Глава первая. Пенкин против шестого «В»

Пенкин не торопился на совет дружины. А совет дружины, обсудив предыдущие вопросы, вплотную подступил к Пенкину.

Уже в пионерскую комнату был приглашен староста шестого «В» Корягин, уже Оля Замошина разогнула тетрадь, в которую вписаны были тезисы о Пенкине, как вдруг выяснилось, что самого Пенкина нет.

Вопрос о Пенкине был включен в повестку дня совета дружины впервые.

До этого вопрос обсуждался в звене, на совете отряда я отрядном сборе. Вопрос поднимался все выше и выше, пока не достиг четвертого этажа, комнаты номер семнадцать, которой по понедельникам заседал совет пионерской дружины.

Вопрос этот возник вместе с Пенкиным — в тот самый день начала учебного года, когда Пенкин переступил порог шестидесятой школы и был зачислен в шестой «В» класс.

— Школа у вас так себе, — сказал Пенкин после первого урока, которым оказалась история. — У нас было не так.

— Как не так? — спросила Оля Замошина. Она любила во всем точность.

— Все как-то у вас здесь пообивалось, — пожал плечами Пенкин. — Все какое-то… мышиное.

Шестидесятая школа действительно была старая, видавшая виды школа, и стены в шестом «В», выкрашенные в серый, мышиный цвет, действительно пообсыпались. Но на это до Пенкина никто внимания не обращал.

— А историю средних веков мы уже в пятом классе перешли, — продолжал Пенкин.

— Ну это ты, положим, врешь, — осадил его Боря Ильин.

— Проверь!

— В каком году правил кардинал Ришелье?

— С тысяча шестьсот двадцать четвертого по тысяча шестьсот сорок второй, — без запинки ответил Пенкин.

— Годы правления султана Сулеймана первого! — не сдавался Ильин.

— Тысяча пятьсот десять — тысяча пятьсот шестьдесят шесть, — крыл Пенкин.

— Все равно средние века не проходят в пятых классах, — сказал порядком струхнувший Ильин. — По программе средние века проходят в шестых.

— Смотря какая программа, — загадочно улыбнулся Гена.

— А где ты учился? — спросил Корягин. — Откуда ты прибыл?

— Я приехал с Кубани, — не моргнув глазом, ответил Пенкин.

И тут все поняли, что он врет.

С Кубани приехал Корягин в прошлом году. Он учился там в станичной школе. Корягин был в классе самым сильным. Это редкость — самый сильный — и староста. Обычно старостами выбирают самых дохленьких. Родители Корягина были казаки, самые настоящие. А Пенкин был никакой не казак, а просто соврал неудачно, и Корягин его живо разоблачил, не то, что со средними веками, которые Пенкин, действительно, знал назубок.

Дальше Пенкин врал уже без остановок. Каждый день открывалось что-нибудь удивительное. То оказывалось, он знаком с настоящим космонавтом, который еще не летал, но который полетит очень скоро. Фамилии его Пенкин назвать не мог, потому что дал слово самому начальнику звездного городка. А был он в звездном городке по вопросу о посылке его, Пенкина, на одну из ближайших планет. Дело в том, что после полетов мужчин и женщин запланировано будто полеты мальчишек и девчонок, и в списках мальчишек Пенкин числился первым кандидатом.

То выяснялось, что Пенкин лично беседовал с человеком, которому пересадили чужой мозг. Этот человек, которому пересадили мозг, был до пересадки дворником дома номер шесть по Козьему переулку, а после пересадки на следующий день стал читать лекции в Университете. Пенкин сам был на первой лекции и записал слово в слово, что тот говорил.

Пенкин рассказывал так убедительно и с такими подробностями, что некоторые даже пошли искать дом номер шесть по Козьему переулку. Но выяснилось, что дом этот на прошлой неделе снесли, а дворник перешел на другую работу. Читал ли он лекции в Университете — никто точно сказать не мог.

Пенкин распространялся и про свои шахматные успехи, что когда Кирилл Прудков, который был чемпионом школы, предложил ему сыграть, выяснилось, что Пенкин летом болел эпидемическим гриппом с осложнениями и после осложнений стал забывать, какая фигура куда ходит.

Уличить Пенкина было почти невозможно, хотя все и понимали, что он заливает. Учился Пенкин плохо. Он знал хорошо только свои средние века. Тут он мог отвечать, зажмурив глаза. Все остальное Пенкин не учил, отвечал кое-как, на уроках то и дело писал что-то в общую тетрадку в коричневом переплете.

И кривая успеваемости шестого «В» поползла вниз.

Между тем в начале второй четверти в школе было объявлено повсеместное соревнование. Совет дружины выдвинул три показателя, по которым следовало судить о состоянии класса, — учеба, дружба, активность. И если на дружбе, что признавала даже Оля Замошина, шестой «В» не дотягивал, то процент успеваемости класса был довольно высокий, и этот процент мог в крайнем случае перекрыть отставание по дружбе.

Что касается активности — мнения разделились. Кое-кто утверждал, что если активность одной Замошиной разделить на тридцать шесть (число учеников класса), то на каждого придется вполне достаточная доля.

Были в классе и еще активные девчонки, например подруга Оли — звеньевая Кудрявцева.

С мальчиками обстояло хуже. Но какие-то сдвиги и здесь намечались. В частности, Колю Сорокина, чтобы помочь ему преодолеть робость и природное заикание, выбрали командиром отряда.

Вообще в шестом «В» было много активных людей. Почти у каждого было свое увлечение. Лиля Валевская, например, ходила в хореографический кружок. Она любила танцевать. И увлекалась фигурным катанием.

Зайцев вечно чего-нибудь изобретал. Только с первого сентября он успел изобрести автолей для мытья труб, механический аквариум для рыб, автоградусник и универсальный предсказатель погоды.

Петя Ягодкин мог читать круглые сутки все, что попадалось ему на глаза.

Сеня Щукин играл на трубе в духовом оркестре районного Дома пионеров.

Кирилл Прудков имел второй разряд по шахматам.

У Бориса Ильина была одна радость — учить уроки. Он отучивал их до такой степени, что, когда отвечал, прямо пар шел у него изо рта.

Корягин занимался боксом.

Галя Кудрявцева ходила в Зоосад и там ухаживала за белыми медведями.

К концу учебного года ее обещали допустить к настоящему волку.

Но все эти полезные дела превращались в одни отговорки, как только речь заходила об общем деле.

— А у меня сегодня духовой, — отговаривался толстощекий Щукин.

— Иду к медведям, — сообщала Кудрявцева.

— Кружок юннатов, — объясняла Машечка Шамро своим высоким голосом. У Машечки было два голоса. Высоким она говорила с учителями и когда обманывала. В остальных случаях она разговаривала обыкновенно.

Ко всему этому прибавился Пенкин и принялся не только врать (это еще полбеды), но и резко снижать успеваемость. А тут еще на отрядном сборе, когда разбирали Пенкина, он вдруг ни с того ни с сего заявил, что в классе — скука зеленая. Оля немедленно возразила ему, что вопрос разбирается не о классе, а лично о Пенкине, и тут же процитировала несколько строчек из басни Крылова, в которой говорилось, что прежде чем кумушек считать трудиться, гораздо полезнее оборотиться на самого себя.

Конечно, сказала Оля, у нас имеются еще недоработки и по дружбе и по активности, но процент успеваемости снижает не кто-нибудь, а именно Пенкин.

За честь класса тут же вступился и Боря Ильин, который вот уже шестой год был бессменным первым учеником.

Относительно зеленой скуки согласился с Пенкиным только один человек. Это была, ко всеобщему удивлению, классная руководительница Нина Григорьевна. С Ниной Григорьевной шестому «В» не повезло. Она была начинающая и неопытная и от этого совершала лишние поступки. Зачем ей надо было поддерживать Пенкина и соглашаться, что шестой «В» класс — плохой, хотя он был ничуть не хуже, а во многом даже лучше, чем другие классы шестидесятой школы?

Скоро, конечно, Нина Григорьевна поняла, что она согласилась с Пенкиным зря, потому как буквально после этого сбора он перестал вообще что-нибудь делать и ограничивался враньем на разные темы. И это, конечно же, отразилось на показателях. Активность не возрастала, а успеваемость падала.

Нужны были крутые меры.

Дело осложнялось еще тем, что довести о поведении и учебе Пенкина до сведения его родителей не представлялось возможным. Мать Пенкина погибла в прошлом году во время пожара, а его отец был летчиком-испытателем и все время находился в отлете. Пенкин объяснял, что из-за гибели мамы они и переехали в другой город, а папа его находится на такой нервной работе, что малейшее потрясение может привести к гибели новой модели реактивного самолета. Приходилось решать все самим. Поэтому, недовоспитанный на звене, на совете отряда и на отрядном сборе Пенкин вызван был, по настоянию Оли Замошиной, на заседание совета дружины.

Оля считала, что Пенкина за двойки и вранье следует исключить из школы. Оля всегда стояла за крайние меры. И хотя директор Иван Петрович в разговоре с ней намекнул, что исключать Пенкина никто не позволит, Оля стояла на своем.

Корягин же, напротив, считал, что такая мера преждевременна и что долг класса и всей пионерской организации школы заключается в том, чтобы подтянуть Пенкина и отучить его врать.

Уже в пионерскую комнату приглашен был Корягин, уже Оля Замошина разогнула тетрадь, в которую вписаны были тезисы о Пенкине, как вдруг выяснилось, что самого Пенкина нет.

— Тоже показательный факт, — сказала Оля. — Учти, Корягин.

Разбирать вопрос в отсутствие Пенкина было нельзя. Тогда председатель совета дружины семиклассница Оля Ястребцова предложила поговорить еще немного о ходе сбора макулатуры.

Корягин попросил разрешения выйти — поискать Пенкина.

— Зря выгораживаешь, — успела бросить ему Оля Замошина, и Корягин вышел.

Корягин вышел и стал думать, что делать дальше. Он готов был сбегать к Пенкину домой. Но не знал — куда бежать. Пенкин сказал, что они с отцом переселились поближе к аэродрому, а куда именно — не уточнил.

Корягин прямо-таки не знал, как поступить. И тут он увидел незнакомую женщину, которая неуверенно поднималась по лестнице на четвертый этаж.

 

Глава вторая. Погибшая мама

Женщина, которая поднималась, тоже заметила Корягина. Порывшись зачем-то в сумочке, она спросила:

— Мальчик, ты не знаешь, где я могу найти Аврору Сигизмундовну?

Чтобы сказать, где найти Аврору Сигизмундовну, надо было обязательно знать, кто она такая. Корягин этого не знал. Женщина еще раз пошарила в сумочке. Она вынула из сумочки записку, внимательно прочла ее и сунула обратно.

— Да, Аврора Сигизмундовна, — повторила она. — Аврора Сигизмундовна — это классная руководительница шестого «В» класса.

Корягин тут же заявил, что классную руководительницу шестого «В» зовут Нина Григорьевна. Женщина разволновалась и сказала, что она лучше знает. Корягин возразил, что лучше знает все-таки он, потому что учится не где-нибудь, а именно в шестом «В».

