14 октября 1812 года

Со дня свадьбы прошло две недели, но Эмили все еще ощущала себя нелогичной. Она знала, каково это — жить во сне, именно так она чувствовала себя всякий раз, когда очередная история стекала, словно кровь, с ее пальцев на бумагу, рвалась наружу с каждым вздохом.

Но в ее прошлой жизни сны и мечты обычно блекли, как только она переставала писать и проводила немного времени с семьей. С Малкольмом она все время находилась на грани странного волшебного мира и падала в эту сказку от каждого жаркого взгляда его серых глаз, забывала обо всем, кроме желания упасть в его объятия.

Это смущало ее. Эмили Стонтон никогда не вела себя подобным образом. По-видимому, когда она стала леди Карнэч, ее поведение изменилось так же безвозвратно, как и имя.

Малкольм теперь сидел рядом с ней, управляя парным двухколесным экипажем, который нес их к особняку Фергюсона и Мадлен. Сидя рядом, она хотя бы не могла смотреть ему в глаза. Можно было притвориться, что она еще способна на какие-то чувства, кроме возбуждения, и может задуматься о будущем более отдаленном, чем следующий день.

Когда она думала о будущем, путь представлялся сам — хозяйка дома, мать, вдова, одинокая пожилая дама, и это пугало ее. Эмили не хотела думать об этом сегодня, особенно в такую прекрасную погоду. Для визита они выбрали солнечный день, было теплее, чем обычно, с легким намеком на тучи на горизонте. В такой день можно было безопасно наслаждаться моментом и игнорировать все остальное. Пока они с Малкольмом оставались в Шотландии, можно было притвориться, что она наслаждается блаженным отдыхом, а не делает первые шаги по пути жизни, которой не выбирала.

— Вон особняк Фергюсона, — сказал Малкольм, ослабляя поводья.

Она прикрыла глаза от солнца.

— Но он такой…

— Маленький? — продолжил Малкольм. — Не у всех кланов есть собственный замок, дорогая.

— Нет, размер вполне приличный, но он куда проще, чем я ожидала, — сказала Эмили. Дом, стоявший в полумиле от них, был лишен каких бы то ни было украшений, в нем не было шпилей и башен, которыми выделялся особняк Фергюсона в Лондоне.

— Только не позволяй Фергюсону услышать, что называешь его дом простым, — посоветовал Малкольм. — Пусть этот дом меньше его английских владений, Фергюсон им восхищается.

— Я уверена, что не оскорблю дома герцога.

Малкольм взглянул на нее.

— До сих пор не понимаю, почему вы друг друга так презираете.

— Я не презираю его, — возразила Эмили.

— Правда?

На свадьбе Фергюсон был идеально вежлив. И Эмили не могла не признать, что они с Мадлен счастливы вместе.

Это она и ответила Малкольму.

— Фергюсон — мой кузен по этому браку и твой близкий друг. Я с удовольствием украду его овец, но не буду оскорблять его в его же собственном доме.

Даже несмотря на ветер, от его смеха у Эмили зазвенело в ушах.

— Скажи лишь слово, дорогая, и мы бросим все и станем разбойниками. Через год нашу банду будут бояться во всех Шотландских нагорьях.

Она рассмеялась вместе с ним. Но от слов сжалось сердце.

— И ты действительно останешься здесь? Покинешь Лондон?

Эмили посмотрела на него. Лицо Малкольма стало строгим, он нахмурился:

— Если бы только я мог. Но…

Он замолчал. А если и закончил фразу, слова унесло ветром.

* * *

Мадлен позвонила к ленчу, как только они приехали. Она уже пять месяцев была герцогиней, но Эмили до сих пор странно было видеть, как сестра распоряжается обществом, а не стоит поодаль от собравшихся. Вышедшая из моды столовая в Нагорьях, продуваемая множеством сквозняков, была совершенно не похожа на театры Ковент-Гарден и те места, где Эмили привыкла ее видеть, и все же каким-то образом Мадлен идеально в нее вписалась.

— Как тебе наш десерт, Милли? — спросила Мадлен.

Это был какой-то пудинг, довольно вкусный, но Эмили больше смотрела по сторонам, чем пробовала его.

— Я слегка отвлеклась, прости. Все было чудесно.

Малкольм стащил ложку угощения с ее тарелки под хихиканье сестры Фергюсона, Мэри.

— Не стоит оставлять его на тарелке, — сказал он. — Фергюсон известен своей бережливостью.

Комната, казалось, подтверждала его слова — древними вылинявшими гобеленами и потертым ковром. Но сшитый идеально по мерке костюм Фергюсона и его сияющие ботфорты говорили совсем противоположное.

