Лондон. 26 ноября 1812 года

Эмили гоняла по тарелке отвратительную яичницу. Следовало нанять другого повара, но она не хотела признавать, что они останутся здесь надолго и повар им просто необходим. Малкольм сидел во главе стола, листал утренние газеты и делал пометки в журнале, с которым не расставался с тех пор, как месяц назад перебрался в Лондон. Его пальцы, которыми он касался Эмили по ночам, были почти так же измазаны чернилами, как и ее.

Каждую ночь он был ненасытен. Ее поражала скорость, с которой он мог превратиться из чопорного ответственного графа Карнэча в страстного игривого мужчину, за которого она вышла замуж. Когда они оказывались в спальне, он снимал с себя собранность, как одежду, и овладевал Эмили так, словно стремился испытать все возможное до восхода солнца.

Будь это сказка, он был бы жертвой ужасного заклятия — волшебный ночной любовник, обреченный поутру превращаться в камень.

С рассветом он тут же вставал с постели. В Шотландии они часами не вылезали из постели, занимались любовью, смеялись, рассыпали на простыни крошки завтрака. В Лондоне он успевал заковать себя в доспехи безразличия прежде, чем ее сонный мозг — заметить перемену. Он ел свой завтрак, погрузившись в бумаги, и вскоре после этого покидал дом, одержимый будущими встречами с пэрами и гонкой за главными темами дня. И не возвращался, пока не приходило время переодеться к вечерним приемам — приемам, которые состояли из необходимости издать нужный звук, сказать нужное слово в нужное время и нужным людям.

Он никогда не смеялся на этих приемах.

Это сводило с ума. Эмили думала, что хотела проводить свои дни в одиночестве.

Но когда перед ней тянулась бесконечная череда пустых дней, разбавленная лишь скучными обязанностями домашней распорядительницы вместо страстных требований молодого мужа, она желала вернуть себе прежнего Малкольма. Она хотела соблазнительного колдуна из библиотеки, а не мрачного политика за утренним столом. Хотела, чтобы он видел, какую жизнь выбрал и чего она стоит, и понял, что есть другие возможности, без превращений своей души в кладбище до того, как его тело умрет.

Эмили отпила чаю. Он успел остыть, пока она размышляла. И теперь был еще отвратительнее яичницы. Поэтому, возвращая чашку на блюдце, она позволила ей выскользнуть из руки. Чай полился через край, потек на скатерть и добрался до непрочитанного номера «Газет».

Малкольм подпрыгнул, отдергивая свой журнал, а затем поднял промокшую газету двумя пальцами. Эмили ощутила короткое удовольствие, глядя, как чернила стекают с газеты, превратившейся в мокрую тряпочку.

Малкольм посмотрел на нее, но в его глазах не было жара — лишь беспокойство.

— Как ты себя чувствуешь, милая?

Милая. Не дорогая. Это должно было ее задеть. Но ее голос не мог скрыть холода.

— Прекрасно. Мне жаль, что моя неуклюжесть испортила вам утро.

Он уронил газету обратно в лужу.

— Уорвик, отправь лакея за новой газетой.

Дворецкий поклонился. Он не должен был дожидаться указаний, но Эмили подозревала, что в конторе по найму просто не успели найти лучшего за такое короткое время, а ей самой не хватало усердия вымуштровать Уорвика.

— Не желаете ли подняться наверх в ожидании новой газеты? — спросила она у мужа. — Уверена, мы найдем, чем смягчить вашу потерю.

Она не хотела этого — просто злилась, что так легко поддавалась его чарам. И приглашение было проверкой.

На миг ей показалось, что он готов согласиться. Его глаза засияли, превращаясь в теплое серебро, которое она видела теперь только по ночам, а рука потянулась погладить ее по щеке. Прикосновение растопило лед, сковавший ей сердце в тот миг, когда он назвал ее просто помехой…

Но пока она таяла, он собрался. И опустил руку.