— Ты уверен в этом? — спросила женщина.

Корягин был в этом совершенно уверен.

— И вашу учительницу зовут… не Аврора Сигизмундовна?

Корягин подтвердил и это.

— Может быть, я попала в другую школу? — высказала предположение женщина.

Она начинала не на шутку нервничать. Однако школа, которую она разыскивала, была та самая — шестидесятая Старопролетарского района.

— Как же твоя фамилия, мальчик? — спросила женщина.

— Моя фамилия — Корягин, — ответил Федя и уже собирался было идти на улицу — посмотреть, не скрывается ли Пенкин за углом. Но тут же остановился, потому что женщина сказала нервным голосом:

— Такого ученика нет в шестом «В»!

Корягин вежливо заметил, что это уж он знает наверняка лучше.

Женщина стала нервничать еще больше, зачем-то вынула гребенку, причесала волосы и сказала:

— Неужели?

Понимая, что теперь неудобно просто уйти, ничего не сказав, Корягин, потоптавшись с ноги на ногу, спросил:

— Вы — по какому делу?

— Моя фамилия — Пенкина, — ответила женщина, глядя куда-то в сторону.

Дело принимало неожиданный оборот.

— Вы — родственница Геннадия Пенкина? — спросил Корягин.

— Я его мама, — сказала женщина.

Корягин почувствовал, как его ноги приросли к лестнице. За всю свою жизнь он никогда еще не встречался с людьми, погибшими во время пожара. Женщина была совсем как живая и даже следа ожогов нельзя было на ней обнаружить.

Корягин, стараясь не глядеть на погибшую, осведомился, как она себя чувствует, и намекнул на то, что она в прошлом году как-никак сгорела в огне.

Услышав, что она сгорела, женщина вынула из сумки платочек и прижала его к глазам.

— Я об этом уже слышала, — сказала она сквозь слезы. Удивительного, что она слышала об этом, ничего не было, но все-таки Корягин для точности объяснил, что знает об этом со слов самого Пенкина.

— Я так и подумала, — сказала погибшая мама и громко заплакала.

Тут Корягин совсем растерялся. С одной стороны, он, конечно же, не верил в привидения, с другой стороны, он не далее как вчера читал перед сном «Собаку Баскервилей», которую не успел дочитать до конца. Недочитанная до конца «Собака» заронила в душу Корягина некоторые сомнения насчет привидений, и вот теперь — пожалуйста! — он разговаривал с покойной мамой Пенкина совсем как на самом деле. Было от чего прийти в смятение! Корягин пролепетал что-то маловразумительное, вроде того, не жутко ли ей было, когда начался пожар и…

— Какой пожар! — сквозь слезы прокричала Пенкина. — Неужели ты не понимаешь, что никакого пожара не было? Просто я оставила включенным чайник, и он прожег крышку письменного стола!

С одной стороны, трудно было требовать логики от человека, погибшего при пожаре, с другой стороны, мама Пенкина косвенно призналась, что пожар, хотя и небольшой, все-таки был, с третьей стороны… С третьей стороны, Корягин вдруг стал догадываться, что вся история с пожаром, погибшей мамой и с Авророй Сигизмундовной может быть объяснена гораздо проще, совсем просто…

— Я так и знала, — продолжала всхлипывать бывшая мама Пенкина. — Так я и знала. Недаром я удивлялась, что до сих пор меня не вызвали в школу. Не может быть, чтобы не было причин меня вызывать!

Корягин объяснил, что причины вызывать, конечно, были (тут мама заплакала громче), но вызвать ее никто не решался, тем более, было точно известно, что она еще в прошлом году погибла. Не хотелось так же тревожить и Гениного папу, ибо…

— Это вы сделали верно, совершенно верно, — оборвала Корягина мама. — Папа ничего не должен знать! Он у нас очень впечатлительный, а у него такая ответственная работа.

Корягин заявил, что в школе знают о степени ответственности работы Пенкина-старшего, который, как известно, является заслуженным летчиком-испытателем.

— Это Гена вам рассказал? — поинтересовалась мама.

Корягин объяснил, что других источников информации у них, к сожалению, не было.

— Да, да, ужасно! Но мы только теряем время, — заторопилась мама Пенкина и засунула платочек обратно в сумочку.

— Как зовут Аврору Сигизмундовну и где я могу ее найти? — решительно спросила она.

Корягин повторил, что Аврору Сигизмундовну зовут Ниной Григорьевной, и сказал, что она находится сейчас в соседнем кабинете на заседании совета дружины. Заодно Корягин объяснил, какой именно вопрос собираются там обсуждать.

— Ясно, — сказала мама. — Я думала, что это — возрастное. Что это — пройдет. Но, как видишь, оно не проходит, а даже усиливается. Я перевожу его из школы в школу, и везде все повторяется с самого начала!

И теперь Корягин окончательно понял, что история с мамой была просто выдумкой Пенкина, такой же точно, как история с дворником, или с будущим космонавтом, или со средними веками, которые он проходил в прошлом году… Но, с другой стороны, Пенкин доподлинно знал, что происходило в средние века.

Но так или иначе — Корягин обрадовался. Во-первых, ему было радостно сознавать, что привидений все-таки нет, во-вторых, в том отчаянном положении, в которое попал Корягин из-за отсутствия Пенкина, живая мама была прямо-таки находкой.

Наскоро объяснив, что Оля Замошина собирается ставить вопрос об исключении ее сына из школы как дезорганизатора и чем все это может кончиться, Корягин настроил маму на боевой лад.

— Я пойду сама на совет дружины, — заявила мама Пенкина, уцелевшая во время пожара.

Тут из дверей высунулась копна волос, и Оля Замошина ехидно спросила:

— Ну, где же твой Пенкин?

В ответ Корягин, заранее предвкушая эффект, который произведет его заявление, не торопясь произнес:

— Пенкина я не нашел, но вот познакомься, пожалуйста, — мама Пенкина.

— Софья Михайловна, — протянула руку женщина с сумочкой.

Оля сделалась бледной, как промокашка, и, воспользовавшись ее замешательством, Корягин ввел маму Пенкина на совет дружины.

 

Глава третья. В это самое время

Итак, Пенкин не торопился.

Сначала у него вообще была уйма времени, и он решил наведаться в кино «Призыв», посмотреть, какой новый фильм пойдет там с понедельника.

Убедившись, что этот фильм он уже смотрел в кинотеатре «Зарница», Пенкин стал считать, сколько у него денег в кармане. В кармане оказалось восемь копеек мелкими монетками, и вполне было можно купить на них порцию девятикопеечного мороженого. Но продавщица с первого же захода обнаружила отсутствие копейки. С мороженым — не выгорело, тем более, у другой продавщицы на углу мороженое без копейки Пенкин ел уже вчера.

Тогда он стал ходить вокруг школы. У него оставалось еще верных пятнадцать минут.

На этом пути вокруг школы он встретил человека, который тоже ходил вокруг школы.

Человек был в очках, остроносый, с оттопыренными ушами, с блокнотом в руке и фотоаппаратом через плечо. Человеку было лет двадцать, не меньше. И поэтому было странно, почему он ходит вокруг средней школы.

Сначала Пенкин подумал, что это — шпион, но для шпиона у остроносого был слишком добродушный вид.

Все-таки Пенкин подошел к нему и спросил, что его, собственно, интересует и почему он ходит вокруг. Остроносый сразу спрятал под пальто фотоаппарат, запихнул в карман блокнот и ответил, что осматривает школу.

Пенкин сказал, что это заметил, и заинтересовался, почему именно он ее осматривает.

Тут остроносый сбивчиво объяснил, что у него есть сестра, которую он хочет устроить в школу, но опасается — не плохая ли это школа. Пенкин спросил, в каком классе учится сестра, и узнал, что она — шестиклассница.

— Школа довольно-таки хорошая, — сказал Пенкин. — Так что можете не особенно беспокоиться за вашу сестру.

— Меня смущает, — поделился остроносый брат, — что здание довольно-таки старенькое.

— Это снаружи, — объяснил Пенкин, — а внутри оно довольно еще новенькое.

— А какой, скажи, пожалуйста, из шестых классов самый лучший?

— Самый лучший — шестой «В». Это — лучший класс во всей школе, — ни секунды не посомневавшись, ответил Пенкин. — Это я знаю потому, что сам учусь в шестом «В», — добавил он не без гордости.

— А как ты учишься? — полюбопытствовал остроносый.

— В прошлой четверти была одна четверка.

Пенкин говорил правду. У него действительно была одна четверка по истории, дальше шли тройки и двойки. Но Пенкин сказал это так, что молодому брату стало ясно — остальные отметки у Пенкина — пятерки.

— А чем же хорош твой шестой «В» класс? — спросил молодой человек.

— Он хорош тем, что это очень дружный класс. Каждый за каждого стоит горой.

И тут Пенкин привел целый ряд живых примеров. Это были такие удивительные примеры, что остроносый чуть было не схватился за блокнот, но почему-то спохватился и не стал схватываться.

Пенкин разошелся и рассказал про то, как Оля Замошина на прошлой неделе вытащила из проруби ученика первой ступени, как весь класс перевел через улицу какого-то одинокого старичка и как все дружно вышли из трамвая, чтобы уступить места пенсионерам, которые ехали на хоккейный матч.

Потом объяснил, что все стены класса, парты и классная доска выкрашены у них в разные цвета.

— В какие же именно? — спросил сильно заинтересовавшийся молодой человек.

— Парты — светло-зеленые, доска — темно-зеленая, а стены — коричневые!

— А кто красил?

— Мы все красили. Вообще мы все делаем сообща.

— А кто первый предложил?

— Разве это имеет значение? Ну, я предложил.

Тут Пенкин рассказал кое-что и про себя — как он подтягивает отстающих, как победил в школьном шахматном турнире — и намекнул не очень ясно (по вполне, впрочем, понятной причине) о предстоящих космических полетах.

— В общем, — заключил Пенкин, — вашей сестре есть полный расчет поступать в наш класс.

Обнадеженный молодой человек поблагодарил Пенкина, спросил еще, как зовут классную руководительницу шестого «В» класса, и получил ответ, что зовут ее Эвридика Анисимовна.

— Какое редкое имя! — удивился молодой человек.

— Человек редкий, — поправил Пенкин.

Тут только он сообразил, что давно уже опаздывает на совет дружины и стал торопиться.

Но теперь молодой человек прямо-таки вцепился и не отпускал Пенкина. Он его расспрашивал и расспрашивал. А Пенкин все рассказывал и рассказывал.

— Послушай, — сказал, наконец, молодой человек. — Я хочу поделиться с тобой одним соображением.

— Валяйте, только скорее.

— Мне почему-то кажется, что при коммунизме не будет людей, занимающихся одним делом. У каждого человека будет несколько профессий. Как ты считаешь?

— Сколько именно профессий? — прикинул Пенкин, которому очень понравилась такая мысль.

— Не меньше двух.