— Бережлив я только в горах, и то лишь для того, чтобы не вдохновлять соседей на новые кражи, — прорычал он.

Малкольм отсалютовал бокалом в сторону Мадлен.

— Герцогиня, если в Лондоне объедки вкуснее, я действительно надеюсь на то, что вы пригласите нас в дом Ротвела сразу по приезде.

Мадлен рассмеялась.

— Только знай, что в Лондоне, в доме Ротвела, слуг хватит на батальон. А наш дворецкий считает ложки куда лучше, чем пастухи Фергюсона считают овец.

Эмили почти не запомнила вкуса еды, которую съела, но сам ленч оказался лучшим из развлечений за долгие годы. Мадлен уже привыкла к своей роли, умело управляла слугами и поддерживала живой разговор. Это было довольно легкой задачей в знакомой компании — собрались лишь их две семейные пары, а также Элли, Мэри и Кейт. Но Эмили уже видела ту хозяйку, которой со временем станет Мадлен. Она всегда обладала нужными чертами характера, а ее любовь к Фергюсону позволила ей расцвести.

Когда Фергюсон встал, Малкольм отложил свою ложку.

— Леди, не оставить ли вас посплетничать? — спросил он.

— Уверена, мы найдем темы куда серьезнее простых сплетен, — сказала Мадлен.

— Что ж, тогда вы лучше меня, потому что я собираюсь вытащить из МакКейба все последние слухи.

Мадлен улыбнулась мужу. И Эмили увидела проблеск чувства на ее лице, очень быстрый, почти сразу же скрытый улыбкой. Так могла бы смотреть Персефона на Гадеса над тарелкой гранатовых зерен — словно она безразлична ко всем другим мужчинам и никогда не выберет иной судьбы.

Эмили задумалась о том, что говорит ее лицо, когда она смотрит на Малкольма. В его глазах она видела темного любовника, готового ее поглотить. Его улыбка говорила, что он хочет ощутить ее вкус, а его голос, когда он сказал ей не скучать, звучал довольно противоречиво. Малкольм хотел, чтобы она думала о нем, когда будет встречаться с друзьями, хотел, чтобы она не думала ни о чем, кроме возвращения к нему.

Эмили покачала головой, глядя, как он следует за Фергюсоном и обещанным виски. Обычно она лишь думала о похожих персонажах. И теперь каким-то образом Малкольм стал частью ее истории — истории ее жизни, которую она до сих пор не продумала до конца. Три недели назад она бы назвала его злодеем, но Малкольм сам выбрал для себя роль героя.

Однако, так или иначе, сейчас ей необходимо собраться с мыслями. Ей нужны были рассудительность и прагматизм вместо эмоций и фантазий.

— Похоже, пудинг ей не понравился, но брак наверняка очень, — сказала Элли, обращаясь к Мадлен.

— Странно, не так ли? — ответила Мадлен. — Я думала, она будет есть его поедом, а вместо этого она готова есть с его ладони.

— Знаете, а я ведь вас слышу, — огрызнулась Эмили. Ей не нравилось быть темой для разговора, но эта шутка, по крайней мере, вернула ей часть прошлого присутствия духа. — И вовсе я не ем с его ладони.

— Осторожно с клятвами, леди Карнэч. Вы уже клялись никогда не выходить замуж.

Французский акцент Мадлен усиливался, когда она веселилась, а свадьба Эмили смешила ее так, что речь герцогини напоминала лепет только что прибывшей эмигрантки.

— Вы клялись в том же, герцогиня.

Элли поднялась и отбросила салфетку.

— Может быть, пройдем в гостиную? Если уж молчать о браке Эмили, то лучше с чашкой чая и в удобном кресле.

— Насчет удобного кресла я ничего не обещаю, — предупредила Мадлен, проводя всех леди через дверь столовой к ближайшей двери в гостиную. — Подозреваю, Фергюсон потратил все свободные средства на пару кресел для своего кабинета. Это было несколько лет назад, но с тех пор, как он унаследовал герцогство, денег на обновление этого дома не хватало.

Насчет стульев и кресел она оказалась права. Пыль из них не вылетала, но сиденья износились настолько, что, похоже, полностью состояли из слежавшейся пыли на месте того, что когда-то было набивкой. Эмили опасливо опустилась на древний стул, который, казалось, был родом из тех времен, когда Джеймс Первый объединил английскую и шотландскую короны.

— Вы долго намерены оставаться в Шотландии? — спросила она.

