«Единственное, – размышляла Филомена Паска, разглядывая около десяти утра свое отражение в зеркале, – единственное, что мне не по душе в моем новом квартиранте, это его фамилия». Фамилия квартиранта была Моосбрутгер – ее и выговорить-то трудно. А называть квартиранта просто по имени – до этого их отношения еще не дошли. Филомена Паска все-таки надеялась – и не без оснований, – что с сегодняшнего утра это изменится. Обильный завтрак в хорошо натопленной комнате, да еще при свечах – способен многое изменить! Филомена Паска ненавидела снег и зимние сумерки и искренне радовалась тому, что бывают дни в году, когда просто необходимо за завтраком ставить на стол зажженные свечи.

Она наклонилась поближе к зеркалу, висевшему над мойкой, и попыталась улыбнуться, не показывая зубов. Они вообще были ее слабым местом – нескольких давно не хватало. В плюс Филомене можно было поставить стройную фигуру, круглое свежее лицо с большими миндалевидными глазами и грудь, которая весьма способствовала началу ее недолгой карьеры певицы в «Ла Фениче» – но тому уже более двадцати лет.

Она знала, что большинство мужчин закрывают глаза, когда целуют женщину, когда губы их совсем близко – значит, отсутствия зубов избранник может сначала и не заметить. Главное для нее – не торопиться. С другой стороны, Филомена только этого и хотела: потерять контроль над собой в объятиях человека, которого пригласила к позднему завтраку.

Энное число лет назад она пела в хоре «Ла Фениче», а под конец была даже солисткой оперной сцены. То, что при этом сыграла большую роль ее близость с тогдашним главным режиссером театра графом Мочениго, она никогда не отрицала – глупо было отрицать, когда все об этом знали.

В начале сороковых годов ее карьера оказалась на излете, что, безусловно, было связано с уходом графа из театра. Когда, в результате революционных бурь, театр совсем закрылся (открылся он снова лишь в 1852 году), Филомена обнаружила, что никто в ней – как в оперной певице – больше не заинтересован. Куда там, ей даже не предложили прежнего места хористки!

В 1853 году она вышла замуж за инспектора пожарной охраны, наблюдавшего за исполнением противопожарных правил в «Ла Фениче». Три года назад, не испытав особого горя, она похоронила его. И теперь жила на то, что сдавала различным торговцам складские помещения вдоль Большого канала, доставшиеся ей по наследству от покойного мужа.

Здание было длинным, но одноэтажным, с плоской крышей, безо всяких архитектурных украшений, с двумя узкими водными воротами. Оно находилось всего в одном квартале от элегантного палаццо Гарцони, напоминая лягушку рядом с принцессой. Но Филомене оно приносило немалые деньги. Большинству венецианцев было знакомо это неказистое здание, потому что с западной его стороны был причал важнейшей для города гондольной переправы Гарцони.

Сама Филомена жила в одной из двух квартир этого здания, выходивших на Большой канал; другую квартиру она сдавала внаем. Именно по этой причине она стояла сейчас перед зеркалом с сильно бьющимся сердцем и мыслями о своих дурных зубах.

Не то чтобы в синьоре Моосбруггере, который вот уже полгода жил в соседней квартире, было что-то особенное Ему было под пятьдесят, по-итальянски о говорил с грехом пополам, но был высокого роста, с широкими плечами и крепкими руками. Что ей в нем особенно нравилось – это неизменная вежливость и взгляды, которые он бросал на нее при встречах, особенно после того, как с месяц назад их отношения решительно продвинулись вперед. По ее мнению, не заметить призыва и обожания в этих взглядах было невозможно.

Поскольку, в силу своей профессии, Моосбруггер часто отлучался – по всей вероятности, он занимался чем-то, связанным с морскими перевозками, – видела Филомена его раза два в неделю. Однажды, в декабре прошлого года, случилось так, что у него не оказалось воды и он пришел к Филомене на кухню. Она предложила ему чашку кофе, они разговорились. С тех пор всякий раз, когда Моосбруггер ночевал в своей квартире, он по утрам заглядывал к ней, чтобы выпить чашечку кофе. Это были ни к чему не обязывающие встречи, не выходившие за рамки обычных добрососедских отношений – до тех пор, пока с месяц назад не произошло нечто примечательное.

Конечно, Филомена не случайно оставила верхнюю пуговичку блузки незастегнутой, когда он появился утром, чтобы выпить кофе. А потом она обратила внимание на то, что он буквально не сводит глаз с ее декольте, когда она перегибается через стол, чтобы кофе подлить. Сначала это ее поразило. Потом Филомена с удовлетворением отметила, что после этого отношение Моосбруггера к ней сильно изменилось. Она чувствовала это по тому, как он оглядывал ее фигуру при встречах.

