Мы — первая ступень.

А до нас — семьдесят две ступеньки.

Потому что мы — на самом верху,

мы — четвертый этаж.

Слышите нас?

Это мы бегаем, прыгаем и кидаемся на пол,

это мы поем и кричим.

Это нас вы ругаете там, внизу:

«Кричат не своими голосами!»

А вы не ругайтесь, а прислушайтесь.

Почему не своими?

Каждый кричит свое. Своим голосом.

А кричим потому, что не слушаете.

Мы можем и тихонечко.

Каждому из нас есть о чем рассказать.

Рассказать друг другу и вам заодно.

Про себя. Про соседа.

И про вас — чего это вы забрались

на четвертый этаж.

Чего это вы — не из первого, не из второго,

не из третьего класса, а забрались!

Мы расскажем разные истории —

и смешные,

и серьезные,

и даже чуть-чуть печальные.

Те самые истории,

что произошли в первых,

во вторых и в самых старших — третьих классах.

— Я расскажу!

— Нет, я!

— Не толкайся, я — первый!

Все мы столпились на этой страничке.

И шумим.

И толкаемся.

Каждому охота рассказывать.

Всем сразу нельзя, по порядку придется.

— Вы откуда, девочки?

— Здравствуйте! Мы — из первого «А».

— Про что расскажете?

— Про «Здравствуйте».

— Вот и начинайте.

Будете слушать?

Переверните страничку.

 

Здравствуйте!

Ольга Ильинична сказала нам:

— Девочки. На вас жалуются. Вы не со всеми здороваетесь.

Мы ответили:

— Потому что не всех еще знаем. Мы еще путаемся.

— Вам надо здороваться со всеми учителями. Всем взрослым говорить первыми «здравствуйте».

И мы стали здороваться со всеми. Без разбору.

И все нам отвечали.

С некоторыми мы даже по два раза здоровались. И они по два раза нам отвечали. И нам это понравилось.

Потом, после уроков, мы вышли на улицу и всем на улице стали говорить «здравствуйте». Первыми.

Идет бабушка с кошелкой.

Мы ей — все разом: «Здравствуйте».

Бабушка как испугается, да как схватит кошелку, да как заглянет в нее — не пропало ли в кошелке что-нибудь, да как припустится со всех ног.

Странная бабушка!

Идет дяденька с портфелем. Толстый дяденька с толстым портфелем.

Мы и ему: «Здравствуйте»!

А он как закричит на нас:

— Посторонитесь!

Невежливый дяденька!

Какая-то тетечка идет по улице. Идет, а сама плачет. Потеряла, наверное, что-нибудь.

Мы ей тихонько сказали:

— Здравствуйте, тетечка!

А она остановилась вдруг, посмотрела на нас и улыбнулась сквозь слезинки:

— Здравствуйте, девочки!

Получается, что разные взрослые ходят по улице. Не все еще научились говорить «здравствуйте».

Но мы все-таки решили говорить. Первыми.

Здравствуйте, люди нашей улицы!

Здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте!

 

Снег в косую линейку

В праздник у нас тихо.

Если б не флаги на соседнем доме — ни за что бы не догадаться что праздник.

Где-то далеко, на Красной площади, командующий на машине принимает парад. И совсем близко он принимает парад — в телевизоре. Но если телевизор включать запрещено и даже нельзя радио слушать — никакого праздника тебе нет.

Я сижу у окошка. Передо мной тетрадка в косую линейку. Я рисую палочки и крючочки. Из них составляется косая буква «П».

Я смотрю на букву и прямо, и сбоку, и со всех сторон.

За окном летает снег. Сначала он кружит снежинками, потом кидается пушистыми снежками.

Все ребята из первого «А» сейчас пробираются по улицам или сидят у телевизоров. Праздник! Я пишу букву «р», потом «а», потом «з». Там, где-то далеко, в воздухе шумит музыка, обмороженные продавщицы наперебой торгуют мороженым. Там весело.

И, кажется, никто в целом свете не сидит у окошка и не выводит букву «д» с хвостиком.

После хвостика я устраиваю себе переменку и гляжу в окно.

Снег больше не кидается снежками, он сыплется мелкой крупой. На подоконнике сидит кот по фамилии Пушистый.

Пушистого тоже не взяли на праздник.

Но ему не задано писать буквы в тетрадку.

Пушистому нравится, как летит снег. Он любит смотреть снег больше, чем телевизор. Телевизора Пушистый пугается.

А как легко подойти к телевизору, повернуть левый рычажок вправо, и сам командующий парадом поедет по стеклу из конца в конец.

И никто об этом не узнает.

Ни мама, ни папа, ни Вера Семеновна.