Мадлен поправила юбки, усаживаясь в древнее кресло и игнорируя громкий стон древнего дерева.

— Еще на неделю, наверное. Мы с Элли составляем список всего, что нужно здесь заменить, заново обить, перекрасить, восстановить… Только на пергамент уже ушло целое состояние.

— И мне действительно нравится тратить деньги брата, — сказала Элли, усаживаясь рядом с Эмили на кушетку.

— Не настолько, как нам с Мэри нравится тратить их на новые платья, — вмешалась Кейт. Близняшки сидели на паре табуретов и выглядели идеальными придворными дамами. Элегантные белые платья странно подходили поблекшей парче на стенах гостиной.

— Ваши платья в здешних горах лишь пропадают попусту, — заметила Эмили.

— О, это нам безразлично, — сказала Мэри. — Что угодно лучше жизни с нашим отцом.

Она обронила это как бы между делом, но репутация предыдущего герцога была так широко известно, что Эмили могла лишь рассмеяться.

— Кстати, о том, что попусту пропадает в горах. Когда вы с Малкольмом решили возвратиться в Лондон? — спросила Мадлен.

— Я предпочла бы откладывать отъезд как можно дольше, — сказала Эмили.

Элли приподняла бровь, но в эту минуту вошел слуга, и свой комментарий она придержала, пока он располагал сервировочный столик с чаем возле кресла Мадлен. Мадлен поблагодарила его с безупречной вежливостью и помешала листья в заварочном чайничке так привычно, словно всю жизнь только этим и занималась.

Эмили редко подавала чай. Она умела, конечно же, но в доме Солфорда чаепитием заведовала только матушка. Даже теперь, когда Эмили стала леди Карнэч, слугами распоряжалась не она, а свекровь. И ситуация, с ее точки зрения, не требовала изменений — днем легче было писать, и Эмили не хотела жертвовать книгой ради составления обеденных карточек и разговоров с домоправительницей.

Но, глядя на Мадлен, она размышляла о том, каково это.

Как только слуга ушел, Элли подпрыгнула.

— Твое желание остаться в горах означает, что ты нашла ответы на мои предыдущие вопросы? Или, наоборот, решила сбежать от них?

Эмили на миг растерялась. Мадлен улыбнулась Элли.

— Ставлю на то, что решила сбежать. Если ты думаешь, что Эмили поняла, почему ее тянет к Карнэчу, ты, наверное, добралась до запасов шерри без моего ведома.

— Эмили не глупа, — протянула Элли. — Она наверняка уже разобралась в природе притяжения.

Мадлен и Элли сблизились во время совместного путешествия, и теперь они были близки настолько, что у них появились личные, лишь им двоим понятные шутки, как раньше было у Эмили и Мадлен. И ревность придала голосу Эмили резкости.

— Вы не могли бы перестать говорить обо мне так, словно меня здесь нет?

— Только тогда, когда ты ответишь на вопросы, которые я задала тебе незадолго до твоей свадьбы, — ответила Элли, принимая из рук Мадлен чашку чая. — Чего ты хочешь от Карнэча? И что случится с твоим писательством?

— Ты спрашивала, что меня к нему привлекло, а не чего я хочу, — упрямо поправила Эмили.

Элли отмахнулась от этого уточнения.

— Тема остается той же. Зачем оставаться в горах, с ним наедине, если ты ничего от него не хочешь? Если ты готова пожертвовать всем ради компании одного-единственного мужчины, он наверняка тебе небезразличен.

Эмили потянулась к чашке с чаем, чтобы сгладить паузу и подобрать слова. И сама почувствовала вкус лжи на губах, когда ответила:

— Дело не в том, что я хочу проводить с ним время. Я просто не хочу возвращаться в Лондон.

— Будь я Фергюсоном, я бы сказала «дерьмо», — отозвалась Мадлен.

— Театр никак не исправил твоего лексикона, верно? — спросила Эмили. Прошлой весной Мадлен несколько недель тайно играла на сцене, там они и познакомились с Фергюсоном. Атмосфера, которой Мадлен наслаждалась, расширила ее познания в областях, которые были неприемлемы для приличного общества.

Мадлен улыбнулась.

— Фергюсон выражается куда хуже. Но ты же любишь Лондон — неужели у тебя появилась причина его бояться? Ты узнала нечто новое о лорде Кэсселе?

Эмили посмотрела на близняшек. Она не знала, можно ли им доверять. Элли заметила ее взгляд и жестом привлекла внимание сестер.

— Брысь, девочки. Взрослым нужно кое-что обсудить.

