— Я не могу поверить, что ты попал в мою шляпу, — в пятый раз повторил Фергюсон по дороге в «Уайтс». Малкольм расположился напротив него.

— Ты же не разрешил мне стрелять в Кэсселя. А я не хотел, чтобы утро прошло впустую.

Кэссель разрядил пистолет в землю, не рискнув целиться в Малкольма. Дуэли хватило, чтобы спасти его гордость — он не рискнул случайным выстрелом, который мог убить графа. Малкольм должен был поступить так же, но поддался секундному импульсу. Фергюсон завизжал, как девчонка, и это того стоило — хотя придется, конечно же, отплатить другу оказанной однажды услугой.

— Я, наверное, должен быть благодарен, — пробормотал Фергюсон. — Я больше не буду считаться самым безумным лордом скоттов во всем Лондоне.

Слухи наверняка пойдут. Когда с Фергюсона слетела шляпа, Кэссель сумел вытаращить глаза, несмотря на синяки вокруг сломанного носа.

Выстрелы разбудили доктора — и тот мгновенно потерял сознание, решив, что потерял герцога Ротвела навсегда. Доктор едва не упал с козел, но кучер лорда Била успел подхватить его и удержать.

— Что ж, Кэсселю теперь будет о чем поговорить в «Уайтсе», не вспоминая о безрассудстве моей жены.

— Что ты там говорил до дуэли? Утверждал, что мы слишком стары для этого?

Малкольм пожал плечами.

— Мы с тобой пэры, давно переставшие быть школярами. Нам стоило бы работать, а не размениваться на дуэли.

Фергюсон фыркнул.

— Я и забыл, что ты никогда не жил в Лондоне. Оглянись, когда снова зайдешь в «Уайтс». Те, кто не пристрастился к игре, либо пьют, либо распутничают, либо так одержимы Красавчиком Браммелом, что беспокоятся только о способах повязать галстук.

— То, что другие пренебрегают своими обязанностями, не дает мне права поступать так же.

— Правда. — Фергюсон ковырнул пальцем дыру на шляпе и повертел кистью. — Но зачем заставлять себя выбирать лишь одну из крайностей?

Малкольм задумался о моменте, когда обернулся во время дуэли. Он думал, что перед ним есть лишь два пути — либо отказаться от Эмили и стать пристойным лэрдом, либо сохранить ее и отказаться от амбиций. Каждый путь предлагал какие-то выгоды, но и требовал от него жертвы.

На пути, который он выбрал, были определенные вехи: женитьба на ком-то, место в парламенте, заключение пактов, рождение наследников, продуманные речи, политическое влияние, использование его, победа и смерть. Это был путь, в котором не оставалось места для радости.

Но что, если жизнь не была дорогой? Что, если она была океаном с бесконечными течениями и приливами — бесконечной возможностью менять курс?

— Довези меня до дома, не до «Уайтса», — внезапно попросил он. В клубе он оставался с того момента, как вышел из дома, хотя большую часть вечеров проводил в своей комнате, чтобы не видеть косых взглядов и не слышать шепотков о писательстве Эмили.

— Конечно. — Фергюсон постучал по крыше и выкрикнул новое направление, а затем откинулся в угол, продолжая играть со шляпой.

В тишине, когда на смену ярости последних дней пришла ясность, Малкольм заставил себя признать то, о нем его сердце знало уже не первую неделю.

Он любил Эмили. Он любил ее, когда она противостояла ему в худших его проявлениях. Он любил в ней то, что она обладала собственным мнением. Он любил то, как она восхищалась Шотландией, которую презирали другие леди.

И ее тайную жажду приключений. Любил смотреть, как она краснеет, особенно когда просит о самых непристойных вещах, что идут вразрез с ее врожденной стыдливостью. Он любил даже то, как она писала, но не готов был в этом признаться.

Та самая женщина, которую он так пытался отпугнуть, завоевала его сердце. И как бы отвратительно он себя ни вел, она, похоже, желала ответить ему взаимностью.

Он застонал. Ему так хотелось прийти домой и сказать ей об этом, но он не знал, какой его ждет прием. Она либо разозлится и будет швырять в него вещи, либо холодно и чопорно откажет ему, как он угрожал поступить с ней. И чтобы удержать ее, следовало извиниться. Хуже того, придется признаться в своих чувствах и надеяться на то, что он в ней не ошибся и что ее привязанность к нему выдержит их ссору.