— Если бы я мог. Но парламент открыл сессию два дня назад. Я не могу пропускать заседаний.

— А это важно? — спросила она, прежде чем сумела одернуть себя. — Кто беспокоится там о твоем присутствии?

Серебряные глаза стали стальными.

— Я должен начинать так, как намерен продолжить. Однажды им будет небезразлично. Но этого не добиться, пока я не заявил о себе.

— Как мило, что ты даешь им шанс узнать о себе, — пробормотала она.

Малкольм взъерошил волосы. Он выглядел так, словно готов был спорить. И Эмили надеялась, что он начнет. Их ссора в башне перед отъездом в Лондон вмиг разрядила атмосферу, но теперь она задыхалась в обществе, а он стремился это общество покорить, и Эмили знала, что их брак далеко не в начале списка его дел.

А брак мог быть испорчен ее тайной карьерой писательницы — Пруденс все еще не соглашалась увидеться с ней, но ни один слух о «Непокоренной наследнице» не связывал пока книгу с именем Эмили. Однако после четырех недель в Лондоне Эмили знала, что главной угрозой их браку была не ее книга, а те слова, которые они друг другу не говорили, несказанные слова, кипящие между ними. Вскоре эти слова станут океаном, через который не перебросить мост, с опасными водоворотами, готовыми разлучить их навсегда.

Она хотела, чтобы Малкольм говорил о своих чувствах. Но голос его стал холодным.

— Ты забываешься. Надеюсь, на сегодняшнем приеме ты будешь помнить о приличиях и придержишь свой язычок.

Она судорожно вздохнула. Когда Малкольм взял ее за руку, чтобы запечатлеть поцелуй, Эмили сжала пальцы в кулак. Он все же поцеловал ее костяшки.

— Если ты хочешь одной лишь пристойности, стоило выбрать другую жену, — сквозь сжатые зубы сказала она.

— Мы можем не начинать разговоров о нашем браке? — спросил он, вцепившись в подлокотники кресла. — Что сделано, то сделано. И как только я обустроюсь в парламенте, у нас будет все время мир. А до тех пор, я уверен, ты сможешь развлечь себя и сама.

Вот и весь разговор о браке — и его хватило, чтобы Эмили ощутила тошноту и угнетенность, едва ли не готовность к самоубийству.

Она вскинула подбородок и поднялась со стула, бросая салфетку в лужицу пролитого чая.

— Что ж, хорошо, милорд. Я найду себе развлечение. И сегодня буду именно той женой, которая вам нужна.

Он тоже поднялся, все еще притворяясь джентльменом, несмотря на пламя в его глазах.

— А если не будете, вы получите тот разговор, которого так желали, но обещаю, вам он отнюдь не понравится.

Она вылетела из комнаты, игнорируя его угрозу и глазеющих на представление слуг. Казалось, что Малкольм забыл о том, что они наняты лишь недавно и не испытывают той верности, к которой его семья привыкла в Шотландии.

Но ей было наплевать на свою репутацию. Она хотела убраться от него подальше, подумать, кто из них виноват в том, что их брак так быстро превращается в полный кошмар. Эмили знала, что и она не идеальна, и у нее есть секреты, однако она слишком боялась признаться ему в своих чувствах и поступках, не имея представления о том, какой может быть реакция.

Ей требовалось время, чтобы решить — стоит ли за него сражаться или же книг, которые она пишет, ей хватит, как уже долгое время хватало раньше.

* * *

Той ночью Малкольм откинулся на подушки недавно купленного дивана. Эмили встретила его очень тихо, когда он постучал в ее дверь, приглашая сопроводить его вниз — не было раздражения, которого он ожидал, не было удовольствия, которого он жаждал, была лишь спокойная уступчивость. Эмили смотрела на свои руки, которые сложила на коленях, как подобало приличной девушке.

