Хоругви мая
Дрожа, умчался в высоту
Далекий крик: ату! ату!
А аллилуйи тишины
В глуши смородины слышны.
Смеясь, по жилам бродит хмель,
И вьется виноградный змей.
Лазурь светла, как серафим,
Смешался блеск небес и волн.
Пусть этот блеск меня сразит —
Сраженный, упаду на мох.
Выходит, что тоску влачить
Не так уж трудно. Вот сюрприз!
Взлечу на колеснице дня
В зенит, в трагическую высь.
Природа, ты меня убей! —
Умру, переплетясь с тобой —
Пока наивных пастушков
Приканчивает суд мирской.
Пусть этот жар меня сожжет —
Тебе, Природа, предаюсь.
Вот жажда и алчба мои:
Прими, насыть и напои.
В душе иллюзий – ни одной,
Смеюсь над солнцем и родней.
Хотя в веселье нет нужды, —
Хватило б воли да беды.
Песня с самой высокой башни
Юность беспечная,
Волю сломившая,
Нежность сердечная,
Жизнь погубившая, —
Срок приближается,
Сердце пленяется!
Брось все старания,
Будь в отдалении,
Без обещания,
Без утешения,
Что задержало бы
Гордые жалобы.
К вдовьим стенаниям
В душу низводится
Облик с сиянием
Твой, Богородица:
Гимны ль такие
Деве Марии?
Эти томления
Разве забылися?
Страхи, мучения
На небо скрылися,
Жаждой истомною
Кровь стала темною.
Так забывается
Поросль кустарников,
Там, где сливается
Запах нектарников
С диким гудением
Мушек над тлением.
Юность беспечная,
Волю сломившая,
Нежность сердечная,
Жизнь погубившая, —
Срок приближается,
Сердце пленяется!
Вечность
Обретена
Вечность!.. Она —
Это волна,
Слитая с солнцем.
Дух мой хранитель,
В бессонной ночи
Свету заклятья
За мной прошепчи.
Сбросив оковы
Всеобщей судьбы,
Свободен ты снова,
Ты – сам по себе.
Над этой атласной
Жаровней зари,
Над смутою косной,
Вера, пари!
Всего лишь мгновенье
Забвения, но —
Познанье, терпенье,
Страданье дано.
Обретена
Вечность!.. Она —
Это волна,
Слитая с солнцем.
Золотой век
И вновь голосок
Нежнее свирели
Свой кроткий упрек
Лепечет – не мне ли?
Забудь про клубок
Проклятых вопросов:
От многих тревог
Свихнешься, философ!
Танцуй же и пой
Легко и беспечно
С цветком и волной —
Родней твоей вечной!
Волна за волной
Мотив наплывает —
Все ясно без слов…
– И я подпеваю:
Танцуй же и пой
Легко и беспечно
С цветком и волной —
Родней твоей вечной!.. и т. д.
И вновь голосок
– Он звонче свирели —
Свой кроткий упрек
Лепечет – не мне ли? —
И тут же – с другим
Аккомпанементом
Поет – херувим
С немецким акцентом:
Мир – плут и злодей;
Поверь мне, едва ли
Он стоит твоей
Заветной печали!
Чертоги блестят
Красой горделивой…
О царственный брат!
Откуда пришли вы
В наш замок счастливый?.. и т. д.
О сестры, о ком
Мечтал я тайком
– Нет тайны укромней! —
Стыдливым венком
Увейте чело мне… и т. д.
Молодая чета
В окошке – небо; в доме – сундуки,
Шкатулки, шкаф – огромен и трехстворчат.
А за окном – как будто рожи корчит
Сам домовой – мясистые цветки.
Раздоры, стычки, побоку дела —
Но шелковица слаще в полнолунье,
Как будто чернокожая колдунья
Решетками углы позаплела.
В неясном свете тусклой полировки
Расселись, словно призрачный конклав,
Угрюмые мамаши и золовки,
Уединиться молодым не дав.
Не исчезать, свидетелей тревожа —
К чему супругам этакий зарок?
А духи вод наносят ветерок
Под пологи супружеского ложа.
Медовый месяц и подружка-ночь,
Завесьте небо медною кулисой,
С улыбкой помогите превозмочь
Дурной навет, что вброшен злобной
крысой.
О выстрел сумасбродный, не звучи —
Знак покаянья и ревнивой злости.
Вы, старцы вифлеемские, в ночи
Святой покров скорей на окна бросьте.
Брюссель
Амарантовые гряды вплоть
До приятного Зевесова дворца.
– Знаю, – это Ты в зеленый плющ
Примешал сахарскую голубизну!
Как на солнце ель и кущи роз
И лиана растворили здесь свою игру,
Клетка маленькой вдовы!.. Какие
Стаи птиц, о йа, ио, иа, ио!..
– Страсти старые, домашний сон!
В баловницу из киоска кто влюблен,
За спиною роз внизу балкон,
Тенистый балкон Джульетты.
– Ах, Джульетта, – вроде Генриетты,
Чары милых станций на путях,
В глуби холмов, как в плодовых садах,
Где черти голубые в облаках!
