(рассказ Колюни )

Вот я и говорю, да. Теперь уже по-другому голова, поскольку. Поелику! Теперь уже другой я, да. То есть такой же долбоеб, как и был, но плюс другая величина. И как оно совмещается во мне, описать не могу, только это есть, да. А тех, кто говорит про крепость, тех не слушайте, их там не было. А было вот что…

Однако сижу я в подвале и думаю: амба мне, кердык, финита ля! Вот пройдет чуток, и поведут на свежий воздух не дышать. Убивать поведут по закону за сто граммов. Хорошо! Не за сто граммов. Может быть, и за сто килограммов! Только херовато так, да, не по-людски, не по-христиански даже, не по иисусо-христовски. Только бабушка моя была за эгалите и фрарните и в библейского бога ни-ни. Такой же и папа, а я папу уважал. Родом мы из деревни Морока, псковские скобари! Это бабушка, которая за фрарните и либерте, так в паспорт записалась. Дядю Петра за фамилию в тридцать каком-то, как шпиона, тю-тю…

Так я про подвал повествую. Сижу, ночь. Ночь перед казнью! Тут и Дрочило, мерзляк, плачет почти навзрыд. От его соплей к тому же на душе кошки. “За что? — ноет он. — За высокоразвитые природные качества! Сволочи! Убивать за половую потенцию в пятьдесят лет — нонсенс! Надо орден давать и майором назначать”. Заговорил, как профессор. Таких слов и не знал. А тут заговорил, да. И я кумекаю. Так и поперло тогда после “нонсенса”. Сперва стало плотно, как в бане, загудело в ушах. Словно на самолете “ТУ-114”, когда падаешь в яму, и стюардесса дает, давала, да, конфетку пососать. Дрочило плакать перестал и скрючился на полу, забыв про казнь. Нас охранял такой стремный Ванек с АКМом. Только, думаю, он и стрелять-то не умел, рыхлая рожа. Так и Ванек скрючился, заныл, схватившись за уши. Мне тоже поддает, только хоть бы хны, да. “Эй, хватит там!” — хотел закричать. Только не кричится, будто онемел. Да и кому кричать? Потом наверху ухнуло, потолок подземелья хрустнул, просел, да. Свет потух. Погас. То потухнет, то погаснет. “ Конец дороги, — думаю, — “ариведерче, мама!” Вроде как помираю, но ничего — вынырнул. Темнота. “Тот, — думаю, — свет или этот?” Если тот, то уже не страшно. И на этом не страшно, поскольку выходит, что не до казни им там. Пошарил по полу, нащупал Дрочилу, шею нашел, пощупал шею. Все, нет пульса у дядьки, спекся. Я кручу головой, и в ней такая ясность, такая новая ясность. Хотя и темным-темно, а словно вижу все. А вижу вот какую хренотень. Посреди черноты вдруг читаю красные буквы-цифири: а = f * ( k2 / k1) / c. Понять невозможно, и не надо. Только чувствую, как под черепушкой лопается, затем разливается и — тепло. Лопается, разливается, тепло. И вроде не долбоеб и пьянь-шоферюга я, а словно академический человек. И не читаю, и не думаю, а как-то так странно сам себе говорю: “В основе Космоса лежит принципиальное начало, определяющее существование и развитие Космоса как совокупности всего сущего. Оно образовано двумя взаимосвязанными неизменными принципами с неопределенной первичностью. Их взаимосвязанность обусловлена абсолютной необходимостью, неизменность детерминирована двоичностью элементарного принципиального начала, а неопределенность первичности вытекает из вышеназванных свойств…”

Лопнуло круто, разлилось и потеплело. Только перестает дышаться, и я, того, да, на карачках ползу. По тому ползу, что почти рухнуло все, промялось, провалилось. Ванек с АКМом под руку тоже попался — так и Ванек, словно соленый огурчик, не дышит дядька. Ползу, вспоминаю устройство подвала. Тыкаюсь туды-сюды, понимаю, что еще так потыкаюсь с полчаса и сам стану огурчиком. А в голове тем временем само говорит, словно Никита Михалков по телевизору: “Одним из принципов является принцип существования (е-принцип), позволяющий существование чего-либо, в том числе и самого себя. Другим принципом, позволяющим любое развитие, является принцип развития (р-принцип). Таким образом, е-принцип позволяет существовать самому себе и р-принципу, а р-принцип позволяет свое собственное возникновение из е-принципа и само возникновение е-принципа. Самодостаточность системы этих двух принципов делает ее, по сути, энтелехией, то есть первичным творческим самодовлеющим началом, имеющим причины и цель в самом себе, и Космос невозможен при отсутствии любого из этих двух принципов, так же как невозможна исключительность одного из них…” Вот такая чуча говорит в голове, а тело ползет. И вроде бы это я ползу, и вроде бы это я гляжу со стороны, рассуждаю. Долбоеб, конечно же, но и философ, мама! настоящий физик и к тому же лирик…