— Что тебя гложет, милая? — спросил он. — Сегодня ты сама не своя.

Ее терпение вспыхнуло. Но если и растопило лед, то лишь настолько, чтобы погасить остатки эмоций. И когда она вновь заговорила, в ее голосе звучал лед.

— Разве не этого ты желал, милый? — возразила она. — Пристойности?

Этим утром она обещала ему, что станет женой, которую он хотел. Но теперь он знал, что она собирается его провоцировать и преуспела в этом. Но их экипаж уже останавливался перед первым домом, в котором их ждал прием. Он не мог позволить себе обсуждать сейчас их семью, поскольку хотел сохранить лицо перед обществом.

Поэтому он позволил Эмили продолжать. Она прожгла его взглядом, но тут же вспомнила, что обязана продолжать представление, и вновь примерно уставилась на свои перчатки.

Первый прием показался ему мешаниной лиц и бесконечной чередой пустых разговоров. Малкольму никогда не нравились светские рауты с обязательной прогулкой по дому — они с Эмили переходили из гостиной в гостиную, приветствовали хозяек домов, соприкасались пальцами и обменивались вежливыми приветствиями с другими гостями, а через четверть часа уже были у входной двери.

Когда их экипаж наконец пробрался сквозь толкотню других перед домом, Малкольм помог Эмили подняться на сиденье. Она расправила юбки и села, вновь превратившись в статую. Он видел теперь, почему ее называли Непокоренной. Все в ней казалось ледяным совершенством, сдержанным, недостижимым, далеким.

Он хотел пробиться сквозь этот неприступный фасад. Хотел запустить пальцы ей в волосы, высвободить ее кудряшки и позволить им течь сквозь пальцы. Хотел услышать ее смех, низкий, гортанный, предназначенный только ему одному.

Острая вспышка желания поразила его. Он сжал кулаки, отчаянно пытаясь восстановить контроль над собой.

— Разве не мило? — спросила она после нескольких минут тишины. — Я так люблю пристойные рауты.

Фразы Эмили так и сочились сарказмом. Он рассмеялся бы, если бы не был так мрачен.

— Тогда я уверен, что следующий прием будет вам по вкусу, дорогая.

Эмили отвернулась к окну кареты, наблюдая за медленным продвижением по Мейфэру. И не заговорила снова, ни на втором рауте, ни после возвращения в карету, ни когда он провел ее по лестнице на бал у леди Деламар.

Бал завершал этот вечер. Малкольм не собирался на него идти. Он хотел отвезти Эмили домой, лечь с ней в постель, соблазнять, пока она не забудет своего уязвленного самолюбия, пока не начнет умолять, кричать для него — не почувствует все, что заставила пережить его. Не примет их жизнь вместе.

Не вернет ему счастья вместо страдания.

Но он передал горничной их плащи и сопроводил Эмили в бальный зал, чтобы приветствовать хозяйку бала. Две недели назад ему исполнилось тридцать пять — половина того возраста, в котором умер его отец. Малкольму не хватало времени на спасение гор, и он не хотел терять тех возможностей, которые предоставляли подобные вечера.

— Надолго ли вы планируете остаться, милорд? — спросила Эмили, когда они вышли из очереди прибывших гостей.

Он пожал плечами.

— Зависит от общества. Если здесь будут те, с кем стоит поговорить, останемся дольше.

Что-то промелькнуло на ее лице — печаль? Точно не сожаление, но на миг он увидел ее такой, какой Эмили была в доме вдовы, оплакивая его, хотя он был еще жив.

— Может быть, потанцуем вначале? — спросила она. — Я знаю, что неприлично просить о таком, но начинается вальс.

Он отказал ей утром, когда Эмили пыталась заманить его в постель. Но ему не хватило твердости отказать ей сейчас.

— Один танец, — сказал он.

— Конечно. А затем снова можете быть лордом Карнэчем.

В ее голосе не было обвинения, лишь обреченность.

