18. Возвращение

Я не хотел возвращаться. Но оказалось, что идти некуда. Очередной последний рубеж пройден.

Сколько их еще будет?

Утром я проснулся от будильника.

Было уже совсем светло. Все спали, причем некоторые на полу. Я убрал с пола стаканы, тарелки и приборы, помыл все и только тогда попил какао. После этого оделся и разбудил Фред, чтобы она закрыла за мной дверь.

– Спасибо, – сказала она.

– За что?

– За то, что послушал меня.

– Я ничего не сделал, – сказал я.

– Сделал.

– А можно записать твой номер телефона? Ничего такого, просто…

– Да, конечно. Давай я сама запишу.

Я протянул ей смартфон, и Фред вбила свой номер.

– Тогда пока, – сказал я.

Фред обняла меня на прощание.

Я быстро отстранился и ушел.

С серого неба падала вода, а я бежал, чтобы вернуться в свое родное и привычное никуда.

Я не готов был ощущать себя. Поэтому я бежал.

До самого метро. Только там я смог отдышаться.

На вокзале я сел в зале ожидания и достал смартфон, чтобы купить билет.

Подходящий мне поезд уходил в 14:10.

Мне пришлось сидеть еще два с половиной часа. Я читал «Франкенштейна», периодически поглядывая на часы.

В какой-то момент ко мне подсела очень смуглая девушка в немного порванной одежде. Пахло от нее не очень хорошо.

– Привет, – сказала она.

– Привет, – сказал я.

– Ты только не прогоняй меня сразу, я не плохой человек, правда… Но у меня украли телефон. Можно мне позвонить с твоего?

Я пожал плечами. Конечно, мне говорили, что вступать в контакт с незнакомыми людьми неправильно, но ведь у нее украли телефон.

– Пожалуйста, – сказала она и протянула ко мне руку.

Чтобы она не касалась меня, я тут же протянул ей смартфон.

– Я на две минуты, – сказала девушка и отошла немного, чтобы поговорить.

Пока она говорила, я читал. Только говорила она слишком долго.

Я посмотрел вокруг, но девушки нигде не было. Тогда я встал и прошелся по залу ожидания.

Девушку я не нашел. Я побоялся обращаться к полицейскому, потому что он мог спросить, почему несовершеннолетний человек с московской пропиской находится на Московском вокзале один.

Поэтому я вернулся в зал ожидания и просто сидел. Читать я не мог. Сосредоточиться не получалось.

А в 13:40 объявили посадку на мой поезд.

Я сразу же зашел в поезд и сел на свое место. Обратно я тоже ехал в плацкарте, и на этот раз я не забыл оплатить постельное белье.

Было очень обидно, что у меня украли смартфон. Это был последний подарок родителей, и я хотел бы написать Фред. Я вспомнил, где я видел цветок, изображенный на ее плече.

* * *

Я приехал поздно вечером в понедельник.

У мамы были красные глаза. Она обняла меня. Мне стало легче, и я почти забыл обо всем. Но Игорь почти сразу отстранил нас друг от друга.

– Раздевайся и ложись спать.

– Я бы хотел поесть, – сказал я.

– Ложись спать.

– Я потерял айпод.

– Ну, значит, больше не будешь слушать свою музычку, – сказал Игорь, а мама промолчала.

– И у меня украли смартфон, – я опустил глаза.

– Я отдам тебе свой старый, – наконец-то сказала мама и ушла в спальню.

А я пошел к себе в комнату, но на входе увидел нечто такое, что было за гранью моего понимания.

В дверном проеме моей комнаты не было двери.

– Где дверь? – спросил я.

– Ты не заслуживаешь личного пространства, – сказал Игорь. – Будешь жить так.

У меня не было сил спорить. Тем более мама ничего не сказала. Просто стояла рядом с Игорем.

Раньше она всегда сама принимала решения.

Я прошел в комнату и увидел голые стены и пустой стол. Стеллажа не было на месте.

– Где мой ноутбук? – спросил я, выйдя из комнаты в коридор.

– Больше никакого ноутбука, – сказал Игорь из комнаты.

Мама, по всей видимости, была в ванной.

– Там много нужных данных.

– Раньше надо было думать. Шагай спать.

– А где мои генеалогические древа и таблицы?

– В мусорке. Чтобы не отвлекался от учебы.

На самом деле в мусорке оказалась вся моя жизнь.

– А где мои книги? И окаменелости? Где они?

– Я на работе раздал.

Я молча вернулся в комнату. У меня даже не было айпода, чтобы послушать музыку.

Утром Игорь разбудил меня в восемь часов утра.

Наступило утро вторника, самое начало каникул. Но мне казалось, что прошла по меньшей мере неделя.

– Одевайся и завтракай. Когда мы вернемся с работы, поедем в магазин.

– В какой? – спросил я, но Игорь уже вышел.

Я почистил зубы, помылся в душе, но через пятнадцать минут в дверь стукнули.

– Выходи, – услышал я голос Игоря, – Завтракать пора.

На завтрак была овсяная каша, которую я никогда не ел.

– Можно я сам сделаю себе поесть? – спросил я у мамы.

– Нет, – ответил за нее Игорь, – Больше ничего ты сам делать не будешь.

– Но я не ем овсяную кашу.

– Значит, будешь сидеть голодный.

Игорь все больше и больше напоминал мне Людмилу Сергеевну. Когда я приезжал к ней на дачу, они с дедушкой (он тогда был еще жив) тоже заставляли меня есть каши и угрожали тем, что я буду голодать. Я голодал и не слишком обращал на это внимание.

Я вообще всегда мало ел, так что не страшно.

Мама отдала мне старый-престарый телефон (даже не смартфон) со своей сим-картой.

Компьютера и книг не было, а смартфон украли, так что читать было нечего. Остались только учебники, которые я и так хорошо знал. И «Франкенштейн», которого я быстро дочитал.

Своих ключей от квартиры я все еще не нашел.

В 19:20 мне позвонила мама и сказала, чтобы мы с Владом спускались.

Мы оделись, спустились вниз и сели в машину.

Поскольку я сидел на заднем сиденье, а на моем привычном переднем сиденье сидел Игорь, то меня почти сразу укачало, но я не решился говорить об этом.

Мы поехали в «Икею», поскольку в мою комнату надо было купить двухъярусную кровать.

Пока Игорь и мама оформляли покупку, мы с Владом успели немного поговорить.

– Отец так взбесился, когда ты сбежал. Я им сразу позвонил, потому что испугался. Я хотел пойти за тобой, но у меня ключей не было. И я не знал твоего номера. Лиза была в шоке, а отец говорил, что тебя жутко избаловали, и поэтому ты такой.

– Какой?

– Ну я-то не считаю, что ты неправ. Мне кажется, он понимает, что сам виноват, что окна открыл. Но он никогда в этом не признается. У него всегда все виноваты, кроме него.

– А Шрайк?

– Ну я утром подобрал ее и… закопал поблизости от дома.

– Ясно.

Больше мы не смогли поговорить, потому что мама и Игорь подошли к нам.

Мы поехали домой.

Игорь и Влад собирали кровать, а я помогал маме на кухне, потому что Игорь меня выгнал.

Она все еще молчала. За вечер мне и слова не сказала.

– Эй? – позвал я. – Все в порядке?

– В порядке? – Она хлопнула дверью холодильника. – Ты хоть представляешь, как я испугалась?

– Я же написал смс, что все в порядке.

– Ты убежал из дома. Думаешь, смс что-то меняет?

– Он открыл окно, и Шрайк упала.

– Мне очень жаль твоего котенка. Правда, – сказала мама.

– Только он сам виноват в этом, – услышал я из комнаты голос Игоря.

От возмущения я потерял способность говорить.

Игорь вышел из комнаты и прошел к нам на кухню.

– Ты взял котенка, но у тебя не хватило ответственности, чтобы проследить за ним.

– Я не могу вечно быть дома. И окна в ноябре стоит открывать на верхнее проветривание.

Игорь ничего не ответил. Я ждал, что мама что-нибудь скажет, но она тоже молчала.

Мы поужинали разогретыми макаронами и разошлись по комнатам.

– Не против, если я буду сверху? – спросил Влад, кивнув на двухъярусную кровать.

Я пожал плечами.

Какая разница?

* * *

Так у нас началась новая жизнь. Мама на меня вроде бы злилась, но вроде и жалела меня. Но поскольку теперь она была уверена, что я очень избалованный субъект, то решила следовать методам воспитания Игоря.

Это привело к некоторым изменениям.

Во-первых, мне не оставили никакого личного пространства. Во-вторых, никаких вещей, мешающих учебе. То есть книги и ноутбук у меня отобрали. В-третьих, все делалось по расписанию (этот пункт мне даже понравился). В-четвертых, мы должны были есть то, что готовили Игорь и мама.

Иногда мне казалось, что Игорь специально выбирает то, что я не ем. Всякие каши, овощные рагу, свинина, говядина.

Влад все время был на тренировках, а я оставался дома. Да и идти мне было некуда.

Мы иногда разговаривали, когда мама и Игорь были на работе. Вернее, я разговаривал, а он в основном молчал.

Мне хотелось говорить, говорить, говорить, и я говорил. Обо всем, что знал. Обо всем, что прочитал. Обо всем, что хотел вспомнить. Я не мог говорить о том, что чувствую, поэтому я говорил обо всем остальном. Влад слушал. Или не слушал. Но мне становилось легче.

Всю неделю к нам в квартиру привозили вещи.

Без музыки было сложно. В голову все время лезли какие-то слова, строчки, строчки, строчки, строчки, строчки. Приходилось записывать.

Каникулы заканчивались, и мне казалось, что пустота внутри заслонила все. Весь мир.

Ночью с воскресенья на понедельник я долго не мог уснуть.

В конце концов я достал чистую тетрадь, спрятался под одеялом и, подсвечивая пустые листы телефоном, начал писать.

Это стихотворение мне не понравилось, но после написания я почти сразу уснул.

На следующий день начались мои семь недель молчания.

 

19. Семь недель молчания

Новая четверть. Нечего сказать.

Неделя первая

Мои одноклассники замолчали, когда я вошел в класс и сел за свою парту.

Я услышал слово «псих». Маловероятно, что они говорили про кого-то другого. Они смотрели на меня, шептали что-то и смеялись.

Артем и Гриша тоже. Но, по крайней мере, они не стали меня бить, как мои бывшие одноклассники.

Денег на карманные расходы мне больше не давали, и я должен был есть в школьной столовой.

После школы я собрался домой, но у выхода из класса меня ждали Артем, Гриша и Саша Соколов.

– Где бабло? – спросил Саша.

– Какое бабло?

– Ты дурачка не строй. За вискарь отдавай бабло, – сказал Артем.

Я попытался пройти мимо, но они не позволили. Гриша толкнул меня в плечи.

– Ты куда собрался? Пока не отдашь, мы тебя не выпустим.

– У меня нет денег.

– Ну-ну, – сказал Артем. – Всегда были, а теперь нет.

Странно, но так и было. Только я не мог им об этом сказать. Не мог сказать о том, что произошло в начале каникул. О том, как я сбежал и как вернулся. Им было бы все равно.

Как всегда.

– Чего молчишь? – спросил Саша Соколов.

– У меня правда нет денег, – ответил я, глядя в пол.

– Ладно, пойдем, – сказал Артем, и они втроем убежали.

Я остался один.

– Все в порядке? – услышал я голос Ольги Алексеевны.

– Да, конечно. До свидания, – я кивнул и быстро пошел к выходу.

Артем, Гриша и Саша Соколов меня не ждали, и я смог поехать домой.

По пути я снял деньги с карты, чтобы отдать им завтра. Я знал, что они не отвяжутся. Они будут продолжать требовать денег, пока я их не отдам. Поэтому лучше сразу сделать так, как они говорят.

Во вторник утром я отдал тысячу рублей Саше Соколову. Он даже не успел ничего сказать.

В конце дня нам раздали задания по алгебре, геометрии, физике и химии. Восемьдесят типовых задач по каждому предмету. У каждого ученика был свой вариант, и каждому раздали специальную тетрадь, в которой надо было все записывать. Срок сдачи – 23 декабря, понедельник.

У меня появилась цель, но мне было сложно думать о задачах.

Я думал о том, что потерял. О том, чего никогда не имел.

Год назад я был в таком же положении. Ни с кем не общался, ни о ком не думал. И сейчас снова оказался в такой ситуации.

Вроде бы ничего не изменилось, но на самом деле изменилось все.

После двух последних месяцев мне невероятно не хватало общения. Хоть какого-то.

Но я должен был забыть об этом. Теперь никто не хотел со мной общаться.

Я мог бы говорить с Владом, но он поздно приходил домой после школы и тренировок. Ему было не до меня.

«Вам придётся уйти, оставляя всё позади, так что не привязывайтесь ни к чему».

Но разве это возможно?

Разве возможно просто уйти, оставив все позади?

До просветления мне было еще очень далеко.

Я выбросил миски и лоток Шрайк, а почти полный пакет сухого корма для котят оставил нашей консьержке, у которой жили коты.

Сначала со мной не разговаривали, затем начали смеяться, а уже к концу недели стали показывать пальцами.

По литературе мы начали проходить «Преступление и наказание», и я не понял, зачем Родион Раскольников убил старуху-процентщицу. Но и, помимо меня, этого не понял никто из класса, так что это было не страшно.

На самом деле персонажи книг очень странные.

В прошлом году мы проходили «Онегина», и я не понял, зачем Евгений Онегин и Владимир Ленский решили устроить дуэль. Это нелогично.

Люди умеют договариваться друг с другом. Не зря же около пятисот тысяч лет назад у предков человека разумного появилась способность к членораздельно!! речи. Конечно, речевой центр появился намного позже, чем центры, отвечающие за реакцию «беги или бей», но за пятьсот тысяч лет можно было бы научиться разговаривать друг с другом. Тем более Мирна Гопник (смешная фамилия) доказала, что человек обучается речи в раннем возрасте инстинктивно. Это не просто какое-то новообразование, с которым можно не считаться.

Я поднял руку не два, а целых четыре раза (два раза на уроке физике, один раз на уроке французского языка, один раз на уроке русского языка). Впереди были олимпиады, на которые я должен был пойти, и я готовился к устным ответам.

Но почему-то мне не удавалось нормально отвечать у доски. Я забывал все, что отлично знал еще пять минут назад.

В конце недели я решил, что бессмысленно поднимать руку. Ведь все четыре раза я отвечал плохо. Я даже задачи у доски решал плохо, потому что волновался и все забывал.

В субботу Игорь уехал встречать маму в аэропорт, а Влад пришел после тренировки раньше их приезда и сразу же сел за стол делать уроки.

– Тебя не раздражает, что у нас нет двери? – спросил я.

– У меня никогда не было двери, – ответил Влад.

– Правда? А как же личное пространство?

– Ну в теории я знаю, что это такое.

– Это ужасно.

Влад пожал плечами.

Неделя вторая

Когда я вошел в класс в понедельник, Артем Хвостов выкрикнул:

– Малолетка!

– Надо же, как остроумно, – сказала Соня Ильвес, которая зашла вслед за мной. – Какой молодец, Хвостов, возьми конфетку.

Конечно, Соня подошла к Алине.

– Ой, да заткнись, эстонка, – ответил ей Артем.

– И это все… – начала Соня, но Алина Шишкина перебила ее:

– Сонь, не лезь.

Соня не полезла. Она продолжила общаться с Алиной.

А я прошел на свое место за последней партой.

Малолеткой дело не ограничивалось. Когда я выходил из класса, Артем Хвостов подбегал сзади и тыкал пальцами мне в бок. Это было щекотно, только я от щекотки не смеюсь, а мне становится очень неприятно и даже чуть-чуть больно. Я рассказывал об этом Артему, Грише и Наде, когда мы еще дружили, и они, очевидно, запомнили.

Надя и Артем больше не общались, даже не разговаривали друг с другом. В этом Соня не ошиблась. Она ошиблась в другом – Гриша продолжал дружить с Артемом, а не с Надей.

А я продолжал дружить ни с кем.

В среду Артем Хвостов рассказал всем, что я «сосался с жирухой». Мне стало обидно. Не за себя, а за Лену. Не могу сказать, что она мне понравилась, но разве правильно заострять внимание на внешних данных человека?

Вокруг Нади начали собираться лица женского пола из нашего класса, девятого и одиннадцатого. Они подолгу сидели в холле и что-то обсуждали. В четверг, когда я зашел в школу, услышал, что она громко сказала:

– А еще Хвостов общался с этим психом.

– Да он реально долбанутый, – сказала какая-то девушка.

– Осторожнее, – сказала еще одна, – А то он как треснет по башке.

Остальные захихикали.

Я ушел в класс.

– Слышали, что он себе вены резал? – спрашивал Артем Хвостов у одноклассников, – Эй, зомби, покажи шрамы.

На самом деле я не резал вены. Но в детстве, когда я не до конца понимал, из чего состою, то резал кожу на предплечьях, чтобы понять. Я думал, что увижу клетки и хромосомы, но, конечно, не увидел. Больно не было. Совсем. Родители заметили это и запретили так делать. И я перестал.

Я рассказал об этом Артему Хвостову, Грише Зыбину и Наде Соловьевой, но они почему-то извратили мои слова. Это было странно, неприятно и даже немного больно. И я пытался понять, зачем. Зачем так поступать? Но не мог найти ответа.

Я ничего не говорил. Я молчал. Это получалось у меня лучше всего. Всегда и сейчас.

Неделя третья

Я узнавал новые подробности своей жизни. Артем Хвостов громко и подолгу рассуждал о том, кому я сосал, чтобы пропустить два класса школы. Действительно – кому? В семь и десять лет.

В среду утром по дороге из метро ко мне подошла Соня Ильвес.

– Что там у вас происходит? – спросила она.

– Где?

– Ну в классе у вас. Кажется, после того случая с Хвостовым и этой рыжей тебя не слишком любят.

Я пожал плечами.

– Если будет слишком жестко, ты скажи кому-нибудь. Хорошо?

– Все нормально, – сказал я.

– Слушай, в прошлом году в вашем классе была девочка. Кристина. Она никому не понравилась, и они ее затравили так, что ей пришлось уйти после Нового года. Я слышала, что у нее нервный срыв был, и пришлось лечиться. Так что ты не…

– Хватит, пожалуйста, – попросил я. – И тебе лучше со мной рядом не появляться. А то над тобой будут смеяться.

– Я серьезно говорю, – Соня даже нахмурилась. – Не молчи, если не можешь терпеть.

– Все в порядке.

– А как там твой котенок?

– Она выпала из окна.

– Прости, что спросила. Я…

– Пока.

Мы как раз дошли до школы, и я направился к себе в класс.

Во время урока я думал о словах Сони.

Что будет, если я кому-нибудь расскажу? Ничего хорошего. В классе проведут беседу, а после этого все станет еще хуже. Когда я учился в пятом классе, так и было.

Поэтому я молчал.

На уроках меня почти перестали спрашивать, только Клара Ивановна на литературе постоянно вызывала меня к доске. Я бы отвечал лучше, если бы надо мной не смеялись и не показывали на меня пальцами.

В школе надо мной смеялись, говорили, что я зомби, толкали меня (особенно на физкультуре), но дома было еще хуже. Если школа напоминала тоталитарное государство, то дом скорее был похож на антиутопию вроде «Мы» или «1984». Невозможность остаться одному или поговорить с Владом, ограниченное время в ванной комнаты и отсутствие личного пространства действовали угнетающе. Я не мог сосредоточиться на учебе, потому что боялся, что кто-нибудь заглянет в комнату. Моя успеваемость держалась на среднем уровне. Раньше у меня было много пятерок, но теперь были только четверки, которые я получал еле-еле.

Мама либо допоздна работала, либо была в командировках, поэтому дома находились Игорь или Людмила Сергеевна. Ей очень нравилось, что теперь в моей комнате не было двери. Она одобряла подобные методы воспитания.

Я случайно услышал, как Людмила Сергеевна сказала, что надо было ей так поступить с моей мамой. Это сделало бы маму нормальным человеком с самого начала.

Четвертая неделя

Тема четвертой недели заключалась в моих сексуальных пристрастиях. Тут были и жирухи, и любовь к подчинению, и даже пристрастие к резиновым женщинам.

Я терпел.

Артем рассказывал всему классу о том, как я само-удовлетворяюсь, глядя на фотографию Алины Шишкиной (у меня даже не было ее фотографии).

Я терпел.

Но, когда Гриша Зыбин на весь класс сказал, что моя кошка умерла от того, что я «натянул ее» куда-то там, я не дослушал. Я подошел и толкнул его в грудь обеими руками. Он упал на пол, а меня схватили с двух сторон. Все вокруг начали орать, а Гриша почему-то улыбался.

– Ну ты попал, – сказал Артем Хвостов.

– Почему я вам так не нравлюсь? – спросил я честно. – Я извинился, когда ударил тебя. Мне правда было стыдно. Но почему вы продолжаете так себя вести?

– Потому что ты урод, – Артем засмеялся и отпустил меня.

– Но почему вы раньше со мной общались?

– Да мы над тобой ржали, когда ты всякую хренотню нес. А потом ты нам надоел.

Мои одноклассники слушали этот разговор и молчали. В это время Гриша успел привести с собой Зою Викторовну.

– Он меня толкнул, – сказал он.

Он хромал, держался за голову и стонал.

– Я об стену стукнулся. Очень больно, и голова кружится. Может, мне пойти домой?

– Это неправда, – сказал я. – Он не ударялся головой о стену.

– Значит, ты его не толкал? – спросила Зоя Викторовна.

Я промолчал.

– Так, – Зоя Викторовна прищурилась и посмотрела на Артема Хвостова. – Мы с тобой пойдем к Марии Петровне. Гриша, иди в медкабинет. Пусть посмотрит, сильно ли тебя ударили. Если настолько сильно, что голова кружится, то мы поговорим с Лешей и его мамой.

– Блин, – сказал Гриша, выходя. Он сразу же перестал хромать.

– С тобой мы тоже поговорим, Леша, – сказала Зоя Викторовна перед тем, как выйти из класса.

– Хорошо.

Артем Хвостов вернулся из кабинета завуча только к концу перемены.

– Ну ты попал, – шепнул он мне, проходя мимо.

Я не особо испугался, потому что это он уже говорил.

Я думал только о том, как они узнали о Шрайк. Если Соня рассказала Алине, а Алина рассказала остальным… Очевидно, так.

На следующей перемене меня тоже вызвали к завучу. Я думал, со мной будут говорить о том, что я замахнулся стулом на Артема и Гришу, но разговор был о другом.

– Ты совсем безответственный, как я посмотрю, – сказала Мария Петровна, – Зоя Викторовна, он как, научного руководителя себе нашел?

– Нет, не нашел.

– Леша, Леша, – Мария Петровна поцокала языком, – Ты ведь такой умный мальчик. Почему же ты так себя ведешь? Ты же понимаешь, что участие в научной конференции обязательно. А ты даже еще не начал работать над докладом. Даже не нашел научного руководителя. Как же ты будешь выступать в феврале?

– Я не буду выступать.

– Что значит не будешь?

– Я не смогу выступить устно. Я…

– И что будем с ним делать? – спросила Мария Петровна, глядя на Зою Викторовну.

– Я позвоню его маме. Иди, Самохин.

И я ушел.

Тем же вечером Зоя Викторовна позвонила нам домой и рассказала о спаде моей успеваемости. И снова Игорь кричал на меня, а мамы снова не было дома. Ее теперь никогда не было.

Может, она уезжала так часто, чтобы не видеть меня?

Я молчал, но на самом деле хотел кричать.

Из-за моего «дурного поведения» и не слишком хороших оценок меня не отправили на олимпиаду по биологии и химии.

Тогда я расстроился очень сильно. Как музыкальный инструмент. Только настроить меня было некому.

Когда Артем Хвостов говорил что-то про меня, мои одноклассники молчали. Отличница Вика Веревкина иногда заступалась за меня, но ее тоже не слушали или даже пытались угрожать.

Несколько раз Соня Ильвес пыталась со мной заговорить. Она спрашивала, как я, но я отвечал, что никак, и уходил. Ее не должны были видеть со мной, иначе над ней бы тоже начали смеяться или говорить про нее гадости. Иногда она заходила к нам в класс и пыталась спорить с Артемом Хвостовым, но Алина Шишкина каждый раз останавливала ее.

Я ничего не понимал. Ничего-ничего. Тогда, в октябре, Алина сама взяла меня за руку. Она говорила, что я помог ей собраться.

Но сейчас она просто молчала. Ей было все равно.

И я не понимал, почему так. Разве я сделал ей что-то плохое? Разве я кому-то сделал что-то плохое?

Неделя пятая

Что мои одноклассники обсуждали на пятой неделе, я не знал, потому что снял немного денег с банковской карты и купил самый дешевый mp3-плеер. Потом зашел в интернет-кафе и скачал свою любимую музыку. Я не носил карту в школу, потому что боялся, что ее могут отобрать.

Жить сразу стало легче. Когда кто-то что-то говорил, я просто делал музыку громче. Правда, иногда Артем Хвостов подбегал ко мне, вырывал наушник и кричал мне на ухо, что я псих, урод или зомби.

Я заметил, что Игорь гораздо больше кричит на меня, когда мамы нет дома, и решил ей об этом сказать. Мама не поверила мне. Аргумент, что я никогда раньше не обманывал, больше не работал. Ведь я несколько раз соврал ей за последние три месяца. Очевидно, теперь она считала, что я патологический лжец.

Когда я сказал, что она тоже меня обманывала, мама меня ударила. Не больно, не сильно. Просто раскрытой ладонью.

Тогда я замолчал. Я уже понял, что надо молчать, когда тебя хотят ударить и – тем более – когда уже ударили. Значит, тот, кто ударил, очень-очень злится. Это было просто понять.

Гнев, ненависть, злость – это просто. Это очень просто.

Мне очень хотелось стать солипсистом, как в детстве, но почему-то не получилось. Я уже не мог поверить в теорию, что мир – это порождение моего разума. Хотя так было бы проще. Я больше не мог прятаться в выдуманные миры, как в детстве. Я больше не мог прятаться в фантазию о том, что на самом деле я с другой планеты.

Когда я писал стихи, мой мозг успокаивался. Стихи становились мной.

Мне всегда нравились стихи без персонажей и действий, в отличие от пьес. Четкие рамки поэзии имеют логику, ритм, структуру. Но при этом стихотворение – это абстракция, которая вырвалась за пределы материального мира.

Я чувствовал, что я существую, когда начал писать.

Только это неправда.

Один раз я оставил mp3-плеер на парте, а сам ушел в туалет. Когда я вернулся в класс, то увидел, что на моем месте сидит Артем Хвостов и слушает музыку.

– Какая хрень, – закричал он, и мне стало противно от его голоса, – Нормальную музыку слушать не пробовал?

Я подошел к нему, чтобы отобрать плеер, но Артем кинул его над моей головой. Я обернулся, и оказалось, что его поймал Гриша Зыбин.

К нему я подходить не стал. Просто молча сел на свое место.

Плеер мне так и не отдали, поэтому я снова остался без музыки.

Неделя шестая

Я почти привык. Просто открывал глаза утром, собирался и шел в школу. Сидел на уроках, возвращался домой, где заставал Людмилу Сергеевну. Игорь приходил домой около семи вечера, мама около десяти.

Близился конец первого полугодия. Мама и Игорь пообещали мне вернуть ноутбук после Нового года. Они говорили, что я наконец-то стал стараться.

На самом же деле я стал учиться хуже. Перебивался с тройки на четверку, но все же вытягивал четверки. Но поскольку троек у меня не было, то всем было все равно.

На Новый год мама и Игорь собирались полететь в Чехию вдвоем, а Людмила Сергеевна собиралась к своим родственникам в Тверь, а мы с Владом должны были остаться дома. Я очень ждал, чтобы они все поскорее уехали.

Артем Хвостов становился наглее. Он без разрешения брал мой рюкзак и выкидывал оттуда вещи.

Он даже порвал мой учебник по физике (библиотечный).

Во время уроков он кидался в меня жвачкой.

Жвачка попадала мне в волосы, и мне приходилось уходить в туалет, чтобы ее выдирать.

Влад помог аккуратно склеить учебник, вырезал оставшуюся жвачку из моих волос и, кажется, переживал за меня. По крайней мере он все время спрашивал, как у меня дела. Это было удивительно. Хотя мы мало разговаривали из-за отсутствия двери, мы успели неплохо узнать друг друга.

Влад был кандидатом в мастера спорта по легкой атлетике, учился в одиннадцатом классе и собирался поступать в университет физической культуры (или как-то так). Он не был похож на Игоря. Не кричал, не угрожал, не ругался. Я никак не мог поверить, что у них половина общих генов. Очевидно, гены Игоря оказались рецессивными.

И хорошо.

По вечерам, когда мы делали домашнюю работу, он давал мне свой смартфон, и я слушал его музыку. В основном, он слушал две группы: Muse и Garbage. Вторая мне понравилась больше. Довольно скоро я привык к вокалу, и он перестал мешать мне заниматься учебой.

Выпал снег, и улицы стали белыми.

В среду Зоя Викторовна вновь отправила меня к Ольге Алексеевне.

Я пришел.

– Как ты? – спросила Ольга Алексеевна.

– Нормально, – ответил я.

– У тебя в классе точно все хорошо?

– Да, – я заставил себя улыбнуться.

Получилось плохо.

– Послушай меня, Леша. Травлю нельзя поощрять. Об этом надо говорить. Нельзя, чтобы она оставалась безнаказанной.

Я молчал.

– Тебе точно нечего мне сказать?

Я помотал головой.

– Хорошо. Тогда иди.

И я ушел.

В пятницу первой парой у нас по расписанию был английский, но вместо Зои Викторовны пришла Ольга Алексеевна. Я узнал ее по голосу.

– Доброе утро. Я бы хотела поговорить с вами о травле в коллективе.

О нет.

Только не это.

– Вы все считаете себя людьми взрослыми, поэтому я буду говорить с вами, как со взрослыми.

Артем Хвостов издал тихий смешок.

– Что тебя рассмешило? – спросила Ольга Алексеевна.

– Нет-нет. Вы очень хорошо говорите. Продолжайте.

– Спасибо за разрешение, Артем, – она улыбнулась, – Как я уже сказала, я бы хотела поговорить о травле. И, чтобы не отнимать ваше драгоценное время, я скажу кратко. Во-первых, задумайтесь о том, что в травле виновата не жертва, а инициатор. К сожалению, в нашей культуре насилия фокус сместился, и в травле обвиняют жертву. Слишком толстая, слишком рыжий, носит очки, смешно говорит. В Интернете много мануалов о том, как перестать быть жертвой травли, но нет практически ничего о том, как перестать травить других людей. Так вот, вина лежит на инициаторах травли, а не на жертвах. Причин у инициатора может быть много: от низкой самооценки до банального садизма. И в следующий раз, когда возникнет желание кого-нибудь оскорбить, вспомните о том, что это оскорбление, в первую очередь, говорит о вас, а не о нем. Скажите, вы когда-нибудь травили кого-нибудь?

Все промолчали.

– Отлично, – она улыбнулась. – А теперь вторая вещь, которую я хотела сказать. Вряд ли инициаторы что-то поймут или захотят исправиться. Если только они не лишатся поддержки. Я говорю о той поддержке, которую оказывает нейтральная сторона – наблюдатели. Те из вас, которые молчат. В травле не бывает нейтральности. Если вы просто смотрите и ничего не делаете, то вы ничем не лучше инициаторов. Может, даже хуже. Вот и все, что я хотела сказать. А теперь занимайтесь английским. See you later.

И Ольга Алексеевна ушла.

После урока английского языка Артем Хвостов и Гриша Зыбин подошли ко мне.

– Это ты нажаловался?

– Нет.

– Да чего ты врешь? Струсил и разболтал о том, как тебя здесь травят.

К ним подошел Саша Соколов.

– Слушай, зомби, никто тебя не травит. Ты себе придумал что-то в своем зомби-мире и думаешь, что мы на тебя наезжаем. А нам на тебя насрать. Мы тебя не бьем. Даже не толкаем.

Это была неправда. Меня часто толкали, но я промолчал.

– Если мы тебе так не нравимся, что ты про нас учителям врешь, то просто уходи из школы. Мы не виноваты в том, что тебе кажется. Ты понимаешь, что ты сам нас травишь таким способом?

Наверное, Саша Соколов ходил на факультатив по риторике. Он очень складно говорил. Возможно, он был прав.

Но я не был в этом уверен.

Неделя седьмая

Эта неделя была последней в первом полугодии.

23 декабря, в понедельник, мы должны были сдать задания, которые нам выдали в первую неделю четверти. Я надеялся, что хоть это у меня получится хорошо.

После обеда я вернулся в класс и обнаружил, что дверь заперта. Тогда я постучал.

– Шухер, – услышал я голос Тани Митрофановой и еще какие-то звуки.

После этого дверь открылась. Передо мной стоял Гриша Зыбин. Он улыбался.

Я прошел мимо и сел за парту.

В конце дня пришла Зоя Викторовна, чтобы собрать тетради с заданиями. Все подходили к учительскому столу и сдавали их.

Я хотел достать свои тетради, но не нашел их в рюкзаке. Тетради были большие, формата А4, поэтому я не мог их просто потерять. Но на всякий случай я снова проверил рюкзак. Тетрадей не было.

– Самохин? – услышал я, – Сдавать пора.

– Да, сейчас. Наверное, мои в раздевалке. Можно сходить проверить?

– Да, иди.

Я прошел в раздевалку, проверил свой ящик, но их там не было. Затем я снова вернулся в класс и проверил рюкзак.

– Наверное, я дома забыл, – сказал я тихо.

– Что? – спросила Зоя Викторовна.

– Дома оставил. Я принесу завтра.

– Хорошо. Только не забудь.

Артем Хвостов и Гриша Зыбин беззвучно смеялись.

Дома тетрадей не оказалось. Я перерыл всю комнату, и Влад помог мне в этом. Людмила Сергеевна заинтересовалась, чем это мы заняты, но мы ничего не сказали.

На следующий день я подошел к Зое Викторовне на перемене.

– Боюсь, что я потерял задания.

– Ты хочешь сказать, что не сделал, да?

– Я делал. Честно. Я позавчера положил тетради в рюкзак, но не смог их найти. Может, их кто-то взял.

– Ты обвиняешь своих одноклассников?

Я помотал головой,

– Можно мне другие тетради? Я сделаю до конца недели.

Зоя Викторовна молчала.

– Ладно, зайди в учительскую после уроков. Я тебе выдам тетради.

– Спасибо, – я заставил себя улыбнуться.

Я уже отвык от этой гримасы.

И я начал делать домашние задания.

Поскольку свет в квартире отключался в 23:00, я должен был решать задачи под одеялом, светя себе мобильным телефоном. Все было бы проще, если бы мне дали тот же вариант. Но Зоя Викторовна сказала, что моего варианта не осталось, и дала мне то, что было.

Я решал целую ночь, а потом продолжал решать задачи на уроках.

Я почти не спал и чувствовал себя очень плохо. У меня очень болела голова, но я радовался, потому что Артем Хвостов и Гриша Зыбин ко мне не лезли.

Но в четверг Саша Соколов подхватил их инициативу.

Я вернулся в класс из столовой, где быстро съел котлету и пюре, и вдруг услышал его голос.

Саша Соколов держал мою тетрадь в руках и читал всему классу мое последнее стихотворение. Он как раз добрался до второй строфы:

– «Невольных чувств дурной зарок, – декламировал он. – Опять разрушил нежный сон. И льются ноты между строк. И вновь скрываешь ты…»

Я успел выхватить тетрадь из его рук.

– Лицо, – закончил он и засмеялся.

Остальные тоже смеялись, показывали на меня пальцами.

У меня зашумело в висках, и я пошел к своей парте, но меня стали толкать и щекотать. Я пытался вырваться и никого не ударить, но они просто смеялись надо мной и продолжали, продолжали, продолжали.

Я пытался закрыть бока и спину руками, но в это время кто-то (кажется, Таня Митрофанова) выдернул у меня из рук тетрадь. Остальные продолжили щекотать меня и больно тыкать пальцами.

Я ненавижу щекотку.

Я пытался убежать, но меня не отпускали. Я пытался. Пытался.

Но они были везде. Вокруг. И смеялись, смеялись, смеялись.

– Что здесь происходит? – услышал я откуда-то издалека.

Плотность людей вокруг меня тут же снизилась.

Я увидел Карла Анатольевича.

Да, точно. У нас же сейчас биология.

Прозвенел звонок, и все начали рассаживаться, громко смеясь.

– Я… отойду? – спросил я, услышав, как ужасно сильно дрожит мой голос.

Карл Анатольевич нахмурился.

– Хорошо, Алексей.

До боли закусив губу, я вышел из класса и сел в коридоре.

Младшеклассники бежали в свои классы и возмущались, что я неудобно сижу. Мне было все равно.

Я шмыгнул носом и сильно потер глаза. Так сильно, что появились разноцветные картинки, как в калейдоскопе.

– Эй? – Кто-то прикоснулся к моему колену, и я дернулся.

Это была отличница Вика.

– Что случилось? – спросила она.

– Ничего, – сказал я все еще дрожащим голосом.

Она сжала тонкие губы и прищурилась.

– Убила бы Хвостова, – прошипела она.

Я нервно хихикнул. Или всхлипнул. Сам не понял.

– Ты на урок опаздываешь, – прошептал я. Так голос почти не дрожал, – И я тоже.

Я встал на ноги и еще раз потер глаза.

– Давай-ка ты пойдешь к Ольге Алексеевне, – она обняла меня за талию, и я подавил желание прижаться к ней. К человеческому теплу. Как же мне этого не хватало.

Да что же это со мной?

Вика довела меня до кабинета психолога и постучала в дверь.

– Да-да? – отозвалась Ольга Алексеевна.

Вика открыла дверь и втолкнула меня внутрь.

– Тут человеку помощь нужна.

– А человека с урока отпустили? – спросила Ольга Алексеевна.

– Да, – соврала Вика.

Я вздохнул. Сегодня мы должны были решать задачи по генетике. Это было интересно. Я всегда любил задачи по генетике.

Но сейчас действительно было не до них.

Вика вышла, а я сел на стул напротив Ольги Алексеевны.

Я больше не мог молчать.

 

20. Прорыв

Кто я? Что я? Где я?

Я это я. Я это я. Я здесь.

– Вы читали «Франкенштейна»? – спросил я.

– Нет. Это имеет отношение к твоему приходу?

Я не знал, имеет ли это отношение к моему приходу, но чувствовал, что должен поделить этой мыслью.

– Виктор Франкенштейн месяцами создавал своего монстра. И, кстати, в книге не говорится о том, как он это делал. Так что не факт, что он сделал его с помощью электричества. В общем, он создал монстра, а потом знаете, что сделал?

Ольга Алексеевна молчала.

– Он ушел гулять. Создал чудовище и ушел гулять. Это не шутка, я несколько раз перечитывал. Думал, неправильно понял.

– Уход от ответственности – это очень удобно, – Ольга Алексеевна улыбнулась.

– Да, а потом ему пришлось разгребать последствия своих действий. Чем больше я читаю, тем больше убеждаюсь, что люди любят оправдывать свои дурные поступки тонкой душевной организацией. «Ах, монстр такой страшный, я создал нечто ужасное. Пойду погуляю». Или Пьер Безухов из «Войны и мира». Андрей Болконский говорит ему: не пей. А он пошел и напился. Не смог сдержаться. Правда, там был смешной момент с тем, как они толпой поехали в два часа ночи к актрисам, а потом их поймал полицейский, а они привязали его к медведю.

– И отправили купаться в реке, – сказала Ольга Алексеевна.

– Да. В общем, Пьер Безухов мог бы поехать домой. Но он захотел всю ночь пить. Можно долго говорить о том, какая у него противоречивая натура, которую так мастерски описал гениальный писатель Толстой, но факт остается фактом – Пьер Безухов мог бы поехать домой. А Виктор Франкенштейн мог бы не ходить гулять. «Ах, у меня не было сил поступить иначе». Почему бы честно не признать, что ты слабовольный человек, а потом начать это исправлять?

– Иногда это очень сложно. Иногда люди так защищаются, – сказала Ольга Алексеевна.

– Отчего?

– От всего нового. Человек всегда поступает так, чтобы лишний раз не напрягаться.

– Не понял.

– Человек поступает привычным образом, потому что знает примерные последствия своих поступков. А если он поступит как-то непривычно, то и последствия будут непредсказуемыми. По накатанной колее ездить проще. Сопротивление меньше. Это можно объяснить даже в терминах нейробиологии. Если не напрягаешь мозг, то новые нейронные связи не формируются, и ты остаешься там же, где был. В зоне комфорта.

– Да, так и правда удобнее. Многим удобнее продолжать говорить про других гадости, чем перестать это делать. Я читал об этом. Подростки самоутверждаются за счет других людей. Это позволяет выглядеть круче, быть значимыми. Механизм сам по себе довольно простой, я давно об этом знаю. Только это ничего не меняет.

– Скажи, Леша, почему ты раньше ко мне не пришел?

– Потому что я сам ушел с факультатива.

– Леша, это неважно. Если тебе плохо, ты можешь приходить.

– И что бы вы сделали? После того разговора ничего не изменилось. В этом во всем нет смысла.

Ольга Алексеевна опустила глаза.

– Может быть, вы объясните мне, почему люди врут? – спросил я.

– У каждого человека могут быть разные причины. Полагаю, что чаще всего людьми движет страх.

– Мои родители… – Я тяжело вздохнул, потому что в горле образовался ком, – Оказалось, что у моего папы есть дочь. Она старше меня. То есть родилась, когда мои родители еще не были женаты. Но я об этом узнал только в этом ноябре. А раньше даже не догадывался.

– А твои родители знали раньше? Оба?

– Я не понял, – сказал я.

– Возможно, твоя мама тоже узнала об этой девочке недавно. Ты об этом не думал?

Я помотал головой. Об этом я не думал.

– То есть… – У меня перехватило дыхание. – Мои родители могли развестись из-за того, что мама узнала об этом?

– Не знаю. Это просто версия.

– Я об этом не подумал. Я думал, что они только меня обманывали. То есть мой папа мог… обманывать маму, да?

Ольга Алексеевна молчала.

– Вы правда так думаете?

– Я не думаю. Я могу только предполагать.

– Вы ведь никому не расскажете о том, что только что услышали?

– Конечно, нет.

– Мои… бывшие друзья тоже так говорили. А в последнее время они все рассказали про меня, все, что знали. Причем очень сильно все переврали.

– Если тебя это успокоит, то неразглашение входит в мои профессиональные обязанности.

Я кивнул. Это меня успокоило.

– Расскажи, что там у тебя с друзьями.

– Бывшими друзьями, – уточнил я.

– С бывшими друзьями, – Ольга Алексеевна кивнула.

Я молчал так долго, что за это время мог бы сместиться магнитный полюс.

– Все сложно. Артем Хвостов обвинил меня в том, что Надя Соловьева застала его с другой девушкой.

– Почему это он обвинил тебя?

– Ну потому что он попросил меня следить, чтобы Надя не зашла в комнату. А я отвлекся, и он…

Я опустил глаза. Я старался не думать о тех двух днях. Об Игоре, Шрайк и остальном. Но сейчас голова стала тяжелой-тяжелой, и, подложив ладонь, я уткнулся лбом в поверхность стола. Закрыл глаза.

– В общем, я сбежал из дома.

Ольга Алексеевна долго молчала.

– Ты сбежал к отцу?

– Да. Только пришлось вернуться. Идти мне все равно было некуда. Я поехал к папе, а там его дочь. Моя сводная сестра, – я поднял голову и посмотрел на Ольгу Алексеевну. – У нас с ней пятьдесят процентов общих генов, а я о ней даже не знал. А если моя мама не знала, то ей тоже было плохо, когда она об этом узнала, да?

– Думаю, да.

– А я думал только о себе. Я виноват.

– Ты не виноват, Леша.

– Я виноват, – сказал я, оттолкнувшись от пола, и качнулся на стуле, прислонившись головой к стене позади меня. – Я виноват во всем. Я неправильный.

– Почему ты так думаешь?

– Потому что это так. Я урод. Дефект. Псих. Зомби. Я не понимаю людей. И не так, как говорят мои сверстники. Вот Женя любит говорить, что она яркая индивидуальность и никого не понимает. И что ее никто не понимает.

Я снова уткнулся лбом в столешницу и продолжил говорить, лежа на столе:

– Мне кажется, что они очень хорошо понимают друг друга и пользуются друг другом, манипулируют, заставляют друг друга делать то, что им нужно. А я… я правда не понимаю. Если говорить образно, то я живу под стеклянным колпаком. И стекло это очень мутное. Я не могу разглядеть их лица, мимику, жесты. Я пытаюсь пробиться, но не могу. Это изматывает, ужасно изматывает.

– Ты не запоминаешь лица? – спросила Ольга Алексеевна.

– Со временем запоминаю. Но обычно я ориентируюсь по другим признакам. Я понял, что могу легко запоминать голоса. А еще прически и телосложение. Или оповещения на мобильных телефонах. Тоже помогает.

Ольга Алексеевна долго молчала, и я снова поднял голову.

– У тебя не было никаких черепно-мозговых травм? – спросила она.

Я пожал плечами.

– Вроде бы не было. Разве что в детстве. Думаете, я больной? – Я посмотрел ей в глаза, – Это я и так знаю. Я успел понять, что другие люди умеют то, чего не умею я. У них есть интуиция, а у меня только факты. Они понимают друг друга, а я их – нет. Но хуже всего то – что они понимают, что я какой-то не такой. Мои бывшие друзья смеялись надо мной, хотя я им ничего плохого не сделал. Я давно понял, что люди хотят уничтожить все то, что отличается от их выдуманной! нормы. Когда хомо сапиенс пришли в Европу семьдесят пять тысяч лет назад, они уничтожили неандертальцев. Хомо сапиенс уничтожали все на своем пути. А потом, когда остальные виды были уничтожены, они принялись за очищение своих собственных рядов. Можно много говорить о какой-то там терпимости, но все люди – ксенофобы.

– Все?

Я задумчиво посмотрел на Ольгу Алексеевну. Кажется, она задала вопрос с подвохом.

