Глава 1

Лондон,

6 апреля 1812 года

Она стояла на пороге бального зала в доме своей тети и пыталась унять волнение, медленно делая глубокие вдохи. Не счесть балов, на которых она побывала за десять лет, но всякий раз ее охватывал трепет и ожидание чуда — быть может, именно сегодня череда однообразных событий будет волшебным образом прервана. Яркие наряды замужних барышень радовали глаз, но ей, похоже, суждено было всю жизнь носить скромное платье дебютантки.

Чилтон, дворецкий тетушки, распахнул перед ней большую двустворчатую дверь.

— Леди Мадлен Вильян! — объявил он.

Никто из гостей даже не взглянул в ее сторону. Да и зачем? Вот уже восемнадцать лет, с того злополучного лета, когда умерли ее родители, она жила с тетей. Светское общество давно перестало замечать ее в Солфорд Хаузе. Сегодня блистательные гости не выказали ни малейшего интереса к ее персоне, а вот вчера иная публика и в иных обстоятельствах буквально не сводила с нее восхищенных глаз. Этот контраст ранил. Окинув скучающими взглядами ее платье из белого муслина и каштановые пряди, выбившиеся из-под чепца, господа больше не смотрели в ее сторону. Вчера же, вырядившись в бриджи и светлый парик, она срывала аплодисменты толпы.

Пока она спускалась по широкой лестнице, с ее губ не сходила легкая улыбка. У тети Августы она прошла хорошую школу и научилась ни словом, ни жестом не выдавать своего разочарования. Похоже, этот бал будет таким же скучным, как и все предыдущие. У подножия лестницы тетя Августа и кузен Мадлен Александр Стонтон, граф Солфордский, принимали знаки внимания всех, кто желал выразить им свое почтение. Таких оказалось немало, и у Мадлен было достаточно времени, чтобы придать улыбке немного грусти, как того требовал случай.

— Дорогая, как ваше самочувствие? — спросила Августа, увидев племянницу.

— Неплохо, тетушка, — не забыв придать голосу томности, ответила Мадлен.

Две недели она симулировала недомогание, а на этой неделе запланировала «рецидив», но не такой серьезный, чтобы пропустить открытие сезона. Бал начался час назад, но Мадлен, сославшись на слабость, спустилась только сейчас, сокращая, пусть ненадолго, время скуки и позора.

Августа нахмурилась.

— Вам следует уйти пораньше. Не беспокойтесь, никто этого не заметит, вас не осудят.

Мадлен вздрогнула. Слова тетушки были как острые ножи, хотя у нее, разумеется, и в мыслях не было чем-то обидеть ее. Мадлен мысленно одернула себя. Этот вечер ничем не отличался от остальных. Пусть салонное общество и относилось к ней прохладно, тетя, кузен и кузина любили ее. А неприметность стала ее союзницей и давала свободу делать то, о чем салонные красавицы не смели даже и думать. Она должна благодарить судьбу за такую возможность. Поэтому, лучезарно улыбнувшись, она произнесла самым беззаботным тоном:

— Бал не лучшее ли лекарство? Я чувствую себя практически здоровой!

— Не слишком надейтесь на балы, сестрица, — сказал Алекс. — Увеселения еще никому не прибавляли здоровья.

Алекс, еще одна жертва тетушкиных амбиций и матримониальных планов, заговорщически подмигнул ей. Ему в последнее время все чаще приходилось сбегать в клуб, чтобы переждать там очередной поразивший Августу приступ сватовства. Наверное, он с удовольствием покинул бы Лондон, если бы не титул, унаследованный после смерти отца.

Мадлен ответила ему улыбкой.

— Всегда что-то случается в первый раз. Пожалуй, только балы тети Августы обладают волшебной силой исцелять нас от недугов.

Августа вздохнула.

— Александр, Мадлен, сделайте милость, ведите себя достойно. Мне неловко говорить об этом, но, моя дорогая, рассеянность, которая вас явно одолевает, — вовсе не болезнь.

— Разве? — удивилась Мадлен.

— Меня сложно обмануть, дорогая. Врачи говорят, что со здоровьем у вас все в порядке. Вы просто поглощены своими мыслями и не замечаете ничего вокруг: в точности, как моя сестра перед тем, как вышла замуж за французского маркиза.

Красивые черты тетушки исказились, около губ легли глубокие складки. Ей было немного за пятьдесят, но даже в этом возрасте она сохранила привлекательность. Белокурая, с ясными голубыми глазами, она была увядающей копией собственной дочери, Эмили. Лета сделали взгляд тетушки проницательным и мудрым. Но сегодня она допустила редкую бестактность — упомянула мать Мадлен.

Мадлен смолчала и, воспользовавшись первым же удобным случаем, сбежала от Августы и сочувствующих взглядов Алекса. Маленькое приключение, которое две недели радовало ее, вызвало поток лжи, отчего на душе было неспокойно. Хорошо, что Себастьян, младший брат Алекса, был на Бермудах. В его сердце пылал такой же бунтарский огонь, и она от него обычно ничего не скрывала. Но даже он пришел бы в ужас, узнав, что она выступала на театральных подмостках. Если ее уличат в этом, разразится грандиозный скандал, так что, кроме Эмили, никто ничего не должен знать.

В дальнем углу Мадлен опустилась на стул, заново обитый зеленым бархатом в тон роскошным портьерам. Тетя Августа не поскупилась на новый декор, превративший бальный зал в подобие фантастического леса, наполненного волшебным пением оркестра и светлячками сотен свечей. Хорошо, что она позаботилась и о стульях. В прошлый раз Мадлен пришлось провести весь вечер на ногах, и она в конце концов измучилась. Едва устроившись, она оказалась в компании Пруденс, вид которой словно свидетельствовал о неимоверных усилиях, которых ей стоило лавирование между танцующими парами.

— Думаешь, тетушка Августа ради нас распорядилась насчет стульев? — спросила Мадлен.

Дамы были близкими подругами и наедине предпочитали обходиться без церемоний. Пруденс шутливо отмахнулась веером:

— Ты ни за что не догадаешься, кто сейчас стоит в фойе.

Мадлен рассмеялась. В их маленькой компании Пруденс Этчингем слыла педанткой, но кроме милого буквоедства ей была свойственна неуемная тяга к приключениям и тайнам, разумеется, хранимая в строгом секрете от сварливой матери.

— Наполеон?

— Не угадала.

Мадлен была бы не прочь увидеться с узурпатором, как и подавляющее большинство гостей. Коллективное избиение Наполеона — если бы тетя Августа сумела организовать столь изысканный аттракцион, то прославилась бы как лучшая устроительница балов во всем Лондоне. Это, правда, не вернуло бы Мадлен ни родителей, ни ее счастливого детства во Франции. Тем временем тишина волной скатилась с лестницы и мгновенно затопила весь зал. Взоры сами собой обратились к входу.

Чилтон с необычной для него помпой объявил:

— Ее светлость герцогиня Харвич! Его светлость герцог Ротвел!

Звону его слов вторил только звон разбитого бокала, прозвучавший в тишине особенно громко. У этой пары не было ни единого шанса появиться так же незаметно, как Мадлен. Ротвел, унаследовав титул, вернулся в Лондон. Третий сын герцога Ротвельского, непутевый и склонный к скандальным историям, десять лет назад он был известен в свете как Фергюсон. Теперь ходили разные слухи о загадочных обстоятельствах, бросивших герцогство к его ногам. Это была настоящая сенсация.

— Я слышала, что он будто бы сошел с ума, — шепнула Мадлен.

Пруденс покачала головой.

— А я слышала, что у него сифилис! Но выглядит он вполне здоровым.

— Пруденс, опасно доверять внешности. Он может внезапно обезуметь. Удивительно: его братья всегда отличались кротким нравом. Но почему он выбрал наш бал для первого выхода в свет? — спросила Мадлен, наблюдая за тем, как герцог здоровается с Августой. — Слышала, он прибыл в Лондон позавчера. Тетя Августа не настолько влиятельна, чтобы так стремиться попасть на ее прием.

— Возможно, он ждал, пока луна станет убывать, — Пруденс хихикнула, довольная своим остроумием.

Мадлен подавила смешок. Волосы Ротвела действительно были дьявольского, темно-рыжего цвета. Софрония, герцогиня Харвич, приходилась ему теткой по отцовской линии. Она стояла рядом, выпрямив спину, готовая достойно ответить любому, у кого возникнет желание высказать мнение о племяннике. Но такого желания ни у кого не возникло, и неудивительно: герцогиня была влиятельной и властной женщиной.

— Кажется, Ротвел совершенно не огорчен смертью отца, — заметила Пруденс.

Так и было. Новый герцог явился на бал в подогнанном по фигуре темно-синем сюртуке и бриджах цвета буйволовой кожи. Даже без траурной повязки! Мадлен слышала, что он не был на похоронах. После такой выходки было глупо ожидать, что он будет носить траур.

Леди Эмили Стонтон, единственная дочь тети Августы, присела слева от Мадлен и присоединилась к беседе:

— Право же, какая интрига! Я просто умираю, так хочу услышать историю смерти старого герцога, но наследничек вряд ли расскажет, что произошло на самом деле.

Пруденс рассмеялась.

— Тебе лишь бы посплетничать.

— Разумеется, сплетни во сто крат интереснее твоих трактатов о древнем Вавилоне, — парировала Эмили.

Начинался их обычный спор. Пруденс написала несколько научных трудов, разумеется под мужским именем, которые были хорошо встречены академическим сообществом, а Эмили, тоже скрывая настоящее имя, писала романы. Если бы страсть к лицедейству не считалась в обществе пороком, Мадлен также могла бы проводить досуг по своему усмотрению. Она постаралась отвлечь подруг от литературных баталий.

— Эмили, нельзя просто так подойти и спросить, что случилось с герцогом Ротвельским. В «Таймс» писали, что его карета случайно перевернулась. Давай оставим эту тему.

— Разумеется, но не забывайте: за деньги «Таймс» напишет все что угодно. Я больше верю слухам.

— Твоя мрачная сентиментальность просто невыносима, дорогая, — заметила Пруденс с напускной чопорностью. — Конечно, нынче без отцеубийцы не обходится ни один исторический роман.

Эмили победно улыбнулась, а Мадлен, вздохнув, вернулась к наблюдению за молодым герцогом, который, окончив разговор с тетей Августой, обернулся к гостям, имея при этом такой надменный вид, который может позволить себе только настоящий герцог. Толпа тотчас расступилась, образуя проход, которым и воспользовался Ротвел, едва отвечая на глубокие реверансы дам и поклоны джентльменов с улыбкой, чуть ли не презрительной. Он ожидал подобострастия и в полной мере наслаждался им.

Если бы Мадлен не обладала природным чутьем и наблюдательностью, она бы с первого взгляда возненавидела Ротвела. В ее глазах высокомерие было одним из самых отвратительных пороков. Ротвел был выслан в Шотландию за год до ее дебюта, но о нем так много говорили, что она успела составить о нем мнение. Будучи лишь третьим сыном, Фергюсон не отличался скромностью и почтительностью. Но ирония, с какой он смотрел на притихшую толпу, заинтриговала ее. Казалось, он играл роль и потешался над теми, кто не замечал обмана. Ей было знакомо это чувство, эта ирония. Желание потанцевать с ним внезапно охватило ее. Но более, чем танец, ее привлекал партнер. Она испугалась своего порыва и с грустью подумала, что известный повеса, а теперь еще и герцог, вряд ли обратит внимание на серую мышку.

Окинув зал беглым взглядом, он повернулся к Софронии. Та указала взглядом на дальний угол, где расположилась Мадлен с подругами. Ротвел удивленно поднес к глазам лорнет, а затем углубился в толпу, похоже, не обратив на девиц никакого внимания. Он фланировал по залу, изредка перебрасываясь с гостями парой слов. Но Пруденс знала, что эта бесцельность только кажущаяся.

— Будь начеку, милая. Кажется, у тебя появится шанс задать герцогу свои вопросы, — шепнула она Эмили.

Подруги разделяли ее мнение относительно намерений герцога. Из всех троих только Эмили пользовалась вниманием потенциальных женихов. Мадлен, похоже, выбыла из игры, которая требовала от нее чрезмерных усилий. В юности ей мешала застенчивость, а сейчас — усталость и лень. Ее темные волосы и зеленые глаза считались непривлекательными, правда, дядя Эдвард дал ей богатое приданое, которого хватило бы, чтобы компенсировать любые недостатки. У Пруденс были светло-каштановые волосы и серьезные карие глаза, но у нее не было ни приданого, ни шансов обзавестись им в ближайшем будущем. Зато Эмили, светловолосая, голубоглазая, с гибким станом и звонким голоском, всегда пользовалась популярностью. К тому же у нее была устойчивая репутация строптивицы, которая каждый год приносила на ее алтарь щедрый урожай: немало укротителей готовы были биться за право обладать ею.

Эмили терпеть не могла этой суеты. Больше всего она любила проводить время в родовом имении в Ланкашире, сочиняя романы. Но популярности своей она не отрицала и не стеснялась ее.

Для всех троих светские рауты стали своего рода ширмой, за которой каждая прятала свои увлечения от сплетников. Эмили принимала эту игру с легкостью и никогда не пропускала балы. Временами, когда ей хотелось развеяться, Эмили не стеснялась пользоваться своей привлекательностью. Мадлен в этих случаях почти завидовала ей, но скорее умерла бы, чем показала это подруге.

К сожалению, как раз сегодня Эмили пребывала в игривом настроении. Мадлен внутренне приготовилась к этому зрелищу: Ротвел ведет Эмили в центр зала. Она успокаивала себя, вспоминая о приятном театральном приключении, убеждала себя, что он — всего лишь очередной высокомерный распутник, и старалась побыстрее забыть его живое, привлекательное лицо, промелькнувшее под отталкивающей маской мизантропа. Пусть Ротвел и не пригласит ее на танец, зато она избегнет скуки, которая, втолковывала она себе, неизбежна в его обществе.

Он двигался, как хищник, вышедший на охоту, как дикарь, примеривший платье джентльмена, но не изменившийся по сути. Его веселье было напускным: в глазах сквозила холодная решимость. Казалось, он явился на бал, движимый каким-то тайным умыслом, и твердо решил осуществить задуманное. И вот Софрония представила подруг герцогу. Ротвел поклонился с изяществом, которое не растерял за годы, проведенные в деревне.

А потом герцогиня сказала нечто такое, от чего сердце Мадлен замерло:

— Ротвел, вот дама, которую вы искали. Она во многом преуспела.

Изучающий взгляд темно-голубых глаз уперся в Мадлен. Когда Софрония холодноватым тоном представляла Эмили и Пруденс, Мадлен, казалось, совсем не была заинтересована в происходящем, но после слов герцогини перестала делать вид, будто шейный платок — самая интересная вещь в мире, и решилась посмотреть герцогу в лицо.

На его губах вновь заиграла неприятная ухмылка.

— Леди Мадлен, окажите мне честь.

Не успела она ответить, как он подал ей руку. Грянул вальс, и пары у него за спиной стремительно закружились в танце. Мадлен любила танцевать, но вальсировать с этим напыщенным господином, который явно не собирался считаться с ее желаниями, ей не хотелось. Она устала быть образцовой леди, устала достойно вести себя. Она поклялась себе: этот год будет особенным, и пусть о ее бунте знают только Эмили и Пруденс, этого было достаточно. Мелодия вальса манила ее, еще сильнее манила тайна, которую герцог прятал под своей фальшивой улыбкой, но ей хватило смелости смерить его взглядом и ледяным тоном произнести:

— Я не танцую с повесами, ваша светлость.

От удивления он замер с протянутой рукой. В глубине души она сразу пожалела о сказанном, ей захотелось немедленно извиниться перед ним, хотя она и не соврала. Она действительно не танцевала с повесами. Потому что ни один из них и не подумал бы пригласить ее на танец. Мадлен ожидала презрительной усмешки, колкости или даже грубости, но неожиданно он весело и искренне рассмеялся:

— Вы правы, тетя. Леди Мадлен действительно во многом преуспела.

Софрония улыбнулась:

— Мой племянник не позволит себе никаких вольностей, леди Мадлен. Вашей репутации ничто не угрожает. У него есть к вам предложение. И я буду счастлива, если вы примете его.

Овдовевшая герцогиня нравилась Мадлен, хотя и слыла дамой жесткой и обидчивой. Черты Мадлен смягчились, она посмотрела на Ротвела и спросила:

— Какое предложение вы хотели мне сделать, ваша светлость?

— Пожалуйста, называйте меня Фергюсоном, — сказал он. — И все же, не соизволите ли подарить мне танец? И мы все обсудим. Уверяю, я не кусаюсь.

Пруденс легонько толкнула ее, герцогиня не сводила с нее пристального взгляда, и только Эмили, потрясенная до глубины души, не находила слов и не знала, как на это реагировать. Мадлен со вздохом подала ему руку. Гости с удивлением и любопытством смотрели на них. Пять минут в компании Ротвела, а внимания больше, чем за пять лет! Проклятия вертелись у нее на кончике языка. Теперь сохранение ее тайны зависело от того, останется ли свет привычно равнодушным к ней. Неожиданное внимание герцога могло погубить ее.

Они закружились в быстром вальсе. Десять лет назад карикатуры на Ротвела были ужасно популярны, его рисовали с красными, как адский огонь, волосами. На самом деле герцог был шатен, его волосы имели лишь теплый медный оттенок. Он определенно был хорош собой, под сюртуком играли крепкие мышцы, сильные руки уверенно вели в танце. Похоже, тяжелый труд был ему привычнее, чем бесконечная игра в вист. Кисть была узловатой и грубой — это ощущалось даже через перчатку. Среди знакомых Мадлен были мужчины, которые, занимаясь охотой, укрепили свое здоровье и тело, но ни один из них не был сложен, как атлет или античный воин.

Кем бы он ни был, в бальном зале он выглядел неуместно и странно, даже идеальный костюм не спасал положения. Он смотрел на нее с улыбкой, очаровательной и опасной; такую улыбку джентльмены изобрели специально, чтобы покорять и обольщать. Лживость и деланность были в каждом его жесте, но, видя это, Мадлен, тем не менее, находила его привлекательным.

— Если вы откажетесь называть меня по имени, я буду томиться и печалиться весь вечер.

— Другие дамы с радостью вас утешат.

Герцог изящно обошел медлительную пару. Мадлен затаила дыхание. Танец с таким умелым кавалером вскружил ей голову, как бокал шампанского.

— О чем это вы? Намекаете на нравы барышень или на мое неблагопристойное поведение?

Она заставила себя улыбнуться.

— Выбирайте сами, ваша светлость.

Герцог улыбнулся в ответ, но на этот раз улыбка была искренней; похоже, ему нравилась компания Мадлен.

— Вынужден признать: моя репутация не из лучших. Свет меня не любит, леди Мадлен. Можно мне называть вас Безумная Леди? Если вы дадите мне шанс, я сойду от вас с ума.

Это был безопасный флирт, которому предавались на всех светских раутах. Но для нее это было внове.

— Думаю, вы слишком долго пробыли в деревне, — чуть подозрительно сказала она.

Герцог притворно закатил глаза.

— Я мог бы вернуться в Лондон несколько лет назад, но принял решение остаться в Шотландии. Вы будете удивлены, но сомнительные увеселения Лондона мне не особо по душе.

Мадлен прекрасно понимала, что герцог успел попробовать и сомнительные, и откровенно нескромные лондонских увеселения и сейчас просто забавлялся. Она напомнила себе, что имеет дело с известным распутником, а теперь еще и герцогом, и что шутить с ним опасно.

— Итак, что вашей светлости нужно от меня?

— Софрония предупредила, что вы умны и терпеть не можете дураков. Именно поэтому она порекомендовала обратиться к вам с одной деликатной просьбой.

Какая может быть просьба у мужчины, одновременно и деликатная, и обращенная к приличной женщине? Она кивнула, давая понять, что готова его выслушать.

— Не могли бы вы стать компаньонкой моим сестрам?

Она оступилась. Предложи он ей руку и сердце, все было бы лучше, чем эта просьба. Герцог подхватил ее, не давая сбиться с шагу.

— Моим сестрам уже по двадцати одному году, они близнецы. Их дебют, к сожалению, несколько раз откладывался вследствие смерти родственников: они довольно долго соблюдали траур. Софрония считает, что будет лучше, если в свете их будет представлять дама старше их, но Элли…

Он замолчал. Элли, его старшая сестра, овдовевшая маркиза Фолкстон, имела репутацию, которую вряд ли можно было счесть подходящей для компаньонки юных леди.

— Почему я? Думаю, у вас немало влиятельных подруг.

— Да, но ни с одной из них я не выдержу и часа. Слишком много разговоров и морализирования. Наверное, вы знаете, что о нас говорят. Софрония говорила, что все считают нас безумными. С другой стороны, тетя утверждает, что у вас безупречная репутация и прекрасная интуиция. Благодаря вам сестры смогут наилучшим образом зарекомендовать себя. Учитывая то, что о нашей семье сложилось превратное мнение, это очень важно. Но я слышал от тети, что у вас слабое здоровье, и если вы сочтете это препятствием, я пойму.

Герцогиня напрасно беспокоилась. Но если бы она знала причину мнимой болезни Мадлен, то отказалась бы от общения с ней раз и навсегда. Мадлен поняла, что означает его просьба. Если герцогиня Харвич, главный эксперт по этикету, считает, что Мадлен может сопровождать двух незамужних девушек, значит, ее действительно «положили на дальнюю полку» и уже никто не думает, что она выйдет замуж. Впрочем, она знала, что так оно и есть, и все же ей было больно, когда на это намекали в такой циничной форме. Но если она не согласится, разве это изменит тот факт, что она вышла из брачного возраста? С другой стороны, если ее постыдная тайна откроется, ей, возможно, понадобятся влиятельные союзники, чтобы выстоять под шквалом общественного осуждения. Более сильного союзника, чем Софрония, невозможно было и представить. Если Мадлен будет сопровождать сестер герцога, ее репутация перестанет быть ее личным делом, и Софрония будет весьма заинтересована защищать ее.

