Эмили дождалась четвертого дня, но с трудом. В те редкие минуты, когда матушка, Мадлен и Элли оставляли ее в покое, уединение, которое раньше помогало ей справиться с эмоциями, лишь добавляло слишком много времени для мыслей. И мысли бесконечно метались между восхищением и желанием убежать, между жаждой прикосновения Малкольма и страхом, что эта страсть приведет ее к гибели.

И когда карета, везущая ее к церкви, выехала на неровную дорогу, Эмили задумалась о том, что едва ли Малкольм собрался погубить ее. Она вела себя как последняя распутница, когда он того требовал, ей хватало малейшего одобрения, чтобы просить о наслаждении, в котором она всегда себе отказывала. Проснувшись на следующее утро, в безопасности своей девичьей постели, к которой пришлось пробираться по темным ночным коридорам, она стыдилась того, что Малкольм сумел остановиться, когда она не смогла. Если бы он ее не оттолкнул, ту ночь она провела бы в его постели, забыв обо всем, и отдала бы ему свою девственность.

Сегодня, в первую ночь после того как она станет графиней, она наверняка потеряет невинность. Малкольм больше не будет сдерживаться, только не после того, как три дня наблюдал за ней взглядом разбойника, готовящего засаду. Эмили лишь надеялась сохранить разум. Она не могла позволить ему лишить ее рассудительности, она должна была помнить, кем была и чего действительно хотела от жизни.

Мадлен прервала ее размышления.

— Ты хмуришься, Милли. Что случилось?

Эмили вцепилась в ремень на стене кареты, когда та подпрыгнула на очередном ухабе.

— Нужно было поехать верхом. Дорога здесь отвратительная.

— Это единственное, что тебя беспокоит? — уточнила Мадлен.

— Конечно нет, — огрызнулась Эмили. — Насколько я помню, ты сама нервничала в день своей свадьбы, но я тебя за это не укоряла.

— Потому что надеялась, что, разнервничавшись, я решусь отказать Фергюсону, — со смехом возразила она.

— Я признаю, что была не слишком благожелательна к герцогу Ротвелу и тому, как он тебя преследовал, — сказала Эмили и продолжила, игнорируя фырканье Мадлен: — Но я действительно вижу, насколько глубоки твои чувства к нему. И для тебя день свадьбы был счастьем, а не обузой.

Они с Мадлен находились одни в карете, и это были их последние минуты наедине перед свадьбой Эмили. Мать Эмили и леди Карнэч уехали первыми, с ними Элли, Фергюсон и его сестры, а за ними и братья Малкольма. Все они будут ждать в церкви, или кирке, как называли ее МакКейбы. И Малкольм тоже будет там, готовый заявить права на остаток ее жизни.

Эмили вздрогнула, лишь слегка, но от Мадлен это не укрылось. Она наклонилась к сестре и взяла ее за руку.

— Ты считаешь Малкольма обузой?

Эмили не знала и не позволяла себе думать о нем, чтобы не сбежать по пути к алтарю.

— Что будет, то будет, Мадлен. Моя судьба связана с ним, нравится мне это или нет.

Мадлен не ответила. Эмили уставилась за окно. Горы казались сказкой — холмы и утесы были покрыты влажной от тумана растительностью. В день ее свадьбы шел дождь. Она пыталась не думать об этом, как о знамении.

— Ты его любишь? — спросила Мадлен, сжимая ее ладонь.

Эмили резко втянула воздух.

— Я едва его знаю.

— Я тоже не знала Фергюсона до того, как он сделал мне предложение, но я уже тогда знала, что полюблю его.

Эмили отняла руку.

— Не всем так везет, Мадди.

Она кривила душой. Да, она действительно едва знала Малкольма. Все мелочи вроде того, какой пудинг ему нравится, любит ли он охоту, где покупает себе сапоги, были для нее полнейшей загадкой.

Но она знала, что он хороший человек. И знала, что он может завоевать ее сердце хитрой улыбкой и приключениями в лунном свете. Она никогда не думала, что кто-то с такой легкостью может преодолеть все ее баррикады. И мысль о том, что она может его полюбить, что потеряет свое сердце и отдаст ему всю себя, пугала Эмили больше всего остального.

