рабствѣ, но дѣло въ томъ, что главнѣйшія знанія, получаются внѣ школы — на улицахъ, въ мастерскихъ, передъ ярмарочными балаганами, въ театрахъ, въ вагонахъ желѣзныхъ дорогъ, на пароходахъ, въ новыхъ странахъ, въ чужихъ городахъ. Теперь путешествуютъ всѣ, или ради удовольствія, или ради наживы. Во всякомъ собраніи встрѣчаются люди, видѣвшіе Россію, Австрію, Америку, и если еще рѣдки кругосвѣтные путешественники, то почти нѣтъ такихъ людей, которые не путешествовали, хотя бы столько, чтобы, по крайней мѣрѣ, могли наблюдать разницу между городомъ и деревней, культурной страной и пустыней, горой и равниной, или сушью и морями. Среди всей передвигающейся съ мѣста на мѣсто массы людей есть, конечно, немало такихъ, которые путешествуютъ безъ плана и цѣли. Мѣняя одну страну на другую, они не мѣняютъ среды и остаются, такъ сказать, у себя дома; роскошь, удовольствія, предоставляемыя имъ отелями, не позволяютъ имъ оцѣнить всѣ отличительныя свойства той или другой страны, того или другого народа; бѣднякъ же, сталкивающійся со всѣми трудностями жизни, совершенно самостоятельно безъ проводника сможетъ лучше наблюдать и лучше узнавать.

Великая школа внѣшняго міра одинаково раскроетъ чудеса міровой промышленности и бѣдному и богатому, и тѣмъ, кто создалъ эти чудеса своимъ трудомъ, и тѣмъ, кто ими пользуется. Желѣзныя дороги, телеграфъ, гидравлическія подъемныя машины, сверлильные бурава, прожекторы, пронизывающіе лучами свѣта громадныя пространства, всѣ эти вещи можетъ видѣть всякій бѣднякъ, дающій себѣ отчетъ, какъ и почему все происходитъ, не хуже какого-нибудь властелина, и его умъ поражается всѣмъ этимъ не въ меньшей степени. Въ пользованіи нѣкоторыми изъ этихъ завоеваній привилегіи уже не существуетъ. Механикъ, управляющій локомотивомъ, и, то удваивающій его скорость, то останавливающій его ходъ, по своему произволу, считаетъ ли себя ниже государя, который ѣдетъ сзади его въ раззолоченномъ вагонѣ, содрогается однако при мысли, что его жизнь зависитъ отъ дѣйствія рычага или поршня, или динамитной петарды.

Наблюденіе природы и твореній человѣка, жизненная практика — вотъ тѣ школы, въ которыхъ получаетъ настоящее воспитаніе современное общество. Какъ бы школа въ собственномъ смыслѣ этого слова не приблизилась къ задачѣ истиннаго образованія, она все же будетъ имѣть лишь относительное значеніе, сильно отставая отъ школы окружающей соціальной жизни. Разумѣется, идеалъ анархистовъ заключается не въ уничтоженіи школы, но напротивъ въ ея расширеніи, въ преобразованіи самаго общества въ огромную организацію взаимнаго самообразованія, въ которой всѣ были бы одновременно учениками и профессорами, и каждый ребенокъ, получивъ первичное понятіе обо всемъ на первыхъ урокахъ, развивался бы гармонически, соотвѣтственно его умственнымъ способностямъ въ свободно избранной обстановкѣ. Но посредством ли школы или помимо нея, всякое великое завоеваніе науки въ концѣ-концовъ становится достояніемъ всего общества. Профессіональные ученые въ теченіе цѣлыхъ вѣковъ работаютъ надъ изысканіями и гипотезами, сражаясь среди заблужденій и лжи; но когда истина, наконецъ, познается, что часто бываетъ наперекоръ имъ и благодаря какимъ-нибудь смѣльчакамъ, которыхъ сначала оплевываютъ, она открывается во всемъ своемъ блескѣ, простая и ясная. Всѣ легко ее воспринимаютъ, кажется, что она была извѣстна всегда.