Он повел ее к танцующим. Эмили учила его вальсу в Шотландии — в некоторых кругах он до сих пор считался неприемлемым, а во время своего последнего приезда в Лондон Малкольм вообще не танцевал. Но в замке он мог прижиматься к ней, как желал, их тела сплавлялись воедино, и он дразнил ее, большую часть уроков завершая любовной игрой.

Здесь же он удерживал себя на пристойном расстоянии. Но когда они вместе двинулись по гладкому полу, музыка выманила Эмили из-за стены, которую она создала между ними. Возможно, выманила и его. Потому что на каком-то незаметном этапе их брак превратился во взаимную осаду.

Но когда они очутились в объятиях друг друга, все остальное померкло. И пока звучала музыка, он мог верить, что последние несколько недель были лишь ухабом на долгой дороге и брак их снова вернется в норму, как только они привыкнут к своим новым ролям.

— Я спросила бы о твоих мыслях, но, похоже, я думаю о том же, — сказала она.

— Сомневаюсь.

Эмили выгнула бровь.

— То есть ты не испытываешь той же смеси из жажды убийства и желания убежать в ближайшую спальню?

Он рассмеялся:

— Ты выиграла, дорогая. Именно об этом я и думал.

— Ты только что засмеялся? — спросила она, подозрительно хмурясь.

— А с этим что-то не так?

Она замолчала, когда они обошли в вальсе более медленную пару. И вновь посмотрела ему в лицо, пытаясь прочитать, что же кроется за его взглядом.

— Ты никогда раньше не смеялся на этих приемах. Мне этого не хватало.

— Не думал, что ты заметила, — отозвался Малкольм.

Настал ее черед рассмеяться, но смех получился грустным.

— Ромео и Джульетте повезло, не так ли?

Его рука напряглась у нее на талии.

— Что ты пытаешься этим сказать?

— Свадьба была самым легким этапом. Но все, что случилось потом… как думаешь, они действительно были бы счастливы вместе? Или их страсти суждено было вскоре угаснуть?

— Если ты надумаешь выпить яд, я убью тебя своими руками, — предупредил он, внезапно забеспокоившись.

— Ты же знаешь, я слишком жестока для ядов, — ответила она, рассмеявшись уже искренне. В ее глазах снова сиял свет, тот самый, что Малкольм привык видеть только в постели.

Он погладил ее по руке. Эмили сжала пальцы на его плече.

— Я вижу, что наша страсть не стремится угаснуть, — сказал он.

Эмили не ответила. Они завершили танец. Всякий раз, соприкасаясь с ней телами, он чувствовал, как теряет свою решимость. Они оба не были счастливы — он видел это на ее лице так же явно, как ощущал своим телом.

Но что потребуется для счастья? И как он может ставить свое счастье выше благосостояния целого клана?

Эмили вздохнула, когда отзвучала музыка.

— Благодарю за танец, милорд.

Она была печальна. И Малкольм понял, что она ждет от него ухода. Последний оплот сдержанности затрещал. Он мог бы поддаться сегодня, но не мог обещать ей того же завтра.

— Не стоит ли нам отправиться домой? — спросил он. — Конечно, если ты того пожелаешь.

Она улыбнулась, медленно и непристойно.

— Вы обещаете мне засмеяться хотя бы дважды?

— Вы заключаете плохую сделку, жена моя.

— Меня устраивают условия.

— А не должны бы. — Он поднес ее руку к губам и начал целовать ее пальцы, один за другим, куда более откровенно, чем собирался. — Есть множество вещей, которые я хотел бы повторить сегодня дважды, вещей, которые доставят вам куда больше удовольствия.

Эмили рассмеялась. На миг он снова ощутил себя в Шотландии — когда существовали лишь они, и им ничто не могло помешать. Он хотел закупорить это ощущение в бутылку и спрятать в надежном месте, чтобы вернуться и насладиться им во время очередной молчаливой ссоры.