Я смотрю на Пушистого. Пушистый — на снег.

Я встаю и иду к телевизору.

Пушистый оборачивается и смотрит на меня понимающими глазами.

«Давай включай, — словно говорит он, — не бойся, я никому не скажу!»

Я представляю себе, что включаю телевизор, смотрю парад, и ничегошеньки не случается. Это останется секретом на всю жизнь. Секретом. Моим и Пушистого.

Только как трудно будет жить мне всю следующую жизнь. С этим секретом. О котором никто не узнает. Ни мама, ни папа, ни Вера Семеновна.

Никому нельзя будет рассказать этого. Никому, всю жизнь. Пушистому хорошо — он говорить не умеет.

А мне?

Придут мама, папа, скажут: «Ну вот, занимался честно, молодец!» Что тогда?

Я хожу, хожу по комнате и возвращаюсь к окошку. Я вывожу букву «н», за ней «и», потом «к».

Я смотрю на косенькое слово «праздник» и сверху, и сбоку, и со всех сторон. Я вывожу его еще раз. И смотрю в окно. Флаг треплет снегом, но я теперь знаю — это мой флаг. Потому что я, может быть, один и тружусь сегодня во всем трудовом мире.

Нет, не один я! Многие! И рабочие на заводе, который не останавливается ни на минуту, и ученые, которым никогда нет покоя, и милиционеры, которые охраняют порядок, и пограничники, которые зорко смотрят вокруг.

Я работаю сегодня вместе с ними. И Пушистый перестает смотреть на снег и смотрит, как я работаю.

А снег все летит и летит. Он уже не кружится, не падает хлопьями, не сыплется мелкой крупой. Он идет теперь в косую линейку. Так, что по всему снегу из конца в конец можно вычертить косыми буквами трудное слово «праздник».

 

Другой бы на моем месте…

…проснулся раньше мамы. Тихо пробрался на кухню. Вскипятил кофе. Сделал зарядку. Разбудил маму.

— Ой, проспала. А мне завтрак готовить!

— Не беспокойся. На столе завтрак.

Позавтракали. Отвез маму на работу, потом в школу поехал. На математике чуть плечо не вывихнул — руку кверху тянул. Все чин по чину ответил.

— Садись, пятерка.

Кроме этой пятерки, ни одного замечания за весь день не было.

Обратно домой в автобусе ехал. Сел, книжку раскрыл, А тут — старушка стоит.

— Садитесь, бабушка. В ногах правды нет.

Села старушка.

— Скучно вам, бабушка, так сидеть. У меня книжка интересная — почитайте.

Вынула старушка очки, читает. Книжка веселая — смеется.

— Мне сейчас выходить, бабушка. Да вы читайте, читайте. Там дальше еще смешнее будет. Я себе и другую книжку найду.

Пришел домой — на телевизор и не взглянул.

Пока мамы нет — в магазин слетал, обед сготовил, окна в столовой помыл, пол на кухне подмел.

Слышу — в соседней квартире вода шумит. Мальчуган в ванной кран открутил. Плачет.

— Не кричи! — кричу.

По пожарной лестнице в квартиру влез, до крана доплыл, закрыл его наглухо, мальчугана спас.

Сел за уроки.

Сперва трудные сделал, потом — легкие. Все чин чинарем.

— Посмотри телевизор, — просит мама.

— Нет, я спать лягу. Мне в школу рано.

Лег и сразу заснул…

…другой бы на моем месте.

 

Я звоню в бюро погоды

— Если завтра будет мороз тридцать градусов — в школу не приходите, — сказала Инесса Павловна в конце уроков.

На всякий случай я с вечера не все уроки сделал. Мало ли что!

В семь утра проснулся. В окошко выглянул — сразу видно, мороз. А сколько градусов — кто его разберет.

Включил радио. А по радио — музыка, про мороз ни словечка.

Я лежу, последних известий поджидаю.

Только известия начались — бабушка на кухне посудой загремела.

— Тише, бабушка, я последние известия слушаю!

— Что это ты никогда не слушал, а теперь увлекся?

Пока мы с бабушкой пререкались — я погоду и пропустил.

Что теперь делать?

Позвонил я Димке Буркину. Димка спросонок говорит — телефон есть такой, по которому погоду объясняют. А какой телефон — не знает.

Набрал я ноль девять — справочную.

— Скажите, по какому телефону про погоду узнать можно?

— Погоду по радио надо слушать и в газетах читать.

— Газета еще не пришла, а радио мне бабушка помешала услышать.

— Тогда звоните в бюро погоды…

Стал я набирать бюро погоды.

— Иди завтракать! — зовет бабушка.

— Ну вот, сбился.