– Многие, – поправился я. – Мне кажется, что не заражены ксенофобией только те, кого притесняют. Хотя… Когда некоторые из них получают власть… Черт. Значит, все ксенофобы? Не может быть. Я не считаю, что я ксенофоб. Я не ненавижу кого-то из-за каких-то признаков. Из-за того, что кто-то не той национальности, религии или ориентации, я не буду его ненавидеть. Если мне кто-то не нравится, то это конкретный человек. Не из-за каких-то абстрактных признаков, а потому, что он ведет себя… ну как-то плохо. Обманывает, например. Или как Артем Хвостов. К нему я не могу относиться хорошо, потому что он плохо относился ко мне.

– Ты не ксенофоб, Леша. Хотя, наверное, ты прав. Большинство людей подвержены ксенофобии. Особенно подростки.

– Правда? Но почему так?

– Гормоны, неуверенность в себе, новые ощущения, проблемы в собственной семье, трудности в школе – да много чего может быть. Пока подросток не знает, как ему самоутвердиться, он будет самоутверждаться всеми возможными способами. Проще всего – за счет других. Вместо того чтобы сделать что-то самому, разрушаешь чужое.

– Разве это логично?

– Когда речь идет о чувствах, о логике обычно забывают.

– Вы умная. Почти как… – Я прикусил губу. – Как папа. Когда мы с ним говорили, я начинал лучше понимать остальных.

Мы немного помолчали.

– Скажи, Леша, в прошлой школе у тебя были друзья?

– Нет, – я помотал головой. – Никогда не было. В прошлой школе со мной никто не общался.

– А ты с самого детства умный? Наверное, говорить начал рано?

– Вроде да, – я пожал плечами. – Родители говорили, что у меня сразу был большой словарный запас. Помню, что первой моей книгой был учебник астрономии для одиннадцатого класса. Так интересно было.

– И во сколько лет ты его прочитал?

– В пять. После этого я очень плохо спал.

– Почему?

– От Солнца до Земли свет идет восемь минут. Одна астрономическая единица. 149 597 871 километр. От Солнца до Плутона максимальное расстояние – 49 астрономических единиц, пять световых часов. Но ведь это не конец Солнечной системы. Граница Солнечной системы – это облако Оорта в тысяче астрономических единиц от Солнца. Ближайшая к нам звезда…

– Проксима Центавра, 4,2 световых года.

Я удивился, а Ольга Алексеевна подмигнула.

– Не ты один увлекался астрономией.

Я кивнул. Не зря же она носила жетон из «Звездного крейсера „Галактика"».

– Размер Вселенной больше четырнадцати миллиардов световых лет. И что такое человек в этом громадном пространстве? Что такое наша планета?

Мы немного помолчали, и я продолжил:

– Мне казалось, что меня должно сплющить. Как в черной дыре. Мне казалось, что Вселенная меня просто поглотит. Растворит. Ну как-то так. А поговорить мне было не с кем. Никто не понимал. Даже родители говорили, чтобы я просто не думал об этом. А я не мог не думать. Мне было страшно.

Я опустил глаза и посмотрел на свои руки. Кожа на пальцах высохла и потрескалась. Пора носить перчатки, но я все время забывал их дома в прихожей.

– Как тебе жилось до переезда? – спросила Ольга Алексеевна.

– Мне нравилось. После школы занимался разными делами. По понедельникам я покупал булочку с корицей и гулял по набережной на Васильевском острове. В любую погоду. По вторникам ходил в бассейн. Мне очень нравилось лежать на воде и думать. Только в Москве я в бассейн не записался пока. Как подумаю, сколько всего в этой воде… Страшно чем-нибудь заразиться, – я вздохнул. – А по средам читал классику. Обязательно именно классику. По четвергам учился рисовать, а по пятницам заходил в книжный магазин. А по выходным я делал все, что хотел. Смотрел фильмы и читал книги. Разные. Спонтанно. Мама почти все время была на работе, а к папе иногда приходили друзья, и мы с ними сидели. Было очень интересно. Они говорили на разные умные взрослые темы. Папа работает финансовым журналистом, так что у него очень умные друзья.

– И что ты делал в их компании?

– Слушал. Иногда что-то говорил. Ну по теме. Что-то по истории или астрономии. Или антропологии. Они говорили про Олимпийские игры, а я рассказал о том, как император Нерон приехал на Олимпийские игры в Грецию. Это забавная история. И они смеялись. Я раньше думал, что они просто смеются. А они смеялись надо мной, – я посмотрел в глаза Ольге Алексеевне. – Они ведь смеялись надо мной, да?

– Не знаю. Может, им твоя история показалась смешной.

– Нет, – я помотал головой. – Они смеялись надо мной, потому что я говорил глупости. И папа смеялся. Я думал, что мои истории казались взрослым смешными, а им казался смешным я. А мама, когда приходила домой, всегда ругала папу, что он позволяет мне сидеть с ними. Я обижался на нее. А вдруг я зря обижался? Вдруг она хотела как лучше?

Ольга Алексеевна смотрела на меня, а я пытался понять, что значит выражение ее лица. И не мог. Отвратительное ощущение.

– Значит, вы с мамой мало общались? – спросила она.

– Да. Она всегда занята. Ну в командировки ездит и работает допоздна.

– Она у тебя инженер.

– Ага, – я кивнул. – Когда она дома, то все время сидит с ноутбуком и чертит. Такая сосредоточенная. Я думаю, это здорово – так любить свою работу.

– Ты из-за этого переживаешь?

– Нет, – я помотал головой. – Мне все равно. Я неправильный, да?

– Нет. Ты не неправильный. Даже не думай такие вещи, – Ольга Алексеевна нахмурила брови.

– Тогда что со мной? – Я подпер тяжелую голову рукой, почти лежа на столе.

– Тебе честно?

– Конечно.

– Думаю, у тебя легкая форма аутизма.

Я выпрямился.

– Аутизм? Это как в фильме «Восход Меркурия»?

– Нет, что ты, – она замотала головой, – Все не так страшно. Ты слышал про Ганса Аспергера?

– Нет, а кто это?

– Психолог. Изучал людей не от мира сего. У этих людей была хорошо развита речь, но возникали трудности с социальной интеграцией.

– У меня хорошо развита речь, – сказал я, – И есть трудности с социальной интеграцией.

– Это называется синдромом Аспергера. Раньше в России его не диагностировали, а теперь все непонятное на него списывают.

Кажется, я уже слышал это название.

– Значит, мне стоит пойти к врачу? К неврологу? Мне дадут какие-нибудь таблетки, которые смогут нормализовать работу моего мозга? Да?

Ольга Алексеевна молчала, а я закусил губу. Мое сердце билось сильно и быстро. В этот момент я хотел стать нормальным больше всего на свете. В этот момент я все отдал бы за это.

– Боюсь, что медикаментозного лечения не существует, – сказала Ольга Алексеевна.

– Тогда операция?

Она помотала головой.

– Неужели ничего нет?

– Боюсь, что нет.

И момент прошел.

– Даже ОКР лечат, – сказал я. – Почему эти симптомы нельзя нивелировать? Это же просто физиология мозга.

– Леша, говори тише, пожалуйста. Мозг – это не так просто.

– И что же со мной? – Я указал пальцем себе в висок. – Где здесь проблема? Это не лобные доли, которые отвечают за высшую нервную деятельность. У меня с ней все в порядке. Я же умный. Какие отделы мозга за это отвечают?

– Есть несколько теорий.

– Каких? Какие теории объясняют мое уродство?

– Ты не…

– Какие? – спросил я.

– Например, повреждения системы нейронов, которые отвечают за подражание.

– Зеркальные нейроны?

Ольга Алексеевна кивнула.

Я задумался. Это вполне могло быть правдой. Я не могу подражать другим людям, поэтому у меня не получается социализироваться.

– Есть еще теории? Вы говорили, их несколько.

– Да. Возможно, дело в недостаточной связи между зрительной корой и лобно-височными областями.

– Поясните.

– Лобно-височные доли обрабатывают информацию, которую посылает зрительная кора. У некоторых людей обработка информации не происходит должным образом. То есть… – Она вздохнула. – Обычно, в случае правильной фильтрации сигналов зрительной коры, мозг производит отбор самых важных сигналов. Это помогает избежать сенсорной перегрузки. А если механизмы фильтрации нарушены, то никакого отбора нет.

Я кивнул и замолчал. Все просто. Все очень просто. Я просто биохимическая машина. Не более того.

– Похоже на правду, – сказал я. – Я не вычленяю самого важного. И сосредоточиться не могу. Глаза устают. Болят. И голова тоже. Весь мир орет. Или молчит. По-другому не бывает. Настроить громкость не получается.

Ольга Алексеевна кивнула.

– Значит, мой мозг и правда дефективный. Я всегда подозревал, – пробормотал я, не сдержав вздоха, и снова улегся головой на стол. – Знаете, я всегда избегал нейробиологии.

Я ведь боялся прочитать про себя что-нибудь не то. Мне этого очень не хотелось.

Я посмотрел ей в глаза и улыбнулся, почувствовав, как дрожат мои губы.

– Раньше не хотелось. А теперь я рад.

– Рад?

– Ну да. Раньше я думал, что я просто урод. А теперь я знаю, что дело в работе мозга, и это не моя вина. Я не выпендриваюсь, я не избалованный. Я просто такой, какой есть. Мне стало легче. Даже если у меня не этот синдром, то… – я развел руками, – то это моя физиология, и я не выпендриваюсь, как говорят некоторые. Правда же?

Ольга Алексеевна улыбнулась, и тут прозвенел звонок на перемену для младших классов.

Значит, прошло всего сорок минут. Мне показалось, что целая вечность.

Я качнулся на стуле и почувствовал, как кружится голова.

– Ой-ой, – я засмеялся и сел ровно, – Я никогда в жизни столько не говорил. Вообще никогда. Теперь кислорода не хватает.

– Попей водички.

– Да, точно.

– А как у тебя с научным докладом? Про что будешь писать?

– Ни про что.

– В каком смысле?

– Ну я не записался вовремя, так что теперь поздно. Тем более я не умею выступать перед большим количеством людей. В общем, неважно. Я пойду.

– Давай, Леша.

Я встал и подошел к двери.

– А можно мне прийти в следующий раз на факультатив?

– Конечно, приходи.

Я кивнул и вышел из маленького кабинета в большой мир. По коридору носились совсем мелкие дети и ученики постарше. Всюду слышался гул и раздавался смех.

Да, это был другой мир, которого я не понимал. Может даже, я никогда его не пойму. Но я не обязан понимать всех, как все не обязаны понимать меня.

Я просто стоял и смотрел, чувствуя, что наконец-то мне стало легче. Это не моя вина, что я не такой. Просто так получилось.

* * *

Дома я решал задачи по химии в ожидании мамы. Влад пришел домой с тренировки и лег спать, попросив разбудить его, когда придет Игорь.

Игорь считал, что спать днем нельзя, так как это сбивает режим. Но Влад иногда нарушал его запреты.

В уме вертелись строчки, но я не мог ничего написать. Почему-то не получалось.

В классе мне так и не вернули тетрадь с моими стихами. Ну и пусть.

Мама и Игорь пришли домой в 21:21 с пакетами из продуктового магазина. Я разбудил Влада, и мы пошли их встречать.

После этого мы с Владом разбирали продукты.

Я хотел есть. Но у нас больше не было никакого куриного филе по понедельникам, средам, четвергам и воскресеньям. Теперь мы ели только то, что хотел Игорь.

И в этот вечер мы ужинали свининой и пюре (я съел только пюре). Я все же дождался, когда Игорь пошел в ванную комнату.

Я постучал в дверь маминой спальни.

– Да-да?

Я открыл дверь и осторожно вошел, остановившись на пороге.

– Привет, – сказал я.

– Привет, – мама сидела с ноутбуком на коленях. – Ты насчет компьютера?

– Что насчет компьютера? – удивился я.

– Ну мы же договаривались, что вернем тебе ноут после Нового года.

– Да? – Я этого не помнил, – Спасибо. Я вообще-то хотел у тебя спросить о другом.

– О чем? – Мама отвлеклась от своей работы и посмотрела на меня.

– Я всегда был таким?

– Каким таким?

– Аутичным.

– Что? – повысив голос спросила она, отложив ноутбук на тумбочку рядом с кроватью. Она никогда не ставила ноутбук на постель.

– Ну я ведь правда аутичный. Разве нет?

– Нет, – еще громче сказала она, – Кто тебе сказал такую чушь?

– Ольга Алексеевна, наш школьный психолог.

– Да, я с ней говорила. Глупая выпускница гуманитарного вуза.

– Она не глупая. Она очень умная.

Мама подошла ко мне и положила руки мне на плечи.

– Не смей даже допускать мысли о том, что ты какой-то не такой. Ты совершенно нормальный.

Я помотал головой.

– Но это не так. Она права. Она психолог, она все объяснила с точки зрения нейробиологии.

– Пусть этот психолог засунет этот диплом… – Мама не договорила, – Если бы она разбиралась в нейробиологии, то была бы ученым, а не занюханным школьным психологом. Ты нормальный, и никто не смеет тебя оскорблять.

– Ольга Алексеевна меня не оскорбляла, – я отступил на шаг, – Она объяснила, чем я отличаюсь от остальных, вот и все.

– Ты ничем не отличаешься, – сказала мама странным голосом, – Мы такие же, как все. Просто отец тебя избаловал, и теперь ты из кожи вон лезешь, чтобы считать себя особенным.

– Что значит «мы»? Я не…

– Никакого компьютера тебе не будет. А теперь иди спать, – она указала рукой на дверь.

Я ушел к себе. И тогда смог написать стихотворение.

Это было стихотворение про ксенофобию. Мне оно не понравилось, и я снова начал решать задачи. Хорошо, что с алгеброй и геометрией я закончил. Остались физика и химия. Еще сто шестьдесят задач.

Мне хотелось плакать.

 

21. Дискотека

Факт: я не думал, что кто-нибудь захочет со мной общаться. Никогда не думал. Но все время находится кто-то, кто со мной общается. Только заканчивается это каждыйраз плохо.

Каждый раз я соглашаюсь на общение, потому что думаю, вдруг в этот раз будет лучше.

И я буду соглашаться дальше. Я буду надеяться.

Утром, до начала урока, Зоя Викторовна подошла к моей парте и сказала, что мои тетради нашлись. Оказывается, я их уже сдал.

Странно, неужели я мог о таком забыть?

Когда она вышла, Артем Хвостов и Гриша Зыбин громко засмеялись.

Я даже не смог обрадоваться, потому что за последние два дня я спал всего шесть часов, и поэтому просто кивнул. В глаза будто насыпали песок, сенсорные ощущения обострились. Чем больше я уставал физически, тем больше чувствовал сенсорную перегрузку.

Меня раздражало абсолютно все: от тиканья часов до швов на воротнике.

Третьей парой была биология. После пары я подошел к Карлу Анатольевичу.

– Здравствуйте, – сказал я.

– Привет, – он улыбнулся, поправив очки. – Какой-то вопрос? Что-то непонятно?

– Нет, все понятно, я просто… – От страха в горле пересохло, но я заставил себя говорить дальше: – Я знаю, что уже поздно, но, может, вы согласитесь, чтобы я…

– Что?

– Чтобы я писал у вас научную работу.

Карл Анатольевич долго на меня смотрел. За это время магнитный полюс Земли мог два раза сместиться.

– Уже действительно поздно.

– Но я быстро все делаю. Я смогу провести исследование и все написать. Честно. Я успею.

– Алексей, к сожалению, уже действительно поздно. К Новому году Марии Петровне сдают черновые варианты. Ты точно не успеешь. Но в следующем году я тебя жду.

– Хорошо. Спасибо, – сказал я и вернулся за свою парту.

В следующем году…

Как же я устал. После четвертой пары я остался на факультатив по психологии, который теперь проводился в четверг.

В этот раз мы говорили о школьной травле.

– Я пыталась решать этот вопрос на уровне завуча, – сказала Ольга Алексеевна.

– Как? – спросил я.

– Я хотела, чтобы с детьми говорили учителя. Но Мария Петровна считает, что травля – это нормальный этап в жизни, и через него надо пройти. Цитирую: ученики должны закалять характер и учиться строить отношения сами.

– Серьезно? – спросила Вика. – Какая жесть. А вы что об этом думаете?

– То, что я думаю, это непечатно. Ведь школа по закону обязана защищать детей от травли. И вообще я считаю, что надо объяснять детям, что травить других не круто, а антисоциально. С самого раннего возраста. Что нельзя молчать. Если стал свидетелем травли, не участвуй, не поддерживай и не молчи.

– Да, вы это говорили в прошлый раз. Но это ведь значит, что надо стучать, – Алина улыбнулась, – Я вот не стала бы. Это низко.

– То есть обращаться в милицию, если видишь, что человека бьют, это низко? – спросила Вика.

– Это не то, – ответила Алина.

– Просто тебя никогда не травили, – сказала Женя.

– Да. Потому что меня травить не за что.

– Не за что? – спросила Соня.

– Ну да. Я же не какой-то фрик.

– То есть ты считаешь, что жертвы травли сами виноваты в том, что их травят? – спросил я.

– Конечно, – Алина кивнула, – И что вы все на меня насели? У меня свое мнение по этому поводу, и вы должны его уважать. Я же ничего никому плохого не делала.

– Ты имеешь право на собственное мнение, – кивнула Ольга Алексеевна, – Но если ты видишь явную несправедливость, то бездействие может быть даже хуже.

Больше Алина ничего не сказала.

После факультатива я пошел домой, но на улице меня догнала Вика.

Поскольку стоял декабрь, на улице уже совсем стемнело.

– Как ты поговорил с Ольгой Алексеевной? – спросила она. Из ее носа и рта вырывались облачка конденсированного воздуха.

– Нормально, – сказал я.

Она кивнула и долго молчала.

– Слушай, ты не думал о том, чтобы нам сесть вместе?

– Вместе? – удивился я.

– Да. Они чморят тебя, чморят меня. Я прочитала, что ботаникам стоит держаться вместе. Как тебе идея?

Эта идея показалась мне разумной.

– Да, давай, – кивнул я.

– Хорошо. Сядешь за первую парту или мне к тебе пересесть?

Я поколебался. Конечно, менять место мне не хотелось, но я не должен быть таким ригидным, пусть даже это свойство моей нервной системы. Да и глазам полезнее, если я буду сидеть за первой партой.

– Давай я пересяду к тебе, – сказал я.

Вика улыбнулась мне, и мы молча дошли до метро. Оказалось, что нам ехать в одну сторону, потому что она тоже жила на Ленинском проспекте. Всю дорогу мы молчали. Вика читала, а я просто сидел с закрытыми глазами. Решать задачи мне больше не надо было, но перед глазами до сих пор стояли цифры, цифры, цифры.

Я мечтал выспаться, но уснул только ближе к четырем часам утра. Чем больше я устаю, тем сложнее уснуть, потому что все чувства обостряются и мне все мешает. Отвратительное свойство организма.

* * *

На следующий день, в пятницу, я по привычке прошел к своему месту, но потом вспомнил о нашем с Викой договоре и вернулся.

– Ботаны теперь вместе сидят, – сказал Артем Хвостов, когда я сел рядом с Викой. – Сладкая парочка.

– Завидуешь, что ли? – спросила Вика с широкой улыбкой. – Ты-то один. Как правая рука? Не устала еще?

– У тебя устанет скоро, потому что твой новый дружок любит жирух.

Вика уже открыла рот, чтобы что-то сказать, но в класс вошла Зоя Викторовна.

Первым уроком у нас был английский, но отвечали, в основном, только Женя Смольникова, Саша Соколов и Вика. Поскольку оценки за полугодие уже выставили, никто особо не напрягался.

Оказалось, что сидеть с Викой продуктивно. Она не задавала бессмысленных вопросов, не начинала разговор, который я не мог поддержать, не отвлекала меня.

Мы оба ели в столовой, и теперь мы сидели за столом вместе. Вика даже не стала спрашивать, почему я не ем горох или шпинат.

Мне все это понравилось. Даже жалко, что это был последний учебный день полугодия.

Когда мы с ней остались дежурить после уроков, Вика спросила:

– Ты сегодня придешь на дискотеку?

– На школьную?

Она кивнула.

– Нет, – сказал я.

– А то просто можно было бы сходить. Вдвоем.

Я пожал плечами и продолжил вытирать доску.

– Ты точно не хочешь сходить? – спросила Вика.

– Не уверен, что мама отпустит.

На самом деле я сомневался не в маме, а в Игоре.

– Да ты позвони. Узнай.

– Сейчас?

– А надо сейчас?

– Ну да.

Тогда я достал из кармана джинсов телефон и набрал мамин номер.

Она ответила почти сразу:

– Алло.

– Привет, – сказал я.

– Привет.

– Слушай, сегодня школьная дискотека. Можно мне сходить?

– Снова захотел напиться?

– Нет. Меня Вика Веревкина позвала.

– Отличница?

– Да.

Мама помолчала.

– Ну что? – шепотом спросила Вика.

– Пока не знаю, – так же тихо ответил я.

– Хорошо, – сказала мама наконец. – До скольки это будет длиться?

– До скольки дискотека? – спросил я у Вики.

– До десяти.

Я передал маме.

– Мы за тобой заедем тогда.

– Хорошо, – сказал я и отключился.

– А во сколько начинается дискотека? – спросил я у улыбающейся Вики.

– В шесть. Давай тогда встретимся в пять тридцать на «Ленинском» в центре зала?

Я кивнул.

И мы поехали домой. Вика читала «Мастера и Маргариту», а я стоял рядом. Мы снова молчали.

Влад уже был дома. Он сидел за столом и что-то писал в тетради.

– Ни хрена не понимаю в геометрии, – сказал он, когда я зашел в комнату.

– Совсем? – спросил я.

– Абсолютно.

– Может, тебе позаниматься с репетитором?

– Папа считает, что я должен сам со всем разобраться. Да и когда мне заниматься? У меня тренировки же. Я и так сегодня прогулял тренировку, чтобы уроки сделать. Только ему не говори.

– Не скажу.

Я подошел к шкафу, чтобы переодеться, и тогда мне в голову пришла идея. Забавно все-таки звучит: в голову пришла идея. Откуда пришла? Как туда попала?

– Хочешь, я тебе помогу? – спросил я.

– Ты? – спросил Влад. – Серьезно? Ты же в десятом только.

– Ну и что? Я могу попробовать разобраться. Что именно ты не понимаешь?

Я сел рядом с ним на стул, и Влад подвинул мне учебник.

– «Объем шара и его частей». В этой теме нет ничего сложного.

– Хорошо. Тогда просвети меня.

И я начал просвещать.

Мы занимались долго.

Влад действительно ничего не понимал. Совсем ничего. Он даже не знал, что такое число Пи. Уже совсем стемнело, и я напрочь забыл о времени. Мы съели по пудингу, потом снова занимались. Я рисовал шары и сечения, и у меня уже рябило в глазах.

– Когда я буду учиться в одиннадцатом классе, то эту тему буду знать лучше всего, – сказал я.

– И ненавидеть ее, – хихикнул Влад.

Эта шутка показалась мне не лишенной здравого смысла.

Когда я посмотрел на наручные часы, было уже 17:19.

– Черт, – сказал я (непроизвольно). – Мне надо быть в метро через одиннадцать минут.

– Зачем? – спросил Влад.

– Я иду на школьную дискотеку.

Он даже присвистнул.

Я пошел обуваться, потому что переодеться я уже не успевал.

– Стой, – закричал Влад из комнаты, – У тебя пятно на свитере.

Я пошел в комнату, на ходу снимая свитер, и мизинцем левой ноги задел дверной косяк.

Было очень больно.

Влад хихикал (на самом деле было не смешно), но все же взял свитер и вместо него подал мне рубашку.

– Рубашка? – удивился я, – Зачем рубашка?

– Затем что рубашка выглядит лучше, чем кофта.

– Свитер.

– По фиг. Надевай рубашку.

Я решил, что Влад лучше разбирается в одежде, поэтому надел рубашку.

А потом побежал обуваться.

– Расчешись, – крикнул Влад из комнаты, и я быстро расчесал свои отросшие волосы.

Пора бы уже сходить в парикмахерскую, но я терпеть не мог, когда к моим волосам прикасались. Это было неудобно – чем длиннее становились мои волосы, тем больше они начинали кудрявиться.

К метро я ехал на маршрутке, потому что так было быстрее всего. Проблема в том, что на Ленинском проспекте после пяти уже начинаются пробки.

Я опоздал на одиннадцать минут, и Вика уже ждала меня.

– Я думала, ты не придешь, – она улыбнулась.

– Это было бы невежливо, – сказал я и вспомнил, что надо улыбаться в ответ.

– Слушай, – сказала она.

– Мм?

– Может, не пойдем?

– Мои родители сказали, что заедут за мной.

– В десять?

– Ага.

– Тогда, может… до десяти у меня побудем? А к десяти ты туда приедешь. Или вернешься домой раньше.

– Хорошо.

Я сразу согласился, потому что не хотел идти на дискотеку. Скорее всего, Артем Хвостов стал бы что-нибудь нам говорить, а мне не хотелось его слушать.

Поэтому мы пошли к Вике домой.

– Родители на корпоративе, так что дома никого нет, – сказала она, когда мы заходили в подъезд.

Шахта лифта в этом доме была покрыта сеткой, так что кабину было видно. А лестничные пролеты были построены вокруг шахты. Старый дом, как и у нас. Сталинский.

– Твои родители работают вместе? – спросил я.

– Моя мама не работает.

– Ясно.

Мы поднялись на седьмой этаж, и Вика открыла две входные двери.

К нам тут же подскочил большой пушистый пес. Золотистый ретривер.

– Медовик, отстань, – сказала Вика, смеясь, – Ой, я надеюсь, у тебя нет аллергии. Нет ведь? Леша, ау?

– А?

– У тебя аллергии на собак нет?

Я помотал головой.

– Хорошо.

Я повесил вещи на вешалку и погладил собаку.

Почему с животными так просто? Почему люди не могут быть такими честными?

Вика повела меня на кухню.

Кухня оказалась очень просторной и светлой. Большое окно, высокий потолок с лепниной.

– Будешь торт? – спросила Вика.

Я закивал.

Вика включила чайник и достала из холодильника большой шоколадный торт. Я сглотнул. В последнее время я ел мало сладкого.

– Тебе потолще или потоньше кусок?

– Потолще, – сказал я.

– Держи, – Вика отрезала мне большой кусок и положила на тарелку.

Я старался есть медленно, но у меня не получилось. Мне нужно было сладкое. Нужна была глюкоза.

– Ты такой худой, что тебя хочется накормить, – сказала Вика, сев рядом со мной.

– У меня астеническое телосложение, поэтому я могу есть много, но все равно не потолстею. Мне кажется, ты такая же.

– Мм, наверное, Я тоже могу много есть. Ты какой чай будешь?

– Зеленый, – сказал я.

Вика выглядела как-то по-другому. Не так, как обычно. Но что изменилось?

– Ты выглядишь не так, как обычно, – сказал я.

Вика поставила кружку передо мной и села рядом.

– О, ты заметил. Это потому что я надела джинсы. Ну и волосы распустила.

Я кивнул, пытаясь вспомнить, как Вика одевается обычно. Да, обычно она носила платье, похожее на школьную форму. Коричневого или серого цвета. И, видимо, не распускала волосы.

– Предки заставляют носить юбки и убирать волосы. Бесит. Твоей маме сколько лет? – спросила Вика.

– Тридцать пять.

– Везет. Моей – сорок восемь. А отцу вообще пятьдесят шесть. Я очень поздний ребенок. Представь себе, насколько консервативны мои родители. Хочешь вина?

– Меня мама встретит, так что не стоит.

– Один бокал.

И тут я почувствовал себя Пьером Безуховым.

Разумнее всего было отказаться.

– Давай, – ответил я.

Вика налила нам по бокалу красного вина, и мы выпили. На вкус мне не очень понравилось, но это было гораздо лучше, чем виски, разбавленный газировкой.

– Ну как? – спросила она.

– Не знаю. Нормально, – сказал я и выпил еще.

Очевидно, этил уже начал действовать, потому что я почувствовал легкость опьянения.

– А мои родаки покупают разные вина, – хихикнула Вика. – Хотя мне кажется, что у всех вин одинаковый вкус.

– Да уж, – я покачал головой. – Странно.

– Ага, точно, – Вика закивала. – Лучше бы разбирались в каких-нибудь важных вещах.

– Да. Взрослые люди тратят свое время на всякие глупости. Почему они не продолжают учиться?

– Ага. Почему они только нас заставляют? Мои родители даже не помнят, что такое логарифм.

– А мои не знают, сколько хромосом у человека.

– А мои не знают, в чем разница между молекулой и химическим соединением.

– А мои не знают, сколько царств живых организмов есть в природе. Даже мой папа не знает, хотя мне всегда казалось, что он очень умный.

– Допивай, – сказала Вика.

Я выпил, и она налила еще.

– Мои родители говорят, что пока я ничего в жизни не добилась и поэтому не имею права голоса, – сказала она.

– А мой отчим несколько раз бил меня. И мама тоже, – сказал я, глядя в пол, и выпил.

– Сильно?

Я пожал плечами.

– А я хочу учиться в Бауманке и работать. Но папа говорит, что я должна поступить куда угодно, за время учебы найти себе мужа, а потом сидеть дома с детьми. Как моя мама.

– А моя мама работает инженером.

– У тебя крутая мама. Я ее видела, она очень молодо выглядит.

– Угу. Она решила отправить меня в школу, где к каждому типа индивидуальный подход.

– Ну Хвостов действительно проявляет к тебе индивидуальный подход.

– Это шутка? – спросил я.

– Вроде того.

– Смешно, – сказал я и улыбнулся.

Вика притянула мое лицо к своему и поцеловала.

Это было так неожиданно, что я чуть не упал со стула. Но не упал.

Вместо этого я сам притянул ее к себе.

Эндокринная система начала работать, и гипофиз начал вырабатывать что-то там куда-то там. Я настолько потерялся в этом ощущении, что стал намного глупее.

Не знаю, сколько это длилось, но после этого поцелуя мне надо было отойти в ванную и умыться холодной водой.

Лицо горело, губы горели, а в голове шумел океан.

Когда я вышел, Вика сидела за столом ровно, как обычно. Даже волосы собрала.

Я сел рядом и подвинул себе кружку остывшего чая. Только сейчас я вытащил оттуда чайный пакетик и положил себе пять ложек сахара.

– Извини, – сказала Вика.

– Ничего.

– Ты до этого целовался?

– Один раз. Но я почти не помню.

– А я много раз. На даче.

Я смотрел на Вику, но она отводила глаза.

– Мы в бутылочку играли.

Я молча кивнул. Мне хотелось поцеловать ее снова, но я смутился и не знал, можно ли.

– А тебе все еще нравится Шишка? – спросила Вика.

– Не знаю, – я пожал плечами. – Она странная.

– Почему?

– Она предложила мне сесть вместе, а потом взяла меня за руку, – сказал я и подумал, что это случилось целую жизнь назад. – А потом начала игнорировать.

– Так она с Троллем мутила, а потом они разосрались, и она решила к тебе подкатить, чтобы он ревновал.

– Что? Я ничего не понял.

– Шишка встречалась с чуваком из одиннадцатого класса, а на дне здоровья он ее кинул или что-то вроде того. Она там в лесу рыдала два часа.

– Правда? Я этого не помню.

– Потому что ты был пьяный, – хмыкнула Вика.

– Откуда ты знаешь? Тебя ведь там не было.

– По-твоему, я пьяных не видела? Хвостов и Зыбин уже тогда над тобой ржали. Надо было вмешаться, – она вздохнула. – В прошлом году у нас училась странная барышня Кристина Палишева. Он к ней лез и лез, ей потом уйти пришлось. А я даже ничего не сделала. Теперь стыдно. Давай еще выпьем.

– Ты не виновата.

Вика криво улыбнулась и налила мне еще вина.

Мы выпили, а потом еще целовались.

Поцелуй – это странный процесс. Это обмен слюной, что, по идее, должно быть противно.

Но почему-то противно мне не было.

– Лучше мне пойти домой, – сказал я, когда смог перестать целовать Вику, и посмотрел на часы.

– Оу. Ну хорошо. Мы с Медовиком тебя немного проводим.

Я кивнул, и мы пошли в прихожую одеваться.

С неба большими хлопьями падал снег, искрящийся в свете фонарей. Желтое небо висело низко-низко. По Ленинскому ехало бесчисленное множество машин.

По дороге мы с Викой молчали, а собака спокойно шла рядом.

– Ты где живешь?

– На углу с Университетским.

– Оу. Далековато. Мы тогда назад пойдем, хорошо? А то холодно.

– Хорошо.

Мы остановились.

– Тогда пока, – улыбнулась Вика.

– Пока, – сказал я, но никуда не пошел.

Она тоже не уходила. Медовик стоял рядом с ней.

Снежинки падали мне на лицо и тут же таяли. Было холодно, но мы стояли и смотрели друг на друга.

Я понял, что окончательно протрезвел.

– Ты стал выше, – сказала Вика.

– В смысле? – спросил я.

– Когда ты пришел в школу, ты был ниже меня ростом, – она улыбнулась, – А теперь выше.

– Да, логично. В пубертатном периоде обычно люди быстро растут.

– Да. Конечно. А где ты будешь праздновать Новый год?

– Со сводным братом. Может, Людмила Сергеевна придет. Это моя бабушка.

– Ты называешь бабушку по имени-отчеству?

– Ага. А ты как будешь праздновать Новый год?

– Дома с родителями и их родителями. Это отстойно.

– Правда? – спросил я.

– Ага. Их друзья жутко скучные.

– Ясно. А ты не хочешь прийти к нам?

– Правда?

Я кивнул.

– Я… я с радостью. Принесу что-нибудь поесть. Что ты ешь?

– Куриное мясо, любые морепродукты, картофель в любом виде, свежие овощи, макароны, рис и лазанью.

– А салаты?

– Мне нравятся салаты «Цезарь» и «Мимоза».

– Здорово, – сказала она и шмыгнула носом.

Поскольку Вика не плакала, я предположил, что она просто замерзла.

– Тогда пока, – сказал я.

– Пока.

И мы разошлось.

Придя домой, я измерил свой рост. 175 сантиметров. Потом позвонил маме и сказал, что я уже дома и меня не надо встречать. Было восемь часов вечера.

И я уже не расстраивался из-за научной конференции.

 

22. Новый год

Я люблю размышлять о том, как три или четыре миллиарда лет назад в первичном бульоне первичные репликаторы превратились в РНК, затем в ДНК, а потом создали первые одноклеточные организмы. Эти организмы пережили изменения состава атмосферы, ледниковые периоды, извержения супервулканов и множество тектонических сдвигов. Они выживали на протяжении миллионов, миллиардов лет, чтобы однажды появились мы. Это потрясающе. Грандиозно.

Вся наша история потрясающа.

Мама и Игорь уехали тридцатого декабря, оставив вместо себя Людмилу Сергеевну. Она ночевала в зале, а тридцать первого декабря в шесть часов вечера ушла, оставив нас с Владом наедине.

– Типа подарок нам сделали. Новый год без взрослых, – сказал Влад после того, как закрыл за ней дверь.

Я кивнул. Людмила Сергеевна должна была вернуться завтра днем. Но точного времени она, к сожалению, не сказала.

– Ну чего, когда там твоя Вика придет? – спросил Влад.

– Она не моя, – сказал я.

– Но она придет к тебе.

– Здесь еще будешь ты.

Влад приложил палец к моим губам, и я замолчал. Это было странно.

– Она тебе нравится или нет?

Я снова пожал плечами.

– Сложно сказать. У нее симметричное лицо и соотношение скул и глаз мне нравится.

– Блин, Леха, не тупи. Симпатичная девушка проявила к тебе интерес. Что тебе еще надо?

– Не знаю. Надо подумать над этим.

– Блин, опять подумать. Хватит думать, пора действовать.

– Наверное.

В 20:01 раздался телефонный звонок. Я нажал на кнопку приема (в новом телефоне даже не было сенсорного управления).

– Я выхожу, – сказала Вика. – Скачайте фильм какой-нибудь.

– У нас нет интернета.

– А, точно. И компа у тебя сейчас нет вроде?

– Нет.

– Тогда я скачаю что-нибудь. Что хочешь посмотреть?

– «Доктор Кто» или «Стар трек»? – спросил я.

Я давно собирался показать его Владу. И вот наконец-то появилась возможность.

– Ок. Давай, пока.

– Пока.

Влад тем временем вынес из нашей комнаты две бутылки вина.

– Смотри, – улыбнулся он.

– Что это? Откуда?

– Да я купил недавно в магазе, где паспорта не спрашивают, – он засмеялся. – Там еще есть.

– Где?

– В комнате. Давай готовить?

Я кивнул, и мы пошли на кухню. Я готовил куриное филе, а Влад – пиццу. Правда, тесто он купил в магазине, а не сам сделал.

В 20:34 раздался звонок в домофон.

Это была Вика. У нее в руках были пакеты с продуктами.

– Привет. Я Влад, – Влад помахал ей рукой, взял пакеты и унес на кухню.

Потом мы накрывали на стол. Я случайно уронил на ковровое покрытие часть сваренных макарон, и тогда Влад и Вика отправили меня в гостиную, сказав, что все сделают сами.

Я слышал, что они говорили и смеялись.

Я обрадовался, что они нашли общие темы для разговора.

Потом они пришли в гостиную и сели на диван по обе стороны от меня.

– А я тут рассказывала Владу о том, как ты связался с Хвостовым и его ручным зверьком, – сказала Вика.

– Зверьком? – удивился я.

– Зыбиным.

– Гриша Зыбин не виноват, не надо его так называть, – сказал я, опустив глаза, потому что они оба стали на меня смотреть.

– Не виноват? Виноват еще как, – сказала Вика, – В прошлом году ходил неприкаянный, а в этом, видите ли, стал приближенным к королевскому телу. Чмошник.

– Вряд ли он специально плохо себя вел. Просто в компании с Артемом Хвостовым он чувствует себя защищенным, – я поднял глаза и по очереди посмотрел на Вику и на Влада.

– Ты слишком добрый, – сказала Вика.

– Ты его не бросай, Вика, – Влад подмигнул ей, – Иначе совсем пропадет.

Вика широко улыбнулась.

– Oil, пицца же, – сказал Влад и пошел в кухню.

– Я помогу, – Вика вышла вслед за ним.

Когда они вернулись, то продолжали разговаривать.

Было сложно воспринимать общение сразу с двумя людьми. Когда я общался с Артемом, Гришей и Надей, такой проблемы не было. Обычно я молчал. А если меня о чем-то спрашивали, то только если я был пьян. Чтобы посмеяться.

Почему так?

Почему мной интересовались, только если хотели узнать про меня что-то, чтобы потом посмеяться?

А вдруг Вика тоже хочет посмеяться надо мной?

Но не могут же все люди поступать с другими людьми плохо.

Такого не бывает.

Или бывает?

Даже мои родители обманывали меня.

У моего папы есть дочь, о которой я ничего не знал. Возможно, мама тоже не знала.

Мама часто ругает меня, если ей не нравится, как я себя веду.

Игорь бьет меня, когда мамы нет рядом.

Артем Хвостов издевается надо мной.

Алина Шишкина просто воспользовалась ситуацией, чтобы ее бывший парень ревновал.

Юра Бережков, которому много раз говорили, что я его вроде как спас, читал мои стихи всему классу и смеялся надо мной.

Но неужели люди так себя ведут со всеми? Или это я такой ущербный и они так ведут себя только со мной?

Я встал и пошел в ванную комнату. Мне надо было умыться холодной водой.

Пол подогревался, поэтому ногам сразу стало тепло.

Когда я вышел из ванной, Влад уже наливал вино.

Влад.

Вот тот человек, который никогда не относился ко мне плохо.

Почему я не подумал о нем сразу?

– Чего ты улыбаешься? – спросил он, протягивая мне стакан.

– Я улыбаюсь?

– Да, – Влад кивнул.

– Просто так, – сказал я, и это была правда.

– Я подрубилась к халявному вайфаю, – сказала Вика громко.

Она сидела на диване с ноутбуком на коленях.

– Круто, – сказал Влад и хлопнул меня по плечу. – Давайте за знакомство, что ли?

Мы выпили. Кажется, вкус вина начал мне нравиться.

Мы сидели втроем, и мне было хорошо. Легко.

Гораздо легче, чем обычно.

– Знаете, что я поняла? – сказала Вика.

– Мм? – спросил я.

– Ни у кого из нас нет друзей, – она хихикнула.

Влад тоже засмеялся, а я не понял, что в этом смешного.

– Вот это поворот, – сказал он.

– А я аутист, – сказал я.

Они тут же перестали смеяться.

– Что? – спросил Влад после слишком уж долгого молчания.

– Ольга Алексеевна сказала, что у меня может быть синдром Аспергера.

– Правда? – спросили они в один голос.

– Возможно.

– Хм, – сказала Вика, Это сейчас очень модно.

– Модно? – удивился я.

– Ага. Во всех сериалах есть кто-то, у кого Аспергер.

– Например?

– Ну в «Теории Большого взрыва» есть Шелдон. И в би-бисишном «Шерлоке» главгерой.

Вика замолчала, а я ждал, что еще она скажет.

– Больше ничего не помню, – она пожала плечами, – Но мне кажется, это сейчас в интернете очень популярно. Каждый говорит, что у него Аспергер.

– Мм. Ясно.

– Но если Ольга Алексеевна сказала, то мало ли… Тем более, ты и правда не от мира сего. Давайте загуглим, – Вика снова взяла ноутбук на колени и начала печатать, – Так. Аспергер. Одно из пяти нарушений… характеризующееся серьезными трудностями в социальном взаимодействии… бла-бла-бла… А также ограниченным, стереотипным, повторяющимся репертуаром интересов и занятий. От аутизма он отличается, прежде всего, тем, что речевые и когнитивные способности в целом остаются сохранными. У тебя с речью все ок. Значит, точно не аутизм, – она улыбнулась мне. – Синдром часто характеризуется также выраженной неуклюжестью.

– Неуклюжесть – это точно про него, – сказал Влад.

– Ага, – Вика кивнула. – Так, что дальше? Диагностика. Ой, тут до фига всего.

Влад подсел к ней поближе, и они стали читать вместе.

– И что там? – спросил я через некоторое время.

Я вдруг понял, что сам ничего не знаю про синдром Аспергера и аутизм.

– Подожди, тут много, – сказала Вика.

– Вон глянь характеристики, – Влад ткнул пальцем в экран ноутбука.

И они снова замолчали, глядя в монитор.

– Нарушения социального поведения, стереотипные и ограниченные шаблоны поведения, действия и интересы, – сказала Вика, глядя в экран.

Я вспомнил, что всегда любил биологию и астрономию и никогда не хотел, чтобы что-то менялось.

Тем временем Влад продолжил:

– Интенсивная сосредоточенность на узкой тематике, односторонняя говорливость, бедность ритма и интонации речи и физическая неуклюжесть характерны для синдрома, но не требуются для постановки диагноза. Бедность интонаций – это точно подходит.

– Вот тут еще, – сказала Вика, глядя в экран – Отсутствие эмпатии, трудности в базовых элементах социального взаимодействия… Могут включать неспособность создавать дружеские связи, отсутствие стремления разделять с другими удовольствия или достижения. Например, показывать другим объекты, вызывающие интерес. Отсутствие социальной или эмоциональной взаимности и нарушение невербального поведения в таких областях, как глазной контакт, выражение лица, язык тела и жестикуляция. Вот это точно про тебя.

– Да ну, – я опустил глаза, – А как это передается?

– Щас, – сказала Вика и некоторое время молчала, – Написано, что скорее всего генетическая болезнь. И у родственников твоих тоже может быть.

Я подумал про папу. Он ведь тоже был не такой, как все.

– Может, есть какие-нибудь тесты для определения? – спросил я.

– Точно. Ща проверим.

Оказалось, что тестов на синдром Аспергера очень много.

– Вот тест, – Вика отдала мне ноутбук, – Мы пойдем пиццу порежем, а ты пройди тест. Интересно, что выйдет.

И они пошли на кухню, а я открыл первый найденный в сети тест.

Хоть узнаю, подходит ли мне этот диагноз или нет.

В первом тесте было сто пятьдесят вопросов, на которые я ответил довольно быстро. Я не знал, как ответить на некоторые из них, поэтому ставил галочки в графе «не знаю».

После того как я ответил на вопросы, я немного помедлил, прежде чем нажать кнопку «проверить». Конечно, результаты теста нельзя считать официальным диагнозом, но все же…

Все же.

Я нажал на кнопку.

Пока страница грузилась, я допил вино из бокала.

Мелькнула мысль: а вдруг я все-таки нормальный?

Конечно, все было предсказуемо:

«Ваши Аспи-результаты: 155 из 200.

Ваши нейротипические (неаутические) результаты: 37 из 200.

Высока вероятность, что Вы – Аспи».

Аспи. Какое глупое слово.

Я только одного не понял. 155 + 37 = 192. Почему тогда сумма должна быть 200?

Разве что оставшиеся 8 баллов невозможно отнести ни к нейротипическим, ни к аутическим признакам. На некоторые вопросы я ведь ответил «не знаю».

После этого я решил пройти тест по другой методике. Скрининговый тест ASSQ для детей от 6 до 16 лет для определения степени аутизма. В нем было всего 27 вопросов, и мой результат оказался 46. Сообщалось, что это очень высокий результат. И никаких пояснений. Что за высокий результат?

– Ну как там? – крикнул Влад с кухни.

Я промолчал.

Когда Влад и Вика пришли, то сели с обеих сторон от меня.

– Это все неважно, – сказала Вика. – Совершенно неважно.

– Да, – Влад кивнул. – Ты это ты.

– У меня есть эмпатия, – сказал я. – Если я не умею выражать ее, это не значит, что ее нет.

Вика налила мне вина, и я взял бокал.

– И то, что я не умею читать мимику и жесты, это тоже не так ужасно. И то, что не запоминаю лица. И то, что не люблю чужих прикосновений.

Влад и Вика молчали. Я тоже молчал.