— Так мало? — удивился Пенкин. — Я считаю, что для коммунизма и три — не цифра. Четыре-пять — не меньше.

— Ты ду-умаешь? — заволновался остроносый и опять потянулся к блокноту. — Может быть, ты и прав. Понимаешь, у каждого человека есть талант. И этот талант пробивается в какой-нибудь точке. Но ведь бывает и так, что талант пробивается в разных точках, а?

— Что за вопрос! Конечно. Вот у нас в шестом «В», например, у каждого есть свое увлечение. Толя Зайцев, например, изобретает, а Вася Щукин играет на трубе.

Молодой человек поинтересовался, идут ли эти их таланты на пользу всему классу, и получил исчерпывающий ответ. Зайцев, например, изобрел для класса тряпку-стиралку на полупроводниках, и эта тряпка стирала все с доски без помощи человеческих рук, а Сеня Щукин трубил сбор перед началом учебного дня. Класс выстраивался на линейку, и звеньевые отдавали рапорта командиру.

Молодой человек расспрашивал, Пенкин рассказывал, а время шло.

Наконец, Пенкин извинился и сказал, что его уже давно ждут на совете дружины, где он должен дать некоторые советы по организации кружка следопытов.

Молодой человек, в свою очередь, стал интересоваться работой следопытов и сказал, что его сестра давно мечтает стать следопыткой.

Пришлось Пенкину рассказать о том, что сделал шестой «В» по линии поисков пропавших героев, помощи престарелым ветеранам войны и созданию иллюстрированных альбомов «Наша школа», «Наша улица» и «Наш район». Пенкину, как лучшему ученику класса, доверили оформить альбом «Наш класс».

Пенкин так увлекся, рассказывая о следопытах, что даже не заметил, как въедливый брат стал записывать все, что ни говорил Пенкин, в свой отрывной блокнот.

Заметив блокнот, Пенкин спросил на всякий случай, зачем остроносый все записывает. Тот ответил, что у него плохая память и он не надеется все, что рассказал ему Пенкин, запомнить. А сестра будет расспрашивать.

Тогда Пенкин стал побыстрее прощаться, тем более что время все шло и шло.

— В общем, сестра не пожалеет, — сказал в заключение Пенкин.

Тут молодой человек засмеялся и сказал, что никакой сестры у него нет.

— Как нет? — растерялся Пенкин.

— Нет, и все. У меня есть брат, но он уже учится в Университете.

— Зачем же тогда вы у меня все выспрашивали?

Тут молодой человек снова засмеялся и объяснил, что он — никакой не брат, а корреспондент газеты «Пионерский галстук». И он теперь так решил работать. Обычно все корреспонденты обращаются в совет дружины или к директору школы, а этот корреспондент решил ни к кому официально не обращаться и не объявляться, кто он такой есть, а как бы невзначай заводить беседу со случайным человеком. Это получается, как правило, гораздо интереснее и намного живее.

— Вот видишь, какой замечательный материал получил я сегодня.

— Материал-то интересный, — забормотал Пенкин. — Но все-таки я бы на вашем месте пошел бы в совет дружины и все проверил. На всякий случай. Мало ли что…

— Проверю, не беспокойся. Но беда в том, что как только узнают, что я — корреспондент, обязательно что-нибудь да привирают, а если не знают — говорят, как есть.

Обрадованный корреспондент выхватил запрятанный фотоаппарат и собрался сфотографировать Пенкина.

— Осталось узнать, как твоя фамилия…

— Моя фамилия… — задумался Пенкин.

Он не знал, что лучше — назвать свою фамилию, как она есть, или не называть, как есть.

— Моя фамилия — Пенкин, но все-таки проверьте, что я вам тут насказал, — посоветовал Гена. — Мало ли. Вдруг вкрались неточности.

— Проверю, проверю, — засмеялся корреспондент. — Да ты не смущайся! Нечего скромничать!

— Да я не поэтому, — пытался объяснить Пенкин.

— Ладно, пойдем вместе на совет дружины. Скажу, что я — твой брат, и попрошусь поприсутствовать.

— Нет, лучше скажите, что вы — корреспондент. Что за привычка обманывать? Это же нехорошо, — пристыдил его Пенкин.

— Ладно, ладно, скажу, что корреспондент. Пойдем. Где заседает совет дружины?

— На четвертом этаже, комната номер семнадцать, — сказал Пенкин и вдруг вспомнил, что его ждут на слете юных техников района, и быстро скрылся за углом. — Обязательно проверьте материал! — крикнул он, высунувшись из-за угла.

— Подожди! Я тебя сфотографирую!

— Я очень тороплюсь! — крикнул Пенкин и прыгнул в подкативший к остановке автобус. Тогда корреспондент, тщательно спрятав фотоаппарат, отворил дверь школы и стал подниматься на четвертый этаж.

 

Глава четвертая. Редакционная тайна

Олег Светлицын, так звали корреспондента, воевал со стандартными мыслями и гладкими фразами.

Он воевал с ними уже полтора месяца — ровно столько, сколько работал в газете «Пионерский галстук». Он вытаскивал их за уши из любого газетного материала. Он уничтожал их, вычеркивал, выправлял, выкорчевывал, но они, как ни в чем не бывало, заползали обратно. Они похрюкивали, повизгивали и резвились на всех газетных полосах.

«Больше задора — шире соревнование!», «Пионер — всем ребятам пример!» — трубили они из передовиц.

«Все силы учебе!», «Все внимание металлолому!», «Хорошему почину — широкую дорогу!» — выглядывали из подвалов.

«Вода в ступе», «Гладко было на бумаге», «Поговорим о недостатках», — подмигивали из фельетонов.

«Во время недели детской книги предположено провести день открытого доступа к книгам известных писателей», «Красочно оформленные плакаты, лозунги и транспаранты, регулярно выходящие боевые листки, горячие беседы агитаторов — все направлено к одной цели — поднять успеваемость Сени Курочкина в текущей четверти», — забирались в самую сердцевину статей.

Но Светлицын не сдавался. Он вымарывал их из чужих статей и не допускал в свои. Он опробовал сотни способов борьбы с газетными сорняками. И наконец, понял, что рождаются эти сорнячки не на газетных полосах, а гораздо раньше.

Когда человек, к которому являлся корреспондент газеты, узнавал, что это — корреспондент, он сначала, краснел, потом бледнел, потом костенел, и изо рта окостеневшего человека сами собой выползали закостеневшие слова.

Особенно костенели школьники. Только что до этого беззаботно гонявшие мяч, они вдруг становились серьезными и бубнили: «Наш класс в предстоящей четверти достигнет больших успехов по учебе и внеклассной работе», «Мы проводим различные острые диспуты», «Очень увлекательно также прошел у нас в классе сбор на тему «Каждому овощу — свое время!» Больше ничего добиться от них было нельзя.

Вот почему Олег Светлицын уже неделю назад решил никому не объяснять, что он — представитель печати. За эту неделю он выдавал себя за шофера такси, за бегуна на дистанцию сто метров, за учителя по черчению, за почтальона и даже за иностранного туриста. И каждый раз Олег получал вполне пригодный материал, который потом перерабатывал для газеты. Но такого захватывающего материала, какой удалось ему добыть от Пенкина, Светлицын не получал никогда. Он был просто-таки раздавлен и потрясен тем, что услышал. Шестой «В» оказался образцом такого класса, в котором каждый отвечал за всех, а все отвечали за каждого.

Это был класс, в котором установились новые отношения между учащимися, класс, в котором не было и следа той скуки и инертности в общественной жизни, которую (что греха таить!) еще нередко наблюдал Светлицын в других классах. Олегу понравились коричневые стены, светло-зеленые парты и темно-зеленая доска!

Но самым интересным оказался сам Пенкин! Он с таким увлечением рассказывал о своем классе, что чувствовалось, сколько времени и труда вложил он в общее дело! То, что он сумел сочетать отличную учебу в школе (одна четверка не в счет!) с занятиями в художественной самодеятельности и участием в шахматном кружке, организовал кружок красных следопытов и сам создал альбом «Наш класс», — свидетельствовало о тех возможностях, которыми обладал ученик, верно организовавший время и правильно распределивший силы. Гармоническое развитие школьника! О, это была любимая тема Светлицына. Его конек!

Одним словом, в голове Светлицына складывался план обширной, капитальной статьи, способной украсить страницы газеты «Пионерский галстук». «Своими руками», «Пионеры принимают эстафету», «Лицо класса» — сразу вынырнули на поверхность услужливые сорнячки. Светлицын отогнал их прочь и решил остановиться на оригинальном и интригующем названии «Четыре стены одного класса». Он собирался немедленно вернуться в редакцию и засесть за пишущую машинку. Но сначала нужно было все-таки проверить материал. Не то, чтобы Олег сомневался в рассказе Пенкина, — Пенкин не вызывал ни малейших сомнений. Просто Светлицын представил себе лицо заведующего отделом Кости Костина и его колючий вопрос — «Материал проверен?» И Олег решил проверить материал, тем более что это не составляло труда. Стоило только дойти до совета дружины…

За дверью пионерской комнаты творилось что-то ужасное. Кто-то громко плакал, кто-то кричал, а все остальные ругались друг с другом.

Олег тихонько постучал в дверь. Ответа не было. По всей вероятности, никто не услыхал стука. Тогда Олег приоткрыл дверь.

В глубине комнаты, у кадки с фикусом, сидела женщина, которая плакала. Ее утешала другая, тоже чуть сдерживавшая слезы. Какая-то девочка звонко произносила речь, но никто ее не слушал, потому что все разговаривали сразу и довольно громко.

Во главе стола, у стенда с фотографиями героев-пионеров сидели двое — девочка с тоненькими косичками и круглолицая девушка в сиреневой кофточке с комсомольским значком. Они спорили друг с другом.

Молчал только один мальчик. Он сидел посередине комнаты на стуле, а под ним почему-то лежало его пальто. И он даже не сидел, а чуть не лежал на этом своем пальто. Он один не принимал участия в жаркой дискуссии, охватившей всех находившихся в комнате.

Первой обратила внимание на Светлицына девочка с тоненькими косичками:

— Вам кого, товарищ? — осведомилась она.

Светлицын не сообразил сразу, за кого себя выдать, потом решил ни за кого не выдавать, ибо материал уже получен и оставалось его только проверить. Поэтому он выложил на стол редакционное удостоверение и объяснил, что ему необходимо уточнить кое-какие подробности.

— У нас тут идет совет дружины, — сказала круглолицая девушка с комсомольским значком. — Приходите позже, — и, заметив нетерпеливое движение Светлицына, добавила: — Или завтра.

Но приходить позже или тем более завтра Светлицын никак не мог. Ему не терпелось по живому следу засесть за статью, а завтра его ждали в детской спортивной школе, куда он решил явиться в качестве тренера по баскетболу. Поэтому Олег сказал:

— У меня к вам только один вопрос. Как вы считаете — стоит ли писать про Пенкина?

Все, и даже важный мальчик, лежавший на пальто, вдруг как по команде обернулись в сторону Светлицына.