— Хорошо, — сказала она. — Я с радостью буду сопровождать ваших сестер.

Вальс закончился. Ей отчаянно хотелось бежать от человека, который видел в ней только компаньонку своих сестер. Было обидно до слез. Ротвел оказался прекрасным партнером. И то, что он дарил такие же полные очарования улыбки другим дамам, не делало его менее плохим.

Проводив ее к подругам, герцог удалился. Мадлен опустилась на стул, изо всех сил сопротивляясь желанию закрыть лицо руками и зарыдать. Украдкой она вытерла руки о подол платья, но мерзкое ощущение чего-то липкого никуда не делось. Ее платье, туфли, даже белье — все было новым. Но сама она чувствовала себя старой и сломанной, будто ее случайно забыли в заново отремонтированном зале, и горничная сейчас выметет ее. Она и не предполагала, что в двадцать восемь лет можно чувствовать себя такой старой.

Фиаско! Конец всему! Но, по крайней мере, впереди был еще один вечер, который она проведет в театре, и хотя никто не узнает о ее смелости, это станет достойным утешением. Еще один счастливый вечер перед тем, как начнется жизнь, к которой она никогда не привыкнет, но которой, по-видимому, не сможет избежать.

 

Глава 2

На следующий вечер Фергюсон в компании старинных приятелей отправился на перекресток «Семи циферблатов». Он обошел лужу мочи, растекавшуюся по трещинам брусчатки. Прошло десять лет, а Лондон совсем не изменился. В Мейфэре стало больше особняков, главные улицы освещались новыми фонарями, повсюду что-то ремонтировали и улучшали. Но Лондон так и остался большой зловонной клоакой. Тем не менее каждую весну из загородных резиденций сюда стекались сливки британского общества, открывая новый сезон светских раутов. Столетиями не прерывалась эта традиция. Как ни старался Фергюсон избежать этой выгребной ямы, все было тщетно. Человека его сословия непременно засасывало на самое дно. Ему подобало проводить время в модных клубах Мейфэра, но он не выдерживал там и минуты. «Семь циферблатов» — небезопасное место, особенно вечером, но близость Ковент-Гардена, где было людно в любое время суток, притупляла чувство опасности. Десятью годами раньше, планомерно зарабатывая себе репутацию повесы и баламута, он изведал все увеселения, которые только мог предложить Лондон: от изысканных будуаров самых дорогих проституток до игорных притонов и ночлежек близ Святого Эгидия, поэтому его не могла испугать грязь «Семи циферблатов».

Обязательства перед сестрами заставили Фергюсона вернуться в Лондон. Он должен был удостовериться, что с ними все в порядке, что они с комфортом обосновались в столице. Кроме этого, его здесь ничто не держало. В Шотландии он иногда скучал, но отстраивать сожженные мосты было еще более скучной перспективой. Как только сестры выйдут замуж, он вернется в Шотландию и забудет о титуле. По крайней мере, леди Мадлен согласилась сопровождать их. Сначала она как будто хотела отказаться и сбежать, но отчего-то передумала и согласилась. Она была обычной скучной старой девой. К тому же не в его вкусе. Темно-каштановые волосы, средний рост, неплохая фигурка — она прятала ее под муслином, а не под шелком — небольшая грудь, тонкая талия. Мадлен не шла ни в какое сравнение с его роскошными любовницами. Женщины, с которыми он проводил тогда ночи, не всегда нравились ему, он просто использовал их дурную славу, чтобы шокировать общество. Но почему-то, наверное, потому, что под чепцом старой девы скрывался замечательный характер и чувство юмора, она понравилась ему. Кроме того, в ее ярко-зеленых глазах было что-то живое, страстное, дикое, чего она сама боялась, что стремилась спрятать под маской нарочитой благопристойности. Но даже если так, разве мог он закрутить интрижку со столь невинной барышней? Прошлой ночью Мадлен вторглась в его сны, но туда она явилась в образе страстного и развратного суккуба.

— Послушайте, Фергюсон, может, лучше отправимся в другое место? — сказал лорд Маршам, запачкав туфли в грязи неясного происхождения.

— Друг мой, после Шотландии любое место, где можно развлечься, кажется замечательным, — отозвался Фергюсон. В его голосе звучала меланхолия.

Его спутники улыбнулись. Он не помнил их имен, но это его совершенно не беспокоило. Остальные из их прежней компании не знали, что Фергюсон вернулся. Этим джентльменам было плевать на всех. Заядлые картежники, распутники, они проводили жизнь с хлыстом в одной руке и бутылкой в другой. Но выбирать ему не приходилось. Приличные люди вряд ли стали бы терпеть его общество. Поэтому он предпочитал невзыскательную публику, которой было достаточно того, что он богат. Этот месяц он как-то переживет, тем более что одиночество и скука Шотландии просто прикончили бы его.

— Пойдемте, господа. Мы почти на месте, если я не ошибся адресом.

Цель их визита — театр «Ле Гранд» — был собственностью Фергюсона. Поверенный герцога напомнил ему об этом месте. В последнее время спектакли, особенно «Гамлет», и актриса, которая играла главную роль, вызывали восхищение у черни. Значит, можно было поднять арендную плату. Хотя Фергюсона не заботили деньги, это было предлогом сбежать из дому. Сестры предпочитали обедать в своих комнатах, Элли не отвечала на его записки, они почти не общались. Часы, проведенные в Ротвел Хаусе, сводили его с ума.

Как только джентльмены вошли в театр, навстречу им поспешила женщина. Расшитый стеклярусом лиф мерцал в свете люстр. Она стала принюхиваться, как лиса, словно могла уловить запах новеньких монет. Вокруг нее витал дух бывшей куртизанки. Эти повадки невозможно скрыть никакими манерами. На вид ей было немного за тридцать, карие глаза задорно блестели, и двигалась она с изяществом танцовщицы.

— Милорды, чем могу вам помочь?

— Мы хотели бы поговорить с господином Леграном, — сказал Фергюсон.

Женщина насторожилась.

— Месье Леграна больше нет с нами, — пояснила она. У нее был странный акцент, похоже, французский, но точно не определишь. — Я его вдова и могу ответить на все ваши вопросы.

Фергюсон не знал, что театром заведует женщина, поверенный, наверное, тоже. У внутренних дверей театра собиралась пестрая толпа: слуги, торговцы и ремесленники — а это значило, что антракт закончился. Вместо того чтобы обсудить вопросы, касающиеся его собственности, Фергюсон вынужден был озаботиться покупкой билетов. Обычно после антракта в зале мало кто оставался — публика устремлялась к другим местам увеселений. Но, по словам мадам Легран, ведущая актриса пользовалась таким успехом, что все оставались до финала. Лучшее, что она смогла предложить им, — несколько табуретов у сцены.

— Мадам Герье достойно конкурирует с лучшими актрисами нашего времени, — принимая деньги, сказала она. — Вы как раз вовремя. Сейчас будет убийство Клавдия.

— Она играет Гамлета? Не Офелию? — спросил Фергюсон.

Мадам Легран кивнула и повела их в зрительный зал.

— Право, это странно. Но когда видишь ее на сцене, представить в этой роли кого-то другого просто невозможно. Она может соперничать с самой великой Сиддонс!

Не слишком ли высока похвала? Миссис Сиддонс была величайшей актрисой своего поколения. Его спутники тоже скептически покачали головами. Никто из них не ожидал обнаружить примадонну в захолустье «Семи циферблатов».

Мадам Легран провела их через дверь рядом со сценой. Оркестр, обделенный как хорошими инструментами, так и талантливыми исполнителями, учтиво затих. Как и во многих других небольших театрах, музыканты вынуждены были играть во время спектакля, превращая его в своего рода мюзикл, чтобы избежать притязаний больших театров, обладающих исключительным правом на постановку серьезных драматических произведений. Мадам Легран шепнула пару слов лакею, который вынес из темного угла четыре табурета. Только усевшись, Фергюсон понял, что его удивило, — в зале было тихо. Обычно в театр ходили поболтать и обменяться сплетнями. На актеров никто не обращал внимания, но здесь все лица были обращены к сцене, где из-за кулис появился Гамлет.

Костюм актрисы великолепно передавал дух эпохи: напудренный парик, сюртук, короткие бриджи и обувь на высоком каблуке. Тень от всклокоченного парика падала на лицо, ажурный платок был завязан под самым подбородком. Из-под всего этого маскарада торчал кончик носа. Фергюсон внутренне приготовился к кошмарному представлению. Субтильная актриса, казалось, будет совершенно беспомощной в мужской роли. Но когда она заговорила, он понял, почему зрители были в таком восторге. Последний акт был знаком Фергюсону, ему не раз приходилось наблюдать, как в устах менее талантливых актеров реплики Гамлета над черепом «бедного Йорика» превращались в фарс. Но голос актрисы был богат, исполнен теплоты, грусти и подлинного трагизма. Легкий французский акцент не резал слух и казался естественным. Этот голос был создан, чтобы жаркими ночами шептать слова страсти, но он удивительно гармонировал с образом Гамлета, размышлявшего о Роке. Фергюсон был очарован этим голосом. Но еще больше внешностью актрисы. Даже самые смелые дамы, носившие глубокое декольте и прибегавшие к разным ухищрениям, проигрывали естественной чувственности этой женщины. Чтобы она походила на мужчину, под сюртуком были подставные плечи, но мягкие изгибы бедер, округлые ягодицы в обтягивающих бриджах выдавали ее пол. Он любовался стройными ножками, красоту которых подчеркивали светло-бежевые чулки, тонкими щиколотками и маленькими ступнями в усыпанных блестками туфлях. Жаль, что из-за этого ужасного платка невозможно было рассмотреть грудь. Даже в безумии — особенно в безумии! — Гамлет был прекрасен.

Лорд Маршам выдохнул:

— Прелестное создание, не так ли?

Фергюсон молчал, он не находил слов. Его отвлекало пробудившееся вожделение. Уже месяц у него не было женщины. После смерти отца, обустраиваясь в Лондоне, он вынужден был отказаться от плотских утех. Но теперь он не мог думать ни о чем другом.

Он замер, восхищенный игрой актрисы. Хотя сюжет был всем известен: похороны Офелии, поединок с Лаэртом, убийство Клавдия и гибель Гамлета от отравленного клинка, — когда актриса упала на сцену, обрывая свою предсмертную речь, в зале повисла гробовая тишина. Фергюсон услышал приглушенные рыдания, и даже Маршам заерзал на месте.

Занавес опустился и зал взорвался аплодисментами. Фергюсон не мог не присоединиться к овациям. Мадам Герье определенно обладала талантом, достойным восхищения. В его намерения не входило оставаться в Лондоне надолго, во всяком случае, он не планировал обзаводиться любовницей, но, случись его планам измениться, он будет искать женщину, похожую на нее. Умную и смелую — этими же чертами обладала и леди Мадлен, — но соблазнить актрису безопаснее, чем заводить отношения со старой девой. Если актриса столь же красива в платье, как и в бриджах, то, заманив ее в постель, он сделает свое пребывание в Лондоне более чем приятным.

Мадам Герье вышла на поклон. Словно выжженная земля влагу, она впитывала аплодисменты и не могла ими насытиться. Ему хотелось поймать ее взгляд, но она смотрела поверх голов, смаргивая невольные слезы счастья. Их глаза так и не встретились. Бросив в зал прощальный взгляд, она скрылась за кулисами. Но аплодисменты не стихали. Актриса исчезла так стремительно, словно бежала от чего-то постыдного. Необычное поведение для блестящей лицедейки!

Приятели встали. Никто не мог пожаловаться на выбор Фергюсона, но все торопились к игорному столу. Фергюсон взял трость и попросил друзей не ждать его:

— Думаю, в клубе вы без труда найдете четвертого партнера.

Маршам рассмеялся:

— Приглянулась мадемуазель, а?

Фергюсон дерзко и самоуверенно улыбнулся. Ему пожелали удачной охоты и, наконец, оставили одного. Он почувствовал облегчение. Всего один вечер в этой компании, и он уже сомневался, сможет ли благополучно скоротать время до замужества сестер. Если сестры не соизволят общаться с ним, ему либо придется искать общества проходимцев вроде Маршама, либо же воспользоваться привилегиями своего нового положения. Он помнил, как быстро изменилось в свете отношение к отцу, когда тот унаследовал титул.

Или он мог завести любовницу — нежную, согласную на все женщину, которая будет ублажать его, не пресмыкаясь в то же время перед титулом. Но ему хотелось не только плотских утех. Ему нужна была подруга и собеседница.

Фергюсон подумал, что мадам Герье — женщина, вполне подходящая на эту роль.

 

Глава 3

Спектакль закончился, но Мадлен все еще ощущала себя Гамлетом — безумным, больным принцем. Она грациозно кланялась, наслаждаясь громом аплодисментов, восторженными возгласами и слепящим светом софитов. Театр был полон упоительных звуков, которые, словно море, подхватили Мадлен и качали на волнах счастья, заполняя пустоту в душе.

Если бы об этом узнала тетя Августа, то сочла бы себя смертельно оскорбленной, Мадлен не могла бы рассчитывать на прощение. Выступать перед чернью — что может быть позорнее? Но сегодня Мадлен сильнее огорчало другое: это был последний ее спектакль. Пора было уходить со сцены, но она еще какое-то время упивалась происходящим. Выкрики зрителей, аплодисменты, даже запах разгоряченных тел, который не маскировался дорогими духами, — все пьянило и заставляло ее сердце трепетать. Она отлично понимала, почему девушки из низших сословий поддаются искушению сцены.

Мадлен помахала зрителям рукой. Из-за кулис ее знаками поторапливали рабочие, которым нужно было сменить декорации для пантомимы. Она отыскала горничную, которая ее постоянно сопровождала в театральных приключениях, и только тогда позволила себе расстаться с образом.

— Жозефина! — обняв ее, Мадлен закружилась на месте. — Ты когда-нибудь слышала такие овации?

Жозефина со вздохом погладила Мадлен по голове. Ей было чуть за пятьдесят, она была одного возраста с тетей Августой, но ее темные волосы выбелила седина, а некогда стройная фигура изрядно расплылась, в чем она винила английских поваров. Вместе с мужем Пьером она уговорила родителей Мадлен отправить ее в Англию и, когда той едва исполнилось девять, отвезла ее к Августе. А ее родители, оставшись во Франции, отправились в Париж — на верную смерть. Жозефина не одобряла бунтарства Мадлен, но не собиралась ей перечить.

— Надеюсь, за две недели твоя страсть к театру поутихла, и я наконец смогу спать спокойно.

Мадлен посторонилась, пропуская цыганскую повозку, которую рабочие катили на сцену.

— Я больше никогда даже не вспомню о театре. Я ведь пообещала. Снова стану унылой старой девой, а ты сожжешь эти бриджи, как и хотела.

Мадлен говорила весело и непринужденно, но заметила, что Жозефина внимательно смотрит на нее: значит, ее тон был недостаточно убедительным. Две недели свободы только разожгли аппетит Мадлен. Особенно теперь, когда ей определили роль дуэньи и не было перспектив выйти замуж, будущее без театра казалось мрачным и ужасно скучным. Но нарушать данное слово она не собиралась. Сказываясь больной, она убегала в театр, но с открытием сезона продолжать в этом же духе было невозможно. Сегодня закончилась ее актерская карьера. Неважно, что она чувствовала и чего хотела.

Мимо задников, изображающих леса и замки, они прошли в крохотную каморку, где Мадлен переоделась.

— Мадмуазель, подождите здесь, — сказала Жозефина. — Я попрошу привратника поймать кеб.

Обычно в театр их возил муж Жозефины, который служил кучером у Стонтонов. Но сегодня он должен был везти тетю Августу, и Жозефина с Мадлен были вынуждены возвращаться домой в наемном экипаже. Не самое безопасное приключение, но выезжать с другим кучером, служащим в поместье, было бы еще опаснее. Он мог рассказать Августе, где Мадлен проводит вечера.

Оставшись одна, она провела ладонью по глади пыльного зеркала и устало прислонилась головой к деревянной раме. Она смотрела на себя и не узнавала. Дело было не только в том, что она не полностью сняла грим. Ее глаза никогда прежде так не сияли от счастья — такой ее никто еще не видел. Кроме того, в них не было страха: ни тетя Августа, ни Алекс никогда не появятся в «Семи циферблатах». Она отвернулась от зеркала. Пора возвращаться домой.

Жозефину сопровождала мадам Легран.

— Милая, ты изумительно играла! — она, как всегда, говорила с фальшивым французским акцентом.

Каждый раз, когда Жозефина слышала этот ужасный выговор, она закатывала глаза. Никто и никогда не видел месье Леграна, да и мадам точно не была француженкой, однако Мадлен восхищалась этой женщиной, которая сама смогла открыть театр, и прощала ей все. Мадам Легран широко раскинула руки, словно хотела обнять и Мадлен, и покровителей, которые благодаря ей появились у маленького театра:

— Весь Лондон у твоих ног!

— Спасибо, ты очень добра. Какая пьеса будет следующей? Жаль, я не смогу посмотреть ее.

Закрыв дверь, мадам понизила голос:

— Мадлен, пожалуйста, не оставляй меня! Две недели — это слишком мало. Есть ли хоть что-нибудь, что может удержать тебя? Спектакль с твоим участием — это всегда аншлаг, слава о твоем таланте распространяется с головокружительной скоростью. А сегодня вечером к нам заглянули настоящие джентльмены! Только представь: чтобы посмотреть на тебя, к нам уже приходят аристократы!

Мадам Легран всегда была внимательна и никогда не обращалась к Мадлен по имени, однако новости, которыми она спешила поделиться, были настолько важными, что она совершенно забыла об осторожности. Сердце Мадлен учащенно забилось.

— Кто это был?

— Они не представились, но я узнала одного из них. Этот джентльмен был завсегдатаем Ковент-Гардена, когда я танцевала там. Я слышала, он недавно унаследовал герцогство.

— Фергюсон? То есть, я хотела сказать Ротвел? — У Мадлен замерло сердце.

— Да-да, Ротвел! — воскликнула мадам, переходя на йоркширский говор, который она так тщательно маскировала французским акцентом. — Герцог был в восторге. Увидев тебя на сцене, он глаз не мог отвести. Только на тебя и смотрел.

— Боже мой! — прошептала Мадлен. — Я погибла!

— Погибла? Что за чушь! Это же превосходные новости. Мы заработаем много денег!

Мадлен пять лет была знакома с мадам Легран и безгранично ей доверяла. Тетя Августа относилась с предубеждением к театральным действам, но все же позволила устроить представление в Витворте, деревенской усадьбе Стонтонов в Ланкашире. Для участия в постановке Мадлен наняла мадам, когда та еще работала танцовщицей. Так было заведено: первые роли играли профессиональные актеры, а любители из числа домочадцев, давясь смехом и путая слова, мешали им на вторых.

Особенно мучительными были святки в этом году. Тетины друзья считали, что лицедейство — недостойное увеселение, а Себастьян и Алекс все делали лишь бы как, только бы от них поскорей отвязались и отпустили к бильярдному столу. Мадлен хотела играть на настоящей сцене, с настоящими актерами и для настоящих зрителей. Мадам Легран в конце концов накопила достаточно денег, чтобы открыть собственный театр. И только благодаря ей Мадлен осуществила свою безумную мечту.

— Мы не можем продолжать. Если меня узнают… — сдавленно проговорила Мадлен.

— Но твой талант! Ты не должна уходить! Еще никто не дебютировал с таким ошеломляющим успехом. К тому же я, которая столько раз видела тебя в обычной одежде, клянусь: никто не узнает тебя в костюме Гамлета.

В ушах Мадлен все еще стоял рев толпы, она чувствовала, как под его напором она приближается к опасной грани. Талант? Несомненно, у нее был талант, но нельзя забывать о репутации и обязанностях.

Две недели она украла у своей обыденной жизни. Но от реальности не убежишь.

— Я не могу остаться, — с горечью произнесла она.

Мадам сжала губы, В неловкую паузу ворвался смех зрителей, смотревших пантомиму. Вернуться домой, забраться под одеяло и вспоминать об этом прекрасном вечере — этого Мадлен хотела сейчас больше всего. Страх потерять все: доверие семьи, репутацию, привычную жизнь — делал ее слабой и беспомощной. От одной мысли, что Фергюсон узнает ее под гримом и париком, ей становилось дурно. И — о Боже! — она скорее умрет, чем признается кому-то, но вчера ночью, засыпая, шептала его имя. Его уж точно не обманет этот маскарад!

Голос мадам прервал ее размышления:

— Мне очень жаль, дорогая, но я должна заботиться о своем театре. Боюсь, у тебя нет выбора. Ты обязана продолжить выступления.

— Это невозможно! — сказала Мадлен уверенно и жестко, словно мадам была горничной. — Я тебе не какая-нибудь нищая девочка из провинции. Почему я не могу уйти, если мне угрожают разоблачение и скандал?

— Ради спасения своей репутации ты готова сделать даже больше, чем нищенка ради куска хлеба. «Газетт» заплатит мне кругленькую сумму за твою историю.

Земля ушла из-под ног Мадлен.

— Почему ты так жестока со мной?