– Где пицца? – спросил я.

– Сейчас, – Влад встал и снова пошел на кухню.

– Ты совсем не любишь чужих прикосновений? – спросила Вика шепотом.

– В основном, – я вспомнил наши поцелуи. – Бывают исключения.

Влад вернулся с вкусно пахнущей пиццей и сел рядом.

Мы выпили за Новый год, а потом Влад и Вика принесли что-то еще.

Влад что-то спросил у Вики, я не расслышал.

– Да я вообще хотела поступать в лицей при Бауманке, – сказала Вика, садясь. – Но мой папа сходил туда и сказал, что он против. Он решил, что я перестану быть женственной, если пойду туда учиться.

– Почему? – спросил я.

– Да все просто, – Вика улыбнулась. – Он думает, что я не должна учиться с одними мальчиками. Типа стану пацанкой. А я ведь должна быть женственной. Мне этой гендерной хренью мозг полощут с самого детства. И в университете я должна найти себе мальчика и… ну вы поняли.

– Нет, – сказал я.

– Ну я найду мальчика, начну с ним встречаться, потом выйду замуж и нарожаю спиногрызов.

– Зачем тогда учиться?

Вика пожала плечами:

– Не знаю. У меня оба брата закончили Бауманку, и я всегда хотела там учиться. А потом работать по специальности. Но мне сказали, что не фиг, потому что я должна сидеть дома с детьми.

– Это хреново, – сказал Влад, – И что ты планируешь делать?

– Когда я закончу школу, то буду совершеннолетней и смогу поступать куда захочу. А сейчас пока буду делать вид, что я согласна. Иначе весь мозг вынесут на тему того, что я не женственная.

– Ты молодец, – сказал Влад, – Мне кажется, что мне даже наступление восемнадцати лет не поможет. Если отца не устроит мой выбор, то что я буду есть? Где жить?

– Не выгонит же он тебя из дома, – нахмурилась Вика.

– Не знаю.

– Ну даже если выгонит. Пойдешь в общагу жить. Устроишься работать с частичной занятостью. Или вообще удаленно. Сможешь учиться. Тяжело, но не невозможно.

– Легко сказать.

– Слушай, если ты хочешь что-то изменить, ты это меняешь. Возможно, не сразу получится. Но нельзя же жить так, как тебе говорят. Это же твоя жизнь, а не твоего отца.

Влад кивнул.

– Давайте смотреть фильм? – предложила Вика, – Я скачала новый «Стар трек». Там остальные просто совсем старые. И сериалов куча.

– Не такая уж и куча, – сказал я.

Вика поставила ноутбук себе на колени и включила файл.

Раньше я никогда не смотрел «Стар трек» с кем-то, кроме родителей, поэтому сейчас испытал нечто вроде своей ответственности. А вдруг Вике и Владу не понравится?

Когда я общался с Артемом, Надей и Гришей, я никогда не выбирал фильмы. Обычно выбирал Артем или – реже – Надя. Поэтому я посмотрел много комедий, большая часть которых даже смешной мне не показалась.

Но сейчас мы смотрели именно то, что я предложил. Это оказалось приятно.

Влад и Вика комментировали фильм, смеялись и даже обсуждали, кто на кого похож.

– Леша похож на Спока,— сказал Влад.

– Точно, – Вика закивала. – Даже выражение лица похоже.

Я удивленно посмотрел на них, и они почему-то засмеялись.

– Даже бровь так же поднимает, – сквозь смех проговорила Вика. – Сорри, я не над тобой смеюсь, просто…

– Да похож же, – Влад хихикнул.

Я вздохнул.

– Я не похож на мистера Спока, – сказал я. – Я больше похож на Дейту из «Нового поколения», он, правда…

– Даже говорит так же, – засмеялся Влад. – Да ладно, Спок крутой.

Я молча кивнул.

Конечно, Спок крутой. Только вот он не хотел общаться с людьми и испытывать эмоции.

А я хочу. Именно поэтому я считаю, что больше похож на робота Дейту, который хотел стать человеком.

Если бы он только знал, что есть в мире люди, которые хотят быть людьми.

 

23. Первый раз

Мир меняется слишком быстро. Ты ждешь чего-то одного, но происходит совсем другое. Я стараюсь хоть как-то упорядочить мир вокруг себя. Разложить его по полочкам. Каждый раз что-то мешает. Я просто не успеваю подстраиваться.

Но иногда мне кажется, что это все неважно. Я просто есть. И этого достаточно.

Мы ели вкусный ужин и смотрели фильм, а потом поняли, что Новый год уже почти-почти наступил. Тогда Вика быстро открыла шампанское, мы с Владом убрали со стола пустые тарелки и принесли чистые стаканы.

– Вот и Новый год, – сказала она, наливая всем шампанского до краев.

– Круто, мне в этом году уже поступать, – сказал Влад.

– А мне семнадцать исполнится, – улыбнулась Вика.

– А мне пятнадцать, – я опустил глаза.

– И ты закончишь школу раньше всех нас, – Влад улыбнулся.

Вика взяла ноутбук и улыбнулась:

– Сейчас найду куранты в инете.

Мы подняли бокалы и ждали. Вика искала. Мы ждали. Пузырьки в шампанском лопались.

И вот мы услышали речь президента.

– Нашла, – Вика засмеялась.

Мы встали и вновь подняли бокалы. Я смотрел на улыбающихся Вику и Влада и думал.

Этот год был самым насыщенным в моей жизни.

Развод родителей, новый город, новая школа, новые люди, разные люди, странные люди. Слишком много людей. Слишком много впечатлений.

Возможно, следующий год будет другим. Возможно, он будет таким, какими были все мои прошлые годы.

Но… хочу ли я этого?

Хочу ли я снова ту жизнь, которую считал идеальной? Хочу ли я вернуться?

Нет.

И вдруг я почувствовал себя счастливым. Раньше я думал, что у меня идеальная жизнь. А сейчас? Сейчас и здесь, стоя рядом с этими людьми, я вдруг начал понимать – все не так просто. Пусть в этом году все было не идеально, не упорядоченно, порой обидно, иногда больно, иногда очень больно, но все же…

Это было удивительно.

Столько чувств, столько эмоций, столько жизни.

Я открыл новый мир. Я начал общаться с людьми. Пусть не слишком удачно, пусть из-за этого даже появились проблемы. И пусть в моей груди до сих пор черная дыра.

Кажется, она начала превращаться во что-то другое.

Я понял, что жизнь не ограничивается книгами и научно-популярными фильмами. Жизнь не ограничивается музыкой.

И пусть после меня ничего не останется, кроме нескольких миллионов атомов, которые однажды превратятся в звездную пыль. Но есть сейчас. Есть этот миг, и нет ни прошлого, ни будущего.

Нет вечности, есть только сейчас.

Это и есть вечность.

Куранты пробили двенадцать.

– Ура-а, – закричали Вика и Влад, и я тоже поддержал их.

Мы чокнулись и выпили шампанское.

Влад похлопал меня по спине, а потом меня обняла Вика. Я смотрел в ее глаза и думал о том, что ее сочетание генов так же маловероятно, как и мое. Один шанс на миллиарды.

Но все же мы здесь и мы осознаем себя. Мы осознаем Вселенную.

– Мы здесь, – шепнул я.

– Конечно, мы здесь, – Вика засмеялась, – Где еще нам быть?

– Нигде, – я вдруг тоже засмеялся, – Только здесь и сейчас.

– Пей. А то выдохнется, – сказала она.

А потом мы оделись и вышли на улицу. Кто-то в нашем дворе запускал фейерверки.

Разве что-то могло быть лучите?

Мы здесь. Мы сейчас.

Это был волшебный момент. Рядом были люди, которые хорошо ко мне относились и к которым хорошо относился я.

Вика приобняла меня за талию и положила голову мне на плечо.

Было так странно, так сильно и так больно, что у меня защипало в глазах.

Потом мы замерзли, поэтому вернулись за стол и снова ели. Мы досмотрели «Стар трек», а Вика и Влад сказали, что он им понравился.

Мне было очень приятно.

Ближе к двум часам ночи Вика достала из холодильника большой белый торт.

Оказалось, что это мой любимый торт-безе. Ночь сразу стала еще лучше.

Я объелся, но мне было хорошо.

Мы сидели на диване перед остатками ужина, а потом Влад сказал:

– Ну что, ложимся?

– Ага, – Вика кивнула, – Давайте. Я уже спать хочу.

Пока я убирал со стола, Влад разложил диван и принес в гостиную свое постельное белье.

– Ты ляжешь в гостиной? – спросил я.

– Ага.

– А я думал, здесь ляжет Вика.

Влад подошел ко мне и прошептал:

– Я думал, она ляжет с тобой в комнате.

– Что? – удивленно спросил я.

Вика в это время была в ванной комнате.

– Да брось. Все же понятно.

– Что понятно?

– Блин, Лех, не тупи, – Влад криво улыбнулся.

– То есть она не будет сверху?

– Смотря что ты имеешь в виду, – засмеялся Влад.

– Что? – удивился.

– Ничего. Просто иди к себе.

– Спокойной ночи, – сказал я Владу и пошел в комнату. Что Влад имел в виду? Неужели секс? Но… это же Вика. Ия.

Разве кто-то может захотеть секса со мной?

Через четырнадцать минут в комнату зашла Вика. На ней была синяя пижама.

– Привет, – улыбнулась она.

Я не ответил.

Вика подошла к кровати.

– Теперь моя очередь пойти в ванную, – сказал я и сбежал.

Я принял прохладный душ, чтобы протрезветь, но это не сильно помогло.

Потом тоже надел пижаму и заставил себя вернуться в комнату.

Свет в зале был уже выключен.

– Спокойной ночи, – сказал Влад.

– Спокойной ночи, – сказал я и зашел к себе.

Вика сидела за столом и что-то читала на своем ноутбуке. Увидев меня, она улыбнулась.

– Налить тебе? – спросила Вика.

Я кивнул.

Вика налила мне вина, и я сел на край кровати, а она осталась за столом.

– Еще посидим? – спросила она. – Все равно спать не хочется.

– Тогда почему, когда Влад спросил, ты сказала, что хочешь спать? – удивился я.

– А разве непонятно?

Я помотал головой.

– Ты такой милый. Совсем не понимаешь намеков, да? – Нет.

– Хорошо. Тогда без намеков.

Вика села рядом и поцеловала меня.

– Так нагляднее? – улыбнулась она.

Я не смог ничего сказать. Так действительно было нагляднее.

Она выключила свет и снова села рядом. Теперь комнату освещали только фонари. Зато веселые крики людей с улицы я начал слышать еще лучше.

Вика взяла мою руку в свою.

– Какие холодные пальцы, – шепнула она мне в ухо.

Мне стало щекотно, и я втянул шею, чтобы закрыть ухо. – Не надо, – шепнул я.

– Ты правда ужасно милый, – Вика улыбнулась и погладила меня по щеке.

– Мне не нравится, когда меня гладят, – сказал я.

– А как нравится?

– Я… я не знаю. Но легкие прикосновения не нравятся. – Без легких прикосновений и поглаживаний. Я поняла, – она надавила мне на плечи.

Я лег, а она села сверху.

– Слушай, я…

Я хотел сказать что-то еще, но она прижалась бедрами к моим бедрам, и все слова куда-то делись.

Высшие функции моего мозга незаметно отключились.

– Ты совсем другая, – сказал я.

– Чего?

– Ну в школе ты ведешь себя с другими так…

– Как? – Она наклонилась ко мне.

– Не знаю. Резко.

– В нашем классе по-другому невозможно, – она улыбнулась и укусила меня за шею. – Надеюсь, Влад не зайдет.

Я дернулся, пытаясь посмотреть на дверной проем.

– Да не парься. Он закрылся, – шепнула она мне на ухо, залезая рукой мне под рубашку. – Кстати, почему у вас в комнате нет двери?

– Такие воспитательные методы, – ответил я, пытаясь говорить без придыхания.

– Садизм какой-то.

Вика начала гладить меня по груди, но быстро перестала.

– Никаких поглаживаний. Я помню. И кстати.

Она слезла с меня, порылась в сумке и вручила мне презерватив.

Я никогда раньше не надевал презервативы, но во время урока сексуального воспитания в прошлой школе внимательно изучил инструкцию. Так что я знал, что делать. Я даже не успел смутиться.

Вика снова оказалась сверху. И на этот раз все было… по-другому.

Мы с Викой не говорили.

И я совсем перестал соображать.

Если бы я был трезв, то все закончилось бы слишком быстро.

Впрочем, во времени я потерялся окончательно и бесповоротно. И мне было все равно, потому что все ощущения сосредоточились в паху.

Оргазм от секса оказался намного более сильным, чем от мастурбации. Даже перед глазами какие-то пятна пошли, а сердце забилось очень-очень быстро.

После всего Вика слезла с меня и оделась. Через несколько секунд я очнулся и решил последовать ее примеру.

Тогда я отвернулся, снял липкий презерватив и надел штаны от пижамы.

– Я сейчас.

С этими словами я сбежал от нее. Почему-то именно сейчас стало неловко. А вдруг я сделал что-то не так?

Я выбросил презерватив в мусорное ведро, быстро принял душ и вернулся в комнату.

– Хочешь еще выпить? – спросила она.

Я кивнул, запоздало понимая, что очень хочу пить. Тогда Вика подошла к столу и разлила нам остатки вина.

– Мне понравилось. А тебе? – спросила она.

– Мне тоже. Только ты не…

– «Не» что? – спросила она.

Я подошел к столу и взял бокал.

– У тебя ведь не было оргазма.

– А ты хотел, чтобы был?

– Ну… если не было, то получается нечестно.

Вика засмеялась.

– Почему ты смеешься? – спросил я.

– Потому что ты меня смущаешь. Давай пока так. Хорошо?

– Хорошо, – я кивнул.

Мы пили вино и молчали.

– А почему ты вообще это сделала? – спросил я.

Вика вздохнула.

– Тебе честно?

– Да.

– Ты не обидишься?

– У меня ведь проблемы с проявлением эмоций и социальной сферой отношений. Так что давай.

– Я пришла отмечать НГ с двумя парнями. Почему бы не воспользоваться ситуацией? Но Влад на меня вообще никак не смотрел. А ты… ну я подумала, что ты оптимальный вариант.

– Оптимальный?

– Ну вот. Ты обиделся.

– Я не обиделся. Почему я оптимальный вариант?

– Потому что ты смазливый и беспомощный.

– Что?

– Ну брось. Твои оленьи глазки так и просили, чтобы кто-нибудь тебя отдоминировал.

Оленьи глазки? Отдоминировал?

– А когда ты сказал, что у тебя проблемы с проявлением эмоций, то я решила, что так будет лучше всего. Ты не влюбишься, не станешь предъявлять мне претензии – профит.

Я кивнул.

– Скажешь что-нибудь? – спросила Вика.

– Ну… Пожалуй, неплохо быть оптимальным вариантом. Ведь идеальных вариантов не бывает.

– Фух, – Вика засмеялась. – Я уж испугалась, что обижу тебя. Я посплю с тобой, хорошо?

– Хорошо, – сказал я.

И мы легли спать.

* * *

Утром я проснулся до будильника. На улице только начинало светать.

Я думал о словах Вики о моем глюке с эмоциями.

Может, она решила, что я правда так похож на Спока, который стремился не испытывать эмоции. Но ведь на самом деле он их испытывал. И в старых фильмах капитан Кирк и мистер Спок дружили. Даже мистер Спок нашел того, кто полюбил его таким, каким он был.

«Я всегда был и всегда буду твоим другом».

Но я правда не обиделся на слова Вики. Если бы Влад обратил на нее внимание, то она занялась бы сексом с ним. Должен ли я от этого расстроиться?

Будильник зазвонил в 9:00.

Вика ушла в 9:27.

Мы проводили ее и начали убирать тарелки. А потом я лежал на диване носом в подушку и уже почти засыпал.

– Эй, подвинься, – Влад сел рядом со мной, и мне тоже пришлось сесть. – У меня для тебя подарок.

– Что? – Я очень удивился.

Влад протянул мне что-то завернутое в подарочную бумагу.

– А у меня для тебя ничего нет. Я не подумал…

– Забей. Просто открой.

Я пожал плечами и распаковал подарок. Это оказалась книга.

Роберт Асприн, «Еще один великолепный миф». А на обложке странно нарисованный чувак, мертвый волшебник и человек-ящер, похожий на инопланетянина из сериала «Визитеры».

Книга показалась мне старой.

– Спасибо, – сказал я.

– Это то самое издание, которое мне мама подарила, – Влад улыбнулся и похлопал меня по плечу, – Я книги не особо люблю хранить, а у тебя не осталось. Поэтому пусть будет начало новой коллекции.

– Спасибо, – повторил я и встал. Влад жутко меня смутил, – Пойду поставлю чай.

– Ага. А я пока прилягу.

Влад забрался наверх, а я ушел на кухню. Мне было немного неловко, что я ничего не подарил ему. Но мы и не договаривались ничего друг другу дарить.

Я заварил зеленый чай в смешном чайничке с нарисованными котами. Сразу вспомнилась Шрайк. Но я старался не думать о ней.

Влад уснул, поэтому я выпил чай один.

Людмила Сергеевна пришла только в 19:21. Влад еще не вернулся с тренировки, а я успел навести порядок в квартире и выбросить мусор.

Я не хотел оставаться с ней наедине и собирался пойти в комнату, но Людмила Сергеевна решила иначе.

– Налей мне белого вина, – велела она еще из коридора.

Вино хранилось у нас на кухне на полке для алкоголя. Я никогда не пробовал ничего оттуда. Я достал бутылку и налил ей немного вина в бокал.

Людмила Сергеевна разулась и, хромая, прошла на кухню.

– Чего так мало? Давай больше. И себе налей.

– Пожалуй, не стоит.

– Ты что, меня не уважаешь?

Я уважал Людмилу Сергеевну, но зачем для этого пить?

– Давай-давай!

Тогда я достал второй бокал и налил себе совсем немного.

– А где Влад?

– Ушел на тренировку.

– Первого января?

Вопрос был явно риторическим, поэтому я не ответил.

Я поставил перед ней бокал и сел подальше.

– Как вы отметили Новый год? Вдвоем были? – спросила Людмила Сергеевна после того, как выпила сразу половину бокала.

Я тоже отпил немного вина. Особо вкусным оно мне не показалось.

– Да, – соврал я.

– Да что ты врешь? Думаешь, я поверю? Девок небось позвали. Влад-то точно позвал. Чего ты лыбишься, а? Тебе, убогому, рано еще о девках думать.

Очевидно, алкоголь подействовал на меня, потому что я не сдержался и спросил:

– Почему вы меня так не любите?

Людмила Сергеевна хмыкнула.

– А ведь твоя мама просила, чтобы я осталась с вами на ночь.

Я промолчал.

– Она хотела, чтобы я пришла и проследила за вами.

Я снова ничего не ответил, не понимая, зачем она это говорит.

– Я ведь могла прийти еще вчера, но позволила вам отметить с друзьями. Ты должен быть благодарен.

– Спасибо.

– И это все?

– Что я должен сказать? – спросил я.

– Что? – Людмила Сергеевна нахмурилась.

– Какой реакции вы ждете? Вам ведь никогда не нравится то, что я говорю. Скажите, как я должен отвечать, и я буду делать именно так.

– Ты огрызаешься?

– Нет. Я спрашиваю.

– Я просто хочу, чтобы ты вел себя нормально.

Взрослые такие странные.

– Что значит «нормально»? – спросил я.

– Ты правда такой тупой или притворяешься? Вроде умный, учишься хорошо.

– Да, я учусь хорошо. Но я не понимаю, как я должен общаться, чтобы всех устраивало. Ровесники требуют одного, учителя другого, родители третьего, а как это совместить? Серьезно, что я должен делать, чтобы казаться вам нормальным? Что я должен сделать, чтобы вы перестали говорить про меня плохо?

Людмила Сергеевна поцокала языком и допила свое вино.

– Пф. Ты прямо, как твоя мама в детстве.

– Что? При чем здесь мама?

– Да она такой же была, пока твой дедушка из нее дурь не вышиб.

– Что? – тихо спросил я, – И что значит «была такой же»?

– Да как ты! Хамила, делала вид, что ничего не понимает.

Была такой же, как я.

Как я?

Мой мозг начал работать быстро-быстро.

Когда я сказал про аутизм, мама ответила, что мы с ней нормальные.

Значит ли это, что?..

– Ну она-то нормальной стала, – сказала Людмила Сергеевна и отпила чая из чашки, – Даже замуж вышла, за мудака правда. I [алей мне еще.

Я хотел возразить ей, но вспомнил, что в последнее время я узнал про папу не самые приятные вещи. Может, Людмила Сергеевна и права, называя его так.

Она отпила еще и решила продолжить разговор:

– Тебя вот родила. Только из-за кесарева ты какой-то недоразвитый получился. Вот раньше и в поле рожали, а теперь и кесарево, и наркоз. Неженки.

– Вы хоть знаете, сколько детей раньше умирало во время родов? Сейчас детская смертность в России составляет семь на тысячу. В начале двадцатого века в России умирало больше двадцати пяти процентов детей.

– Ты мне тут не умничай. Думаешь, знаешь все лучше меня?

Я промолчал. Я ничего не думал.

Мы могли бы подискутировать о том, как медицина влияет на естественный отбор, на урбанизацию и индустриализацию. Могли бы обсудить, почему здоровье современных людей становится хуже, а продолжительность жизни все равно увеличивается.

Но Людмила Сергеевна не оценила бы.

Очевидно, она высказала все, что хотела. Мы молча допили вино, и я вернулся в свою комнату.

Я лег на спину и уставился в металлическую сетку, на которой лежал матрас Влада.

Все стало ясно.

И мне стало гораздо легче.

Я не виноват. И мама не виновата.

Никто не виноват.

Я чувствовал себя частью мира. Пусть и не самой логичной, не самой правильной, не самой лучшей.

Я чувствовал себя живым.

 

24. Спортсмены

Можно так сильно задуматься о себе, что перестанешь замечать других. Ну в моем случае так всегда было и есть. Я никогда ничего не замечаю. Я живу в своем мире.

Но другие-то почему ничего не замечают?

Мы с Викой сидели за одной партой, но почти не разговаривали. Я не смотрел на нее, все время стараясь занять себя каким-нибудь делом.

В первый день учебы даже Артем Хвостов ни к кому не лез. Я решил, что это хороший знак. Может, он исправился?

Шанс узнать представился уже в среду. Артем подошел ко мне на первой большой перемене.

– Ты алгебру сделал? – спросил он.

– Что? – спросил я.

– Алгебру.

– Да.

– Дашь списать?

– Почему ты думаешь, что я хочу дать тебе списать домашнее задание?

– Ты можешь не хотеть. Мне по фиг. У нас один вариант, а ты всегда делаешь домашку.

– Обратись к кому-нибудь другому, – сказал я, уткнувшись в тетрадь по литературе, но Артем Хвостов выдернул ее у меня из рук. Я не успел ничего сделать.

– Мне надо в этом полугодии получать только хорошие оценки, иначе кранты. Что, тебе сложно, что ли?

Я задумался. Нет, сложно мне не было. Но было неприятно.

– Меняю тетрадь по литре на тетрадь по алгебре, – сказал он и сжал мою тетрадь по литературе в кулаке так, что она начала мяться.

Остальные, как всегда, никак не отреагировали.

– Хорошо, – Вика улыбнулась ему. – Леша даст тебе тетрадь через две минуты. Он кое-что не доделал.

– О, сладкая парочка уже домашку делает вместе.

Он кинул мне тетрадь по литературе и вышел из класса.

– Что ты делаешь? – спросил я.

– Дай мне свою тетрадь по алгебре, – сказала Вика.

Я дал ей тетрадь, и она незаметно исправила часть уравнений. Теперь они стали неправильными.

– Теперь пусть списывает, – улыбнулась Вика.

– Ты просто злой гений, – шепнул я.

Ольга Алексеевна говорила про месть, а я не понял, зачем она нужна. Может, теперь пойму.

На уроке алгебры Галина Владимировна собрала тетради у пяти учеников, включая Артема Хвостова и меня.

Пока Женя Смольникова решала уравнение у доски, я напряженно ждал, когда Галина Владимировна проверит тетради. Она что-то подчеркивала, хмурилась, поправляла очки. В конце концов она попросила Женю раздать нам тетради и встала.

– Почему двойка? – громко спросил Артем Хвостов, открыв тетрадь.

– Потому что кто-то списывал. Причем списывал с ошибками, – ответила она.

– Я не списывал, – закричал он.

– У тебя все задание, цифра в цифру, как у Леши Самохина, – сказала она и повернулась ко мне – Леша, а с тобой-то что? Почему столько ошибок?

Я пожал плечами.

– Ты же такой умный мальчик, не хочу тебе тройку ставить. Иди к доске, решишь правильно, поставлю четверку.

– Почему ему четверку, а мне двойку? – снова закричал Артем Хвостов.

– Сам хочешь пойти к доске?

Артем сразу замолчал. К доске он никогда не хотел.

Я решил два уравнения, и Галина Владимировна поставила мне четыре.

На перемене Артем Хвостов снова подошел к моей парте.

– Ржешь, да?

– Что? – не понял я.

– Это не смешно, – сказал он, – Ты охренел вконец, что ли?

Я пожал плечами.

– Больше не смей так делать, а то твои стишочки окажутся на моей стене «В контакте».

– И что?

– Ты чё, тупой? Все будут ржать.

– Мне все равно. У меня нет регистрации на этом сайте, – вежливо ответил я.

– Слушай, свали в туман, – встав из-за парты, Вика толкнула его плечом и вышла.

– Ой, смотрите, ботанка защищает своего бойфренда.

– Я серьезно. Свали.

– А то что? Твой возлюбленный замахнется на меня стулом?

– Слушайте, вы уже достали. Давайте друг друга просто игнорировать? Всем удобно.

Прозвенел звонок, и в класс вошел пухлый Павел Анатольевич.

Артем Хвостов и Вика сели на свои места.

Вика улыбнулась мне, и я улыбнулся в ответ.

После уроков мы шли домой вдвоем.

Я не знал, о чем говорить, но Вика начала первой:

– Насчет НГ. Если что, я не собираюсь заводить с тобой отношения, поэтому можешь не волноваться. Я не буду за тобой бегать и просить перезвонить. Я хочу просто весело проводить время. Без обязательств.

– Хорошо.

– У тебя сейчас есть кто-нибудь дома? – спросила она. – Может, Влад. Не знаю. Людмила Сергеевна, скорее всего, точно дома.

– Может, тогда пойдем ко мне? – спросила она тихо.

Я кивнул.

И мы пошли к Вике.

Жизнь продолжалась.

* * *

Артем Хвостов продолжал говорить про меня всякие вещи. Теперь он говорил не только про меня, но и про Вику тоже. Меня обзывали придурком и психом, а ее ботанкой и почему-то невестой Франкенштейна. Очевидно, Франкенштейном был я.

Мне было за них стыдно, потому что они перепутали Виктора Франкенштейна и монстра, которого он создал.

Одноклассники посмеивались, глядя на меня. Иногда даже цитировали мои «стишочки», как выражался Артем Хвостов. Моя тетрадь и мой mp3-плеер так и остались у них.

Но теперь Вика просто брала меня за руку и уводила в специальный закуток, где находился запасной выход. Она говорила, что туда приходят обжиматься и целоваться. Мы с Викой в основном не обжимались, потому что я опасался своих физиологических реакций. Но, по крайней мере, теперь я был не один.

Дышать стало легче.

Рядом со школой была библиотека, туда я и записался. Первым я взял роман Джоди Пиколт «Последнее правило» про мальчика с синдромом Аспергера. И, сказать честно, по сравнению с главным героем, я казался себе просто оплотом нормальности.

Гриша Зыбин взял эту книгу и долго не хотел отдавать, а потом выкинул ее в окно. Мне пришлось вытаскивать ее из снега.

Больше я не носил книги в школу.

Все изменилось.

Раньше я не думал об этом, но теперь понял, что стал намного взрослее. Наверное, дело в сексе.

Если бы месяц назад кто-нибудь прилетел ко мне из будущего на машине времени и сказал, что у меня будет секс, я бы не поверил (без доказательств). Но это случилось. Кто бы мог подумать?

С Викой было просто. Так просто, насколько может быть с другим человеком.

Если у Вики никого не было дома, мы проводили время у нее, а потом я шел к себе, где меня уже ждала Людмила Сергеевна. Пару раз мы были у меня дома, когда я точно знал, что никого не будет.

Вика сказала, что у нас не будет отношений, но если у меня кто-то появится, то я должен буду сказать ей об этом. Она, в свою очередь, пообещала то же самое.

Я решил, что это разумно.

Мы продолжали общаться на факультативе по психологии, который постепенно переставал быть похож на урок. Сама Ольга Алексеевна заметила, что факультатив стал больше похож на группу поддержки, где все делились своими проблемами.

Eta последнем в январе занятии Алина расплакалась.

– У меня скоро соревнования, а мне задают так же много, как и остальным. Хотя у меня все время тренировки и соревнования. А еще органическая химия. Я ее совсем не понимаю. И алгебра. И задачи по физике. Я просто ничего не успеваю, – говорила Алина, – А никто не хочет войти в мое положение.

Соня молчала, Женя и Вика задавали ей много вопросов, советовали что-то. Кажется, они начали ладить друг с другом. Наверное, они обе жалели Алину.

Меня слова Алины не впечатляли, потому что я каждый день видел Влада, который и учился (иногда с моей небольшой помощью), и занимался спортом. И не жаловался при этом.

– Думаю, что на данном этапе учеба должна быть для тебя на первом месте, – сказала Ольга Алексеевна.

– Но я хочу стать мастером спорта международного класса. Это моя главная мечта. Я должна тренироваться. У меня ни на что нет времени.

– Но ты занимаешься в художественной школе, – сказала Ольга Алексеевна.

– И сюда ходишь, – сказала Женя.

– И «Доктора Хауса» успеваешь смотреть, – добавила Соня.

Алина посмотрела на Соню, широко раскрыв глаза.

Я ждал, что Алина скажет что-нибудь вроде: «И ты, Брут», но она просто встала с места.

– Предательница, – сказала она, глядя на Соню, и вышла.

Теперь я ждал, что Соня выбежит за ней, но Соня осталась на месте.

– Ты не пойдешь за ней? – спросила Вика.

– Она бы за мной не пошла, – вздохнула Соня. – Но, наверное, стоит. Пока всем.

Она встала, взяла рюкзак и вышла.

Мы остались вчетвером и занялись проективными методиками.

После факультатива я должен был пойти к Вике, но ей позвонила мама и сказала, чтобы она ехала к бабушке. У Вики была старая бабушка, которую в третий раз за год положили в больницу.

Поэтому мы разошлись.

Я шел домой и думал о том, что мы встретимся завтра и…

Когда я пришел, то услышал шум бегущей воды в ванной. Очевидно, Влад пришел домой раньше меня.

Я решил не мешать ему и сразу направился в комнату. Долго стоял над столом, где стояла стопка моих учебников и тетрадей, а книги, тетради и листы бумаги Влада были рассыпаны по всей поверхности.

Н-да. На моем столе беспорядок, а я так спокойно на это смотрю.

Это показалось мне смешным.

Влад все не выходил, и мне пришлось мыть руки на кухне. А еще я хотел в туалет.

Я включил чайник и подошел к двери ванной комнаты.

– Ты чай будешь? – спросил я.

– Нет, – громко сказал Влад, заглушая шум бегущей воды.

Его голос показался мне каким-то странным.

– Все нормально? – спросил я.

– Да, конечно, – ответил он.

Почему-то я забеспокоился.

– Открой дверь, – попросил я.

– Позже, – сказал он.

– Нет, сейчас.

– Лех, свали, а?

Раньше Влад никогда так не разговаривал.

– Открой дверь, – снова попросил я.

– Нет.

Что-то было не так. Что-то было не так.

Но что?

Дверь в нашу ванную можно открыть и снаружи. В центре круглой металлической ручки есть отверстие, в которое можно просунуть стержень от шариковой ручки.

Так я и сделал.

Достал из рюкзака пенал с ручками и карандашами, достал ручку, уронил ее, поднял. Руки почему-то дрожали. Развинтил ручку и просунул стержень в отверстие. Повернул дверную ручку.

Влад сидел на краю ванны и поливал из душевой лейки свою левую ногу. С ногой явно было что-то не так.

В районе голеностопа она опухла и приобрела нездоровый синеватый оттенок. Выглядело это очень неприятно.

– Что происходит? – спросил я.

– Кажется, я повредил связки, – ответил он все тем же странным голосом.

– Что? Почему тогда ты в ванной? – спросил я, – Я позвоню в скорую.

– Не надо.

– Надо. Жди.

Я вышел из ванной, нашел телефон и вызвал скорую на наш адрес. Мои руки дрожали, так что я набрал двухзначный номер не сразу.

Мне задали много вопросов, посоветовали, что делать, и сказали, что приедут через сорок минут.

Я помог Владу дойти до комнаты и уложил на свою кровать. Затем подложил под ногу подушку-валик из маминой спальни и приложил к опухшей стопе упаковку замороженных овощей из морозилки.

– Как ты умудрился? – спросил я.

– Случайно.

– Как?

– На тренировке уронил снаряд на ногу.

– Ясно.

И ты с тренировки в таком состоянии ехал? Блин. Надо позвонить Игорю, – вспомнил я.

Раньше я никогда ему не звонил, хотя номер мама велела записать сразу, как мы познакомились. Я вышел и набрал номер.

Игорь долго не брал трубку. Пришлось звонить четыре раза, прежде чем он ответил.

– Чего? – спросил он. – Я занят.

– Влад повредил ногу.

– Что? – Его голос сразу стал тише. – Сильно?

– Не знаю. Я вызвал скорую помощь, они сказали, что может быть повреждение связки голеностопа.

– Что? Какого хрена ты вызвал скорую? Надо было мне звонить, я бы отвез в нужную больницу.

А потом Игорь обозвал меня матерным словом.

– Еду, – сказал он и отключился.

Я вернулся в комнату и сел рядом с Владом. Он лежал на спине и молчал.

– Не расстраивайся. Возможно, все не так серьезно. Думаю, скоро ты сможешь вернуться к тренировкам.

Он ничего не ответил и отвернулся к стене.

Игорь и скорая приехали одновременно. Он орал на приехавших врачей в коридоре, а я сидел с Владом. Он лежал на боку лицом к стене.

Потом Влада осматривали, а меня Игорь выгнал из комнаты.

Через пятнадцать минут он велел мне собрать домашние вещи Влада, зубную щетку, тапочки и сменное белье.

Я собирал вещи, а Влад медленно надевал джинсы. Врачи ему помогали.

Меня подташнивало, и руки тряслись.

У Влада были красные глаза. Наверное, он совсем расстроился из-за того, что повредил ногу и пропустит несколько тренировок.

Когда Игорь и один из двух врачей вышли из квартиры, Влад подозвал меня к себе.

– Все будет хорошо, – сказал я.

– Я сделал это специально, – прошептал он мне на ухо.

– Что?

– Пока, – улыбнулся он.

– Пока, – машинально ответил я.

Закрыв за ними дверь, я прошел в комнату и сел за стол. Но я не мог думать про домашнее задание.

Меня накрыло чувство беспомощности.

 

25. Беспомощность

Моральные уравнения не имеют решений. Я всегда это знал, но никогда не думал, что они бывают настолько сложными. Этические парадоксы намного сложнее математических.

Влад остался в больнице на несколько дней. Ему сделали операцию в пятницу, 31 января, в 10 утра, и я пришел к нему в 16 часов, как только началось приемное время.

Не люблю больницы, очень не люблю. Там очень светло, странно пахнет и люди какие-то другие.

В регистратуре меня направили в нужную палату. Я снял куртку и повесил ее в промежуточной комнате между коридором и палатой.

Влад лежал в двухместной палате на кровати рядом со стеной. У окна лежал пожилой мужчина.

– Привет, – сказал я, подойдя поближе к его кровати.

Бледный Влад перевел глаза с потолка на меня.

– Привет, Леш, – сказал он.

– Как ты себя чувствуешь?

– Нормально.

Я не знал, что еще можно спросить. Как лучше спросить о его травме (намеренной травме)? Да и стоит ли?

Ночью я долго не мог уснуть, потому что думал о том, зачем Влад это сделал. На уроках я тоже не мог сосредоточиться и получил тройку по истории.

– Я принес тебе фрукты, – сказал я и достал из рюкзака пакет апельсинов и бананов.

– Откуда у тебя деньги? Тебе же не дают на карманные расходы.

– Родственники часто дарят деньги на день рождения или на Новый год. Я их не трачу.

– Понятно.

И мы замолчали.

– Ты не обязан ко мне приходить.

Я кивнул и спросил:

– Ты когда домой?

– Не знаю.

Я снова кивнул.

– И что теперь с твоими тренировками?

– Я повредил связку. Теперь еще долго не буду тренироваться. Может, даже никогда, – сказал он, улыбнувшись.

Он улыбался. Значит, был рад.

Я хотел спросить так много. Но смог выговорить только одно слово:

– Зачем?

– Затем, что я этого никогда не хотел, – он поднялся с подушки и схватил меня за плечо, – Я ненавижу бегать. Раньше любил, а потом возненавидел. Из-за него. Я не хочу больше этим заниматься.

– Почему ты просто не мог ему сказать?

– А ты попробуй ему что-нибудь сказать и посмотри на реакцию.

Я промолчал, потому что слишком хорошо понимал, о чем говорил Влад.

– Я хотел покончить с собой, – прошептал он, больно сжав пальцами мое плечо, – Но не смог. А тогда на тренировке мне сказали, что не возьмут меня на сборы летом, если я продолжу прогуливать. И тогда… я ведь привык к боли. Он постоянно меня бил до того, как мы к вам переехали.

Влад отпустил мое плечо и снова улегся на подушки.

Мы немного помолчали. У меня заболели виски.

Покончить с собой. Покончить с собой.

– Ты чего? – спросил он.

– Чего? – переспросил я.

– У тебя глаза покраснели. И нос.

Я помотал головой.

– Все в порядке. Хочешь, завтра принесу тебе что-нибудь почитать? – спросил я.

– Тащи. У меня теперь много времени, – он снова улыбнулся. – А ты ведь так и не начал читать «Мифы», да?

– Хотел вот. А потом ты… и я…

– Это моя любимая серия книг, – сказал Влад.

– Я почитаю. Обязательно.

– Хорошо, – он кивнул.

Мы еще немного помолчали, а потом Владу принесли таблетки.

– Я пойду, – сказал я и встал.

– Пока.

Я уже хотел уйти, но, повинуясь какому-то непонятному порыву, обнял его. Мне вдруг захотелось защитить его. От всего, от всех.

– Пока, – сказал я и ушел.

Придя домой, я начал читать Роберта Асприна. Книга была старая и пахла так, как и пахнут старые книги. Очень приятный запах.

Первую повесть я читал до прихода мамы и Игоря и после того, как лег спать, прячась под одеялом и подсвечивая себе включенным экраном телефона.

И почему я раньше не любил фэнтези?

* * *

Мама снова уехала в командировку, а Игорь стал ругать меня еще чаще. Теперь его раздражало все. Когда я ставил тарелку в посудомоечную машину, то он кричал, чтобы я достал ее и помыл сам. Когда я мыл ботинки, то он говорил, что после меня остается много грязи в раковине. Я знал, что Игорь врет, потому что я мыл ботинки над ванной, а не над раковиной. Игорю я об этом не говорил.

Пока Влада не было дома, я начал понимать, что скучаю. Я так сильно привык к нему, что уже не представлял свою комнату без него. Он стал частью этой комнаты. Стал частью моей жизни.

Я не хотел думать о том, что он сделал. Это было нелепо и жутко.

Когда животное попадает в капкан, оно может отгрызть себе лапу, чтобы выбраться.

Иногда в капкан попадают люди.

Когда я не мог помочь себе, это было не так страшно. Но когда я думал о том, что человек, который мне важен, мог сделать с собой что-то страшное, это было намного хуже.

И я задыхался. Я тонул. Мне хотелось плакать, кричать, бить кулаками в стены. Чтобы хоть кто-нибудь услышал.

Чтобы хоть кто-нибудь понял.

Оказалось, что любить – это намного сложнее, чем говорят люди.

Я где-то читал, что самая сильная любовь безответная. И что любить безответно – это самое ужасное, что может быть.

Но на самом деле… на самом деле это неважно, если ты не можешь защитить того, кого любишь. Не можешь помочь.

И это ужасно.

Ужасно.

Ужасно.

Я не мог убежать. Бежать было некуда.

Бежать было нельзя.

Да и не убежишь от себя.

Всю неделю, пока Влада и мамы не было дома, я чувствовал себя как космонавт в вакууме.

Я почти не общался с Викой, я не думал об учебе, я просто делал уроки и читал.

Я не представлял, что делать дальше.

В среду 5 февраля Игорь пришел домой поздно. Людмила Сергеевна уже ушла.

– Леха, – громко сказал он из прихожей, – Иди сюда и тащи свой дневник.

Я взял дневник и пошел к нему.

Сердце стучало громко-громко.

От Игоря очень сильно пахло алкоголем, но я промолчал.

– Давай сюда, – сказал он и выхватил дневник у меня из рук.

Я стоял и ждал.

– Тройка по истории? По химии? Двойка по литературе?

– Так получилось, – сказал я.

– Я тебе дам «получилось», – заорал он и ударил меня по лицу моим же дневником.

– Вам надо выспаться.

Но Игорь решил, что ему надо ударить меня, а не выспаться.

Чем он и занялся.

Сначала он схватил меня за волосы (пора подстричься) и ударил головой об стену. Удивительно, но больно не было. Ощущения были где-то далеко.

Он еще что-то кричал, но я не слышал. Не слушал.

– …А? Ты совсем тупой, что ли? – услышал я издали, хотя Игорь держал меня за волосы и орал в ухо. – Ты моему сыну всю жизнь загубил! Какого хера ты мне раньше не мог позвонить?

Я молчал. Просто молчал.

Он снова ударил меня головой об стену, и я с ностальгией вспомнил те времена, когда он давал мне пощечины.

Он продолжал бить меня, и в какой-то момент я почувствовал, что стало больно. Но боль шла фоном. Как и его вопли.

Потом каким-то образом я оказался на полу, а Игорь пинал меня в живот.

Потом он ушел.

Я вернулся в свою комнату и лег под одеяло. Мне было страшно.

Я долго не мог уснуть, а, когда услышал громкий храп, доносящийся из маминой комнаты, то достал новую тетрадь для стихов, положил ее на подоконник и начал писать.

Небо отражало фонари, и ночь была светлой. Я все видел.

И я писал.

Это стихотворение показалось мне тошнотворным и пафосным.

Но, после того как я написал его, я сразу уснул.

* * *

6 февраля, в четверг, Алина не появилась на факультативе по психологии, и Соня пришла одна. Было странно видеть ее в одиночестве. Обычно она всюду ходила с Алиной, и я стал воспринимать ее как какой-то придаток. Это тоже было неправильно.

Женя покрасила волосы в ярко-розовый цвет, что ей на удивление шло.

Вика сидела очень ровно, как обычно. В последние дни мы почти не разговаривали. Как-то так получилось. Я сказал ей, что Влад повредил ногу, но не уточнял, как это произошло.

Это угнетало.

Я знал, что могу поговорить с Викой, потому что она была не такая, как Артем Хвостов, Гриша Зыбин или Надя Соловьева.

Но я не мог ничего сказать.

Ничего.

Я открывал рот, и слова не шли. И я молчал, молчал, молчал.

Я молчал обо всем, что хотел сказать.

После факультатива я остался в кабинете психолога, когда все остальные ушли.

– Ты хотел со мной поговорить? – спросила Ольга Алексеевна, улыбнувшись.

Ее улыбка меня деморализовала.

Я помотал головой и вышел из кабинета. Я пошел в нашу раздевалку, переобул сменную обувь, но, вместо того чтобы пойти домой, просто сидел на стуле и смотрел в пол.

На полу лежал линолеум, и через некоторое время мне показалось, что узоры на нем начали двигаться.

– Эй? – услышал я сверху.

Я поднял голову и увидел перед собой миниатюрную черноволосую девочку. Это была Соня.

– Ты почему одна? – спросил я.

– Алина вообще-то болеет. А я зашла за ее туфлями. Она попросила. А ты что здесь делаешь?

Я пожал плечами.

– Что-то случилось? – Соня нахмурила брови и села на соседний стул.

– Не со мной, – ответил я, – И это самое ужасное.

– А с кем?

– С моим сводным братом, – я снова опустил глаза.

– Что случилось?

Я помотал головой. Мне не хотелось говорить об этом, потому что я не понимал, что сказать.

Но через какое-то время я почувствовал, что моей спины что-то коснулось. Это была рука Сони.

Соня положила ладонь мне на спину.

Это было странно, но не неприятно.

– А у тебя как дела? – спросил я.

– У меня? Нормально, – Соня улыбалась, но у нее были напряжены нижние мышцы лица. Значит, улыбка была не настоящая, – А вот Алина простудилась. Теперь сколько-то там тренировок пропустит. Жалко.

Я кивнул, хотя жалко мне не было.

Соня опустила голову, и я заметил, что корни волос у нее не черные, а светлые.

– Ты красишь волосы?

– Ага.

– Зачем? – спросил я, – Это портит структуру волос.

– Затем что я альбинос.

– И что?

– Быть белой гораздо хуже.

– Ты одна на двадцать тысяч, – сказал я, – А хочешь быть как все.

– Нет такого понятия «как все».

Я пожал плечами.

– Зато бывает «одна на двадцать тысяч».

– Мне пора, – Соня встала со стула. – Пока. Надеюсь, что с твоим сводным братом все будет хорошо.

– Пока.

Она ушла. Я еще немного посидел в раздевалке и заставил себя встать.

Я не хотел возвращаться домой.

* * *

Влада должны были выписать 7 февраля, в пятницу, и я очень спешил домой. Думал, что он уже будет там. Но никого не было.

Я успел сделать себе омлет с сыром, съесть его и успел решить три задачи по физике, как вдруг раздался звонок в домофон. Я сразу же побежал открывать.