— Про Пенкина? — переспросила девушка с комсомольским значком и посмотрела на свою соседку с тоненькими косичками.

— А что, это неплохая мысль…

— Ну зачем же это делать! — возразил ей какой-то вихрастый паренек.

— Опять за свое, Корягин, — пристыдила вихрастого та девочка с большущей копной волос, которая пыталась вопреки всему произнести речь. — Очень даже правильно, если материал о Пенкине появится в прессе!

— Ну, если писать про Пенкина, — надо писать про весь класс, — решительно сказал Корягин.

— Я и хочу про весь класс, — заявил Светлицын. — Обязательно про весь класс.

— Ну, что ж, тогда можно, — сказала круглолицая девушка с комсомольским значком. — Пишите!

Женщина у кадки зарыдала еще громче, а сидевшая рядом поднялась и подошла к столу.

— Это нам поможет, — продолжала центральная девушка. — Газета всегда помогает. Верно, Нина Григорьевна?

Подошедшая вздохнула.

— Не знаю, право, не знаю, Таня.

— Знакомьтесь, — сказала Таня Светлицыну. — Нина Григорьевна — классный руководитель шестого «В».

— Очень приятно, — Светлицын крепко пожал руку классному руководителю, и в голове его уже мелькнула строчка из будущей статьи: «Вот руководитель, которого можно назвать без преувеличений «классным». — Вас зовут, — Светлицын порылся в своих записях, — Эвридика Анисимовна?

— Нет, Нина Григорьевна.

— Ах, вот как. Хорошо, что мы встретились. А то у меня здесь неточно записано. Не зря, значит, сюда заскочил, — улыбнулся Светлицын. — Кое-что уточнил все-таки. Значит, вы считаете, что такая статья…

— Пишите, пишите, не сомневайтесь, — сказала девочка с копной волос на голове. — Стесняться нечего! Очень важно, чтобы Пенкин для всех примером стал!

— Вот и я так думаю, — обрадовался Светлицын. — История Пенкина может стать очень поучительной!

— Пожалуй, так, — согласилась девочка с косичками.

— Не буду вам мешать, — извинился Светлицын, попрощался и скрылся за дверью.

Как только Светлицын исчез, крики в пионерской комнате возобновились с новой силой. Поднялось что-то невообразимое. Все кричали, а что именно — понять было невозможно, потому что кричали все сразу.

Светлицын подумал, что хорошо еще побывать в самом классе, взглянуть на парты и стены, но вернуться обратно было неудобно, а нянечки, судя по всему, уже разошлись. Светлицыну не хотелось терять зря время, и он решил, что еще успеет посмотреть шестой «В» класс тогда, когда материал примут и надо будет его окончательно уточнять.

Отложив на будущее и посещение класса и визит к директору, переполненный материалом, Светлицын помчался работать. И пока он ехал в автобусе, в голове Олега копошились, роились, рождались, формулировались фразы, одна другой лучше и выразительнее.

Светлицын понимал, нет, предчувствовал, что статья о Пенкине может стать лучшей из написанных им статей. А он сочинил их не так уж и мало — шесть статей было подписано в газете «Пионерский галстук» фамилией «Светлицын». Но такого материала, как сейчас, еще никогда не было в его распоряжении!

Светлицын висел на подножке переполненного автобуса, а рядом с ним на подножке пристроились его давние враги — привычные выражения.

«Уже прозвенел школьный звонок!» «Вторая четверть — самая короткая четверть на свете!», «Когда вошел учитель — в классе воцарилась тишина», — выкрикивали они наперебой разные начала будущей статьи и показывали при этом Светлицыну свои красненькие язычки. Но Олег сперва наступил им всем на ноги, отчего они по-собачьи взвизгнули, а потом всех поодиночке сбросил с подножки, протиснулся в вагон и придумал самую настоящую, самую неожиданную и самую простую первую фразу статьи о Пенкине: «Я ходил вокруг школы». Светлицын живо представил себе лицо заведующего отделом Кости Костина, который будет кусать локти от зависти, читая статью «Четыре стены одного класса». Кто-то хихикнул в толпе. Кто-то высунул красненький язычок. Название статьи показалось Олегу вычурным. Он мысленно перечеркнул его и стал искать другое. Когда Светлицын пересел из автобуса в метро, название было найдено. Статья называлась «Пенкин и его друзья». Просто и доходчиво.

 

Глава пятая. Неприятность в конце недели

Сколько бы ни тянулось заседание совета дружины — длиться вечно оно не могло и когда-нибудь должно было кончиться.

Как ни был остро поставлен вопрос о Пенкине — рано или поздно следовало принять решение.

После того как все откричались, после того как девочка с косичками не выдержала и накричала на Алика Лоповова, который, разлегшись на своем пальто, занимал нейтральную позицию, а Алик Лоповов ответил, что не просил выбирать его в совет дружины, потому как у него и без совета достаточно нагрузок, все вдруг успокоились и решение было принято.

Решение состояло в том, чтобы не принимать решения. Так как Пенкина нет, так как в дело вмешалась пресса, так как мама Пенкина просила не применять крутых мер, так как в самом совете дружины не было необходимого единства, решено было перенести вопрос на следующий понедельник, а пока никаких репрессий по отношению к Пенкину не применять и дать ему возможность прожить неделю по собственному усмотрению.

— Вашего Пенкина вы уж очень замотали, — сказала круглолицая Таня. — И он теперь ни на что не реагирует. Он уже привык, что его ругают. А вы попробуйте оставить его в покое. До понедельника. Может быть, он в себя и придет.

Нина Григорьевна горячо поддержала такое предложение. И мама Пенкина с ним согласилась. Мама вообще утверждала, что Геннадий — в основе мальчик хороший, только очень нервный и впечатлительный. На это Оля Замошина, правда, заметила, что одной впечатлительностью упорное нежелание хорошо учиться объяснить нельзя. Она объяснила Пенкиной маме, что ее сын заражен самым отвратительным пережитком — врать на каждом шагу.

Тут мама снова заплакала, все, кроме Замошиной, стали ее успокаивать, а Таня спросила, будут ли еще предложения. Еще предложение было у Оли Замошиной. Она предлагала ходатайствовать перед директором Иваном Петровичем об исключении Пенкина из шестидесятой школы, а если Иван Петрович не пойдет на это — перевести его в шестой «А» или шестой «Б».

— У нас и без Пенкина хватает проблем, — заключила свое предложение Оля. — Нам надо вон поднять активность и подтянуть дружбу.

За исключение Пенкина голосовала одна Замошина. Большинством голосов прошло предложение Тани. И все оставили Пенкина в покое. На неделю. Пенкин об этом не знал. И мама ему ничего не рассказала. Мама вообще не решилась что-либо рассказать Пенкину о своем посещении школы. Она боялась, что Гена слишком впечатлительный, чтобы спокойно воспринять такое сообщение.

На следующее утро Пенкин ожидал всяких неприятностей и расспросов, почему он не явился на совет дружины. Два урока его никто не спрашивал вообще, перед третьим Замошина все-таки не выдержала и задала ему вопрос. Но как только Пенкин начал рассказывать, как попал в автомобильную катастрофу, Замошина, даже не дослушав, отошла и в ответ ничего особенного не сказала.

Хотя она голосовала и против, но совет дружины принял решение, а Оля всегда подчинялась пионерской дисциплине.

Пенкин сначала не мог понять, чему приписать такое изменение обстановки, но потом как-то успокоился, втянулся и к концу второго учебного дня даже получил тройку по географии. Вообще все шло нормально. Пенкин ходил в школу, врал не так сильно, вел себя потише и все время писал что-то в свою общую тетрадь. Что именно — об этом никто не знал.

Впрочем, один человек знал, что пишет Пенкин в тетрадку. Это была Галя Кудрявцева, сидевшая с Пенкиным за одной партой. Галя была девочка любопытная. И хотя Пенкин, когда писал, прикрывал тетрадку рукой, она все равно подсматривала. Пенкину это, наверно, надоело, и он раз под честное пионерское рассказал Гале, что он пишет. Галя дала страшную клятву, что никому не разболтает. И еще удивительнее, что, действительно, никому не рассказала. Даже Оле Замошиной, своей закадычной подруге.

Немного отхлынув от Пенкина, шестой «В» стал жить своей обычной жизнью.

Никаких особенных происшествий за неделю не произошло. Если не считать, что учительница по физике Юлия Львовна забыла дома очки, и оказалось, что без очков она никого в классе не может узнать. Во время опроса под общий смех всего класса Юлия Львовна спутала Толю Зайцева с Машей Шамрочкой. Убедившись в своей ошибке, она больше никого не опрашивала, а стала объяснять новый материал.

Всю неделю думала Оля Замошина, с какой стороны начать борьбу за активность.

— Все наше несчастье в том, что у нас мальчики оторваны от девочек, — говорила она Гале Кудрявцевой, и та с ней соглашалась, и Оля думала, что, если посадить всех мальчиков со всеми девочками, начнется всеобщая дружба. Но потом понимала, что одной пересадкой ничего не добьешься.

— Очень разные собрались у нас люди, — мучилась Оля Замошина. — Вот наша главная беда. Разные люди, и каждый думает о себе.

Никто не хотел помочь товарищу! А как же без этого наладить дружбу?

Даже такой известный отличник, как Боря Ильин, и тот с большим трудом и то под воздействием общественности в прошлом году подтянул Андрюшу Миронова по арифметике. Андрюша получил тройку, а Боря Ильин — путевку в пионерский лагерь на Черное море. Вожатая Таня говорила, что Миронов должен теперь по гроб жизни благодарить Ильина. Хотя еще неизвестно, кто кого должен благодарить. В конце-то концов на Черное море поехал Ильин, а не Миронов.

— Все порознь очень хорошие, — билась Оля. — А когда соберутся вместе — глядят в разные стороны.

Большие надежды возлагала Оля на вечер вопросов и ответов. Тема была нужная — «Пионер — верный товарищ». Оля еще в пятом классе проводила похожий вечер. Она выписала тогда из книги о пионерской работе вопросы и ответы, раздала их ребятам. И все пропало довольно организованно. Олю похвалила вожатая Тани и сделала ей единственное замечание — нехорошо, что вопросы и ответы читали по бумажке. Поэтому теперь Оля заблаговременно вручила одним вопросы, другим — ответы и просила заучить наизусть. Но ребята, за исключением Ильина и Ягодкина, выучили не точно, а приблизительно. Говорили своими словами и допускали ошибки.

Сбор прошел так себе. Нине Григорьевне не понравилось, а ребята были довольны, что быстро кончилось…

Не помогло налаживанию дружбы и организованное, по инициативе Оли, мытье пузырьков в соседней аптеке. На мытье явились далеко не все.

— Никто ничего не хочет — вот в чем причина! У всех — отговорочки! — говорила Оля Гале Кудрявцевой. — Разве я не права?

— Права, — вздыхала Галя и шла к своим медведям. Хотя Галя и была звеньевая, делала она мало. Фактически всю общественную работу тащила на себе одна Замошина. И может быть, еще Корягин.