Малкольм никогда не думал, что окажется в таком положении, но в тот миг он не мог не признаться себе, что трусит.

— Возможно, стоит вначале заехать в клуб, — сказал он. — Освежиться, позавтракать.

— Возможно, и стоит, — согласился Фергюсон, хотя карета уже останавливалась у дома Малкольма. — Эмили дома нет, поэтому твой повар наверняка устроил себе выходной.

Малкольм подался вперед, мгновенно лишившись ясности рассудка от невежливого замечания Фергюсона.

— А где она, черт бы ее побрал? Я думал, что ты вчера приезжал ко мне домой с визитом.

Фергюсон надел шляпу, в центре которой зияла дыра.

— Вчера она была там. И не сказала мне ни слова, кроме попытки выставить меня прочь, как было и во все минувшие дни. Просто вчера она прекратила тебя ждать.

— И когда ты собирался сказать мне об этом? — спросил Малкольм, тщательно контролируя голос, хотя глаза выдавали его состояние.

— Когда довезу тебя до двери — и вот мы здесь. Я думал сказать тебе до дуэли, но рад, что я этого не сделал. Ты мог бы целиться мне в лицо.

— Я говорил тебе не возвращать ее к матери.

— Я этого и не сделал. Она с моей сестрой. И как только ты решишь поблагодарить меня за заботу о твоей жене, я буду готов выслушать твои благодарности.

Голос Фергюсона внезапно заледенел. Малкольм увидел в нем сталь, которая была скрыта под внешней развязностью и безалаберностью.

— Ты знаешь, что я благодарен тебе, — сказал Малкольм.

Он хотел сорваться к городскому дому Элли, постучать в дверь и потребовать встречи с Эмили. Но его гордость и без того пострадала. Не время проявлять характер, когда он с такой легкостью может поддаться чувствам. Слабого сожаления было достаточно, чтобы удержаться и подумать о новостях, которые сообщил Фергюсон.

А Фергюсон наблюдал за несвойственной его другу выдержкой.

— МакКейб, ты не заболел? Я уж готовился защищаться, если ты вдруг решишь отправиться в «Джентльмен Джексон» и побоксировать, чтобы снять агрессию.

— Бокс не поможет, — ответил Малкольм, притворяясь расслабленным и игнорируя панику, подступающую к горлу. — Что ж, если она ушла, это может быть к лучшему. Когда мы расстались, она была не слишком со мной счастлива.

— Она казалась вполне довольной до вашего переезда в Лондон.

Малкольм больше не мог его слушать. Ему нужно было пройтись, подумать, решить, какой путь он выберет — или послать все пути к черту и биться с течением, чтобы вернуться в ее объятия. Он схватил свою шляпу и распахнул дверь.

— Отсюда я сам доберусь.

Фергюсон кивнул:

— Желаю удачи, МакКейб. Во всех твоих начинаниях.

Малкольм соскочил на брусчатку перед домом. Экипаж Фергюсона двинулся прочь и растворился в шумах пробуждающегося Лондона. Окна дома, без огней и занавесок, казались призраками прошлого — кто-то жил здесь, любил, считал особняк своим домом. Но для Малкольма особняк не был домом, и с этим ничего нельзя было поделать.

Он зашагал по брусчатке.

* * *

День Эмили начался не по плану. Впрочем, Элли была не из тех женщин, с которыми легко совладать.

Маркиза всегда была готова помочь попавшим в беду, пусть даже ее понимание «помощи» не совпадало с мнением облагодетельствованных. Когда Фергюсон привез Эмили к ее порогу, Элли развила бурную деятельность. Сутки спустя Эмили потрясенно подозревала, что, если бы Элли командовала войной на Полуострове, Британия давным-давно расправилась бы со всеми войсками Франции.

— Я действительно не считаю званый обед подходящей идеей, — протестовала Эмили, когда Элли почти затащила ее в гостиную.

