Свадебный завтрак не был маленьким семейным собранием — это был пир, достойный средневекового лэрда. Главный зал заполонили все мужчины, женщины и дети, чей дом находился в радиусе двух часов ходьбы от замка. Празднование распространилось и на газоны у замка, и, судя по расставленным столам, гости собирались продолжать пир не менее недели.

Эмили не была уверена, что продержится хотя бы час.

Она постукивала пальцами по древнему дубовому столу, так и не прикоснувшись к своей тарелке. Завтрак — если можно назвать завтраком такое обилие яств — длился уже три часа, а из кухни все выносили новые и новые перемены блюд. Возможно, ей стоило больше времени уделить планированию свадьбы, чтобы сократить этот праздник.

Слева от нее Малкольм наклонил бутылку шампанского над ее бокалом. За столом они почти не разговаривали — впрочем, сидя бок о бок во главе огромного стола на помосте, с которого открывался вид на главный зал, и окруженные членами семьи, они не могли найти тему для разговора.

И в карете после церемонии они тоже почти не говорили. Хотя тогда им мешали сплетенные в поцелуе языки.

Она перестала постукивать пальцами и подняла бокал с шампанским. Ей не хотелось становиться его женой, и она не собиралась ему подчиняться, но, когда они с Малкольмом целовались, Эмили забывала обо всем.

Однако теперь она обязана разделить с ним постель, и это давало свободу раскрыть перед ним все ее тайные желания и капризы — так зачем же сейчас она просто сидит и ждет?

— Ты покраснела, дорогая, — прошептал он ей на ухо.

Эмили глотнула шампанского и бросила на него взгляд из-под ресниц.

— Ты бы тоже покраснел, если бы знал мои мысли.

Она чувствовала себя распутной, но Малкольм улыбнулся так, словно отлично ее понимал.

— Если бы ты знала мои, твой прелестный румянец остался бы с тобой навсегда.

Странно было настолько желать его. Жар страсти пугал Эмили. И заставлял испытывать стыд. Но стыдилась она не желания, а того, что безумная страсть совершенно лишала ее рассудительности.

Однако рассудительной она может быть завтра. Эмили отпила еще шампанского.

— Вы обнаружите, милорд, что шокировать меня не так уж легко.

Его рука скользнула по ее бедру, вес и жар прикосновения пронзили ее сквозь шелк.

— А вы обнаружите, что меня не так уж легко насытить.

Эмили развернулась к нему. Время сжалось в единый миг, застыло вокруг них на бесконечные несколько секунд. И до конца своих дней, до самой последней секунды она будет помнить голод в его серых глазах, чувственный изгиб его губ и то, как он хотел ее — ее, не титул, не приданое, не политические выгоды от брака. Это было началом сотворения их мира — желание и притяжение между ними затмили все остальное.

В то утро она не знала, перерастет ли это притяжение в любовь или завянет до апатии. Она лишь знала, что хочет выяснить, к чему оно может привести.

Малкольм поднялся раньше, чем она успела сообразить, что он делает, затем нагнулся и помог ей встать со стула. Эмили потянулась к его руке. Он поднырнул и завел ее руку себе за шею, а саму Эмили поднял над полом и прижал к груди.

— Малкольм, — воскликнула она, — ты с ума сошел!

Он поцеловал ее в лоб под одобрительные вопли клана.

— Здесь это нечто вроде традиции. Или ты еще не наелась?

— Более чем, — ответила она, внезапно ощутив, что в ее лондонском словаре приличий не хватает слов для того, чтобы описать свои чувства или спросить, чего она хочет.

Впрочем, Малкольм угадал ее желания. И его спина была прямой, когда он нес ее по залу. Эмили сжималась от непристойных комментариев членов его клана. Но расслабилась и прижалась к его груди, когда Малкольм пошел по лестнице к семейному крылу.

— Странная традиция, тебе не кажется? — спросила она.

Он погладил ее по бедру.

— Я тоже так думаю, но мне она кажется привлекательной. Первый граф украл свою жену, и все закончилось браком по любви. То, что я тебя унес, знаменует добрую удачу.

— Ты меня не покорил, знаешь ли, — уточнила Эмили.

Малкольм остановился ровно настолько, чтобы поцеловать ее.

— Но я смогу.

Она должна была оскорбиться, но самодовольная уверенная улыбка, с которой он нес ее по коридору, лишь побуждала Эмили снова его поцеловать.

— Возможно, это я тебя покорю.

Он плечом открыл дверь в свою спальню и пинком закрыл ее за собой.