В общем, за неделю никаких существенных сдвигов не произошло. По-прежнему у каждого были свои занятия и не было занятия, которое увлекло бы всех сразу.

В пятницу Нина Григорьевна организовала культпоход в Третьяковскую галерею. Явилось всего четверо — Оля Замошина, она не пропускала ни одного мероприятия. Боря Ильин, он боялся, что за непосещение могут снизить оценку, Маша Шамро по прозванию «Шамрочка», она хотела выслужиться, и всем на удивление — Пенкин. Оказалось, что Пенкин любит ходить в Третьяковскую галерею и ходил в нее два раза совершенно добровольно. Должно быть, врал.

Нина Григорьевна очень огорчилась, что так мало ребят пришло на экскурсию, но очень обрадовалась, что явился Пенкин.

Неделя подходила к концу, и Корягин уже торжествующе поглядывал на Замошину, как вдруг к самому концу недели, в субботу, случилось происшествие, которое снова поколебало Пенкина.

Вышло вот что. Пенкин не решил домашних задач по математике и попросил тетрадку у Бори Ильина, чтобы списать на немецком. Боря Ильин давать не хотел, но все-таки дал. Пенкин начал списывать, но обычно добрая немка Мария Павловна стала вдруг ни с того ни с сего проявлять принципиальность. Может быть, потому, что в класс явились какие-то молоденькие студентки в очках, которые пришли учиться, как проводить урок.

И то ли из-за этих очкариков, то ли просто так, Мария Павловна, заметив у Пенкина постороннюю тетрадь, взяла ее, положила к себе в портфель и сказала:

— Получишь эту тетрадку в учебной части.

Боря Ильин прямо-таки позеленел, когда его отличную тетрадь, которую все учителя иначе как «тетрадочкой» не называли, обозвали «тетрадкой» и заложили в портфель. Тем более, что следующим уроком была арифметика — та самая арифметика, задача по которой была аккуратно решена в той злосчастной тетрадке, бывшей тетрадочке, которая ни за что ни про что попала в учительский портфель.

Боря Ильин послал Пенкину записку. В записке было: «Немедленно верни мне тетрадь».

Пенкин, прочтя записку, обернулся в сторону Ильина и стал объяснять ему знаками, что никак не может вернуть тетрадь, что тетрадь эта лежит в чужом, марьпавловном портфеле. При этом Пенкин подмигивал Ильину — мол, не унывай, Борис!

В ответ на это подмигивание Ильин прислал вторую записку. В ней было написано: «Мне дела нет». Это значило, что как угодно Пенкин обязан вернуть тетрадь.

Под давлением записки Пенкин пошел к окошку набирать чернила в ручку. Он набирал их долго, пока Мария Павловна не отвернулась и не стала спрашивать у Миронова, как будет по-немецки «двугорбый верблюд». Убедившись, что все занялись двугорбым верблюдом, Пенкин посмотрел на студенток в очках — те записывали что-то в свои тетрадки. Тогда Пенкин подошел к учительскому столу и осторожненько вынул тетрадку из портфеля.

Прозвенел звонок.

Мария Павловна, установив окончательно, как называется двугорбый верблюд, взяла портфель и, сказав Пенкину: «Зайдешь после уроков в учебную часть», победоносно взглянула на студенток в углу и хотела было выйти из класса, как вдруг остановилась и стала рыться в портфеле.

Не обнаружив тетради, она сказала:

— Никто из класса не выходит. Кто взял тетрадь?

— Тетрадь взял я, — честно признался Пенкин.

— Ты взял тетрадь из чужого портфеля?

Если бы не было студенток, все, может быть, и обошлось, но в присутствии посторонних Мария Павловна решила поднять вопрос на принципиальную высоту, тем более студентки записывали каждое ее слово.

— Ты взял тетрадь из чужого портфеля, — повторила Мария Павловна еще раз, наверное для того, чтобы студентки успели записать. Дальше Мария Павловна сказала, что понимает теперь, кто мог взять из ее портфеля рубль десять копеек, которые пропали у нее на прошлой неделе.

Все, и наверно сама Мария Павловна, отлично понимали, что рубль десять копеек никак не связаны с несчастной тетрадкой, но Марию Павловну занесло.

Факт оставался фактом. Пенкин опять совершил проступок, и, значит, зря его оставляли на неделю в покое.

Мария Павловна, ничего не знавшая про родителей Пенкина, потребовала у него дневник и написала в нем: «Явиться в школу родителям!»

Когда Мария Павловна вышла из класса, сопровождаемая двумя студентками в очках, которые, по всему судя, были восхищены полученным уроком, многие набросились на Борю Ильина, из-за которого все приключилось. Но Боря доказал, как дважды два, что Пенкин виноват сам — нечего было брать списывать тетрадь, а нужно было дома готовить уроки.

В общем, вышло нехорошо, и еще неизвестно, чем вся эта история грозила Пенкину. Замошина и Ильин, кажется, были очень довольны. Многим было все равно. Толя отправился изобретать, Щукин — в Дом пионеров, Шамрочка — разводить цветы.

Не все равно было Гале Кудрявцевой. С некоторых пор она стала жалеть Пенкина, особенно после того, как одна из всего класса узнала, что пишет Пенкин в своей общей тетради.

Она даже поспорила о Пенкине со своей подругой Замошиной, она даже и сейчас схватила со стола пенкинский дневник, и как звеньевая помчалась в учительскую к Нине Григорьевне, и долго что-то ей и горячо говорила. И Нина Григорьевна что-то ей обещала.

И конечно же, не все равно было самому Пенкину. Галя вернулась с дневником и положила его на парту. До конца дня в этом дневнике, кроме замечания, появилась еще двойка по арифметике (списать задачу Пенкин не успел). А под самый конец ему сообщили, что в понедельник вызывают на совет дружины.

Так все неудачно складывалось.

И Пенкин возвращался из школы грустный.

До угла вместе с Пенкиным шла Галя Кудрявцева. И они говорили друг с другом.

О чем — станет известно из следующей главы.

 

Глава шестая. Диалоги на бульваре

Пенкин шел из школы вместе с Кудрявцевой. Кудрявцева покачивала портфелем и иногда подпрыгивала на одной ноге, а Пенкин портфелем не покачивал и на ноге не подпрыгивал. У него в портфеле лежала двойка и замечание в дневнике. На душе у Пенкина было скверно.

И чтобы как-нибудь утешить Пенкина, Галя стала рассказывать ему про свои неприятности. Человеку всегда легче, если другому тоже нелегко. А неприятностей у Гали оказалось много. У нее заболела Огонечкина. И теперь Галя даже запустила своих медведей.

У Гали дома жили три кошки и один кот. Кошек любила еще Галина бабушка, которая умерла в прошлом году. И теперь Галя сама заботилась о кошках. Кошки требовали постоянного ухода. Потом их надо было воспитывать. У каждой был свой характер. А Галя обязательно хотела, чтобы они жили дружно. Кошки этого не понимали и регулярно устраивали драки. Вернее сказать, все били Огонечкину. Огонечкина — это было кошкино имя или, вернее сказать, фамилия. Это была фамилия маминой знакомой, и в честь этой знакомой бабушка назвала кошку. Иногда в гости приходила настоящая Огонечкина, и тогда всем становилось смешно, потому что в одной квартире оказывалось две Огонечкины. Правда, у маминой знакомой было еще имя и отчество, ее звали Людмила Никитична, а у кошки Огонечкиной имени и отчества не было. И вот теперь еще, вдобавок ко всему, она заболела. Она сделалась грустной-прегрустной, ни с кем не играет и даже остальные кошки ее уже два дня не бьют. Другие кошки назывались обыкновенно — Хмурик, Лизка. А черный кот носил красивое индийское имя Патинава. Это был старый бабушкин кот. Самый умный из всех. Он все понимал и во всем разбирался. И не кричал без разбору. И его слушались.

— А разве кошки разговаривают? — спросил наконец все время молчавший Пенкин.

— А ты как думал?

Пенкин помолчал, отломил с водосточной трубы сосульку и ни с того ни с сего спросил:

— А ты знаешь, что Павлик Морозов, например, когда ему было одиннадцать лет, разоблачил кулаков? А Аркадий Гайдар в четырнадцать командовал полком? А Володя Копчанеев во время войны пустил под откос пятнадцать немецких эшелонов?

— Это ты к чему? — не поняла Галя.

— К тому, что мы с тобой уже на целый год старше Павлика Морозова, а ничего еще не сделали!

— Ну как же так, — пробовала возразить Галя, — мы учимся, ведем общественную работу…

Пенкин усмехнулся.

— Олечкиными словами заговорила. Тянет-потянет-вытянуть не может. Особенно твоя Оля ее ведет, общественную работу.

— А что — не ведет?

— Ведет. В другую сторону.

— Ты к Ольге несправедлив!

— Я таких людей, как Замошина, терпеть не могу. «Ты выучи вопрос, а ты заучи ответ». Заученный она человек!

— Никакой не заученный, что ты выдумываешь! И если хочешь знать, так вот именно Оля бы пустила под откос пятнадцать эшелонов.

— А я, значит — нет?

— Ты — еще неизвестно. А Оля — точно. На нее можно положиться. Она никогда не подведет и не обманет.

— Зато она ничего не любит по-настоящему!

— Она петь любит! — разволновалась Галя.

— Что-то никогда я не слышал ее пения, — удивился Пенкин.

— Потому что ей некогда! Она одна тащит на себе целый воз. Всю пионерскую работу. За всех за нас. И за тебя в том числе!

И так как Пенкин посмеивался, Галя хотела и еще добавить, но вспомнила, что у Пенкина — неприятности. Поэтому она ограничилась тем, что сказала:

— А вообще теперь не война, а мирное время. И мы не в кино живем, а в обыкновенной жизни. И наша задача — лучше учиться и готовиться стать достойными гражданами. Когда вырастем.

Она хотела немножко подвоспитать Пенкина. Как-никак, она была звеньевая, а он — рядовой пионер.

— Ну и кем же ты станешь, когда вырастешь? — спросил Пенкин.

— Укротительницей тигров, — сразу ответила Галя. — Или, в крайнем случае, ветеринарным врачом.

— Счастливая ты, Кудрявцева, — позавидовал Пенкин. — Решила! А я вот запутался. Сначала твердо решил стать летчиком. Потом подумал, что летчиком не справлюсь, и переменил на шофера. А там в шофере разочаровался и решил стать учителем. Но как в школу пошел, так учителем я сразу расхотел быть и выбрал инженера-строителя. Потом я стал собирать марки и мечтал путешествовать. Но и на этом не задержался! Мне понравилось быть писателем. А теперь я и совсем не знаю. Вот я поговорил недавно с одним человеком и понял, что это вообще чудно: иметь на всю жизнь специальность. На всю жизнь — одну и ту же. Это же скука какая!

— Ты какой-то… невыясненный, Пенкин, — сказала Галя.