Нѣкогда ученые воображали, что небо представляетъ собою круглый куполъ, металлическій сводъ, — даже не одинъ, а нѣсколько сводовъ: три, семь, девять даже тринадцать, я каждый усѣянъ своими звѣздами, двигающимися по различнымъ законамъ, со своимъ особеннымъ устройствомъ и своими сонмами ангеловъ и архангеловъ для охраненія ихъ. Но съ тѣхъ поръ, какъ разрушены всѣ эти сложныя небеса, о которыхъ говорятъ Библія и Талмудъ, не найдется ни одного ребенка, который не зналъ бы, что земля окружена свободнымъ, безконечнымъ пространствомъ, хотя его не учатъ спеціально этому. Это одна изъ тѣхъ истинъ, которыя нынѣ становятся всеобщимъ наслѣдствомъ. Такъ было со всѣми великими научными пріобрѣтеніями. Они, такъ сказать, входятъ въ ту атмосферу, которой мы дышемъ.

Каковы бы ни были источники просвѣщенія, оно доступно всѣмъ, и на долю рабочихъ приходится не меньшая часть. Пусть какое-нибудь открытіе сдѣлано буржуа, дворяниномъ или разночинцемъ, будетъ ли ученый горшечникомъ Полисси, или канцлеромъ Бэкономъ, ихъ изобрѣтеніями будетъ пользоваться весь міръ. Конечно, привиллегированные очень желали бы сохранить для себя выгоды знаній, предоставивъ народу оставаться въ невѣжествѣ. Чуть не ежедневно предприниматели примѣняютъ тотъ или другой химическій способъ, и привиллегіями и патентами присваиваютъ себѣ исключительное право на фабрикацію тѣхъ или иныхъ полезныхъ для человѣчества предметовъ; какъ извѣстно императоръ Вильгельмъ требовалъ отъ врача Коха признанія государственной монополіей изобрѣтеннаго имъ средства излѣченія; многіе изобрѣтатели работаютъ надъ тѣмъ только, чтобы удовлетворить эгоистическіе вкусы богатыхъ.

Такіе эксплуататоры знаній попадаютъ въ положеніе волшебника изъ «тысячи и одной ночи», распечатавшаго сосудъ, въ которомъ въ продолженіи десяти тысячъ лѣтъ запертъ былъ усыпленный геній. Они хотѣли бы снова запереть его, и запечатать тремя замками, но забыли слова заклинанія и геній остался свободнымъ навсегда.

И по какому то странному противорѣчію, оказывается, что относительно всѣхъ соціальныхъ вопросовъ, въ которыхъ рабочіе имѣютъ прямой и естественный интересъ требовать всеобщаго равенства и всеобщей справедливости, имъ легче, чѣмъ профессіональнымъ ученымъ, удается познаніе истины, которая и есть дѣйствительное знаніе.

Было время, когда огромное большинство рождалось, жили рабами и не имѣли другого идеала, какъ перемѣнить господина.

Никогда имъ не приходила въ голову мысль, что всѣ «люди равны». Теперь же они знаютъ и понимаютъ, что это скрытое равенство, въ сущности уже осуществленное эволюціей, въ будущемъ должно превратиться въ равенство реальное, посредствомъ революціи, или вѣрнѣе непрерывнаго ряда революцій. Рабочіе, наученные жизнью, иначе понимаютъ законы политической экономіи, чемъ профессіональные экономисты. Они не заботятся о ненужныхъ подробностяхъ и подходятъ прямо къ сущности вопроса, спрашивая себя относительно каждой реформы, обезпечитъ ли она имъ хлѣбъ или нѣтъ. Къ различнымъ видамъ налоговъ, прогрессивнымъ или пропорціональнымъ они остаются равнодушны, зная, что всѣ налоги въ послѣднемъ счетѣ оплачиваются бѣднѣйшими. Они знаютъ, что для громаднаго большинства ихъ дѣйствуетъ «желѣзный законъ»; который не имѣя того фатальнаго неизбѣжнаго характера, который ему прежде приписывали, тѣмъ не менѣе является для милліоновъ людей страшной дѣйствительностью. Въ силу этого голодный, самымъ фактомъ своего голода, обреченъ на полученіе за свой трудъ только скуднаго пропитанія. Суровый опытъ постоянно подтверждаетъ эту необходимость, вытекающую изъ права силы. Не стало-ли общимъ правиломъ обрекать на гибель человѣка, когда онъ становится не нуженъ и безполезенъ своему хозяину?