Лестницу завалило, задавило. Кирпичи, банки, мокрота, ползу по мокроте. Говорю сам себе по-латыни: полюстр! Болото, значит, мокрое место. Полюстрово наше, из которого царь Петр заставлял всех воду хлебать, то же самое, что и юношеские поллюции в трусы — тоже мокрота и почти болото. Становится мне все ясно и на всех языках, на цифрах. Тело ползет по мокрому. А мокрое теплое и оказывается кровью. Голова упирается в ботинок, а ботинок надет на ногу, а нога одна, в крови и без тела. Даже что-то видеть начинаю, только очертания, негатив, так в приборе ночного видения один раз смотрел, но пьяный, может, и не прибор был, просто пьяный был и спьяну показался прибор…

Однако нога мне ни к чему — в сторону ее. Тут не до ног, тут дышать нечем. Скребу кирпичи с етитской силой. Мрак тот же, сплошной негатив инфракрасный такой. Не нравится видеть мир шиворот-навыворот. Подуло, когда стали опускаться руки. Куда их опустишь! Но уже собрался свернуться калачиком, как неандерталец в могиле. Даже не подуло, просто глотнул струйку воздуха и зажил заново. Пальцы в кровь, только не больно, когда жажда жизни. Копаю на волю, а в башке говорит помимо меня: “Система е-принципа и р-принципа образует цикличное пространство-время, увеличивающееся непрерывно с условным движением в определенном направлении по окружности р-принципа, при этом в точке е-принципа неизменно образуется элемент воплощения е-принципа, или материи. То есть пространство-время является воплощением р-принципа, а материя — воплощением е-принципа…”

Лезу наружу, как ученый червь к государственной премии. И ведь ученый! Хотя и учился только в механическом техникуме и автошколе. Прозревший! Потому что: “Самое большое значение в оценке любой реальности имеет сознание, абсолютная точка которого является точкой отсчета для любого изучения Космоса. А принципиальная статичность Космоса, заключающаяся в невозможности выхода элемента материи за пределы его собственного элемента пространства-времени, усиливает роль сознания до равноправной принципам существования и развития. Таким образом, любое движение, кроме принципиального увеличения Космоса, связано с изменением состояния сознания, воспринимающего Космос, что влечет, в свою очередь, изменение статуса воспринимаемого элемента материи в сознании, то есть в Космосе воспринимающего сознания…”

И вдруг — бах! Вылез. Такого вкусного воздуха я еще не пил! После грозы так, озон. Сперва полежал без мыслей. Ученые части выключились. Инфракрасное видение выключилось. Все вообще выключилось, а мир включился. Даже забыл про водку, завал и ногу с кровью. Просто лежал на животе сперва, после перевернулся на спину. Какое небо! Почему я раньше не обращал внимания на небо. Ночное оно, но не черное, а искрящееся, похожее на елку с блестками. Помню, давно потушили свет, и мы с братаном сидели и ждали, когда зажгут и дадут торт. Так же блестели, мигали шары на ветках и бродили тени. Звезды. Насрать я всегда хотел на эти звезды, а тут такое любопытство — вот же оно, пространство, вот время, вот сознание, и все это Космос с большой и маленьких букв, просто так, элементарно, как элементарная частица, как фабричный презерватив, ведь купишь его, маленький он, никакой, а после — амбивалентный и аутентичный…

То ли шок, то ли кислород с озоном. Не сразу очухался, но — бац-бац! — кадры защелкали, и мозги завертелись. Я с Татьяной, женой, пил перед отправкой на сборный пункт, и она мне сказала: “Чтоб тебя отметелили и убили, чтоб тебя черти в плен забрали, чтоб ты сдох под забором, чтоб тебе кровавым поносом жопу разорвало! Надоел, алкаш херов, пропади ты пропадом!” Я же ей справедливо: “Становись-ка, мать, лицом к шифонеру и подыши напоследок. А пожелания я твои не знаю, как и исполнить, — от поноса и пули сгинуть одновременно не получится”. На слова я кладу с прибором, да, а тут вспомнил к чему-то, и стало обидно. Вылез, лежу живой, а никому и ничто…

Так вот, крепости нашей, скажу я вам, более не существует. Всех этих старинных стен: и моста через ров, и круглых башен. Вместо нее ровное такое утрамбованное поле. Точнее сказать, не совсем поле — сперва поле, а затем нежнейший спуск. Хорошо будет на санках кататься. Будто корова слизнула каменные стены, только это была не корова. А что это было, сразу и не поймешь. В стороне юга чувствовалось, но не виделось. Там такая же ночь, только не совсем — как-то я понимал другую материю, и кажущаяся несогласованность утверждения об одномерности пространства-времени с привычными представлениями и как будто даже практическим опытом основана на том, что вопрос мерности восприятия пространства-времени — это вопрос сознания, уже единичное проявление которого рождает двухмерность, а при множественном подходе сознания мерность пространства-времени может приобретать любые значения…