— Можешь попытаться в любое время, дорогая. Но сегодня — сегодня у меня на тебя свои планы.

Он уронил ее на кровать, и Эмили пискнула, утопая в матрасе. Постель была подготовлена догадливыми слугами, они и занавеси на окнах задернули. Малкольм оставил ее лежать, неэлегантно распластавшись на кровати, и отошел к окну, чтобы раздвинуть шторы.

— Что ты делаешь? — спросила она, приподнимаясь на локтях.

Он завязал шнурки, удерживавшие шторы открытыми. Дождь прекратился, и солнечные лучи струились в комнату сквозь стекло.

— Я должен увидеть тебя, Эмили.

Она немного напряглась. А что, если ему не понравится увиденное?

— Не думаю, что это так уж необходимо.

Он раздвинул шторы на следующем окне.

— Ты знаешь, как твои волосы сияют на солнце, Эмили? — спросил он. — При свете свечей они кажутся золотой канителью. Но при свете дня они словно ангельский нимб. И если все твое тело настолько божественно…

Он осекся. Эмили тяжело сглотнула, когда он обернулся и медленным тяжелым взглядом обвел ее тело. Распластанное на кровати, с раздвинутыми ногами и прерывистым дыханием, она уже чувствовала себя покоренной, а ведь он еще даже не коснулся ее.

Она потянулась к нему рукой, приглашая его всем телом, поскольку не могла подобрать слова. Он в два шага преодолел комнату, сел на край кровати и поднес ее пальцы к своим губам.

— Я научу тебя чувствовать, Эмили. Я заставлю тебя кричать мое имя. Хотела ты выйти за меня или нет, но к тому времени, как ты покинешь эту постель, ты навсегда прекратишь сомневаться в том, что мы созданы друг для друга.

Она содрогнулась. Она уже чувствовала. Все те эмоции, которые она привыкла тщательно сдерживать, оказались в нескольких дюймах от того, чтобы пробить остатки ее защиты. Она не была готова дать им волю. Паника нарастала в ней, говорила, что нельзя позволять ему увидеть все, что нельзя подпускать его настолько близко.

И тогда он поцеловал ее.

Паника не исчезла, но отступила ровно настолько, чтобы она могла ответить на поцелуй.

Он ощутил ее напряжение. И отстранился.

— Ты готова?

От этих слов она почти пропала. Нить чувственного обещания все еще звенела в его голосе. Но когда в последний раз кто-то так беспокоился за нее? Не о ней, а за нее!

— Я… — Она перевела дыхание. — Хотела бы быть… но я… это…

Она растеряла все слова. Эмили Стонтон никогда раньше не запиналась. Возможно, став леди Карнэч, она больше никогда не сможет найти нужных слов. От мысли об этом паника закипела снова.

Он нежным движением убрал прядку волос с ее лица.

— Все будет хорошо, дорогая. Я всегда позабочусь о тебе.

Она слегка кивнула, коснувшись щекой его ладони.

— Я готова, — сказала она.

И это было ложью лишь отчасти.

Улыбка, которую она увидела, прежде чем он поцеловал ее вновь, была полна радости и с трудом сдерживаемого желания. Она заставила себя справиться со страхом, позволить телу получить контроль над разумом и поддаться порыву обнять Малкольма за шею. Она привлекла его ближе, углубила поцелуй, другой рукой поглаживая его по щеке.

Его руки уже приподнимали ее, чтобы добраться до пуговиц ее платья. Он не мог расстегнуть их все, мешала поза, в которой она сидела. Эмили проглотила его вздох, с которым Малкольм оторвался от ее губ.

— Может, позвать горничную?

— Сомневаюсь, что мой уважаемый предок звал слуг, — с разбойничьей улыбкой ответил он. — Повернись.

Она медлила.

— Доверься мне, — сказал он.

Эмили доверяла ему, по крайней мере в этом. Она повернулась к нему спиной и легла на живот. Платье запуталось у нее в ногах, а голову Эмили положила на скрещенные руки. То, что она не могла его видеть и не знала его намерений, должно было ее напугать.

Но вместо этого лишь создало простор для ее желаний.

Она ощутила, как он придвигается, прежде чем мускулы его бедер оказались прижаты к ее боку. Волосы Эмили были все еще собраны в высокую прическу, но он быстро с этим расправился, вытащив шпильки, чтобы запустить пальцы в волны ее волос.

— Ангел ты или дьявол? — спросил он, прошептав эти слова в россыпь золотистых кудрей.