И такъ, безъ всякаго парадокса можно сказать, что народъ или по крайней мѣрѣ та часть народа, которая имѣетъ досугъ мыслить, не проходя даже университетскаго курса, обыкновенно знаетъ гораздо болѣе, чѣмъ большинство ученыхъ; онъ не хочетъ знать безконечныхъ подробностей, онъ не посвященъ въ тысячи головоломныхъ формулъ; его голова не загромождена названіями на всѣхъ языкахъ, какъ библіотечный каталогъ, но горизонтъ его шире, онъ видитъ дальше, съ одной стороны въ глубь прошлаго, съ его варварскимъ состояніемъ человѣчества, съ другой, въ преобразованное будущее; онъ лучше понимаетъ послѣдовательность событій; сознательно относится къ великимъ историческимъ движеніямъ; лучше знакомъ съ богатствомъ земного шара; въ концѣ концовъ онъ больше человѣкъ. Въ этомъ смыслѣ можно сказать, что иной товарищъ, анархистъ, изъ нашихъ знакомыхъ, котораго общество признало достойнымъ лишь тюрьмы, въ сущности мудрѣе цѣлой академіи или цѣлой банды студентовъ, только что выпущенныхъ изъ университетовъ, нагруженныхъ научными фактами. Ученый чрезвычайно полезенъ какъ каменщикъ: онъ извлекаетъ матеріалъ, но не онъ имъ пользуется, и дѣло, уже всего народа, всего общества, воздвигнуть зданіе.

Пусть каждый возвратится къ своимъ воспоминаніямъ и онъ можетъ тогда констатировать перемѣны, происшедшія съ половины девятнадцатаго вѣка въ образѣ мыслить и чувствовать и вытекающихъ, слѣдовательно, изъ этого соотвѣтственныхъ измѣненій въ манерѣ дѣйствовать. Казалось несомнѣннымъ, что въ каждой организаціи должна быть голова, начальникъ, командиръ. На небесахъ Богъ, хотя бы это былъ Богъ Вольтера; властитель на тронѣ, или на креслѣ, будь то конституціонный король или президентъ республики, «откормленный боровъ», по удачному выраженію одного изъ нихъ самихъ; хозяинъ при каждой фабрикѣ, старшина въ каждой корпораціи, мужъ или отецъ съ грубыми окриками въ каждомъ хозяйствѣ. Но со дня на день предразсудокъ разсѣивается и престижъ власти падаетъ; ореолъ блѣднѣетъ по мѣрѣ того, какъ наступаетъ день. Вопреки приказаніямъ, чтобы и невѣрующія дѣлали видъ что они вѣрять, вопреки академикамъ и профессорамъ, которые должны притворяться, чтобы сохранить свой престижъ, — вѣра исчезаетъ и не смотря на всѣ колѣнопреклоненія, крестныя знаменія и мистическія комедіи, вѣра въ Вѣчнаго Господа, отъ котораго происходитъ власть всѣхъ смертныхъ господъ разсѣивается, какъ сновидѣніе ночи.

Кто бывалъ въ Англіи и Соединенныхъ Штатахъ,черезъ двадцатилѣтній промежутокъ, того поражаетъ чудесное преобразованіе, совершившееся въ умахъ въ этомъ направленіи.

Оставивъ людей нетерпимыми фанатиками, коснѣвшими въ своихъ религіозныхъ и политическихъ вѣрованіяхъ, ихъ находили интеллигентными, свободомыслящими, чуткими ко всякой лжи и несправедливости. Ихъ уже не устрашаетъ призракъ мстительнаго Бога.

Упадокъ уваженія есть важнѣйшій практическій результатъ этой идейной эволюціи.

Чѣмъ въ самомъ дѣлѣ недовольны попы, бонзы или муллы? Тѣмъ что люди умѣютъ думать не по ихъ указамъ. На что также жалуются сильные міра сего? На то, что ихъ третируютъ, какъ простыхъ смертныхъ, имъ не уступаютъ дороги, имъ небрежно кланяются.