Вот холм, где бурным майским веткам
Гитара вторила у девушки ирландской,
Затем в столовой гинеянской
Щебет детский и по птичьим клеткам.
Окно князей внушит воспоминанье
Об яде слизняков и хризантем,
Здесь дремлющих на солнце. И затем
Чудесно слишком! Сохраним молчанье.
Бульвар без шума, без торговли;
Немой, комедий, драм сплетенье,
Сцен бесконечное соединенье,
Тебя узнав, любуюся в молчанье.
«Алмея ли она? На голубом рассвете…»
Алмея ли она? На голубом рассвете
Исчезнет ли она, как мертвый цвет в расцвете?
Пред этой шириной, в безмерном процветанье
Роскошных городов, в их зыблемом дыханье!
Избыток красоты? Но это только плата
За дочку рыбака, за песенку пирата,
И чтобы поздние могли поверить маски,
Что в море чистом есть торжественные краски!
Разгул голода
О, голод мой, Анна, Анна! —
Горящая рана.
Растет аппетит могучий,
Чтоб горы глотать и тучи.
Нет удержу! Буду лопать
Железо, уголь и копоть.
Мой голод, вол неуклюжий!
Мыча с тоски,
Пасись на лугу созвучий,
Топча вьюнки!
Вокруг – еда дармовая:
Каменоломен харчевни,
И валунов караваи,
И плиты соборов древних.
Мой голод! В просветах дымных
Лазурный бред.
О, как он грызет кишки мне,
Спасенья нет!
На грядках зелень ершится:
Вопьюсь в хрустящие листья,
Сжую на корню душицу,
Укроп и хрен буду грызть я.
О, голод мой, Анна, Анна! —
Горящая рана…
«Как волк хрипит под кустом …»
Как волк хрипит под кустом,
Добычи пестрые перья
Отрыгивая с трудом, —
Так сам себя жру теперь я.
Земли плодородный тук
Тугие плоды рождает;
Но житель плетня – паук
Фиалки одни снедает.
Уснуть бы! Вскипеть ключом
На жертвеннике Соломона!
Пускай моя кровь стечет
В холодную зыбь Кедрона.
«Послушай, как громко трубит у дорог…»
Послушай, как громко
трубит у дорог
в апрельских потемках
зеленый горох!
В потоке видений,
в высотах ночных
колышутся тени
почивших святых.
На мертвенных лицах
тоска забытья
и жажда – напиться
земного питья…
Ни трюк балаганный,
ни звездный обман —
мираж этот странный,
полночный туман.
И смотрят, и брезжат
– Сицилия, Рим —
сквозь лунные мрежи,
сквозь морок и дым!
«О, времена, о, города…»
О, времена, о, города,
Какая же душа тверда?
О, времена, о, города!
Меня волшебство научает счастью,
Что ничьему не властно безучастью.
Петух наш галльский воздает
Ему хвалу, когда поет.
Теперь мое желанье дремлет, —
Ведь счастье жизнь мою подъемлет,
Очарованье телу и уму,
И все усилья ни к чему.
А песнь моя понятно ль пела?
Она бежала и летела,
О, времена, о, города!
«О сердце, что нам кровь, которой изошел…»
О сердце, что нам кровь, которой изошел
Весь мир, что нам пожар и неуемный стон,
Всесокрушающий, рыдающий шеол,
И над руинами свистящий аквилон,
И мщение? – Ничто… Однако, если вновь
Возжаждем? Сгинь тогда, мир алчный и гнилой,
Цари, купцы, суды, история – долой!
Мы – вправе! Золото, огонь и – и кровь! И кровь!
Стань мщенья символом, террора и пальбы,
Мой разум! Зубы сжав, постичь: назначен час
Республикам земли. Властители, рабы,
Народы, цезари – проваливайте с глаз!
Кто вихрь огней разжечь решился бы, когда
Не мы, романтики, не братский наш союз?
Смелее к нам, друзья, входите же во вкус:
Дорогу – пламени, долой ярмо труда!
Европа, Азия, Америка – к чертям!
Наш вал докатится до самых дальних стран,
И сел, и городов! – Нас предадут смертям,
Вулканы выгорят, иссохнет океан…
Решайтесь же, друзья! Сердца возвеселя,
Сомкнувшись с черными, с чужими – братья, в бой!
Но горе! Чувствую, как дряхлая земля,
Полна угрозою, плывет сама собой.
Ну, что же! Я – с землею навсегда.
Стыд
Так, что не взрежет ланцет
Мозг этот, белый, зеленый
И ожирелый пакет,
В паре всегда обновленный…
Ах! Он разрезал бы свой
Нос, свою губу, все уды,
Брюхо! и бросил долой
Лядвеи даже! О, чудо!
Нет же; я знаю, что так,
Как для ребра его камень,
Нож голове его, как
Кишкам сжигающий пламень,
Все ж бы дитя не постиг,
Робкий, подобный осляти,
Как прекратить хоть на миг
Хитрое дело, предатель,
Как с Мон-Роше скверный кот,
Вонью обдавший все сферы!
Пусть его смерть воспоет,
Боже! молитвенник веры!