Даже не спросил, кто пришел. Даже открыл входную дверь и вышел в подъезд, чтобы дождаться лифта.

А лифт ехал медленно-медленно. Как всегда.

Когда двери открылись, из лифта вышел не Влад.

– Привет, Леша, – сказал приехавший и улыбнулся мне.

Я не смог ответить сразу, потому что очень удивился.

Когда мы виделись в последний раз, он был немного выше меня.

Сейчас мы стали одного роста.

– Привет, папа, – сказал я. – Заходи.

 

26. Папа

Я не могу вернуться. Я пришел к своей противоположности.

Я не могу вернуться. Мой прежний мир уже не вместит

Мы пили чай и молчали. Я не знал, что делать. О чем спрашивать. О чем говорить.

– Как ты поживаешь? – спросил папа.

Я пожал плечами. Слишком много всего произошло.

– Нормально, – ответил я и заученно улыбнулся.

– Какие планы на завтра? – спросил он.

– Не знаю. В школу пойти.

– В кино не хочешь?

– На что?

– Не знаю. А что сейчас идет?

Я пожал плечами.

– Посмотри в интернете, – сказал папа.

– У меня нет интернета.

– Как это? А компьютер? Телефон?

– Смартфон украли, а ноутбук отобрали, – сказал я и засмеялся. – Ты даже не заметил, что я перестал появляться в сети. Крутяк.

Я еще немного посмеялся и перестал. Папа смотрел на меня, хмуря брови.

– Я заметил, – сказал он. – Но думал, ты сам перестал появляться в скайпе. А с Игорем этим я поговорю, будь спокоен. Когда он придет?

– Не знаю. Он Влада должен привезти из больницы. Его сегодня выписывают. Влада. Не Игоря. Влад – это сын Игоря. Он повредил ногу.

– Ясно, – папа кивнул. – Мы ведь завтра с тобой встретимся, да? После школы.

– Я освобожусь в час тридцать. Если мама отпустит, то встретимся.

– Отпустит. Я поговорил с мамой. Ты ведь в центре учишься?

Я кивнул.

– Тогда я подъеду к твоей школе?

Я снова кивнул.

Послышался звук открываемого замка. Кто-то открывал дверь снаружи.

Я встал и пошел в прихожую. Это были Влад и Игорь.

Влад протянул мне руку, а я обнял его. Сам не понял, как так получилось.

Я помог Владу дойти до комнаты и усадил его на кровать.

– Теперь я буду здесь спать, – сказал он и улыбнулся. – Внизу. Можно?

– Да, конечно. Как нога?

Он пожал плечами и спросил:

– Лиза еще не приехала?

– Нет. Завтра вроде бы должна.

– Хорошо, – сказал Влад.

Но это не было хорошо. Больше ничего в мире не было хорошо.

Я не мог не думать об этом. Не мог не думать о том, что он сделал.

Чертовы этические дилеммы. В книгах они проще, чем в жизни. Когда читаешь книгу, всегда можно отложить ее и подумать. Или вовсе не дочитывать. Почему так не бывает в жизни?

– Леш, – позвал меня папа из коридора.

– Секунду, – сказал я Владу и вышел.

Папа и Игорь стояли в прихожей. Папа был уже одет.

– Сегодня не буду тебе мешать, – сказал он, – У меня еще встреча.

– Ясно, – я кивнул.

– Тогда увидимся завтра, – он улыбнулся, – Я подъеду к тебе. Скинь эсэмэской адрес школы.

Я снова кивнул.

– Тогда пока.

– До завтра, – ответил я и закрыл входную дверь.

Когда я развернулся, чтобы пойти в комнату, то наткнулся на Игоря. Он стоял ко мне вплотную.

Я попытался обойти его, но у меня не получилось, потому что он загородил проход.

– Я хочу пойт! в комнату.

– Никуда ты не пойдешь.

– Что-то не так? – спросил я.

– Что-то не так? – переспросил он.

– Вы меня передразнили? – удивился я.

Вместо ответа он схватил меня за волосы на затылке и потянул вниз так, что мне пришлось запрокинуть голову.

– Тварь проклятая, – сказал Игорь странным булькающим голосом. – Ты знаешь, как мы с ним этого хотели?

– Чего хотели?

– Чтобы Влад стал спортсменом.

Опять?

– Какого хера ты молчишь? – с этими словами он ударил меня лбом об стену так, что перед глазами пошли фракталы.

Я решил, что благоразумнее будет не вырываться. Тогда Игорь встряхнул меня.

– Что здесь происходит? – услышал я голос Влада.

Он только вышел из ванной комнаты.

– Ничего, – Игорь отпустил мои волосы, и я отошел от него. Ноги дрожали.

Мы с Владом пошли в комнату. Он лег на диван, а я залез наверх (в первый раз) и лег.

Хотелось плакать, но, поскольку двери у нас все еще не было, я не решился.

Мне было страшно выходить из комнаты. Было страшно спускаться. Страшно дышать.

Вдруг я снова сделаю что-то не так?

Поэтому я просто смотрел в потолок.

Раньше мама часто говорила мне о том, что я неправильный. Индифферентный. К этому я привык. Несколько раз она била меня. Это было очень неприятно.

И все же это не могло сравниться с тем, что делал Игорь.

Наверное, я и правда виноват. Надо было позвонить ему, а не в скорую помощь. И как я не догадался?

– Прости, – раздался тихий голос снизу.

– Все в порядке, – ответил я, потому что не понял, за что Влад извинялся.

Он не был виноват. Ни в чем.

* * *

Очевидно, у меня было какое-то странное лицо, потому что Вика весь день спрашивала, что со мной. Я отвечал – ничего. Незачем лишний раз волновать человека. С этим я должен разобраться сам. Но она все равно спрашивала. Раньше она никогда не вела себя так настойчиво.

– А что у тебя с руками? – спросила она после уроков в раздевалке.

– А что?

– У тебя все пальцы исцарапаны, – она взяла мою ладонь в свою теплую-теплую руку.

Я присмотрелся к своим ладоням. На некоторых пальцах кожа была содрана до крови.

– Ты сам это делаешь?

Я снова пожал плечами.

– Не знаю. Я не замечал. Мне пора. Пока.

И я ушел, а она осталась.

Я виноват. Во всем.

Во всем. Во всем. Во всем.

Вероятность рождения любого человека составляет одну на многие миллиарды. Почему при таких ничтожных шансах родился именно я? Человек с обратной стороны Луны. Если в ДНК есть ген социальности, у меня он точно сломан.

Мы с папой должны были встретиться у «Макдональдса» на Сухаревской. Он опоздал, поэтому мне пришлось немного его подождать.

Артем Хвостов и Гриша Зыбин тоже стояли неподалеку и курили. Они что-то кричали мне, но я не слышал. Не слушал.

Тогда они подошли ко мне.

– Ты чё, не слышишь, когда к тебе обращаются? – спросил Артем Хвостов.

Я отвернулся от них, но Гриша Зыбин развернул меня к себе.

– Что вам нужно? – спросил я, но тут кто-то сзади положил руку мне на плечо.

– Привет, – услышал я папин голос, – Твои друзья? Познакомишь?

Но Артем Хвостов и Гриша Зыбин уже убежали. Это показалось мне забавным.

– Какие странные мальчики, – папа приподнял одну бровь, – Ну что? Куда двинем?

– Что двинем?

– Не что, а куда, – он засмеялся, – Ты хочешь куда-нибудь?

Я пожал плечами.

– Может, в кино? А? Хочешь в кино?

Я опять пожал плечами.

– Что ты такой недовольный? Не поел по расписанию?

Я медленно втянул воздух через нос и выдохнул через рот.

– Пойдем в кино, – сказал он, – Где здесь поблизости кинотеатр?

– Не знаю, – сказал я.

– Тогда давай поедем туда, где ты знаешь.

Папа не забыл о том, что я люблю ходить в кино. Забыл он только о том, что я предпочитаю ходить туда утром, на самые ранние сеансы, когда почти нет людей.

И мы поехали на «Павелецкую», хотя больше всего я хотел сейчас оказаться дома. Один. За закрытой дверью, которой больше не существовало.

Но мы ехали, а потом делали пересадку, а потом снова ехали.

Шум метро очень раздражал меня, но я старался не обращать внимание.

Две недели назад Ольга Алексеевна что-то говорила про сенсорные перегрузки, которых мне следует избегать, но это было сразу перед тем, как пришли Вика, Женя, Алина и Соня. Поэтому я не записал и не запомнил.

В кинотеатре мы с папой долго выбирали фильм, но мне не хотелось ничего смотреть. Тем не менее папа купил два билета на какой-то боевик, о котором я даже не слышал раньше.

Я никогда не любил боевики.

Я надеялся хотя бы несколько минут посидеть в темноте и тишине в зале, но вокруг были люди. Они говорили, смеялись, чавкали и хрустели попкорном, толкались, кричали. Было слишком ярко, свитер был слишком неудобным, носки слишком обтягивающими, ремень слишком сильно давил на кости. Будто бы все сигналы внешнего мира решили о себе напомнить.

Громко, слишком громко. Меня несколько раз толкнули.

Когда начался фильм, стало еще громче. Еще ярче. Кадры на экране менялись слишком быстро, кто-то в кого-то стрелял, кто-то кричал. Громко. Громко. Громко.

Я не мог больше этого выдержать.

Я молча встал и пошел через свой ряд к выходу из зала. Людям это не нравилось, но мне было все равно. Мне надо было уйти.

Протиснувшись сквозь людей, я выбежал из зала и пошел в туалет.

Ряды раковин, ряды кабинок. Я решил не включать воду, потому что кто-нибудь мог войти. Я просто закрылся в кабинке, прислонился затылком к стене и закрыл глаза руками.

Не знаю, сколько времени прошло, но стало немного легче.

Кто-то приходил, потом уходил. А потом я услышал папин голос.

– Леша? Ты здесь? – спросил он тихо.

Я знал, что надо ответить, но очень этого не хотел.

– Леша?

– Да, – сказал я и тут же услышал приближающиеся шаги.

– Слишком шумно? – спросил папа.

– Да.

– Тебе стало получше?

Я промолчал.

– Леш?

– Я аутист, да?

Теперь уже замолчал папа.

– Ответь мне.

– У нас… было такое подозрение.

– Было?

– Ты можешь выйти? Тогда мы поговорим.

Я помотал головой, но потом сообразил, что папа меня не видит.

– Там слишком ярко, – ответил я.

– Хорошо. Давай поговорим так.

– Говори.

– Когда тебе было три года, мы поняли, что ты не играешь с другими детьми. Ты собирал конструкторы, играл с машинками, очень хорошо говорил, но всегда был один.

– В младшем дошкольном возрасте распространена параллельная игра.

– Да, но ты вообще не обращал внимания на других детей. Будто их не существовало. Но врачи сказали, что раз ты говоришь, то ты не аутист. У тебя не было умственной отсталости, ты был очень спокоен. Только иногда случались срывы.

– Срывы? – спросил я.

В туалет вошел кто-то еще. Я слышал шаги.

– Давай пойдем отсюда, – сказал папа.

– Нет. Продолжай.

– У тебя были срывы. Вроде… – он заговорил тише, – этого. Раньше ты начинал ломать игрушки, плакать. Потом драться. А потом, когда ты научился просто уходить, мы решили, что все в порядке.

– Я не помню, как дрался.

– Это было давно. После семи лет обычно ты уходил в ванную и включал воду.

– Шум воды успокаивает.

– Я знаю, – сказал папа.

– Расскажи еще.

– Что рассказать?

Я услышал, как кто-то смывает за собой.

– Может, мы пойдем? – спросил папа.

– Ты меня стыдишься?

– Нет, что ты.

– У кого-нибудь в вашей семье есть подобные проблемы?

– Нет.

Я не стал говорить о своих подозрениях насчет мамы.

– Врачи не подтвердили диагноз. Так что ты здоров.

– Есть синдром Аспергера. Там как раз нет проблем с речью.

Папа молчал.

– И все всегда знали, – прошептал я, сползая по стене. – Знали. Все всегда понимали, что я какой-то не такой. Что я неправильный. Поэтому надо мной смеялись. Поэтому издевались. Поэтому хотели показать мне, что я другой. Вывернуть меня наизнанку, сделать таким же, как они.

– Что ты такое говоришь?

– Я урод. Мутация. Дерево, которое не поддается правильной культивации. Подрежешь там, вырастет здесь. Подровняешь макушку, вылезут листья сбоку. И криво. Кстати, знаешь, я ведь начал писать стихи.

– Леша. Выходи. Нам надо поговорить.

Он сказал это очень серьезно. Я понял по его тону. Поэтому встал и открыл дверь.

– Пойдем, – папа кивнул в сторону выхода.

Мы зашли в ближайшее кафе и сели в самом темном углу. Только там было недостаточно темно. И музыка играла слишком громко.

Папа заказал мне домашний лимонад, который принесли всего через четыре минуты. Все это время я молчал, ковырял кожу на руках, глядя вниз. Мне не было больно.

Я сразу же выпил половину стакана лимонада.

– Я хотел поговорить, – напомнил папа.

Я кивнул.

– Ты слушаешь?

Я снова кивнул.

– Я вижу, как тебе здесь плохо, – сказал папа, – Мы думали, ты привыкнешь. Освоишься. Но оказалось, это слишком тяжело.

Я пожал плечами. Все было не так просто, как он думал. Это было не плохо – это было ужасно. И больно. И остро. И было тяжело дышать, когда я думал обо всем этом. Но у меня не хватило сил сказать даже слово. Я не мог говорить.

Вместо этого заговорил папа:

– Я приехал, чтобы предложить тебе вернуться в Питер. Хочешь?

Я чуть не подавился лимонадом. Этого я совсем не ожидал.

 

27. День снятого Валентина

Чем больше людей появляется в жизни, тем сложнее разобраться в том, какие эмоции и чувства стоит испытывать к каждому из них и в какой пропорции.

Все это можно узнать только с опытом.

– Нет, – услышал я свой собственный голос прежде, чем успел подумать.

– Что?

– Я не могу.

– Не можешь? – спросил папа. – Но там же вся твоя жизнь.

– Да? – спросил я. – У меня была жизнь?

Папа ничего не ответил, а я продолжил пить лимонад.

Некоторое время мы молчали. Я смотрел в окно на спешащих по своим делам прохожих. Потом папа что-то спросил.

– Тебе ведь все равно? – спросил я, вместо того чтобы уточнить, что именно.

– Нет, ты что? Мне не все равно, – сказал он.

Я пожал плечами.

– Это неважно.

– Леша? – сказал папа. – Что с тобой случилось?

Я снова пожал плечами.

– Ничего. Вернее, много всего. Но я не хочу об этом говорить.

– Почему? Раньше мы много говорили.

– Скажи, а мама знала о твоей дочери?

Папа ничего не сказал.

– Так знала или нет? – вновь спросил я.

– Узнала в какой-то момент.

– В какой?

– Как ты сам говоришь, это неважно.

– Нет, важно, – я помотал головой. – Очень важно. Ты ее обманывал, да?

Папа вздохнул.

– Это сложно объяснить.

– Нет, не сложно. Можно просто не обманывать. Разве нет?

Папа посмотрел мне в глаза и долго не отводил взгляд. Я тоже смотрел вроде бы на него, но на самом деле я смотрел куда-то в другое место. Кажется, это называется рассеянным фокусом.

– Ты не поймешь, – сказал он в конце концов.

– Ага. И хорошо, что не пойму.

– Ты изменился, – сказал папа.

Я улыбнулся ему, чтобы доказать это.

Нам принесли еду. Я заказал пасту с креветками в сливочном соусе. Пахло очень вкусно.

Мы начали есть.

Оказалось, что я очень голодный.

– Ты вырос, – сказал папа.

Я кивнул.

– А я все пропустил, – он вздохнул, – Поэтому я и приехал. Я больше не хочу ничего пропускать. У тебя сейчас сложный период, и тебе нужен рядом мужчина как пример для подражания.

Я не сдержал смешок.

– Что смешного я сказал?

– Мне не нужен пример мужчины или женщины. Мне нужен пример человека.

Я хотел продолжить, но замолчал. Я хотел сказать, что мне нужен пример человека, который не обманывает и способен брать на себя ответственность.

Папа больше ничего не говорил.

Когда мы доели, я решил, что пора возвращаться.

– Я пойду домой, – сказал я.

– Так быстро?

– Да.

– Но ты подумай о том, чтобы вернуться.

Я пожал плечами.

Папа обнял меня на прощание, и мы разошлись.

Когда я вернулся домой, мама уже пришла. А еще дома были Влад, Игорь и Людмила Сергеевна.

Они вчетвером обедали.

– Ты чего так быстро? – спросила мама.

– Так получилось, – ответил я. – Пойду к себе. Я уже поел.

– Тогда налей всем чай, – сказала Людмила Сергеевна. Я кивнул и пошел наливать чай, а остальные разговаривали. Только Влад молчал. Как обычно.

Я насыпал в заварник зеленый чай и залил горячей водой. Затем поставил заварник на стол.

– Какой чай? – спросила Людмила Сергеевна.

– Зеленый, – ответил я.

– Налей черный.

Тогда я налил ей черный чай в отдельную чашку.

– Тут заварка, – сказала она. – Что я, плеваться должна? Тогда я перелил чай в другую чашку через сито и поставил перед ней.

– А мы как раз про тебя говорили, – сказала Людмила Сергеевна.

Я промолчал.

– О том, как родители нашли у тебя пустые бутылки, – продолжила она.

Я снова ничего не сказал.

– Ты что, хочешь спиться в пятнадцать лет?

– Я больше не пью, – сказал я.

– Врешь.

Я пожал плечами. Раз мне не верят, то пусть не верят. Не страшно.

– Я пойду к себе? – спросил я.

– Посиди со всеми, – сказала мама. Тогда я сел на стул и сидел со всеми.

* * *

Соня Ильвес выходила из школы во время большой перемены, а я догнал ее. На ней был тот же самый полосатый шарф, замотанный так, что скрывал половину ее лица. И вообще она была одета очень тепло. Она была такая маленькая и худая, что мерзла, наверное, еще сильнее, чем я.

Дул ветер, и с пасмурного темного неба падал мелкий снег.

– Привет, – сказал я и улыбнулся.

– О, привет, – она тоже улыбнулась, – Ты в магаз?

Я кивнул.

– А где Алина? – спросил я.

– Не знаю. Наверное, в классе, – она пожала плечами.

– Ясно.

И мы пошли в магазин.

– А где Вика? – спросила она.

– В классе.

– Вы разве с ней не ходите вместе?

Я пожал плечами, потому что не знал, что ответить.

– Скоро День святого Валентина, – сказала Соня.

– Ага.

– Вы с Викой будете праздновать?

– Зачем? – удивился я, – Мы не встречаемся.

– Разве? Я думала, вы…

– Нет. Мы с ней…

А кто мы с ней? Друзья? Знакомые? Как назвать людей, которые просто занимаются сексом?

– Я думала, она тебе нравится, – сказала Соня.

– Нравится. Наверное.

– Ну там, не знаю, цветы ей подари, что ли.

Я пожал плечами. Половые органы покрытосеменных растений не самый романтичный подарок. Думаю, Вика это понимала.

Мы с Соней зашли в переход и смотрели, что можно купить в киосках. Я хотел шоколада. На следующей перемене должен был быть обед в столовой, но мне очень-очень захотелось сладкого. Поэтому я взял плитку шоколада, а Соня – мармеладных конфет.

– Ты будешь участвовать в научной конференции? – спросила Соня.

– Нет.

– Почему? Ты же такой…

– Умный мальчик, да. Но нет, не буду. Я не… не умею говорить, когда вокруг много людей.

– Но ведь надо преодолевать свой страх. Учиться говорить.

Я не ответил. Мне хотелось сменить тему. Мы вышли на улицу, и я спросил:

– А что, по людям так хорошо заметно, когда они друг другу нравятся?

– По-разному бывает.

– Я не замечаю этого всего.

– Я знаю, – сказала Соня.

– Знаешь?

– Да. Мой папа детский дефектолог. Я видела самых разных людей. Можно сказать, росла с ними. Мой дядя – папин брат – умственно отсталый.

– Сочувствую, – сказал я.

– Да ничего. Он лучше нас живет в специальной шведской деревне для… людей с разными дефектами.

– Так твой папа швед?

– Не, он эстонец, но работает в Швеции. Как раз в той деревне.

– А мама?

– Мама русская, но родилась в Эстонии. Просто мама сейчас поехала в Москву работать, а я с ней. Она дизайнер. Довольно хороший.

– Так твои родители развелись?

– Не, они вместе. Но они оба постоянно в разъездах. Папа раньше работал в Копенгагене, а мы с мамой жили в Таллине. Теперь мама поехала в Москву, а папа в Стокгольм.

Мне показалось, что все это очень странно, но я ничего не сказал.

И тут мы дошли до школы.

– Пока, – сказал я, а Соня помахала мне рукой.

Когда я пришел в класс, то поделился шоколадом с Викой.

* * *

В пятницу, в День святого Валентина, у нас работала «почта». В холле стоял большой ящик, куда можно было класть конверты с открытками, а потом младшеклассники их разносили.

Предварительно я купил открытки Вике и Ольге Алексеевне. А потом вернулся в магазин и купил открытку для Сони Ильвес.

Открытки были с цветами и без текста.

Текст я написал сам:

«Уважаемая (имя),

поздравляю с Днем святого Валентина.

Алексей Самохин»

Я думал, стоил ли заменить слово «уважаемая» на «дорогая», но решил, что это слишком фамильярно.

Даже мне написали письма. Мне пришли три открытки: от Вики, Жени и Сони. Они поздравляли меня с праздником.

После уроков мы собрались на факультативе по психологии, и Ольга Алексеевна угостила нас тортом.

Алина не пришла.

– Вы пойдете на дискотеку? – спросила Ольга Алексеевна, когда мы пили чай.

Я пожал плечами.

– А пойдемте! – предложила Женя, – Будет весело.

– Я не пойду, – Соня хмыкнула. – Что я забыла на танцах?

Я посмотрел на Вику, а Вика на меня. И я подумал, что к черту все.

– Я бы тоже пошел. Почему бы и нет?

– Тогда давайте пойдем, – сказала Вика, улыбнувшись. – Сонь, давай с нами?

Соня пожала плечами.

– Ну-у…

– Да пошли, – Женя ткнула ее локтем в бок. – Реально весело будет. Мне после конференции надо расслабиться.

– Хорошо. Давайте сходим.

* * *

Я позвонил маме, и она отпустила меня на дискотеку. Я решил, что останусь в школе до начала мероприятия. Влад, скорее всего, был дома, но сейчас он перестал со мной общаться. Обычно он просто лежал на диване и смотрел в стену. Я пытался говорить с ним, но он просил меня замолчать. И я молчал.

Сложно было видеть его в таком состоянии, поэтому я решил остаться в школе.

Вика и Женя поехали по домам собираться, а мы с Соней отправились в книжный магазин неподалеку от школы.

Не сговариваясь, мы пошли в отдел фантастики.

– Ты читала «Гиперион»? – спросил я.

– Ага. Люблю эту книгу. Только первые две части мне больше нравятся. «Эндимион» уже хуже, мне кажется.

– Мне тоже.

Я осматривал книжные полки, изредка косясь на Соню. Она тоже разглядывала книги.

– А «Дюну» ты читала?

– Ага. Причем приквелы мне понравились даже больше, чем сам первоисточник.

– Что-о-о? – спросил я, глядя на нее.

– Тшпе-тише, не кричи, – Соня улыбнулась, – В «Джихадах» сюжет интереснее. Как все это начиналось, круто же.

Я хотел возмутиться, но не придумал, что сказать.

Тогда я просто покачал головой и вернулся к разглядыванию книг.

Некоторое время мы молчали, а потом Соня толкнула меня плечом.

– А ты читал про живые корабли? – спросила она.

– Хобб?

– Маккефри.

– Нет, я у Маккефри только про Перн читал.

– О-о, – Соня улыбнулась, – Я так любила Перн в детстве. А сейчас не особо.

Я открыл рот и не закрыл его.

Не особо?

– Почитай про живые корабли. Мозг в банке – это очень занимательно, – Соня похлопала меня по плечу и снова отошла.

– Я знаю, что тебе нравится про мозги в банке. Ты даже рассказ про это писала. Я прочитал про «Железного Генриха».

– О! И как тебе?

Я хотел сказать что-то важное, но вместо этого сказал:

– Ты разбираешься в географии и экологии Марса. Это здорово. Кстати, ты читала Артура Кларка?

– Конечно. Мое любимое – это «Конец детства».

Я промолчал, потому что не читал эту повесть.

– А Чарльза Шеффилда ты читала? – спросил я.

Уж эту книгу она точно не могла читать. Я нашел ее случайно, и отзывов на нее было очень мало.

– «Наследие Вселенной»? – улыбнулась Соня, – Неужели кто-то ее читал, кроме меня?

– Ага, я читал, – сказал я и отвернулся к книгам.

– А ты читал «Пламя над бездной»? – спросила она через некоторое время.

– Только «Глубину в небе», – ответил я.

– О-о. А я как раз ее не читала.

Ну хоть что-то Соня не читала.

Мы смотрели на книги и спрашивали друг у друга, кто что читал. Это было увлекательно, но оказалось, что Соня прочитала больше книг, чем я.

Мне стало немного обидно, потому что обычно я читал больше всех.

Соня улыбалась, когда говорила. Я смотрел на нее, и мне казалось, что я тону, хотя пол по-прежнему был ровным.

Когда я понял, что хочу ее поцеловать, то отвернулся к книжным полкам. Нет, я и раньше мечтал кого-нибудь поцеловать, но сейчас все было по-другому.

Соня потянула меня за рукав. В ее руках были книги.

– Пора, – она улыбнулась, и в моем сердце начали расцветать лилии.

Черт.

У меня не было наличных денег, а деньги с карты надо было экономить.

Тем не менее я взял одну книгу.

Мы расплатились, и Соня начала складывать книги в рюкзак. Сама она была такая маленькая, что рюкзак казался просто огромным.

– Вот, – она протянула мне одну из книг. – Это «Северное сияние» Пулмана. Ты его не читал.

– А это тебе, – сказал я, протягивая ей «Хайнский цикл» Урсулы Ле Гунн. – Ты не читала.

Мы обменялись книгами, и это было очень странно, но очень волнительно.

На улице уже стемнело.

Мы молча направились в школу.

Вика уже была в классе. Она пришла в джинсах, а не в коричневом платье.

– Тебе идет, – сказала Соня. – И макияж крутой.

Я присмотрелся к лицу Вики, но не понял, о чем говорила Соня. Зато Вика улыбнулась.

Мы сидели втроем, а потом в класс начали заходить другие. Все они направлялись в раздевалку. Кто-то просто оставлял там куртку и шел в актовый зал, а кто-то оставался внутри.

В какой-то момент из актового зала послышалась музыка.

Но мы ждали Женю.

Я хотел переобуться в сменную обувь, потому что в зимних ботинках ноги начали потеть, но в раздевалку один идти не хотел.

Женя пришла через полчаса после начала дискотеки. Ее макияж я разглядел, потому что она сильно накрасилась.

– Сорри-сорри. Пробки на Кутузовском, – сказала она и дернула дверь раздевалки.

Дверь не открылась.

– Открывайте, – громко сказала она, начав стучаться.

Дверь открылась, и ее втащили внутрь.

Через пару минут она высунулась.

– Эй, – позвала она нас, – Давайте сюда.

– А что там? – спросила Вика.

– Бухло. Давайте сюда.

Мы втроем встали с мест и пошли в раздевалку.

Там было очень душно. И пахло странно.

Саша Соколов сразу же закрыл дверь изнутри.

С ним сидели другие люди. Кажется, некоторые были не из нашего класса.

– Ну что? Будете? – спросил он.

– Будем, – ответила Женя.

Нас усадили на скамейку и выдали по пластиковому стакану.

Я удивился, почему надо мной никто не смеется и ничего мне не говорит. Впрочем, это было даже хорошо.

В стакане оказалось красное вино. На вкус мне оно не понравилось, но я уже понял, что алкоголь очень редко имеет приятный вкус. Алкоголь пьют для того, чтобы почувствовать опьянение, а не вкус.

Все пили и разговаривали, даже Вика говорила с какой-то особью мужского пола, которую я не знал.

В какой-то момент в раздевалку зашла Алина Шишкина, а следом за ней крупный парень. Они держались за руки.

– Здорово, – сказал парень.

– Привет всем, – улыбнулась Алина и повесила куртку.

– Ну все, мы в зал, – парень обнял Алину за талию.

Они вышли.

– Ну ни фига себе, – сказала Женя. – Шишка и Тролль снова мутят?

– А ты не знала? – спросил ее какой-то парень. – Еще в январе сошлись. Шишка теперь все время в нашем классе тусит.

Соня в это время разглядывала свой стакан.

Мы с ней сидели рядом, но неожиданно между нами сел Саша Соколов. У него было очень румяное лицо. Наверное, из-за алкоголя.

Он обнял меня за плечи и подлил вина из своего стакана.

– Ну как тебе? – спросил он.

– Что именно?

– Дискач. Туса.

– Ничего так, – я улыбнулся.

– Крутяк вообще, – он тоже улыбнулся и повернулся к Соне.

Со мной снова никто не разговаривал, но мне все равно было хорошо.

Оказалось, я скучал по тому, чтобы быть в компании.

Потом Женя уговорила Соню пойти потанцевать, и они вышли. Мы с Викой и другими людьми остались. Все говорили и смеялись, а я просто молчал и улыбался. Почти как раньше.

– Так, я тоже пойду, – Саша Соколов встал со стула, но его координация стала хуже из-за алкоголя, и он слегка толкнул меня. – Потанцую с телками.

Немного шатаясь, он вышел.

Из оставшихся людей я не знал никого, кроме Вики.

– Чего это Митрофанова не пришла? – спросил кто-то. – А то она за Соколовым так бегает, а сейчас на дискач отпустила без присмотра.

– Так она его послала, – улыбнулась Вика. – Надоело быть во френдзоне.

И откуда люди все знают? Почему все всегда проходит мимо меня?

Я вышел в туалет. Проходя по мимо закутка для обжиманий, я увидел две фигуры, мужскую и женскую. Мужская прижимала женскую к стене. Я быстро прошел мимо, потому что не хотел мешать.

Обратно я хотел пройти еще быстрее, но услышал голос Сони Ильвес:

– Саш, отвали, а?

– Да ладно, чего ты ломаешься?

– Я не ломаюсь, я…

Соня Ильвес дернулась в сторону, но Саша Соколов удержал ее.

– Да куда ты? Сама же говорила, что уже не целка.

Я не до конца понял, что происходит, но точно знал, что это что-то очень плохое.

– Перестань, – сказал я.

Саша Соколов повернулся ко мне и прищурился.

– Не лезь, зомбарь.

– Это ты к ней не лезь, – я сделал шаг к ним.

– Ну надо же, рыцарь выискался. Ланселот, – Саша Соколов засмеялся.

Соня оттолкнула его и побежала в класс.

– Блин, весь кайф обломал.

Он повернулся ко мне, и я увидел, что у него эрекция.

– Мне кажется, что она была против, – сказал я.

– Да они всегда сначала против. А потом соглашаются.

– Да?

– Ага. Телки ведь всегда вначале ломаются, а потом дают.

– Ты пьян, и… тебе лучше дойти до туалета.

– Да? – Саша Соколов посмотрел вниз.

Из нашего класса вышла одетая по-уличному Соня. Я узнал ее по длинному полосатому шарфу.

– Подожди, – сказал я, но она быстро шла вперед.

Тогда я сбегал в класс за пуховиком.

Схватив рюкзак, я помчался за Соней.

В коридоре музыка играла громче. Сони уже не было видно.

Зато по пути мне встретился Артем Хвостов.

– О, зомбяк пришел на пати, – закричал он.

Я хотел молча пробежать мимо, но он подставил мне подножку. Я упал и ударился лбом.

Было немного больно, и я порадовался, что пол в школе покрыт линолеумом, а не бетоном.

Артем Хвостов смеялся, а я встал и побежал дальше.

На улице было ветрено и снежно. Я догнал Соню у самого метро.

– Чего тебе? – спросила она.

Я не смог ответить на этот вопрос.

– Ничего. Просто…

– Иди к Вике, – сказала Соня.

– Что?

– Иди к ней, – Соня толкнула меня в плечи. Несильно. Совсем несильно.

– Все в порядке. Он больше к тебе не полезет.

– Хватит. Заткнись. Просто уходи.

– Я не уйду.

– Уйдешь. Вернись к Вике. Иди, блин!

– Я не хочу к Вике. Я хочу…

Я сам не понимал, чего я хочу, поэтому промолчал.

– Слушай, просто возвращайся, а я пойду домой, – сказала Соня.

– Я понимаю, что Саша Соколов перегнул…

– Заткнись, пожалуйста. Просто заткнись. Иди к Вике, а то она обидится.

– Слушай, я хочу проводить тебя домой. Уже темно и…

– И ты боишься, что ко мне полезут гопники. Не парься, дойду. А ты возвращайся. Пожалуйста. Не надо за мной ходить.

– Хорошо.

И я вернулся в класс.

Но Вика уже ушла.

 

28. Новые перспективы

Каждый человек на протяжении жизни отращивает себе броню. У кого-то она крепче, у кого-то слабее. В самой тяжелой и толстой броне живется проще, потому что ничего не задевает и не делает больно.

Но можно ли в такой броне оставаться человечным?

– Ты не обиделась, что я ушел? – спросил я у Вики в понедельник на второй большой перемене.

Мы сидели в столовой вдвоем и ели суп. Вернее, она ела, а я принюхивался. Теоретически это был рыбный суп (уха), но пах он странно. Какими-то клецками. И консистенцию имел странную.

– Нет, – сказала Вика. – Я не обиделась.

– Точно? Просто к Соне пристал Саша Соколов, и она убежала, а я захотел ей помочь. Ты точно не обиделась, что я ушел?

– Боже мой, – она закатила глаза. – Хватит нести фигню. Во-первых, мы с тобой не встречаемся, а во-вторых, хватит считать меня какой-нибудь ванилькой, которая на все обижается. Если бы Соколов начал домогаться ее при мне, я бы ему так по роже въехала, что он бы мозги свои неделю собирал! Чмошник.

Я кивнул и все же попробовал суп.

Он оказался невкусным, и я подвинул себе второе – котлету с пюре.

– Как там Влад? – спросила Вика.

Я пожал плечами. Влад со мной почти не говорил. Впрочем, он вообще теперь мало разговаривал.

Это угнетало, потому что я ничего не мог для него сделать.

Я ни для кого не мог ничего сделать.

Мы вернулись в класс.

Саша Соколов теперь сидел не с Таней Митрофановой, а с Надей Соловьевой. Теперь уже она смеялась над тем, что он говорил.

Персонажи немного поменялись, но пьеса продолжалась, как обычно. Замены никто не заметил.

– И тут эта шлюха начала меня лапать, – услышал я голос Саши Соколова.

– А ты что? – спросила Надя Соловьева.

– Ну а что я? Зомбарь ее отвлек, а я свалил.

Я повернулся в их сторону.

– О чем вы говорите?

Саша Соколов и Надя Соловьева засмеялись.

– Заткнитесь, – сказала Вика.

– О чем они? – тихо спросил я у нее.

– Ой, блин, не тупи, – отмахнулась она.

Я больше не спрашивал.

* * *

К концу недели я заметил, что Артем Хвостов и Гриша Зыбин больше не общаются. Соня была права, когда говорила, что Артем Хвостов не дружит с людьми долго.

Почему она такая умная?

Я хотел пообщаться с ней, но Соня все время отвечала, что занята, и убегала. От этого мне было не по себе. А на факультативе я не мог об этом поговорить, потому что личные дела надо обсуждать наедине.

23 февраля выпало на воскресенье, а выходного дня не было, поэтому девушки поздравили нас в пятницу.

Последние два урока отменили, и вместо них мы ели трюфельный торт.

Я немного расстроился из-за того, что отменили геометрию, но торт поднял мне настроение. А после того, как все разошлись, я пошел к Ольге Алексеевне.

Она была в кабинете одна. Сидела за столом и что-то печатала на ноутбуке. На ней были очки.

– Здравствуйте, – сказал я, заглянув, – Вы носите очки?

– Привет, – она улыбнулась мне и сняла их, – Да, иногда.

– Ясно. Можно мне войти? Вы не заняты?

– Да, конечно. Заходи, – она кивнула.

Тогда я закрыл за собой дверь и сел напротив нее.

– У тебя какой-то вопрос? – спросила Ольга Алексеевна.

Я пожал плечами.

– А почему вы все время спрашиваете о других? А как дела у вас?

– Нормально. А к чему такие вопросы?

– Я понял, что слишком мало внимания уделяю другим людям.

Ольга Алексеевна улыбнулась.

– Я ведь о вас ничего не знаю. Только то, что вам нравится «Звездный крейсер „Галактика"».

Ольга Алексеевна молчала четыре секунды.

– А что ты хочешь услышать?

– Чем вы занимаетесь в свободное время?

– Читаю. Пожалуй, много читаю. Общаюсь с друзьями, пишу стихи, понемногу смотрю сериалы. Особенно люблю космическую фантастику и историю. Но с 2011 года не снимают сериалов про космос.

Я задумался, пытаясь вспомнить, что снимали в последнее время. Ольга Алексеевна была права. Последним сериалом были «Звездные врата: Вселенная», который закрыли в 2011 году.

– А ведь правда, – сказал я, – Интересно, почему?

– Сейчас упор делается на социальную фантастику и влияние технологий на нашу жизнь. Генетика, кибернетика. О, еще про зомби в последнее время много снимают.

Я подумал о том, что мы застряли на этой планете.

– А ты что любишь? – спросила Ольга Алексеевна.

– Вы имеете в виду сериалы? О, их много. «Звездные врата», «Стар трек», «Доктор Кто». А книги любимые – «Гиперион» и «Дюна».

– Значит, ты именно фантастику любишь?

– Да, фэнтези мне меньше нравится. Хотя «Властелин колец» и «МИФы» Асприна мне показались очень интересными.

– О, «Властелин колец», – Ольга Алексеевна улыбнулась. – Одна из любимых книг в детстве.

– В детстве, – прошептал я, подумав о том, что Ольга Алексеевна когда-то была ребенком. Это было странно. – А вам там нравилось?

– Где? – спросила Ольга Алексеевна.

– В детстве.

Она немного помолчала, но улыбаться не перестала.

– Можно я отвечу вольной цитатой? Это было лучшее из всех времен, это было худшее из всех времен; это был век мудрости, это был век глупости; это была эпоха веры, это была эпоха безверия; это были годы света, это были годы мрака; это была весна надежд, это была зима отчаяния; у нас было все впереди, у нас ничего впереди не было.

– Откуда это?

– «Повесть о двух городах» Чарльза Диккенса.

– Это… – я попытался подобрать слово, – очень красивая цитата.

– Да, пожалуй.

– А я не читал Диккенса.

– Если честно, я тоже.

– Правда? – спросил я.

– Сама удивляюсь.

– А взрослые разве удивляются?

– Все удивляются.

Я кивнул. Значит, все.

– Знаете, мне сложно читать что-то, кроме фантастики и научной литературы. Вот, например, школьная программа. Или даже «Франкенштейн». Я читаю и просто не понимаю персонажей. Абсолютно не понимаю. Кажется, что там всегда все плохо. А в фантастике все не так. Там люди часто проявляют свои хорошие качества. Ну мне кажется.

– Помнишь, мы говорили о пирамиде Маслоу?

– Да, конечно.

– Помнишь, что там говорится о потребностях?

– Базовые потребности лежат в самом низу. Сначала физиологические потребности вроде сна и еды, на второй ступени безопасность, на третьей социальные аспекты, на четвертой вроде бы уважение, а на пятой самоактуализация. Я, правда, не до конца понял, что это такое.

– Духовный аспект: развитие личности, самовыражение, самоидентификация.

Я кивнул.

– В фантастике человеку часто приходится бороться за жизнь, – медленно сказала Ольга Алексеевна, – Это ведь относится к базовым функциям, поэтому это легко понять и сопереживать. Для тебя так же важны жизнь и безопасность, как и для тех героев. Конечно, такие сюжеты есть не только в фантастике. В общем-то, они всегда востребованы. Сколько фильмов-катастроф было снято, сколько биографий написано! Но если мы говорим о книгах, где герои не борются за свою жизнь, то их сложнее понять.

– Да, у нас ведь нет ничего общего.

– Можно и так сказать. Но помимо этого в фантастике герои защищают не только свою жизнь, но и жизнь других людей. Иногда целого мира. А это уже высшая ступень пирамиды потребностей. Но спасение других людей тоже встречается не только в фантастике.

– Вы имеете в виду книги и фильмы про войну?

– К примеру, да.

– Это очень сложно. Потому что это было на самом деле. Историю нужно знать, я понимаю это, просто некоторые события… это слишком.

– Видишь. Ты умеешь понимать и сопереживать. К тому же в фантастике часто рассматриваются актуальные темы. Влияние технологий, экологические и социальные изменения. Жизнь в глобальном смысле. Кто мы, откуда и зачем.

Я ничего не ответил. Некоторое время мы с Ольгой Алексеевной молчали, а потом я все же сказал:

– Папа сказал, что в детстве у меня подозревали аутизм. Но не поставили диагноз, потому что я умел говорить.

– И как ты теперь?

– Да мне по фиг. Папа предложил мне вернуться в Санкт-Петербург, – сказал я.

– И ты согласился?

– Нет. Я так долго хотел вернуться обратно, но сейчас…

У меня закончились слова.

Мне нечего было сказать.

Между Москвой и Санкт-Петербургом курсирует так много поездов. Так много людей ездит на них. К кому? Куда? Зачем?

Сколько поездов идет ночью из Москвы в Санкт-Петербург и обратно? Так много, так много.

– Я пойду, наверное.

– Иди, Лешенька, – Ольга Алексеевна улыбнулась, глядя мне в глаза.

Я не знал, правильно ли я поступил. Может, я ошибся, когда сказал папе, что собираюсь остаться в Москве. Но я точно знал, что раньше мне никто никогда так не улыбался.

Когда я зашел в класс, то увидел Артема Хвостова, который сидел за партой и читал какой-то учебник. Я удивился, потому что пары уже закончились, но ничего не сказал.

Я быстро прошел в раздевалку, чтобы он не успел сказать ничего плохого. Когда я выходил из класса, он окликнул меня:

– Эй, Лешка, стой.

Раньше он никогда не называл меня по имени.

– Что? – спросил я, остановившись.

– Ты можешь мне помочь? – спросил он.

– Чем помочь?

– Ну с заданиями, – Артем Хвостов вздохнул.

Я промолчал, потому что не представлял, что ответить.

– Меня могут исключить, – сказал он, – Я не хочу, чтобы меня исключили.

– Пусть тебе поможет кто-нибудь другой. У тебя же много друзей.

Артем Хвостов молчал шесть секунд.

– Пожалуйста, – сказал он.

Я очень удивился, потому что проявлений вежливости от него никогда не видел.

– Слушай, нам теперь раздали индивидуальные задания. А я ничего не понимаю в этой гребаной органической химии.

– Пусть твои родители наймут репетитора, – сказал я.

– Так ты мне не поможешь?

– Нет, – ответил я и ушел.

Мне было приятно сказать «нет». Я сам не понял почему.

* * *

Следующую неделю я присматривался к Артему Хвостову. Он действительно не общался больше с Гришей Зыбиным, да и с остальными как-то мало разговаривал.

К четвергу мне стало его жалко, потому что я хорошо понимал, каково ему сейчас.

Даже мне становилось тяжело в одиночестве, а уж человеку, который привык всегда быть в компании, наверное, было совсем невыносимо.

И зачем я отказался? Надо было согласиться помочь.

Когда я сказал об этом Вике, она засмеялась и сказала, что Артем Хвостов сам виноват во всем, что случилось. И что он получил по заслугам.

В ее словах было рациональное зерно, но мне все равно было его жалко.

Он ведь остался совсем один.

Нам снова дали задачи по алгебре и геометрии, но на этот раз их было меньше, и решить их надо было за месяц.

На факультативе по психологии присутствовали все, кроме Сони.

Факультатив прошел неинтересно.

Дома ничего не менялось. Почти.

Мама много работала, Игорь кричал на меня из-за пустяков, а Влад теперь все время проводил на подготовительных курсах.

Он не говорил мне, на какие курсы ходит. Вроде бы что-то связанное с иностранными языками.

* * *

1 марта, в субботу, Влад и Игорь уехали к своим родственникам, а мы с мамой остались вдвоем.

Она сидела в гостиной с ноутбуком, а я протирал пыль.

– Почему ты отказался вернуться в Петербург? – спросила мама.

Потому что моя жизнь теперь здесь. Потому что я не могу оставить тебя и Влада. Потому что я хочу видеть Вику. Общаться с Ольгой Алексеевной. Потому что…

– Не знаю, – ответил я.

– Я думала, что ты захочешь вернуться.

– Я не захотел.

Мама вздохнула и закрыла ноутбук.

– Сядь, пожалуйста, – сказала она.

Я решил не спорить, поэтому отложил тряпку и сел, глядя ей в глаза.

Она не улыбалась.

– Мы хотим, чтобы ты уехал, – сказала она.

Мне показалось, что я падаю в пропасть.

– Что? – прошептал я после долгой паузы, продолжительность которой я не подсчитал, – Кто «мы»?

– Мыс Игорем хотим, чтобы ты вернулся в Петербург.

Я промолчал, потому что не мог ничего ответить. Я не мог даже пошевелиться.

– Тебе там будет лучше, – мама наконец улыбнулась, – Вернешься в свою школу, снова пойдешь в бассейн. Купим тебе новый ноутбук. Хочешь Макбук, а?

Я не хотел Макбук. Я хотел, чтобы меня не отправляли обратно.

Но я не мог ничего сказать.

– Четверть доучишься, а потом поедешь, хорошо? – спросила мама.

– У нас оценки по полугодиям.

Это было единственное, что я смог сказать.

– Ничего страшного. Или ты хочешь закончить год здесь?

Я пожал плечами.

– Ты дрожишь? Холодно? Простудился? – спросила мама.