Она не стремилась скорее попасть в церковь, но с их приездом Мадлен пришлось прекратить вопросы. Церковь оказалась древней и очень красивой. Гирлянды цветов обрамляли дверь и спускались на каменные ступени. Алекс ждал ее возле арки, уже готовый вести к алтарю.

Эмили заставила себя улыбнуться. Она нервничала почти до обморока, но никто в этой церкви, особенно Малкольм, не должен был увидеть ее страха.

* * *

Малкольм стоял у алтаря, надежно расставив ноги и сцепив руки за спиной. Шумный смех братьев и разговоры, ведущиеся на церковных скамьях за его спиной, заполняли уши, и он жалел, что уж эти-то точно не сбегут.

Удрать от них было бы легко. Любой другой приход в этой области согласился бы их обвенчать. Шотландские браки заключались проще английских, без чепухи вроде оглашения имен собирающихся стать супругами и без всяческих там удостоверений.

И ему не нравилось стоять перед всем кланом, слышать их пьяные веселые голоса и знать, что он не сделал всего возможного, чтобы выполнить свой долг перед ними. Эмили должна была стать его графиней — сейчас она была единственной женщиной, которую он мог представить в этой роли, но она не была холодной невестой, выбранной из политических соображений на благо его клана.

Он лишь надеялся, что они оба не пожалеют о том безрассудном поцелуе, который сковал их вместе.

Малкольм покосился на Дугласа и Дункана, прислонившихся к стене справа от алтаря. Близнецы обменивались своими потайными сигналами. По хитрым улыбкам и направлению их взглядов Малкольм понял, что братья строят совершенно скандальные предположения о доступности сестер-близняшек Фергюсона.

Он вздохнул. Его братья могли жениться на ком пожелают. Он же должен был следовать требованиям долга, а не того, что у него в штанах.

— Сомневаешься? — тихо спросил стоящий рядом с ним Фергюсон.

— Это так заметно?

Аластер, стоящий перед ними, поднял взгляд от проповеди, которую читал про себя.

— Ты выглядишь так, словно готовишься к казни, а не женитьбе.

Малкольм дернул головой, указывая на собравшуюся толпу.

— Наши отношения сами на пороге казни. Ты мог бы сделать состояние на этой церемонии, если бы принес пирожки с мясом и продавал их, пока меня обезглавливают.

— Что вполне компенсировало бы ту отару овец, которой я недосчитался, — пробормотал Фергюсон.

Малкольм рассмеялся.

— Нужно лучше следить за своими отарами. Герцогиня тебе в этом поможет.

— Да, овцы заботят меня куда меньше, чем тебя, это правда, — согласился Фергюсон.

Аластер фыркнул от смеха, но тут же попытался принять благочестивый вид.

— Если не хочешь заботиться о владениях, приглядывай хотя бы за сестрами, — Малкольм указал подбородком на Дункана и Дугласа.

Фергюсон проследил за ними взглядом, и его усмешка сменилась гримасой. Малкольм снова рассмеялся. Если с Эмили он сохранит те же отношения — разговоры, комфорт и юмор, — он будет счастлив. И если вспомнить о ее чудесном теле, он может и умереть от наслаждения задолго до того, как его клан заметит, что он не слишком рьяно исполняет свой долг.

И если свадьба с ней была ошибкой…

Она не могла быть ошибкой.

Но если все же была… он будет наслаждаться ею, пока сможет. Зная Эмили, он понимал, что, если брак окажется негодным, она найдет способ сбежать до того, как он вынужден будет отослать ее прочь.

Малкольм услышал, как стукнула по стене открытая кем-то дверь церкви. Обернувшись, он увидел молодого Ангуса МакКейба, сына одного из четырех своих кузенов. Ангус почти вбежал в открытую дверь.

— Леди прибыли! — крикнул он.

Аластер вцепился в молитвенник, пытаясь взять себя в руки.

Дункан что-то показал Дугласу, и оба расхохотались, а затем резко стихли под яростным взглядом Фергюсона.

И Малкольм почувствовал, как кровь заледенела в жилах. Еще несколько минут, и Эмили станет его женой. И принесет с собой море возможностей.

Он молча помолился о том, чтобы она оказалась способна эти возможности распознать.