— Моя леди, я не хочу тебе навредить, наоборот, я делаю это ради тебя самой, — мадам говорила так искренно, что Мадлен почти поверила ей. Но мгновение спустя в глазах Легран появился холодный блеск, выдавая в ней те качества, благодаря которым эта танцовщица кордебалета стала владелицей театра. — Ты же видела зрительный зал до своего дебюта. Мне за годы усердного труда не удавалось достичь того, что я имею сейчас благодаря твоему таланту. Я хочу заключить с тобой сделку: останься еще на месяц, не дольше, я обещаю. Если ты будешь выходить на сцену четыре вечера в неделю, я никому не скажу, кто ты.

— Как я могу тебе верить? Ты снова предашь меня.

— Леди Мадлен, я никогда не нарушаю своих обещаний, — тоном оскорбленной невинности ответила мадам. — Я понимаю, насколько велик риск, и не собираюсь держать тебя здесь вечно. Но сборов за этот месяц мне хватит, чтобы на следующий сезон арендовать большой театр.

У Мадлен перехватило дыхание. И дело было не только в том, что ее грудь стягивали бинты. Ее парализовал страх: Фергюсон мог опозорить ее перед всем обществом.

— Я могу купить тебе новый театр. Если это поможет спасти меня, Солфорд заплатит. — Меньше всего Мадлен хотела признаваться Алексу, но уж он-то не бросит ее в беде.

Мадам Легран покачала головой:

— Дело не только в деньгах. Репутация, дорогая, репутация. Зачем мне новое здание, если зрители не станут ходить на спектакли? Мне нужно упрочить свое положение в театральном мире, и для этого мне нужна ты, твой талант. Если ты уйдешь сейчас, замены мне не найти, и зрители уже завтра отвернутся от меня.

Слова попали прямо в цель. В глубине души Мадлен сама искала повод остаться. Она посмотрела на Жозефину, но та отвела взгляд. Жозефина любила ее, но она — всего лишь служанка. Решение было только за Мадлен. Она потерла виски и поняла, что уже все решила.

— Хорошо, я согласна, — сказала она. — Но если Фергюсон узнает меня, ты тоже пострадаешь: скандал разразится, едва закончится спектакль.

Мадам улыбнулась.

— Он не узнает. Ты снимешь бриджи и снова превратишься в чопорную мисс, и герцог ни за что не догадается, что это ты блистала на сцене. А если он заподозрит что-то, используй свое искусство, чтобы разубедить его.

Ничего не ответив, Мадлен, направилась к выходу. Она подумает о том, как выйти из этого затруднительного положения, позже. Сейчас более насущной проблемой было незаметное возвращение в Солфорд Хаус.

Если удача будет сопутствовать ей, Фергюсон забудет мадам Герье. Но если госпожа удача и была на ее стороне, она обладала весьма извращенным чувством юмора. Мадлен вышла из театра и оказалась прямо в объятиях Фергюсона.

 

Глава 4

Вчера, шагая по паркету бального зала и презрительно улыбаясь, он уже выглядел отъявленным негодяем. Сегодня, запугивая женщину, он выглядел негодяем, который еще и в полной мере ощущает свою власть. Ледяные глаза смотрели прямо в душу; сжав зубы, он беззастенчиво пожирал ее глазами. За столь вызывающее поведение джентльмен должен был на коленях вымаливать прощения у леди, но с актрисой церемониться не было нужды.

— Мадам Герье, увидеть вашу игру — огромное удовольствие для меня.

От его бархатного голоса у нее перехватило дыхание. Нет, он не узнал ее, или, может быть, Ротвел просто затеял с ней какую-то игру?

— Merci, ваша светлость, — понизив голос и усилив французский акцент, отозвалась она.

Он насмешливо приподнял бровь.

— О, неужели вы знаете меня? Что-то не припомню, чтобы нас представляли друг другу. Поверьте, я бы никогда не забыл о таком приятном знакомстве.

Мадлен допустила ошибку. Откуда актрисе из низов было знать герцога?

— О нет, ваша светлость. Просто мадам Легран сказала, что сегодня театр почтил своим визитом герцог. Вот я и предположила, что речь шла о вас.

Фергюсон, не отрывая от нее взгляда, произнес:

— Мне не хотелось бы доставлять вам неприятности, но у меня есть просьба, которую я не могу не высказать. Очень деликатная просьба. Позвольте сопроводить вас к экипажу.

Это была вторая просьба от герцога Ротвельского за вечер. Теперь Мадлен не питала никаких иллюзий. Он узнал ее. Она была уверена в этом: он так смотрел на нее, так держал за руку, не давая сбежать, что не оставалось никаких сомнений в том, что он знает, с кем говорит. Ее репутация, ее жизнь — все пойдет прахом из-за человека, который сам был далеко не безупречен. Единственный вопрос, который сейчас волновал ее: уничтожит ли он ее одним ударом или будет шантажировать, требуя платы за молчание. От этой мысли ее охватила дрожь, но не из-за страха, это была дрожь совсем другого свойства, в котором она постеснялась бы отдать себе отчет.

Собравшись с духом, она решила все отрицать:

— Нет, я не позволяю вам сопровождать меня. Моя мать запрещает мне общаться с незнакомыми мужчинами, — она кивнула в сторону Жозефины, которая, плотно сжав губы, пыталась выглядеть посолиднее.

— Ваша матушка? — переспросил Фергюсон, скептически рассматривая низенькую Жозефину, одетую в серое платье служанки. — А месье Герье?

— К сожалению, он покинул этот свет и оставил меня совсем одну, — всхлипнула Мадлен, словно воспоминания о несуществующем муже были для нее сущим мучением.

— Какая утрата! — на губах Ротвела играла хищная улыбка.

Она снова попыталась вырваться.

— Да, это была трагедия. Прошу простить меня, но уже поздно, я тороплюсь.

Он взял ее под руку, словно они были парой на прогулке. Его сильные руки напомнили ей, что герцог — далеко не изнеженный юнец, только что покинувший семейное гнездышко, что он — уверенный в себе мужчина, привыкший добиваться своего любыми способами.

— Моя милая мадам Герье… позвольте узнать ваше имя?

Вопрос застал ее врасплох.

— Маргарита. — Сердце рвалось из груди, но она решила держаться до последнего.

— Маргарита, — шепотом повторил он. Казалось, достаточно услышать, как он произносит имя, как звучит его голос, — и женщина будет покорена. — Маргарита, я не надеюсь ни на что, но скажите мне, у вас есть покровитель?

Она замерла. В перечне предполагаемых вопросов, который она мысленно составила, вопросов, на которые была готова ответить: почему она прячет лицо, как может находиться в столь отвратительном месте и что предложит ему за молчание — не было вопроса о покровителе.

— Не понимаю, о чем вы.

— Не лукавьте. Думаю, не первый раз мужчина спрашивает, нужна ли вам защита.

Она беспечно взмахнула рукой: мол, каждый второй мужчина осмеливается на подобное предложение.

— Общество не простит вам мезальянс с неизвестной актрисой из «Семи циферблатов».

Он рассмеялся:

— Милая, все куртизанки где-то и с кем-то начинают свою карьеру. И, вынужден признаться, общество давно махнуло на меня рукой, как, впрочем, и я на него.

Фергюсон говорил насмешливо и непринужденно, но ей казалось, что в его словах слышна обида потерянного мальчика, который лишь нарядился, как взрослый мужчина. Неужели он настолько одинок? Мадлен сама часто грустила. Ей следовало немедленно бежать от него, но внезапно она посочувствовала ему, и это ее остановило.

— Ваша светлость, вы слишком торопитесь. Вы ведь совершенно не знаете меня.

— Вы правы, с прежними подругами я имел счастье беседовать, может, раз или два, а уж затем делал им предложение. Но вы столь прекрасны, столь талантливы, что я не хочу терять время на пустые разговоры: кто-то может опередить меня. Если я не буду решителен, вы окажетесь в чужих объятиях. Вы созданы для любви, так что это неизбежно.

Мадлен возмущенно посмотрела на него:

— Неужели вы столь низкого обо мне мнения? Неужели слово «добродетель» ничего не значит для вас? Если так — всего доброго, говорить нам больше не о чем.

— А вы так печетесь о добродетели?

— Да, — ответила Мадлен.

Фергюсон приподнял ее подбородок и заглянул ей в глаза. Мадлен задрожала, но не от возмущения, а от наслаждения, которое дарило ей прикосновение его руки. Время остановилось. В темноте она не видела его глаз, но ощущала его желание, раздражение, дьявольское чувство юмора и деспотизм. А помимо этого в нем полыхала животная похоть, и Мадлен тоже охватило это пламя, ее щеки вспыхнули.

Наконец он отпустил ее. Она едва не упала.

— Мадам Герье, примите мои извинения. Я допустил ужасную ошибку, вы совершенно не похожи на других актрис Лондона. Ваша добродетель так же исключительна, как и талант.

Она кивнула, принимая его извинения.

Фергюсон придвинулся еще ближе.

— Но вы не знаете, от чего отказываетесь…

Он обнял ее и легонько поцеловал в губы. Его руки сквозь атлас и спицы корсета обожгли ее. Он был страстен и неумолим. Она задыхалась от жара его губ. На непривычно высоких, неустойчивых каблуках она потеряла равновесие и упала ему на грудь. Фергюсон целовал все настойчивее, она таяла, мысли путались. От такого любая женщина могла потерять голову. Горячие, жадные прикосновения Фергюсона разительно отличались от того, что ей грезилось во сне. И она ответила на его поцелуй.

Поборов минутное оцепенение, Жозефина вскрикнула и изо всех сил ударила герцога сумкой. Он со смехом отстранился от Мадлен, продолжая поддерживать ее, потому что у нее буквально подкашивались ноги.

— Мадам, мадам, я все понял. Чести вашей дочери ничто не угрожает. По крайней мере сегодня, — и он подмигнул Мадлен.

Мадлен дрожала от желания, которое лишало ее благоразумия и притупляло чувство опасности.

— Я найду вас и тогда повторю свою просьбу, — он поцеловал ей руку. — Обещаю, я буду более убедителен.

Она была сама не своя, смысл слов ускользал от нее.

— Право, я не могу.

Он помог ей сесть в карету.

— Маргарита, прошу вас, передумайте. Я буду жить надеждой.

Красивая, но лживая фраза. Возбужденный и взволнованный, он отошел на шаг от кареты, потом помог Жозефине забраться в карету, хотя она окинула его таким взглядом, каким революционеры примеряются к шее аристократа. Он приподнял шляпу.

— До встречи, мадам Герье.

Фергюсон закрыл дверцу, и Мадлен без сил упала на сиденье. Она обречена. Или ее родные узнают о театре, или герцог Ротвел обесчестит ее. В любом случае, ей не спасти свою репутацию. Она все еще чувствовала вкус его губ, тепло рук. Он словно поставил ей клеймо на кожу. Страх и крошечный уголек желания, разгорающийся где-то внутри, делали ее безумной. Если ее судьба предрешена, если падение неизбежно, не лучше ли упасть в объятия Фергюсона?

Жозефина подала ей веер:

— Малышка, не позволяй обмануть себя, — взволнованно и печально сказала гувернантка.

Пытаясь успокоиться, Мадлен несколько раз обмахнула разгоряченное лицо веером. Фергюсон сделал ей возмутительное и циничное предложение, но, похоже, он не догадывается, кто стал объектом его внезапной страсти. Она позаботится о том, чтобы он и впредь не догадался. Она станет посещать все светские рауты и смиренно сносить компанию старых дев. Также она выполнит свое обещание стать дуэньей его сестер, но общаться с ними будет только тогда, когда Фергюсона не будет поблизости. Возможно, поцелуи герцога и стоят скандала и всеобщего презрения, но… она слишком умна, чтобы поддаться этому искушению.

 

Глава 5

На следующее утро Мадлен проснулась с горьким привкусом пепла на губах и криком, замершим в горле. Дрожа от холода и страха, она с головой закуталась в пуховое одеяло. Даже в самые промозглые ночи она перед сном требовала загасить камин. Треск поленьев пугал ее, не давая спать. Однако сегодня она проснулась от кошмара.

В детстве ужасные видения мучили ее каждую ночь. Оставят ли они ее когда-нибудь? Забудет ли она свои беды, ту боль, которую пережила во Франции? Временами кошмары оставляли ее, но потом всегда возвращались.

Мадлен повернулась на другой бок и обняла подушку. В глаза словно песка насыпали, но она не плакала. Кошмар был кратким эпизодом из ее прошлого. Снилось, как Жозефина, схватив ее в охапку, волокла прочь от объятого ярким пламенем родительского замка. Родителей она не видела. Мадлен надеялась, что где-то в Париже есть их могилы, что они не лишены последнего пристанища.

На нее навалились мысли о вчерашних событиях. Предложение Фергюсона стать его любовницей затмевало все остальное. Она боялась, что он разоблачит ее, опозорит и заставит бросить театр. Потом подумала о невеселой жизни старой девы, на которую, судя по всему, она была обречена.

Кошмары приходили и уходили — в них воплощались вопросы, на которые она никогда не получит ответа. В детстве, после нескольких месяцев, проведенных в Англии, дядя Эдвард и тетя Августа сказали Мадлен, что родители уже никогда не приедут за ней. У нее была тысяча вопросов, но ни один она не осмелилась задать. Самые важные ответы она получила и так: дядя и тетя сказали, что теперь она будет жить с ними и что они любят ее, как родную дочку, и не оставят одну. Но больше она ничего не знала. Воспоминания постепенно исчезали, а незаданные вопросы продолжали терзать ее. Она больше не думала о родителях, но в память о них остались ночные кошмары. Она не знала, как они встретили свою кончину, думали ли о своей дочери в тот миг и во имя чего пожертвовали своими жизнями.

Мадлен легла на спину и уставилась в потолок. Комната, выкрашенная светло-синей краской, была некрасивой и скучной, совсем не такой, как ее детская в родительском доме, но разве это не идеальное сочетание: синий чулок и синяя комната? Она никогда не жалела об утраченной жизни в Версале и не думала о том, как она жила бы, будь у нее шанс самой распоряжаться своей судьбой. Мадлен должна быть благодарна — она и была благодарна — за то, что тетя и кузены искренне любят ее. Но как же тяжело было смириться с тем, что всю жизнь она будет зависеть от их доброты!

И вот впервые в жизни она самостоятельно приняла решение и сделала что-то на свой страх и риск. Театральное приключение не может определить дальнейшую жизнь, но у нее хотя бы появилась мечта. Лучше мечтать о сцене или грезить о поцелуях Фергюсона, чем просыпаться от кошмаров.

Мадлен даже не предполагала, что может попасть в столь затруднительное положение. Раньше ей казалась нелепой сама мысль о том, что мужчина предложит ей нечто подобное. А теперь, когда это случилось, она перестала себя понимать. Она одновременно чувствовала страх, удивление… и печаль. Глядя в его голубые глаза, она понимала, что этот мужчина отчаянно жаждет женщину, но не только для сладостных утех.

Ему нужен настоящий друг. И тем не менее его предложение было оскорбительным. Однако еще больше, чем попытка затащить ее в постель, ее оскорбляла его просьба сопровождать сестер.

Размышления Мадлен были прерваны коротким стуком в дверь. Она не успела ответить, как в комнату вошла Жозефина с кувшином теплой воды, а следом за ней — Эмили. Похоже, кузина злилась. Мадлен любила Эмили и не хотела расстраивать ее или затевать с ней спор. Сев на край кровати, кузина с тревогой посмотрела на нее.

— Мадди, тебе плохо? Почему ты еще в постели?

Мадлен хотела укрыться с головой, но Эмили крепко держала одеяло и не собиралась его отпускать.

— Боже, Эмили, почему ты встала так рано? — сонно пробормотала Мадлен.

— Рано? Уже полдень. А матушка устраивает прием. Неужели ты забыла? Ты же не хочешь бросить меня одну, отдать на растерзание этим стервятникам?

Если кто-то и мог справиться со стаей стервятников, то только Эмили.

— Скажи тете, что я заболела.

Эмили покачала головой:

— Чем дольше ты притворяешься, тем сильнее она переживает. Утром мама сообщила, что планирует поездку на курорт. Я бы и рада поехать: в конце концов, сбежать в разгар сезона — отличная перспектива, но развлечения на водах еще омерзительнее, чем в Лондоне.

— Я не могу поехать на воды! — Мадлен рывком села на кровати.

Эмили наклонилась к ней и взяла за руку.

— Ты ведь тоже не любишь курорты. Я так рада, что спектакли закончились! Теперь ты «выздоровеешь», и отпадет нужда нам всем везти тебя на мерзкие болота.

Мадлен вздохнула. Все утро она думала о Фергюсоне и совсем позабыла о мадам Легран и шантаже.

— Милли, спектакли еще не закончились.

Эмили сильнее сжала руку сестры.

— О чем ты? Вчера вечером ты ведь в последний раз выходила на сцену. Прости, я не смогла прийти, но ты же знаешь, что у матушки случился бы припадок, если бы никто не сопровождал ее на званый обед.

— У мадам Легран на этот счет другое мнение, — сказала Мадлен.

Слушая ее рассказ, Эмили встала с кровати и начала мерить шагами комнату, то и дело натыкаясь на Жозефину, хлопочущую вокруг своей хозяйки.

— Поверить не могу в то, что эта женщина предала тебя! Немедленно расскажи Алексу. Он обязательно поможет.

— Но что он сделает? Убьет мадам, сожжет театр? Я не вижу другого выхода! — воскликнула Мадлен. — Только представь, что случится, когда он узнает. Он начисто лишен терпения, и эта история даст ему карт-бланш. Наверное, чтобы замять скандал, он просто отошлет меня в деревню лет на двадцать.

Эмили весело улыбнулась.

— Знаешь, а ведь ссылка гораздо лучше, чем лондонская жизнь. Я уже несколько лет подряд прошу Алекса оставить меня в Ланкашире.

— Да, но ты можешь развлечь себя написанием романов, — парировала Мадлен. — А что я буду делать? Ставить «Макбет» со свиньями в главных ролях?

Возразить было нечего. Воспользовавшись заминкой, Жозефина положила холодный компресс Мадлен на лоб и подала чай.

— Жозефина, это лишнее, ты же знаешь, я не больна.

— Знаю, однако ты бледна, как настоящая англичанка. И совсем не спишь. Но ты же не англичанка, правда?

Мадлен рассмеялась:

— Я прожила здесь двадцать лет, и мама моя англичанка. Не удивительно, что я бледная.

— Ну уж нет! Ты — француженка, и если этот рыжий герцог явится на порог, мигом поднимешься с постели. Кажется, его мать — шотландка. А шотландцы — союзники французов, правда?

— Ну да. Были таковыми лет десять тому назад. Якобитов больше нет, а если бы они еще существовали, им бы точно не понравился Наполеон.

— Ой, какая разница! — Жозефина терпеть не могла и Наполеона, и революционеров.

Эмили замерла на месте.

— Ротвел? При чем здесь герцог?

Спасаясь от ее пристального взгляда, Мадлен прижала к глазам прохладную ткань.

— Если ты забыла, на ближайшем балу я буду опекать его сестер.

— При чем здесь сестры? Из-за них ты бы так не волновалась! — заключила Эмили. — Мадди, что произошло?

Мадлен не хотела делиться прекрасными воспоминаниями о вчерашнем вечере и из суеверия боялась говорить о своих худших опасениях. Но от Эмили просто так не отделаться.

— Вчера, выходя из театра, я столкнулась с герцогом, — все еще пряча глаза, ответила Мадлен.

— Что?!

— Тише! Тетя услышит, — шикнула на нее Мадлен. Стащив со лба компресс, она впилась рассерженным взглядом в кузину.

Эмили упала в кресло и перешла на шепот:

— Он узнал тебя? Он понял, кто ты? Он не сделал ничего… непристойного?

Мадлен замолчала. Эмили была не только сестрой, но и самой близкой подругой, у них никогда друг от друга не было секретов. Но почему-то говорить о поцелуе не хотелось даже ей.

— Нет, он повел себя, как настоящий джентльмен, — солгала она. — И он не узнал меня.

Жозефина мрачно посмотрела на Мадлен, но ничего не сказала. Эмили была слишком потрясена и ничего не заметила.

— Ты уверена? Он же танцевал с тобой на балу у тети Августы! Конечно, все это очень необычно…

— Необычно, потому что со мной никто не танцует? — огрызнулась Мадлен.

Эмили вздохнула.

— Нет, глупышка, потому что Ротвел — повеса и распутник, но даже он, сохраняя крупицу добродетели, никогда не компрометировал невинных девушек.

Мадлен устыдилась своей грубости. Эмили не виновата в том, что у нее так много поклонников, ради Мадлен она бы отказалась от всех.

— Прости, Милли. Я так волнуюсь! Я не знаю, как проживу следующий месяц. Даже не беря во внимание Фергюсона, я понятия не имею, что мне делать. Тетя Агата и Алекс могут все узнать. Я не могу и дальше симулировать болезнь. Как поступить?

Пока девушки придумывали план спасения, Жозефина одевала Мадлен в красивое платье нежно-зеленого цвета, которое выгодно подчеркивало цвет ее глаз. Наконец они придумали. Эмили и Мадлен скажут всем, что сели на строгую диету и отказываются бывать на обедах. А тетя Августа может посещать обеды по своему усмотрению и рассчитывать на компанию девушек во время обычного раунда балов и приемов. Если Мадлен будет возвращаться домой раньше тети, об их тайне никто не узнает.

— Это самая безрассудная идея из всех, которые могли прийти тебе в голову, — пробормотала Мадлен.

Жозефина принесла полусапожки. Эмили победно посмотрела на кузину:

— А вот и нет! Это гениально!

— Это безумие, — заявила Мадлен. — Если мы не будем ходить на обеды, что я буду есть?