Я снова пожал плечами.

– Ты можешь нормально ответить? – спросила она, нахмурив брови.

Я не мог ответить.

– Хватит выпендриваться, – мама повысила голос. – Что ты хочешь?

– Я хочу остаться!

– Ну надо же! – Мама закатила глаза, – Теперь он хочет остаться.

– Не говори обо мне в третьем лице, – сказал я, – Мне это не нравится.

– Я буду говорить так, как посчитаю нужным. А теперь иди в свою комнату.

Я встал и пошел в комнату.

Сел за стол, встал. Прошелся. Посмотрел на свои руки. Верхний слой кожи на пальцах был содран, а под ногтями была кровь.

Очевидно, я поцарапал себя. Какая гадость.

Боли я не чувствовал.

Тогда я пошел в ванную комнату где стояла аптечка, чтобы намазать руки йодом.

Я вытащил аптечку из ящичка и поставил ее на стиральную машину. Порылся и обнаружил только банку с зеленкой.

Руки дрожали, когда я открывал банку. Дрожали так сильно, что случайно уронил баночку прямо на белую поверхность стиральной машины.

Цвет, конечно, получился красивый. И пальцы мазать отдельно не пришлось.

Я закрыл баночку и попробовал оттереть зеленку мокрой тряпкой, но не получилось.

Тогда я вышел из ванной комнаты и подошел к маме.

– Я пролил зеленку на стиральную машину, – сказал я. – Что-о?

Она встала и пошла в ванную комнату. Я пошел за ней. На пороге ванной она развернулась и ударила меня раскрытой ладонью по лицу.

– Ты это специально, да?

– Нет, – я помотал головой.

– А мне кажется, специально.

Мне стало грустно.

– Я правда не специально, – сказал я, опустив глаза.

– Да ты… – Мама не договорила и пошла к себе в спальню. Она хлопнула дверью, а я остался в коридоре.

Я сел на пол и долго сидел.

В голове вертелись слова, строчки, рифмы, но рядом не было ничего пишущего.

В конце концов я встал и обулся.

– Пойду погуляю, – сказал я маме, не открывая дверь. Послышались шаги, и дверь распахнулась.

– Снова решил сбежать? – спросила мама.

– Нет, – ответил я. – Я просто…

– Да иди куда хочешь, – мама снова закрыла дверь.

И я пошел.

На улице уже темнело.

Стоял первый весенний день, но с неба падал снег.

Я дошел до метро и хотел позвонить Вике, но почему-то не стал. Вместо этого я доехал до «Сухаревской».

Вышел из метро и сел рядом с «Макдональдсом».

Холода я не чувствовал, хотя обычно очень сильно мерз.

Не знаю, сколько я так просидел, но в какой-то момент я услышал знакомый голос:

– Эй? Ты чего тут делаешь?

Надо мной стоял человек в пуховике и шапке, поэтому я узнал его не сразу.

Но все же узнал. Это был Артем Хвостов.

 

29. Ивантеевка

У всех людей есть бессознательное. В какой-то момент я думал, что у меня его нет, потому что я дефективный.

Но иногда я сам не понимаю, почему реагирую тем или иным образом.

Это странно.

– Чё ты тут делаешь? – спросил Артем Хвостов.

– Сижу – ответил я.

– А чё сидишь?

– Просто так.

– Ждешь кого-то?

Я встал, потому что не хотел слушать его вопросы.

– Стой, – Артем Хвостов догнал меня. – Я тебе хотел отдать.

Он сунул мне в руки плеер, который я тут же выронил, потому что руки замерзли и перестали слушаться.

Артем Хвостов поднял плеер и сунул мне в руку.

– Возьми, – сказал он.

Я вспомнил о том, что мне жалко Артема Хвостова.

– Ладно, я пошел, – сказал он.

– Подожди.

– А? – Он повернулся ко мне.

– Можно у тебя переночевать?

– У меня? Ну-у… Не знаю.

– Хорошо, не надо.

– Да подожди ты. Сейчас позвоню маме, – он достал из кармана смартфон, – Стой здесь.

Артем Хвостов отошел и начал с кем-то разговаривать. Очевидно, с мамой.

Я ждал.

– Хорошо, можно, – сказал он, – Но я в Ивантеевке живу. Туда на электричке ехать.

– Все равно.

До этого я не ездил в электричках. И в Подмосковье тоже никогда не был.

В электричке было так же холодно, как на улице. Ну, может, немного потеплее.

– Ты только это… не обращай внимания на родаков. Они двинутые на голову.

– Двинутые? – спросил я.

– Ну шизанутые. Странные.

– Как я?

Артем Хвостов замолчал на четыре секунды.

– Нет, по-другому. Просто забей на них.

– Хорошо, – я кивнул и включил плеер. Удивительно, но он был заряжен.

Я решил послушать Уильяма Гершеля, хотя раньше его музыка мне не нравилась. Этот человек открыл Уран и инфракрасное излучение, и астроном из него был лучше, чем композитор. Но сейчас я смотрел на проносящиеся за окном заснеженные деревья и слушал именно его музыку. Уильям Гершель любил музыку и из-за этого заинтересовался математикой. Благодаря математике он заинтересовался оптикой, а благодаря оптике – астрономией. Как странно порой складывается жизненный путь.

– А чё у тебя руки все в зелёнке? – спросил Артем.

– Случайно разлил, – ответил я, не вынимая наушники из ушей.

После этого он больше ничего не спрашивал. Я успел замерзнуть, потому что некоторые окна не закрывались.

Через какое-то время Артем потянул меня за рукав.

– Приехали, – сказал он.

Я убрал плеер в карман и вышел за ним на платформу.

В Ивантеевке было еще холоднее, чем в Москве. С неба падал крупный мокрый снег.

Мы долго куда-то шли, я не следил за дорогой, потому что все равно не запомнил бы, куда мы идем.

Я достал телефон и позвонил маме.

– Да? – ответила она.

– Я сегодня переночую у одноклассника, – сказал я и услышал, как мама вздохнула.

– Совсем неймется, да?

– Просто мне надо подумать. Я завтра вернусь.

– Делай, что хочешь, – сказала мама.

– Нелогично, – ответил я.

– Что?

– Я не могу делать то, что хочу. Я же должен вернуться в Санкт-Петербург, а я этого не хочу.

– Ты хочешь сейчас об этом поговорить? – спросила мама.

– Нет. Я вообще не хочу об этом говорить.

Мама промолчала.

– Я приеду завтра.

– Пока, – сказала она.

– Пока, – сказал я и отключился.

Странная жизнь.

Через две минуты после окончания разговора мы дошли до подъезда Артема Хвостова, и он открыл дверь.

В доме не было лифта, потому что он был пятиэтажный. Артем Хвостов жил на четвертом этаже.

Мы поднялись, и он не сразу открыл дверь.

– Ты только не обращай внимания на моих, они правда долбанутые.

Я пожал плечами.

Мне было все равно.

Артем все же открыл дверь, и мы вошли внутрь. Прихожая была маленькой, даже шкафа не было. Зато на стене висела большая фотография какого-то мужчины.

Мы разулись и прошли в комнату Артема.

На стене висел советский ковер, а напротив стоял высокий шкаф с сервантом. В серванте стояли иконы.

Комната была узкой и длинной. Довольно странная планировка. Мне казалось, что стены движутся на меня, но я попытался об этом не думать.

– Тут отстойно, я знаю, – сказал Артем.

– Ты про стены? – спросил я.

– В смысле?

– Ну слишком узкое пространство. Может начаться клаустрофобия.

В дверь постучали, и вошла женщина в халате.

– Ты чего не поздоровался с матерью? Идите есть. Ой, а ты Леша, да? – Она подошла ко мне. – Темочка про тебя так много рассказывал.

Она обняла меня за плечи. От нее пахло рыбой.

– Мам, иди к себе. Мы сами поедим, – сказал Артем.

– Как там дела в школе? – спросила мама Артема. – Ты ему помогаешь, да?

Я пожал плечами, и она засмеялась.

– Такой скромненький.

– Оставь его, – сказал Артем громко.

– А ты не повышай голос на мать, – она нахмурила брови, – Пойдем, Лешенька.

И она повела меня на кухню, где было жарко и странно пахло разной едой одновременно.

Здесь тоже висели фотографии, на которых был изображен светловолосый мужчина.

– Красавец, да? – спросила мама Артема. – Вы садитесь.

Артем ничего не ответил и я тоже, потому что не понял, кому она это сказала. Я сел за стол.

– Это Сашенька, – мама Артема указала на фотографию мужчины, – Ты про него знаешь, конечно.

– Я? – уточнил я.

– Конечно. Артем про него всем рассказывает.

Я попытался вспомнить, но вроде бы я ничего не слышал ни о каком Сашеньке. У нас в классе был Саша Соколов, но человек на фотографии совсем не был на него похож. Разве что цветом волос.

– Нет, я не слышал про него, – улыбнулся я как можно более вежливо.

– Правда? – спросила мама Артема Хвостова. – Как так? Артем, ты почему ничего не рассказывал про брата?

Поскольку она обращалась к Артему, я решил, что могу не вслушиваться в разговор дальше. Вместо этого я пытался угадать, какие запахи чувствую. Здесь определенно была рыба, лук и, кажется, картошка. И хлеб.

Артем и его мама начали говорить громче.

– Я, наверное, пойду в комнату, – я встал.

– Сядь, – Артем схватил меня за запястье и потянул вниз.

Тогда я сел, а его мама поставила передо мной тарелку с рыбным супом, немного расплескав на стол.

– Кушай, Лешенька, – она положила столовую ложку мне в тарелку.

Я взял ложку и начал есть бульон.

– Ты почему выцеживаешь? – спросила мама Артема.

Я пожал плечами.

– Ешь все.

– Я не ем приготовленные овощи, извините, – сказал я, подняв на нее глаза.

– Почему?

– Потому что они мне не очень нравятся.

– А ты, значит, привык по ресторанам ходить? – спросила мама Артема.

– Нет. Просто везде готовят по-разному, и у всех свои вкусы.

– И что это значит? – спросила она.

– То, что все едят разную еду, – сказал я с сомнением. – К тому же у меня аллергия.

– Ты давай не выпендривайся и ешь. Ишь какой тощий.

– Мама, не лезь к нему, – сказал Артем.

– Сашенька всегда все ел, – сказала мама Артема и положила свою пухлую руку на мое предплечье. – Сашенька – это старший брат Артема. Он погиб четыре года назад в аварии.

– Соболезную, – ответил я.

– В него врезалась иномарка.

Артем положил ложку в тарелку очень громко.

– Блин, он был пьяный, и он сам виноват в той аварии.

– Не смей так говорить про своего брата, – сказала она.

– Это правда. Он был бухой и под кайфом. Тебе же говорили.

– Это все клевета. Сашенька был хорошим мальчиком.

– Да не был он таким!

– Был, – мама Артема хлопнула по столу рукой.

Артем встал, взял меня за запястье и потащил оттуда. Я еле-еле успел положить ложку на стол.

– Спасибо за суп, – сказал я уже из коридора.

Мы с Артемом пришли в комнату, и он захлопнул дверь. Я сел на край кровати, и она протяжно заскрипела.

– Бесит, – сказал он, садясь за стол, – Мой святой братец, который на самом деле был алкашом и обдолбышем.

Он достал из ящика очень помятую тетрадь на кольцах.

– Держи. Это твои стихи.

Я взял тетрадь и спрятал ее в рюкзак.

– Ты вроде бы говорил, что тебе нужна помощь в учебе, – сказал я.

– Блин, сейчас, что ли?

– Почему нет?

– Ну ладно. Можешь мне органическую химию объяснить?

– Что именно ты не понимаешь?

– Да все.

– Хорошо. Начнем с самого начала.

Поскольку я уже занимался с Владом, то имел представление о том, как надо объяснять материал.

Но с Артемом было сложнее. Он даже не знал, в чем разница между алканами и ал конам и. Так что пришлось объяснять все с самого начала. Я слышал, что органическая химия кажется людям более трудной, чем неорганическая, а теперь сам в этом убедился.

– Ты вообще ничего не понимаешь? – спросил я. – Как так получилось?

– Ну сначала я у тебя списывал задания, а потом Гриня мне делал или я у кого-нибудь еще брал.

– У вас же с ним разные варианты.

– Ага.

Я промолчал.

Позднее мама Артема принесла нам чай и печенье.

Чай оказался очень крепким и сладким, но я все равно выпил большую чашку.

Артем Хвостов показывал мне видео с Ютуба, которое должно было быть смешным, но казалось странным. Там все время кто-то падал или ударялся обо что-то.

– Ну что, спать? – спросил Артем Хвостов в 23:12.

– Да.

Я был рад, что можно прекратить смотреть эти видео.

Тогда Артем принес в комнату раскладушку и постелил мне постель.

Раскладушка мне понравилась. Она была похожа на гамак, где можно было свернуться и лежать. Не понравилось только то, что она скрипела. Само постельное белье показалось мне очень старым, но главное, что оно было чистым.

Артем даже дал мне растянутые штаны и футболку, чтобы в них спать.

Я уже почти уснул, но услышал голос Артема.

– Что? – спросил я, открыв глаза.

– Ты спишь уже? – шепотом спросил он.

– Почти.

– А что у тебя с Веревкиной?

– Не скажу.

– Почему?

– Потому что это не твое дело, – сказал я и отвернулся от него.

– Да ладно тебе. Я никому не скажу.

– Ты всем расскажешь.

– А это правда, что на дискотеке Ильвес сосала у Соколова?

– Что-о?

– Ну так говорят. Что она в обжимательном углу к нему полезла, а ты это застал.

Так вот о чем говорил Саша Соколов.

– Нет, не было такого. Это он лез к Соне, а ей это не нравилось.

– Ну-у, так неинтересно. Кстати, ты знаешь, что она эстонка?

– Наполовину. У нее отец эстонец, а мама русская.

– Все равно. Горяч-чая эсто-о-онская дэвушка, – он хихикнул.

– Эстонцы не так говорят. У них есть двойные гласные, но говорят они достаточно быстро. В финском языке двойных или тройных гласных гораздо больше.

– Да по фиг, – сказал Артем Хвостов и засмеялся, – Я-то думал, она правда шлюхой стала. Думал к ней подкатить снова.

Я почувствовал горячий комок злости чуть ниже горла. Я сел на раскладушке, и она протяжно скрипнула.

– Не говори так про нее.

– Ты в нее втюрился, что ли?

Я промолчал.

– Точно втюрился. Зомбяк втюрился в эстонку. А дети у вас будут эстонские зомби, – Артем засмеялся.

Я сжал челюсть и услышал, как скрипнули мои зубы.

– Ты перегибаешь, – сказал я.

– Да ладно. Чё ты такой нежный? Я просто поржать хотел.

– Мне кажется, тебе стоит поискать другие темы для поржать.

Он немного помолчал, а потом сказал:

– Ты такой борзый стал. Что, Веревкина тебе дала, и ты почувствовал себя крутым?

– Я не собираюсь обсуждать с тобой свою личную жизнь.

– Ну точно дала. Кто бы мог подумать – ботанка и зомбяк.

– Заткнись, – сказал я и слез с раскладушки.

– Ты что делаешь?

– Ухожу, – сказал я, надевая джинсы.

– Сейчас поздно уже. Куда ты идешь?

– Ты мне надоел, – ответил я.

– Не тупи, – он тоже поднялся с кровати и взял меня за плечо.

– Это ты не тупи, – я толкнул его в грудь.

– А то что? Ударишь меня у меня дома?

– Нет, – ответил я и, протиснувшись мимо раскладушки, пошел в прихожую обуваться.

Свет был выключен, и я запнулся о чью-то обувь.

– Что происходит? – услышал я чей-то голос.

Зажегся свет. Яркий-яркий.

– Ты куда это? – спросила мама Артема.

– Я ухожу, – сказал я, застегивая пуховик.

– Куда ж ты на ночь глядя?

– Домой, – сказал я дрожащим голосом.

– Электрички-то уже не ходят, – сказала мама Артема.

– Все равно, – сказал я. – До свидания. Спасибо вам за суп и чай.

Я открыл дверь, взял рюкзак и побежал вниз.

Подальше отсюда.

Когда я выбежал на улицу на мороз, то понял, что поступил очень нелогично.

В какой-то степени истерично.

Почему?

Снег перестал, на небе появились звезды.

Я пошел до какого-то двора и сел на качели.

На юге висел Орион. Уже весна, и он скоро исчезнет. Он исчезает каждую весну и появляется каждую осень. В прошлом году он исчез, и я переехал в Москву. В этом году он исчезнет, когда я перееду обратно в Санкт-Петербург.

Я услышал рядом какие-то звуки и смех. Обернулся.

К качелям шла компания из четырех человек.

Я решил пока не вставать, вдруг они пройдут мимо. Но они шли прямо ко мне.

Испугавшись, я встал и попятился.

Они что-то говорили, а потом снова засмеялись. Громче, чем раньше. Я подхватил рюкзак и побежал оттуда. Я не оборачивался и дышал слишком громко, чтобы понять, бегут они за мной или нет.

В горле стоял привкус крови, я весь вспотел, но продолжал бежать. Куда угодно, лишь бы подальше отсюда.

Хотя я даже не знал, откуда «отсюда».

В какой-то момент я поскользнулся и упал, ударившись подбородком об асфальт. Было очень больно, но я тут же встал и обернулся.

Никто за мной не гнался.

Какой же я глупый. Тогда я просто пошел в неизвестном направлении, надеясь найти станцию.

К 2:57 я нашел станцию и смог посмотреть расписание. Первая электричка отправлялась из Ивантеевки в 4:44.

Осталось меньше двух часов.

Рядом было круглосуточное кафе. Туда я и зашел. У меня было триста рублей наличными, поэтому я заказал чай.

Раздевшись, я обнаружил на шарфе кровь. Много крови.

Сначала мне стало страшно, а потом я понял, что разбил подбородок.

Больше всего я боялся, что кассир увидит, что у меня разбито лицо, и выгонит на улицу. Тогда я спрятал шарф в рюкзак и пошел умываться.

Царапина была большая, и ее стоило бы зашить, но я не хотел привлекать внимание, поэтому просто приложил к ней салфетку.

Оставшиеся два часа я просто пил чай. Три чашки черного чая.

Я по кругу слушал 24 симфонии Уильяма Гершеля.

В 4:30 я купил билет до Ярославского вокзала. В 4:43 сел в электричку.

В 5:40 я вышел в Москве.

Метро уже открылось.

 

30. Ссора

Долгое время я думал, что я все знаю.

Как же я ошибался. Я вообще ничего не знаю.

Я проснулся от звонка по скайпу. Поскольку у меня не было ноутбука, я очень удивился, а потом понял, что звонок идете кухни.

Почти сразу противный звук прекратился.

– Да, – сказала мама.

– Привет, Лиз.

Несмотря на искажения связи и тихий звук, я узнал голос своего папы. Я хотел подождать, пока они поговорят, и снова уснуть, ведь на часах было всего 10:33.

– Он согласился? – спросил папа.

– Теперь он хочет остаться, – мама вздохнула. – Надоело уже. Каждый день хочет чего-то нового. То уехать, то остаться. Боюсь предположить, что будет завтра.

– Да ладно тебе. Все подростки такие. Этим он ничем не отличается от остальных.

– Этим – да.

– Ну он сам догадался о своем…

– У него нет аутизма, – сказала мама.

Почему они говорили про меня? Почему? Я же дома. Почему они обсуждают меня, когда я могу это услышать?

– В общем, приезжай за ним в конце марта. Может, хоть с тобой он начнет вести себя по-человечески, – сказала мама.

– Слушай, он просто ведет себя не так, как тебе хочется. И что?

– А то, что ты сам отказался жить с ним. С ним же все время какие-то сложности. Я понимаю, что у тебя еще одна на шее сейчас сидит, но она-то уже взрослая дама, в отличие от нашего общего.

И вдруг я понял. Мама не знает, что я пришел домой. Поэтому и говорит так.

Тогда я решил, что надо перестать подслушивать, и спустился с верхнего яруса вниз.

– Я приеду в конце четверти, – сказал папа, – Полагаю, к тому времени мы решим финансовый вопрос.

– Какой финансовый вопрос? – спросил я, выходя из комнаты.

Сидящая на диване мама замолчала.

– Что там? – спросил папа, – Эй? Там кто-то есть? Я не слышу.

– Да, – ответила мама, – Леша здесь.

– Ты же говорила, что он у друга.

– Я был у друга, – сказал я, – Но приехал на первой электричке. Я не хотел подслушивать. Вы говорите, а я пойду в ванную комнату.

И я ушел мыть голову.

Я стоял под душем, мечтая смыть с себя все, что я услышал за последние часы.

Я всем надоел. На самом деле надоел.

Папа не хотел, чтобы я жил с ним. И мама тоже.

Неужели я настолько ущербный?

Почему я не мог родиться нормальным?

От меня одни проблемы.

Если бы вместо меня родился кто-то более умный, талантливый, веселый и общительный, было бы лучше.

Если бы вместо меня был другой человек, то он или она смогли бы добиться того, чтобы их приняли. Чтобы их любили.

А я просто ошибка. Дефект.

Я думал об этом, думал, пока сам себе не надоел своим нытьем.

Я вышел из ванной и сел за стол в своей комнате. На этот раз я ничего не смог придумать. Слова не шли.

Мне нечего было сказать.

Вскоре мама появилась на пороге уже одетая для выхода.

– Я поеду на работу, – сказала она.

– А где Влад и Игорь?

– У родственников.

– Понятно.

Мама начала обуваться, а меня мучил еще один вопрос. Я не сдержался и спросил:

– А что за финансовый вопрос?

– Твой отец хочет компенсацию за то, что ты будешь жить с ним.

– Что? Я не понял.

– Я должна буду платить ему за твое содержание.

– Это логично, ведь алименты платят тому родителю, у которого находится ребенок.

– Леш, мы пока не развелись.

– Ясно.

Мама уехала на работу, а я решил почитать про электростатику. Конечно, я уже читал этот раздел физики, но это было давно, и я многое забыл.

Мне стало немного обидно. Если у меня действительно этот синдром Аспергера, то я должен обладать какими-то крутыми способностями. Эйдетическая память , повышенная наблюдательность, способность читать по десять страниц в минуту.

Но я ведь ничем этим не обладал.

Ничем.

Какой тогда в этом смысл?

В 15:30 позвонила Вика.

– Привет, – сказала она, – Встретимся?

Я задумался.

В другой ситуации я бы хотел встретиться с ней, чтобы отвлечься от эмоций на приятные физиологические реакции.

Но сейчас…

– Ну так что? – спросила Вика.

– Давай завтра.

– Завтра мы идем в школу.

– Да. Там и встретимся?

– Что-то случилось? – спросила она.

– Не знаю. Давай поговорим завтра?

– Хорошо. Тогда до встречи завтра, – сказала Вика и отключилась.

Я даже не успел попрощаться.

День я провел бесцельно глядя в окно. Думать не получалось. Да и не хотелось.

И только ночью, когда я почти уже уснул, я вдруг понял. Я все понял.

Я достал из-под подушки тетрадь и, освещая страницу фонариком, начал писать.

Получилось слишком сумбурно. Совсем не так, как я хотел.

* * *

Всю неделю мы с Викой почти не разговаривали и ели в столовой, как обычно. Пока я не рассказал ей про переезд, хотя чувствовал, что должен был.

Но почему-то я не мог. Просто не мог.

Я думал об этом все время. Никто из родителей не хотел со мной жить. Никто.

А еще про Соню теперь говорили гадости. Ее обзывали очень неприятными словами. Во-первых, это была клевета. Во-вторых, это было странно и нелогично.

Многие мужские особи, которых я знал (например, Артем Хвостов, Гриша Зыбин, Саша Соколов и некоторые их моих бывших одноклассников), говорили о том, что минет – это круто и что женская особь обязательно должна уметь его делать.

Но сейчас они оскорбительно отзывались об этом процессе и девушках, которые занимаются оральным сексом.

Зачем унижать человека, который доставляет тебе удовольствие? Разве это правильно? Я бы никогда не стал оскорблять Вику. Да и она меня, наверное, тоже.

Я не поднимал руку ни разу, но меня и не спрашивали. В прошлой школе меня не вызывали отвечать у доски, теперь и здесь тоже перестали вызывать. Если у меня были вопросы, я задавал их один на один после уроков.

Я ощущал, что выпал из школьного процесса обучения. Мне не было интересно учиться, и я не уделял учебе достаточно внимания.

Я устал, мне ничего не хотелось. Даже музыка теперь не спасала. Я слишком отвык от нее.

Авитаминоз. Это все из-за авитаминоза.

Влад теперь приходил домой гораздо позже Игоря, и мы совсем перестали разговаривать. Мне было от этого грустно.

На факультативе в четверг Алины снова не было.

Мы обсуждали память и работы Александра Лурии, но я просто смотрел в окно, чтобы не смотреть на Соню. Цвет ее волос стал светлее. Она молчала, хотя обычно на факультативе много говорила. А я пытался понять, почему мне так хочется смотреть на нее.

У нее нормальное соотношение черт лица, но не идеальное. Например, лоб не такой высокий, как положено по пропорциям. И скулы слишком широкие. Не соблюдены параметры золотого сечения, одна бровь чуть выше другой (это заметно, только если приглядеться, но если приглядишься, то уже невозможно не заметить), губы слишком маленькие и при этом полные. Хотя как раз губы…

Я не слушал, что говорят другие. Не мог сосредоточиться.

Когда я приехал домой, никого не было.

Я был один. Забытое чувство.

Оказывается, я привык всегда быть с кем-то. Оказывается, я очень изменился.

Если бы год назад кто-нибудь сказал, что я смогу делить с кем-то комнату, я бы не поверил.

Я бы ни во что не поверил.

Все изменилось.

Неужели мне придется возвращаться в ту жизнь, которой я жил когда-то?

Да и возможно ли вернуться? Смогу ли я стать таким, каким был раньше?

* * *

Влад пришел домой в 17:39, и у него было что-то странное с координацией. Он шатался и долго пытался снять с себя куртку, и тогда мне пришлось помочь ему.

От него сильно пахло алкоголем.

Я снял с него пуховик и повесил в шкаф, а потом еще и расшнуровал его ботинки. Влад в это время сидел на полу и хихикал.

– А чего это ты не со своей Викой? – спросил он.

– Мы не каждый день видимся после школы.

Влад не поднимался.

– Ты что, идиот? Если бы у меня была возможность трахаться, я бы все время этим занимался.

– Вставай. Тебе надо в душ. Игорь скоро придет уже.

– Отцепись от меня, – Влад махнул рукой, задев мое плечо. – Достал уже.

– Влад, вставай. Я серьезно говорю.

Он поднял голову и посмотрел на меня.

– Ну ни фига себе! Ой, – он вновь опустил голову. – Блин, тошнит, если поднимать голову.

– Тебе надо умыться, – сказал я и поднял его на ноги.

Но стоять ровно он не мог. Тогда я поддержал его за талию и повел в ванную комнату.

– Ну на фиг, – он оттолкнул меня и пошел в зал.

Там он сел на диван, откинувшись на спинку, но сразу же опустил голову.

– Тебе надо умыться, – сказал я. – Пойдем в ванную комнату.

– Отвали, я сказал.

– Если Игорь увидит тебя…

– То что? – Влад поднял голову и посмотрел на меня. – И что тогда будет?

– Ну тебя отругают.

– По фиг, – улыбнулся он. – Мне все по фиг.

Влад засмеялся, уткнувшись в колени.

Я встал и пошел на кухню делать ему чай. Я читал, что во время алкогольного опьянения надо пить крепкий чай с лимоном. Поставив чайник, я вернулся в гостиную.

Влад перестал смеяться и сел ровно.

– Я сейчас сделаю чай, – сказал я.

– Иди на фиг, – ответил Влад.

По всей видимости, у него было не очень хорошее настроение.

– Сходи, пожалуйста, в душ, – попросил я. – Станет получше.

– Не станет, – он снова засмеялся. – Ничего уже не станет получше.

– Послушай…

– Вот ты, – Влад ткнул пальцем мне в грудь, – Даже ты, блин.

– Что даже я?

– Даже ты уже успел потрахаться.

– Я сейчас приду.

На кухне я быстро сделал крепкий черный чай, кинул три ложки сахара и вернулся к Владу.

– А я ведь красивее, – сказал он.. – И я не этот… не такой, как ты. Я нормальный.

Моя рука дрогнула, и я пролил немного воды себе на пальцы.

Стало немного больно, и я сразу поставил чашку на журнальный столик.

– Иди в душ.

– А ты мне не указывай тут. Самый умный, что ли?

На этот раз было больно не пальцам.

– Ты говоришь так же, как они, – я повернулся к нему и посмотрел в глаза.

– Может быть, они правы, – он улыбнулся, не отводя взгляд.

– А может быть, ты все-таки пойдешь в душ?

– А может, ты не будешь занудой? А, Аспергер?

– Я тебя сейчас ударю, – сказал я.

Влад засмеялся.

– Да ты дрищ, – сказал он и встал, толкнув меня в плечо.

Он был прав. Несмотря на то что я вырос, Влад все равно был выше и массивнее.

– Почему ты так себя ведешь? – спросил я.

– Потому что меня все бесит. И ты в том числе. Знаешь, блин, каково мне сейчас?

Я помотал головой.

– Вот именно.

– Ты мне ничего не рассказываешь, – сказал я.

– Это потому, что ты вечно ноешь о себе. Ой, у меня проблема, ой, я не знаю, что делать с Викой, ой, я, кажется, влюбился в Алину. Задолбал.

Я почувствовал себя так, будто Влад меня ударил в солнечное сплетение. И дышать теперь было сложно.

– Если ты не хотел слушать, мог бы мне просто сказать.

– Да тебя хрен заткнешь. Ты как начинаешь, так никого уже не слушаешь. И знаешь, что самое отстойное? Ты оправдываешь себя своим этим Аспергером. Ой, я же не такой, как все, поэтому я могу вести себя как хочу.

Я почувствовал, как у меня жжет в глазах. И в носу защипало.

– Давай расплачься, как девчонка, – засмеялся Влад.

– Не используй это сравнение! – зарычал я и увидел, что он открыл глаза шире и приподнял брови.

– Что? – спросил он.

– Хватит пользоваться этим сравнением в уничижительном ключе.

– А ты у нас теперь феминисткой стал? – Влад снова засмеялся.

– Ты прав. Ты такой же, как они. Ты нормальный. Давай унижай женских особей, ты же европеоидная мужская особь, сливка общества гомо сапиенс, тебе же все можно.

– Чего?

– Вы просто хотите самоутвердиться за счет более слабых и неприспособленных сородичей. Я думал, что ты-то другой. Что ты не будешь так себя вести. Если я тебе так надоел, мы просто перестанем общаться. Пей.

Я ушел в ванную комнату и включил холодную воду. Умыл лицо и уставился в зеркало.

Я чувствовал себя паршиво. Я чувствовал, как врезаются в кожу швы на плечах. Я вдыхал воздух, и он царапал мне легкие. Мне было так противно, что хотелось выблевать его.

И волосы уже отросли настолько, что челка лезла в глаза, а пряди сзади щекотали шею. Тогда я достал из ящика ножницы и начал отрезать себе волосы.

Я ненавидел свои волосы. Я ненавидел себя.

Ненавидел, ненавидел, ненавидел.

Когда на голове почти ничего не осталось, я понял, что это была истерика.

Мне стало стыдно.

Я собрал волосы и выбросил в мусорное ведро. Потом взял машинку для бритья, отрегулировал ее и все подровнял.

Получилось не так уж плохо. По крайней мере ровно.

Мне вдруг стало смешно.

Только теперь я был похож на Карен Гиллан, когда она побрила голову для съемок в фильме «Стражи Галактики».

Только ей такая прическа шла больше, чем мне.

Когда я вышел из ванной, Влад пил чай за столом на кухне.

Он поднял на меня глаза, но ничего не сказал. Потом странно скривил лицо.

– Что? – спросил я.

– Стараюсь не засмеяться, – сказал он сдавленным голосом.

– Да смейся уж, – я махнул рукой.

Тогда он засмеялся.

– Блин, я такой пьяный, – сказал он после того, как успокоился.

– Такое бывает, если много выпьешь.

– Надо пойти в душ.

И он ушел, а я остался один.

 

31. Математика, физика и биология

Какая разница, как меня будут называть? Это просто ярлыки.

Это ничего не значит. Это просто слова.

Последние два урока в пятницу 7 марта, у нас отменили, и мы поздравляли девочек с Международным женским днем. После этого я решил зайти к Ольге Алексеевне и поздравить ее тоже.

У меня был для нее подарок.

Но когда я зашел в ее кабинет, то увидел, что она не одна. Ольга Алексеевна сидела за столом, а на краю стола сидела особь мужского пола в черном пальто. Наверное, какой-нибудь одиннадцатиклассник. Но почему он сидит прямо на столе? – Оу, – особь тут же встала. – Я, наверное, пойду.

– Привет, Леша, – улыбнулась Ольга Алексеевна. – У тебя какой-то вопрос?

– Нет, я просто… хотел подарить вам кое-что.

– О, спасибо, не стоило.

Я обошел особь и достал из кармана кольцо.

– Вот, это вам.

– Надо же, Вилья, – услышал я голос особи за плечом.

Я обернулся к нему.

– Это Кирилл, – сказала Ольга Алексеевна. – Мой друг. Приехал сюда в командировку из Питера.

Она тоже встала. Так непривычно было смотреть на нее сверху вниз, ведь обычно мы сидели на стульях, и разница в росте не была заметна. Когда я только пришел в эту школу, я был ниже нее.

– Алексей, – представился я и вновь повернулся к Ольге Алексеевне, протягивая ей кольцо Элронда из «Властелина колец». – Размер 16. У вас тонкие пальцы, наверное, подойдет.

– Это очень… Ты уверен, что хочешь мне его подарить? – спросила Ольга Алексеевна.

– Да. Оно у меня уже давно лежит, и никто не носит. Если я его надену, Игорь станет обзывать меня, а Вика не любит «Властелина колец». Так что…

Ольга Алексеевна положила руку мне на плечо.

– Спасибо большое, Леша.

– Пожалуйста, – я улыбнулся ей в ответ.

– Мм, – сказал Кирилл, – Еще и «ВК» читал.

– Конечно, читал, – я посмотрел ему в глаза. – И «Сильмариллион» тоже.

Кирилл почесал короткую рыжую бородку. И как я мог принять его за одиннадцатиклассника? Он ведь гораздо старше.

– Возьмем его с собой?

– Обедать? – спросила Ольга Алексеевна.

Кирилл кивнул.

– Почему нет? Леш, хочешь пойти с нами поесть?

– У меня мало денег, – честно признался я.

На карте осталось меньше двух тысяч рублей. Если я буду есть в кафе, то от этой суммы останется примерно половина.

– Да мы угостим, – Кирилл махнул рукой.

– Хорошо, – я кивнул.

Мне не хотелось спорить, отказываться и проявлять вежливость. Я не хотел идти домой.

Мы вышли из кабинета и направились вниз по лестнице.

– Ты знаешь, что у Ольги Алексеевны статья вышла в журнале? – спросил Кирилл.

– В каком?

– В психологическом.

– Правда? – удивился я. – Поздравляю. Это очень здорово, честно.

– Ну для аспирантуры это обычная практика, – сказал Кирилл.

– Вы учитесь в аспирантуре? – Я удивился еще больше. – А какая у вас тема диссертации?

– Ну это связано с детьми-аутистами, – ответила Ольга Алексеевна, надевая серебристый пуховик.

Так вот почему она так много знала про аутизм и синдром Аспергера. Значит, мама была неправа, когда сказала, что Ольга Алексеевна ничего не знает.

На самом деле она знала намного больше, чем большинство людей.

На улице уже темнело. Поскольку была пятница, скорее всего, Людмила Сергеевна уже пришла и начала готовить обед, который мне все равно не понравится.

В последнее время я мало ел, но почему-то смог вырасти на восемь сантиметров. Поразительный человеческий организм.

Мы пришли в кафе «Шотландская клетка» прямо рядом с метро «Сухаревская» и сели за столик.

Когда я открыл меню, оказалось, что блюда довольно дорогие, поэтому я заказал только кедровое мороженое.

– Значит, современная молодежь все еще читает «ВК»? – спросил Кирилл, когда мы сделали заказ.

– Не знаю, – ответил я. – Я ничего не знаю про современную молодежь.

Он засмеялся. Странная особь.

– Леша мало знаком с современными тенденциями, – улыбнулась Ольга Алексеевна.

– О, мы тоже, когда были мелкими, особо не заморачивались. Читали то, что нам нравилось. Вот на «ВК» меня подсадила Оля, – Кирилл пихнул ее локтем в бок, и Ольга Алексеевна сделала то же самое. – Нам было лет по двенадцать, наверное.

– Одиннадцать, – поправила его Ольга Алексеевна.

– О, это было зачетно, – Кирилл улыбнулся, глядя прямо мне в глаза. – Мы долго придумывали себе персонажей из Средиземья. Знаешь, как сложно вписать левого персонажа в генеалогические древа высших эльфов? Там и так все занято и все друг другу родственники. О, а как мы ждали выхода первого фильма. Целый год. Тогда еще видеокассеты были в ходу, и после премьеры в Америке мы мониторили пиратские лотки. Только через месяц их начали продавать. Фильм был такой жутко длинный, что его записали на две видеокассеты. Мы сразу их купили и буквально за два месяца засмотрели до дыр. Эх, что-то меня на воспоминания потянуло, – он засмеялся.

Я снова почувствовал пустоту в груди. Когда я прочитал «Властелина колец» и «Сильмариллион», то мне не с кем было обсудить, не с кем ждать фильма, и на «Хоббита» в декабре я даже не сходил.

Но зато я смотрел «Стар трек» с Викой и Владом. Это тоже было очень здорово, хотя всего один раз.

Я вышел помыть руки, а когда вернулся, Ольга Алексеевна и Кирилл рассуждали о разнице естественных наук и точных.

– Да-да, – кивнула Ольга Алексеевна, – Идеальный язык Вселенной, математические модели, абстракции. Но модели не учитывают всех характеристик объекта.

– Модель и не должна учитывать все характеристики объекта. Только самые необходимые. Зачем при моделировании стула учитывать его цвет?

– Да, ты прав, незачем. Только вот к реальному миру это отношения не имеет.

– Как не имеет? Математическая модель создается специально для изучения какого-то объекта в существующем мире.

– Но есть расхождения. Всегда есть расхождения. Идеальные модели в реальном мире.

– Это называется погрешностью. Математики стараются свести их к минимуму. Без математических моделей и обобщений мы бы не могли разобраться в законах Вселенной.

– Вы про количество пространств в М-теории? – спросил я.

– Вроде того. Обсуждаем методологию научной работы, – Кирилл засмеялся. – У нас на учебе такой предмет был.

Я кивнул, завороженный их словами.

Без обобщений невозможно разобраться в законах Вселенной. Расхождения. Свести погрешности к минимуму.

Идеальные модели в реальном мире. В М-теории 11 измерений. В человеке – в миллион раз больше.

– А ты куда хочешь поступать? – спросил Кирилл.

– Вы мне? – спросил я. – Ну я думал изучать генную инженерию. Хотя теперь меня больше интересует нейробиология.

– Неплохо, – он улыбнулся. – Кстати, вопрос по теме, которую мы только что обсуждали: ты знаешь, в чем разница между физикой и биологией?

Я немного растерялся, но вопрос показался мне интересным.

– Это естественные науки в отличие от математики, так что…

Ольга Алексеевна одними губами произнесла слово:

– Живой.

– Мм. Биология изучает живую природу, а физика… в основном явления, которые сложно назвать материальными. Скорость, время, инерция.

– А ты головастый, – Кирилл приподнял левую бровь.

Его брови были светлее, чем волосы и бородка, но ненамного. Рецессивные признаки.

Странно, но он мне уже нравился. Он был взрослый, но не такой, как остальные.

– Леша пропустил два класса, – Ольга Алексеевна улыбнулась. – Он очень умный.

Хорошо, что она не добавила «мальчик». Это словосочетание жутко раздражало.

– Круто. Два сэкономленных года. Если сравнить школу с тюряжкой, то считай, что тебя выпустят досрочно, – Кирилл подмигнул мне.

Я опустил глаза. Наверное, впервые в жизни при упоминании моих особенностей я не почувствовал угрозы.

От этого почему-то захотелось прослезиться, но в туалет я уже отходил, поэтому я начал рыться в рюкзаке, опустив глаза.

Ольга Алексеевна отошла помыть руки, а мы остались за столом вдвоем с Кириллом.

– Вам нравится жить в Санкт-Петербурге? – спросил я.

– Да, вполне. Хотя иногда он кажется очень глючным.

– Глючным?

– Мало солнца, много дождя, ну ты понял.

Я не понял, но решил не уточнять, тем более нам принесли заказ.

– А я после третьей четверти возвращаюсь в Санкт-Петербург, – сказал я, – Я там раньше жил.

– Тебя поздравить или посочувствовать?

Я пожал плечами и придвинул к себе мороженое.

К нам вернулась Ольга Алексеевна.

– О, наконец-то принесли. Приятного аппетита, – сказала она.

Мы тоже пожелали ей приятного аппетита и стали есть. Кедровое мороженое оказалось странным, но вкусным.

– Кстати, – сказал Кирилл, отвлекшись от очень вкусно пахнущих драников, – Я в мае организовываю поэтический вечер? Не хочешь прийти?

– Я?

Он кивнул мне.

– Да, я могу прийти послушать.

– А сам ты не пишешь? – спросил Кирилл.

– Ну пишу. Только никто… – я запнулся, – Я стараюсь никому не показывать.

– Почему ты не говорил, что пишешь стихи? – спросила Ольга Алексеевна.

Я пожал плечами. Слишком много вопросов.

– Может, ты захочешь выступить? – улыбнулся Кирилл, – Оля вот будет выступать со своими стихами.

– Нет, я не смогу выступить. Я плохо пишу. Но я бы хотел прийти посмотреть. Если можно.

– Конечно, можно, – улыбнулся Кирилл и вновь принялся есть драники.

А мне отчего-то стало грустно. Я ведь хотел, чтобы меня услышали. Я писал, чтобы что-то выразить. Что-то сказать. Но сейчас я понял, что слишком плохо говорю.

Я молча ел мороженое, а Ольга Алексеевна и ее друг разговаривали о чем-то. Потом Кирилл встал из-за стола и пошел куда-то. Очевидно, в туалет.

– Кстати, я прочитала «Франкенштейна», – сказала Ольга Алексеевна.

– Да? И как вам?

– Ну я тоже очень удивилась, когда Виктор ушел гулять. Но потом я почитала немного о Мэри Шелли. И, как выяснилось, ее муж не слишком интересовался ею, когда она была беременна. Их ребенок умер, но его не было рядом.

– И что это значит?

– Это значит, что он ушел погулять, оставив своего ребенка без внимания. Как Виктор Франкенштейн оставил свое творение.

Эта аналогия все меняла.

– То есть это был… крик о помощи?

– Возможно. Но Мэри Шелли любила своего мужа, и он ее любил по-своему. Однако он изменял ей с разными мужчинами и женщинами. Она не могла этого понять. А потом он утонул.

Я непроизвольно хихикнул, хотя это было не смешно. Затем помотал головой.

– Все очень сложно. Отношения и эмоции.

Ольга Алексеевна просто кивнула.

– Ты точно не хочешь поучаствовать в поэтическом вечере?

– Я… хочу. Но боюсь, что надо мной будут смеяться.

– Никто не будет над тобой смеяться. Если тебе страшно, то пусть сначала твои стихи почитает кто-нибудь другой.

– Мои одноклассники читали и смеялись.

– Они смеялись не над стихами.

– А над чем?

– Над тобой. Думаю, им все равно, какие стихи ты пишешь.

– Но я боюсь выступать перед людьми. Я не смогу.

– Ты сможешь. Надо только немного потренироваться.

Я не успел ничего сказать, потому что за стол сел Кирилл. Они с Ольгой Алексеевной стали обсуждать планы на вечер, а я быстро собрался и поехал домой.

Когда я пришел, мама, Влад, Людмила Сергеевна и Игорь уже ужинали.

Я снял пуховик, затем ботинки и подошел к ним.

Сердце колотилось очень быстро.

– Добрый вечер, – сказал я, – Мне надо с вами поговорить.

– Говори, – сказала мама.

– И сядь, – добавил Игорь.

Я сел на свободный стул и открыл рот, но почему-то не смог ничего не сказать.

Я чувствовал, как кровь приливает к щекам и в ушах начинает шуметь, но я не мог произнести ни слова.

Тогда я закрыл рот.

Я опустил глаза, потому что свет был слишком яркий. На стеклянной поверхность стола были незначительные повреждения. Очевидно, кто-то резал продукты, не используя разделочную доску.

Интересно, кто?

И какая-то нитка на джинсах с внутренней стороны колена начала мешать. Я почесал правую ногу, но нитка продолжала мешать.

– Долго нам еще ждать? – услышал я голос Людмилы Сергеевны.

Я поднял глаза и снова открыл рот.

– Что случилось? – спросила мама, нахмурившись.

– Я хочу остаться, – сказал я.

– Что? – спросил Игорь и тоже нахмурился.

– Я хочу остаться здесь. До конца учебного года. Очень сложно переводиться после третьей четверти, особенно учитывая то, что оценки выставляются по полугодиям.

Мама и Игорь переглянулись.

– Я не думаю, что… – начал Игорь, но Влад перебил его:

– Я тоже хочу, чтобы Леша остался.

Это было очень странно, потому что мы с Владом не помирились и не разговаривали друг с другом.

– Тебя никто не спрашивает, – сказал Игорь, посмотрев на Влада.

– Эй, – мама положила свою руку на руку Игоря. – Не надо так резко.

– Я сам решу, как обращаться со своим сыном, – ответил Игорь.

– Давай их послушаем. Значит, ты хочешь остаться до конца учебного года? – спросила мама, глядя мне в глаза.

Я кивнул и почувствовал, как заболели виски. Очевидно, я переволновался.

– Лиза, – сказала Людмила Сергеевна. – Вы же уже все решили. Он уедет в конце марта.