* * *

Эмили ждала в карете, пока брат помогал Мадлен выйти и провожал ее к церкви. Мадлен рассмеялась над чем-то, что он сказал, открывая дверь, и ответная улыбка Алекса оказалась первым проявлением счастья, которое Эмили увидела на его лице с тех пор, как он застал их с Малкольмом в библиотеке.

Алекс вернулся из Эдинбурга вчера и ничего не сказал о Пруденс, кроме того, что нашел ей почтовую карету, безопасно доставившую ее в Лондон. Эмили знала, что не заслуживает записки, но отсутствие даже слов лишь распалило ее вину.

Она глубоко вздохнула и вытерла ладони о юбки. Неуместность жеста слегка спасало то, что руки ее были в перчатках. Взяла букет, пышную связку белейших гортензий, которые подчеркивали льдисто-голубой шелк ее нового платья. Покупая это платье в Лондоне перед самой поездкой, она и не думала, что оно станет ее свадебным нарядом, но цвет оказался вежливым поклоном в сторону родовых цветов МакКейбов.

Алекс вышел из церкви и вновь распахнул дверь кареты.

— Готова, Эмили?

Он подхватил ее и помог выбраться, осторожно поставил на землю, избегая собравшихся луж, которые могли бы испортить ей туфельки. Эмили мельком порадовалась, что дождь превратился в морось — когда она сняла мантилью и отдала стоящей у двери служанке, платье выглядело сухим.

Она подала Алексу руку, но вместо того чтобы взять ее под локоть, Алекс порывисто обнял ее.

— Я искренне желаю тебе счастья, Эмили. Надеюсь, ты это знаешь.

Все утро ее глаза оставались сухими, но от охрипшего голоса Алекса Эмили чуть не расплакалась.

— Я знаю, Алекс. И очень надеюсь, что ты тоже найдешь свое счастье.

Он пожал плечами, обнял ее снова и отступил.

— Возможно, найду, ведь ты и Мадлен теперь хорошо устроены.

— Как будто бы мы тебя сдерживали. Своей холостяцкой жизнью ты больше обязан книгам, а не Мадлен и мне.

Алекс попытался погладить ее по голове, Эмили ойкнула, и он припомнил, что не стоит портить прическу невесты.

— У всех свои пристрастия, не так ли? — сказал он.

Алекс не знал о ее книгах. И она впервые пожалела, что так и не сказала ему. Долг сделал ее брата строгим, но он никогда не подрезал ей крылья. И пока не появился Малкольм, брат был самым лучшим защитником, которого она знала.

Эмили вновь задумалась, почему Алекс так быстро решил выдать ее за Малкольма, ведь он отлично знал, что Пруденс эта партия куда нужнее. Но спорить и требовать от него признаний на пути к собственному венчанию было совсем не ко времени.

Она попыталась улучшить его настроение.

— Возможно, нам с Мадлен стоит заставить тебя жениться, раз уж ты так хорошо позаботился о нас.

Алексу хватило выдержки, чтобы рассмеяться.

— Если найдешь женщину, которая будет вам равна, отправь ее ко мне.

Она взялась за руку Алекса и позволила провести себя по вестибюлю к двери во внутреннее святилище. Эмили не собиралась выходить замуж. Но ей пришлось делать вид, что она рада тут находиться, словно не сомневается в счастье будущего единения. У нее был долг перед семьей. И перед Пруденс.

И перед Малкольмом.

Они остановились, ожидая, когда перед ними откроют последнюю дверь. Эмили вцепилась в локоть Алекса, другой рукой судорожно сжимая букет.

Когда Алекс ввел ее в церковь и вдруг пошел быстрее, чем она ожидала, чем была готова, Эмили почувствовала себя так, словно попала в другое время. Собравшаяся в церкви толпа словно явилась из средневековья, шумная, радостная, как на ярмарке, вместо сдержанной и чопорной пресвитерианской аудитории, которой она ожидала. Она знала, что МакКейбы принадлежат к англиканской церкви, но даже на юге никогда не встречала в храмах такого простора и радостного ощущения праздника.