В зеркале Филомена Паска видела часть своей комнаты. Стол, за которым они будут завтракать, был накрыт продуманно и с любовью, язычки свечей в медных канделябрах подрагивали, потому что окно было еще не закрыто. Ничего, она еще успеет закрыть его – никому ведь не придет в голову пускаться в лирические излияния на сквозняке. А так все в полном порядке…

Правда, Филомену несколько смутил офицер, который постучал в ее дверь, как раз когда она собиралась ненадолго выйти из дома, чтобы подкупить кофе. Офицер хотел поговорить с Моосбруггером, но тот тоже вышел за покупками. Филомена без колебаний впустила офицера в квартиру Моосбруггера, чтобы он подождал там – императорские офицеры не имеют привычки воровать чужие вещи!

Когда Филомена Паска вернулась, Моосбруггер был уже дома – она увидела его сапоги перед дверью. Несколько погодя она услышала, как хлопнула входная дверь – это, наверное, ушел офицер. Их разговор с Моосбруггером вышел совсем коротким.

На очаге у Филомены Паски разогревался раковый суп – она была убеждена в том, что раковый суп увеличивает любовный пыл. Она заметила, что на столе недостает двух бокалов для вина, и решила постучать к Моосбруггеру – попросить бокалы у него, тем более что ей просто не терпелось поскорее увидеть соседа. Она вышла из своей квартиры, перешла через дворик, разделявший их жилища, и постучала в дверь. Когда из квартиры не ответили, она сама открыла дверь и вошла.

– Синьор Моосбруггер!

Филомена попыталась произнести это весело и даже игриво, но вышло не совсем естественно, потому чего голос у нее от непонятного волнения сорвался.

Когда ответа не последовало, она позвала соседа еще раз – громко и отчетливо:

– Синьор Моосбруггер!

И снова ей не ответили. Единственное, что она услышала, были одиннадцать звучных ударов часов на башне церкви Сан-Самуэле.

Она вошла в короткий коридор, остановилась и прокашлялась. Это был не обычный, а сценический кашель. В «Ла Фениче» его услышали бы даже в последнем ряду – на расстоянии ста метров он разбудил бы спящего. Но Моосбруггер, похоже, ничего не услышал.

Филомена Паска хотела уже повернуться и уйти, но ее остановил странный запах. Слабый, но противный. Он был ей знаком, но вспомнить откуда – она не могла. Как будто запах земли, влажной теплой земли, но с неприятной примесью… Может быть, какое-то пахучее лекарственное зелье? Но какое зелье мог пролить или просыпать Моосбруггер?

Филомена сделала шаг вперед и принялась осматривать комнату соседа.

Первое, что бросилось в глаза, – керосиновая лампа на столе. Ее свет падал на связку ключей, почти опустошенную бутылку вина и пару перчаток. Позади стола, словно вырезанный в стене, чернел прямоугольник окна, того самого, что выходило на Большой канал. Какое-то движение угадывалось за окном, но Филомена не могла ничего разглядеть: сквозь задернуты занавески до нее доносился лишь плеск волн у стены дома.

А еще мгновение спустя она увидела лежавшего на полу Моосбруггера.

Он лежал, словно спал, между столом и маленьким сервантом, в котором стояла посуда. Руки его с вывернутыми ладонями были раскинуты в стороны, глаза открыты. Казалось, он вот-вот заговорит. Но когда Филомена разглядела шею Моосбруггера, то поняла: он больше никогда не заговорит.

Порез на шее был узкий, черный, слегка блестящий. Не было необходимости подходить ближе, чтобы удостовериться – порез еще и глубокий. Верно, зарезали Моосбруггера так быстро, что он и пикнуть не успел.

Филомена Паска не стала кричать. Она лишь безмолвно опустилась на колени, как некогда на сцене оперного театра, откуда ее изгнали более двадцати лет назад. И впервые в жизни потеряла сознание…

Когда две минуты спустя она пришла в себя, в ногах была невероятная слабость. Филомена не смогла встать и на четвереньках выползла из квартиры Моосбруггера. Рот ее был перекошен от ужаса, прическа развалилась. Она закричала, лишь оказавшись на улице. Один из соседей отвел ее обратно в квартиру и отправил мальчишку-посыльного из лавки зеленщика на площади Сан-Бенедетто в управление полиции.