— Чепуха, — отмахнулась Элли. — Как по мне, тебе стоило бы это сделать в ту ночь, когда Кэссель сообщил всем о твоем авторстве. У тебя есть поклонники, и разумнее привлечь их на свою сторону, чем прятаться, будто ты сделала нечто плохое.

Возможно, Элли была права. И все же Эмили попыталась отстоять свое мнение.

— Я всего лишь хочу поговорить с Малкольмом. Я переехала к тебе, чтобы встряхнуть его, чтобы заставить действовать, а не для того, чтобы принимать у тебя половину Лондона.

— Это не половина Лондона. На обед приглашены только тридцать человек. По сравнению с приемом на прошлой неделе это самая маленькая и уютная вечеринка на свете.

Эмили вздохнула. Элли, единожды вцепившись в идею, отказывалась идти на любые компромиссы. Но Эмили больше не хотела интриговать. Она хотела тихого разговора с Малкольмом и шанса поведать ему о том, что творится в ее сердце.

Но на записку, которую она послала в клуб, Малкольм не ответил. И Элли сказала, что не пригласила его на обед. Будет ли у них шанс поговорить? Или он действительно покончил с ней, как дал понять в тот день, уйдя из дома?

Сэр Персиваль Пикет был первым прибывшим.

— Прекрасная леди Карнэч! — воскликнул он, театрально сгибаясь к ее руке. — Если бы вы признались мне в своем авторстве, я бы удвоил свои попытки покорить вашу золотую цитадель!

Эмили поперхнулась смешком и услышала хихиканье Элли.

— Я надеюсь, вас не слишком задела скандальность моей книги, сэр Персиваль.

— Задела? Я очарован! Я знал, что в вас кроется искра Божия! И должен посвятить вам поэму, поскольку вы больше не Непокоренная.

— Уверена, что в этом нет необходимости, — сказала она. Во время ее второго Сезона в Лондоне сэр Персиваль посвятил ей ужаснейшие стихи «О васильковые глаза Непокоренной», после чего к ней прикипела эта кличка, а Алекс и Себастьян безжалостно дразнили ее несколько месяцев. Недоставало только еще одной сомнительной оды.

Сэр Персиваль никак не мог успокоиться.

— В своей книге вы назвали меня сэром Галахадом. О, я польщен. Нэй, я просто принижен. Нет, я лишился голоса. Могу лишь надеяться, что верну вам услугу. Я немедленно должен подумать над названием.

И он отправился на поиски бренди, служившего топливом для искусства. Элли опять захихикала.

— Похоже, сэр Персиваль готов вызвать на дуэль твоего мужа из книги.

Эмили поморщилась. Чуть раньше один из гостей Элли сообщил им новости о дуэли Малкольма и Кэсселя.

— Из всех дурацких мужских занятий это самое худшее, — сказала Эмили.

Лакей пригласил в гостиную Фергюсона и Мадлен.

— Надеюсь, вы не клевещете на весь род мужской из-за поэзии старого Перси, — протянул Фергюсон, целуя ее руку.

— Сэр Перси безобиден. Но я терпеть не могу дуэлянтов, — сказала Эмили.

Мадлен поцеловала ее в щеку.

— Не стоит отчитывать Фергюсона за случившееся. Знай я, зачем он сегодня на рассвете покидает дом, я бы сама его пристрелила. Но я с ним согласна — приятно знать, что некий шотландский пэр смог перещеголять его по скандальности.

— Прими мои поздравления, — сухо сказала Эмили. — И как же мой дорогой муж поживает?

— Вполне сносно, но задолжал мне новую шляпу, — ответил Фергюсон. — Ваша честь вне опасности на сегодня, миледи.

Следующими ее приветствовали младшие сестры, Кейт и Мэри.

— Как ты могла не сказать нам, что ты написала «Непокоренную наследницу»? — пропищала Кейт.

— Это ужасно нечестно с твоей стороны, — пожаловалась Мэри. — Сначала Мадлен, теперь ты!

Элли прожгла их взглядом.

— При вашей несдержанности неудивительно, что взрослые не посвящают вас в свои тайны.

Мэри вспыхнула. Об актерской игре Мадлен знали сестры, но не ведало общество — и Эмили считала, что такой скандал им не скрыть.

— Прости, Элли, — сказала Мэри. — Этого больше не повторится.