— А мы попросим Жозефину тайком приносить нам бутерброды, — нашлась Эмили. — И это только на месяц, всего четыре вечера каждую неделю. Представь, мы похудеем и станем еще красивее!

Мадлен посмотрела на горничную:

— Жозефина, что скажешь?

— Если надо приносить бутерброды, то я буду приносить бутерброды. Но я бы на вашем месте занялась бы герцогом. Польстите ему, пококетничайте, пусть он походит на задних лапках. Если у вас не выйдет охмурить его, он станет большей опасностью, чем мадам Августа.

У Мадлен перехватило дыхание. Флиртовать с таким развратником… К тому же она знать не знала, как флиртовать. Может, Фергюсон заметит, что мадам Герье абсолютно лишена женственности, и потеряет к ней интерес? Мадлен думала об этом как о спасении, но втайне сожалела, что так и не научилась искусству соблазнения.

Жозефина закончила причесывать госпожу.

— Вам нужно поесть, пока гости не прибыли. А потом делайте, что хотите. Но, пожалуйста, будьте осторожны. Думаю, маркиз и маркиза не хотели, чтобы вы всю жизнь провели в этом доме, но вряд ли они обрадовались бы, если бы вы оказались без крыши над головой.

Спускаясь к ланчу, Мадлен никак не могла выбросить из головы слова Жозефины. Служанка уже не обсуждала с ней перспективы замужества, она чувствовала, что Мадлен неприятна эта тема. Похоже, Жозефина и надеяться перестала, что отношение ее госпожи к поискам мужа когда-нибудь изменится. Но сейчас даже Жозефину больше волновала мысль о возможном исходе интрижки с герцогом, чем угрозы мадам Легран. Надежда увидеть хозяйку в подвенечном платье, судя по всему, вновь ожила в ней. Увы, этой надежде не суждено сбыться. Жаль, что, прежде чем определиться со своими желаниями, она не сможет увидеть Фергюсона. Мадлен хотела еще раз убедиться, что его поцелуи не имеют той цены, которую ей потребовалось бы за них заплатить.

 

Глава 6

Выбрав лучшую карету отца, Фергюсон велел запрягать лошадей. Несколько минут спустя, уже сидя в экипаже, он с удовольствием представлял, как совсем скоро окажется в особняке Стонтонов. Он торопился, но не потому, что впереди были важные разговоры о дебюте сестер. После случайной встречи с мадам Герье, а особенно после того, как ему удалось кое-что узнать о ней, ему вдруг вновь захотелось бывать в обществе, а еще больше — узнать, кем же была на самом деле эта актриса.

Пешком было бы быстрее. Солфорд Хаус находился на Беркли-стрит, а это в пяти минутах ходьбы от его особняка на Пикадилли. Но поводом для визита был разговор о сестрах, поэтому подобающий экипаж был просто необходим.

Кейт и Мэри было по двадцати одному году, их родила одна простушка, которую старый герцог взял в жены после смерти матери Фергюсона. Девушки в траурных вуалях сидели напротив него и демонстративно изучали виды, проплывающие за окном. Кроме светлых волос и голубых глаз, ничего в их облике не напоминало о третьей жене герцога, умершей почти два года назад. И манерами, и чертами — особенно упрямыми подбородками — единокровные сестры напоминали ему родную сестру Элли. Про себя он молил Господа, чтобы подбородками их сходство и ограничилось. Он устал бороться с упрямством Элли и не хотел противодействовать аналогичной силе, к тому же — удвоенной.

С другой стороны, немного строптивости им не повредит, нынче такая черта характера в моде у женихов.

За окном экипажа не было ничего интересного, но девушки упорно не желали смотреть брату в глаза. Если не считать единственного совместного завтрака в день его приезда, в последний раз он видел сестер десять лет назад. Он едва знал их. Отец отправил его в Итон спустя месяц после смерти матери, и, приезжая на короткие каникулы домой, он старался обходить детскую стороной: не хотел пробуждать воспоминания.

Их звали Кейт и Мэри, но, к сожалению, близняшки сочли лишним представляться ему, поэтому он затруднялся определить, кого как зовут. Они молчали, и Фергюсон пытался представить, что произойдет, если он ошибется.

Девушки проигнорировали его попытку привлечь к себе внимание покашливанием. Наконец он не выдержал:

— Леди, я не хочу вам навредить. Вы понимаете это?

Девушки синхронно повернулись к нему и смерили одинаково холодным и презрительным взглядом. Сидящая справа проронила:

— Мы сомневаемся в ваших добрых намерениях, ваша светлость.

Вот как? А девица не без характера. Фергюсон улыбнулся:

— Пожалуйста, зовите меня Фергюсон. В конце концов, я ваш брат, а не дальний родственник.

— Я видела вас всего несколько раз. Вы и есть дальний родственник, — парировала вторая.

Значит, обе — строптивицы. Внезапный мятеж пришелся Фергюсону по душе, он даже проникся какой-никакой симпатией к родственницам. Однако упрямство, пожалуй, не то качество, которое сделало бы их любимицами общества. Скорее наоборот.

— Уверяю вас, у меня были на то серьезные причины.

Фергюсон подумал было, что строгий тон осадит их, но ошибся.

— Неужели эти причины были столь серьезны, что вы, прекрасно зная о скверном характере отца, сочли возможным оставить нас с ним наедине, совершенно беспомощными? — вновь язвительно заговорила первая.

— Если вам было так плохо в доме отца, почему вы не вышли замуж?

Сестры рассмеялись горьким, невеселым смехом.

— И где бы мы нашли мужей? В обществе мы все еще не представлены. Нас никто не знает. Кроме как для прогулок в парке, нам не позволялось покидать дом.

— Но вы же ходили по магазинам, общались с другими дамами?

— Отец запрещал абсолютно все.

Вторая пояснила:

— Вы позорили семью любовными похождениями, Генри спивался, Элли стала самой скандальной вдовой Лондона, а о Ричарде вообще ничего не было известно. Поэтому отец решил, что не позволит еще и нам вести себя плохо и избрал легкий путь — держать нас взаперти.

Дети герцога жили совершенно не так, как обычно живут отпрыски знатного рода. Ричарда и Генри, неспокойных сыновей от первого брака, герцог вычеркнул из своей жизни раз и навсегда. От Фергюсона и Элли — детей от второй жены — старый Ротвел также отказался после смерти их матери, которой до конца дней приходилось вымаливать деньги на их содержание. Женившись в третий раз, Ротвел заявил, что его первенцы — слишком странные, Фергюсон и Элли — слишком эмоциональные, и что все свои надежды он возлагает на будущих детей, которые уж точно этих надежд не обманут. Наверное, близнецы унаследовали упрямство отца.

Фергюсон вздохнул:

— Мои дорогие, я как раз намерен подыскать вам мужей и попросил одну леди о помощи в этом деле. Мы к ней и направляемся. Если повезет, не пройдет и месяца, как вы обучитесь всему необходимому и станете вращаться в свете.

Ответом ему были тяжелые вздохи. Наконец одна из сестер произнесла решительно:

— Я не понимаю, почему вы уехали из Лондона. Вы — такой же тиран, каким был отец. Вы могли бы прекрасно устроиться и здесь.

— Кейт, прошу, не нужно оскорблений! — попыталась урезонить ее сестра.

Значит, это Кейт. Фергюсон так обрадовался, что даже не стал оспаривать свое сходство с отцом.

— Кейт, Мэри, простите, я начал этот разговор без всякой подготовки. Но мне казалось, что выйти замуж — это то, что соответствует вашим желаниям.

— Отчего вы так решили? Потому что молодые женщины обычно хотят выйти замуж? — насмешливо спросила Кейт.

— Но мы действительно хотим выйти замуж! — заметила Мэри. — Во всяком случае, я хочу. Но я еще ни разу не выходила в свет, никогда не гуляла в Публичном саду! Ни разу!

Она не стала продолжать, но Фергюсон и сам догадался:

— Отец своим решением заточить вас причинил вам больше вреда, чем пользы, не так ли?

Наконец экипаж въехал во двор особняка Стонтонов. Мэри выглянула в окно, тяжело вздохнула и посмотрела на Фергюсона.

— Разве мы не могли подождать хотя бы еще один день? — спросила она. — Я не знала, что мы едем к свахе. Я думала, нас ждет обычная прогулка в парке!

Да, он поступил, как настоящий негодяй, просто использовал сестер в своих целях, и получается, что относился к ним ничуть не лучше отца. Но не мог же он сказать им, что ему позарез нужен предлог, чтобы явиться к Стонтонам. И эту встречу, несмотря на их, возможно, разумные возражения, он не мог отложить. Накануне вечером он не удержался и проследил за экипажем мадам Герье. Каково же было его удивление, когда кеб, в котором ехала актриса, остановился возле черного входа Солфорд Хауса.

Неужели мадам Герье гостила в этом доме? Или жила? Но кто она? Точно не служанка: она не смогла бы тайком уходить из дома несколько вечеров подряд. И пусть она отказала ему, он должен знать, кто она, та единственная, которая устояла перед его чарами.

Наверное, Мэри напугало каменное выражение его лица. У нее задрожали пальцы.

— Хорошо, пусть будет по-вашему, — запинаясь, пробормотала она.

— Вам понравится леди Мадлен и ее семья, — сказал он. — Вот увидите, совсем скоро вы будете заняты свадебными приготовлениями. Думаю, успеете выскочить замуж до конца сезона, точнее, у меня нет в этом ни малейших сомнений.

Кейт вздрогнула, но Фергюсон уже вышел из кареты и не видел, какой гнев пылал в ее глазах. «С ними все будет в порядке, — думал он. — Привыкнут, и все будет хорошо». А если сестры не найдут себе женихов, он найдет, чем себя развлечь. Например, попытается узнать, кто такая эта Маргарита Герье, и заманить ее в постель. На этом лекарстве от скуки он и продержится до конца сезона.

Уставившись на позолоченные часы на каминной полке в гостиной, Мадлен ждала, пока закончатся визиты. После обеда прошло несколько часов. Значит, ее мучения продлятся еще минут тридцать. Уже недолго. Она выпила столько чаю, что им можно было бы заполнить небольшой, но вполне судоходный канал, натянуто улыбалась два часа кряду и старательно изображала веселость. От всего этого у нее жутко разболелась голова.

Сегодня у тети Августы был форменный аншлаг. И все говорили только об одном человеке.

Неожиданное возвращение Фергюсона стало настоящей сенсацией. Все в один голос твердили: он красив и опасен для женщин. Но с особым удовольствием обсуждали историю о Фергюсоне и актрисе из «Семи циферблатов», ради которой он бросил своих приятелей.

Гости, предвкушая громкий скандал, шепотом делились новостями. Тут и там слышалось: «Ничего другого я и не ожидал», «Не прошло и недели, а он уже ищет новую любовницу!»

Мадлен, впервые услышав эту историю, смертельно побледнела, Эмили с тревогой посмотрела на нее, но, похоже, никто ничего не заметил. В следующий раз Мадлен не растерялась: она только нахмурилась и слегка пожала плечами: мол, чего еще ожидать от этого герцога?

Через тридцать, максимум тридцать пять минут она сможет подняться к себе. А завтра снова будет представление. И мысли о театре помогут Мадлен пережить еще один нудный прием.

Но тут Чилтон торжественно объявил:

— Его светлость герцог Ротвельский!

В ту же секунду Мадлен поняла, что теряет над собой контроль. Она представила его пронзительные голубые глаза, то, как он входит в гостиную и смотрит на нее. Их взгляды встретятся, и его взгляд обязательно будет чуть более долгим, чем дозволяется в приличном обществе. У нее перехватило дыхание. Во что он будет одет? Наверное, как и в прошлый раз: облегающие бриджи, подогнанный по фигуре сюртук и изящный шейный платок. Он будет выглядеть как опасный соблазнитель и, разумеется, предложит ей совершить смелый побег. Если бы она сидела не в гостиной, а в Ньюгейте, а он был бы тюремщиком, она бы уже раздевалась перед ним в надежде получить немного свободы.

Мадлен вздрогнула. Ее фантазии оказались куда смелее, чем романы Эмили. Да, Жозефина была права: этот мужчина — источник серьезной опасности.

Едва дворецкий представил вновь прибывших, на пороге появились леди Мэри и леди Кэтрин в сопровождении брата, герцога Ротвельского. Девушки все еще носили траур по отцу. Черные платья подчеркивали нездоровую бледность их лиц.

Дамы не торопились войти, и Фергюсон их опередил. Судя по всему, ему не понравилось, что сестры с жеманным видом осматривают гостиную. Они не были похожи, брат и сестры-близнецы. У девушек были тонкие черты, другой овал лица. Но о том, что у них общие предки, говорил волевой подбородок, одинаковый у всех троих, горделивая осанка и презрительный взгляд. Мадлен не знала, чего они больше заслуживают: жалости или ненависти. Без чувства юмора, которым обладал Фергюсон, девицы казались обыкновенными заносчивыми глупышками.

— Леди Солфорд, прошу прощения, я не сообщил, что со мной будут сестры, — произнес Фергюсон. — Они еще носят траур по отцу и нигде не бывают. Но вот что мне подумалось: если я уже давным-давно позабыл о старике, возможно, и им не следует слишком убиваться?

Он специально придумал эту возмутительную тираду, чтобы разозлить тетушку и остальных. Мадлен посмотрела на сестер. На их лицах теперь было написано отвращение и гнев, казалось, они готовы развернуться и выйти вон. Мадлен и сама не раз испытывала подобное желание.

— Леди Мэри, леди Кэтрин, примите мои соболезнования, — сказала она, поспешив на помощь тете Августе, которая никак не могла придумать достойный ответ Ротвелу. — Я помню, смерть дядюшки тоже отсрочила мой дебют, но несколько лет траура — такое мне и представить страшно.

Сестры переглянулись и сели на диван напротив нее. Они были красивы, но печаль приглушала цвет их юности. Головная боль вновь напомнила о себе. Мадлен согласилась помочь девушкам, но она не ожидала, что они будут столь…

— Очаровательны, не правда ли, леди Мадлен? — Фергюсон словно прочитал ее мысли. — Надеюсь, вы не передумали и не откажетесь заботиться о них.

Этот вопрос они обсуждали с тетей за завтраком. Августа считала, что Мадлен слишком молода для роли дуэньи, но, полагая, что, согласившись стать ею, племянница больше не сможет отсиживаться в комнате, позволила ей принять предложение герцога. Таким образом, участь Мадлен была решена.

— Разумеется нет, ваша светлость. Я с удовольствием помогу вашим сестрам найти достойных мужей.

На бледных щеках будущих невест проступили яркие пятна румянца. Значит, первое, чему потребуется их обучить, — как следует скрывать свои чувства. Одна из сестер от гнева просто задыхалась, другая с силой стискивала челюсти. Наконец одна из них пробормотала:

— Признаться, при мысли о замужестве мне становится не по себе.

Скрестив руки на груди, Фергюсон небрежно прислонился к каминной полке. Теперь Мадлен не могла следить за тем, как сокращается время ее мучений.

— Кейт, мы поговорим об этом дома. Но я рад, что мы обратились к леди Мадлен, она обязательно поможет тебе, — терпеливо, словно объясняя ребенку прописные истины, сказал Фергюсон. — Леди Солфорд, мой дом открыт для вас и леди Мадлен в любое время.

Графиня кивнула:

— Я буду рада помочь вам. В свое время я поддерживала вашу мать и хорошо знала ваших братьев. Если моя семья может поспособствовать преуменьшению каких бы то ни было возникших перед вами затруднений, просто дайте мне знать.

Тетя Августа, как всегда, проявила великодушие. Она была доброй и щедрой женщиной. Двадцать лет назад она взяла под свою опеку племянницу, а сегодня поможет сестрам Ротвел найти свое место в жизни. Мадлен вздохнула. Обманывая тетю, она чувствовала себя последней мерзавкой, но даже горькое чувство вины не заставит ее жалеть о содеянном. Она жаждала свободы. Теперь, вкусив этого запретного плода, она сильнее, чем когда-либо, чувствовала себя пойманной в ловушку тетиной доброты. Если Августа узнает о театре, Мадлен навсегда утратит ее доверие. Родственники посадят ее на короткую цепь и просто будут ждать, пока она станет слишком старой для всяких авантюр. Мысль о том, что впереди ее ожидает двадцать лет нескончаемых приемов в компании тети Августы, приводила ее в ужас.

И тут Мадлен услышала слова, которые заставили ее насторожиться.

— Говорят, вы отважились посетить «Семь циферблатов»? Неужели спектакли Друри-Лейн больше не удовлетворяют вашим вкусам? — спросила тетя Августа герцога.

Отвечая, Фергюсон почему-то смотрел на Мадлен:

— Я всего лишь отправился на поиски невинных развлечений, но встретил актрису, талант которой поистине поразителен. Вы слышали о Маргарите Герье?

Мадлен отвела взгляд в сторону, сделав вид, будто разговор о каких-то там актрисах ее абсолютно не интересует.

— Вот как! Я ничего не слышала о ней, но полагаюсь на ваше мнение. Говорят, вы знаете толк в актрисах, — не без лукавства сказала тетя Августа. — А вот наша Мадлен любит театр. Возможно, мы посмотрим спектакль с участием мадам Герье.

Мадлен подумала, что сейчас как раз подходящий момент, чтобы упасть в обморок, но, к сожалению, она не принадлежала к тому типу дам, которые умели по любому поводу лишаться чувств.

— Думаю, «Семь циферблатов» не лучшее место для театральных вечеров, тетя.

— О нет, вы ошибаетесь, леди Мадлен! Если бы вы побывали на спектакле, то поняли бы, почему я в таком восторге от мадам Герье.

Он внимательно смотрел на нее. Под этим взглядом Мадлен чувствовала себя бабочкой из коллекции Алекса, высушенной и распятой на булавках. Если Фергюсон и не знал, кто эта актриса, то, несомненно, заподозрил неладное.

Эмили уронила ручку.

— Ваша светлость, подобные истории явно не для наших ушей, — произнесла она ледяным тоном, который безотказно действовал на навязчивых женихов.

Фергюсон приподнял бровь.

— Вообще-то я имел в виду игру мадам Герье. Неужели вы подумали о чем-то непристойном?

Эмили вспыхнула. Редко кому удавалось дать ей отпор. Если бы речь шла не об актрисе из «Семи циферблатов», Мадлен сочла бы происходящее забавным.

Разговор грозил перерасти в стычку, но вмешалась тетя Августа:

— Моя дочь иногда говорит, не подумав. Если вы считаете, что актриса талантлива, никто не будет оспаривать ваше мнение.

Фергюсон пожал плечами:

— Думаю, спорить тут не о чем. Я просто хочу, чтобы она получила то признание, которого, безусловно, заслуживает.

Он еще раз выразительно посмотрел на Мадлен, но больше ничего не сказал. Она надеялась, что ее невозмутимость собьет его со следа. Дворецкий доложил о прибытии новых гостей. Это были Пруденс Этчингем и ее мать, леди Харкасл. Еще никогда Мадлен так не радовалась приходу леди Харкасл. Теперь Фергюсон вынужден будет откланяться. Кейт и Мэри практически не открыли рта, но цель визита была достигнута: они были представлены обществу. Было само собой разумеющимся, что они уедут, как только прибудут новые гости.

Фергюсон попрощался с тетей Августой и Эмили, затем поклонился Мадлен. Жаль, им не удалось пообщаться подальше от посторонних глаз: она бы попыталась выяснить, что ему известно. Повода, покинув гостиную, последовать за гостями у Мадлен не было. Она позволила герцогу поцеловать ей руку. Почувствовав прикосновение сильных пальцев и горячих губ, она вздрогнула. В голове пронеслись странные, непристойные мысли о разбойниках, тюремщиках и их пленницах. Мадлен с трудом заставила себя отвести взгляд от этого притягательного для нее мужчины. Затем он поклонился леди Харкасл и Пруденс и вышел. Кейт и Мэри вспорхнули, как две большие черные птицы, и покорно последовали за ним.

Тут же леди Харкасл устроилась на стуле рядом с Августой и потребовала в подробностях рассказать о визите Фергюсона. Пруденс взяла Мадлен за руку. Она знала, что Мадлен играет в театре, и сразу же поняла, что в действительности означает интерес Фергюсона к ней.

Мадлен взглянула на часы. Прошло еще десять минут. Она с трудом подавила вздох.

Выслушав Августу, леди Харкасл поделилась своим мнением:

— Что бы вы ни говорили, он — самый настоящий повеса и распутник. Оказывает знаки внимания Мадлен и волочится за какой-то шлюшкой-актрисой!

Августа тактично кашлянула:

— Мэри, как грубо! Может, ему просто понравилась ее игра.

— Такие мужчины ничего не смыслят в искусстве.

— Его репутация ужасна, но он никогда не компрометировал дам из высшего общества. Думаю, у него нет дурных намерений. А если он позволит себе какую-то вольность, Мадлен быстро поставит его на место.

Тетя Августа ни секунды не сомневалась в добродетельности племянницы. Мадлен нервно ерзала на стуле. Пруденс хихикнула, однако под суровым взглядом матери быстро угомонилась.

— Но герцог не ухаживает за мной! — резко возразила Мадлен.

Леди Харкасл нахмурилась.

— Он обратился к вам с такой важной и интимной просьбой! Это подозрительно. Держу пари, ему что-то нужно от вас лично. Сделав небольшое усилие, вы без труда завоюете его сердце.

Мадлен хотела возразить — мол, сама мысль нелепа и смешна, — но тут вспомнила жар его пальцев. Внезапно она поняла, что сама хочет большего, чем просто быть дуэньей его сестер. Эмили посмотрела на нее так, будто видела впервые в жизни, Пруденс не отпускала руку, видимо, опасаясь, что она упадет в обморок. Мадлен больше не могла выносить эту пытку.