Снова набираю. Коротенькие гудочки. Занято. Еще набрал. Снова коротенькие.

— Ты завтракать будешь или нет?

Не до завтрака мне. Я в бюро погоды звоню.

Занято бюро погоды.

Димке звоню — и у него занято.

В бюро опять — и бюро не отвечает.

Наверное, Димка с бюро переговаривается. Да не только Димка! Весь город, небось, сегодня из всех квартир звонит. Морозом интересуется.

— Ты что, в школу собираешься или нет?

— А нам сказали: «Если мороз — не ходите».

Насчет градусов я не уточнял.

Чего бабушку волновать?

В общем, я неплохо время провел. На коньках покатался, с горки на санках слетал, погулял на свежем воздухе. К обеду пришел — Димка Буркин звонит.

— Ты чего в школе не был?

— А разве надо было?

— А как же?

— Я в бюро погоды звонил.

— Ну и что?

— Там занято было. Я и не знал — идти или не идти в школу. Решил на всякий случай не пойти.

А надо было пойти, значит. Не угадал. Нехорошо получилось.

А все из-за того, что бюро погоды занято было. А занято потому, что все звонили.

Любопытные!

А из-за них человек школу пропустил.

 

Как сделать зайца

— И совсем не так. Я знаю, как правильно. Вот… Берешь платок. Складываешь два конца. Вывязываешь ему голову. А тут будут ухи. Я знаю, как правильно.

— Ты не говори, как правильно. Ты сделай, как правильно…

— Пожалуйста. Вот. Беру платок. Складываю два конца… Вывязываю ему голову. А тут…

— Ну?

— Сейчас. Не сбивай. Я знаю, как правильно. Беру платок. Складываю два конца. Вывязываю голову…

— Где твои ухи?

— Не мои ухи, а Зайцевы ухи. Ты меня не тормоши. Я знаю, как правильно. Сейчас должны получиться ухи. Беру платок… Два конца… Вывязываю голову…

— А ну-ка давай мне. Вот тебе ухи, вот тебе заяц.

— Это неправильный заяц!

— Пусть неправильный, зато заяц. Говорить, как правильно, — это одно, а сделать зайца — совсем другое.

 

Моя Бабушка-Яга

У меня бабушка не кто-нибудь. Артистка в театре.

Веселая такая бабушка. Как придет к нам — мандарины принесет, конфеты. И смеется.

— Ну, — говорит, — Натка, поздравь бабушку. Я новую роль получила. Скоро играть буду.

И смеется. Любит бабушка поиграть.

А под каникулы пришла — мандарины и конфеты в руках, а сама не смеется.

— Новую роль получила, — вздыхает. — В детской сказке играть буду.

Я так обрадовалась! На утренниках бабушка играть будет. А то я ее никогда в театре не видела. Она все вечером, для взрослых играет. А на каникулах для детей будет.

Пошли мы с мамой в театр. Сказка называется «Аленький цветочек». И сказка интересная, и бабушку посмотрим.

Я всем соседям в зале объяснила:

— У меня бабушка — артистка. Сегодня в этой сказке участвует.

Раскрылся занавес — и началась сказка. Аленушка с сестрицами и нянюшкой своего батюшку отца в дальний путь провожают, а я думаю: «Когда же бабушка выйдет?»

Мама говорит:

— Сиди спокойно!

А я не могу спокойно сидеть. Дальше — страшное пошло. Завыл ветер, зашатались деревья, заиграла музыка, и на помеле прикатила Баба-Яга. Страшная вся. Нос длинный, горбатый. Волосы косматые. Голос хриплый, простуженный.

Некоторые ребята даже зажмурились от страха. Я не зажмурилась, но думаю: «Скорей бы все это кончилось». А тут Баба-Яга такое затеяла — выдает себя за нянюшку. Пришла к Аленушке и давай ее обманывать: «Я — твоя нянюшка!»

Ребята разжмурились и кричат Аленушке, и я вместе с ними кричу:

— Не верь ей, не верь! Это — Баба-Яга!

Аленушка не слышит, бедная!

Музыку опять заиграли, и закрылся занавес.

— Все? — спрашиваю.

— Нет, это только антракт. Мы теперь к бабушке пойдем. За кулисы, туда, где артисты.

Ой, я совсем про бабушку даже забыла. Прошли мы к двери, куда входить запрещено. Объяснили, что бабушка наша играет. Открыли нам запрещенную дверь — а там Баба-Яга стоит.

Я как шарахнусь!

А она говорит человечьим голосом:

— Что же ты, Натка, пугаешься? Это же я — твоя бабушка!

«Знаю я, какая ты бабушка, — думаю. — Я тебе не Аленушка — не обманешь».