– Мы ничего не решали, – мама улыбнулась. – Тем более Влад тоже хочет, чтобы Леша остался.

– Лиза, у тебя гормональный сбой, ты не…

– Леша останется, раз так хочет, – сказала мама.

Игорь нахмурился, но промолчал. А Влад продолжал улыбаться.

И я понял, что я тоже улыбаюсь.

Впервые в жизни я почувствовал, что я… победил?

Но я не подозревал, что радоваться мне осталось недолго.

 

32. Конец

Я устал. Так устал.

Это авитаминоз. Это все чертов авитаминоз.

Во вторник утром, 11 марта, я приехал на «Сухаревскую» на полчаса раньше начала уроков и ждал Вику внизу у эскалатора. Обычно она заходила в класс за пятнадцать минут до начала первого урока.

Я не ошибся. В этот раз Вика вышла из вагона за двадцать минут до начала урока, я подошел к ней, и мы вместе встали на эскалатор.

– Привет, – сказал я.

– Здравствуй, – Вика улыбнулась. – Ты чего такой?

– Какой?

– Не знаю. Странный.

– Я хотел спросить.

– Что?

– Ты любишь поэзию?

– Нет, это для дебилов с тонкой душевной организацией.

Я кивнул.

– А что? – спросила она.

– Ничего.

– Ну ладно. Кстати, знаешь, что я прочитала?

– Мм?

– Что секс способствует нейрогенезу .

Я снова кивнул.

– Надо чаще трахаться, – засмеялась Вика.

С этим утверждением я не мог поспорить. У нас не было общих тем для разговоров, кроме учебы, но разговорами наше общение не ограничивалось.

Поэтому после уроков мы пошли к ней в гости.

Несмотря на то что я не мог дать Вике почитать свои стихи, я почти поверил в то, что смогу выступить на поэтическом вечере.

Я подумал, что Ольга Алексеевна может почитать мои стихи. Если она сама пишет, то точно сможет оценить и дать конструктивную критику.

Осталось дождаться четверга. Я перечитывал свои стихи и выбирал, что может ей понравиться. Это было очень сложно. В конце концов я решил дать ей обе тетради со стихами, чтобы она сама выбрала то, что ей понравится.

И я ждал. Все шло как обычно. Мы с Викой мало говорили. Два раза я поднял руку, но оба раза спросили Артема Хвостова. Теперь он отвечал у доски очень часто. Но не очень хорошо.

В четверг 13 марта на факультативе появилась Алина.

В основном она молчала, а еще они с Соней сидели не рядом друг с другом, как раньше.

Мы говорили об экспериментах над животными.

– В 50-х годах американский психолог Гарри Харлоу ставил опыты на макаках-резус, – сказала Ольга Алексеевна. – Он отлучал детенышей от их матерей и помещал рядом с «суррогатной матерью» из проволочной сетки с прикрепленной к ней бутылочкой молока. Помимо этого была сделана еще одна «суррогатная мать» из мягкого материала. Почти все время детеныш проводил с мягким заменителем. Это помогло понять, что тактильные ощущения важны не менее, чем кормление.

– Это и так понятно, – перебила ее Женя.

– Это сейчас понятно, – сказала Вика. – А раньше никто об этом не знал.

– Да ладно. У меня есть младшая сестра, сейчас ей шесть, но, когда она была совсем мелкой, ее надо было брать на руки, чтобы успокоилась.

– Ну и хорошо. Но раньше ее бы никто не стал брать на руки.

– Все равно бред какой-то, – нахмурилась Женя.

– Давайте продолжим? – Ольга Алексеевна улыбнулась, – На самом деле сейчас этот эксперимент может показаться довольно диким, но тогда он был своевременен и очень важен. Хотя все спорно. Во многих семьях и тогда, наверное, дети получали и материальную, и духовную заботу. Но все же в пятидесятые и даже в шестидесятые американская семья могла сдать ребенка в детдом, когда мать рожала второго.

– Что? – спросила Женя, – Навсегда?

– Нет. Только на время, пока она была в роддоме.

– А отец?

– Отец в это время работал.

– Дикость какая-то, – сказала Алина.

– А что с макаками? – спросила Вика.

Я улыбнулся. Очевидно, животные были ей интереснее, чем люди.

– Когда они выросли, они не смогли вести себя адекватно, – ответила Ольга Алексеевна.

– Как это? – спросила Алина.

– Они не хотели общаться, не могли образовать пары, кусали себя до крови, кидались друг на друга. Тогда Гарри Харлоу понял, что помимо тактильных прикосновения важна игра детенышей друг с другом, чтобы они смогли социализироваться. А потом он захотел узнать, какими матерями будут самки, которые провели детство в изоляции. Он помещал самок в специальную клетку.

– В раму для изнасилования, – Соня улыбнулась, – Прекрасное изобретение.

– Прекрасное? – спросил я.

– Это сарказм, – она снова улыбнулась. – Все для науки.

Ольга Алексеевна кивнула.

– Да, только так самцы могли оплодотворить самок.

– И что случилось? – спросила Женя совсем тихо.

– Часть макак убила своих детенышей, – ответила Ольга Алексеевна. – Часть просто не обращала внимания. Но были и те, кто вел себя адекватно. Их было очень мало.

– А процентное соотношение какое? – спросил я.

– Не знаю, если честно.

– Зачем вы нам об этом рассказали? – спросила Алина. – Это, по-вашему, правильно?

– Об этом я предлагаю подумать вам, – Ольга Алексеевна улыбнулась.

– Я не хочу об этом думать, – сказала Алина. – Я хочу, чтобы в школе мне давали инфу о нормальных вещах, а не об этих ужасных экспериментах.

– В концлагерях было сделано много открытий, – сказала Соня. – Всякое бывает в жизни.

– Я не хочу об этом знать, – Алина нахмурилась. – В жизни и так много всяких гадостей, так зачем про это лишний раз говорить? Вы считаете, что это правильно, да? Эти эксперименты?

– Это не правильно. Но о некоторых вещах стоит знать.

– Зачем?

– Историю учат, чтобы не повторять прошлых ошибок, – сказала Вика. – Поэтому мы должны узнавать разные вещи.

– Не только, – сказал я. – Просто… да, мы должны знать историю, чтобы не повторять ошибок. А еще чтобы понять.

– Что понять? – спросила Женя.

– Как мы пришли к тому, что есть сейчас, – ответил я. – Нельзя рассматривать наше общество вне контекста. Чем больше мы знаем, тем больше можем понять.

– Да, – кивнула Соня. – Нам необходимо знать разные вещи. Включая те, которые нельзя классифицировать однозначно как плохие или хорошие. Именно это учит нас думать.

Я непроизвольно начал улыбаться, глядя на нее.

– А вы что скажете? – спросила Алина, которая все еще хмурилась.

– Я?

Ольга Алексеевна улыбнулась, – Я считаю, что Соня права. Мы должны узнавать разные вещи.

– Ясно.

– А еще Гарри Харлоу изучал депрессию, – сказала Ольга Алексеевна. – У него умерла жена, и он проходил курс лечения электрошоком.

– Раньше электрошоком все подряд лечили, – Соня хмыкнула.

– О да. А потом стал изучать депрессию у обезьян. Помещал их на шесть недель в закрытую темную камеру, где нельзя было даже пошевелиться.

– Это называлось «колодцем отчаяния», – вставила Соня.

– Да, точно. В общем, кормили зверей нормально, но после этого «колодца отчаяния» они уже не могли прийти в норму.

– Это ужасно, – сказала Женя, – Наверное, его эксперименты были важны, но это правда ужасно.

– Сейчас тоже проводят эксперименты над животными, – Вика пожала плечами, – Косметические компании всякие.

– Я даже мех не ношу, – ответила Женя.

– Ты не носишь, а сибиряки носят.

– Ну сибиряки это сибиряки. Там же холодно. Там это имеет смысл.

Вика кивнула, и они не стали дальше спорить.

Странно. В начале года Вика и Женя все время ругались, а сейчас нет.

Это было здорово.

Мы еще немного поговорили о том, что такое эксперимент, и чем он отличается от наблюдения. Оказалось, что эксперимент нужен для подтверждения какой-то гипотезы. Во время эксперимента экспериментатор создает ситуацию и непосредственно участвует в ней. Во время наблюдения наблюдатель не вмешивается в происходящее и может наблюдать объект или объекты в естественных условиях. Наблюдатель просто фиксирует события и собирает данные.

А в конце занятия, когда мы уже собирались, и я хотел достать тетрадь со своими стихами из рюкзака, я вдруг услышал голос Сони.

– После этого учебного года я уезжаю в Швецию. Ворона улыбнулась.

Тетрадь выпала из моих рук, и я наклонился, чтобы поднять ее.

И так и остался. Почему-то я подумал, что мое сердце из стекла, и его только что растоптали. Это, конечно, метафора. Да и не может быть никаких стеклянных предметов рядом с черной дырой.

Это просто невозможно.

Кто-то коснулся рукой моего плеча, и я встал. Это была Вика.

– Все в порядке? – спросила она.

Я кивнул и отвернулся к рюкзаку, пока остальные говорили с Соней. Я не хотел ничего слышать. Не хотел, не хотел, не хотел.

Я должен был радоваться за Соню, ведь Швеция находится на одном из первых мест по уровню жизни. Но я не радовался.

– До свидания, – сказал я и вышел из кабинета.

Я пытался убедить себя, что должен радоваться за Соню.

Но не мог.

Я пошел в библиотеку и сидел там до самого закрытия. Мама снова уехала в командировку, и я не хотел видеть ни Людмилу Сергеевну, ни Игоря, ни даже Влада.

Но мне пришлось вернуться, и пришлось увидеть их всех, и пришлось даже ужинать с ними.

Все молчали, пока Людмила Сергеевна не спросила:

– Когда ты возвращаешься к тренировкам?

Влад пожал плечами, а Игорь ответил:

– Летом снова начнет бегать.

Я посмотрел на Влада, но он отвел глаза.

После ужина, когда Людмила Сергеевна ушла, а Игорь зашел в ванную комнату, я наконец-то смог поговорить с ним.

Влад сидел на диване и читал учебник по географии. Я сел рядом и спросил:

– Ты собираешься продолжить тренировки?

– Да.

– Но ты же этого не хотел.

Влад промолчал.

– Зачем?

– Затем, что я больше ничего не умею, – ответил Влад.

– Это неправда.

– Я даже уравнение за восьмой класс не могу решить. Я не смогу сдать экзамены нормально, ты это понимаешь?

– У тебя все получится. Если надо, я помогу.

– Нет. Я не смогу.

Влад отшвырнул учебник и закрыл лицо руками.

– Ты плачешь? – спросил я.

– Нет. Я не плачу. Оставь меня уже в покое.

Я положил руку ему на плечо, но он отодвинулся.

– Отвали, я сказал.

Я не отвалил и подсел поближе.

– Послушай. Ты не обязан делать так, как тебе говорят. – Да? – Он резко поднял лицо. – Не обязан. Один раз уже решил, что не обязан, и что из этого вышло?

Он сжал мое плечо так, что мне стало больно.

Тогда я почувствовал злость.

– Ты был неправ, – сказал я, оттолкнув Влада.

– Что?

– Тебе стоило просто сказать, что не хочешь больше этим заниматься. А не выдумывать… – Меня передернуло при воспоминании об этом.

– Свали к себе, – он сам толкнул меня, – А то я…

– Что ты? – спросил я.

– Я тебя ударю.

– Ну вперед, – я пожал плечами.

Влад сжал кулаки, но ничего не сделал.

Мы сидели так восемь секунд, пока дверь в ванную комнату не открылась.

Я услышал, как Игорь прошел в спальню и закрыл за собой дверь.

– Теперь я иду в ванную, – сказал Влад и отвернулся. – Тебе повезло.

И он ушел, а я стал собирать учебники и тетради в школу.

Краем глаза я заметил, как в дверном проеме появилась фигура. Я выпрямился и увидел, что это не Влад.

Игорь.

Мышцы непроизвольно напряглись, а во рту пересохло.

– Ты можешь хотя бы казаться нормальным? – спросил он.

Я промолчал, опустив глаза.

– Смотри на меня, – заорал он.

Я посмотрел в его прищуренные глаза.

– И что у тебя с волосами? – спросил Игорь, подходя ко мне. – Выглядишь как больной какой-то. И ведешь себя как наркоман.

– Откуда у меня деньги на наркотики? – удивленно спросил я.

– Откуда я знаю? Может, тебя трахает кто-нибудь.

Это звучало настолько бредово, что я хихикнул.

Игорю это не понравилось, и он схватил меня за воротник рубашки.

– Я сказал что-то смешное?

– Нет, – я помотал головой, насколько это было возможно в этом положении.

– Тогда чего ты ржешь?

– Я не…

Игорь резко отпустил меня, и я налетел поясничным отделом позвоночника на подоконник.

Мне стало больно, и я скрючился.

– Не паясничай мне тут! – заорал он. – Встань ровно.

Я выпрямился, как он велел.

Игорь смотрел на меня несколько секунд (я не считал), а потом вышел из комнаты.

Мне хотелось заплакать то ли от обиды, то ли от боли, то ли от всего вместе, но я сдержался.

Вместо этого я повесил рубашку и сложил джинсы на полку, где лежали еще не грязные, но уже надеванные вещи. Потом пришел Влад.

– Чего он орал? – шепотом спросил он.

Я молча прошел в ванную комнату.

На пояснице был синяк.

* * *

Наступила весна, и снег начал таять. На улицах было грязно, и я постоянно забрызгивал ноги сзади почти до колен.

Это у меня наследственное. Папа всегда ходил так же.

Мыс Викой сидели вместе, но нам не о чем было говорить. Мы не испытывали друг к друг эмоций. Мы с Владом жили в одной комнате, но тоже не общались. Соня собиралась ехать в Швецию.

И почему я не согласился вернуться в Санкт-Петербург после третьей четверти? Было бы проще. Гораздо проще.

Но я должен был со всем разобраться. В понедельник я ждал Вику внизу у эскалатора. Я боялся пропустить ее, но она сама меня заметила.

– О, привет, – она улыбнулась, – Ты чего тут стоишь?

– Тебя жду.

– Оу. Смотри, чтобы не превратилось в привычку. Пошли.

Мы встали на эскалатор и поехали наверх.

Я должен был начать разговор. Должен был.

– Я должен сказать две вещи.

– Говори.

– Во-первых, в конце года я уезжаю обратно в Санкт-Петербург.

– Мм. А вторая?

– Помнишь, мы договаривались, что если у кого-то из нас кто-то появится, то он сразу об этом скажет?

Вика кивнула.

– Вот, – сказал я, – Я говорю.

– У тебя кто-то появился? Серьезно? – Она хихикнула. Я промолчал. Я не знал, как сформулировать все то смятение, которое раздирало меня изнутри.

Мы молча сошли с эскалатора.

– У меня никого нет, – сказал я. – Но я все время думаю о другом человеке.

– Об Ильвес, – сказала Вика.

Я не прокомментировал ее предположение.

– Я знала, что это будешь ты.

– Я?

– Ну что ты первый в кого-то влюбишься. Все вокруг влюбляются, только я нет.

– Я не…

– Не надо. Все в порядке.

Из стеклянных дверей мы вышли на улицу, где светило колючее утреннее солнце.

Вика быстрым шагом пошла в сторону «Макдональдса», хотя наша школа была в другой стороне. Я последовал за ней.

Она зашла внутрь, поднялась на второй этаж и села за столик не раздеваясь.

– Ты голодная? – спросил я.

– Черт, заткнись, пожалуйста.

– Что случилось? – Я сел напротив нее. – Ты расстроена? – Не из-за тебя, – Вика шмыгнула носом.

– Тогда из-за чего?

Она потерла глаза рукой.

– Что случилось? – спросил я.

– Мы с тобой не лучшие друзья, чтобы обсуждать личные вопросы.

– Но мы не чужие люди. Скажи.

Вика хмыкнула.

– Помнишь, я ходила к бабушке в больницу?

– Да, довольно часто.

– Она в субботу умерла. И я сейчас слегка в шоке.

Я протянул к ней руку.

– Не трогай меня, пожалуйста. Мне не нужна жалость. – Я тебя не жалею. Я тебе сочувствую.

– Черт, оставь ты свою софистику. Просто иди в школу. – А ты?

– А я приду чуть позже. Или пойду домой. Наверное, это считается уважительной причиной для прогула.

– Мне правда очень жаль.

– Я знаю. Иди.

Но я не ушел.

– Я провожу тебя домой.

– Но у тебя-то нет уважительной причины.

– Плевать. Я просто провожу тебя и вернусь.

И мы с Викой поехали на Ленинский проспект. Она не плакала.

– Это и есть дружба, да? – спросила Вика, когда мы подошли к ее подъезду.

– Наверное.

Она улыбнулась и обняла меня.

– Все заканчивается, – прошептала она мне на ухо. Поцеловала в щеку и отстранилась.

– Держись, – сказал я.

– Держусь.

– Хочешь, чтобы я остался?

– А если твоим родителям позвонят?

– Я думаю, им все равно. Тем более, мама в командировке.

– Хорошо. Моей мамы все равно дома нет сейчас.

Мы поднялись на лифте и зашли в ее квартиру.

– Включи что-нибудь, – попросила Вика.

– Что?

– Какой-нибудь сериал или фильм. Чтобы отвлечься.

Я немного растерялся.

– Например?

– Да что угодно. Мне правда все равно. Я налью чай. Весь день мы с Викой сидели за столом перед большим монитором и смотрели «Светлячка». Я решил выбрать его, потому что он был забавным и трогательным. Космический вестерн про контрабандистов, в котором за четырнадцать серий никто из главных героев не умер.

Несколько раз я пытался обнять Вику, но она отстранялась.

– Не надо. Не надо меня жалеть, будто я слабая, – сказала она.

– Ты не слабая. Ты, наверное, самый сильный человек из всех, кого я знаю.

Только тогда Вика заплакала.

 

33. Боль

Животный мир жесток. Я читал где-то, что, если у самки рождается слабый или увечный детеныш, она не будет о нем заботиться. Некоторые животные оставляют такое потомство, другие поедают. Естественный отбор. Все просто.

Но в человеческом обществе все то же самое. Только изощреннее, жестче и длится намного дольше.

Мне казалось, Влад злится на меня, только я не понимал за что.

Когда я пытался поговорить с ним, он уходил в гостиную или на кухню или – что еще хуже – просто игнорировал меня.

Это было ужасно. Мне хотелось встряхнуть его, ударить, заставить слушать. Но я не мог.

Я больше ничего не мог.

Я мечтал о том, чтобы четверть поскорее закончилась, и я мог бы просто спать.

Соня уедет, я уеду, какой во всем этом смысл?

25 марта Владу исполнилось восемнадцать лет.

Мама была в командировке, а Влад и Игорь пошли отмечать день рождения в ресторан с их родственниками. Я остался один.

Не помню, когда я первый раз почувствовал боль внизу живота, потому что не обратил на это внимание.

Когда Влад и Игорь вернулись, я уже лежал в постели и делал вид, что сплю. Так было безопаснее. Но боль не отпускала меня.

Влад лег спать, а я спустился и дошел до кухни. В одном из ящиков лежала аптечка. Мне нужны были обезболивающие.

Я включил свет и начал искать.

В коридоре послышались тяжелые шаги. Я уже очень хорошо знал эту походку.

Игорь.

Мне стало страшно.

– Чего тебе здесь надо? – спросил он.

– Мне понадобилась аптечка, – ответил я не оборачиваясь.

– На хрена?

Он подошел ближе.

– Я не очень хорошо себя чувствую.

– Если не перестанешь мешать мне спать, то точно почувствуешь себя еще хуже. Вали в комнату.

– Мне нужно обезболивающее.

– Перебьешься.

Игорь схватил меня за плечо, развернул и пинком отправил с кухни.

Мне ничего не оставалось, как пойти.

– Стой.

Я остановился, и Игорь кинул в меня упаковкой «Нуро-фена». Но теперь я боялся пошевелиться.

– Уезжай-ка ты после этой четверти, – сказал Игорь. – Ты ведь знаешь, что тебе здесь не рады. Даже Влад теперь с тобой не разговаривает.

– Откуда вы знаете? – Я обернулся к нему.

– Потому что он понял, что общение с тобой ни к чему хорошему не приведет.

Я поднял «Нурофен» и пошел в комнату, которая перестала быть моей.

– Что надо сказать? – спросил Игорь.

Я знал, что надо сказать, но боялся, что после таких слов он точно меня ударит.

– Спокойной ночи.

– А за таблетки?

– Спасибо.

– Всегда бы так. Жаль, что воспитывать тебя уже поздно. Был бы ты помладше, я бы занялся. А сейчас уже ничего не поделаешь.

Он выключил свет на кухне и пошел к себе.

– Спокойной ночи, – повторил я и залез наверх.

Влад не спал. Я слышал это по его тихому дыханию.

Но он ничего не сказал.

Я принял таблетку, затем вторую и третью.

Боль не проходила. Я уснул только ближе к шести утра, но вскоре зазвонил будильник на мобильном телефоне. Вставать было сложно.

Но я встал, умылся и почистил зубы.

Игорь уехал на работу, а мы остались вдвоем.

– Все в порядке? – спросил Влад, когда я стоял у шкафа, держась за полку.

– Не твое дело.

– Леш, что случилось?

– Ничего не случилось, – я развернулся и оттолкнул его, – Отвали от меня.

– Слушай, я не хотел…

– Заткнись! – рявкнул я, – Иди на хрен.

Влад кивнул и вышел из комнаты.

Мне хотелось расплакаться, но я собрался и пошел в школу. По пути я зашел в аптеку и купил упаковку «Кетанова». Эти таблетки помогли гораздо лучше, чем «Нурофен».

День тянулся ме-е-едленно. Всего три пары, а мне казалось, что я попал в сингулярность, и время замедлилось во много раз.

– Ты жутко бледный, – прошептала Вика на перемене, – Все в порядке?

– Ага.

– Точно? У тебя ничего не болит?

– Немного. Отравился, наверное. Я ведь вчера съел котлету в столовой, а там был лук. От лука мне не очень хорошо.

– Может, тебе домой пойти?

– Нет, все в порядке, – я попробовал улыбнуться.

Во время второй перемены я зашел в аптеку и купил «Но-шпу». Она немного помогла.

А на третьей паре Клара Ивановна первым делом вызвала меня к доске.

Я вышел, хотя у меня кружилась голова.

– Ты читал роман «Война и мир»?

– Да, читал.

– Расскажи, о чем там.

Я очень удивился, зачем Клара Ивановна попросила меня рассказать о «Войне миров».

– В начале двадцатого века земляне увидели вспышку на Марсе, а через несколько лет можно было наблюдать некие объекты, которые двигались от Марса к Земле. Потом они стали падать, но люди подумали, что это просто метеориты.

У меня пересохло в горле, и я замолчал. Вика почему-то мотала головой.

– Что ты рассказываешь? – спросила Клара Ивановна.

– Сюжет «Войны ми…». Ой.

– Именно. Ой.

Все засмеялись.

– Я перепутал «Войну миров» с «Войной и миром». Я ее тоже читал.

– Читал он. Садись, два.

– Это несправедливо, – сказала Вика. – Он просто перепутал.

Снова раздались смешки.

– И что? Я должна это слушать? Вот ты и расскажи.

– Не буду.

– Что значит, «не будешь»? Иди к доске, Веревкина.

– Ставьте два или разрешите ему ответить.

Я сел на место, потому что мне надо было сесть.

– Значит, обоим двойки, – Клара Ивановна поставила оценки в журнал. – Бережков, к доске.

Юра Бережков вышел и, запинаясь, рассказал немного о Наташе Ростовой, Андрее Болконском и Пьере Безухове.

– Фу, – шепнула мне Вика, – Сразу видно, что читал только краткое содержание.

Я сделал попытку улыбнуться.

После уроков она проводила меня до самой квартиры.

Дома была Людмила Сергеевна. Она вьтптла меня встретить и увидела Вику. Я не умею определять эмоции по лицу, но ее удивленные глаза я заметил сразу же.

– Это кто? – спросила Людмила Сергеевна, кивнув на Вику.

– Виктория Веревкина, его одноклассница, – представилась Вика и протянула руку.

Людмила Сергеевна не пожала ее.

– А ты пьяный, что ли? – прищурилась она.

– Нет, я, кажется, отравился. Скоро пройдет.

– Ты останешься на обед? – спросила Вику Людмила Сергеевна.

– О, спасибо за приглашение. С удовольствием.

Людмила Сергеевна и Вика ели суп, а я сидел рядом и пытался делать вид, что меня не тошнит от еды.

Вместо этого я пил минеральную воду.

Потом Вика ушла, а я залез наверх и долго лежал, поджав колени к груди. Я пытался спать, но не мог.

Боль сконцентрировалась внизу справа.

Тогда я понял, что со мной, и спустился.

Голова кружилась.

Я прошел в гостиную. Людмила Сергеевна сидела на диване и читала первый том «Войны и мира», который я взял в библиотеке.

– Кажется, у меня аппендицит, – сказал я.

Она отвлеклась от книги.

– Не придумывай. Ты сам сказал, что отравился.

– У меня болит справа снизу.

– Давно?

– Справа только сейчас начало, а вообще болит со вчерашнего вечера.

– Значит, не аппендицит. Выпей еще воды и два пальца в рот попробуй. А потом ложись.

Я выпил стакан минеральной воды, но не стал вызывать у себя рвоту, потому что живот болел слишком сильно.

Я лег вниз. Влад не заправлял постель, но сейчас мне было все равно. Я завернулся в его одеяло и, кажется, уснул.

По крайней мере проснулся я, когда кто-то тронул меня за плечо. В комнате было совсем темно.

– Привет, – услышал я тихий голос Влада. – Ты в порядке? Людмила Сергеевна сказала, что ты отравился.

– Мне кажется, у меня аппендицит. Болит справа внизу живота.

– Блин. Ты уверен?

– Нет, я же не врач. Но болит со вчерашнего вечера.

– Почему ты раньше не сказал?

– А кто бы меня послушал? – шепотом спросил я.

Влад сжал мое плечо и вышел из комнаты.

* * *

За этот учебный год я третий раз столкнулся со скорой помощью. Двое молодых врачей давили мне на живот и спрашивали, больно ли мне, а потом увезли в больницу.

Полночи мне задавали вопросы, осматривали, прощупывали. Я мало что запомнил, потому что очень хотел спать.

Влад позвонил мне в 3:24.

– Как ты? – приглушенно спросил он. – Отцу звонили только что, сказали, что через полчаса операция.

– Ага.

– Я завтра приду. Когда можно?

– С шестнадцати до двадцати. Но лучше не надо. Вдруг Игорь разозлится.

Влад ничего не сказал.

– А ты Лизе звонил? – спросил он.

– Нет. Утром позвоню. Зачем ее лишний раз беспокоить?

– Может быть, стоит сейчас?

– Да ну. Она спит уже. Мне пора.

– Ладно, давай. Удачи. Напиши мне после операции.

– После операции меня еще на четыре часа положат в послеоперационную палату. Так что уже утром.

– Хорошо. Удачи тебе.

– Спасибо.

– И это…

– Да?

Влад немного помолчал.

– Прости.

– Спокойной ночи.

И я отключил связь.

* * *

На кресле-каталке меня отвезли в темную палату и уложили на свободную постель. Помимо меня здесь лежали еще три человека.

Я почти успел уснуть, когда пришел молодой врач (или медбрат?). Он обмотал мои ноги эластичными бинтами, воткнул в руку катетер, поставил укол и ушел. Перед операцией я решил не пить воды. Я не хотел, чтобы мочевой пузырь подвел меня на операционном столе, но еще больше я не хотел, чтобы мне в уретру поставили еще один катетер. Поэтому я заранее сходил в туалет и стал ждать. Остальные уже спали, и я тоже чуть не уснул.

Когда двое мужчин привезли каталку, я уже знал, что это для меня.

– Раздевайся, – сказал один из них.

Раньше я бы смутился, но время, проведенное с Викой, многое во мне изменило. Я разделся и лег на каталку. Меня накрыли простыней и повезли из палаты.

– Волнуешься? – спросил меня один из мужчин.

До этого я слишком хотел спать, но сейчас проснулся.

– Да. Но болит так сильно, что лучше бы все закончилось.

В операционной палате было много людей. Кто-то подсоединил катетер в моей руке к капельнице.

Надо мной склонилась врач и улыбнулась.

– Привет. Поскольку у тебя аллергия на некоторые лекарства, мы вставим тебе в горло трубку. Когда ты проснешься, то почувствуешь дискомфорт. Не бойся, так и должно быть.

– Хорошо.

– А теперь спи. Через полтора часа все уже закончится.

Как спи?

– А когда вы мне будете вводить лекарство? Вы мне что-то вколете или наденете мне на лицо маску? Кажется, я засыпаю. Гематоэнцефалический барьер – очень занятный орган. Или это не орган? А интубация – это очень больно?

Я провалился в небытие.

* * *

Я открыл глаза. Я задыхался. Судорожно я пытался вдохнуть, но не мог. У меня в горле была трубка, и я не мог вдохнуть воздух. Но удушье не наступало. Я понял, что у меня в горле интубационная трубка, которая помогает мне дышать, но легче не стало. Я пытался вдохнуть, но не мог. Я задыхался. Тогда я решил вытащить трубку, но оказалось, что мои плечи пристегнуты к постели. Тогда я дернулся, чтобы освободиться.

Не помогло.

Надо мной склонились люди. Я хотел попросить их вытащить трубку, но не смог ничего сказать.

Я даже вдохнуть не мог.

Они что-то говорили, а потом кто-то вытащил трубку. Наконец-то я смог дышать самостоятельно.

И тогда я понял, что мне больно. Внизу болело так, будто мне перемешали все внутренние органы. Ложкой.

– Отстегните ремни, – попросил я.

Меня освободили, и я тут же попытался привстать на локтях.

– Воу-воу, полегче, парень.

Меня снова уложили на спину. Мне это не понравилось, но я ничего не сказал.

– Сейчас мы повезем тебя в послеоперационную палату.

Они говорили что-то еще, я не слушал. Я мог дышать сам.

Разве что-то могло быть прекраснее?

В послеоперационной палате мне сказали, что я должен лежать на спине и не спать.

Я никогда не спал на спине, поэтому было очень неудобно. Я осмотрел себя. В паху, над пупком и справа были три маленьких пластыря. И все.

Ко мне все время подходили врачи, что-то спрашивали и осматривали меня.

– А когда мне можно будет поспать? – спросил я.

– Спи сколько хочешь.

– Но вы же сказали, что я должен лежать на спине и не спать.

Женщина, стоящая надо мной, засмеялась.

– Кто тебе такое сказал? Ложись, как тебе удобно, и спи.

– Значит, мне показалось? Измененное состояние сознания после наркоза?

Я знал, что в послеоперационной палате я провел всего четыре часа, но мне казалось, прошло несколько дней.

Я просыпался, переворачивался с одного бока на другой, засыпал, затем снова просыпался.

За окном медленно светлело.

Мне было плохо. Я чувствовал себя разбитым, плохо соображал, мир стал еще более неудобным, чем обычно. Но я не мог определить, что именно стало неудобным.

Когда меня забрали из послеоперационной, я был счастлив.

Меня привезли в палату, и я встал с каталки.

– Ты куда? – спросил кто-то над моей головой.

– Хочу в туалет, – сказал я и вышел в буферное помещение, где находился совмещенный санузел.

Мне было все равно, что на мне нет одежды.

Я вернулся к постели, лег и собирался уснуть, но вспомнил, что надо написать Владу.

«Все в порядке. Теперь у меня на один орган меньше».

Ответ пришел почти сразу:

«Здорово! Зайду после школы. Тебе что-нибудь принести?»

«Что-нибудь почитать».

Тогда я подумал, что стоит написать Вике. Сегодня ведь учебный день, а меня нет.

«Мне вырезали аппендикс. Сегодня в школу не приду».

Ответ от Вики тоже пришел очень быстро:

«Ну ты и придурок! Во сколько к тебе можно прийти?»

«В 16».

На большее меня не хватило, и я уснул.

* * *

Проснувшись, я не почувствовал себя лучше. Я ничего не соображал.

Тогда я решил пройтись. Это было необходимо, чтобы вывести из организма все ненужные вещества.

Я прошел из одного конца коридора в другой. Я не мог выпрямиться, поэтому шел скрючившись.

Вокруг были разные люди. Затем я вернулся к своей палате и сел на скамейку.

Немного отдохнув, я прошелся туда-обратно по коридору еще три раза, потом вернулся в палату и снова уснул.

Проснулся я потому, что надо мной кто-то ругался.

Я узнал мамин голос.

– …не позвонила, ни Игорь. Вы вообще соображаете? Только Влад додумался. А если бы и он не позвонил?

– Тише, тише, Лиза. Мы просто не хотели тебя беспокоить, – сказала Людмила Сергеевна.

– Мам, ты с ума сошла? Надо было сразу мне звонить, а не доводить до перитонита.

– У него не было перитонита, все нормально сделали.

Я решил не открывать глаза и поспать еще. Все равно они говорили не со мной.

– Леш, ты не спишь? – спросила мама.

Тогда мне пришлось открыть глаза.

– Как ты? – спросила она.

– Нормально. Только очень болит снизу.

– Покажи, что там у тебя.

Я задрал футболку.

– Мм, хорошо. Шрамы будут совсем маленькие.

– Подумаешь, шрамы. Можно было бы в бесплатную отвезти, – сказала Людмила Сергеевна. – Не пришлось бы платить.

Мама ничего ей не ответила.

Почему? Почему мама всегда молчит? Почему все молчат?

В палату зашел еще какой-то человек. Когда он приблизился, оказалось, что это Влад.

– Привет, – он улыбнулся.

– Привет.

– Я купил тебе книги, – он поднял пакет и положил его мне на полку. – Надеюсь, ты не читал Филиппа Дика.

– Только «Убик».

– Вот и хорошо, – Влад улыбнулся.

Я улыбнулся и встал с постели.

Мы вчетвером вышли из палаты и прошли в холл. Людмила Сергеевна молчала. Она даже не смотрела на меня. Интересно, зачем она вообще пришла?

Мама спрашивала у меня про операцию, а я отвечал. Потом она сказала, что мне нужен отдых.

Они ушли, а я остался сидеть на диване. Я до сих пор не отошел от наркоза и чувствовал себя отвратительно.

Неужели кто-то может подсесть на наркотики, которыми пичкают в больницах? Или им дают другие лекарства? Или у меня индивидуальная непереносимость?

Рядом со мной кто-то сел. Я повернул голову и увидел, что это Влад.

– Извини меня, – тихо сказал он. – Я правда не хотел…

– Чего не хотел?

– Я злился на тебя, потому что завидовал.

– Завидовал мне? Серьезно?

Влад кивнул.

– Ты умный. Ты знаешь, чего хочешь, а я… я теперь ничего не знаю.

– Иди, – шепнул я. – Тебя ждут.

Но Влад не ушел. Он сидел рядом со мной.

– Просто я запутался, – сказал он. – Я ничего не понимаю. Раньше у меня было что-то свое. Что я умел делать. Понимаешь?

– Ты про бег?

– Да. В детстве я хотел заниматься спортом. Мама предложила мне заняться легкой атлетикой, и я начал тренироваться. А потом я должен был заниматься этим, чтобы почтить ее память. Папа так говорил. А потом… ничего не осталось, кроме этого. Ну а потом и этого не осталось.

– Я запутался, – честно сказал я.

– Я думал, что теперь-то смогу заняться тем, что мне нравится. А оказалось, что я не знаю, что мне нравится. Я не знаю, кто я и чего хочу. Отстойно очень.

– Я понимаю. Зато теперь у тебя есть время, чтобы понять, чего ты хочешь.

– Скоро уже выпуск. И ЕГЭ. Надо же выбирать, что сдавать.

– Есть вторая волна. Сможешь сдать позже, если захочешь. Или ты можешь поступить в следующем году.

– Наверное.

Я все еще не смотрел ему в лицо.

– О, вот вы где, – услышал я голос Вики. – Я тебе принесла йогурт безлактозный. И вот.

Она достала из пакета наш школьный сборник. «Ключи от будущего», № 4(17).

– Там твое эссе по обществознанию напечатали, – сказала Вика.

Я очень удивился.

– А шрам покажешь?

– У меня пока там пластырь.

– Ну тогда потом.

И тут меня позвали принимать лекарства.

– Ладно, мы пойдем, – сказала Вика. Пиши.

Они с Владом ушли, а я начал листать сборник. Я нашел то, что искал.

«Сказка о рыжем мальчике». Автор – София Ильвес.

В этом мире люди жили маленькими общинами. В одной общине жило от двух до четырех дюжин людей. Каждая община формировалась по каким-то признакам: цвет кожи, вероисповедание, леворукость, цвет волос, аллергия, рост, вес, форма черепа.

У каждой общины была своя территория, и пересекать границы в любое время, кроме периода торговли раз в месяц, не разрешалось.

Говорили, что когда-то давно все было не так. Но это случилось давно. Мир прошлого погребли под мусором и пылью ушедших времен.

Давно канули в прошлое войны, остался лишь страх.

Раз в месяц случалось время торговли, когда границы можно было свободно пересекать.

Но в другое время никто не нарушал табу.

В одной из таких общин жила самая обычная семья светловолосых-светлоглазых. В семье все были светловолосыми: папа, мама, сестры-близняшки и – особенно – бабушка с седыми волосами.

Но горе случилось, когда родился младший сын.

Он оказался рыжим.

Мама скрывала тайну сына от общины и даже от семьи. В период торговли она покупала перекись водорода у светлоглазых-низкорослых и красила сыну волосы.

Потом сын научился красить волосы сам. С самого детства он понимал, что отличается от остальных, поскольку в общине не было других рыжих.

Однажды, когда мальчику исполнилось шестнадцать, никто не привез в месяц торговли перекись водорода, и вскоре все узнали, что он рыжий.

Тогда его выгнали из общины.

Рыжий мальчик собрал вещи и ушел. Но перед этим седая бабушка успела рассказать ему про общину, в которой живут рыжие-белокожие. Она рассказала, что, до того как стать седой, она тоже была рыжей, но покинула свой дом, потому что встретила дедушку. Бабушка велела идти на север, потому что ее родная община находилась где-то там.

И мальчик отправился на север.

Пока он шел, он встречал разных людей, но никто не знал, где находится северная община рыжих.

Он шел дни и месяцы, чтобы достичь своей цели, но ничего не нашел. Он шел по тем местам, которые никому не принадлежали, чтобы его не поймало какое-нибудь агрессивное племя. Надежда его таяла с каждым днем, но он шел на север.

Иногда он заходил в чужие общины. Иногда ненадолго оставался, чтобы немного заработать. Однажды он заночевал в чьем-то сарае, а утром его обнаружили. Он проснулся, когда дверь открылась, и на пороге стояла девушка. Он не поверил своим глазам, но она тоже была рыжая!

Тогда мальчик кинулся к ней и спросил, все ли здесь такие, как она.

Девушка ответила: да.

Тогда мальчик пошел к старейшине и попросил остаться в общине.

Старейшина задумчиво посмотрел на мальчика и спросил, какой рукой он пишет. Мальчик поднял левую руку.

Тогда старейшина сказал, что у них все пишут правой рукой, и велел ему уйти.

Когда мальчик покидал общину рыжих, его надежда исчезла совсем. Он решил пойти к краю света, чтобы его забрала черная дыра в центре галактики.

Он снова шел. Долго, очень долго. Он шел на север, где находился край света. За краем света находилась черная дыра.

И вот он поднялся на горную вершину, за которой был край света, но вместо бесконечной пустоты он увидел огромных! город.

Он спустился с горы и вошел в город. Люди тут были самые разные, и мальчик не смог понять, чем они похожи.

Тогда он остановил на улице прохожего и спросил, по какому признаку объединен этот город. Прохожий рассмеялся и ответил, что все люди, живущие в городе, когда-то не нашли себе места в своем мире и потеряли надежду. И каждый из них пришел сюда, чтобы вновь обрести ее.

 

34. Апрель

Все меняется. И я не должен просто подстраиваться под обстоятельства.

Я должен что-то делать.

На каникулы Влад уехал на дачу к своей бабушке, я только читал или слушал музыку. Мама вдруг стала доброй и купила мне электронную читалку. Теперь я мог читать сколько угодно.

Сколько угодно!

Близился мой пятнадцатый день рождения. Раньше мне нравился день рождения, потому что родственники и даже некоторые одноклассники поздравляли меня.

И я становился старше.

Ведь, чем старше становишься, тем больше шансов, что тебя будут воспринимать всерьез. Тем ближе ты становишься к тому, чтобы быть взрослым.

Но что такое быть взрослым?

Я не знаю. Вот Владу исполнилось восемнадцать лет, и юридически он теперь взрослый. Но что изменилось в нем самом? Не может же он мгновенно повзрослеть, достигнув совершеннолетия. Вот был ребенок, которого надо ограждать от опасной реальности и от разлагающей информации, и – хлоп – стал взрослым, который обязан все знать, уметь и понимать. А если не понимает – его проблемы.

Странный мир.

Я решил спросить об этом у Ольги Алексеевны и в первый же учебный день после больницы зашел к ней. Она сидела за столом и что-то писала в большой тетради.

Увидев меня, Ольга Алексеевна тут же сняла очки и встала.

– Ну как ты?

– Нормально. Можно у вас посидеть? У нас сейчас физкультура, а меня освободили.

– Конечно, – Ольга Алексеевна улыбнулась, – Будешь чай?

– Да, с удовольствием.

Ольга Алексеевна включила чайник, стоящий на небольшом столике в углу. Кроме чайника там лежали конфеты и печенье. Раньше я его не видел.

– Что значит быть взрослым? – спросил я.

– Что? – спросила она, приподняв брови.

– Быть взрослым. Вы же знаете, как это.

– Садись, Леш, – сказала она.

Мы подвинули стулья к столику и сели.

Я улыбнулся, напрягая только верхние мышцы челюсти.

– Тебе необязательно улыбаться.

Тогда я перестал.

– Так что это значит? – вновь спросил я.

– Сложно сказать.

– Попробуйте, пожалуйста. Я ничего не понимаю, но хочу понять.

Ольга Алексеевна молчала четыре секунды, а потом сказала:

– Не знаю.

– Что? Как не знаете?

– Я не чувствую себя взрослой.

– Но вы же взрослая. Вам двадцать шесть.

– Да. А с какого возраста надо считать себя взрослым, по-твоему?

– С… ну… с двадцати… или нет? Теоретически же взрослым можно назвать человека, достигшего совершеннолетия. С восемнадцати лет можно заключать браки, голосовать, покупать сигареты и слабые алкогольные напитки. А еще с восемнадцати лет человек несет полную юридическую ответственность. Но… – Я замолчал, пытаясь правильно распределить мысли. – Моему сводному брату две недели назад исполнилось восемнадцать лет, но он не стал слишком взрослым. Значит, наверное, с двадцати.

– Но ты не уверен? – Ольга Алексеевна улыбнулась.

– Моим родителям было двадцать лет, когда они поженились. К тому моменту они должны были быть взрослыми. Но оказалось, что у папы была еще одна дочь, и он не рассказал об этом маме. Это ведь не слишком взрослый поступок.

– Некоторые вещи от возраста не зависят. Есть люди, которые врут и во взрослом возрасте. И я сейчас не говорю про твоего папу. Я в целом.

– Я понял. Просто… – Я вновь замолчал, не понимая, что именно хочу сказать или спросить. – Понимаете, стать взрослым – что это? Одна радикальная перемена или множество небольших изменений, которые происходят с человеком? Или просто возраст? Но если это радикальная перемена, то во сколько лет она должна произойти? Например, Артем Хвостов. Раньше он много говорил, а теперь молчит. Наверное, он стал взрослее.

– Возможно, – Ольга Алексеевна кивнула.

– А почему так? Наверное, что-то изменилось. Я был у него дома. Оказалось, что его старший брат погиб. Наверное, это ужасно. Я не представляю, как бы я себя чувствовал, если бы Влад… Хотя он мне не родной брат. И вообще, если подумать, не…

Я замолчал, потому что у меня перехватило дыхание.

– Никто точно не скажет тебе, что такое быть взрослым. Это слишком абстрактное определение, и каждый сам должен решить, что подразумевает под ним.

– Это сложно. Почему нельзя ввести какое-то общее определение? Так было бы проще.

– Разве? – Ольга Алексеевна прищурилась.

– А разве нет?

– Подумай сам. Некоторые вещи нельзя навязать. Иначе получается какой-то тоталитаризм. Ты ведь понимаешь, что нельзя заставлять всех людей думать одинаково.

Я кивнул.

Это было сатори.

– Пей чай, – улыбнулась Ольга Алексеевна, – И печенье бери. Кстати, что ты решил с Питером? Хочешь поехать?

Я немного смутился, но заставил себя посмотреть в глаза Ольге Алексеевне.

– Да, я хочу поехать. Могу я дать вам почитать мои стихи?

– Да, конечно. Приноси, я с удовольствием почитаю.

– Спасибо, – я улыбнулся совершенно искренне.

Мы пили чай и говорили, в основном, о моем аппендиците. Я не хотел вспоминать об этом, но Ольга Алексеевна задавала много вопросов.

А потом мне пришлось идти на алгебру. Я хотел спать, но заставлял себя слушать Галину Владимировну. Она была очень крупная, а голос у нее был высокий-высокий. Странное сочетание. Она тоже спрашивала про мой аппендицит, и мне пришлось отвечать.

Почему-то всем было интересно.

На улице уже было тепло. Температура поднялась выше нуля, и весь снег уже растаял. И пахло так непривычно. Странно. Весной.

Впрочем, уже наступил апрель.

Скоро Орион уйдет с неба в очередной раз. А когда появится, я уже буду в другом городе. В другой школе. В следующей жизни.

Влад был дома. Он сидел в комнате за письменным столом и что-то писал.

Когда я вошел, он поднял глаза и тут же опустил.

Он решал систему уравнений.

Я сел рядом.

– Помочь? – спросил я тихо.

– Ага, – ответил Влад. – Я тут кое-чего не понял. А я, наоборот, кое-что понял.