Тем временем засветлело слева. Значит, солнце не погасло, и все продолжится. Даже предутренние птички чирикают и ранняя муха прожужжала. “Что ж тут такого, — думаю, — растакого. Если б не навалилось, так меня б, мудака, уже на расстрел вели. И в голове б ничего не лопнуло. А так что ж, народ наш, понятно, жалко. Только они б меня грохнули и не моргнули. Теперь же — война, понятное дело, на ней убивают”. Таким вот образом я кумекаю и очухиваюсь, понимаю себя по частям. На месте вроде все, а в руке автомат АКМ. Я его, похоже, у Ванька прихватил и с ним каким-то образом выкарабкался. Сперва лежал, теперь сел. По сторонам смотрю, гляжу, вижу. Зорька горит золотая. Все вокруг словно Дворцовая площадь, но немертвое, если птички поют и мухи. Да и трупаков не видно. А видно странное и непонятное, но нестрашное, поскольку новые параллельные мозги я приобрел, а страх, похоже, потерял. Сидит чуток в сторонке от меня за спиной на севере — я все на юг глядел, откуда пришло, да на восток, где залупляется солнце, — сидит на корточках волосатый малец. Жалобно так смотрит, и две слезинки. В каждом глазу по одной, вот-вот упадут. Вид, понятно, нечеловеческий, но и на погибель не похоже. Если у меня могли возникнуть параллельные мозги и философия, то, может, на паренька так подействовало, что он мхом оброс, заволосился. Однако я к мальцу с АКМом приступаю. “Руки вверх! — говорю. — Хенде хох!” Он меня увидал, и подбежал по-собачьи, и сел с левой стороны, как дрессированная трезорка. И что было с мальцом делать? По волосне не человек, а по глазам и рукам вроде наше существо. Погладил его по головке и почувствовал под пальцами бугорки. “Ну-ка, стоять! — говорю. — То есть сидеть!” Малец и сидит, не рыпается, смотрит преданно. Проверил и оглядел, не ошибся. Малец-то оказался бесенком. Рожки у него режутся. Беса поймал! Черта, можно сказать! Или так на людей пришедшее оно действует? Вдруг это какой наш генерал превратился? Или либерал. А вокруг никого, пустыня. Довольно-таки зеленая, приятная пустыня. Только ни крепости, ни пушек, ни солдат, ни командирских шишек. Тогда я и пошел по прямой полями и лугами. Скоро утрамбованное закончилось, продолжились канавы и холмы, не подвергнутая, так сказать, земля. Кого вот привел, и не знаю. Только малец смирный и послушный. Бес или нет, мутант или враг. Пленный, одним словом. Пусть его в штабе подвергнут исследованиям и расшифруют, заставят говорить. Я тут у вас до утра прокантуюсь, а после стану думать, что делать. Ведь идти мне в тыл не так-то уж и того. Ведь приговоренный я к расстрелу, и никто расстрела не отменял. Покуда не стану решать, а утром разберемся. Могу ведь и с вами остаться. Пригожусь как просветленная голова. Фортификационные сооружения сосчитаю цифирью в айн момент. К тому же голос, монолог во мне. Он молчит иногда, а иногда говорит параллельно, вот и сейчас, хотите? — прямо сейчас элементарно, не в обиду бесенку будет сказано:

— Энтелехия, являющаяся единственной элементарной основой Космоса, не позволяет никакого ограничения его существованию во времени, во-первых, по причине отсутствия времени, как такового при отсутствии энтелехии, а во-вторых, из несомненной ее вечности, как по определению, так и по естественным логическим выводам. Вселенная, образованная системой е-принципа и р-принципа, вечна. Это устанавливает бесконечность ее существования не только во времени, но и в пространстве-времени, а в соответствии с постулатом образования материи определяет количество элементов материи в ней как бесконечно большое. Вселенная при этом непрерывно расширяется, и, следовательно, количество образуемых элементов материи непрерывно растет. Гипотеза “тепловой смерти Вселенной” не имеет под собой никакой почвы уже хотя бы потому, что в Космос постоянно и неизменно приходит новая масса, а следовательно, и новая энергия. Предположения ограниченности расширения Вселенной до определенного предела, после чего она должна начать сжиматься, кажутся весьма странными и необоснованными… Наша Вселенная существовала, существует и будет существовать всегда, при этом ее время стремится к замыканию в супервремя. Она не имеет предела в пространстве-времени и непрерывно расширяется, неограниченно стремясь в объеме от бесконечно большого до бесконечно большого. Количество элементов материи в ней так же неограниченно и непрерывно увеличивается. Наша Вселенная имеет одномерную структуру. Она не однородна и не изотропна, поскольку имеет ярко выраженные координаты образуемого предела пространства-времени и направление его образования, направление времени. Вселенная имеет четкие фундаментальные константы своей основы и достаточно ясно познаваемые. И все сказанное к тому же можно изложить формулами.