— Ага! Я — невыясненный. Мне и летчиком иногда хочется… Или — космонавтом. А потом подумаю — что же это я буду все время в небе летать или в космосе вертеться. Это, конечно, интересно, в небе, но что же я — в море не выйду никогда? За всю жизнь — ни разочка?

— Поэтому ты и начинаешь… придумывать? — Галя могла, конечно, сказать «врать», но ей не хотелось обижать Пенкина, и она спросила поосторожнее.

— Может быть, и поэтому, — обрадовался Пенкин. — Да если не придумывать, у нас в классе такая тоска зеленая…

— Конечно, у нас не очень весело, — рассуждала Галя, — но учеба — это не развлечение и не игра какая-нибудь…

— Не игра, — тоскливо протянул Пенкин. — А может быть, и хорошо бы, если игра. Если бы все играли вместе. А то ведь каждый в одиночку играет. В свою игру. Прудков — в шахматы, ты — в кошек. Толя — в изобретателя…

— А Оля Замошина во что играет?

— Она — в активность.

— А Корягин?

— А Корягин ни во что не играет. И ему скучно. Как и мне.

— Но ты же играешь?

— Во что?..

— В свою игру.

Галя опять могла сказать «врешь», но вспомнила, что Гена и так получил двойку и замечание в дневнике, и промолчала. Пенкин тоже замолчал. Тем более, они дошли до поворота, с которого начиналась другая улица.

— Ты — домой? — спросил Пенкин.

— Да.

— Привет Огонечкиной. А я тут на скамеечке посижу. Чего-то домой меня сегодня не тянет.

Галя постояла немножко на одной ноге, потом попрощались с Пенкиным и пошла домой.

А Пенкин сел на скамейку и стал разглядывать прохожих. Он загадал так — если на его скамейку сядет женщина, все еще может обойтись, если мужчина…

— У вас тут свободно? — спросил Пенкина какой-то старенький старичок.

Гена хотел было сказать, что занято, но потом махнул на все рукой и подвинулся. Старичок поблагодарил и сел. Гена сердито посмотрел на старичка, который все ему напортил. Он стал придумывать — что сказать дома. А старичок достал из кармана газету и принялся читать ее. Он читал не как-нибудь, наспех, а медленно, все подряд. Прочел сперва передовую статью, потом спустился ниже и прочел какое-то обращение. После обращения перешел к телеграммам из-за рубежа. Тут старичок разволновался, стал ерзать по скамейке, беспокойно оглядываться и, наконец, спросил у Пенкина:

— Вы читали, что происходит в Боливии?

— Зачем мне читать, что происходит в Боливии, — ответил Пенкин, рассеянно разглядывая свои ботинки, — если я сам вчера оттуда приехал.

Старичок снял очки и минуты две, не меньше, смотрел на Гену с большим изумлением.

— Как интересно, — наконец выговорил он. — Вы, наверное, были там с родителями?

— Да, мой папа — посол в Боливии.

— Ах, вот что, — обрадовался старичок. — Очень рад познакомиться. Меня зовут Мирон Сергеевич.

— А меня Арнольд Арчибасов, — протянул руку Пенкин.

— Арчибасов? — переспросил старичок. — Позвольте, но фамилия нашего посла в Боливии… — и старичок, подняв голову кверху, зашевелил губами.

— Не будем уточнять фамилию нашего посла в Боливии, — таинственно и тихо предложил Пенкин.

— Вы правы, — согласился старичок. — А где теперь ваш папа?

— Он отправился в коллегию по иностранным делам. Мы приехали сюда всего на неделю. Потом мы подъедем на парочку дней в Чили, а оттуда — прямо в Боливию.

— Порядочное все-таки свинство со стороны правительства — менять внешнюю политику.

— Не говорите. Все боливийцы были буквально поражены такой переменой. Многие даже не верили.

— Серьезно?

— Абсолютно. А вы кто по специальности? — вдруг переменил тему Пенкин.

— Я на пенсии.

— А до пенсии кем работали?

— О, работа у меня была интересная.

— Кем же вы были?

— Я работал в «Союзпечати». Продавал газеты, знаете.

— В киоске?

— Да. Работа, правда, нервная…

— А почему нервная?

— Ответственность большая. Представляете очередь вечером. Люди ждут самые последние, вечерние новости. А газета, как на грех, запаздывает… Очередь волнуется… Простите, у вас лучше зрение — вот этот киоск напротив вы видите?

— Ну…

— Мне кажется, что привезли газету.

— Кажется.

— Простите меня, — заторопился старичок. — Обещал помочь. Работник молодой, неопытный. Я ему пока что помогаю. Какая жалость — мы с вами не успели поговорить! Так бы хотелось расспросить о Боливии…

— Ничего. Я к вам могу зайти и порассказать, — сболтнул Пенкин.

— Серьезно? Я буду так рад. И жена тоже обрадуется. Мы живем здесь, недалеко. Запишите адрес — Садово-Гончарная, восемнадцать, квартира двадцать два.

— Да я запомню!

— Нет, нет, запишите. Так надежнее.

Пенкин расстегнул портфель и поискал чистый листок. На глаза ему попался дневник. Странно, это был не его дневник, а дневник Гали Кудрявцевой. Как же такое могло случиться? Наверно, они перепутали дневники, когда уходили с последнего урока. Вот тебе и раз…

— Сейчас я вам дам листок бумаги, — засуетился старичок.

— Ничего, у меня есть.

Делать нечего! Пенкин записал адрес на последней страничке тетради по геометрии. Старичок ему в общем понравился и не хотелось обижать старичка. Хотя тот, между прочим, и испортил Пенкину все замыслы. Старичок попрощался и побежал.

— У меня к вам один вопрос, — остановил его Пенкин.

— Пожалуйста.

— Вот вы специалист по газетам, можно сказать.

— Сорок лет на газетном деле.

— Скажите, перед тем, как публиковать статью, материал проверяют?

— Ну, а как же. Всесторонне проверяют. Это же ответственнейшее дело.

— А так, что вдруг непроверенный напечатают, — не бывает?

— Что вы! Такое может случиться один раз в сто лет!

— Я тоже так думаю.

— Желаю вам всего наилучшего. И жду!

Старичок побежал со всех ног к газетному киоску. А Гена побрел домой. Рано или поздно ему все равно пришлось бы это сделать. На всякий случай он решил перенести объяснение на завтрашнее утро.

Во-первых, утро вечера мудренее. Во-вторых, дневник с двойкой по ошибке утащила Кудрявцева, в-третьих, завтра было воскресенье, и поэтому особенно торопиться было некуда.

И как только Пенкин вернулся домой, он забрался в свою комнату и раскрыл свою общую тетрадь.

 

Глава седьмая. Средневековая история

«Часы на башне городской ратуши пробили десять раз.

Генрих сидел в своей маленькой комнатке, глядел в окно, за которым плотной пеленой лежал снег, и думал о том, как поступить.

Лучше всего было бы встретиться с отцом и во всем повиниться.

Отца Генрих не видел уже две недели. Нет, отец его не странствовал в каравелле по прихотливым волнам океана, не делал попыток подняться в небо на воздушном шаре. Отец посвятил свою жизнь науке.

Рано утром отправился он в королевскую библиотеку, где работал до поздней ночи над научными трудами.

Мать Генриха — простая и работящая женщина — делила с мужем тяготы жизни. Отец пребывал в уверенности, что сын, отданный в колледж, получит там вполне достаточное образование. Родители радовались успехам Генриха в колледже, успехам, которых, как уже знают читатели, вовсе не было.

В колледже, где учился Генрих, царила скука зеленая. Никто не мог понять мятущейся души юноши, который стремился как можно скорее ступить на дорогу настоящей жизни, полной самых разных превратностей. Может быть, только один человек способен был понять Генриха. Это была прекрасная Галл. У нее был независимый и гордый характер. Она совсем была непохожа на свою подругу заносчивую Олле. Галл была ни на кого не похожа.

В парке ее дома жили три прекрасных тигрицы и один свирепый тигр по имени Патинава. Смелая Гэлл бесстрашно кормила диких тигров и заставляла их жить в дружбе. Генрих никогда не говорил Гэлл о своей любви. Он мечтал о том времени, когда, совершив настоящий подвиг, сможет послать ей весточку о себе. Сегодня почти весь вечер проговорили они о жизненных дорогах, об учебе в колледже, о дисциплине. До той минуты, когда Генриху суждено было объясниться с Гэлл, было еще далеко.

Сегодня утром Генриху вручили пакет с вызовом в совет дружины. Совет собирался в понедельник. Что хорошего могло ожидать Генриха в понедельник? Ничего хорошего.

Отец еще не приходил.

В комнату Генриха вошла мать и справилась об его здоровье. Бедная, она не знала, как тяжко ее сыну и какое испытание предстоит ему в понедельник! Он мужественно улыбнулся, скрывая свое отчаяние, и пожелал ей покойной ночи.

Часы пробили одиннадцать.

Снег по-прежнему сверкал за окном.

Генрих не мог уснуть…»

 

Глава восьмая. Зловредное воскресенье

Если считать, что Мирон Сергеевич сказал правду (а почему, собственно, надо ему не верить?) — газета «Пионерский галстук» может совершенно спокойно работать ближайшие сто лет. Потому как то, что может случиться с газетой только один раз в сто лет, уже произошло с ней в воскресенье, восьмого декабря.

Статья о Пенкине была опубликована. Под названием «Всем ребятам пример».

Как ни боролся Светлицын с приевшимися заголовками, они в последний момент одолели Светлицына. Дали-таки ему зуботычину. При содействии секретаря редакции Антипа Антиповича. Антип Антипович дежурил по номеру и в последний момент зачеркнул название светлицынской статьи «Пенкин и его друзья», заменив его более звучным «Всем ребятам пример».

А до этого было вот что.

Газета «Пионерский галстук» последние две недели давала, как назло, «негативный» материал. Приводила одни отрицательные примеры из жизни школы. А от газеты требовался позитивный материал. Конечно, и на дурных примерах можно воспитывать читателей, но во сколько раз возрастет сила печатного слова, если публиковать рядом и положительные примеры!

— Наша задача — не только брать под обстрел плохое, но и подмечать хорошее! — сказал на летучке редактор Пахом Пахомыч.

Тогда-то Светлицын и положил на стол Костина свою статью под названием «Пенкин и его друзья».

Костину статья понравилась. Он задвигал желваками, а это значило, что Костя чертовски завидует.

И все-таки он не удержался — спросил:

— А ты проверил этот материал?

В ответ Светлицын сказал:

— Как тебе не стыдно! — и хлопнул дверью.

Этот хлопок все и решил. Если бы Костя перед тем, как спросить, проверен ли материал, похвалил бы статью по существу, Светлицын ни за что бы не хлопнул дверью. Если бы Светлицын не хлопнул дверью, они наверняка бы вдвоем с Костиным еще раз съездили в школу, поговорили бы, как полагается, с директором, и все бы прояснилось. Но Светлицын хлопнул дверью с чистой совестью — ведь он действительно проверял материал. И он помнил совершенно точно, как совет дружины склонился к тому, что материал о Пенкине поможет школе. А то, что этот материал поможет всем школам района, всем школам города и всем школам страны, Светлицын не сомневался ни секунды.