Но в следующий миг она застыла.

— Что? — спросил он, оборачиваясь через плечо, чтобы проследить за направлением ее взгляда. Пруденс Этчингем стояла в десяти футах от них, одна, в окружении старых дев и матрон. Это была их первая встреча в обществе — возможно, леди Харкасл экономила средства, а может быть, их просто не приглашали на приемы того ранга, который открылся для Малкольма и Эмили.

Он развернулся и встал рядом с женой. Эмили шагнула было вперед, но остановилась. Это движение привлекло внимание Пруденс.

Ее лицо медленно залилось цветом. Но это не был милый румянец. Красные пятна усеяли шею и грудь Пруденс. Она бессознательно поправила шляпку и пригладила волосы, словно не знала, что делать с руками.

— Мне проводить тебя к ней? — тихо спросил Малкольм Эмили.

— Нет, — отозвалась она. — Я должна поговорить с ней наедине.

Но как бы уверенно ни звучал ее голос, пальцы Эмили судорожно сжимались на его руке. И когда Пруденс зашагала в их сторону походкой, более уместной на кладбище, а не в бальном зале, Малкольм не отступил от Эмили.

Пруденс наконец дошагала до них. Малкольм поклонился, прижав руку к груди.

— Мисс Этчингем, рад видеть вас снова.

— Лорд Карнэч, — пробормотала она. Но взгляд ее не отрывался от Эмили. — Леди Карнэч, надеюсь, у вас все благополучно?

Пальцы Эмили сжались на его руке.

— Вполне, мисс Этчингем. А у вас?

Полные титулы после долгих лет дружбы звучали как оскорбление. Пруденс на секунду прикрыла глаза.

— Вполне сносно, я полагаю.

Тишина становилась неловкой. Малкольм попытался ее разрядить.

— Если леди хотят побеседовать наедине, я удалюсь к гостям.

— Было бы очень кстати, — сказала Эмили, впервые улыбнувшись ему с благодарностью. — Вы не могли бы принести нам лимонад, пока мы обсудим свои девичьи темы?

Пруденс помедлила.

— Я не уверена, что нам стоит беседовать здесь, леди Карнэч.

— А я уверена, что нам многое следует обсудить, — сказала Эмили. Он услышал вопрос в ее голосе — почти обвинение, что было странно, ведь до сих пор Эмили испытывала по отношению к Пруденс только вину.

— Да, следует. Но не здесь.

— Когда же? — спросила Эмили. — Я отправила тебе свою карточку вечность тому назад, как только мы прибыли в Лондон. Но ты избегала меня на собраниях в доме Элли.

— Завтра? — спросила Пруденс. — Я приду к Элли на обычное наше собрание.

Судя по тону, приходить ей совсем не хотелось.

— Пожалуйста, приходи, — тихо, но настойчиво попросила Эмили. — Я должна знать…

Ей пришлось оборвать фразу, поскольку к ним торопливо шагала леди Харкасл.

— Пруденс, нам пора возвращаться домой, — рявкнула женщина.

Пруденс поежилась, но не взглянула на мать.

— Матушка, еще рано. Вы ведь наверняка не хотите уйти?

— Я нахожу местное общество отвратительным, — сказала леди Харкасл.

На Малкольма и Эмили она не смотрела. И оскорбление было явным. Малкольма не волновало, что о нем думает леди Харкасл, но ради Эмили он должен был поставить ее на место.

— Компания в почтовом дилижансе, который я для вас нанял, была вам под стать, леди Харкасл?

Ее лицо скривилось еще больше.

— Было грубо приглашать нас под выдуманным предлогом и еще грубее попрекать своим гостеприимством. Пруденс, мы уходим немедля.

— Матушка, он не…

— Не смей его защищать! — воскликнула леди Харкасл. — После того что он сделал!