Это было празднество, на котором она стала главным событием дня. Алекс почти что тащил ее к постаменту. Эмили смотрела прямо перед собой, пока не увидела мужчину, который ее ожидал. И чувствовала себя при этом выбитым из седла рыцарем, которого правила турнира толкают навстречу безжалостному врагу.

Нет, не к врагу. К мужу.

Его взгляд был тяжелым и жарким. Если раньше он смотрел как разбойник, планирующий засаду, то теперь его усилия принесли свои плоды. Малкольм принял ее руку из рук Алекса, и Эмили ощутила непоколебимую силу его хватки — и то, как он сдержал себя, легонько поцеловав костяшки ее пальцев, заверило, что Малкольм не предпримет пока ничего иного.

Она улыбнулась ему. И вдруг поняла, что улыбка была искренней, отчего улыбнулась снова.

Эмили боялась — она была в ужасе — от того, что значит для нее этот брак.

Но если уж ей суждено оказаться у алтаря, Малкольм был единственным, с кем она хотела быть рядом.

— Ты прекраснейшая из женщин, которые мне встречались, — сказал он.

Эмили подумала об Элли и Мадлен, которые стояли позади и были куда красивее ее, но взгляд Малкольма подтвердил искренность его слов. На миг ей показалось, что они одни в этом храме. Если бы это ощущение осталось с ней навсегда, Эмили не боялась бы. Жизнь только с ним, безо всяких общественных связей, казалась ей почти идеалом.

— Вы тоже весьма красивы, милорд, — ответила она.

— Но не самый красивый мужчина на свете?

Она рассмеялась.

— Вы самый, но я бы не хотела, чтобы эта мысль добавляла вам самоуверенности.

Он улыбнулся в ответ. И Эмили поняла, что успокоилась. Когда Аластер прокашлялся, она встала рядом с Малкольмом, одновременно расслабившись и нервничая.

Церемония прошла быстро. Позже она почти ничего не вспомнит об этом. Но Эмили навсегда запомнила клятвы. И то, как смотрела Малкольму в глаза, когда он держал ее за руку, и в его взгляде читалось, что для него существует только она.

В церкви он стал чуть более полированной версией человека, которого она поцеловала в библиотеке. Его волосы все еще были длиннее предписываемого модой, но Малкольм тщательно их расчесал, и с его лица исчез даже намек на щетину. Гладкость щек только подчеркивала острые, резкие очертания скул, и даже сломанный в далекой юности нос не портил его красоты и величественности. Эмили затрепетала, когда он поклялся любить и оберегать ее вечно.

Он был первым мужчиной, который показался ей способным сдержать эту клятву.

Малкольм закончил говорить сильным, уверенным голосом, без намека на сожаление. Она попыталась разделить его уверенность. И если даже запнулась слегка, обещая повиноваться ему, Малкольм, похоже, не рассердился на нее за это. Только слегка улыбнулся, когда половина клана захихикала, и уверенно сжал ее ладонь, ободряя.

Эмили закончила говорить, и ей почудился вздох облегчения с той стороны, где стояла ее мать, но ей нельзя было отворачиваться от Малкольма, чтобы это проверить. Он принял кольцо у Аластера и надел ей на палец.

— Телом своим поклоняюсь тебе, — сказал он, и в тоне его звучало веселье и что-то еще.

Церковь взорвалась радостными криками, словно эта свадьба была по любви, а не по принуждению. Крики стали еще громче, когда Аластер сказал:

— Малкольм, можешь поцеловать невесту.

Эмили развернулась к мужу и увидела в его глазах проблеск странного сильного чувства, прежде чем он подался вперед, наклонился к ней и поцеловал. Поцелуй был жарким и требовательным, словно первый, но что-то теперь изменилось. У губ Малкольма был привкус мяты вместо знакомого вкуса виски. И теперь он не соблазнял, он владел. Поцелуй завершился быстро, но Эмили никак не могла избавиться от ощущения жара его губ на своих.

Ей хотелось поцеловать его снова. И в его серебристых глазах светилось то же желание. Но у них еще будет время — время не только на поцелуи, теперь, когда их жизни связаны.

Когда они шли по проходу под дождем поздравлений и смеха, Эмили впервые ощутила, как ее сердце дает трещину.

В тот миг она поняла, что обречена.