Костин понимал, что обидел Светлицына. Понимал, что обидел зря.

И как только Пахом Пахомыч очередной раз сказал ему:

— Учтите, Костин, наша задача — не только брать под обстрел плохое, но и подмечать хорошее! — выложил на стол редактора светлицынскую статью.

Пахом Пахомыч, сдвинув в сторону очки, прочел статью с конца и до самого начала (у него была привычка читать статьи задом наперед), потер руки и спросил для порядка:

— Материал проверен?

Костину ничего не оставалось, как ответить «конечно».

После этого редактор, напялив на место очки, написал в уголочке статьи «Срочно! В воскресный номер», тем самым обеспечив себе и газете спокойную жизнь на сто лет вперед.

Было раннее воскресное утро.

Шестой «В» досматривал сны.

У каждого был свой, продленный сон, который можно было смотреть в свое удовольствие.

Не звонили будильники, не ругались мамы, все происходило как в доброй телевизионной сказке.

Первым вышел из сказки Петя Ягодкин.

Он вышел, поеживаясь, из сказки и пошел в магазин за молоком. По дороге Ягодкин, как всегда, прочитывал все, что попадалось ему на глаза.

На этот раз на глаза попалось сначала объявление, что институту «Гидромедпром» требуется на постоянную работу начальник технического отдела, потом, что столовой № 4 требуются посудомойщицы, следующей шла афиша театра имени Некрасова, извещавшая о постановке трагедии Шиллера «Разбойники», потом попалось написанное от руки предложение обменять однокомнатную квартиру с метро на двухкомнатную без метро, дальше шла целая газета «Пионерский галстук», только что промазанная сверху донизу и крест-накрест мокрым клеем. Это было находкой для Пети Ягодкина. Тем более что за газетой находился уже магазин «Молоко», куда он направлялся и где, кроме извещения о том, что «кефир — ценный питательный продукт», читать было совершенно нечего.

Про кефир Петя знал наизусть, а тут перед ним была совершенно свеженькая газета. Такой газеты Пете хватило бы на полчаса, не меньше. Минут через двадцать внимательного чтения кинулась ему в глаза статья под названием «Всем ребятам пример», помещенная на третьей странице. Как только Ягодкин начал ее читать, он подумал, что еще не пошел за молоком, а лежит на кровати и видит воскресный сон. То есть он был уверен в этом! Потому что он читал не про что-нибудь, а про свой собственный шестой «В» класс шестидесятой школы. И то, что он читал, было так непохоже на то, что есть на самом деле, что получало объяснение только в том случае, если это сон. То есть если это сон, то все было правильно. И Петя уже с интересом читал про Пенкина, который оказывался во сне самым первым отличником шестого «В» класса.

Но тут у Ягодкина вдруг обнаружились сильные сомнения. Он вспомнил совершенно ясно, как встал, поплескался в ванной, оделся, как мама дала ему шестнадцать копеек и пустую бутылку и как он вышел из подъезда…

Тут мимо Пети пробежали Галя Кудрявцева с летной сумкой через плечо и Оля Замошина с авоськой в руках.

Петя крикнул:

— Оля! Здесь есть про Пенкина статья!

— В газете? — спокойно спросила Оля.

— Да…

— Наконец-то поместили, — сказала Оля и скрылась в магазине.

Теперь Петя снова понял, что все это ему снится, и поэтому уже совсем не удивился, когда Оля, выйдя из магазина с полной авоськой, на ходу бросила Гале:

— Очень полезно, что такая статья появилась!

И спросила:

— Где тут написано?

Оля подошла к газете и начала читать. И Галя — тоже. Оля читала и читала, и перечитывала, ничего не говоря, потом обернулась и сказала Гале Кудрявцевой и Пете Ягодкину:

— Бежим к Корягину.

И они побежали.

Сновидения кончились.

По дороге Оля подбежала к киоску «Союзпечати» и попросила сегодняшний номер газеты «Пионерский галстук». Но газеты уже не было в продаже, потому что, сказал молодой газетчик, какой-то остроносый молодой человек в очках еще час назад скупил все номера.

Корягин собирался на лыжную вылазку, но Оля потребовала, чтобы он бежал читать газету.

Все вчетвером они добежали до угла, и Корягин прочел статью.

— Да-а, история, — сказал он. — Как же это могло произойти?

— Это произошло потому, — отчеканила Оля, — что его не исключили из школы на прошлой неделе. Я предупреждала. Теперь началось вранье во всесоюзном масштабе.

— А это хорошо: доска зеленая, — вдруг произнес молчавший все это время Петя Ягодкин.

Но Оля так шуганула его, что он живо направился за молоком.

Корягин, Оля и Галя Кудрявцева принялись спорить.

Они спорили долго.

Ягодкин успел сдать пустую бутылку, прочесть объявление про кефир, выбить чек и получить молоко. Петя Ягодкин успел выйти на улицу и прочесть объявление, что в связи с отъездом продается хороший дубовый стол и шкаф в приличном состоянии.

А Корягин, Оля и Галя Кудрявцева все еще спорили.

Наконец, они заметили Ягодкина.

— Пряник! — сказала Кудрявцева. — Надо собрать все звено по цепочке. Я всех обзвоню, у кого есть телефон, а ты обегай всех, у кого нет телефона.

— Он не обегает, — сказала Оля.

— Почему это я не обегаю? — обиделся Ягодкин. — Обязательно обегаю.

— Да он обчитается по дороге! — сказала Оля.

— Ягодкин! Собери звено по цепочке! — приказала звеньевая Кудрявцева.

— Есть собрать звено по цепочке, — вытянулся Ягодкин и отсалютовал свободной от молока рукой. — А куда их собрать?

— Мы соберемся в парке Калинина. У старого дуба. Ровно в час, — сказала Галя.

— Есть ровно в час, у старого дуба, — повторил Ягодкин и побежал.

И Галя побежала — звонить по телефону.

— Теперь идем к Пенкину! — сказала Оля Корягину.

И они зашагали по улице.

 

Глава девятая. Побег

Илья Дмитриевич Пенкин и в воскресенье не отдыхал.

Держа в одной руке стопку белых карточек, перевязанных веревочкой, в другой — завтрак, перевязанный ниточкой, он отправлялся в библиотеку.

Там он работал над диссертацией. Тема, которой вот уже целый год занимался Илья Дмитриевич, представляла исключительный интерес для науки. Диссертация была посвящена вопросам воспитания школьника в семье. Поэтому-то Илья Дмитриевич работал не покладая рук и в воскресенья.

Вот и сегодня рано проснувшийся Гена услышал голоса в коридоре — мама-Пенкина провожала Пенкина-папу.

— Только не переутомляйся, Илья, — говорил мамин голос. — Ты совершенно не щадишь себя!

— Не тревожься. Соня, — отвечал голос Пенкина-папы. — Я превосходно себя чувствую. Мне удалось раскопать уникальные материалы из архива великого Песталоцци!

— А где ты будешь сегодня обедать? — волновался мамин голос.

— Я извлеку из шкатулки, с твоего разрешения, — отвечал папин голос, — два рубля и отлично пообедаю в библиотеке. Там есть диетический зал на втором этаже. Открываются такие горизонты — ты не представляешь себе! Надо работать и работать. Как далеко за эти годы шагнула педагогическая мысль! Совершенно не вижу Геннадия. Поцелуй его, пожалуйста. Как его школьные успехи?

— Все в порядке! Не волнуйся!

Звякнул замок, заскрипела, а потом скрипнула дверь, и голоса стали спускаться по лестнице.

Гена хотел было снова заснуть, но это оказалось не так просто.

А заснуть очень стоило! Во сне было море в мелких жмуринках солнца и парусники перегоняли друг друга. На одном из них стоял Гена в белом морском кителе с подзорной трубой в руках и разглядывал далекий берег. Гена любил дальние моря и далекие страны, которые он никогда не видел, но о которых много читал. Дальние моря были в книгах, в альбоме с марками и во сне, а на самом деле был дневник с замечанием и двойкой. Дневник находился пока у Кудрявцевой, но завтра, самое позднее послезавтра мама увидит дневник и тогда…

Как хорошо было бы вернуться в море, на парусник, нестись по строптивым волнам к незнакомому городу, но для этого надо было заснуть, а попробуй засни, если на душе скребут кошки!

Гена попробовал повернуться к стене и зажмурить глаза. Но кошки делали свое дело. На стене не было никакого моря. На стене висело расписание уроков, из которого было ясно, что с понедельника все начнется сначала.

Снова зазвякала дверь — с лестницы возвращалась мама. Она шелестела газетами, которые принесла снизу.

«А что, если с мамой поговорить сегодня, сейчас и все честно рассказать ей?» — подумал Гена и стал решать, что лучше: честно признаться сегодня или честно признаться завтра. По всем приметам выходило, что гораздо лучше — завтра.

Пенкин стал глядеть на потолок, надеясь, что оттуда на него вдруг опрокинется море. Но море не опрокидывалось, а мамины шаги направились к Гениной двери.

Гена на всякий случай закрыл глаза.

— Ты уже проснулся? — спросила мама за закрытыми глазами. — Я иду в магазин ненадолго.

Гена пробормотал что-то невнятное и остался один.

Одному было куда лучше!

Пенкин встал и побродил по квартире. Ничего нового в квартире не было, кроме сегодняшних газет на обеденном столе. Гена рассматривал их рассеянно, пока не развернул «Пионерский галстук». Там на третьей странице он обнаружил статью под названием «Всем ребятам пример». Из статьи получалось, что всем ребятам пример был не кто иной, как он, Пенкин.

«Я ходил вокруг школы…» «А что, если, — подумал Пенкин, — организовать работу так, чтобы не было отстающих?» «Ветер шевелил его жесткие волосы, а он все думал и думал», — мелькали перед глазами газетные строчки, а думал Пенкин только о том, сколько времени остается до прихода мамы и успеет ли он за это время бесследно исчезнуть.

Наскоро умывшись и одевшись возможно теплее. Гена схватил портфель и стал набивать его необходимыми вещами. Рядом с чужим дневником Кудрявцевой он не забыл положить свою коричневую тетрадь, сунул теплые шерстяные носки. Потом открыл стоявшую в коридоре шкатулку и достал оттуда три рубля — больше там не было.

Времени оставалось в обрез.

Надо было еще написать записку. Пенкин ее написал и положил на обеденный стол. Потом вышел на площадку и, о чем-то вспомнив, сразу вернулся. Он схватил со стола газету, скомкал ее и запихнул в карман.

Теперь можно было исчезать окончательно. Гена быстро сбежал по лестнице, вышел на улицу и скрылся за углом.

Пенкин ушел вовремя — ровно через минуту после его исчезновения вернулась Софья Михайловна, которая с изумлением прочла записку, лежавшую на столе.

Не успела она еще прийти в себя — в дверь позвонили.

— Где Пенкин? — не здороваясь, приступила к делу Замошина.