Я не один. Что бы ни случилось.

* * *

На выходных, когда Влад и Игорь уехали на дачу к родственникам, Людмила Сергеевна решила не приезжать в гости. Мы с мамой остались вдвоем.

Это был идеальный момент, чтобы поговорить с ней.

Мама сидела в гостиной за столом, заваленном стопками чертежей. Я подошел к ней, и мама подняла голову.

– Болит что-нибудь?

Я помотал головой.

– У тебя есть какой-то вопрос?

У меня был вопрос, но я смущался его задать.

– Какой? Леш, у меня много работы.

– Можно мы поедем в Питер на майские праздники? – выпалил я.

– Кто – вы? – Мама приподняла правую бровь. – Вы с Владом?

– Да, – закивал я. – Там будет поэтический вечер, я хотел бы поехать.

– А в Москве разве таких мероприятий не бывает?

– Там знакомый человек устраивает. Я очень хочу поехать. И мы можем пожить у папы. Я как раз часть своих вещей увезу.

– Хм. А что, неплохая мысль. Но с каких это пор ты интересуешься поэзией?

– Всегда интересовался.

– Неужели? – Мама снова приподняла бровь. На этот раз левую. – А сам пишешь?

– Иногда. Редко. Бывает.

– Почему ты никогда не говорил?

Я решил не отвечать на этот вопрос.

– Может, дашь как-нибудь почитать?

– Может быть. Значит, мы можем поехать?

– Не вижу в этом никакой проблемы. Езжайте. Скажешь пане сам?

В последнее время мы с папой не общались, но я кивнул.

Скоро нам с ним придется привыкать друг к другу. Опять.

– А ты скажешь Игорю, что Влад тоже поедет?

Мама кивнула, и я ушел в комнату. Хорошо, что мне не придется говорить с Игорем. Ему точно не понравится эта идея. Ему не нравится ничего, если это связано со мной.

Я решил, что в Санкт-Петербурге я выберу себе школу сам. Что-нибудь с естественно-научным уклоном.

В одиннадцатом классе я буду думать об учебе и поступлении в вуз. И попробую учиться с минимумом четверок.

Но сейчас… сейчас я еще здесь.

* * *

В понедельник я ждал, пока появится Ольга Алексеевна. Она пришла во время третьей пары, и я успел разволноваться.

После биологии я постучал в ее дверь, и она отозвалась. Тогда я вошел в кабинет.

– Меня отпустили. Меня и Влада. Так что мы поедем на майские.

– Правда? – Ольга Алексеевна закрыла шкаф и улыбнулась, – Это замечательно. Кстати, я прочитала твои стихи.

– И? – спросил я, чувствуя, как подгибаются колени.

– Неплохо, но над многим надо поработать. Я тебе в тетрадях закладки оставила на тех стихотворениях, которые мне понравились больше остальных.

– О, спасибо, – я опустил глаза, потому что смутился, – Я пойду, меня Вика ждет.

– Подожди. Ты сколько стихотворений хочешь прочитать?

Я пожал плечами.

– Штук пять?

– Это много.

– Может, два?

– Мне хотя бы одно прочитать.

– Хорошо. Давай одно.

– Да, – я кивнул. – А когда мы поедем? Мама отпустила меня поехать первого мая. Или ночью с тридцатого апреля на первое мая. Вы уже брали билеты?

– Пока нет. Сейчас гляну.

Ольга Алексеевна достала из сумки айпад и начала что-то смотреть.

– Вы где ищете? – спросил я, чувствуя себя не в меру нетерпеливым.

– На сайте РЖД, – ответила Ольга Алексеевна и снова замолчала.

А я начал ходить по кабинету.

Примерно через две с половиной минуты Ольга Алексеевна позвала:

– Леша, иди посмотри.

Я подошел.

– Есть билеты на тридцатое апреля. Выезд в пятнадцать ровно, сидячие. Когда у тебя заканчиваются уроки в среду?

– В 14:20.

– До Ленинградского ехать минут двадцать. Так что успеем.

– Я спрошу у мамы, – сказал я и выбежал в коридор.

Я зашел в уголок для обжиманий и позвонил маме.

Она ответила после пятого гудка.

– Привет, Леш.

– Привет, мам. Есть билеты на тридцатое апреля. Я знаю, что мы учимся, но билет на пятнадцать часов, а уроки заканчиваются в четырнадцать двадцать. Мы успеем.

– А обратный билет? – спросила мама после долгого молчания.

– Обратный тоже найдем.

– Ну хорошо. Тогда узнай точную сумму, вечером я тебе денег дам.

– Спасибо, пока.

– Пока, – сказала мама и отключилась.

Мне стало так весело и радостно, что я чуть не запрыгал.

И вдруг кто-то ткнул меня в бок.

Я обернулся. Оказалось, что ко мне подошли Саша Соколов, Надя Соловьева и Гриша Зыбин. Саша и Надя шли в обнимку.

– Куда едешь? – поинтересовался Саша Соколов.

– В Санкт-Петербург на майские праздники, – сказал я.

– О, да ты модный. Я вот на Мальдивы полечу, буду дайвингу учиться, – улыбнулся Саша Соколов.

– Не боишься азотного наркоза?

– Чего?

– Ничего-ничего, – я улыбнулся ему.

– А что, ты с Веревкиной больше не мутишь? – спросила Надя.

Я пожал плечами.

– Интересно, кто кого кинул, – засмеялся Гриша Зыбин. – Ботанка или зомбарь?

– Просто в следующем году я возвращаюсь в Санкт-Петербург, и мы решили, что нет смысла продолжать наши отношения.

Откуда я, интересно, это все взял?

– Серьезно? – Надя приподняла брови.

Я кивнул.

– Это из-за Хвостова? – спросил Саша.

– Почему из-за него?

– Ну он тебе доводил, – ответил Гриша Зыбин.

– Не он один, – заметил я.

– Забей на него. Его все равно скоро выгонят, – улыбнулся Саша Соколов.

– Почему? – спросил я.

– Потому что он ни хрена не знает. Он же тупой, как пробка.

– Да, – Надя похлопала своими большими глазами. – Он у меня английский все время списывал.

– А у меня литру – улыбнулся Гриша. – А у тебя матешку. А больше ему никто не дает. Списывать, я имею в виду. Так что скоро его на фиг выгонят.

– Быстрее бы, – сказала Надя.

– Вы же с ним дружили, – удивился я. – Почему вы теперь так к нему относитесь?

– Потому что он вел себя как мудак, – ответил Гриша Зыбин. – Разве не помнишь? А потом еще оказалось, что он Надюхе изменял с той рыжей дурой.

– Ты же тоже об этом знал, – я посмотрел Грише в глаза. – И просил меня не говорить Наде.

– Что-о? – спросила Надя. – Ты знал?

– Надюш, – сказал Гриша, подняв руки. – Леха просто тупит. Все не так было.

– Так или нет? – спросила Надя, глядя мне в глаза.

– Так.

– Ах ты, козел! – сказала Надя. – Пойдем, Сашуля.

И они с Сашей Соколовым ушли в обнимку.

– Ты… – сказал Гриша, показав мне свой крупный кулак. – Чмо сопливое! На фига ты рассказал?

– Это же правда, – я пожал плечами.

– Блин, ну надо же понимать, что телкам можно рассказывать, а что нет.

– Я же зомбарь. Что с меня взять?

Гриша махнул рукой и пошел в сторону класса, а я остался, поражаясь своему хамскому поведению.

* * *

Влад помог мне выбрать стихотворение, которое я должен прочитать, и я тренировался.

Получалось плохо.

Я хотел заниматься как раньше, вновь сосредоточиваясь только на учебе. Но я не мог, потому что все время отвлекался. Почему раньше учиться было интереснее?

Да еще Гриша Зыбин теперь постоянно толкал меня и ставил подножки. Говорить с ним было невозможно, потому что он делал вид, что меня нет. Это раздражало, но сейчас в моей жизни были вещи и посерьезнее.

Часть заданий надо было сдавать в печатном виде, поэтому после учебы мне часто приходилось сидеть в компьютерном классе. Мне надо было написать рефераты по географии, истории, экологии, КСЕ и обществознанию.

Я поднимал руку чаще, чем пять раз в неделю, но вместо меня спрашивали других. Только Клара Ивановна спрашивала именно меня и все время вспоминала, как я перепутал «Войну миров» и «Войну и мир». Класс смеялся, но мне не казалось это смешным.

Однажды, когда я в очередной раз стоял у доски и рассказывал об изменениях в характере Пьера Безухова, Клара Ивановна в очередной раз решила напомнить об этом.

– Это ж надо, про марсиан-то. А что ты еще читаешь? Небось фантастику любишь.

– Это не ваше дело, – сказал я и сразу же ощутил, что наступила полная тишина.

Осталось только тиканье часов и звук на грани слышимости от люминесцентной лампы, к которой я почти привык.

– Что ты сказал? – Клара Ивановна сняла свои огромные очки.

– Вы ведете себя неэтично. У меня было обострение аппендицита, я выпил много таблеток и ничего не соображал от боли. Вы не должны смеяться над тем, что я говорил тогда.

Я сам не понял, откуда у меня появилось столько смелости.

– Выйди из класса, – сказала она.

– О’кей, – я помахал рукой и вышел.

Остаток урока я провел у Ольги Алексеевны.

Жизнь продолжалась.

Раньше я думал, что я не слишком нравлюсь Игорю, но сейчас я понял, что раньше еще было ничего. Теперь он постоянно орал на меня и давал подзатыльники. Если Влад был рядом и пытался за меня вступаться, то Игорь орал и на него. При маме он вел себя тише, но я решил не говорить ей об этом. Мы только-только начали понимать друг друга, и я боялся, что мама снова посчитает меня лгуном.

Однажды, когда мамы не было дома, Игорь заявил Владу, что не станет оплачивать его обучение в вузе. И что Влад должен поступать на мужскую специальность вроде инженера, а не на какую-нибудь бабскую филологию. Так и сказал.

Я, как и обещал, взялся подготовить Влада, и это оказалось очень сложно. Влад знал алгебру так плохо, что пришлось начать ее изучение с девятого класса. А физику и химию вообще с самого начала. Но мне даже нравилось, потому что физика и химия – это интересно. И сам я мог повторить все, что забыл.

Я не понимал, как работает мозг Влада, потому что мы занимались, решали уравнения и задачи, а потом он все забывал. С геометрией было получше, но алгебра давалась ему тяжело. Влад решал одно квадратное уравнение, второе, третье, потом отдыхал десять минут, и все приходилось объяснять заново. Как так?

Но мы не сдавались.

Зато он очень хорошо разбирался в языках и анатомии.

Нет. Я старался выкинуть эти мысли из головы, но один вопрос продолжал мучить меня.

И однажды я задал этот вопрос.

Мы остались дома вдвоем, и я в очередной раз объяснял Владу, как решать простое квадратное уравнение. Он кивал, решал одно, но не мог решить второе.

Мы сидели за письменным столом уже два часа шестнадцать минут.

– Ты стал счастливее? – спросил я.

– Что?

– Ну после того, как ты… ты стал счастливее?

Влад долго молчал.

– Я стал свободнее, – ответил он наконец.

– Что это значит?

– Сам не знаю, – он пожал плечами. – Просто мне так кажется.

– Но ты сам говорил, что у тебя теперь нет ничего.

– Да. Никаких ориентиров, – он улыбнулся.

Нет ориентиров.

Как лодка, которую кидает от волны к волне.

Мне часто снятся волны. Огромные волны надо мной, сквозь меня.

И я не знаю, что со мной случится.

А потом я просыпаюсь.

И все равно не знаю, что будет.

Мы с Владом продолжили заниматься алгеброй.

Весь апрель мы занимались. Влад говорил, что это бессмысленно, но я знал, что нет.

Откуда?

Да ниоткуда.

К концу месяца у него начало получаться.

Занятия с Владом отвлекали от всего остального. От всех дурацких размышлений. Я почти не думал о Соне, не обращал внимания на Игоря, который все время орал, не слушал Людмилу Сергеевну.

Мамы почти не бывало дома, потому что она начала работать еще больше. Теперь она принимала участие в конструировании какого-то подводного робота.

Почему я раньше не замечал того, как она погружена в свою работу? Она жила где-то в своем мире идеальных математических моделей, чертежей и проектов.

И она хотела, чтобы все вокруг было таким же идеальным.

Но я уже понял одну сложную, но важную вещь – ничего идеального не бывает.

Наши измерительные приборы не точны. Наши глаза не точны. В наших генах постоянно происходят ошибки перезаписи. Наши нейроны гибнут каждый день. Мы сами совершаем ошибки.

Но это и есть эволюция. Пробы, ошибки, тупиковые пути и боль. Рождения, вымирания, миграции, адаптации.

Жизнь.

Ричард Докинз говорил, что мы – не то, из чего мы сделаны.

Когда я родился, я состоял из одних атомов, а сейчас уже из других.

Атомы все время меняют свое местоположение, лишь на мгновение собираясь вместе, чтобы стать чем-то, а потом вновь распадаются и становятся чем-то другим.

Вечная сансара, вечная нирвана.

Вечное пересечение божественного и обыденного.

Все мы люди.

Все мы будды.

Мы все – бодхисатвы.

 

35. Ожидание

Иногда в жизни остается только усталость и ожидание, что все должно измениться.

Когда-то я не любил перемены.

Иногда Соня заходила в наш класс к Алине, и они разговаривали. Соня сидела на парте и болтала длинными худыми ногами. Стремительно теплело, и многие уже носили кеды (почему кеды стали такими модными?), но Соня носила ботинки на шнуровке.

Ее волосы уже не были черными, и она перестала быть похожей на Белоснежку. Теперь она становилась похожа… на себя.

Альбинос. Одна на двадцать тысяч.

Дни текли, плавно перекатывались один в другой, и я потерял им счет.

Так наступил мой день рождения.

21 апреля, понедельник.

Мне пришлось проснуться до будильника, потому что кто-то меня тряс.

Надо мной нависал широко улыбающийся Влад.

– Доброе утро. И с днем рождения, – шепотом произнес он.

Я посмотрел на наручные часы. 7:04.

– У нас кое-что для тебя есть, – шепнул он.

– Мм? – сонно спросил я.

– Спускайся, – сказал Влад и слез.

Тогда я тоже спустился и увидел маму. Она уже была собрана на работу, потому что обычно выходила из дома раньше меня.

Мама держала руки за спиной.

– С днем рождения, – сказала она и убрала руки из-за спины. – Это тебе от нас.

Она протянула мне небольшую коробку. Судя по рисунку и буквам, внутри был планшет.

– Спасибо, – сказал я.

Я был очень удивлен, поэтому не сразу догадался, что надо обнять маму.

– А это тебе на празднование, – мама протянула мне деньги, после того как я обнял ее. – В школу торт купи. Ну все, мне пора. Приеду двадцать восьмого, и отпразднуем твой день рождения.

Мама еще раз быстро обняла меня и вышла. В прихожей ее ждал Игорь.

– Только в школу не опоздайте, – сказал он, и они с мамой вышли.

А мы с Владом остались распаковывать подарок. Планшет оказался небольшой (8 дюймов), но больше и не надо было.

– Круто, – сказал Влад.

Я закивал. Теперь я смогу смотреть разные фильмы.

– И что думаешь про празднование?

– Не знаю, – я пожал плечами. – Наверное, лучше отложу деньги на Питер.

– Тоже вариант, – Влад кивнул. – Ладно, я пойду собираться.

Я вздохнул и отложил планшет. Я решил не брать его с собой в школу.

Перед уроками я не смог купить торт, потому что все магазины были закрыты.

Пришлось идти на большой перемене.

Последний седьмой урок (физкультуру) у нас отменили, и я угощал одноклассников тортом. От класса мне подарили подарочное издание книги про микроорганизмы, и я обрадовался.

Вика шепнула, что это она выбирала, и я сказал ей спасибо.

Все поели торт, попили газировки и разошлись.

Мы с Викой остались, потому что должны были дежурить.

– Ты будешь отмечать день рождения? – спросила она, протирая доску.

– Нет.

– Почему?

– А какой смысл?

– Ну как? Пообщаться, все такое.

– Я не хочу общаться. Есть ты и Влад, больше ничего не надо.

– А как же Ильвес?

– Она уезжает в Стокгольм, я уезжаю в Санкт-Петербург, какой во всем этом смысл?

– Какой смысл? – Вика отложила тряпку, – Из-за Ильвес мы перестали заниматься сексом, а теперь ты не можешь даже пригласить ее на день рождения.

Я вздохнул. В словах Вики был резон, но…

– Нет.

– Как хочешь.

И она продолжила вытирать доску.

* * *

– Тупой нищеброд, – сказал Саша Соколов.

Артем Хвостов не отвлекся от чтения учебника.

– Да что ты читаешь, тебя все равно скоро исключат, – сказала Надя Соловьева.

Гриша Зыбин вырвал учебник у него из рук.

Типичное провоцирование конфликта. Даже я это понял.

Я хотел встать, но Вика схватила меня за предплечье и усадила обратно за парту.

– Не лезь, – прошипела она.

– Но нельзя просто сидеть и наблюдать за этим.

– Заслужил.

Я почувствовал внутреннюю рассогласованность чувств.

С одной стороны, мне было его жалко. С другой – он оскорблял Соню.

Человеческие отношения – очень зыбкая почва. Ничего не поймешь.

На факультативе Ольга Алексеевна предложила нам поговорить об альтруизме и эгоизме.

– Альтруизма не бывает, все люди эгоисты, – сказала Женя.

– Да, – кивнула Алина. – Людям обычно плевать на других. Все заботятся только о себе.

– Неправда, – сказала Вика. – Люди бывают разные.

– А вы что думаете, Леша, Соня? – спросила Ольга Алексеевна.

Соня пожала плечами. Она смотрела в окно и казалась очень отстраненной.

– Я думаю, что эта тема очень холиварная, – сказал я. – В смысле спорная. Люди действительно разные.

– Да все одинаковые, – сказала Алина. – Просто кто-то хочет казаться хорошим, а кто-то нет.

– Раньше ты не была такой категоричной, – сказала Вика.

– Да она с Троллем переобщалась, – хихикнула Женя. – А Тролль же у нас мизантроп.

– Да, – сказала Алина. – И что в этом такого? Мы считаем, что девяносто пять процентов людей – биологический мусор.

Соня сделала фэйспалм .

– Кто «мы»? – спросила она.

– Я и мои друзья.

– Когда ты общалась со мной, а не с Троллем, ты так не считала.

– Ну а теперь считаю.

– В подростковом возрасте многие так думают, – улыбнулась Ольга Алексеевна. – Но это обычно проходит. Когда приходишь к гармонии с собой, то и общество перестает казаться безликим врагом.

– А как прийти к гармонии с собой? – спросила Женя.

– Для этого нужно время. Иногда…

– Общество потребления – это отстой, – перебила Ольгу Алексеевну Алина, – Оно ничего не дает.

– Так иди жить в хиппи-коммуну, – сказала Соня.

Все замолчали, глядя на нее.

– Что? – спросила Алина.

– То, что слышала. До того как ты стала общаться с Троллем и его друзяшками, ты вполне нормально относилась к обществу потребления. Да и сейчас вы все не в хламидах ходите, а в новых шмотках.

– Ну нам вообще-то надо одеваться. Но я говорю о том, что надо вернуться к старому укладу жизни.

– Так биомусор или вернуться к старому укладу жизни? – спросила Соня. – Мир меняется. К старому укладу жизни не вернуться. И чего именно ты хочешь? Быть безграмотной свиноматкой?

– Сонь, ты чё? Я говорю о том времени, когда за женщиной ухаживали.

– И что это за время? – спросила Соня.

Алина отвернулась от нее и посмотрела на Ольгу Алексеевну.

Ольга Алексеевна молчала.

– Ну раньше так было.

– Когда именно так было? – опять спросила Соня, – В каких странах, в каких слоях общества? Что вообще с тобой стало?

– А что со мной?

– Ты бросила тренироваться.

– Если я буду много тренироваться, то моя фигура перестанет быть женственной.

– Тебе это Тролль сказал?

– Ой, да пошла ты! – сказала Алина.

– Отлично, – Соня кивнула. – И правда пойду. Простите, Ольга Алексеевна.

Ольга Алексеевна кивнула.

Соня взяла рюкзак и вышла из кабинета.

Алина не пошла за ней.

– Ну я ведь права? – спросила она. – Сейчас ведь ничего хорошего не происходит? В политике, в мире, везде. И вы сами говорили, что надо формировать свое мнение.

– Нельзя трактовать вещи так однозначно, – сказала Ольга Алексеевна. – Алина, ты действительно должна сама выработать свою точку зрения на происходящее. Но для этого надо знать разные мнения, из разных источников, у разных людей. Спрашивать, критически осмысливать, не принимать на веру чьи-то слова. Девяносто пять процентов людей биомусор? Почему именно столько? По каким критериям вы судите? Считаются ли биомусором дети, родившиеся у биомусора? Да, хорошо иметь собственное мнение. Но ты должна прийти к нему сама, своей головой.

Алина опустила глаза.

– А ты, Леша, что думаешь? – спросила Ольга Алексеевна.

– Мне кажется, вы отошли от той темы, на которую я сформулировал ответ.

– Скажи.

– Есть теория, что альтруизм нужен людям, чтобы взаимодействовать друг с другом. Без него цивилизация была бы невозможна. В каждом человеке есть и эгоизм, и альтруизм в разных пропорциях. Самое главное – чтобы они были оптимальны. Но оптимальность может варьироваться. Это один из миллиона критериев, которые делают каждого человека индивидуальным.

Женя хмыкнула.

– Да ладно. Все люди одинаковые.

– Да-да, – Вика закатила глаза. – Только ты у нас не такая, как все.

– А ты завидуешь? – Женя широко улыбнулась.

– Чему мне завидовать? Твоим вырвиглазным нарядам?

– Тому, что я не боюсь быть собой.

– А кто сказал, что я боюсь? – улыбнулась Вика. – Просто мне плевать, как я выгляжу. Главное – здесь.

Она указала пальцем на свой лоб.

– У всех свои заморочки, – Женя развела руками.

И они не поругались.

После факультатива мы с Викой и Женен пошли за куртками.

– Эй, Леш? Слушай, а чем тебе Шишкина нравилась? – спросила Вика.

– Да понятно чем, – сказала Женя, надевая свою ярко-красную куртку, – Она же красивая.

– Я не смотрю на физическую красоту, – ответил я.

– Да ладно.

– Серьезно, – кивнула Вика. – Мы много времени провели вместе. Он вообще на всех одинаково смотрит. На симпатичных или не очень.

– Может, у него еще просто… – Женя покосилась на меня и тут же отвернулась, – В смысле он еще… не созрел.

– О, поверь мне, – Вика хихикнула.

– Может, вы перестанете меня обсуждать так, как будто меня здесь нет? – спросил я.

– Прости, – она улыбнулась и подмигнула мне, – Так чем Шишка тебе так понравилась вначале?

– Мне она показалась умной.

– Но как? – спросила Женя, – Она же тупая, как пробка.

Это был сложный вопрос. Я не хотел однозначно считать человека тупым. Так ведь неправильно.

Поэтому я просто пожал плечами.

– Да не была она тупой, – сказала Вика, – Просто влюбилась в этого тупого Тролля и теперь все повторяет за ним.

– А раньше повторяла за Ильвес. Просто у нее нет своего мнения.

Мы вышли из класса все вместе, а я думал, что надо очень сильно любить человека, чтобы ради него отказаться от своей мечты.

Я надеялся, что это чувство взаимно.

* * *

До поездки осталось всего шесть дней. Мама была в командировке, и мы остались втроем с Игорем. Это было страшно.

Я знал, что четыре дня до маминого приезда – это немного, но Игорь странным образом действовал на время. Казалось, что в его присутствии минуты превращаются в дни. И я ждал. Просто ждал.

Наверное, я ничего никогда не ждал так сильно, как этой поездки.

В субботу я зашел в квартиру и увидел, как Игорь ударил Влада кулаком в живот. Заметив меня, Игорь сразу же вышел из нашей комнаты и направился в их с мамой спальню.

Я быстро разулся и подбежал к Владу.

– Что случилось? – шепотом спросил я.

– Я делал омлет, а он подгорел.

– Поехали со мной.

– Что? Куда?

– В Петербург. Не сейчас, а после школы. Отправь документы в какой-нибудь вуз туда. Не оставайся здесь. Уедем вместе, сможем пожить у папы.

– Да ну, это как-то неудобно.

– Ты хочешь остаться здесь? – спросил я, глядя Владу в глаза.

– Нет, но…

– Тогда поехали.

Он долго молчал, а потом пожал плечами.

Я решил, что это нечто похожее на «да».

Осталось всего шесть дней.

Шесть бесконечных дней.

* * *

Я читал книги про аутизм.

За апрель я успел прочитать «Даже не ошибка» Пола Коллинза, «Никто нигде» Донны Уильямс, «Загадочное ночное убийство собаки» Фоера Джонатана Сафрана, «Правила. Не снимай штаны в аквариуме!» Синтии Лорд, «Дэниэл молчит» Марти Леймбах, «Мальчик, который упал на Землю» Кэти Летт (последние две книги показались мне очень похожими, но вторая была более веселой), «Тайны ракушечного пляжа» Мари Хермансон и даже «Алые паруса», потому что на одном из сайтов кто-то написал, что у Ассоль был синдром Аспергера.

Я смотрел фильмы. «Бен Икс», «Жутко громко и запредельно близко», «В космосе чувств не бывает» (этот фильм мне понравился, потому что он был смешной). Влад смотрел вместе со мной. А еще мы с ним смотрели «Красного карлика» и олдскульного «Доктора Кто». Оказалось, что в олдскуле каждая серия длится по двадцать минут и является частью большой истории. Обычно в истории было от четырех до шести серий.

Мне очень понравился Первый Доктор. И я чуть не заплакал, когда он бросил свою внучку Сьюзен на Земле XXII века. Это был первый раз, когда он расставался с кем-то, но далеко не последний. Доктор сам не знал, сколько еще людей ему придется покинуть.

И это грустно.

Расставаться навсегда.

Мама прилетела 29 апреля, на день позже, чем планировала. Такое часто случалось.

Они с Игорем приехали в 21:16 и привезли мою любимую китайскую еду – курицу с грибами в устричном соусе и рис с креветками.

Мама даже поставила на стол бутылку красного вина. Мне показалось это лишним, но я промолчал. Мне все равно было приятно.

Игорь налил вина всем, кроме мамы. Даже мне.

Я снова промолчал.

Мы подняли тост за мой день рождения и начали есть. Все молчали. Только мы с Владом периодически переглядывались и пинались под столом. Сначала незаметно, но потом Игорь увидел это и нахмурился.

– Я не понимаю, какие у вас отношения.

Мы тут же сели ровно и чинно.

– Вы вместе спите, что ли?

– Да, – ответил я. – В одной комнате.

– Ты понимаешь, о чем я говорю, – Игорь слегка повысил голос.

– Нет.

– Ты тупой или…

– Не притворяюсь, – я улыбнулся.

– Вы трахаете друг друга, что ли?

– Что-о? – Я не сдержал смешка.

– По-твоему, это смешно? – рявкнул Игорь.

– Да успокойтесь вы, – сказала мама.

– Не успокоюсь. Мой сын всегда был нормальным, а теперь я не знаю, что этот… твой…

– Мой кто? – Мама улыбнулась, сделав глоток минеральной воды.

– Твой сын. Мало ли как он может повлиять на Влада. Совратит еще.

– Я не… – начал Влад.

– Да кого он совратить может? – спросила мама.

– А вот это сейчас обидно было, – сказал я. – Я…

Влад пнул меня под столом.

– Не волнуйтесь. Я никого не могу совратить. Правда. Тем более у меня еще возраст согласия не наступил.

Влад снова пнул меня.

– В общем, все нормально. Мы как братья. Платонические братья. Слишком много вина. Простите. Отойду.

Я сходил в ванную комнату и умылся. Руки дрожали, а лицо покраснело. Мне стало смешно и страшно одновременно. Если бы я решился на подобный диалог с Игорем, когда мамы нет дома, я бы точно получил по лицу.

Но сейчас я просто вернулся на кухню и доел. После этого мы с Владом собирали вещи.

Мы должны были ехать на вокзал сразу после школы, потому что договорились встретиться у перрона в 14:40.

Я долго не мог уснуть, потому что думал о расставаниях.

Люди говорят, что расстояние не помеха. Когда мы уезжали в Москву, папа говорил, что мы с ним останемся друзьями, но мы почти не общались.

А что будет, если мы с Владом станем жить в разных городах?

Продолжим ли общаться?

Сможем ли мы общаться с Ольгой Алексеевной? И если да, то как?

Я старался не думать об этом.

Даже если мы перестанем общаться, у нас будет эта поездка. Поэтому она должна быть замечательной. Самой лучшей из всего, что было и будет.

Поэтому…

* * *

С самого утра я был рассеян. Меня наконец-то вызвали к доске на уроке геометрии, но я неправильно начертил сечение параллелепипеда, а потом еще и буквенные обозначения перепутал. Галина Владимировна поставила мне четверку.

Последней парой у нас была литература, и я совсем не переживал за Андрея Болконского на войне.

Я переживал из-за того, что до поезда остается все меньше и меньше времени.

Когда до конца пары осталось три минуты, Клара Ивановна вызвала меня к доске.

– Расскажи мне про небо Аустерлица.

– Анализ?

– А что еще? – Клара Ивановна сняла свои большие очки. У нее тряслись руки.

– Ну Андрей Болконский понял, что все в мире суета. Люди ничтожны, а космос вечен.

– И при чем здесь, объясни, пожалуйста, космос?

– Я имел в виду небо.

– Так и говори, значит – небо. А то выдумал космос какой-то.

Прозвенел звонок на перемену. Мой спасительный звонок.

Все в классе начали вставать, но Клара Ивановна тоже встала и прикрикнула на них:

– Звонок для учителя. Сели все. И тихо. Пусть Самохин продолжает.

Я не знал, что еще сказать.

– Переломный момент, – прошептала Вика.

– Это был для Андрея Болконского переломный момент. До боя он хотел славы, а после переосмыслил свою жизнь.

– Ну? Это все? – спросила Клара Ивановна.

– Отпустите нас, пожалуйста, – попросила Женя. – Завтра же выходной.

– Да, точно, – Саша Соколов кивнул. – Пусть Самохин отвечает, а мы пойдем.

– Нет, – Клара Ивановна хлопнула рукой по столу, и я испугался, что от такого удара ее старые кости могут сломаться. – Мы будем тут сидеть. Скажите спасибо Алексею Самохину, который всех задерживает.

– Я уже рассказал основное.

– Да? Я вижу, учиться ты совсем не хочешь. Не читаешь произведения.

– Я все читаю.

– Да? Что-то не видно.

– Я все читаю, – повторил я, посмотрев на часы (14:24). – Просто я не всегда понимаю мотивацию персонажей. Они кажутся мне странными.

– Да неужели? Ты посмотри на него. Странными они ему кажутся.

Дверь в класс приоткрылась. По серебристому пуховику я узнал Ольгу Алексеевну.

Она указала пальцем на запястье. Я удивился, потому что у нее на запястье не было часов.

– Простите, мне пора идти, – сказал я.

– Куда это тебе пора? – прищурилась Клара Ивановна.

– Я уезжаю в Петербург.

– Зачем это?

– На праздники. У меня поезд через тридцать минут. Отпустите меня, пожалуйста.

– Еще чего! – сказала она, – Ты будешь стоять здесь столько, сколько я скажу. Рассказывай.

Еще пять минут назад я бы смог выдавить из себя хоть что-нибудь, но сейчас я потерял способность говорить.

Я молчал. Все молчали. Клара Ивановна молчала. Время тянулось очень медленно. Я сбился со счета, сколько Больших взрывов могло произойти.

– Скажешь что-нибудь? – спросила Клара Ивановна.

– Нет.

– Тогда двойка.

Я даже не стал спрашивать, за что.

– Мы можем идти? – спросила Алина.

– Идите уж.

Все быстро стали собирать тетради и книги в рюкзаки.

Я подошел к своей парте и начал складывать все в рюкзак. Ольга Алексеевна вошла в класс.

– Давай быстрее, – сказала она, – Надо бежать уже.

– А ты-то с чего вмешиваешься? – спросила Клара Ивановна, – Понабрали тут всяких. Психологи, логопеды и прочие бесполезные деятели. Толку-то от вас никакого. Столько лет без вас жили, а теперь куда ни плюнь психологи.

– Это нормально, – сказал я, – Все меняется. Появляются новые науки и новые технологии.

– А ты такой умный, да? Иногда ощущение складывается, что тебе надо учиться в школе для умственно отсталых.

– Леш, пошли, – Ольга Алексеевна потянула меня за рукав.

Но теперь я сам не хотел идти. Я разозлился.

– Это оскорбление, – сказал я сквозь зубы.

– Пойдем, Леша, – повторила Ольга Алексеевна.

– Какие все нежные стали, – ответила Клара Ивановна. – Пожил бы ты в коммуналке, там мигом бы из тебя всю дурь вышибли.

– Ну мы пойдем, – сказала Ольга Алексеевна, прежде чем я ответил что-нибудь нецензурное. – До свидания.

Она схватила меня за руку и вытянула из класса. Мы спустились по лестнице и вышли из школы. Светило солнце, и на улице было тепло-тепло. Пахло летом.

Я посмотрел на часы. 14:39.

– Черт, – сказал я. – Мы опаздываем.

– Именно, – кивнула Ольга Алексеевна. – Лучше бы нам поторопиться.

И мы, не сговариваясь, побежали.

 

36. Питер

Эволюция удивительна. Она сотворила существ, которые могут показаться невозможными. Эволюция творит их каждый день, каждый час, каждую секунду. И будет творить бесконечно.

Каждый вид – либо переходная ступень к чему-то более совершенному, либо тупик.

– Это несправедливо, – сказали, запыхавшись.

Мы еле-еле успели на поезд до «Проспекта Мира».

– Почему она именно меня все время спрашивает? Почему я у нее всегда виноват?

В кармане джинсов завибрировал телефон. Это был Влад. – Ну вы где? – спросил он.

– Едем, – громко сказал я в ответ. – Уже подъехали к «Проспекту Мира».

– Тут папа и Лиза уже с вещами, – сказал Влад.

После этого из динамика раздался голос Игоря:

– Поезд тебя ждать не будет, – громко сказал он.

– Я знаю, – ответил я.

Двери нашего вагона открылись, и мы побежали к переходу на кольцевую линию.

– Мы… – запыхавшись, произнес я, – скоро…

И отключил связь, чтобы не отвлекаться.

Часы метро показывали 14:48.

Черт.

Мы не успели на поезд, уходящий на «Комсомольскую», и пришлось ждать следующего.

Я так нервничал, что у меня задрожали руки.

Когда я посмотрел на них, то понял, что ковыряю ногтями кожу на пальцах. И почему мне от этого не больно?

Странно.

Поезд пришел через минуту, и мы зашли внутрь.

– Достань сразу паспорт, – сказала Ольга Алексеевна.

Я достал паспорт и положил его в карман куртки. Билеты были у Ольги Алексеевны.

Ехал он еще две минуты, а потом мы побежали вверх.

На эскалаторе было много народу, но мы протискивались мимо. Нам вслед возмущались, но сейчас мне было все равно.

Главное, успеть на поезд.

Мы прибежали к нужному вагону в 14:58. Удивительно.

Только остановившись, я почувствовал в горле привкус крови.

Мама и Игорь стояли рядом с проводницей, а Влада видно не было.

Я сразу достал паспорт и показал его, а Ольга Алексеевна достала наши билеты.

– А вы, собственно, кто? – спросила мама.

– Я? – улыбнулась Ольга Алексеевна. – Я Ольга Алексеевна. Работаю в школе.

– Значит, вы вместе едете? – Мама нахмурилась.

– Да. На поэтический вечер.

В это время проводница отдала нам паспорта.

– Ну все, – сказал я. – Пока.

– Пока, – кивнула мама. – Вещи там наверху.

Игорь ничего не сказал.

Я зашел в поезд и увидел Влада, стоящего в тамбуре.

Следом за мной зашла Ольга Алексеевна, а проводница закрыла дверь.

– Наконец-то, – сказал Влад. – Чего так долго?

– Так получилось, – сказал я.

Мы посмотрели в окно и помахали маме и Игорю, которые уже были на платформе.

– Ты что, не говорил маме, с кем поедешь? – спросила Ольга Алексеевна.

– Кажется, нет.

Она вздохнула.

– Кажется, твоей маме не понравилось, что вы едете со мной.

– Почему? – удивился я, – Многие ездят на экскурсии с учителями.

– Давайте сядем, – сказала Ольга Алексеевна и прошла на свое место.

В вагоне было много людей.

– А она симпатичная, – шепнул Влад.

– Кто? – спросил я.

– Эта твоя Ольга Алексеевна.

– Она же психолог. И она старше.

– Ну мне-то уже восемнадцать, – улыбнулся он и подвигал бровями вверх-вниз.

– И что? Пошли лучше.

Оказалось, что наши с Владом места находились рядом, а Ольга Алексеевна села через проход.

– Я посплю, – она откинулась на спинку, надев наушники, и закрыла глаза.

– Хорошего сна, – ответил я.

Пока Ольга Алексеевна спала, мы с Владом смотрели «Красного карлика». Потом стемнело, и мы сами незаметно уснули.

Когда мы проснулись, Ольга Алексеевна дала нам по два бутерброда с колбасой и сыром.

– Так и знала, что ничего не успеем купить, – засмеялась она.

Мы съели бутерброды, а потом читали.

Я читал «Чудесный нож», продолжение «Золотого компаса». Той самой книги, которую мне подарила Соня.

Но долго читать не получилось. В вагоне было душно, и у меня заболела голова. Поэтому я просто смотрел в окно. Ничего не было видно, поскольку свет уже включили, и я приблизил лицо к окну и поставил руки так, будто бы держал бинокль. Стекло было приятно холодным.

Тогда я сразу увидел мелькающие деревья. И небо.

Небо было чистым, постепенно стали видны звезды.

Я ни о чем не думал, просто смотрел на звезды. На Орион, который еще был виден.

Не знаю, сколько времени я так просидел, но в какой-то момент меня тронули за плечо.

Тогда я отвернулся от окна.

– Пора собираться, – сказала Ольга Алексеевна.

Я кивнул.

Мы уже въехали в город.

Нам пришлось выходить последними, потому что у нас было много вещей. Вернее, у меня.

В вагон зашел папа и обнял меня:

– Что с твоими волосами? – засмеялся он.

– Подстригся, – сказал я.

– Ясно, – он хлопнул меня по плечу, поздоровался с Ольгой Алексеевной и Владом за руку, а затем помог нам вытащить вещи.

У вагона Ольгу Алексеевну уже встречали ее друзья. Они смеялись и обнимали ее. Один из них подошел ко мне. По светлым волосам и бородке я узнал Кирилла.

– Привет, головастик. Приехал-таки. Я очень рад, – он улыбнулся, пожимая мне руку. – Увидимся послезавтра.

Я кивнул, а Кирилл вновь отошел к своим друзьям.

А я почувствовал, что пропускаю все самое интересное.

Почему?

Мы загрузили вещи и поехали домой, на Васильевский остров.

Папа спрашивал нас про Москву и учебу, но я молчал, глядя в окно. Поэтому говорить пришлось ему самому.

А я смотрел в окно на высокие дома Невского и понимал, что не узнаю их. Я видел эти здания много-много раз, но сейчас они казались чужими и незнакомыми.

Будто бы я никогда раньше не был в Петербурге.

Мы проезжали мимо каналов, которые я раньше так любил, но я не вспомнил ни одного названия.

И я понял, что Санкт-Петербург – больше не мой город. Он стал чужим.

Дом, в котором я когда-то жил, тоже казался незнакомым.

В квартире все было по-другому. И пахло тоже по-другому.

Когда мы вошли, папа включил свет.

– А где твоя дочь? – спросил я, снимая куртку.

– Катерина? О, она снимает квартиру, так что у нас сугубо мужская компания, – папа засмеялся.

– Звучит шовинистически, – сказал я.

– Да ну? А с каких это пор ты стал борцом за права женщин? – спросил папа.

– Всегда им был, – я пожал плечами, – Я вообще не понимаю полового диморфизма.

Я разулся и прошел в гостиную.

Когда я уезжал, в комнате были светлые стены, а из мебели только диван, два кресла, мамин чертежный стол и маленький журнальный столик. Минимализм.

Теперь на стене висел большой плоский телевизор, а на мамином столе лежали чьи-то предметы одежды.

– Хотите сыграть в Wii? – спросил папа, – Или в Xbox?

– А можно мне в мою комнату? – спросил я.

– Да, конечно. Все готово. Только постельное белье сам вдень.

– Ага, – сказал я и прошел в комнату, которая когда-то была моей.

Моего дивана не было, вместо него стояла широкая кровать. Компьютерный стол тоже был другой. Даже цвет стен изменился. Раньше он был светло-бежевый, как и в зале, а сейчас стал неприятно желтоватым.

Только шкаф остался тот же.

Я подошел к нему и уткнулся лбом в полированную деревянную поверхность.

Закрыл глаза и попробовал представить, что все как раньше.

У меня никого-ничего нет, только музыка и книги.

Я не общаюсь с людьми – только наблюдаю. Я чувствую себя существом с другой планеты.

У меня никого нет. У меня ничего нет.

Не получилось.

Я быстро принял душ и вышел из ванной комнаты. Папа и Влад во что-то играли перед экраном телевизора. У них в руках были джойстики, и слышались звуки выстрелов.

На столике рядом с ними стояли две бутылки пива.

Они улыбались.

Я вздохнул и пошел спать.

* * *

На следующий день начинался последний месяц весны. Этот день принес тучи и дождь. Выходить на улицу не хотелось, поэтому я разбирал свои вещи и складывал их в шкаф. В основном это была зимняя одежда, которая в ближайшее время мне не понадобится.

Я отложил пуховик, чтобы отнести его в химчистку. Тот самый пуховик, в котором я бежал за Соней и ездил в Ивантеевку.

Как давно это было.

И это все в прошлом.

Через четыре месяца я буду учиться в другой школе, и снова вокруг будут новые лица.

Я буду жить в другом уголке планеты. По сути, Земля такая маленькая, что расстояние – это ничто. Да и что такое расстояние?

Каждую секунду Земля пролетает по своей орбите около тридцати километров. Движется Земля, движется Солнце, движется Галактика, скопление галактик Ланиакея, вся Вселенная вечно в движении.

Что такое несколько сотен километров?

Мы с Соней будем смотреть на одни и те же звезды, где бы мы ни были. Только думать будем о разном.

Влад спал в зале. Когда я заглянул к нему, то увидел на полу не две пустые бутылки из-под пива, а целых семь.

Тогда я понял, почему они так долго шумели ночью.

Проснулись папа и Влад после часа дня, когда дождь уже закончился, и выглянуло солнце.

Мы втроем поехали в новый парк аттракционов на Крестовском острове. Я катался на «Русских горках», «Пятом элементе», «Форсаже» и «Ракете», а Влад и папа только на «Летающей тарелке».

После этих аттракционов меня слегка укачало, и я решил больше не кататься. Странно, раньше я мог кататься сколько угодно. Так я чувствовал себя живым.

Но теперь я знал, что это просто свойство нервной системы аутичных людей. Кружение, качание и прыжки нужны, чтобы лучше почувствовать свое тело.

Это правда. Без движения сложно ощутить, что мое тело действительно мое.

После парка мы пошли в океанариум. Там было темно, и глаза смогли отдохнуть. Раньше я никогда не был в океанариуме, потому что мне не очень нравятся рыбы. У рыб очень простой мозг.

У рыб есть боковая линия, благодаря которой они ориентируются в пространстве, а некоторые рыбы даже могут улавливать электрические сигналы.

Но, когда мы ходили по океанариуму, оказалось, что там очень интересно.

В самом темном зале были медузы. Они плавали в непрозрачных цилиндрических аквариумах, в которые можно было заглянуть сквозь круглые окна.

Они были разного размера и формы, но все казались волшебными существами из какой-то другой Вселенной.

В другом зале я впервые в жизни увидел живого аксолотля. Он оказался милым, если можно так сказать про личиночную форму жизни амбистомовой ящерицы. Но у аксолотля были пушистые уши и настоящие пальцы.

Потом я увидел настоящего илистого прыгуна. Оказалось, что у него и правда плавники похожи на руки.

Это оказалось странно и немного страшно. Илистые прыгуны были чем-то… промежуточным. Эти создания напомнили мне о метаморфозах, которые претерпевают насекомые, когда превращаются из личинок во взрослую особь.

Но эволюция не мыслит категориями одной особи. Чтобы создать что-то прекрасное, иногда требуются миллионы, миллиарды лет. И этот метаморфоз никогда не кончается.

Однажды, через пять лет или через пять миллионов, мы станем чем-то другим. Возможно, ветвь гомо сапиенс станет побочной ветвью. Тупиком.

Кто знает.

В общем, океанариум навел меня на странные мысли, и весь вечер я был еще более задумчивым и рассеянным, чем обычно.

Например, в ресторане, где мы ужинали в честь наших с Владом дней рождения, я уронил стейк прямо себе на джинсы. Но, насколько я понял, его возместили.

Мне принесли новый стейк, но я уронил вилку, и официанту пришлось нести новые приборы. А потом я капнул кровью из стейка на свой серый свитер.

Пришлось пойти в уборную, чтобы отстирать его.

Я ужасно волновался, потому что скоро мне придется выступать перед другими людьми. Незнакомыми людьми. От этого к горлу подкатил ком, а ладони вспотели.

Когда мы вернулись домой, Влад и папа начали играть в какую-то игру, связанную со вселенной «Звездных войн». Я понял это по лазерным мечам героев. А я пошел в комнату читать последнюю часть трилогии «Темные начала».

Они смеялись и что-то громко обсуждали, а я не понимал, что такого интересного в игровых приставках. Мне игры всегда казались бессмысленными.

Впрочем, читать тоже странно. Вообще все странно в человеческой деятельности, если подумать. Кроме питания, размножения и поиска убежища. Все остальное – выдуманная реальность.