Сестры взялись за руки и отправились в глубь комнаты, обойдя бормочущего сэра Персиваля, который, похоже, впал в транс перед картиной с почти обнаженной женщиной у камина. Гостиная Элли была обустроена для больших вечеринок и тайных свиданий. Ее репутация хозяйки скандальных приемов появилась благодаря шикарным картинам, маленьким альковам с бархатными драпировками, которые скрадывали звук, а также тяжелым ароматам тепличных цветов, благоухавших в огромных напольных вазах, расставленных по всей комнате. Гостиная напоминала богатый будуар и никак не походила на обиталище скромной вдовы.

Эмили продолжала улыбаться, принимая все новых гостей. У Элли собрались истинные сливки аристократии. Ее влияния в определенных кругах хватило, чтобы заполнить бальную карту на десять дней вперед.

К тому же в ноябре было мало приемов и крайне мало развлечений, если сравнить его с Сезоном весной. Вскрывшееся писательство Эмили, а также то, что Малкольм устроил из-за нее дуэль, при их молчаливой вражде, сделало Эмили главной темой недели. Никто из гостей не стал бы отказываться от приглашения, и все они не собирались ее осуждать.

Тетушка Элли, Софрония, вдовая герцогиня Харвич, величественно вплыла в комнату.

— Герцогиня Бодлингтон была написана с меня? — осведомилась она, игнорируя вежливое приветствие.

Эмили моргнула.

— Да, ваша светлость.

— Чудесно. Герцогиня Девонширская пыталась ее присвоить, но я ей сказала, что автору хватит ума не чествовать такую скандальную особу.

Герцогиня обладала немалым влиянием в свете и всегда прямо выражала свое мнение. Выдуманная герцогиня Бодлингтон была одной из самых комичных особ в сатире Эмили. Она попыталась разгадать выражение лица герцогини, но увидела лишь обычный непроницаемый и слегка недовольный взгляд.

— Прошу прощения за возможное оскорбление, ваша светлость.

Софрония рассмеялась:

— Чепуха. Мне много лет так не льстили. Возможно, вы не получите после этого приглашения в Олмарк, но вам будут рады на любой вечеринке, где я обладаю влиянием.

Она отвернулась. Эмили выдохнула, решив, что она вне опасности.

Но Софрония вновь повернулась к ней.

— Однако меня оскорбила трость. Как вы смели вручить ее мне, словно старухе, которую измучила подагра?

— Только вы могли сделать трость привлекательной частью образа, — отозвалась Эмили.

— Истинно так, — кивнула Софрония. — Я прощаю вас, леди Карнэч.

Герцогиня ушла в глубину комнаты. Элли самодовольно улыбнулась:

— Я же говорила тебе, что этот вечер — прекрасная идея.

— Клянусь, — вздохнула Эмили, — если я снова возьмусь за сатиру, ты не дождешься пощады.

Следующими пришли братья Эмили. Она не говорила с ними с тех пор, как Малкольм оставил ее в изоляции, но их приветствия были теплыми.

Однако взгляд Алекса обещал немедленное осуждение всего, что случилось. Себастьян же, пару недель назад прибывший с плантации на Бермудах, стремился в компанию очаровательных Кейт и Мэри, чтобы поделиться с ними историей своих достижений, и ничуть не интересовался скандалом вокруг Эмили.

За ними вошла Августа в сопровождении лорда Тэррьера, обычного своего компаньона на подобных собраниях. Она была чуть холоднее сыновей, но тоже обняла Эмили.

— Я удивлена тем, что ты не впустила меня в дом на прошлой неделе, — сказала она.

— За это вини Малкольма. Я не знала, что он велел дворецкому отвечать, будто я никого не принимаю.

Раздражение Августы мгновенно сменилось злостью на Малкольма.

— Он просто чудовище. Надеюсь, у тебя есть план, как преподать ему пару уроков.

— С чего все считают, что у меня есть план? — спросила Эмили.

— С того, что у тебя всегда для всего есть планы, — ответила Августа. — Пусть даже ты ими не делишься, как не хотела делиться со мной тем, что в последние годы ты пишешь романы.

Эмили вздрогнула, хотя в голосе матери не было злости.