— Нам уже двадцать один год, — гордо вскинулась Мэри.

— А мне почти тридцать, я древняя карга, на что вы так мило вчера указали, — ответила Элли. — Так что оставьте старух наслаждаться чаем и идите поиграйте в бирюльки или во что там вы, детки, играете.

Кэйт показала сестре язык, но, судя по улыбкам девушек, они не обиделись. Сестры вышли, закрыв за собой дверь.

Эмили вернулась к разговору:

— Я ничего не слышала о Кэсселе. И все же, пока я здесь, то могу притвориться, что из его расследования ничего не вышло.

И притвориться, что Пруденс ее простит, а Малкольм никогда ничего не узнает о ее писательстве. Элли не упустила этих недоговорок.

— Ты уже сказала Карнэчу?

Эмили покачала головой.

Мадлен вздохнула:

— Ты должна ему сказать, Милли. Мне кажется, ему хватит и чувства юмора, и чести, чтобы избить тебя не более одного раза.

Она шутила, но Эмили вздрогнула.

— Предпочитаю обойтись и без этого раза, благодарю покорно.

— Карнэч, похоже, не из тех, кто бьет жен, — сказала Элли, и, судя по ее тону, она знала, о чем говорит. — Я согласна с Мадлен. Признайся Карнэчу до того, как он узнает об этом от кого-то другого. Так будет лучше.

Элли порой говорила как провидица с дальних гор, ведь перед ней прошло больше жизненных драм, чем Эмили и Мадлен могли осознать. Но Эмили это было давно не нужно.

— Он не узнает. Нет никого, кто мог бы ему рассказать.

Мадлен резко встала.

— Подождите минутку, мне нужно кое-что принести из моей комнаты.

За время ее отсутствия Эмили успела взять себя в руки. Но самообладание покинуло ее вновь, когда Мадлен вернулась с письмом в руке.

— Я раскрыта? — спросила Эмили, не желая читать письмо.

Но Мадлен сунула лист ей в руку.

— Я его не читала. Его доставили вчера от Пруденс, но внутри записка, адресованная тебе.

Почему Пруденс писала Мадлен, вместо того чтобы отправить письмо самой Эмили? Мадлен ответила на этот вопрос раньше, чем Эмили его задала.

— В письме сказано, что она посылает записку мне, поскольку верит, что я сумею ее передать без ведома графа Карнэча.

Эмили подцепила ногтем воск печати, открыла письмо. Раньше все присылаемые Пруденс письма были написаны убористым почерком и строки в них заходили даже на поля — ради экономии бумаги. Но эта записка оказалась пустой, а единственная строчка — размашистой и отлично читаемой.

«Прости меня. П.».

Сердце Эмили подпрыгнуло к горлу на волне внезапной тошноты. Это ведь ей стоило умолять о прощении.

Что же сделала Пруденс?

Элли заглянула ей через плечо, бесстыдно любопытствуя. И тон ее стал мягким.

— Тебе стоит сказать Карнэчу, милая. Я не знаю, за что Пруденс просит прощения, но твое писательство — самая очевидная причина.

Награда, которую Кэссель обещал за информацию, составляла всего триста фунтов, но этой суммы Пруденс и ее матери хватило бы на год жизни в провинции. И не было сомнений в том, что Пруденс и леди Харкасл оставили Шотландию, будучи глубоко уязвленными и жаждущими мести.

Сердце Эмили упало, но тошнота не прошла. Она заслуживала того, что, возможно, сделала Пруденс.

Но от этого мысль о признании Малкольму не становилась легче. В миг, когда пожар желания в его взгляде отгорит и осыплется пеплом, ей придется столкнуться с реальностью супружеской жизни — и знание о том, что она натворила, наверняка уничтожит в этой жизни комфорт.

Сможет ли она использовать его влечение, чтобы снова завоевать Малкольма? Или это будет лучшим способом разрушить остатки того, что родилось между ними?

— Ты можешь написать Пруденс и спросить, за что она извиняется? — спросила Эмили у Мадлен.

Мадлен вздохнула.

— Это твоя битва, не моя. Разве тебе не стоит спросить ее лично?

Эмили чувствовала себя маленькой девочкой. В этот миг, впервые за десять минувших лет, она жалела, что взрослые не придут и не исправят все за нее.

— Я справлюсь, — сказала Эмили. — Но хватит пока разговоров об этом.

Они, конечно же, не оставили тему немедленно, но никакие аргументы не смогли переубедить ее. И когда Малкольм вошел в гостиную, чтобы забрать ее, Эмили надеялась, что улыбка ее была искренней.