Пролепетав сбивчивые извинения, она выбежала из комнаты. Ее поспешное бегство станет еще одной темой для обсуждения, но ей было все равно.

Почему, почему он заговорил о театре мадам Легран? Неужели Фергюсон узнал ее на сцене? И что самый известный распутник Лондона станет теперь делать? Что он попросит или потребует за свое молчание?

 

Глава 7

Вечером следующего дня Фергюсон понял, что необходимо немедленно выбираться из отцовского дома, в котором он чувствовал себя примерно как погребенный заживо. Вчера он вынужден был остаться дома, но еще один вечер в кабинете, где буквально все напоминало об отце, он вряд ли выдержит. Спустя десять лет дурные мысли и скверные воспоминания обрушились на него с новой силой. Поэтому вместо ужина с сестрами, которые после визита в Солфорд Хаус продолжали играть в молчанку и делать вид, что его нет за столом, и ночи, которая обещала быть бессонной под балдахином герцогской кровати, он отправился в знакомый театральный район. Может, на сей раз загадочная Маргарита Герье попадется на крючок? У него были некоторые подозрения относительно этой дамы, да и интуиция подсказывала, что лучше оставить ее в покое. Но один-единственный взгляд на нее был способен развеять печаль молодого герцога.

Прибыв на место, Фергюсон отпустил кучера и посмотрел на часы. В сгустившихся сумерках сверкнул золотой хронометр. Герцог поступал опрометчиво: он имел все шансы получить дубинкой по голове и провести ночь в ближайшей канаве, без часов и денег. Впрочем, он не имел ничего против драки. Вероятность размять мышцы была велика. Поблизости околачивались кучера в ливреях, извозчики и другие невзрачные личности, а среди них карманники и воры, перекочевавшие сюда из менее людных районов Лондона.

Фергюсон удивился: обычно кучера не собирались в районе «Семи циферблатов», а сегодня он насчитал более двадцати дорогих экипажей, ожидающих хозяев в районе театра «Ле Гранд». Неужели его появление в театре вызвало такой интерес высшего общества?

Герцог ускорил шаг. Он ничего не сможет доказать, не увидев ее лицо на свету, но, кажется, он знал, кем на самом деле была Маргарита. И если он прав, лучшей актрисой Лондона, прекрасной женщиной, которую он хотел сделать своей любовницей, была дама, согласившаяся помочь сестрам покорить высший свет Англии. Если это правда, аристократический круг никогда ей этого не простит. Падение Мадлен разрушит все его планы, связанные с дебютом сестер. Какая нелепая ситуация! Он искал леди с безупречной репутацией, которая помогла бы изменить в лучшую сторону дурное мнение о его семье, а нашел авантюристку, которая навлечет на их головы еще больше неприятностей.

Фергюсон поспел к антракту перед заключительным актом. Накануне вечером он предусмотрительно отправил за билетом лакея, но все же прекрасно понимал, что избежать встречи с мадам Легран не удастся. Но что, если она поможет прояснить ситуацию? Он заметил мадам в компании двух респектабельных джентльменов. В прошлый раз такой публики тут не было. Фергюсон быстро, но внимательно осмотрелся. Он ощутил смутную тревогу, хотя внешне остался спокоен. Вокруг были люди, которых ему и прежде доводилось видеть в театре: шумные лакеи, барышни легкого поведения и их покровители, денди, торговцы, мелкие клерки и представители среднего класса. Но тут и там в толпе мелькали ошеломленные лица господ, которые смотрелись здесь чужаками и явно имели другой круг общения. Например, вон ту даму с пышными формами, которая мела своими шелковыми юбками скорлупу от орехов, он видел недавно на балу. Скорлупу бросали на пол два лакея, и если дома их выгнали бы взашей за такое поведение, то здесь, в театре, они громко хохотали, наблюдая за тем, как леди цепляет подолом платья скорлупки.

Наверное, театр был единственным местом, где богатые и бедные так причудливо смешивались в одну пеструю толпу. Он разволновался: в зале присутствовало столько аристократов, что актриса непременно будет узнана. И поскольку именно Фергюсон невольно ввел моду на посещение этого в общем-то захолустного театра, на нем будет лежать вина за ее сломанную жизнь.

Он занял свое место и постарался расслабиться. В конце концов, почему он решил, что Маргарита и Мадлен — одно лицо? Он всего лишь видел, как экипаж актрисы остановился у Солфорд Хауса. Вот и все. Если это действительно Мадлен, она великолепно маскировалась. Зрители явно были в восторге и аплодисментами вызывали актеров на сцену для финального акта. Перед Фергюсоном сидел виконт Осборн, богатый старый развратник, содержавший самых прекрасных куртизанок Лондона. Слева от него сидели граф Вестбрук и леди Кэролайн, которые выглядели совершенно несчастными. Фергюсон почувствовал укол жалости к Кэролайн. До изгнания он был знаком с Каро, и, похоже, прошедшие годы были не лучшими в ее жизни. Фергюсон был знаком и с графом, известным распутником. Если она ему надоест, он быстро найдет ей замену. Фергюсон замер. Может быть, заменой станет эта великолепная актриса. В полусвете ни титул, ни дуэньи не защищают он похотливых искателей приключений.

Фергюсон готов был поклясться, что мадам Герье никогда не задумывалась, откуда берутся бастарды, и не знает, что карьера актрисы зачастую заканчивается в постели аристократа. Она ведь такая наивная! Ее могут просто изнасиловать в переулке. Дьявол! Ему следовало помалкивать. По его вине тайну раскроют: или ее узнают зрители, или Вестбрук попытается забраться к ней под юбку и обо всем растрезвонит в свете. Фергюсон, как завороженный, смотрел на плавные движения и прекрасные ноги Маргариты. И ругался себе под нос.

Потом он снова посмотрел на Вестбрука, и в этот момент в его голове начал складываться план. Он не мог запретить мужчинам приближаться к ней, но он мог сделать так, чтобы в ней перестали видеть возможную любовницу. Для этого все должны считать, что у нее уже есть любовник. Во всяком случае, он позаботится, чтобы всем так казалось.

Мадлен вышла на поклон. Успех был оглушительным, аплодисменты никак не утихали. Только два дня назад мадам Легран напечатала рекламные листовки и разослала приглашения на новый спектакль с участием Маргариты Герье, но все билеты были раскуплены. Аплодисменты и выкрики зрителей ласкали слух, но внутри у нее все сжималось от страха. Кажется, сегодня весь высший свет собрался в зале. Мадлен чувствовала напряжение в душном зале, как перед грозой.

И все же в глубине души она была счастлива. Как ничему другому, она радовалась этой необходимости вернуться на сцену. Только тут ее действительно любили, сегодня вечером просто обожали. Звуки обволакивали ее, сцена под ногами дрожала. А на балу эти же люди от нее отвернутся, те самые, которые здесь готовы пасть к ее ногам.

Она поклонилась в последний раз. Ей следовало поторопиться — она должна вернуться в Солфорд Хаус раньше тети. Мадлен ушла за кулисы, где ее уже поджидала мадам Легран.

— Мадам Герье, — предостерегающе прошептала она, — тот герцог, который уже приходил сюда, снова здесь. Грозится устроить скандал, если ты откажешься встретиться с ним!

Мадлен поджала губы. Да как он смеет?! Или он в сговоре с мадам? Нет, быть такого не может! С этим мужчиной ей нельзя было встречаться, но соблазн был слишком, слишком велик.

— Я сама попрошу его уйти, — решилась она.

— Я не только из-за него беспокоюсь, — забыв про акцент, сказала мадам. — Там выстроилась целая очередь мужчин, которые хотят увидеться с тобой.

— Что?! — воскликнула Мадлен.

— Будь осторожна. Веди себя так, словно всю жизнь играла в театре, — быстро проговорила мадам Легран. — В гриме тебя никто не узнает. Однако ты не сможешь защититься своим настоящим именем.

Кровь застыла в жилах Мадлен.

— Я должна найти Жозефину. Она знает, что делать.

Мадлен бросилась в гримерку, но, распахнув дверь, увидела Фергюсона. Она была готова искать защиты в его объятиях, но опасный огонь, горевший в его глазах, остановил ее.

— Что вы здесь делаете? — спросила она.

— Спасаю вас, — он вплотную подошел к ней.

Настоящий герой, готовый сражаться за нее. Она представила его в плаще и со шпагой. У нее перехватило дыхание. Но он был совершенно не похож на спасителя и вел себя, как настоящий дикарь. Мадлен попятилась, но он остановил ее.

— Останьтесь, — сказал он. — Вам опасно выходить одной.

Она услышала крик, а затем звук тяжелых шагов. Сюда явно направлялся мужчина.

Мадлен вздрогнула. Фергюсон коснулся ее щеки. Он пристально смотрел ей в глаза, словно решаясь на что-то, и через секунду принял решение. Она не понимала, что творится у него в душе. На его лице появилось странное выражение, непонятное ей.

— Доверься мне, Мадлен, — прошептал он.

Услышав свое имя, она охнула и умолкла, не в силах что-либо возразить. И тогда он обнял ее. И поцеловал.

 

Глава 8

Жар его губ, его объятий, плюс ее собственный страх грозили сжечь ее дотла. Она попыталась вырваться, но Фергюсон крепко держал ее. Мадлен ударила его по голени, он дернулся, но не отпустил ее. В этот миг за ее спиной открылась дверь, шаги замерли на пороге. Мадлен затихла. Фергюсон сжал ее в объятиях, как трофей, и посмотрел поверх ее головы на вошедшего мужчину.

— Смелая девочка, не так ли?

Мадлен попыталась обернуться, но он, не ослабляя объятий, не дал ей такой возможности. За спиной она услышала гнусавый голос:

— Похоже на то. Я надеялся, вы не станете ее атаковать.

— Не стану? Вы меня плохо знаете, Вестбрук.

Мадлен задохнулась. Это имя — граф Вестбрук — было у всех на слуху. Рядом с ним ни одна женщина не могла чувствовать себя в безопасности. Особенно это касалось молоденьких девушек из богатых семей.

Наконец Мадлен все же удалось обернуться. Как ни странно, она никогда не разговаривала с графом, поэтому, скорее всего, он ее не узнает. Вестбрук был довольно привлекателен: стройный, открытое, не подпорченное алкоголем лицо и непослушные темные волосы. Серые глаза холодно смотрели на Фергюсона. Вестбрук привык получать все, что хотел. А сейчас он определенно хотел Мадлен, старую деву, на которую все давно махнули рукой. Она бы рассмеялась, если бы ее положение не было таким ужасным. Похоже, Фергюсону тоже было не до смеха. Он решил действовать. Уселся в кресло, а Мадлен усадил себе на колени. Он прижал ее к своей груди и хозяйским жестом обнял за талию. А потом не без вызова поцеловал, прямо в пульсирующую жилку на шее. «Какая чувствительная!» — восхищенно подумал он. Мадлен инстинктивно выгнула шею, как будто желала продолжения. В голове промелькнуло: «Вестбрук смотрит…» Граф действительно пожирал их глазами. Мадлен начала терять связь с реальностью. Никогда, никогда прежде ей не было так стыдно.

— Мадам Герье, только со мной вы будете в безопасности, — сказал Вестбрук со спокойствием человека, который прибыл на деловые переговоры. — Фергюсон, то есть герцог Ротвельский, покидал Лондон на долгие десять лет. Думаю, он и теперь не задержится в столице. Подумайте об этом. Я же, напротив, буду всегда к вашим услугам.

Мадлен почти ничего не знала о нравах полусвета, но даже она понимала, что Вестбрук сейчас говорит с ней, как с куртизанкой.

Фергюсон не позволил ей ответить.

— Что, по вашему мнению, эта прекрасная леди думает о вашем предложении? — насмешливо осведомился он и снова поцеловал ее в шею.

Граф раздраженно махнул рукой.

— Если дама уже приняла решение, я не стану его оспаривать. Хоть и печально то, что она не хочет видеть меня в своей постели, что ж, ничего не поделаешь, и я безотлагательно займусь поисками тех, кто не будет так категоричен.

Фергюсон отстранился от Мадлен и сказал:

— Надеюсь, вы не поступите столь легкомысленно и не заставите Каро страдать.

Вестбрук горько рассмеялся.

— Моя милая маленькая Кэролайн может сама кого угодно заставить лить слезы. Но вы и сами прекрасно знаете об этом. Кажется, это из ее постели вы отправились прямиком в Шотландские горы?

Мадлен вздрогнула. Вестбрук посмотрел ей в глаза.

— Я не хотел обидеть вас, мадам Герье, — вкрадчиво произнес он. — Но вы должны знать, что ожидает вас, если свяжетесь с Ротвелом.

— Не стройте из себя святого, Вестбрук, — отозвался Фергюсон.

Он выглядел спокойным, но Мадлен почувствовала, как напряглись его мышцы, словно он готовился к драке. Она очутилась между двух огней: Фергюсон вел себя отвратительно, прикасался к ней, целовал без разрешения и был просто ужасен. У Вестбрука была репутация настоящего хищника. Богатого, заносчивого, своевольного хищника, который ни перед чем не останавливался. Если бы здесь не было Фергюсона, он, наверное, уже тащил бы ее к своей карете. Жозефина куда-то запропастилась, но что она могла бы ему противопоставить?

Вестбрук снова пристально посмотрел на Мадлен и сказал:

— Мадам Герье, позвольте спросить, почему вы выбрали Ротвела? Разве вы не слышали о его братьях? Но даже если закрыть глаза на это, вы не можете игнорировать тот факт, что весь Лондон отвернулся от него. Если вы останетесь с ним, через месяц окажетесь на улице.

— А как же леди Кэролайн? Не ей ли вы обещали свою защиту? — спросила Мадлен. Она никогда не играла куртизанок, но с этого момента, похоже, это будет ее главная роль.

— Каро получила от меня именно то, что хотела. А вот связь с Ротвелом не принесла ей ничего хорошего.

Мадлен готова была убить Фергюсона и уже подумывала, не проявить ли интерес к Вестбруку просто чтобы позлить его. Но передумала. Фергюсон знал ее настоящее имя, так что она не могла рисковать, поэтому лишь пробормотала:

— Я польщена, милорд, но, как бы скоро мы ни расстались, я останусь с герцогом.

Фергюсон крепче обнял ее, и, несмотря на раздражающие поцелуи, она была рада этой поддержке.

Лицо Вестбрука исказила гримаса гнева, но он быстро взял себя в руки. Сдвинув шляпу на затылок, он беззаботно произнес:

— Ах, как больно, мадам Герье! Но вы в моем вкусе, поэтому я подожду. Думаю, Ротвел бросит вас, и вы поймете, как опасно доверять таким, как он. И тогда я буду к вашим услугам.

Он поцеловал ей руку, коротко кивнул Фергюсону и откланялся.

Мадлен вздохнула с облегчением и прижалась к груди Фергюсона. Если бы в свете узнали, что такая старая дева, как она, всего лишь разговаривала с Вестбруком, разразился бы настоящий скандал. А ведь она делала это, сидя на коленях другого мужчины!

Как только хлопнула дальняя дверь, ведущая в зал, Мадлен вскочила на ноги.

— Вы, вы с ума сошли! — закричала она. — Что вы себе позволяете!

Фергюсон приложил палец к ее губам. Этот жест стал последней каплей. Она с таким трудом сдерживалась, чтобы не выдать себя перед Вестбруком, что не выдержала: потеряла над собой контроль и больно укусила его за палец.

— Черт! — Зашипев от боли, он отдернул руку. — Что это вы вытворяете?

— Я вам не ребенок, чтобы со мной так обращаться! Немедленно объяснитесь!

— Вы получите исчерпывающие разъяснения, обещаю, но не раньше, чем мы окажемся в экипаже, — Фергюсон открыл дверь гримерки. — Или вы хотите, чтобы весь театр услышал, как мы скандалим? А мы точно будем скандалить. Поэтому замолчите и следуйте за мной.

Мадлен хотела опять его укусить, но удержалась: он был прав. Так что она не особенно сопротивлялась, когда он взял ее за руку и потащил в сторону черного хода.

— На улице вас ожидает целая толпа поклонников. Не обращайте на них внимания.

Она выразительно посмотрела на него.

— Фергюсон, я не вчера родилась. Разумеется, я не стала бы обнадеживать их.

Он снисходительно усмехнулся:

— Милая, кажется, вы доставите мне множество проблем. С такими-то познаниями о мужчинах!

Мадлен едва не задохнулась от ярости. Ей хотелось ударить его, но они уже стояли на улице, в темном переулке, на виду у множества мужчин и сердитого швейцара, который с явным неудовольствием наблюдал за происходящим. Он был вооружен дубинкой, чтобы ни у кого не возникло и мысли ворваться внутрь.

— Мадам Герье! — в один голос воскликнули мужчины.

В переулке было темно, но она не боялась, наоборот, она наслаждалась их беспомощностью перед ее чарами. Внезапно она поняла, что мужчины — безвольные слабаки, а женщина может править миром.

— Господа, вы опоздали, увы! — ехидно заметил Фергюсон.

— Ротвел?! — выкрикнул кто-то из толпы. — А вы не теряли времени даром!

Фергюсон пожал плечами.

— Черт! Если хотите дорогую игрушку, купите себе новую лошадь, Ротвел. Оставьте даму в покое! — крикнул другой.

Мадлен не могла молча стоять и слушать, как ее обсуждают, словно вещь. Ее поразило то, что у приличных с виду людей мысли оказались насколько грязными. Некоторых она даже несколько раз видела на балах, но там они вели себя совершенно иначе.

— Уверяю, моя цена гораздо выше, чем у самой лучшей лошади, — произнесла Мадлен с сильным французским акцентом.

— И объезжать вас гораздо интереснее, — весело протянул Фергюсон, обнимая ее за талию.

Раздался хохот. Мадлен покраснела, проклиная себя за глупость и несдержанность, но грубый комментарий Фергюсона застал ее врасплох. Может, он прав и она не более чем игрушка?

Смех долго не угасал. Те, что посмелее, выкрикивали пожелания счастливой и долгой жизни для Фергюсона и его новой пассии. Пусть Мадлен и нравилось, стоя на сцене, ощущать их обожание, но тут, в темном переулке, она внезапно испугалась этих необузданных самцов. Она не могла вспомнить их имен, но какое это имело для нее значение? Если она встретит кого-нибудь из них на балу, то просто сбежит. Однако как она теперь будет смотреть в глаза их женам и невестам?

— Когда он устанет от вас, мадам Герье, я с радостью позабочусь о вас! — выкрикнул, судя по голосу, очень пьяный мужчина.

Три предложения за одну ночь — неплохо для старой девы! Она махнула рукой:

— Дорогой, вы же не бросите меня?

Фергюсон хотел что-то ответить, но Мадлен прижала пальцы к его губам.

— Ничего не говорите, — она подмигнула ему. — Все расскажете в карете.

Фергюсон нахмурился и потащил ее прочь от навязчивых поклонников. За углом их ждала карета. Мадлен и опомниться не успела, как уже оказалась внутри. Карета сорвалась с места. Куда он везет ее? В таком-то виде? И что он с ней сделает, когда они прибудут на место? Но Мадлен не успела ничего спросить: Фергюсон буквально набросился на нее.

 

Глава 9

— Черт возьми, что это вы там устроили? — прокричал он.

— Что я устроила? — выкрикнула она в ответ. — Я спасала ситуацию, как могла, а вы — настоящий мерзавец, сумасшедший, дикарь! И куда вы меня везете?! Отвечайте немедленно!

Он наклонился вперед, его лицо оказалось от нее всего в нескольких дюймах. В тусклом свете фонаря он выглядел мрачным и решительным.

— Если бы я не вмешался, вы бы сейчас ехали в карете с Вестбруком и, поверьте, вам бы не понравилась эта поездка.

— Я смогла бы с ним договориться, — возразила Мадлен.

— Чушь! — Фергюсон откинулся на спинку сиденья, обитого красным бархатом. — Вы бы и сказать ничего не успели, как он вытряхнул бы вас из штанов.

Его нескромный комментарий напомнил ей, в каком плачевном положении она находится. Подумав о платье, брошенном в гримерке, и о том, что происходило там несколько минут назад, она судорожно поджала ноги.

— Вы говорите ужасные вещи, и на уме у вас одни пошлости. Вы думаете, что раз я актриса, со мной можно делать все что угодно?

Фергюсон удивленно на нее посмотрел:

— Вовсе нет. Я просто знаю, на что способен граф. Особенно если жертва ускользает из его рук. Знаю все его грязные уловки. Он — настоящий развратник.

— Знаете, потому что ведете себя так же? — сладко пропела она.

Похоже, она загнала его в угол. Он нахмурился.

— Речь сейчас не обо мне, а о вас и о том, что я хочу спасти вас от разоблачения и позора. И, позвольте напомнить, вы связаны обязательствами с моими сестрами. Я не могу допустить, чтобы пострадала их репутация.

— И вы решили сделать вид, будто мы любовники, чтобы спасти меня?

— Думаю, это единственный способ. Я видел тех мужчин у театра. Если у вас не будет защитника, они не успокоятся, пока кто-то не заполучит вас.

— Вы отослали Жозефину, подкупили швейцара, сделали все, чтобы осуществить свой план. С таким же успехом те мужчины могут быть выпивохами из соседнего паба, которых вы наняли для этого отвратительного представления. Почему я должна верить вам?

Фергюсон открыл было рот, но, так ничего и не сказав, закрыл его: видно, ничего не смог придумать в свое оправдание. Наконец он решительно произнес:

— У вас нет выбора. То, что я сделал, — лучшее из того, что можно было сделать для вас. Теперь, даже если меня не будет в театре, вы можете не бояться, что за кулисами к вам будут приставать. Никто не осмелится побеспокоить вас, зная, что вы принадлежите мне. Но поскольку по моей вине в свете заинтересовались этим театром и вашей персоной, я все же буду охранять вас каждый вечер.