Она вздрогнула. Малкольм убрал волосы с ее шеи, открывая пуговицы, которые уже расстегнул.

И перешел к следующим. Под ними на ней была сорочка, но он все равно целовал каждый открывшийся дюйм. Одна пуговица — один поцелуй.

На ее платье было сорок пуговиц.

Она считала по мере того, как он спускался все ниже. Эмили никогда не обращала внимания на застежки своих платьев, но, когда он припал в поцелуе к изгибу ее спины над ягодицами, она поняла, что больше никогда не оставит вопрос о застежках без внимания.

И вот ее платье было полностью расстегнуто. Она ощутила, как раздвигается ткань, открывая ему ее тело, но на ней еще оставались сорочка и корсет. Со шнуровкой Малкольм расправился быстро.

Затем прошептал ей на ухо:

— Твоя сорочка тебе дорога?

Она покачала головой. Но ему хватило и начала ее жеста. Он нетерпеливо отвел прочь кудри, упавшие ей на шею, когда Эмили дрожала под его поцелуями. И разорвал ее сорочку надвое.

Звук был варварским и эхом разнесся по комнате. Желания Эмили были ему под стать.

— Боже, Эмили, — выдохнул он, проводя ладонью по ее спине. И снова поцеловал впадинку над ее ягодицами, властно поглаживая их. Странная смесь властности и чувственности заставила Эмили извиваться на простынях.

— Прошу, — ахнула она, вцепившись в простыни, когда он прикусил зубами ее кожу, нежно посасывая место укуса.

И чувственное исследование сменилось всепоглощающим голодом. Она хотела коснуться его, отчаянно жаждала поцелуя и повернулась без приглашения, села, высвобождая руки из рукавов платья. Корсет упал, и Эмили отбросила его.

Разорванная сорочка все еще прикрывала тело. Эмили замерла, прижимая руку к груди.

— А ты не собираешься раздеться? — спросила она.

Он наклонился к ней, но, вместо того чтобы встать и начать раздеваться, подцепил пальцем манжету ее рукава.

— Ты уже однажды заставила меня раздеваться перед собой. Пришло время вернуть услугу.

Ее сводило с ума количество слоев одежды между ними: сорочка, платье, чулки, туфли, не говоря уже обо всем на нем — от галстука до застегнутых ботинок. Она жаждала увидеть его, ощутить все то, что он ей обещал.

Теоретически они могли не спешить. Они уже были женаты. И могли оставаться в постели так долго, как пожелают.

Эмили не хотела думать об этом времени как о десятках лет. Она хотела его как можно скорее, пока логика не вернулась на место. И она отлично знала, как его соблазнить.

Она откатилась от него и встала с кровати, прежде чем он успел ее поймать. А когда встала, позволила платью стечь на пол вокруг ее ног. Пинком отбросила обувь, затем запустила руки под сорочку, чтобы снять пояс чулок. Она наклонилась, снимая их с ног и открывая Малкольму чудесный вид на свое декольте.

Затем сделала шаг в сторону, оставив одежду лежать на полу. Малкольм вытянулся на постели, опираясь на локоть. Его взгляд не отрывался от ее пальцев, когда Эмили нагнулась, чтобы поднять подол своей сорочки. Сорочку она тоже могла бы спустить с плеч, но таившаяся в ней распутница советовала обратное.

Она поднимала сорочку, закрыв глаза и только чувствуя, как ткань открывает ее ноги, затем живот, затем ее груди. Его дыхание участилось, Эмили слышала, как он ерзает на постели, и улыбнулась, когда поднятая сорочка скрыла от него ее лицо.

Улыбка сменилась смехом, когда его рука внезапно обняла ее за талию.

Он поцеловал ее, и Эмили стало не до смеха. Она вцепилась в его галстук, он расстегнул жакет, затем жилетку, отрываясь от Эмили лишь для того, чтобы швырнуть очередную вещь в растущую на полу гору одежды. Туда же отправилась его рубашка, выдернутая из-за пояса штанов и сорванная через голову, оставив его обнаженным выше пояса, как и она.

Эмили царапнула ногтями его торс, проводя пальцами по напряженным мускулам его живота, удивляясь тому, насколько он отличался от ее мягкой плоти. Он застонал, но не остановил ее, когда Эмили, вдруг став неуклюжей, принялась за завязки его штанов. Малкольм прижал руки к бокам, приглашая ее продолжить самостоятельно.

