Эмили вошла в дом в четверть пятого. Экипаж довольно быстро доставил ее от дома Элли на Портман-сквер к ее новому дому на Карзон-стрит, но от страха Эмили показалось, что минула целая вечность. Она размышляла, не так ли себя чувствовала мать Маделины, маркиза де Лубрессак, по дороге на гильотину.

А затем моргнула и велела себе не драматизировать. Тетушка лишилась головы во время Французской революции, поэтому Мадлен и росла вместе с Эмили. И что бы ни случилось, сама Эмили отправляется не на казнь. Возможность потерять Малкольма не может быть хуже смерти, не так ли?

Она не знала ответа на этот вопрос.

Она предложила Пруденс довезти ее до дома в Блумсбури, хоть это и означало объезд хорошо вымощенных улиц через Гайд-парк, но Пруденс отказалась. Будь у нее возможность отговорить леди Харкасл от скандала, Эмили не упустила бы шанса, но Пруденс считала, что все мольбы Эмили матушка пропустит мимо ушей.

Так что когда экипаж остановился у парадного крыльца, Эмили оставалось лишь ждать возвращения Малкольма и надеяться, что успеет признаться ему до того, как другие сообщат ему новость.

Когда же она поднялась на крыльцо особняка, так и не ставшего ей домом, дворецкий приветствовал ее:

— Его светлость уже возвратился, миледи. И ждет вашего присутствия в своем кабинете.

Эмили отдала дворецкому плащ, сумочку и перчатки — все, что могла отдать, чтобы выиграть хоть секунду у неизбежной встречи. И в одиночестве зашагала по коридору. Шаги ее полусапожек гулко отражались от голого деревянного пола. Она слышала, как ее шаги замедляются до темпа похоронной процессии.

Дверь в кабинет Малкольма оказалась закрыта. Эмили остановилась перед ней. Рука, которой она собиралась стучать, дрожала, как лист на ветру.

— Ты сама это устроила, — прошептала она. — Сама и справляйся.

Она стукнула по дереву кулаком.

— Войди, — загремел голос.

Эмили толкнула дверь. Малкольм сидел в конце комнаты, между столом и французской дверью за ним. В сумерках приближающейся зимы его лицо было неразличимо. Он не зажег ни свечей, ни ламп, ни даже камина. В комнате было холодно, но сам он пылал от жара. Раскинувшись в кресле, сбросив камзол, жилет и галстук, которые грудой лежали теперь на столе, он выглядел королем ада, ждущим свою фаворитку.

Эмили задрожала и прикрыла за собой дверь. Ее воображение было неудержимо и в хорошие моменты, но сейчас, пожалуй, даже более, чем в день смерти своего отца, Эмили боялась ему поддаваться.

Когда она повернулась к Малкольму, он все еще сидел, наблюдая за ней исподлобья, и мрачно потягивал что-то из бокала в руке.

— Подойди сюда, — приказал он.

Он редко оставался сидеть в ее присутствии. Эмили сглотнула комок в горле. И ей внезапно захотелось сбежать, спрятаться, забраться в самый глубокий подвал и надеяться, что гроза отгремит без нее.

Но она подошла к нему. Это был ее долг. Что бы ни случилось, он не заслуживал трусливой жены.

И она не была готова признать поражение.

Это была самая долгая прогулка в ее жизни. Он не улыбнулся. Не поднялся ей навстречу. Не выказал ни намека на поддержку. Его глаза над кромкой бокала оценили сначала ее грудь, затем бедра. Он наблюдал за ней так, словно Эмили была темной богиней. А он — языческим охотником, разрывающимся между страстью и обязанностью ее уничтожить.

Она дошла до кресла, стоящего у стола. Вцепилась в спинку, ожидая, когда он заговорит, и зная, что, если она заговорит первой, ее слова превратятся в бессвязные просьбы. Малкольм мрачным голосом разрядил тишину:

— Зажги свечу.

Она посмотрела на стол перед собой. Дрожащими руками подняла трутницу. Раньше она отлично с ней управлялась, но сейчас все усилия были напрасны. Она не высекла ни единой искры.

Малкольм выругался. Отставил бокал с такой яростью, что чуть не разбил его, обошел стол и вырвал огниво из ее дрожащих рук. Свечу он зажег с первой попытки. Пламя окутало его лицо демоническими тенями. В его глазах были вопросы, на которые Эмили не смела ответить, а в напряжении скул виделось осуждение, на которое она не хотела смотреть.

Он вернулся в кресло и развалился в нем. Эмили хотела присесть, но он жестом остановил ее.

— Я не разрешал тебе садиться, жена.

При последнем слове губы его дернулись. Эмили со всхлипом вздохнула.