Да и повинуясь представителямъ власти ради куска хлѣба, и отдавая имъ внѣшніе знаки почтенія, люди знаютъ цѣну этимъ господамъ, ихъ собственные подчиненные первые стараются обратить ихъ въ посмѣшище. Не проходитъ и недѣли, чтобы по адресу судей, одѣтыхъ въ красныя мантіи, съ форменными шапочками на головахъ не раздавались со скамей подсудимыхъ ругань и насмѣшки ихъ жертвъ. Даже иногда заточенные бросаютъ своими деревянными башмаками въ головы предсѣдателей суда. А генералы! Мы ихъ видѣли на дѣлѣ. Мы видѣли, какъ они съ важнымъ, напыщеннымъ величественнымъ видомъ осматривали аванпосты, не давая даже себѣ труда подняться на воздушномъ шарѣ или послать офицера наблюдать позиціи непріятеля. Мы слышали, какъ они отдавали приказы разбирать мосты, хотя въ виду не было ни одной непріятельской батареи, и какъ они обвиняли своихъ инженеровъ, за то, что они строили слишкомъ узкіе мосты, стѣснительные для аттакующихъ колоннъ. Мы съ болью слышали ужасную канонаду при Бурже, гдѣ нѣсколько сотъ несчастныхъ растрѣляли всѣ свои послѣдніе патроны, напрасно ожидая, чтобы «генералиссимусъ» прислалъ имъ на помощь хотя бы небольшой отрядъ изъ полумилліонной арміи, находившейся подъ его командой! За тѣмъ мы съ изумленіемъ слѣдили за пресловутымъ «дѣломъ Дрейфуса», въ которомъ сами офицеры доказали намъ, что судебный приговоръ по приказу, интриги въ домахъ терпимости и лжепатріотическія компаніи, нисколько не противорѣчатъ правамъ и понятіямъ о чести въ арміи. Удивительно-ли послѣ этого, что уваженіе къ власти падаетъ или даже обращается въ презрѣніе.

Правда, уваженіе падаетъ, но не то истинное уваженіе, которое человѣкъ заслужилъ по праву своей самоотверженностью или своими трудами, а то низкое и позорное уваженіе раба, которое привлекаетъ толпу зѣвакъ къ мѣсту пріѣзда короля и которое лакеевъ и лошадей важныхъ особъ дѣлаютъ предметами восхищенія. Не только исчезаетъ авторитетъ, но и тѣ, кто всего болѣе претендуетъ на всеобщее уваженіе, сами первые компрометируютъ свою роль сверхъ-человѣческихъ существъ. Въ старину повелители Азіи знали искусство заставлять обожать себя. Ихъ дворцы видны были издалека; всюду воздвигались имъ статуи, читались эдикты, но сами они никогда не показывались.

Наиболѣе приближенные изъ ихъ подданныхъ могли предстать передъ ними только на колѣняхъ: и лишь иногда завѣса на половину поднималась, чтобы явить ихъ въ полномъ блескѣ, затѣмъ мгновенно падала, оставляя пораженными величіемъ души тѣхъ, кто лицезрѣлъ ихъ хоть одно мгновенье. Въ тѣ времена, преклоненіе было такъ сильно, что повергало подданныхъ въ состояніе самоуниженія: нѣмой приносилъ осужденному шелковый шнурокъ, и этого было достаточно, чтобы вѣрноподанный обожатель немедленно удавился. Къ одному эмиру въ центральной Азіи подданные должны были являться съ головой, склоненной на правое плечо и веревкой на шеѣ, къ концу которой повѣшенъ былъ мечъ, чтобы ихъ повелитель по своему капризу могъ выбрать оружіе и расправиться съ своими рабами.

Тамерланъ, прогуливаясь на верху башни, дѣлаетъ знакъ пятидесяти окружающимъ его придворнымъ и всѣ мгновенно разбѣгаются во всѣ стороны. Что такое въ сравненіи съ ними тамерланы нашихъ дней, какъ не призраки хотя еще и страшные. Ставши при конституціи чистой фикціей, институтъ королевской власти утратилъ ту санкцію всеобщаго признанія, отъ которой зависѣло все его значеніе. «Король, вѣра, законъ — такова старая формула. Но «вѣры» уже нѣтъ, а безъ нея и король и законы превращаются въ пустые призраки. И къ сожалѣнію, если они не уходятъ сами, то необходимо ихъ устранить!!..