— Я попрошу Алекса помочь мне.

— Неужели? Вы так хорошо скрывали свою тайну, что он до сих пор ничего не знает. Вы уверены, что хотите рассказать ему?

После недолгого раздумья Мадлен едва заметно отрицательно покачала головой. Фергюсон хищно улыбнулся; сейчас он выглядел в точности как Вестбрук. Интересно, если бы Фергюсон прожил последние десять лет в Лондоне, о нем тоже говорили бы, как об опасном сердцееде? Он снова наклонился к ней.

— Мадлен, ваша репутация полностью зависит от меня, и чем быстрее вы смиритесь с этим, тем легче будет и мне и вам.

Мадлен изогнул бровь:

— Не слишком ли смелое заявление?

— Или вы принимаете мою помощь, или я прямо сейчас везу вас домой, к тетушке и братцу.

Мадлен похолодела от ужаса, но все же возразила:

— Вам бы лучше помолиться, чтобы он не убил вас на месте, едва только узнает, какова ваша роль в этом кошмаре.

Фергюсон пожал плечами:

— По крайней мере, смерть избавит меня от этого проклятого титула. Пожалуйста, примите мою помощь. Стонтоны не остановятся ни перед чем, защищая свою репутацию, они могут навредить вам, а я не хочу, чтобы это произошло.

Последние слова он произнес с такой нежностью, что у Мадлен перехватило дыхание. Он безумен. По-настоящему безумен. Если их разоблачат, разразится такой скандал, последствия которого даже представить страшно. Она уже запятнала свою репутацию, став актрисой, а теперь еще и прославилась как любовница герцога Ротвельского: такого никому не прощали. И все же у нее затеплилась надежда, что все закончится хорошо и что, несмотря на все трудности, этот месяц станет самим счастливым в ее жизни. Странно, что Фергюсон был так уверен в успешной реализации своего плана. Даже Эмили и Пруденс, ее самые близкие подруги, переживали и отговаривали ее. А он, судя по всему, ни капли не сомневался в успехе. Теперь его уверенность передалась и ей. Впервые за последние несколько недель она с надеждой смотрела в будущее.

— Куда все же вы меня везете? — спросила она.

— В дом сестры. Надеюсь, она примет нас, — ответил он — Думаю, это единственное место, куда я могу отвезти вас. Жозефину могли узнать, поэтому я отослал ее в Солфорд Хаус, а когда все уснут, ее муж приедет за вами, и вы сможете незаметно вернуться домой.

Почему-то Мадлен всегда забывала о слугах, а между тем они любили посплетничать не меньше, чем их хозяева.

— А ваш кучер?

— Ему можно доверять. Он приехал со мной из Шотландии и не сплетничает с английскими слугами.

Мадлен больше ни о чем не спрашивала. Самый главный вопрос — как далеко он намерен зайти в этой игре в любовников — она не решилась задать. Слишком опасно. Лучше не затрагивать эту тему вообще. Тем более по дороге в один из самых известных салонов Лондона. Наконец карета остановилась. Мадлен не узнала улицу и с тревогой посмотрела на Фергюсона. Она была обеспокоена, но в то же время и немного радовалась оттого, что поездка закончилась. Она почувствовала, как качнулась карета, когда кучер спрыгнул с козел. Дверца открылась, и он откинул ступеньку. Фергюсон, сойдя на землю, подал ей руку. Выбраться из кареты, когда на тебе бриджи, оказалось куда проще, чем будучи одетой в пышное платье: ни за что не зацепишься, да и юбки не нужно беречь от грязи. Карета стояла возле огромного четырехэтажного особняка. Дом был как минимум вдвое больше любого другого на улице, где жили сливки британского общества: герцоги, графы, несколько баронетов — и все они, несомненно, не были в восторге от той публики, которая иногда появлялась у входа в резиденцию Фолкстонов.

Дверь открылась. В неверном свете фонаря они увидели дворецкого: молодого, очень привлекательного мужчину в черной униформе и безупречно белых перчатках. Мадлен ничего не смогла с собой поделать: проявив крайнюю невоспитанность, она уставилась на красавчика и почувствовала душевный трепет, смешенный с любопытством. Она слышала, что маркиза посещает все театры и ищет там привлекательных мужчин и женщин, чтобы предложить им работу. Почему она это делала, никто не знал. Мадлен никогда не верила этим слухам, но дворецкий выглядел действительно потрясающе. Фергюсон наклонился и прошептал ей на ухо:

— Элли никогда не была дамой вашего круга, но она очень добрая. Дайте ей шанс. Думаю, вы подружитесь.

— Вы полагаете, что я насколько неблагодарна, что буду оскорблять того, кто протягивает мне руку помощи?

Они поднялись по ступенькам, и дворецкий почтительно поклонился им.

— Маркиза ждет вас в салоне, ваша светлость.

Он сопровождал их, пока они поднимались по лестнице. Особняк Фолкстонов соперничал с лучшими домами Лондона: повсюду горело множество свечей, аромат духов смешивался с благоуханием огромных букетов оранжерейных цветов. Мадлен подумала, что так, должно быть, выглядит восточный гарем. Дом был под стать своей хозяйке.

Дворецкий открыл дубовую дверь в конце коридора, приглашая их войти внутрь.

— Его светлость герцог Ротвел и мадам Герье, — объявил он.

Странно, что дворецкий знал ее имя!

Элли с книгой в руках полулежала на оттоманке. Она выглядела задумчивой и серьезной, и только легкомысленный наряд нарушал это впечатление. У нее были темно-рыжие волосы и ярко-голубые глаза. Она поднялась им навстречу, великолепное платье отливало золотом: оно было расшито золотыми нитками. Она была столь элегантна, что Мадлен почувствовала себя неловко в грубом мужском костюме. Элли была выше Мадлен, ее грудь была пышнее, а талия — тоньше. Она была из тех самоуверенных и надменных красавиц, которых Мадлен терпеть не могла. Принимать у себя актрису было верхом неприличия, но в ее голубых глазах Мадлен увидела только искреннюю обеспокоенность и не смогла не улыбнуться ей.

— Мадам Герье, моя дорогая! — воскликнула маркиза, беря ее за руку и целуя в щеку. — Слава о вас распространяется, как лесной пожар!

— Или как чума, — пробормотал Фергюсон.

— Брат, не говорите так, — рассмеялась маркиза. — Теперь я понимаю, почему вы настолько популярны, но у меня нет ни малейшего предположения, почему вы здесь. Думаю, моя репутация не настолько дурна, чтобы приводить ко мне в дом любовницу брата.

Маркиза говорила весело и беззаботно, хотя любая светская дама пришла бы в ужас от подобного предположения.

— Элли, как раз об этом я и хотел поговорить, — сказал Фергюсон. — Мне отчаянно нужна твоя помощь.

— А я хотела бы поговорить о том, почему не видела вас десять лет и почему вас не было на моей свадьбе, но, полагаю, история мадам Герье гораздо интереснее.

Голос Элли был так весел, что Мадлен сначала подумала, будто неправильно ее поняла. Как она могла с такой небрежностью говорить о столь грустных вещах? Фергюсон ничего ей не ответил. Маркиза взглянула на дворецкого, который застыл у двери, ожидая распоряжений.

— Эшби, будь лапушкой, организуй нам чай.

Дворецкий кивнул и вышел, закрыв за собой дверь. Мадлен никогда не видела таких привлекательных дворецких и не слышала, чтобы хозяйки так ласково обращались к ним. Интересные же порядки в этом салоне!

— Увы, к чаю ничего нет, — сказала она, кивнув в сторону буфета. — Записка от Фергюсона застала меня врасплох, сегодня у моего повара выходной.

— Я удивлен, что ты вообще прочитала ее, — отозвался Фергюсон.

— А я удивилась, получив ее, — призналась Элли. — И теперь, когда мы все так удивлены, давайте послушаем мадам Герье. Присаживайтесь, пожалуйста.

Мадлен опустилась в кресло. Садиться на диван было опасно: Фергюсон мог сесть рядом.

Отбрасывая причудливые тени на экран с китайскими узорами, в камине ярко горел огонь. Поодаль стоял лакированный столик с письменными принадлежностями и шкатулкой, украшенной фигуркой дракона. Большую часть противоположной стены занимало огромное зеркало, в котором отражалась вся комната и ее обитатели. Комната ненамного уступала размерами бальному залу, но производила при этом впечатление уютного будуара. Она предназначалась, по-видимому, для приватных приемов.

— У вас прекрасный салон, миледи, — сказала Мадлен, стараясь не забывать о французском акценте.

Элли кивнула.

— Спасибо. Маркиз влюблен в Восток. Возможно, ему придется по душе эта комната, если он, конечно, когда-нибудь вернется, — с этими словами она опустилась на диван.

Фергюсон занял кресло напротив Мадлен.

— Придется заключить контракт с дьяволом, чтобы вернуть маркиза домой. Где ты только нашла этого дворецкого? Неприлично же!

— Ох, сегодня вы говорите прямо как наш дорогой папочка.

Фергюсон покраснел, но не извинился.

— Кроме того, нынешний маркиз Фолкстон мне не муж. Если он вернется, мы с Эшби переедем в другой дом.

— Ты всегда можешь уехать в Шотландию. Наш клан будет рад видеть вас.

Элли вздохнула:

— Может, оставим разговоры о нашей семье? Сегодня я должна была играть в вист с лордом Норбури и его приятелями, а вместо этого трачу время на вас. Фергюсон, скажите прямо, чего вы хотите?

Фергюсон сжал челюсти.

— Элли, мне очень жаль, что так вышло. Вернувшись в Лондон, я должен был первым делом прийти к тебе, но я не знал, как начать разговор после стольких лет, как извиниться перед тобой.

На этот раз голос Элли дрогнул, когда она произнесла:

— Никаких слов не хватит…

— Это правда. Но ты — единственный человек в Лондоне, которому я могу доверять. Знаю, ты ненавидишь меня, и у тебя есть все основания так ко мне относиться, но только ты можешь помочь моей подруге.

Элли окинула Мадлен оценивающим взглядом.

— Если верить тому, что рассказывают слуги, ей не нужна моя помощь. Ее дебютное выступление стало настоящей сенсацией. Даже я не смогу сделать ее более популярной.

Фергюсон тоже взглянул на Мадлен и, прежде чем она успела его остановить, произнес:

— Проблема в том, что ее зовут не мадам Герье, а леди Мадлен Вильян, и ей угрожает серьезная опасность.

Элли всмотрелась в лицо Мадлен. Пауза затянулась. Мадлен с удовольствием ударила бы Фергюсона, но он сидел слишком далеко.

Наконец Элли медленно кивнула:

— Леди Мадлен, вижу, вы даже талантливее, чем о вас говорят. Никогда бы не подумала, что мадам Герье благородного происхождения, а у моих сестер такая смелая дуэнья.

— Это они рассказали тебе о ней? — спросил Фергюсон.

— После похорон отца я больше не виделась ни с Кейт, ни с Мэри, — ответила Элли. — Но я слышала, что ты обратился к леди Мадлен с просьбой сопровождать их при первом выходе в свет, ведь я, увы, для этого не гожусь.

Судя по всему, это ее не особенно огорчало, но, как бы Элли ни старалась выглядеть беззаботной и веселой, Мадлен уловила нотку грусти в ее голосе. Внезапно Мадлен стало жаль ее.

— Прошу прощения, леди Фолкстон, но я должна сохранить свою тайну, только так я могу спасти свою репутацию.

— Пожалуйста, зовите меня Элли. Думаю, в нашей ситуации это более чем уместно, — весело отозвалась маркиза. — И не волнуйтесь: никто за стенами этого дома не узнает о вашей тайне. Мои слуги известны всему Лондону не только своей красотой, но и преданностью.

Эшби вернулся с подносом, уставленным всем необходимым для чаепития. Положив в серебряный чайник необходимое количество чайных листьев из резной коробки, Элли залила их кипятком, а затем занялась чашками, сливками и сахаром.

Когда слуга ушел, а чай был разлит по чашкам, она возобновила прерванный разговор:

— А теперь, Фергюсон, расскажите во всех подробностях, почему вы здесь и какой помощи ждете от меня? Я никому вас не выдам, но еще не решила, стану ли помогать вам.

Фергюсон рассказал о происшествии в театре. О мужчинах, рассчитывавших на внимание Мадлен, о том, что произошло между ним и Вестбруком, и как они сбежали.

— Это — единственное место, куда я мог привести леди Мадлен. В моем особняке сейчас живут тетя Софрония, Кейт и Мэри, в Солфорд Хаус в таком виде возвращаться тоже нельзя.

Элли вздохнула.

— Надеюсь, вы понимаете, на какой риск идете. Если вас разоблачат, эта история может иметь ужасные последствия. И не только для вас двоих, но и для всей нашей семьи.

— До меня доходили слухи, что ты тоже нередко оказывалась в центре скандальных историй, — заметил Фергюсон.

Голубые глаза Элли потемнели.

— Но я — вдова. И мое положение отличается от положения дебютанток.

До Мадлен тоже доходили слухи о леди Фолкстон. Дебют Мадлен и Эмили должен был состояться в том же году, что и дебют Элли, но той весной умер отец Эмили, и девушки год соблюдали траур. А Элли получила предложение от самого завидного жениха сезона, маркиза Фолкстона, и в июне вышла за него замуж. Ходили слухи, что она любила какого-то мужчину, но забыла о нем и пошла под венец с другим. Все говорили, что ее улыбка была абсолютно счастливой, а обеты — искренними. А потом маркиз умер в объятиях танцовщицы. И Элли была не менее счастлива, похоронив его, чем когда выходила за него замуж.

Она оплакивала его четыре недели, а потом занялась поисками новой любви. А поскольку двоюродный брат маркиза и наследник титула уехал на Восток незадолго до свадьбы, Элли была предоставлена сама себе и могла делать все, что ей хотелось. А сейчас, похоже, ей захотелось помочь Мадлен.

— Моя дорогая, вам повезло, что мой невозможный брат привез вас ко мне. Я лучше всех разбираюсь в нравах как света, так и полусвета, и подскажу, что нужно сделать, чтобы ваша репутация не особенно пострадала.

Мадлен замерла, услыхав это «не особенно». Значит, даже многоопытная Элли считала, что риск слишком велик и надеяться исключительно на благополучный исход не стоит.

— Что же мне делать? — спросила она.

 

Глава 10

Идея была безумной. Впрочем, как и решение Мадлен стать актрисой. Никто не узнает ее в театральном гриме, а слухи о том, что она — любовница Фергюсона, обезопасят ее от домогательств других мужчин. Спускаясь по черной лестнице вслед за ней, Фергюсон подумал, что для Мадлен единственной реальной угрозой является он сам. А она, кажется, не понимала или делала вид, что не понимает этого. И продолжала маскарад. Выбрав из гардероба Элли самое скромное платье и превратившись в чопорную старую деву, она спешила вернуться в Солфорд Хаус. Ее бедра соблазнительно покачивались под белым муслином. В скрывающем волнительные изгибы платье Мадлен выглядела более аппетитной, чем в откровенных бриджах, в которых она выходила на сцену. Когда она спустилась вниз и, обернувшись, подарила ему озорную улыбку, сверкнув смеющимися зелеными глазами, Фергюсон едва сдержал стон.

Наверное, это он был в опасности, а не она. В любом платье — скромном одеянии дуэньи или вызывающем наряде куртизанки — эта женщина возбуждала его. Он не сможет отказаться от нее. Плевать на уговор! Но сама Мадлен совершенно не думала о будущем. Сейчас она радовалась подарку и была счастлива сиюминутным беспечным счастьем.

— Если бы я знала, что любовницам принято дарить дома, я бы давным-давно решилась!

Это была идея Элли: арендовать для мадам Герье дом. Теперь из театра она возвращалась туда. Решение было своевременным: больше никто не мог, проследив за экипажем Мадлен, узнать, что она возвращается в Солфорд Хаус. Наверняка маркиза получила немалое удовольствие, намеренно подбирая жилье подороже. Чем шикарнее будет дом для свиданий герцога, тем скорее свет поверит в историю о страстной любви. Фергюсон вынужден был согласиться. Однако, делая такой роскошный подарок, он дал понять Мадлен, что относится с такой же серьезностью и к остальной части плана:

— Мад, на самом деле вы же хотите большего, чем только притворяться моей любовницей, признайтесь!

— Вообще-то меня вполне устроит собственный дом и возможность играть на сцене, — поразмыслив, ответила она.

— У вас не может быть дома без мужчины, который бы оплачивал его и брал на себя ваши расходы, — Фергюсон надвигался на нее, пока Мадлен не оказалась прижатой к стене.

— Возможно, вы правы, быть куртизанкой не так уж плохо… — она испуганно замолчала. У нее и в мыслях не было дразнить его.

Фергюсон прикоснулся к ее подбородку, заставляя смотреть себе в глаза.

— Вы действительно смогли бы торговать своим телом? Пускать мужчин в свою постель и жить за их счет?

Мадлен упрямо сжала губы.

— Боюсь, такая жизнь вам не понравится, леди Мадлен, — он провел кончиком пальца по ее щеке. — Вы созданы для брака, вы преданная, любящая, верная. С любовниками вы настрадаетесь.

Мадлен отвела взгляд. Она знала, что он прав, но была слишком упряма, чтобы признать это.

— Ваша светлость, меня ждет экипаж.

Он отчетливо услышал издевку в этом «ваша светлость» и вспыхнул:

— Мад, если бы вы действительно были куртизанкой, то отчитывались бы за каждый свой шаг и делали бы только то, что велит мужчина. Вы жестоко ошибаетесь, думая, что у куртизанок много свободы. Будь вы куртизанкой, я мог бы заняться с вами любовью прямо здесь, возле этой стенки, как с уличной проституткой, и вы не смогли бы отказать мне.

Он хотел напугать ее, и у него, похоже, это получилось. Она в ужасе открыла рот, пораженная его резким тоном. Приоткрытые губы Мадлен заставил Фергюсона подумать еще кое о чем, что куртизанка могла бы сделать для него.

Мадлен действительно была поражена, но совершенно по другой причине:

— Возле стенки? Такое действительно возможно? Мы с Пруденс рассматривали одну гравюру, но так и не смогли понять, как они это делают, — сказала она.

О боже, эта женщина сведет его с ума! Щеки Мадлен внезапно покрылись легким румянцем — она наконец осознала, о чем спросила. Фергюсон совершенно не мог сердиться на это очаровательное создание.

— Уверяю вас, милая развратница, можно и так, — ответил он. — Но вам лучше не расспрашивать меня об этом, если вы действительно хотите уехать сегодня домой.

Мадлен посерьезнела.

— Фергюсон, надеюсь, вы понимаете, насколько высоко я ценю вашу помощь? У меня не хватит слов, чтобы выразить вам свою благодарность.

— Я сделаю все, чтобы защитить вас. Для меня очень важно ваше благополучие, запомните это хорошенько.

Он хотел поцеловать ее, хотел запустить пальцы в великолепные каштановые волосы, рассыпанные по ее плечам, — она сняла парик и не успела толком причесаться. Но больше всего он хотел, чтобы она наконец поняла: его желание помочь — это не только галантность. Но Мадлен так невинна! И до конца этого месяца ничего не должно измениться. Поэтому Фергюсон отступил. Он проводил ее до кареты и помог забраться в нее. Пьер отвезет ее в Солфорд Хаус, Жозефина откроет потайную дверь в сад — и Мадлен окажется в безопасности.

Следующий спектакль будет через два дня. У него было совсем мало времени. Но он был благодарен даже за эту небольшую передышку: необходимо было продумать все детали плана, а еще он должен окончательно определиться со своими намерениями и понять, стоит ли ему рассчитывать на понимание со стороны Мадлен. Он никогда не встречал таких женщин, как она, ни в высших кругах, ни среди черни. Он не знал, как вести себя с ней, каким ключом открыть замок ее сердца. Она была из тех женщин, на которых принято жениться, но в ней чувствовалась такая необузданная страсть, какой позавидовала бы любая куртизанка.

Он не допускал и мысли о браке. Фергюсон прекрасно знал, какие плачевные последствия могут быть даже у весьма удачного брака. Они с Элли были так счастливы, пока не умерла их мать: герцог Ротвел похоронил вместе с ней всю любовь, всю доброту, на какую был способен. Фергюсон не хотел уподобиться отцу, чьи самые худшие поступки были продиктованы заботой о титуле и эфемерных интересах рода Ротвел. Герцог Ротвельский — это имя негодяя, и не важно, кто его носит.

Когда-то отец вместе с женой любил проводить время в Шотландии. Но после смерти супруги, унаследовав герцогство, он словно обезумел: выгнал арендаторов, разорил некогда богатые поместья и, навсегда покинув родные края, уехал в Англию. Фергюсон совсем недавно унаследовал титул. Что случится с ним, если эта женщина разобьет ему сердце? Если он ступит на тот же путь, что и отец? Если он сойдет с ума от любви к Мадлен?

Фергюсон вернулся к Элли, чтобы поблагодарить ее за помощь. Она лежала на диване и, уткнувшись в подушку, тихо плакала. Ее плечи вздрагивали.