— Здравствуйте, — поздоровался Корягин.

— Здравствуйте, — ответила Софья Михайловна. — Гена… — растерянно проговорила она, показывая глазами на записку. — Гена отправился в военно-спортивный поход. А вы разве не в походе?

Молчание длилось недолго, потому что Замошина спросила напрямик:

— Вы что, не знаете, что случилось?

— Я ничего не знаю, — испугалась Софья Михайловна. — Я ушла в магазин, возвращаюсь — на столе записка: «Ухожу с классом в поход». Почему так внезапно? Он вчера и словом не обмолвился. И отчего же вы не в походе?

— Мы, — замахнулся что-то раскрыть Корягин и совершенно неожиданно сказал: — Мы с Замошиной отстали. А сейчас и мы отправляемся… в поход.

Оля вытаращила глаза.

— На сколько дней рассчитан поход?

Оля хотела что-то сказать, но Корягин схватил ее за руку.

— Это — секрет. Военно-спортивная тайна.

— Боже мой, он ушел в поход совершенно голодный, — заахала мама Пенкина. — Я ничего не знала! Ушла за покупками… Вы не откажетесь передать ему бутерброды? Я умоляю вас.

Мама стала быстро резать хлеб и закладывать туда сыр, колбасу, ветчину и другие продовольственные товары.

Замошина не выдержала, дернула дверь и выбежала из квартиры.

— Что с ней? — спросила Корягина мама.

— Переживает… Девчонкам вообще нелегко… в походах.

— Да, да, разумеется… Боже мой! Но это не опасный поход?

— Конечно, не опасный. Это не по-настоящему поход, просто такая… игра.

— Я понимаю, но все-таки…

Корягин хотел отказаться от бутербродов, но мама упрятала их в целлофан, завернула в газету, перевязала веревочкой и так умоляюще глядела на Корягина, что тот… взял бутерброды.

— Будьте здоровы! — сказал он на прощанье.

Софья Михайловна плакала.

И все-таки плакала не так, как плакала бы, знай она всю правду!

 

Глава десятая. У старого дуба

Старый дуб считался главным деревом парка имени Калинина.

Когда шестой «В» был еще четвертым «В», Вера Сергеевна привела ребят в парк, подвела их к старому дубу и сказала:

— Напишите сочинение на тему «Старый дуб» об этом самом дубе.

И чтобы все не очень путались, Вера Сергеевна дала наводящие вопросы, среди которых был, например, такой: «На что похожи дубовые листья?»

Тогда-то Петя Ягодкин, который всегда любил сладкое, написал, что листья похожи на фигурный пряник. С тех пор его и стали называть Фигурным пряником.

С того дня ребята считали дуб «своим». И когда проходили мимо него поодиночке (вместе они ходили редко), обязательно вспоминали тот весенний день, Петю-Пряника и Веру Сергеевну.

Вместе у дуба не собирались никогда, но Кудрявцева сразу решила — звено должно собраться именно тут.

К часу пришли почти все.

Не хватало только Маши Шамрочки. Она запаздывала.

На сборе присутствовали Коля Сорокин, Оля Замошина и Федя Корягин. Главные люди шестого «Б». Командир отряда, член совета дружины и староста класса. Из них только Корягин был членом второго звена. Но присутствовали они все без исключения. Правда, они решили не принимать участия в общей дискуссии. Перед началом сбора Сорокин с Корягиным ходили неподалеку. Молча. Оба вообще говорили мало. Корягин — потому, что не любил болтать, Сорокин — потому, что заикался.

Когда стрелки на часах Бори Ильина сошлись на пяти минутах второго, Кудрявцева открыла сбор.

Первая вмешалась Оля. Она предложила познакомиться со статьей в газете.

И все двинулись к тому углу, где висела газета. Она действительно висела, но в том самом месте, где должна быть статья «Всем ребятам пример», зияла аккуратненькая дыра.

Какой-то злоумышленник вырезал статью бритвочкой. Как выяснилось, злоумышленник неплохо потрудился — все газеты на всех стендах во всем микрорайоне были срезаны. Статьи «Всем ребятам пример» не оказалось.

Выручил Фигурный пряник. Он цитировал статью безотказно, давал справки и отвечал на вопросы.

— Дождались! Позор на весь СССР! — гремела Оля Замошина. — Говорила — надо исключать!

Боря Ильин хихикал.

— Гнать Пенкина надо — Оля права, — кричала высоким голосом подоспевшая Шамрочка.

У всех были свои сны и свои планы на воскресенье. И каждый был недоволен, что его оторвали и собрали у дуба. Это во-первых. А во-вторых, все действительно были возмущены враньем Пенкина. Одним словом, чувствовалось, что Пенкину не сдобровать.

И тут неожиданно Кудрявцева взорвалась.

— Дурачье! — крикнула она, позабыв, что звеньевой не годится ругаться. — Ничего вы не понимаете! Вы знаете, почему он врет?

— Интересно, — ухмыльнулась Зеленцова, — почему же?

— Потому что нам, например, нравится, как мы живем, а ему — нет. Он — человек исключительный. Он вот что сказал: «Мне уже скоро тринадцать — а я еще ничего не сделал», в том смысле, что не совершил. Что ты хихикаешь, Ильин. Думаешь, ты много совершил за свои тринадцать лет? Павлик Морозов в одиннадцать разоблачил кулаков, а Корпачев пустил под откос немецкий транспорт. А ты что сделал?

— Выходит — Пенкину надо памятник ставить. Как Павлику Морозову. Так знай, — заявил Ильин, — Морозов был человек исключительный, а Пенкин исключительный врун.

— Кто из вас, — прокричала Кудрявцева, — сочиняет роман из средневековой жизни?

Все промолчали. Из средневековой жизни никто романа не сочинял.

— А Пенкин — сочиняет!

— А почему Пенкина нет? Почему он не явился? — пропищала Шамрочка.

Тут Корягин объяснил, что с Пенкиным. Даже рассказал про бутерброды, которые не знал куда девать.

— Дай мне слово, Кудрявцева! — потребовала Замошина.

— Бери, — пожала плечами Галя.

— Ребята! — обратилась к звену Замошина. — Я хочу вам просто напомнить, что сказано в газете. Ягодкин, процитируй то место, где Пенкин разглагольствовал о товарищеской взаимопомощи.

Ягодкин процитировал.

— Ну, что это, как не злейшая насмешка? Никакой взаимопомощи у нас нет и не было. Или вот. Фигур… Ягодкин, давай про стенки и парты разноцветные.

Ягодкин и про стенки процитировал.

— Какого, какого цвета? — переспросил Зайцев.

— Коричневого и зеленого.

— Что вы на это скажете? — продолжала Оля. — Кто это и когда решил? О стенках даже вопрос нигде не ставился! Мы стенки эти никогда даже не рассматривали — ни на совете дружины, ни на совете отряда. А Пенкин, видите ли, врет про наши стенки!

— А это ничего — зеленые парты, — ни с того ни с сего прикинул Зайцев. — И если, скажем, зеленая доска — это лучше, чем черная. Что тебе тут не нравится?

— Так ведь это же неправда! Вот что мне не нравится.

И Оля так посмотрела на Зайцева, что тот сразу пожалел, что неудачно высказался.

— Подвожу черту, — сказала Ольга. — Предлагаю. Первое: поставить вопрос на отрядном сборе об исключении Пенкина из пионеров за злостное вранье, второе: ходатайствовать перед Иваном Петровичем об исключении его из школы, третье: написать письмо в газету. Полнейшее опровержение.

Но не успела оторопевшая Кудрявцева поставить предложения Замошиной на голосование — в дело вмешался Корягин, который ходил поблизости.

У него было предложение.

Оля попыталась лишить его слова. Она утверждала, что Корягин как староста класса пытается оказать давление на звено, а этого делать не следует.

Корягин резонно возразил, что выдвинет предложение не как староста, а как член второго звена, а вот именно Оля Замошина, пусть она и член совета дружины, не входит в звено и не имеет никакого права руководить сбором.

Они принялись спорить. В спор захотел вмешаться Сорокин, но он так сильно заикался, что никто толком не понял, на чьей он стороне.

Тут экскаватор, смирно стоявший в нескольких шагах от дуба, вдруг заверещал и стал работать с таким грохотом и визгом, как будто ему было совершенно наплевать, что вокруг — воскресенье.

Он так визжал, что ничего не стало слышно.

Кудрявцева, однако, несмотря на завывания экскаватора и сопротивление Замошиной, поставила предложение Корягина на голосование. Против голосовали Замошина и Ильин. Воздержалась Шамрочка. Остальные подняли руки «за». Так и прошло это предложение Корягина шестью голосами против двух при одной воздержавшейся Шамрочке.

Что это было за предложение — никто из посторонних узнать не мог и даже автор этой повести, находившийся совсем рядом, ничего не расслышал, потому что этот чертов экскаватор громыхал не переставая.

Так и осталось тайной для всех, кроме второго звена, что предложил Корягин у старого дуба. И эта тайна могла раскрыться только в понедельник.

Оля Замошина заявила, что не то что не станет больше дружить с Кудрявцевой, но не подаст ей даже руки, потому что Кудрявцева проявила не только мягкотелость, но и беспринципность.

А Оля слов на ветер не бросала.

Галя очень переживала.

И впервые они пошли домой не вместе, как всегда, а отдельно и даже по разным сторонам улицы.

И все звено разошлось.

И Корягин с Сорокиным ушли.

И как ни бился автор этой повести, как ни проклинал зловредный экскаватор, какие догадки ни строил, так и не мог сообразить, что именно предложил Корягин и что именно собралось делать второе звено шестью голосами против двух при воздержавшейся Шамрочке.

Так и приходится автору заканчивать первую часть, не узнав, чем она кончилась. И в этом он извиняется перед читателями. И просит их не сердиться. Во всем виноват экскаватор, который работал в выходной день.

Приходится терпеть до понедельника, с которого начнется вторая часть. Во второй части все должно объясниться!

Автору немножко тревожно.

Неизвестно, где Пенкин, неясно, что будет делать звено Кудрявцевой, что скажет Нина Григорьевна, как поступит бедный Светлицын, сочинивший эту злосчастную статью?

Но автор не может ничем помочь своим героям.

Так уж повелось исстари — автор пишет, а герои действуют. Они действуют, а он только пишет.

Что-то натворят они во второй части?

Подождем. Потерпим.

Может быть, все еще кончится не так плохо. Не надо нервничать. Мало ли что случается!

Конечно, гораздо спокойнее было бы, если бы Пенкин не врал, а хорошо учился, а газета никогда не ошибалась, а Корягин дружил бы с Замошиной, а Замошина не поссорилась бы с Кудрявцевой!

Но что же поделаешь, если все складывается не совсем так, как хочется.

Начнется новая неделя, и все прояснится.

Уже поздний вечер. Всего одна ночь осталась до второй части.

Не так уж и много. А если кому и не терпится — надо ждать. Ничего не поделаешь.

И немножко успокоенный автор выводит на этой странице все еще дрожащей рукой —

Конец первой части.