— Ты позволишь мне говорить? Или уже решил со всем этим покончить?

— С чего ты взяла, что я собираюсь с чем-то покончить?

Она выдохнула, избавившись от крупицы страха. Пока он не готов ее бросить, у них остается шанс…

Но он не закончил.

— Ты знаешь, что развод неприемлем. И я все еще хочу от тебя наследников, пусть даже придется для этого привязать тебя к кровати.

Эмили села, не дожидаясь его разрешения. Она просто не могла устоять на подгибающихся коленях, а в его голосе звучал такой холод, что большей ярости вызвать она не могла.

— Не нужно быть таким жестоким, Малкольм. Я пришла сюда, чтобы умолять тебя о прощении.

— Умолять о прощении? — спросил он. И рассмеялся — мрачным, режущим смехом, который смел остатки ее защиты. — Тогда тебе лучше начать на коленях. И использовать свой прелестный ротик далеко не для лжи.

От его грубости что-то сломалось внутри.

— Как ты смеешь? Можешь прогнать меня, если хочешь, но я не позволю так со мной разговаривать.

Его глаза не могли потеплеть, это всего лишь обманчивый свет свечи. Голос Малкольма был все еще грубым и непоколебимым.

— Я могу говорить все, что пожелаю сказать. Вчера ты хотела разговора о нашем браке. Вот разговор.

— Что изменилось? — спросила она.

Было вполне очевидно, что Малкольм узнал о ее секрете, но она пыталась получить отсрочку, дать шанс любовнику, которого она знала, проявиться сквозь воина, который с ней говорил.

Но ярость, которая им управляла, была слишком сильной для этого. Малкольм подался вперед, выискивая книгу под испорченным галстуком. Эмили узнала ее мгновенно, а он удерживал книгу за корешок двумя пальцами, как ядовитую тварь.

— А теперь, женушка, — сказал он смертельно спокойным тоном, — скажи мне правду единственный раз в своей жизни. Ты написала это?

Она встретилась с ним глазами. Он уже принял решение. Но оставлял себе тень надежды — на то, что, вопреки всему, она сможет себя оправдать, сказать, что не скрывала этого от него.

Эмили не хотела, чтобы его надежда угасла.

Но этого было не избежать. Она призналась — так добрый охотник убивает добычу, с милосердной быстротой, но наверняка.

— Да. Я написала это.

Он уронил книгу на стол. Она открылась от удара, страницы смялись. Малкольм снова поднял свой бокал, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.

— Я не хотела стать причиной скандала.

— В этом я уверен.

Эмили перевела дыхание.

— Никто бы не выдал мой секрет. Если бы ты женился на Пруденс…

Его глаза распахнулись.

— Не смей говорить, что это моя вина.

— Я знаю, чья в этом вина. Но я написала книгу задолго до нашей встречи. Если бы я знала…

Она замолчала.

— Почему ты не сказала мне? — спросил Малкольм. Слова с трудом пробивались сквозь гравий его голоса и окровавленными опускались к ее ногам.

Эмили развела руками:

— Когда? Когда я могла об этом сказать? Как только мы поженились? Зачем было портить лучшие дни моей жизни? Или в Лондоне, когда вне постели ты не сказал мне и пары слов?

Ее ярость вспыхнула в опасной близости от чувства вины.

— Я была не права, не признавшись тебе, — продолжила Эмили. — Но не притворяйся, что лишь мой секрет разбивает наш брак.

— Меня беспокоит не твой секрет, — ответил Малкольм. — А то, что ты не сумела довериться мне. И я узнал обо всем от Кэсселя, в полном народу «Уайтсе».

— О Господи, — прошептала она. — Правда?

— Не я в этой комнате лжец, — отрезал он. — Все, чего я от тебя требовал, все, чего просил, это не начинать скандала. Неужто это так много?

Неудивительно, что он так холоден. Узнать о ее авторстве на публике, таким унизительным образом…

— Мне жаль, Малкольм. Мне очень и очень жаль. Если бы я знала, когда писала ее, что все закончится этим, что обойдется тебе так дорого…

— Поздно теперь извиняться, — отрезал он. — Если бы ты призналась, если бы доверяла мне, возможно, итог получился бы иным. Но ты не смогла.

— Хорошо. Я многого не смогла. Но я, по крайней мере, признаю, в чем мои ошибки.

Он не принял удар.

— И что мне теперь с тобой делать?

Это был почти шепот, скорее вопрос самому себе, чем то, на что Эмили могла бы ответить.

— Могу ли я высказаться? — спросила она.

— Нет.

Она поднялась. Неважно, насколько он зол, неважно, как жутко она оступилась, ей не хотелось быть мученицей.