— Я обещаю, что больше не буду интриговать. Мне очень жаль…

Августа прервала ее:

— Я лишь жалею, что ты не созналась мне. Я ощутила себя полной дурой, когда поняла, что обсуждала с тобой «Наследницу», не зная, что именно ты ее автор. Ты наверняка смеялась над моими предположениями, кто именно отвечает какому персонажу.

— Очень сложно было сдержаться и не рассказать, — созналась Эмили.

— Что было, то прошло, — нахмурилась Августа. — Но я должна признаться, что не подозревала в тебе подобного таланта к скандальности действий. Надеюсь, твоя подруга Пруденс не обладает подобной склонностью.

— К чему это вы? — спросила Эмили, отступая вместе с матерью от двери, чтобы Элли могла поприветствовать новых прибывших.

— Я не могу простить поступка леди Харкасл. Как бы ни злила ее твоя свадьба, ради дружбы со мной она могла бы и придержать язык. Однако мне нравится Пруденс, и дочь не должна отвечать за грехи своей матери. И мне одиноко без вас с Мадлен. Я попросила ее переехать ко мне и быть моей компаньонкой, если она не против.

Эмили усмехнулась.

— Матушка, меньше всего на свете вам требуется компаньонка.

— Неужто я так очевидна?

— Это было мило с вашей стороны, — сказала Эмили. — Правда. И будет приятно осознавать, что Пруденс может остаться в Лондоне, особенно без влияния матери. Но вам не нужна компаньонка.

— Да, это так. Но вы с Мадлен уехали от меня, и я скучаю без юной леди в доме. К тому же ты не единственная интриганка в доме Стонтон.

Она указала глазами на Алекса. Эмили рассмеялась.

— Удачи! Но Алекс не оторвется от книги на время, достаточное для того, чтобы увидеть Пруденс.

Ее мать загадочно улыбнулась:

— Увидим, моя дорогая.

Лорд Тэррьер вернулся с бокалом шампанского для Августы, и они отправились изучать картины.

Спустя еще четверть часа все гости были в сборе. Элли вполголоса обсуждала с Эшби, своим дворецким, как разместить их в столовой, но вдруг раздались чьи-то громкие голоса.

— Кто бы это мог быть? — спросила Элли.

Ее голосу не доставало уверенности, и Эшби поклонился:

— Я выясню, в чем дело, миледи.

Но дело явилось само. По коридору загремели тяжелые сапоги. Эмили отступила от двери. Эшби тут же занял ее место, готовясь защищать свою хозяйку.

— Отойди, Эшби, — пробормотала Элли.

Дворецкий не двинулся с места. Элли вздохнула.

— Ну пожалей хотя бы свое лицо — ты же не сможешь быть моим дворецким, если он сломает тебе нос.

Эшби отступил в тот миг, когда Малкольм вышел из-за угла. И остановился в дверном проеме, один, правда, от него веяло такой опасностью, словно за ним стояла целая армия.

Эмили услышала женский вскрик за спиной. Но не могла отвести от него взгляда. Он не был одет к обеду — нетрудно было догадаться, что он до сих пор не сменил одежду, в которой утром был на дуэли. Короткие бриджи подходили для верховой езды, но никак не для приема, а ботфорты были измазаны грязью, которая осыпалась на восточные ковры Элли.

Он выглядел Вильгельмом Завоевателем, пришедшим потребовать женщину, посмевшую ему отказать. Но Вильгельм и Матильда в конечном итоге любили друг друга, хотя легенды и утверждают, что он выпорол ее за отказ.

Эмили вздохнула и велела себе сосредоточиться на нем — на том, что она видела на лице Малкольма, а не на историях, которые приходили ей в голову. Его лицо было убедительнее любой истории — яростное, хмурое, слегка дикое, с покрасневшими от бессонной ночи глазами и темной щетиной на подбородке. Его взгляд был прикован к ней с того момента, как он переступил порог, словно он безошибочно знал, где она стоит, и мог отыскать ее, невзирая на все преграды.

Ее сердце оборвалось. Вся гостиная перестала существовать. Даже воздух исчез — она не могла дышать под ее взглядом, в котором светилось желание поглотить ее.

— Эмили, — прорычал он. — Пойдем домой.