Но без этой реальности мы уже не будем людьми.

Странная жизнь. Странные люди. Странный мир.

С этими мыслями я уснул.

 

37. Поэтический вечер

Иногда понимание приходит неожиданно. Иногда оно приходит быстро. Так быстро, что не можешь даже понять, в какой момент все изменилось.

Вот ты моргнул – и ты уже кто-то другой.

Или мир другой. Сложно сказать.

Наступил второй день последнего месяца весны.

Я снова проснулся раньше всех, и снова за пределами нашей девятиэтажной кирпичной коробки капал дождь.

Я уже начал осознавать, что эта комната – моя. Очевидно, я стал быстрее привыкать к переменам.

Скоро я распечатаю все свои любимые таблицы и прикреплю их к обоям. Геохронологическую шкалу на полстены, схему царств живой природы, эволюционную лестницу рода homo, таблицу самых важных изобретений человечества и что-нибудь еще. Может, фотографии?

Я встал с постели, когда настенные часы показали 11:00.

Подумал, что стоит дойти до книжного магазина, который я посещал раз в неделю. В какой день я туда ходил? В среду? В четверг?

Я сходил в душ, оделся и вышел на улицу.

С неба падала вода. Я подставил ладонь.

Капли были совсем маленькими, наверное, меньше шести миллиметров.

Я вдохнул свежий морской воздух и пошел вперед.

Идя мимо Смоленского кладбища, я в очередной раз думал о ритуалах погребения в разных культурах. Почему люди хоронят своих умерших? Логично ли это?

Кто-то из ученых писал, что отношение к умершим характеризует нас как людей. Возможно, он прав.

Я еще не разобрался в этом вопросе.

Я во многих вопросах еще не разобрался, а во многих никогда не разберусь.

От этой мысли мне стало грустно.

Тест Тьюринга. Моя жизнь – бесконечный тест Тьюринга.

Даже Клара Ивановна считает, что я его не прошел.

Я долго бродил по книжному магазину, но так ничего и не нашел.

В 12:34 Ольга Алексеевна прислала смс:

«Начало не в 19, а в 20».

Я ответил «Ок» и убрал телефон.

Я ничего не выбрал. У меня не было денег, к тому же теперь у меня появилась электронная читалка. Теперь нет смысла ходить в книжные магазины.

Зазвонил телефон.

– Алло, – сказал я.

– Привет, – сказал папа. – Ты где?

– В книжном был.

– Я же говорил, – приглушенно сказал папа куда-то в сторону.

На заднем плане послышался смешок.

– Ты скоро? – спросил папа.

– Да.

– Мы заказали пиццу. В течение сорока минут доставят.

– Хорошо. Пока.

– Пока, – ответил папа и отключился.

С неба снова начала падать вода.

Я не хотел возвращаться. В квартире были папа и Влад, и я хотел их видеть, но им вдвоем было лучше.

Зачем им какой-то дефективный я?

Посидел еще немного и пошел домой.

Когда я поднялся по лестнице на свой этаж и уже доставал ключ, открылась дверь напротив. На площадку вышла пожилая женщина. На ней была длинная белая юбка, блузка, а на голове была шляпа.

– Здравствуйте, – сказал я, потому что так было положено.

Пожилая женщина ничего не ответила, но продолжала смотреть на меня.

Я старательно улыбался.

– Леша? Ты, что ли? – Пожилая женщина подошла поближе. – Какой ты большой стал. В гости приехал?

Я кивнул и вдруг вспомнил, что ее зовут Лидия Семеновна, и у нее живет пекинес.

– А где ваша собака? – спросил я.

– Умер Джек, – сказала Лидия Семеновна со вздохом.

– Жалко.

– И дочка ко мне не приезжает. Вот, пойду на кладбище, к мужу. А ты надолго? – спросила она.

– До завтра. А потом снова приеду. Насовсем.

– Правда? Чего ж они тебя мотают-то? Поделить не могут, что ли, – Лидия Семеновна вздохнула.

– Ну да.

Родители действительно не могли меня поделить. Оба не хотели, чтобы я с ними жил.

– Ну мне пора, – сказал я.

– Да-да, иди, Лешенька.

Лидия Семеновна уехала на лифте вниз, а я остался. Почему-то я не сразу догадался, что надо открыть входную дверь.

Дружелюбно настроенные пожилые люди удивляют больше, чем недружелюбно настроенные.

Людмила Сергеевна и Клара Ивановна были привычнее, чем Лидия Семеновна. Но она вела себя дружелюбно только потому, что не знала меня достаточно хорошо.

Я все же вспомнил, что пора заходить, и открыл дверь. Вошел, разулся, снял куртку и тут же направился в ванную комнату.

Влад и папа продолжали играть в игру.

Персонажи на экране дрались световыми мечами.

Они играли, а я сел на край дивана и смотрел.

Через двенадцать минут раздался звонок в домофон.

– Лех, открой, – сказал папа, глядя в экран. – Деньги в заднем кармане джинсов.

– А джинсы где? – спросил я.

– В моей комнате, на стуле.

Я открыл курьеру дверь в парадную и пошел к папе в комнату.

Поскольку я старался не заходить в чужие спальни, то сейчас почувствовал себя очень странно.

В папиной комнате был бардак. Вещи лежали на кровати, на полу, на столике, на подоконнике и на тумбочках.

Джинсы я нашел не сразу.

Когда я принес две коробки пиццы и поставил их на стол в зале, Влад и папа сразу начали есть. Они съели по три куска и снова вернулись к игре.

Пицца пахла очень вкусно, но я пока не мог есть, потому что она еще не остыла.

– А я бы поиграл в «Масс Эффект», – сказал я.

Влад и папа никак не отреагировали. Тогда я взял коробку пиццы и пошел в свою комнату.

Я смотрел английский сериал «Изгои» про колонию землян на другой планете.

В 18:04 в дверь постучали.

– Да? – спросил я.

В комнату вошел Влад.

– Ну как? Мы пойдем?

– Да. Только начало в двадцать, а не в девятнадцать.

– А, ок. Тогда я пока не собираюсь.

И Влад вышел, а я начал листать тетради. Все стихи казались мне плохими. Отвратительными. И зачем я вообще согласился выступать?

Специально для вечера я взял с собой рубашку (правда, в полоску, а не белую) и черные джинсы, которые больше похожи на брюки.

В 19:00 мы с Владом вышли из дома.

Ехать нам надо было до РГПУ имени Герцена, и я очень удивился. Я не знал, что там есть зал для выступления.

Мы доехали до Невского проспекта и вышли из метро. Чтобы войти во двор РГПУ, нам пришлось показать паспорта охраннику. Внутри было много невысоких домов, и я точно не знал, куда идти.

И мы стали заходить в разные здания. В некоторые мы зайти не могли, потому что они были закрыты. А некоторые были трансформаторными будками.

В конце концов мы нашли нужный дом, потому что обнаружили на нем нужный номер (Казанская, 7а), и вошли внутрь. Когда мы поднимались, то обнаружили дверь, на которой была вывеска магазина комиксов. Я никогда раньше не был в магазине комиксов, поэтому захотел зайти, но Влад потянул меня за руку.

По коридору на третьем этаже бегали разные люди. Передо мной кто-то затормозил.

– О, привет. Вы уже пришли.

Это был Кирилл. Он был в официальном костюме, и я обрадовался, что взял рубашку.

Они с Владом представились друг другу и пожали руки.

– До начала еще полчаса, хотя, скорее всего, еще больше задержимся, – сказал Кирилл. Пошли, головастик.

Я думал, что мероприятие будет проходить в огромном зале, но оказалось, что это не слишком большое помещение, треть которого заставили стульями. Стулья стояли в пять рядов.

Людей было не очень много, но я все равно разволновался, и у меня сильно-сильно забилось сердце.

– О, Ольга нам машет, – сказал Влад.

– Какая Ольга?

– Твоя психологи́ня.

– Почему ты называешь ее Ольгой?

Влад ничего не ответил. Вместо этого он подтолкнул меня к Ольге Алексеевне.

– Идите. А я займу место.

У меня подкашивались ноги, но я дошел до нее и не упал. Прогресс.

– Привет, – Ольга Алексеевна улыбнулась. – Я как раз тебя жду.

– Меня?

Я горле пересохло.

– Ага. Пошли в гримерку. Надо понять, каким номером тебя ставить.

Мы сели на диван в гримерке. Ольга Алексеевна и Кирилл обсуждали список. Я не слушал.

Вокруг меня ходили, говорили, смеялись, но все было как в тумане.

Заболели виски.

Я хотел пойти в уборную и постоять над раковиной с включенной водой, но заставил себя остаться.

Секундная стрелка настенных часов двигалась быстро, минуты утекали, и близился момент моего выступления.

Я забыл все, что мне говорили Влад и Ольга Алексеевна. Помнил только то, что я читаю без выражения. Черт, я вообще все говорю без выражения.

Мне было страшно. Я не мог пошевелиться.

– Ну что? Пора начинать, – сказала Ольга Алексеевна. – Пошли.

И я пошел в зал. Сел рядом с Владом. Пытался слушать других, но не мог сосредоточиться на чужих словах. Мне было страшно.

Страх сковал меня. Страх, который помог человеку выжить.

Кто-то что-то говорил, но я слышал только шум крови в своих ушных капиллярах.

Потом Влад тронул меня за плечо:

– Твоя очередь.

– Правда?

– Ага. Давай.

Я вышел к микрофону прямиком под луч прожектора. Мне хлопали люди, но их лиц не было видно.

В горле пересохло.

Интересно, если я расплачусь и убегу, это будет нормально? Ну подумаешь, расплакался и убежал. С кем не бывает?

И вдруг я понял.

Страх – это биохимия, физиология, отрицательно окрашенный эмоциональный процесс. Иногда страх полезен, нужен, важен, жизненно необходим, но чаще всего страх – это грань между реальностью и восприятием. Мы рисуем себе самые страшные картины, которые только можем нарисовать, и боимся их. Но мы не дорисовываем. Мы боимся, мы не можем на них смотреть.

Но если пройти этот путь до конца – откроется целый новый мир.

И я начал читать:

Когда я замолчал, тишина придавила меня со всех сторон.

Затем раздались аплодисменты.

Я сел рядом с Владом. Руки дрожали. Я весь дрожал.

– Это было лучше, чем мы репетировали, – шепнул Влад.

Я решил, что это комплимент.

Сердце билось так быстро, как будто хотело пробить грудную клетку.

Но я справился со своим страхом.

Я справился.

И ужасно захотел спать.

Но удивительное еще не закончилось. Вокруг меня были люди. Они дышали, говорили, слушали, слышали, улыбались. Вокруг было волшебство. Оно искрилось, сияло, пульсировало. Оно было вокруг и внутри.

Внутри меня.

Люди здесь, рядом. И всегда были рядом.

Как я мог этого не замечать?

На сцене была Ольга Алексеевна. И я слушал, я слышал ее голос.

Я всю жизнь был обособлен. Всю жизнь был один.

Мы не можем жить без других людей.

Человеку нужен человек.

Но почему же тогда мы такие? Почему мы так ненавидим других людей? Почему мы так сильно стремимся уничтожить то, что не понимаем?

Да, это тоже эволюция. Мы всеми силами стремимся выжить.

Выжить любой ценой.

И мы думаем, что для этого надо уничтожить то, что противоречит нашим установкам и правилам. То, что отличается. И мы не замечаем, что сами отличаемся. Каждый из нас.

Все мы разные.

Я не заметил, что в какой-то момент черная дыра в моей груди уже не могла вместить в себя столько света.

Все изменилось.

Ее больше не было.

Соленая вода, которая возвращала меня к первозданному морю, из которого вышли все мы. Наш путь длился так долго.

Прошли миллиарды лет.

От первой молекулы-репликатора, от первой РНК, от первого одноклеточного организма, от первого вышедшего из воды животного, от первого гоминида, вставшего на ноги.

Мы пришли сюда.

Наши гены привели нас сюда. В эту эволюцию. В этот мир. В это время. В этот город.

В эту бесконечность.

В злую, бурную, невыносимую жизнь.

В жизнь, полную бесконечных чудес.

 

38. Москва

Неужели это и есть реальная жизнь? Неужели всегда все заканчивается плохо?

Я чувствовал смятение. Радость. Счастье. Понимание. Но в этих новых чувствах стоило разобраться получше.

Придя домой, я сразу же разделся и лег в постель.

Слишком много было впечатлений. Запоздало я понял, что у меня болят глаза.

Я думал, что Влад и папа снова будут играть в «Звездные войны», но они тоже почти сразу легли.

А на следующий день мы с Владом и Ольгой Алексеевной возвращались в Москву.

На этот раз мы ехали в плацкартном вагоне. Обратно я вез только рюкзак.

Мы с Ольгой Алексеевной расположились на верхних полках друг напротив друга, а Влад на нижней боковой рядом с нами.

Я постелил постель и стал смотреть в окно.

Только сейчас я заметил, что наступила весна. Нет, я и раньше это знал, но…

Но сейчас я понял, насколько это красиво.

Каждую весну на деревьях распускаются листья, которые преобразуют свет в органические вещества.

Считается, что весь кислород на планете имеет фотосин-тетическое происхождение. До появления первых растений кислорода в природе практически не было.

Все взаимосвязано.

Это и есть круговорот жизни.

И я почувствовал свою связь с этой жизнью. Со всем миром.

Я смотрел в окно, пока не уснул.

А потом Ольга Алексеевна разбудила меня, потому что поезд прибывал.

В вагоне было душно, и я обрадовался, когда мы вышли на улицу.

Было уже 22:06.

Мы зашли в метро, на кольцевую линию. Прежде чем уехать, Ольга Алексеевна обняла меня. И я тоже обнял ее в ответ. А потом она поехала на «Новослободскую», а мы с Владом на «Октябрьскую».

Я заметил, что Влад немного хромает. Почему я раньше этого не замечал?

Мы перешли на оранжевую ветку и сели в поезд.

В какой-то момент я почувствовал, что Влад потыкал локтем мне в бок.

– Да? – спросил я.

– Извини, что я все время играл в Xbox.

– Все нормально. А я забыл о том, что у тебя травма. Ты тоже извини.

Влад кивнул и улыбнулся мне.

Я тоже улыбнулся ему.

– А круто было, да? – спросил он.

– Да. Только я мало что услышал. Я так волновался.

– У тебя хорошо получилось. Твой монотонный голос был даже в тему.

Мы шли домой, обсуждая вчерашний вечер, и думали, что все замечательно.

Но мы ошибались.

* * *

Когда мы вошли в квартиру, к нам тут же подошли мама и Игорь.

– Привет, – сказал Влад.

– Добрый вечер, – улыбнулся я, по очереди посмотрев на каждого из них.

– Что, хорошо съездили? – спросила мама, прищурившись.

– Да, неплохо, – ответил я, вешая куртку.

А вот Влад не шевелился. Он просто смотрел на Игоря.

Я тоже проследил за его взглядом. В руке Игоря была пустая бутылка. Кажется, это было то вино, которое мы пили на Новый год.

Подумаешь, бутылка.

– Что это? – спросил Игорь.

Влад промолчал.

– Что это, я спрашиваю? – спросил он громче.

– Мы на Новый год немного выпили, – сказал Влад и начал разуваться, – Подумаешь.

Я очень удивился. Раньше Влад никогда так не разговаривал с Игорем.

– Правда? Подумаешь? Может, ты еще мне что-нибудь скажешь?

– Может, и скажу, – ответил Влад, широко улыбнувшись.

– Пойдем поговорим наедине.

Игорь взял его за воротник рубашки, но Влад перехватил его запястье.

Глядя на это, я перестал дышать. Мне стало страшно за Влада, когда они прошли в нашу комнату.

Я снял ботинки и хотел пойти в ванную комнату, чтобы помыть руки, но мама схватила меня и повела в их спальню.

На зеленом покрывале лежала неполная упаковка презервативов и три пустые бутылки. Раньше бутылки были за диваном, а презервативы в моем ящике стола.

Мама закрыла дверь и села на кровать.

– Вы копались в наших вещах? – спросил я.

– Да уж. Пришлось.

– Пришлось? – спросил я, надеясь, что ослышался. – Что значит, «пришлось»?

– А ты на меня не ори. Кто из вас трахается, а? – спросила мама, схватив упаковку презервативов.

– Нельзя лезть в чужие вещи, – сказал я.

Но мама меня не слышала. Она ударила меня упаковкой по лицу.

Было не больно, но очень обидно. Хорошо хоть бутылкой не ударила.

– Это твоя Ольга Алексеевна виновата, – сказала мама.

– Что?

– Конечно. Сначала запудрила тебе мозг каким-то аутизмом, потом повезла тебя в Питер. Я завтра в школу позвоню, и ее вообще уволят к хренам собачьим!

Я почувствовал, что меня начало тошнить. Видимо, от ужаса.

– О чем ты говоришь? – спросил я. Челюсть дрожала, как от холода.

– О том, что ее посадят за совращение малолетних.

– Кого она совратила? – удивился я.

Мама рассмеялась, запрокинув голову.

– Кого? – спросил я.

– А ты не с ней, что ли, трахаешься? – спросила мама.

– Нет, конечно, – ответил я.

– Тогда с кем? Небось уже наплодили кого-нибудь.

– Нет, мы предохранялись. Тем более для этого нужно больше времени.

– Не паясничай. Отвечай, с кем ты спишь?

– Я не скажу.

– Скажешь.

– Нет. Я не могу.

– Скажешь. Иначе я позвоню в школу, и твою Ольгу Алексеевну уволят.

– Это нечестно, – сказал я, опустив глаза.

– Раньше надо было думать, – сказала мама. – Давай рассказывай, с кем ты спишь.

– Что будет, если я расскажу?

– Я позвоню родителям этой девочки и поговорю с ними. А они поговорят с ней.

– Что? Ей уже шестнадцать, так что ничего не будет.

– А, это та девочка, которая приходила к тебе больницу. Вика Веревкина, да? Ты с ней трахаешься? Если не скажешь, то уволят твою Ольгу Алексеевну. Выбирай.

Я сжал кулаки так, что стало больно.

– Это нечестно, – повторил я, чувствуя, что слезные железы начинают работать.

Из моей комнаты послышалась громкая ругань, но я не мог разобрать слова.

Раздался грохот.

Влад.

Я собрался пойти в комнату, но мама схватила меня за запястье и развернула к себе.

– Почему с тобой всегда какие-то проблемы? – громко спросила она.

– Потому что это наследственность!

Тогда мама замахнулась и дала мне пощечину.

Раньше она никогда так сильно меня не била. Я даже почувствовал привкус крови.

– Я знаю о том, что в детстве у меня было подозрение на аутизм. Папа рассказал. И я знаю, что твой отец тебя бил. Вышибал из тебя дурь, как сказала Людмила Сергеевна.

Я отдернул руку и посмотрел ей в глаза.

– Мне говорили, что Фрейд уже не актуален, но здесь я вижу типичный комплекс Электры. Ты нашла себе такого же партнера, каким был – твой – отец. Ради этого стоило уходить от – моего – безответственного, но безобидного отца?

Мама снова ударила меня. Но я только разозлился.

– Знаешь, ты можешь как угодно поступать со мной, но неужели тебе все равно, что человек, с которым ты спишь, садист?

Мама промолчала. Я вдруг понял, что я сильнее. Выше. И, может, даже немного умнее.

– Я понимаю, как это, – я непроизвольно нервно засмеялся. – Я вдруг все понял. Ты ведь такая же, как я. Ты ничего не понимаешь в жизни, поэтому ты всегда прячешься в своей математике.

Мама молчала и не пыталась меня больше ударить.

– Ты нашла человека, который хочет все контролировать. Чтобы ты могла отдохнуть. Я все понимаю, – я протянул к ней руку, но мама ударила по ней. – Ты не плохая, правда. Просто ты сама запуталась. Но ты ничего не видишь, кроме своих идеальных моделей. Но я не модель. Я живой человек!

Мама отступила на шаг.

– И Влад тоже не модель. Мы не подлежим селекции или модификации, мы люди! – заорал я, чувствуя, как на глазах появляются слезы. – И ты не подлежишь. И дедушка был неправ, неправ! И Людмила Сергеевна неправа! Но ты не можешь пытаться сделать из меня себя. И Игорь не может пытаться сделать из Влада себя. Мы другие, у нас с вами всего пятьдесят процентов общих генов. Всего лишь пятьдесят! Мы не ваши клоны.

Я вытер воду, которая вдруг полилась из моих глаз, но слезные железы продолжали работать.

Я хотел сказать что-то еще, важное, нужное, безусловно необходимое, но не мог. Я просто плакал, глядя вниз.

В моей комнате вновь раздался какой-то звук, и я побежал туда. Мама не стала больше меня останавливать.

На пороге комнаты я увидел, что Игорь стоит, а Влад лежит на полу, и из носа у него течет кровь.

Тогда я бросился на Игоря с кулаками.

Очевидно, он этого не ожидал, потому что я успел ударить Игоря в подбородок.

После этого я оказался рядом с Владом на полу.

Игорь что-то говорил, но в голове шумело. Он бил Влада ногами. Как меня тогда, в феврале. Может, даже сильнее, потому что Влад стонал при каждом ударе.

Тогда я схватил Игоря за ногу. Этого он тоже не ожидал, поэтому упал, задев Влада.

Влад снова застонал.

Игорь сразу же сел и схватил меня за предплечье, вывернув руку.

Больше я ничего не мог сделать. Только стонать от боли. – Что, тварь, допрыгался? – прошипел Игорь, но тут Влад навалился на него, и они оба упали на пол.

Я хотел помочь Владу, но услышал громкий голос мамы: – Хватит!

Этого хватило, чтобы уровень вырабатываемого моим организмом адреналина начал снижаться.

Остальным, очевидно, тоже.

Игорь спихнул его с себя, и Влад ударился головой о ножку стола.

– Вон, – сказала мама, указав рукой на дверной проем.

– Что? – спросил Игорь, – Лиза, я…

– Вон!

Игорь выругался, но встал и вышел из комнаты.

– Собирай свои вещи и уходи. Быстро.

Влад встал и тоже пошел к выходу, но мама преградила ему дорогу:

– Ты – можешь остаться. Иди смой кровь.

Влад пошел в ванную комнату, а мама приблизилась ко мне.

– Спасибо, – сказал я.

– Это не из-за тебя, так что благодарить не за что.

Игорь вышел в коридор и начал шнуровать ботинки.

– Влад! – заорал он, – Быстро выходи.

Умытый Влад открыл дверь ванной комнаты, но не подошел. – Надевай боты и пойдем.

Влад не двинулся с места.

– Живо, я сказал!

Игорь подошел к Владу, но между ними встала мама.

– Не лезь, – сказал Игорь.

– А то что? Ударишь меня? – улыбнулась мама.

– Я отсужу у тебя нашего ребенка.

Их ребенка? Что за?..

– Да ну? А если я сейчас отвезу Влада в травмпункт, и там зафиксируют побои, а?

– Он не будет свидетельствовать против меня, – Игорь посмотрел на Влада. – Быстро одевайся, я сказал.

– Нет, – тихо сказал Влад.

– Что?

– Я не поеду с тобой.

– Ты думаешь, сможешь остаться здесь?

– Я уже совершеннолетний. Я могу остаться где угодно.

Тогда Игорь перевел взгляд на меня. Я попытался вежливо улыбнуться.

– Это все из-за тебя, гаденыш.

– Отдай ключи, – сказала мама.

Игорь швырнул ключи прямо в стену и вышел.

Мы остались втроем. Только тогда я почувствовал, как сильно устал.

Но нам все же пришлось ехать в травмпункт. Я сидел на заднем сиденье вместе с Владом.

– Я ему все рассказал, – шепнул Влад.

– Тогда понятно, почему он так взбесился.

– Вот теперь я и правда стал счастливее.

Пока мы с мамой ждали Влада, я размышлял обо всем, что произошло за последние одиннадцать месяцев. С тех пор как мама и папа расстались, жизнь стала похожа на ухабистую дорогу. За эти одиннадцать месяцев я пережил больше, чем за всю прошлую жизнь.

И я наконец-то понял кое-что другое.

Очень-очень важное.

Я потерял слишком много времени.

 

39. Конец детства

Некоторые вещи не меняются. Некоторые люди не хотят меняться. Некоторые люди боятся меняться. Некоторые люди не знают, что надо меняться.

Я ждал Соню у выхода из метро «Цветной бульвар», потому что она говорила, что выходила на этой станции.

Я боялся не узнать ее, когда она выйдет из метро, поэтому внимательно смотрел на всех людей ниже 155 сантиметров.

Но я узнал ее.

Синий плащ, черные массивные сапоги, берет, из-под которого торчали уже не черные волосы. Она уже не была похожа на Белоснежку.

Соня прошла мимо, и я поспешил за ней.

– Привет, – сказал я.

– Привет, – улыбнулась Соня. – Ты разве здесь выходишь?

– Нет. Я тебя ждал.

– Мм. Зачем?

– Я понял кое-что.

– Что?

Я набрал в легкие побольше воздуха, посмотрел ей в глаза и сказал:

– Я в тебя влюблен.

Соня отвернулась, ничего не сказав.

– Пошли в школу, – сказал я.

Мы шли вдоль оживленной и шумной Садовой-Сухаревской, но я ничего не видел и не слышал, кроме нее. Мы молчали всю дорогу, пока я не растерял остатки терпения.

– Я не говорил раньше, потому что думал, что ты все равно уедешь. И я тоже уеду. И в этом нет никакого смысла. Но теперь я понял, что есть.

Соня молчала.

Я тоже отвернулся, потому что мне стало не по себе.

– Я зря это сказал, да?

Соня промолчала. Я думал, что она вообще не ответит, но она толкнула меня локтем, и я посмотрел на нее. Она смотрела вперед, а не на меня.

Я не заметил, как наступил в лужу, и нога сразу промокла.

Хорошо, что я еще не забрал из школы сменную обувь.

– Слушай, я просто хочу знать, может ли что-то быть между нами. Если нет, то я сразу отстану.

– Я же скоро уеду.

– Гельвеций говорил, что тот, кто боится быть несчастным иногда, в итоге несчастен всегда.

Она улыбалась, а я хмурился.

Мы вошли во внутреннее помещение между входной дверью и холлом.

Я уже хотел пройти в холл, но Соня приложила ладонь к двери, не дав мне открыть ее.

– Это все бред какой-то, – прошептала она и быстро поцеловала меня.

Потом сама открыла дверь и быстрым шагом направилась к себе в класс.

А я стоял и смотрел ей вслед, пока входная дверь позади меня не открылась. В меня кто-то врезался.

– Эй, дылда, шевели колготками, – сказала мужская особь явно младше меня.

Какая невоспитанность.

Я догнал Соню в коридоре, взял за руку и притянул к себе.

Она казалась такой маленькой и хрупкой. Или это я стал больше? Да, наверное, так.

– Привет, – сказала она, подняв глаза.

– Привет, – ответил я и поцеловал ее.

И мне было все равно, кто что подумает.

До конца четвертой четверти осталось четыре недели.

* * *

В субботу 10 мая Людмила Сергеевна пришла к нам на ужин.

Мы ели молча. Влад быстро съел свою порцию куриного филе в сливочном соусе и ушел в комнату заниматься. А я ел медленно, потому что переписывался с Соней.

«Ты знаешь, как Уильям Гершель назвал Уран, когда только открыл его?»

Я не знал.

«Нет».

«Джордж! То есть Георг. В честь Георга III. Представляешь? Джордж и Нептун. Или Нептун назвали бы Чарльзом?»

Я хихикнул.

– Хватит играть с лопатой, – сказала Людмила Сергеевна.

Я не сразу понял, что лопатой она называла планшет.

– Да не трогай его, – сказала мама, – Он теперь все время с подругой переписывается.

– Только глаза портит. А где Игорь?

– Ушел, – ответила мама.

Я поднял глаза. Это имя до сих пор вызывало у меня негативные эмоции.

– Куда ушел?

Мама промолчала.

Они несколько секунд смотрели друг на друга, а потом Людмила Сергеевна улыбнулась.

– Понятно. Значит, выгнала.

Что за долбаная телепатия?

– Ну и чем ты думаешь? Он-то себе найдет молодую, здоровую и без придатка, а ты как одна будешь с двумя детьми? И еще третьего лося оставила.

Что? О чем они?

– Леша, иди к себе, пожалуйста, – сказала мама.

– Хорошо.

Я быстро прожевал последние два кусочка мяса и вернулся в комнату.

На этот раз я мог закрыть дверь.

Раньше мама всегда молчала. Она молчала намного дольше, чем я.

Влад решал задачи по физике, а я залез на второй ярус. – Эй? – спросил я.

– Мм?

– Ты решил, куда будешь поступать?

– Ну я попробую на экологию, в айти и…

– И?

– Ты будешь смеяться.

– Нет, не буду.

– На востоковедение.

– Это здорово.

– Так, все. Я решаю.

Я немного полежал, глядя в белый потолок, а потом вновь свесился к Владу.

– Слушай? – спросил я шепотом.

– Да?

– Мне кажется, мама снова беременна.

Влад странно посмотрел на меня.

– Чудеса дедукции, – хмыкнул он и вновь вернулся к учебе.

– Ты знал?

– А ты нет?

Я не ответил.

На планшете заиграла мелодия моего будильника. Я быстро спустился вниз и начал одеваться.

– Куда это ты на ночь глядя? – спросила Людмила Сергеевна, когда я обувался.

– На встречу.

И я убежал, пока она еще чего-нибудь не сказала.

Я спешил в Нескучный сад на свидание с Соней.

Мы встречались у метро «Ленинский проспект».

– У меня будет сиблинг, – сказал я, когда увидел ее.

– Поздравляю, – Соня обняла меня и поцеловала.

Ненадолго я пропал для мира.

Мы хотели погулять, но, в основном, сидели на лавочке у набережной и целовались.

– Ольга Алексеевна говорила, что раньше здесь собирались толкинисты, – сказал я.

– Да, я слышала об этом, – кивнула Соня, – Наверное, здорово. Я бы тоже с удовольствием где-нибудь собиралась, чтобы помахаться на мечах. Или ездила бы верхом.

Я представил себе Соню с мечом и на коне. Получилось странно, но красиво.

– В мире Толкина ты была бы эльфом, – сказал я.

– Каким? – со смехом спросила она.

– Ваниар. Они были самыми красивыми и редкими.

– А ты… – Она посмотрела на меня, склонив голову, – Ты был бы полуэльфом-получеловеком.

– Печальная участь.

– Почему? Я думаю, ты был бы кем-то вроде Эарендила.

– Ты мне льстишь.

– Не-ет, – улыбнулась она и вновь поцеловала меня.

Было холодно, и уже совсем стемнело. Руки у Сони были еще холоднее моих.

Мы отстранились друг от друга, чтобы отдышаться.

Соня указала рукой на небо:

– Смотри, там Орион. Я думала, он уже исчез.

– Я тоже.

Некоторое время мы сидели молча и смотрели на темное небо и колючие звезды.

– Орион всегда ассоциировался у меня с прощаниями, – тихо сказал я. – Он исчезнет, а когда снова появится, мы уже будем жить в разных местах.

Соня сжала мою руку.

– Люди вырастают и стареют, – продолжил я. – А звезды меняются слишком медленно. Но даже они однажды умирают.

– Это вопрос восприятия, – улыбнулась Соня. – Звезды меняются слишком медленно, но у нас впереди долгая, долгая жизнь. И не кончилось еще время жестоких чудес.

– Ты знаешь, что я тебя люблю? – спросил я.

– Видимо, особенно сильно ты меня любишь, когда я цитирую «Солярис».

– О да, в такие моменты особенно.

И мы снова целовались. Потом Соне позвонили. Тогда я проводил ее домой и вернулся к себе.

Я не хотел, чтобы это время заканчивалось.

* * *

Я ждал Клару Ивановну у кабинета седьмого класса.

Она вышла через три минуты после звонка.

– Здравствуйте, – я улыбнулся.

– Здравствуй, Самохин. Что у тебя?

– Это ведь вы занимаетесь школьным сборником, да? – Я.

– Почитаете мои стихи? Я распечатал специально, чтобы вам не пришлось разбирать почерк.

– Ты стихи пишешь?

Я кивнул.

Она скривила лицо. По всей видимости, она пыталась продемонстрировать какую-то негативную эмоцию. Я не понял.

– Ладно, давай свои стихи. Только у нас строгий отбор.

– Конечно, – я протянул ей тонкую стопочку листов А4 и направился в класс.

Артем Хвостов вытирал доску.

– Стой, – сказал он.

Я остановился, глядя на него сверху вниз. Теперь он был ниже меня ростом.

– Меня же выгоняют. Из-за тебя, зомбяк.

– Из-за меня?

– Да. Потому что ты мне не помог.

– Знаешь что? – сказал я, посмотрев ему в глаза, – Тебе стоит самому уйти.

– Что?

– Ты не тянешь учебную программу, а еще тебе неудобно ездить сюда из Подмосковья. И ты сам говорил, что это дорого для твоих родителей. Может, стоит подумать о них?

– Заткнись, – сказал Артем почти так же громко, как раньше. Почти.

Его лицо и даже уши покраснели.

– И хватит всех затыкать. Тебя уже никто не слушает.

Артем Хвостов толкнул меня в плечо и выбежал из класса.

– Рыдать пошел, – сказал Саша Соколов, обнимавшийся с Надей Соловьевой.

Все засмеялись.

– Что смешного? – спросил я.

– А что несмешного?

– Все не смешно. Я понимаю, что проще обсмеять, ударить или оскорбить. Но иногда стоит подумать, прежде чем говорить. Ты же умный мальчик, ты должен это понимать.

Гриша Зыбин подошел ко мне поближе.

– Получить захотел? – спросил он.

– Слушай, я долго не хотел говорить тебе, но сходи к стоматологу. У тебя куска зуба нет. И хватит перед всеми пресмыкаться. Серьезно. Ты как персонаж из школьной комедии.

– Свали уже, – Гриша Зыбин толкнул меня в плечо.

– Я не с тобой разговаривал. Так что не мешай.

– А ты такой весь правильный, офигеть просто, – сказал Саша Соколов. – Белый плащ всея класса.

– Это потому, что Ильвес ему дала, – Надя Соловьева засмеялась.

– Интересно, долго ли уламывал? – Саша Соколов тоже засмеялся.

Я посмотрел на Алину, но она просто сидела и смотрела в учебник.

– Слушай, чувачок, завали хлебало, – передо мной встала Женя. – Ты всех уже достал.

– Ты-то чего лезешь? Без бабы не справится, да? Тоже убежит рыдать?

Я тронул Женю за плечо, и она обернулась.

– Не надо, – сказал я. – Пойдем поедим.

– Да-да, жирухе надо еще больше жрать.

Я обошел Женю и Гришу Зыбина и встал перед Сашей Соколовым. Мы были с ним примерно одного роста.

– Хватит. Просто хватит, – сказал я.

– Что хватит?

– Так себя вести.

– Это ты задрал уже. Белый плащ. Только свистни – он появится. Защитник тварей дрожащих. Думаешь, ты лучше меня?

– Да.

– И чем же?

– Тем, что ты мудак, а я нет.

– Чего-о? Ты на себя посмотри, зомби недоделанный.

Наверное, я должен был разозлиться, но мне было все равно. Только подумать, раньше я боялся этих людей.

Но что они могут мне сделать?

– Может, внешне я и похож на зомби, но внутренне зомби именно ты.

Саша Соколов сжал кулаки.

– Да ты…

Я ждал, что он что-нибудь скажет. Но он молчал.

Все молчали. Даже Гриша Зыбин.

– Пойдем, – Женя потянула меня за рукав, – Нас Веревкина и Ильвес ждут. Эта стерва сейчас нам выскажет, какие мы тормоза.

Стервой она называла Вику. Когда они перестали ругаться, это стало забавным.

Мы молча вышли, но мы были не одни. За нами пошел еще один человек.

По росту и телосложению я опознал Юру Бережкова.

– Можно с вами пообедать? – спросил он.

– Пошли, – кивнула Женя, – Мы сегодня решили зайти в пельменную через дорогу.

И мы пошли обедать впятером.

* * *

Мы не заметили, как исчез Орион. Просто однажды посмотрели на небо, и его уже не было.

А через несколько дней наступило лето.

 

40. Лето

16 июня у Сони был последний экзамен по истории. Я очень радовался, что ее экзамены закончились, потому что теперь ей не надо было готовиться, и мы могли проводить все свободное время вместе.

Я купил мармелада и пришел в школу. Я сидел у актового зала, где проходил экзамен, и ждал.

Соня вышла первой и сразу же меня обняла.

– У нас осталось еще двадцать шесть дней, – сказал я.

– Двадцать шесть дней вечности, – прошептала она мне на ухо.

– Мы с тобой такие пафосные.

– Мы подростки, нам положено быть пафосными. Ну хоть вены не режем.

Мимо как раз проходила Мария Петровна, и мы поспешили к выходу из школы.

В нашу вечность длиною двадцать шесть дней.

Я хотел запомнить каждый день, каждый час, каждую ми-нуту рядом с Соней. Но я забывал. Многое забывал.

Как жаль, что у меня нет фотографической памяти. Зачем нужен этот синдром Аспергера, если нет хваленой аспергерской памяти?

Мы с Соней много гуляли по Нескучному саду. И много-много-много говорили. Ни о чем и обо всем. Только о будущем не говорили. Не знаю, почему о нем не говорила Соня, но я просто боялся.

Когда у нас оставалось одиннадцать дней, мы гуляли по центру города.

Светило солнце, было жарко, пахло сухой горячей пылью. Но даже в такую погоду Соня носила закрытые вещи – длинные юбки, легкие брюки, светлые рубашки. Конечно, она ведь совсем не могла загорать.

А мне было ужасно страшно.

– Что с тобой? – спросила Соня. – Ты дрожишь.

– Что будет дальше? – спросил я.

– В смысле?

– Что будет, когда ты уедешь? Ты вернешься сюда?

– Не знаю, – ответила Соня после недолгого молчания, – Планировалось, что я закончу школу там и, наверное, поеду в Англию.

Ее слова превратились в кулак, который сжал мое сердце.

– А ты? – спросила Соня.

– Что я?

– Ты поедешь в Питер?

– Пока не знаю. Если бы ты уехала в Таллин, я бы точно поехал в Питер, чтобы быть поближе к тебе.

– В любом случае, – Соня толкнула меня своим острым локтем, – после школы ты можешь приехать ко мне.

– В каком смысле? Ты имеешь в виду… поступать в университет?

– Почему нет? – Она пожала плечами.

У меня пересохло в горле, хотя и до этого я ощущал легкую жажду.

Слова Сони заворожили меня.

Почему нет?

Раньше я не думал об этом. Но теперь…

* * *

В последний наш вечер мы сидели на лавочке в Нескучном саду и смотрели на звезды.

Вернее, Соня смотрела на звезды, а я, в основном, смотрел на ее профиль.

Моя Ваниар.

За рекой горели фонари и окна домов, но в парке было тихо и спокойно. Будто бы за рекой был совсем другой город.

Я положил руку на ее ладонь.

Соня повернулась ко мне и улыбнулась.

До этого я думал, что звезды могут отражаться в чьих-то глазах только в книгах.

Но нет. Они и правда отражались.

В этот момент я жалел, что в мире есть фотометрический парадокс. Ведь если бы Вселенная была меньше, а звезд было бы больше, то отражение в ее глазах было бы ярче.

Миллиарды звезд могли бы существовать, только чтобы отражаться в ее глазах.

Я положил подбородок на ее плечо и прошептал:

– Я вдруг стал жалеть о том, что не существует реинкарнации. Как явления. Конечно, я не могу точно знать, есть она или нет. Но все равно не верю. И это так грустно.

– Почему грустно?

– Просто… мы так мало времени провели вместе. И сейчас… В Швеции ты можешь найти себе кого-то другого. И все.

Соня долго молчала, прежде чем ответить:

– Но в этом что-то есть.

– В чем?

– Если бы мы встречались в других жизнях, это потеряло бы ценность. Мы живем только один раз. Мы просто узкий лучик света в бесконечности. И наша история тоже мимолетна и неповторима.

Я кивнул, стараясь сдержать слезы, а Соня взяла мои руки в свои. У нее были тонкие-тонкие пальцы. И руки холоднее, чем у меня.

– Расскажи мне что-нибудь, – попросил я.

– Что?

– Не знаю. Какую-нибудь историю. Мне кажется, я влюбился в тебя, когда читал твои рассказы. Сначала ты писала про Железного Генриха, а потом у меня появился Влад. А потом про рыжего парня, который потерял надежду и обрел ее. Расскажи еще что-нибудь.

Соня обняла меня за плечи и приблизилась к моему уху.

– Помнишь, мы говорили, что обычно истории заканчиваются плохо?

– Да, – прошептал я.

– Наша история заканчивается не плохо. Она просто заканчивается. Представь, что мы уже были вместе. В других эпохах. В других вселенных. В других мирах. Наши атомы могли уже встречаться. Однажды мы были одной звездой. А может, одним человеком. И мы еще будем вместе. Может, даже в этой жизни. Материя ведь постоянно меняет свое положение.

– Я люблю тебя.

– Я тебя тоже люблю, – сказала она, глядя мне в глаза, а потом со смехом отвернулась.

– Что смешного?

– Ничего. Просто никогда не говорила этих слов. Ну только родителям.

– А я даже родителям не говорил.

– Скажи когда-нибудь.

– Хорошо.

Тогда Соня поцеловала меня.

И вся Вселенная вокруг исчезла. Остались только мы.

* * *

Я вернулся домой ближе к часу ночи, и мы с Соней еще долго переписывались. В пять утра она перестала отвечать. Уснула.

А я не мог спать. Тогда я достал тетрадь для стихов и начал писать.

К семи утра, после огромного числа перечеркнутых строчек, я закончил.

Это стихотворение было не только о Соне, но и о том, что уходит.

Детство. Лето. Первая любовь.

Все уходит.

С этими мыслями я уснул.

* * *

– Терпеть не могу прощания, – сказала Соня.

Я кивнул.

Мы стояли на перроне и не могли перестать обниматься.

Сначала Соня должна была уехать в Таллин к родственникам, а через пару недель уплыть в Стокгольм.

Я не мог себе представить, каким будет мир без ее запаха, голоса, глаз. Без наших вечных разговоров обо всем и ни о чем.

Сонина мама стояла рядом, но не говорила нам, что мы как-то не так себя ведем.

Мы молчали. Любые слова сейчас показались бы глупостью.

Соня больше не красила волосы, поэтому они стали очень светлыми. Ее голубые глаза казались еще ярче, чем раньше.

Моя одна на двадцать тысяч.

Или одна на семь миллиардов.

Мы держались друг за друга, пока проводница не попросила пассажиров зайти в вагон. Соня обняла сначала свою маму, затем меня.

Она вошла в вагон, и дверь закрылась.

Но поезд пока не тронулся, и мы смотрели друг на друга сквозь стекло.

Я старался не заплакать. Соня улыбалась мне.

Я смотрел в ее голубые глаза и мечтал, чтобы по какой-либо причине она не смогла уехать.

Глупое, эгоистичное желание.

Поезд вздрогнул и сдвинулся с места. Я пошел за ним, но состав все ускорялся и ускорялся.

Соня уехала.

Вот и все.

Мы были вместе шестьдесят девять дней, и теперь они закончились.

– Тебя отвезти домой? – спросила мама Сони.

– Нет, спасибо. Я на метро доеду.

– Тогда пока.

– До свидания.

Сонина мама ушла.

Все разошлись, а я остался и тупо смотрел вдаль.

Кто-то хлопнул меня по плечу.

Я вздрогнул и обернулся.

Рядом со мной стояли Влад и Вика.

– Что вы здесь делаете?

– Тебя встречаем. Я подумал, тебе не помешает компания, и позвонил Вике.

– Спасибо.

– Ну как ты? – спросила Вика.

Я пожал плечами.

– Я думаю, что останусь в Москве, – сказал я.

– Серьезно? – спросил Влад. – А я даже в СПбГУ документы отправил.

– Правда?

– Ну вдруг я здесь не поступлю. Результаты же пока не объявляли.

– У тебя высокие баллы. Даже по алгебре. Я же говорил, что ты умный.

– Без тебя бы я в это никогда не поверил.

– Я рада, что ты остаешься, – Вика хлопнула меня по плечу. – Оу.

Она достала из кармана смартфон и посмотрела входящее сообщение.

– Черт, эта стерва спойлерит .

– Что? – спросил Влад.

– Да Женька раньше меня прочитала главу «Блича» и разболтала мне, что там будет.

– Ты читаешь «Блич»? – удивился я, – Тебе же не нравилось аниме.

– Аниме мне и не нравится. Там все самое клевое цензурят и рисовка фиговая. А мангу можно и почитать.

Я вспомнил Фред, у которой на плече была татуировка прострела – символа второго отряда из «Блича». Жалко, что мы с ней больше не увидимся.

Но здесь и сейчас я смотрел на Вику, на Влада и чувствовал себя… неужели счастливым?

– Поехали домой.

В метро Вика и Влад сидели рядом, а я напротив них. Рядом находились люди, которых я любил.

Я достал из рюкзака тетрадь и ручку. Мне хотелось написать что-то важное, красивое, бесконечное.

Но разве получится у меня выразить мои чувства с помощью слов? Получится ли рассказать о том, что я ощущаю?

Я думал о тех людях, которые почему-то стали для меня самыми важными. О Владе, Вике и Соне.

И я начал писать:

Но были и другие: Ольга Алексеевна, мама, Кирилл, папа, Женя, Фред, которую я никогда больше не увижу.

Мы прошли огромный путь. От первого атома, первого вещества сверхплотной Вселенной до здесь и сейчас. До этого самого мига.

И пусть мы всего лишь миг, мы будем очень ярким мигом.

Моя жизнь не будет легкой. Я плохо различаю лица и не умею выражать эмоции адекватно. Я дотошный в одном и совершенно рассеянный в другом. И я не всегда буду понимать других.

Но я знаю, что буду стараться. И знаю, что впереди ждет что-то волшебное. Что-то страшное, что-то потрясающее, что-то новое.

Жизнь.

Будущее.

Бесконечные чудеса.