На них уже с любопытством оглядывались. Румянец Пруденс распространялся выше и ниже до тех пор, пока вся открытая кожа не залилась алым.

— Леди Харкасл, — взвешенно сказал Малкольм, — советую вам осторожнее выбирать слова, если вы не хотите стать главной темой слухов.

Она наконец оглянулась по сторонам. И, возможно, поняла, что ее опрометчивые слова вполне могут быть использованы против Пруденс. Она понизила голос, но яда в нем не убавила:

— Вы пожалеете о своем поступке.

Пруденс схватила ее за руку.

— Матушка, вы правы, нам стоит уйти.

Леди Харкасл впилась в Малкольма долгим взглядом. Он не отвел глаз.

— Будь вы мужчиной, я вызвал бы вас на дуэль, — предупредил он, сдерживая резкость. — Но, поскольку вы дама, я лишь предлагаю вам держаться подальше от леди Карнэч. Ей не стоит слышать вашего злословия.

Эмили положила руку ему на плечо, успокаивая. Леди Харкасл закрыла глаза, чтобы не видеть этого жеста. А когда открыла их снова, яда уже не было — в ее взгляде светилась решимость, которой Малкольм не понимал.

— Желаю вам обоим счастья, — сказала она таким мрачным тоном, что слова прозвучали проклятием. — Ранее не замечала, но теперь я ясно вижу, насколько вы друг друга заслуживаете.

Малкольм приподнял бровь, но она уже отвернулась, не попрощавшись. Пруденс беззвучно прошептала Эмили извинение и заторопилась следом, но когда попыталась коснуться плеча матери, та стряхнула ее руку. Пруденс замедлила шаг, но не остановилась — ей больше некуда было идти.

Рука Эмили соскользнула с его руки. Малкольм поймал ее ладонь и накрыл своей.

— Мне жаль, что мы с ними столкнулись, — сказал он.

— Я так надеялась, что Пруденс однажды меня простит.

— Я думаю, что простит, — заметил Малкольм. — Но вот ее матушка совсем иное дело.

Эмили сжала его пальцы.

— Мы можем отправиться домой? Или ты хочешь поговорить с кем-то из нашей аудитории?

Другие девушки и матроны следили за их беседой с леди Харкасл расширенными глазами. Разумнее было бы остаться еще на час и показать им, что обвинения были напрасны, но Малкольм вновь обнаружил, что не способен сопротивляться желанию в голосе Эмили.

Они вернулись домой. И когда добрались до спальни, не думали больше ни о чем, кроме друг друга. И он, как и обещал, повторил все дважды. Вначале жестко и быстро, запустив пальцы ей в волосы и заставляя ее повторять его имя.

Эмили обнимала его руками и ногами, прижималась, гладила, она была женщиной, которую он желал, а не статуей, которой притворялась.

Второй раз был медленным и глубоким. Ужасающе медленным. Он не позволял им достичь оргазма, пока Эмили не охрипла, умоляя его, — и сердце его разрывалось от чувств, для которых он не находил слов.

А позже он баюкал ее в объятиях. Эмили рисовала пальцем круги на его груди, дразнила, пока он переводил дыхание.

— Не думаю, что наша страсть стремится к завершению, — сказал он, когда снова обрел голос.

Ее рука замерла. Эмили убрала волосы с лица. На глазах ее выступили слезы, но она не пыталась смахнуть их.

— Не искушай судьбу, Малкольм, — прошептала она. — Наши жизни далеки от финала.

Он поцеловал ее в макушку.

— С тобой я хотел бы жить вечно.

Она не ответила. Но палец продолжил движения. Быть может, она была ведьмой, сковавшей его прикосновениями, ведь он не лгал, хотя его слова казались ей пустым комплиментом.

Он хотел провести с ней вечность.

И единственным способом обрести эту вечность было признание того, что он чувствует, обнимая свою жену, — и того, что ее любовь для него важнее любых долгов и обязанностей.