Он не знал, как успокоить сестру, которая стала для него незнакомкой после стольких лет разлуки. Он чувствовал себя таким же беспомощным, как и в тот день, когда умерла мать. Беспомощность со временем превратилась в глухую злобу. Он видел, как отец постепенно становится монстром, а его семья — стаей израненных зверей. В тот день, когда он понял, что уже ничего не будет, как прежде, родилось решение бежать в Шотландию. Он понимал, что за это малодушие ему придется расплачиваться всю жизнь. Но тогда, десять лет назад, такая цена не казалась ему непомерной. По крайней мере в перспективе дальнейшей жизни в Лондоне. Но сейчас, приближаясь к своему тридцатипятилетию, он понял, что значит жить под тяжестью чудовищного груза позора.

Заметив его, Элли с силой швырнула в него подушку.

— Вон! — закричала она.

Фергюсон не ушел. Он присел на край дивана.

— Элли, я не хотел… Я не хотел причинить тебе боль.

Она всхлипнула. Слезы текли по щекам, оставляя черные следы в слое румян и пудры, веки опухли. Он протянул ей платок, но она отбросила его руку и воспользовалась своим. Резкий, далекий от светских манер жест вполне отражал меру ее презрения к нему. Она готова была захлебнуться слезами, но не принять его помощь.

— Ты не должен был уезжать, Фергюсон! Как ты мог оставить нас здесь? Оставить нас с ним? Ты нужен был Мэри и Кейт. И мне… — ее голос срывался от рыданий. — Может, Генри не спился бы, а Ричард не сошел бы с ума. Если бы… если бы ты был с нами.

Фергюсон сполз на застеленный персидским ковром пол.

— Я был в ссоре с отцом. И мать хотела, чтобы я уехал. Если бы ты тогда уехала со мной, тебе бы не пришлось выносить издевательства старика…

— Мама? Она умерла, Фергюсон. Другие сбежали в Америку. Наша семья рушилась на твоих глазах, — резко бросила Элли. — Твое бегство ничего не изменило; уехав, ты никому не сделал лучше, кроме себя, разумеется. Решил спасти свою шкуру, а не дожидаться его смерти. Ты — предатель.

Фергюсон не посмел оправдываться. Но все последние шесть месяцев перед отъездом, проведенные в доме отца, он чувствовал себя так, будто с него живьем сдирали кожу. Каждый взгляд, брошенный в его сторону, был преисполнен презрения и разочарования. К Элли старик относился не лучше, но она предпочла остаться в Лондоне и изо дня в день терпеть унижения.

— Почему ты не уехала? — спросил он. — Я же предлагал ехать вместе со мной. Если тебе не нравилось в Шотландии, почему ты не уехала в Фолкстонское поместье? Тебе следовало так поступить после смерти мужа, а потом забрать к себе Кейт и Мэри.

— Не смей указывать мне! Не смей говорить, что я поступила неправильно! — Элли промокнула слезы белоснежным платком. — Отец снова хотел выдать меня замуж. Фолкстон еще не почил в могиле, а он уже начал подыскивать мне нового жениха. Я не хотела прослыть распутницей, не хотела, чтобы все считали меня веселой вдовой. Кроме того, пока нынешний маркиз Фолкстонский не появится в Лондоне, я могу оставаться в этом доме.

— Но представь, сколько возможностей открылось бы перед тобой, если бы ты не тратила столько денег на содержание этого дома. Держу пари, он обходится в кругленькую сумму.

— Мне никогда не откажут в деньгах. Ник знает, по какому праву я опустошаю его счета, — выпалила она.

Фергюсон удивленно приподнял бровь.

— Вы были знакомы? Я думал, он уехал на Восток до твоей свадьбы с Фолкстоном.

— Ты бы знал, если бы приехал на свадьбу, братец. Мы любили друг друга, даже хотели сбежать вместе, но отец узнал. Он не только запретил нам видеться, он лишил нас малейшего шанса. Принял меры: выдал меня за его кузена. Это такая извращенная шутка отца.

Фергюсона охватил гнев. Отец был настоящим тираном, человеком с железной хваткой, ледяным сердцем и дьявольским упрямством.

— Значит, Ник уехал, чтобы не видеть, как ты выходишь замуж за его кузена?

— Вскоре муж умер, я стала вдовой, а Ник — наследником. Но Ник так и не вернулся.

— Элли… — тихо произнес Фергюсон.

— Молчи! — резко бросила она. — Ты должен был помочь мне, но уже ничего не изменить. Я окажу содействие леди Мадлен, но сделаю это ради ее блага. Ради тебя я бы и пальцем не пошевелила. Я не желаю видеть тебя в Лондоне, и если бы не семейные дела, я бы предпочла никогда не встречаться с тобой. Взамен ты должен пообещать мне, что не бросишь семью на произвол судьбы.

Фергюсон с сожалением подумал о том, что теперь не сможет быстро вернуться в Шотландию, поручив заниматься делами поверенным.

— Ничего не могу обещать, Элли. Как только Кейт и Мэри выйдут замуж…

— Значит, ты хочешь избавиться от них? Никогда не думала, что наступит этот день, но, похоже, ты уже вжился в роль герцога.

Фергюсона словно ударили плетью. Он поднялся. Выяснять, что она на самом деле хотела сказать, желания не было.

— Я никогда не превращусь в отца, никогда не поступлюсь принципами ради эфемерных ценностей титула. Мне нужно немного времени, как и тебе, чтобы осознать случившееся и принять верное решение.

— Только не вздумай убивать себя! — с раздражением сказала она. — Как Ричард. Он, по крайней мере, забрал в могилу отца, а от твоей смерти не будет никакого проку.

Фергюсон поклонился.

— Я больше не разочарую тебя. А теперь прости, мне нужно совершить ритуал: принести в жертву козу и окончательно превратиться в исчадие ада, герцога Ротвельского.

Услышав старую шутку, Элли улыбнулась. Эта улыбка, невеселая и горькая, тем не менее принесла ему успокоение и обрадовала его. Он хотел обнять сестру, попрощаться должным образом, но понимал, что опоздал с этим лет на десять.

Поэтому он просто ушел. Спускаться по лестнице было удивительно легко, словно гора с плеч упала. Он больше не чувствовал себя беглецом. Найти общий язык с Элли, с остальными родными невозможно за один день. Сделать это будет непросто, но он с этим справится. Сначала следовало решить, принимать титул или нет. Больше всего ему хотелось вернуться в Шотландию, жить той жизнью, которую он сам для себя выбрал, и выйти из-под диктата титула. Ежесекундно он ощущал, как все туже и туже затягивается петля аристократического долга на его шее, — и вот он уже прибегает к излюбленным выходкам старого герцога, угрожает и, как кукловод, дергает за ниточки беззащитных кукол. Если он станет главой семьи, на какие ужасные поступки толкнет его высокое звание?

Но, вернувшись к прежней жизни, он рискует повторить судьбу братьев. И, конечно же, не сможет ничего предложить Мадлен. Он чертыхнулся, когда до неприличия обворожительный дворецкий резко распахнул перед ним дверцу экипажа. В сущности, ему нечего было предложить Мадлен, и тем не менее необходимо было заполучить ее, несмотря на то, что ему следовало заботиться о репутации и чести. А затем он нашел бы мужей для младших сестер или убедил бы Софронию устроить их судьбу и вернулся бы в Шотландию. И не нужно думать, что Мадлен уже поддалась его чарам, ведь привлекательным для нее, похоже, было только его благородство, разыгрывать которое ему было весьма непросто.

 

Глава 11

Каждую пятницу в обед Пруденс приезжала к Мадлен и Эмили. Несколько лет назад девушки устроили настоящий бунт и вытребовали для себя один день, свободный от визитов, приемов и поездок по магазинам на Бонд-стрит.

Леди Харкасл просто пожала плечами и сказала, что Пруденс, не занимаясь поисками мужа, и так впустую тратит время, поэтому один день в неделю для старой девы ничего не значит. Тетя Августа была более тактична, она не сказала ничего подобного, но, наверное подумала о том же. Как бы то ни было, девушки победили, так и возник их маленький клуб. Они назвали себя «Музы Мейфэр». Каждую неделю Эмили читала отрывки из нового романа, Пруденс пересказывала самые интересные моменты из своего исторического трактата, а Мадлен репетировала монолог. Но с течением времени Мадлен теряла интерес к пятничным встречам. Эмили издала несколько романов, разумеется, под мужским псевдонимом, и они неплохо продавались. Пруденс затеяла переписку с несколькими известными историками. Она тоже вынуждена была скрывать свой пол. Они смеялись, сочиняя ответ Алексу, который тоже заинтересовался трудами Пруденс. Вот бы он удивился, узнав, что интересные ответы, остроумием которых он искренне восхищался, сочиняют у него под носом! А вот у Мадлен практически не было шансов проявить свой талант. Для дамы ее положения театр был под запретом. Оставались еще приемы и пьески с участием гостей, но домашний театр всем быстро наскучил. Только Пруденс и Эмили поддерживали ее, и в конце концов именно они помогли ей найти мадам Легран и настоящего зрителя.

Но сегодня Мадлен не хотела делиться с подругами своим «достижением». Разве могла она сказать им, что пала на самое дно и стала, пусть формально, любовницей Фергюсона? Но и врать сил не было.

«Рано или поздно Эмили все равно узнает правду», — обреченно подумала она.

Вскоре приехала Пруденс, и подруги устроились в небольшой гостиной, из окон которой открывался прелестный вид на сад. Допрос начался немедленно.

— Где ты была этой ночью? — строго спросила Эмили. — Когда мы уходили, тебя уже не было в спальне. Вернулись мы около двух, а твоя дверь все еще была заперта.

Мадлен действительно слышала, как кто-то дергал ручку, но той бессонной ночью она никого не хотела видеть.

— Дорога из театра заняла больше времени, чем я ожидала.

— Вздор! — выпалила Эмили. — Мы точно рассчитали твой маршрут. Ты не могла ехать дольше часа. Да и Жозефина была дома, когда мы вернулись, наверное, чтобы сочинить очередную сказочку маме. Значит, ты была сама, без сопровождения.

Мадлен решила, что будет молчать ради собственного же блага.

— О чем ты только думала! — Эмили нервно шагала по комнате. — Ночью Лондон опасен как никогда. И речь идет не только о твоей репутации. Все что угодно могло произойти в Мейфэре! А знаешь, какие слухи ходят о «Семи циферблатах»? Там собираются бандиты, сутенеры, работорговцы с Варварского берега…

Мадлен вздохнула. Нервничая или обдумывая важные вопросы, Эмили всегда ходила по комнате. На ковре даже образовалась заметная дорожка.

— Всегда думала, что Варварский берег очень далеко от Мейфэра, — обронила Мадлен.

— Вот именно! Никто бы и не заподозрил пиратов! — торжествующе воскликнула Эмили.

Мадлен снова вздохнула. Иногда Эмили переставала различать реальность и выдумки, поэтому спорить с ней, прибегая к доводам разума, было практически бесполезно.

— Мадлен никогда бы не поступила так опрометчиво! — Пруденс, как всегда, взяла на себя роль миротворца. — Скорее всего, она была не одна.

Эмили остановилась и пристально посмотрела на Мадлен.

— Ас кем? Жозефина была дома. Кто сопровождал тебя?

Мадлен посмотрела на подруг. Она любила их и полностью им доверяла, но признание давалось ей слишком тяжело.

— Я была у герцога Ротвельского. Домой меня отвез Пьер, — наконец произнесла она.

Пруденс охнула. Эмили приоткрыла рот.

Если бы Мадлен сказала, что в нее вселился дух Шекспира, никто бы особо не удивился, а вот история о живом мужчине поразила девушек. Наблюдая за их реакцией, Мадлен подумала, что рассказать о герцоге подругам, весьма чувствительным к этой теме, было плохой идеей.

Наконец Эмили пришла в себя:

— Почему? Почему из всех мужчин ты выбрала Ротвела? Он — негодяй, мерзавец, его семья несколько раз была на пороге краха!

Мадлен взяла ее за руку.

— У меня не было выбора. Фергюсон пришел в гримерку после спектакля. Он узнал меня.

— О, ты называешь его Фергюсон? — поддразнила ее Пруденс. — Не слишком ли вы сблизились? Надеюсь, он не позволил себе никаких вольностей?

Мадлен покраснела.

— О боже! Значит, позволил! — смеясь, проворковала Пруденс.

— Пруденс! — Эмили задохнулась от возмущения.

Мадлен посмотрела на кузину.

— Милли, почему ты сердишься? Разве не ты говорила, что ради искусства мы должны стремиться к новым чувствам и впечатлениям?

Теперь Эмили покраснела до корней волос.

— Может, я и говорила это, но никогда не говорила: «Иди и развлекайся с герцогом!» Не ожидала ничего подобного от тебя. Ты даже в щеку до этого не целовалась.

— Будто ты целовалась! — парировала Мадлен.

Пруденс хихикнула. Эмили бросила на нее гневный взгляд.

Мадлен тоже развеселилась, но Эмили была серьезна как никогда. И тут Мадлен ясно увидела в подруге подлинную светскую львицу, в которую та, несомненно, превратилась бы, выйди она своевременно замуж. С такими талантами Эмили могла бы составить конкуренцию самым известным дамам из высшего общества.

— Позволь мне объяснить… — сказала Мадлен, понимая, что расспросов все равно не избежать.

Эмили устроилась на диване рядом с Пруденс. Обе не сводили с Мадлен глаз. Эмили сердилась, а Пруденс с трудом сдерживала улыбку.

Рассказывать подробности было стыдно, но раз начала, следовало закончить. И Мадлен рассказала о предложении графа Вестбрука, о мужчинах, поджидавших ее возле выхода из театра, о знакомстве с маркизой Фолкстон и о том, как Элли одолжила ей платье. Но о плане Фергюсона не сказала ни слова.

Однако Эмили не так-то просто было провести:

— Ты что-то недоговариваешь!

Мадлен никогда не умела приукрашивать плохие новости, поэтому она просто сказала:

— Фергюсон сделал меня своей любовницей.

Пруденс завизжала и, пролив чай, вскочила с дивана.

— Как это было? Похоже на те картинки? — спросила она.

Мадлен улыбнулась:

— Нет, мы ничего такого не делали. Мы просто пустили слух, что Ротвел — любовник мадам Гарье. Пока у меня будет защитник, мужчины вроде лорда Вестбрука не будут беспокоить меня, делая непристойные предложения.

Эмили не нашла в этой ситуации ничего забавного:

— Мадлен, ты не можешь продолжать это безумие! Тебе простят увлечение театром, но если узнают, что Ротвел — твой любовник, твоя репутация будет уничтожена.

— Ты же всегда хотела жить в загородном домике! Разве это не чудесный повод? Если об этом узнают, тетя Августа обязательно отправит меня куда-нибудь подальше от Лондона, — сказала Мадлен.

Слабое утешение, но все же… Реакция кузины удивила ее.

— Я никогда не хотела, чтобы меня выгнали из города, — заявила Эмили. — Если тебя отправят в деревню, мама не позволит мне поехать с тобой. Скорее всего, она выдаст меня замуж, если, конечно, кто-то согласится взять меня в жены, учитывая, что я столько времени провела с тобой.

Пруденс побледнела. Наверное, она тоже подумала о своей матери, властной леди Харкасл.

— А что будет со мной — я и представить боюсь, — сказала она. — Моя мать не такая добрая, как тетушка Августа.

— Верно! А что будет с нашим клубом? Об этом ты подумала? — резко спросила Эмили.

Мадлен опустила глаза. Остывал нетронутый чай. Эмили права. Если узнают о Фергюсоне, больше никто не захочет иметь с ней ничего общего, никто не поверит, что она невинна. Такие мужчины никогда не связываются с невинными девушками.

Но ее мучил и другой вопрос: почему Фергюсон вообще вмешался? Может, только потому, что она согласилась помочь его сестрам? Но если причина лишь в этом, откуда взялась эта страсть, эта нежность, с какими он обнимал ее на лестнице? И почему он вел себя так, словно сам хотел сделать с ней все то, от чего пытался уберечь?

Мадлен наконец глотнула чаю. Нужно выбросить все это из головы. Эмили и так расстроена, а ведь она и не догадывается, что опасность, исходящая от Фергюсона, грозит не только репутации, но и сердцу Мадлен.

— Думаю, риск минимальный, — сказала она. — Фергюсон просто проследил за моим экипажем, а не узнал меня на сцене. И помог организовать безопасное укрытие.

— Ты должна все рассказать Алексу, — требовательно произнесла Эмили. — Он обязательно поможет тебе. По крайней мере, избавит от опеки Ротвела.

Мадлен ничего на это не сказала.

— Как интересно, кажется, кто-то совсем не против опеки Фергюсона, — хихикнула Пруденс.

Она никогда не упускала случая пошутить над подругами, иногда не совсем по-доброму. Удивительно, как человек с таким характером может заниматься скучными историческими исследованиями? Но сейчас Мадлен было не до шуток.

— Фергюсон мне абсолютно безразличен, — соврала она. — Но Алекс запретит мне играть в театре. А ведь осталось меньше месяца, я не хочу подвести мадам Легран.

Эмили была в ужасе:

— Ты рискнешь всем ради театра мадам Легран? Она шантажирует тебя и обманом заставляет работать на нее. Неужели сцена настолько важна для тебя?

— Ты сама знаешь, — отрезала Мадлен. — Вы с Пруденс спрятались за мужскими именами и делаете, что хотите. Пишите романы, переписываетесь с почитателями, а что прикажете делать мне? Я не могу играть, не выходя из дома и не подвергая себя опасности. Это несправедливо! Вы запрещаете мне делать то, что доставляет мне удовольствие.

Выпалив все это на одном дыхании, она выскочила из-за стола. Чашки жалобно звякнули.

— Прошу прощения. Думаю, мне стоит немного отдохнуть перед визитом в Линхам. Можете не беспокоиться, до вечера я не устрою скандала.

Эмили попыталась остановить ее, но Мадлен ничего не хотела слышать. Она убежала в свою комнату и быстро заперла за собой дверь. И только после этого позволила себе проявить слабость: рухнула на кровать и уткнулась лицом в подушку. Она не сказала правду Эмили и Пруденс — а теперь, увидев реакцию Эмили, она ни за что не поделится с ними опасной тайной. Нет, она не бросит театр, но отныне будет притворяться, что Фергюсон ей совершенно безразличен.

Она и сама прекрасно понимала, что и ее репутация, и ее сердце находятся в страшной опасности, но, несмотря на это, ее неотвратимо влекло к Фергюсону. Какой горькой была мысль о скором финале их маленького спектакля! Зачем ему сирота с колючим взглядом? Зачем ему приданое? Ничто не заставит герцога полюбить ее по-настоящему. У него есть все: деньги, титул, положение в обществе. В итоге он будет защищать интересы семьи и пожертвует своими чувствами. Выберет подходящую даму из самых высших кругов и женится на ней.

Но пусть еще несколько недель продлится это сладостное безумие, пусть ненадолго она станет самой желанной и любимой! Ее будет обожать свет, театральная публика и прекрасный герцог, который обещал спасти ее. Этой короткой любви ей хватит на всю оставшуюся жизнь.

 

Глава 12

Той ночью Мадлен предпочла бы оказаться где угодно, только не на балу у леди Линхам. Эта дама была той еще скрягой: напитки были ужасными, ветчина — хуже, чем в Воксхолл-Гарденз, а лимонад был похож на воду, в которой несколько минут вымачивали кожуру цитрусовых. Мадлен была голодна и с тоской смотрела на опустевший буфет, а официантов, судя по всему, специально обучали обходить стороной людей, у которых бурчит в животе от голода. Она уже съела четыре сандвича, так что теперь можно было и не надеяться на добавку. Может, история с театром и закончится благополучно, но она точно умрет из-за диеты, придуманной Эмили.

Мадлен уныло смотрела на танцующих гостей. Внезапно она поняла, что выискивает в толпе медные волосы. Но Фергюсон никогда бы не появился на подобном балу, а если бы и пришел, то не удостоил бы ее и кивком, ведь здесь она — самая обычная старая дева. Поэтому она переборола острое и неразумное желание пуститься на поиски Фергюсона и вместо этого решила раздобыть еду. Когда она выследила очередного официанта с подносом и готова была насладиться триумфом, к ней подошел Алекс.

— Эти сандвичи явно приготовлены специально для вас, — заметил он. — Они такие маленькие, будто сами сидели на диете.

Мадлен рассмеялась, а официант, покраснев, поспешил ретироваться.

— Неужели вам настолько скучно, что вы решили присоединиться к компании скромных дам?

— Мать считает, что мне полезно иногда бывать в вашем обществе. Если она увидит, что я беседую с дамами, то будет упоминать о браке только пару раз в неделю, а не ежедневно. Вам бы тоже не мешало последовать моему примеру и начать общаться с мужчинами.

Его голос был весел, но глаза не улыбались.

— Светские рауты перестали казаться мне веселым развлечением, — ответила Мадлен.

— То же самое я могу сказать и о себе. Но что поделаешь? Кстати, в последнее время вы перестали заходить ко мне в кабинет. У вас ничего не случилось?

Прежде Мадлен иногда читала в кабинете. Эта привычка сохранилась с детства, когда она подолгу оставалась с дядей Эдвардом, спасаясь от ночных кошмаров. Но сейчас она неосознанно избегала кузена.

— Все в порядке, — сказала она. — Просто устала.

— Если что-то произойдет, пообещайте, что расскажете мне.

Она легонько кивнула, не имея сил лгать ему.

— Хорошо, тогда позвольте мне откланяться. Сегодня сбегу в «Уайтс». Буду там ужинать и с грустью вспоминать о здешних миниатюрных сандвичах.