С телосложением античной статуи он не был холодным — он был горячим, бархатным, с удивительным количеством темных жестких волос, сбегавших дорожкой по животу к ширинке, которую она пыталась расстегнуть. А когда ей удалось справиться с его штанами, и напряженная плоть, которую Эмили чувствовала под тканью, но никогда не видела, вырвалась на свободу, она поняла, насколько заблуждалась, глядя на античные статуи.

Он оказался огромным, куда больше, чем все, что она видела возбужденным в мраморе. Он тянулся к ней с вполне очевидным намерением, но Эмили не представляла, как она может принять подобный размер.

— У нас не получится, — сказала она, пятясь, пока не уперлась коленями в край кровати.

Малкольм рассмеялся, стряхивая обувь, брюки и остатки белья.

— Моя гордость тебя благодарит. Но все получится.

Он опрокинул ее на кровать. Эмили попыталась укрыться за подушками, но Малкольм поймал ее за лодыжку.

— Все получится, — сказал он снова, — но только, когда ты будешь готова.

— Я думала, что готова, но теперь…

Он поцеловал ее бедро, а затем спустился ниже, целуя колено прежде, чем перейти к стопе.

— Ты все еще слишком напряжена, дорогая. Я хочу, чтобы ты желала меня так сильно, чтобы все остальные мысли вылетели из головы. Вот тогда ты будешь готова.

Много времени не понадобилось. Ее мысли уже разлетались от его напора, ее защита рушилась с каждым прикосновением его умелого языка. Он бормотал комплименты ее коже. И каждое слово казалось заклятием, которое приковывало ее к постели, привязывало к нему.

С ним она верила всем словам. Его низкий голос, в котором сплетались желание и восхищение, говорил ей о том, насколько она желанна. Когда ее ноги раздвинулись перед ним и он улыбнулся ей из-под волны упавших на глаза темных волос, ее последней мыслью была мысль о том, что здесь, сейчас она наконец не одна.

Целую вечность спустя он вновь поцеловал ее в губы. Она задрожала под ним и дрожала, как ей показалось, несколько часов. Эмили застонала, когда его рука погладила ее грудь.

— О чем ты думаешь? — прошептал он.

— О тебе, — ответила она, привлекая его в новый поцелуй.

Его рука скользнула между ее бедер, и пальцы нашли там липкую влагу.

— Теперь ты готова, — сказал он.

— А ты? — спросила она.

Он ответил смешком, коротким, почти болезненным, что само по себе было весьма убедительно. Его пальцы гладили, дразнили, пока ее дыхание не стало прерывистым, а спина не выгнулась от желания принять его в себя.

— Малкольм Пожалуйста, Малкольм… — простонала она, когда он отстранился.

Малкольм лег на нее сверху, расположившись так, чтобы его мужское достоинство касалось ее входа. Он двигался медленно и осторожно, она ощущала, как он контролирует себя, продвигаясь вперед дюйм за дюймом. Вначале боль была острой, но стихла, когда ее тело привыкло к его объему. Она чувствовала себя удивительно наполненной, дискомфорт был совсем легким, словно Малкольм был пиршеством и она увлеклась трапезой.

Он двинулся в ней, и движение задело скрытую часть ее тела, о существовании которой она раньше не знала. Она ахнула, когда он подался назад, и ахнула снова, когда он вогнал себя в нее. Он заполнил ее полностью, и с каждым новым движением она лишь хотела еще, отчаянно жаждала того, что швырнет ее через край.

И когда это движение пришло, ее рот открылся в беззвучном крике, а тело перестало существовать. Осталось лишь место соединения их тел и чувство огня, который поглотил ее. Не было даже воздуха, чтобы выдохнуть его имя.

Она содрогнулась. И почувствовала, как напрягается Малкольм, услышала его резкий выдох, когда он излил в нее свое семя. Он рухнул на нее, жаркое хриплое дыхание обожгло ей ухо.

Когда ее тело вновь собралось воедино, она поняла, что держит его за руку. Его пальцы вжимали ее обручальное кольцо ей в кожу так же надежно, как его тело прижимало ее к кровати.

А когда он скатился с нее, она свернулась клубочком в его руках, погладила ладонью его грудь и провалилась в сон. Последним, что она видела, был блеск обручального кольца на фоне его смуглой кожи.

И в дымке полуденного сна она видела замки и венцы вместо коттеджей и стеганых покрывал.

Когда она проснулась и обнаружила, что Малкольм готов продолжать, она подчинилась — лишь бы только не думать о том, что означал ее сон, до тех пор, пока логика не вернется и не спасет ее от знамений.