А тут мама говорит:

— Не узнаешь бабушку?

Я стою, чуть не плачу, дрожу вся:

— Ты не бабушка, ты — Баба-Яга. Не верь ей, мама!

А Баба-Яга говорит:

— Да что ты, Натка! Посмотри — нос у меня наклеенный. И волосы накладные.

Снимает Баба-Яга нос и волосы, а под Бабой-Ягой — моя бабушка. Тут звонки прозвенели.

— Мне на сцену пора, — говорит бабушка.

А я ей:

— Бабушка, не надо обратно на сцену идти. Не делай вреда Аленушке, она — хорошая.

— Да как же я не пойду. Ведь это моя работа.

— Нехорошая твоя работа, — объясняю.

— Людей обманывать! Зачем тебе такая работа?

— Ну как зачем? Я хорошо зарабатываю.

— А зачем хорошо зарабатывать?

— Чтобы тебе мандарины, конфеты дарить.

И мандарин мне протягивает.

А я не беру, дрожу вся.

— Не надо мне мандаринов!

Сели мы в зал обратно. А соседи меня спрашивают: «Кем же твоя бабушка участвует в этой постановке?»

Я призналась, что она у меня Баба-Яга.

И все соседи стали на меня нехорошо коситься.

— Пойдем домой, — шепчу я маме. — Пойдем, я боюсь.

Мама говорит:

— До конца досмотрим.

А я до конца смотреть не стала. Я до конца зажмурилась. Я только слушала до конца. Я только слушала, а сама думала: «Когда я вырасту и стану хорошо зарабатывать, я обязательно буду бабушке деньги давать, чтобы никогда ей в Бабу-Ягу не превращаться».

Бедная бабушка!

Из-за мандаринов на такое пойти!

 

Я держу руку…

Санна Санна сказала в начале урока:

— Кому что неясно будет — поднимите руку. Без крика. И стала писать на доске:

«Р…бята», «окт… брята».

Вместо буквы — три точки. Вместо трех точек надо букву ставить.

— Пишите в своих тетрадках, — говорит Санна Санна, а сама на доске продолжает.

Я стал писать в своей тетрадке, и мне неясно стало. Три точки оставлять или новую букву прямо вписывать. Поднял я руку. А вокруг ребята кричат:

— Санна Санна, а после слова надо точку ставить?

— А слова с большой буквы писать?

— А можно каждое слово с новой строчки?

Санна Санна всех ругает, что они не руку держат, а с места кричат.

— Ну что за крик, Валяев! Ставь точку. Ты думаешь, я глухая. Страшилов? Можно с новой строки. Неужели трудно руку поднять?

Руку поднять нетрудно. Я поднял руку и держу.

А Санна Санна отвернулась к доске, новые слова выводит: «Малыш…», «маш…ны»…

Ребята, которые кричали, давно уже пишут.

Я один руку держу. Не знаю, как писать.

Санна Санна за учебником к столу подошла, заметила меня, говорит.

— Руку плохо держишь. Поставь на локоток.

Я поставил на локоток.

Санна Санна снова писать на доске стала. Слов на доске все прибывает да прибывает. Ну, думаю, списать не успею. Стал я шептать тихонько:

— Санна Санна…

Не слышит, что ты будешь делать!

— Санна Санна, — громче шепчу.

— Что за шепот в классе! — не оборачивается.

Решил я тогда ближе подойти. Вылез из-за парты. Обернулась, заметила меня:

— Что ты по классу гуляешь, Облынин?

Вернулся.

— Кто плохо себя будет вести, — говорит Санна Санна и пишет на доске, — того занесу на промокашку.

Это привычка у нее такая — всех плохих на промокашку сперва записывать, а потом в журнал переносить.

Я держу руку. Не хочу на промокашку.

А тут тетя Нюша снизу пришла. Учительницу вниз вызывают. Что-то случилось внизу.

— Я спущусь ненадолго, — говорит нам Санна Санна, — а вы дописывайте.

Хорошо тому дописывать, кто пишет. А кто еще не начал — что делать?

Пришла снизу, спрашивает:

— Кто задание выполнил?

Только тут опустил я руку. А все подняли.

— А ты что же, Облынин. Как по классу гулять — ты первый, а как задание выполнить…

Подошла ко мне Санна Санна, увидела чистую тетрадку и ахнула.

— Так, — говорит. — Гулял, шептался и ничего не сделал!

И занесла меня на промокашку.

А все вокруг кричат себе и кричат. А Санна Санна делает им замечание:

— Ничего вы своим криком не добьетесь. Все вопросы можно выяснить, если поднимете руку. Только руку — и все!