— Что ж. Хорошо. Отправьте мне записку, когда решите, что делать. Я буду в доме моей матушки.

Этой угрозы хватило, чтобы наконец вытащить Малкольма из его кресла.

— Ты никуда не уйдешь, — сказал он, огибая стол и хватая ее за руки. — Ты лгунья, но ты не перестала быть моей женой.

Она осталась стоять, сделав вид, что его прикосновение никак в ней не отозвалось. Маленькая ложь, которая, как ей казалось, будет лучше полного поражения. Он принял бы ее поражение, как принял все остальное, и продолжит отнимать у нее жизнь, пока она не превратится в фарфоровую куклу, послушную его желаниям.

— Да, вы все еще мой муж, но это не означает, что мы обязаны жить вместе. Если я не нужна вам, отпустите.

Малкольм уставился на нее тяжелым стальным взглядом.

— Ты останешься здесь, пока не родишь мне наследника. Ты будешь выполнять обязанности графини — все до единой, начиная с этого дома, которым ты пренебрегала с момента приезда сюда. Но если я поймаю тебя на попытке новой публикации, я от тебя избавлюсь.

Он говорил о ней, как о гнусности. Эмили сузила глаза.

— Вы не можете получить развод, не доказав моей измены, — отрезала она. — А эта задача будет вам не по силам.

— Развод — лишь один из доступных мне вариантов. Я могу объявить тебя безумной и отправить в бедлам. Или сослать в тот дом на западных островах — твоя писанина никогда не достигнет материка, если я запрещу тебе письма.

— Ты не посмеешь, — сказала она.

Его глаза были холодными, как море, и такими же неспокойными.

— Поверь, тебе лучше не знать, как далеко я могу зайти, если меня заставить.

Она хотела извиниться. Хотела, чтобы он увидел ее чувства, хотела сказать, что любит его, что они справятся с этим. Но какая разница, если он не любит ее? Она всегда будет на втором месте после дома.

Как бы она его ни любила, она понимала, что возненавидит себя, если позволит ему себя покорить.

Эмили выпрямила спину, расправила плечи и упрямо выдержала его взгляд.

— Если вы не верите другим моим словам, поверьте в эти. Я скорее отправлюсь на ваш остров, чем останусь здесь потакать вашим капризам. Если вы собираетесь обращаться со мной, как с узницей, делайте это официально.

Малкольм удерживал ее, внимательно вглядываясь в лицо, выискивая в нем истину в слабом свете свечи. И вздрогнул от увиденного. Эмили горела от прикосновения его рук, но она готова была сгореть, только бы не поддаться этому жару, не рвануться ему навстречу. Если бы он мог увидеть свое сердце, признать, сколько она для него значит…

Но он не мог. И она поняла это в миг, когда он снова взял себя в руки.

— Пока что ты останешься здесь. Но я не больше тебя желаю с тобой встречаться. У меня есть дела, которые требуют моего внимания без помехи в твоем лице.

От этого слова Эмили вновь опалила волна ярости.

— Хорошо. Оставьте меня. Мне есть чем заняться и без вас.

— Ты никогда больше не издашь книги, — напомнил он. — Я сожгу все бумаги в доме, если понадобится.

— Будет непросто остановить меня, не появляясь рядом, — сказала она.

Она дразнила его, хотела вырвать его изо льда его осуждения. Но Малкольм лишь слабо улыбнулся.

— Слуги не будут отправлять твоих писем. Им плачу я, а не ты. И если захочешь покинуть дом во время моего отсутствия, прошу. Но согласится ли кто-то тебя принять?

— Ты думаешь, мне это важно? — спросила она. — Мне было дорого только писательство. И ты. А теперь ты лишаешь меня всего за то, что я сделала задолго до нашей встречи.

Он никак не отреагировал. Погладил ее по щеке и отступил.

— Прощай, Эмили. Я попрошу Фергюсона проведать тебя. Отправь с ним записку, если ты не понесла ребенка, чтобы я знал, потребуется ли мое присутствие через месяц.

Эмили задохнулась. Она бы ударила его за эти слова, но его уже не было рядом. Она услышала его удаляющиеся шаги, услышала, как он открывает дверь и закрывает ее за собой. И застыла неподвижно, как он до того, пока не услышал грохот входной двери.

Подняв книгу, которую он бросил на стол, Эмили разгладила страницы пальцами. Но сгибы не поддались. И она не успела спасти чернила, когда слезы полились из ее глаз.

Эмили опустилась на пол и спрятала лицо в ткани юбки. Как она могла влюбиться в него? И как ей теперь жить, зная, что все закончилось?