Мадлен собиралась придумать достойную отповедь, но вдруг заметила, что за спиной Алекса, прислонившись к колонне, стоит мужчина. Это был Фергюсон. В черном с серебряным кантом сюртуке он напоминал безжалостного воина, который, скрестив руки на груди, замер в ожидании битвы. Он смотрел на нее в упор. Этого воина совершенно не беспокоили сплетники, старавшиеся не пропустить каждую его гримасу. Опомнившись, Мадлен улыбнулась шутке Алекса, но оторвать взгляд от Фергюсона так и не смогла. Все вокруг перестало существовать: на оркестр упала плотная пелена, яркие шелковые платья поблекли, стих гул голосов, она даже не почувствовала, как, прощаясь, Алекс поцеловал ей руку. Заметив, что с ней происходит что-то неладное, он легонько потряс ее за плечо.

— Вам нужно что-то съесть. Вы бледны как полотно.

Она отмахнулась:

— Я в порядке. Поезжайте в «Уайтс». Еще часок я продержусь.

— Давайте я отведу вас к Эмили, — он взял ее под руку.

Фергюсон не изменил позы.

— Это не он вас так напугал? — шепотом спросил Алекс.

Мадлен покачала головой. Скорее в ответ своим сомнениям, чем его вопросу. Фергюсон оттолкнулся от колонны и направился к ним. Алекс крепче сжал ее руку и увлек за собой. Обычно кузен вел себя гораздо спокойнее.

— Леди Мадлен, рад видеть вас! — Фергюсон поцеловал ей руку.

Даже этого формального жеста было достаточно, чтобы зажечь ее кровь. Она присела в глубоком реверансе, чувствуя себя совершенно покоренной.

— Солфорд, — продолжил он, обращаясь к Алексу, — вы не будете против, если я приглашу леди Мадлен на танец? Вы ведь всегда можете пообщаться с этой прекрасной дамой дома.

Алекс был недоволен, но отказать не посмел, тем более что Мадлен уже сделала шаг навстречу герцогу. Он развернулся и, не попрощавшись, зашагал к выходу. Мадлен подумала, что Алекс несправедлив к Фергюсону: он осуждал его за то, что произошло давным-давно. Но, когда Фергюсон вновь коснулся ее руки, все мысли о кузене моментально вылетели из ее головы. Прикоснувшись к нему, она почувствовала, как под тонкой гладкой тканью сюртука играют крепкие мышцы.

— Слава богу, я нашел вас, — прошептал он. — Сначала я вас не заметил и уже думал уйти отсюда.

— С вами все в порядке, ваша светлость? — спросила она.

— Не обращайтесь ко мне «ваша светлость», — сердито произнес он, но, заглянув ей в глаза, смягчил тон. — Простите, Мад, мне неприятно любое напоминание о титуле.

В его голосе прозвучала неподдельная грусть. Мадлен решила, что он относится к этому куда более серьезно, чем хочет показать.

— Я могу спросить, почему? — решилась произнести она.

Фергюсон взглядом указал на гостей.

— Не здесь. Я бы пригласил вас в сад, только сомневаюсь, что мы сможем улизнуть незамеченными.

Он был прав. Множество любопытных глаз следило за ними. Кто-то смотрел с завистью, кто-то — со злобой, а кто-то — с мрачной задумчивостью.

— Мы можем встретиться завтра?

— Пока не знаю, — с улыбкой ответил он. — Не переживайте, это всего лишь скучные семейные дела. Давайте танцевать. Эти гарпии в обличье светских особ готовы впиться в нас своими когтями, но прежде, думаю, мы можем позволить себе тур вальса.

И Фергюсон закружил ее в танце, который настолько захватил ее, что она позабыла даже о том, что голодна. Впервые за целый день Мадлен смогла расслабиться: в его руках она чувствовала себя в безопасности и наслаждалась ощущением его близости, словно он один мог защитить ее от всех напастей.

— Я хочу увидеть ваши волосы, — внезапно произнес Фергюсон.

— Что? — поразилась Мадлен.

Сказочное настроение мгновенно улетучилось.

— Ваши волосы. Я видел вас только в парике и в этом ужасном чепчике. Как вы думаете, я увижу ваши волосы во всем их великолепии?

Опасный вопрос!

— Думаю, правильно было бы ответить «нет, конечно же».

— Конечно же… — задумчиво повторил он. — Но, даже зная, что вы будете играть роль старой девы, я должен был увидеться с вами. Вы — единственная причина, по которой я здесь. Если бы не надежда увидеть вас, я бы остался в Ротвел Хаусе в одиночестве проклинать свою судьбу.

— Я польщена, ваша светлость, — холодно отозвалась она. Мадлен не хотела даже себе признаться в том, что она тоже пришла на бал в надежде увидеть его: — Но разумно ли это желание?

Фергюсон удивленно посмотрел на нее:

— Вы бы предпочли не встречаться со мной?

— Нет-нет! — поспешно сказала она. — Но когда мы танцуем на виду у этих сплетников, я начинаю нервничать. У меня никогда не было… подобной известности. И, учитывая нынешние трудности, я бы хотела избежать излишнего внимания.

— Значит, вы хотите просто держать меня при себе и использовать, когда вам будет угодно?

Теперь в его голосе звучала обида. Ему достаточно было снова заглянуть ей в глаза, чтобы услышать, что дело не в этом, совсем не в этом, но он упрямо смотрел поверх ее головы.

— Фергюсон, вы ошибаетесь. Я лишь забочусь о своей репутации.

— И какой вред вашей репутации может принести один танец с герцогом, причем у всех на виду, в ярко освещенном бальном зале?

Мадлен замолчала. Она не могла придумать ни одного убедительного аргумента, чтобы объясниться и при этом не разозлить его еще больше. Кажется, она и в самом деле только использует его для собственной выгоды — во всяком случае, его слова убедили ее в этом. И пусть у нее не было злого умысла, он чувствовал именно так, а значит, она действительно вела себя оскорбительно по отношению к нему.

Вальс закончился. Фергюсон склонился к ее руке. Она попыталась вырвать руку, но он крепко сжимал ее.

— Мад, мне очень жаль. Я пришел сюда не для того, чтобы ссориться с вами.

— Тогда зачем вы пришли, Фергюсон?

— Ради вас, — ответил он. — Мне неважно, в платье вы или в бриджах, на балу или на сцене, я просто хотел увидеть вас. И теперь, когда мое желание исполнилось, я могу уйти.

С этими словами он развернулся и направился к выходу. Он ни разу не оглянулся, только иногда кивал знакомым, а Мадлен так и стояла с открытым ртом.

— Если вы перестанете изображать рыбу, то будете выглядеть гораздо привлекательнее, — прозвучало у нее за спиной.

Обернувшись, Мадлен увидела Софронию, герцогиню Харвичскую, которая смотрела на нее с неподдельным интересом. Герцогиня нравилась ей, хотя многие недолюбливали ее за острый язычок.

— Спасибо за совет, ваша светлость.

— Когда вы станете моей племянницей, вам ни за что нельзя будет делать на людях такое лицо, — сказала Софрония. — Но я вас не виню. Фергюсон может привести в замешательство кого угодно. Он самый непредсказуемый мужчина из всех, кого я знаю.

— Пожалуй, это действительно так, но почему вы думаете, что я могу стать вашей племянницей? Фергюсон не проявляет ко мне ни малейшего интереса.

Софрония легонько стукнула ее веером по руке.

— Не притворяйтесь дурочкой, юная леди. Все видели, как на том балу он вытащил вас из толпы и ушел, повальсировав с вами. Какого еще знака внимания вы ждете? Клятвы, подписанной кровью? Объявления королевского глашатая?

— Я всегда завидовала вашему живому воображению. Это настоящий дар, — сухо заметила Мадлен.

— Надеюсь, у мальчика хватит ума сделать вам предложение, а у вас — принять его. — Софрония пропустила мимо ушей комментарий Мадлен. — Из всех незамужних дам высшего света только вы вызываете у меня искреннюю симпатию. И мне очень жаль, что он связался с этой актрисой из «Семи циферблатов». Что поделаешь: таковы мужчины. Но не беспокойтесь об этом, Фергюсон знает, что ему необходимо найти хорошую жену и что доступная женщина не подходит на эту роль.

Мадлен, едва сдержав улыбку, сказала:

— Вам виднее, ваша светлость.

Софрония кивнула и отправилась донимать кого-то другого. Как бы то ни было, Мадлен узнала кое-что любопытное. Всем уже было известно, что у Фергюсона появилась любовница — мадам Герье. Если герцогиня спокойно поделилась этой новостью с дамой, которой собиралась сосватать племянника, это могло означать только одно: делать из этого секрет бессмысленно. Но гораздо важнее было то, что Мадлен совершенно не хотелось становиться герцогиней. Независимо от того, какие чувства она испытывала к этому мужчине, ей не хотелось резко менять свою жизнь. Жить в доме Алекса и зависеть от него — одно дело, но стать невестой герцога — совершенно другое. Если кто-нибудь узнает о планах Софронии и поползут слухи, все станут следить за Мадлен на светских раутах, и непременно выяснится, что она редко на них бывает. Это вызовет подозрение: дама, претендующая на титул герцогини, обычно не коротает вечера дома у камина.

А значит, ее жизнь не станет легче.

 

Глава 13

Покинув бал, Фергюсон отправился в «Уайтс». Не то чтобы ему нужна была компания: он по-прежнему не планировал оставаться в Лондоне, поэтому не хотел тратить время ни на восстановление своей репутации, ни на карты со старыми приятелями. Но ради Мадлен ему следовало быть в курсе последних событий. Если станут распространяться слухи, он должен быть одним из первых, до кого они дойдут. Он вошел в клуб, как укротитель в клетку с диким зверьем, но внешне ничем не выдал того смешанного чувства омерзения и настороженности, которое охватило его. «Уайтс» почти не изменился с тех пор, как он был здесь в последний раз почти десять лет назад, разве что поменяли стулья и слегка обновили обстановку кабинетов. Но атмосфера осталась той же: чертовы аристократы сидели за игральными столами и без особого азарта делали ставки. И то, что его отец больше не возглавлял компанию престарелых тори, как всегда, собравшихся в углу главного зала, было, пожалуй, самой значительной переменой в этом заведении. Пожилые джентльмены поглядывали на Фергюсона с некоторым любопытством: вероятно, прикидывали, как он распорядится своим голосом в Палате лордов или как скоро сорвется и пойдет по кривой дорожке, повторив путь Ричарда. На мгновение ему показалось, что он вернулся в свой первый день в Итонском колледже. Он был слишком молод как для герцога, а рыжие волосы сразу делали его изгоем в этом слишком английском обществе. С возрастом волосы потемнели, но в такие минуты он совершенно некстати чувствовал себя мальчишкой. Правда, он выстоял в Итоне, научившись использовать кулаки, когда заканчивались другие аргументы, значит, он и теперь что-нибудь придумает.

Кулаками он и отвоевал себе имя: соученики стали называть его Эвенел, по фамилии матери. Это впервые он пошел против отца — отказался от его имени. Сдались даже учителя, но на отца все это впечатления не произвело.

В «Уайтсе», разумеется, кулаки не пригодятся, тем более что все только и ждут от него какого-нибудь фортеля. Но и говорить с клубными завсегдатаями было в общем-то не о чем: большинство пэров были законченными лжецами, тупицами и франтами, в лучшем случае — самодурами и пьяницами. Отдельно держалась компания повес (лидером там был граф Вестбрук) и просвещенные господа, у которых непререкаемым авторитетом пользовался Алекс Стонтон. Явно никто не собирался принимать Фергюсона с распростертыми объятиями.

«Помяни черта…» — подумал Фергюсон, когда его окликнул двоюродный брат Мадлен. На миг его охватило детское чувство, что его по-дружески зовут в компанию, но, обернувшись, он увидел разъяренного мужчину, который приближался к нему с видом капитана корабля, поймавшего болтающегося без дела юнгу.

— Ротвел! — снова позвал его Алекс, или, правильнее будет сказать, граф Солфорд.

Он унаследовал титул вскоре после отъезда Фергюсона. За десять лет все здесь стали именоваться по-другому, так что понадобится не один час на то, чтобы запомнить все эти новые имена и титулы.

— Не будете ли вы столь любезны уделить мне минуту вашего времени?

— Всегда к вашим услугам, приятель, — весело отозвался Фергюсон.

Солфорд только стиснул зубы. Значит, никаких «приятелей»? Что ж, тогда и Фергюсон не будет особо церемониться.

— Неужели вы все еще злитесь из-за той вдовы? Поверьте, соблазнив ее, я избавил вас от массы проблем. Дружище, да вы в долгу передо мной!

Солфорд побагровел и молча проводил его в комнату.

— Вижу, за последние десять лет ваши манеры ничуть не улучшились, ваша светлость.

— Да будет вам! Я думал, вы — любитель древностей, а не пуританин, — отозвался Фергюсон. — Или, может, вы спиритизмом увлекаетесь и вызовите призрак старика Кромвеля, чтобы тот самолично отчитал меня?

Удивительно, но после этих слов Солфорд немного повеселел.

— Какой позор! Вы — недостойный сын своего отца, — тем не менее произнес он.

Другой на месте Фергюсона немедленно вызвал бы Солфорда на дуэль или по крайней мере заставил бы его взять свои слова обратно. Но Фергюсон в душе был согласен со своим визави и проигнорировал оскорбление.

— Солфорд, давайте обойдемся без излишних словоизлияний. — Фергюсон открыл табакерку и взял понюшку. Он ненавидел это зелье, но для видимости поддерживал новомодное увлечение. — О чем конкретно вы хотели поговорить? — спросил он ровным тоном.

Солфорд плотно прикрыл дверь. Казалось, ему было неприятно даже видеть герцога, а не то что разговаривать с ним, но он был настроен решительно.

— Я хочу, чтобы вы сообщили мне о своих намерениях относительно моей кузины.

Признаться, сначала Фергюсона удивил этот бестактный вопрос, но прежде ему не раз доводилось объясняться с разъяренными мужьями своих подруг, поэтому он быстро собрался с мыслями. Чтобы выиграть время, он решил потянуть кота за хвост, безусловно, еще больше раздражая этим Алекса. Он сделал вид, что стряхивает невидимые крошки табака. Интересно, что было известно Солфорду? Не зная этого, Фергюсон никак не мог избрать стратегию разговора.

Наконец он принял решение беспросветно врать:

— Ах, ваша кузина! Она ведь дуэнья моих сестер, не так ли? Вообще-то это была идея Софронии, не моя. Если вы возражаете, я обращусь за помощью к кому-нибудь другому, в свете достаточно старых дев.

Грубость должна была отвлечь Алекса от сути вопроса, но эти слова только разозлили его.

— Если Мадлен — дуэнья ваших сестер, вам не следует танцевать с ней. А все только и говорят: на всех балах вы танцуете лишь с одной женщиной, и это Мадлен.

Фергюсон пожал плечами:

— Ваша кузина неплохо танцует. С ней даже поговорить можно. Нынче женщины редко обладают таким даром.

Было заметно, что Солфорд сдерживается из последних сил.

— Десять лет назад вы наслаждались обществом вдов и куртизанок, которые готовы были пасть к вашим ногам, а теперь преследуете добропорядочную старую деву, к тому же сироту! Так что я хочу знать, зачем она вам?

Фергюсону очень не понравились слова Алекса. Значит, вот как: добропорядочная старая дева и сирота. Фергюсону немедленно захотелось вступиться за нее. Словно хищник, готовящийся к прыжку, он инстинктивно наклонился вперед, мышцы его напряглись.

— Вы слишком непочтительно говорите о кузине, называете ее сиротой и старой девой. По крайней мере я никогда не считал Мад неудачницей.

В глазах Солфорда вспыхнул огонь.

— Кто дал вам право так фамильярно называть леди Мадлен?!

— Вы совершенно не знаете свою кузину. Эта девушка, что бы вы о ней ни думали, заслуживает большего, — Фергюсон впился в Алекса не менее гневным взглядом.

Но Солфорда было не так-то легко смутить.

— Я хочу ей только добра, — сказал он. — С вами она не станет счастливой. Считайте, что это первое и последнее предупреждение, Ротвел. Вы скорее присоединитесь к отцу в аду, чем я позволю вам жениться на Мадлен.

Фергюсон решил, что продолжать спорить бесполезно. Пусть Солфорд уйдет с мыслью, что победил в этом споре. Но последнее слово все равно должно было остаться за Фергюсоном.

— Сейчас меня ничто не связывает с леди Мадлен. — Фергюсон внимательно следил за реакцией Алекса. — Но я хочу изменить эту ситуацию. Однако же я никогда не пойду против ее желаний.

Солфорд слушал его с невозмутимым видом. Казалось, он утратил интерес к разговору. Но желваки, игравшие на скулах, выдавали его истинные чувства. По слухам, граф мастерски вел деловые переговоры, но когда речь заходила о семье, сохранять выдержку было гораздо сложнее. Наконец он произнес:

— Если вы причините ей боль, я убью вас. Прятать ваш труп — хлопотное дело, поэтому постарайтесь, чтобы наша размолвка не привела к этому.

Фергюсон едва сдержал улыбку. Он представил, как нелепо будет выглядеть Солфорд, закапывая его труп в саду. Граф еще раз мрачно взглянул на него и отвернулся, давая понять, что разговор закончен. Но возле самой двери он обернулся:

— Даже если у вас сейчас нет серьезных намерений, вам все равно следует немедленно прекратить роман с актрисой. У вас и так незавидная репутация, связь с женщиной из полусвета способна донельзя ее ухудшить.

К счастью, Фергюсон умел скрывать свои эмоции. Но даже с его опытом ничем не выдать себя оказалось нелегким делом. Граф до сих пор не подозревал, что Мадлен играет в театре. Если он узнает, грянет невиданная буря, ведь по мнению Алекса актриса и проститутка — женщины одного уровня. Фергюсон сделает все, чтобы этого не произошло. Но хуже всего было то, что Алекс вынудил его признаться в своих намерениях относительно Мадлен, в то время как от самой Мадлен Фергюсон не получил никакого ответа. Каким-то образом в едва начавшуюся историю с Мадлен оказалось вовлечено все семейство Солфордов. Глядя на сердитого Алекса, он подумал, что совершенно к этому не готов. Но разве он не знал заранее, что так и будет? Однако же он сделал выбор.

Сможет ли брак с любимой женщиной скрасить ненавистную ему жизнь английского аристократа? Или же любовь подведет его к последней черте и превратит в высокомерное ничтожество, как это случилось с отцом? Во всем этом было слишком много риска и слишком мало определенности.

 

Глава 14

Этим вечером Мадлен впервые покидала театр в карете Фергюсона. И она впервые играла не только на сцене, но и за кулисами, притворяясь любовницей герцога. Оба эти обстоятельства привели к тому, что в экипаже повисло неловкое молчание, Мадлен стеснялась смотреть Фергюсону в глаза. Они были одни, их окружал полумрак, каждый жест казался здесь интимным, каждый взгляд мог выдать тайные желания.

Фергюсон, похоже, был погружен в размышления. Он невидящим взглядом смотрел куда-то поверх ее головы и сидел почти неподвижно, только кончики пальцев выстукивали ритм мелодии репризы. Она заметила, что он бросил на нее странный взгляд, и только потому, что сама украдкой поглядывала на него. Он оценивает, в каком она расположении духа? Или хочет о чем-то спросить, но не решается?

В следующий миг их взгляды встретились.

— Я не знаю, как отблагодарить вас за помощь, — сказала Мадлен.

Фергюсон поерзал на сиденье.

— Мад, я еще не заслужил вашей благодарности. Подождите. Если я переживу этот месяц, ни разу не прикоснувшись к вам, тогда ваша благодарность будет уместна.

Ее охватил жар, это было сродни тому пьянящему чувству, которое сопровождало каждый ее выход на сцену. Впервые мужчина говорил ей подобные слова. Он желал ее, хотел сделать с ней что-то непристойное, но сдерживал себя. Неужели это она — скучная старая дева — вызвала в нем такие чувства? Ведь это Маргарита Герье — ее прекрасный, страстный двойник — сводила мужчин с ума, и только Фергюсон, кажется, испытывал подобные чувства к Мадлен Вильян.

Он хотел ее, и она это знала. Ее собственное желание, подогреваемое любопытством девственницы, могло толкнуть ее на опрометчивый поступок. Она откинулась на спинку сиденья:

— Не вам одному тяжело притворяться.

Фергюсон вопросительно поднял бровь и снисходительно улыбнулся. Заносчивые мужчины никогда не нравились ей, но она еще не поняла, что ей следует чувствовать, слыша признания такого мужчины. Сердце колотилось как сумасшедшее, и она произнесла, почему-то шепотом:

— Я подумала, может, нам стоит отрепетировать наши выходы в полусвет?

Мадлен совершенно не умела флиртовать, но Фергюсон был достаточно умен, чтобы понять ее.

— Вы хотите отрепетировать роль моей любовницы?

— Думаю, моя игра станет лучше, если у меня появится хоть какой-то опыт, — Мадлен искренне надеялась, что больше похожа на кокетку, чем на дурочку.

Он рассмеялся. Мадлен вспыхнула от стыда. Она действительно вела себя, как дурочка, и не умела играть в эти игры, а он то выказывал благородство, то делал непристойные намеки, запутывая ее еще больше. Мадлен обиженно уставилась в окно. На балу в подобной ситуации она бы просто развернулась и ушла.

Он нежно прикоснулся к ее щеке.

— Мад, я смеюсь над собой. Только представьте, каково мне: самую красивую, самую талантливую женщину Лондона я называю своей любовницей, но должен быть с ней сдержанным.

Даже при тусклом свете фонаря Мадлен видела его пылающие глаза. Целая гамма чувств отражалась в них, но там не было и намека на насмешку.

— А я, спасая свою репутацию, еду в карете самого известного в Лондоне распутника. Разве мы не подходим друг другу?

Взгляд Фергюсона изменился. Он словно сражался с самим собой. И его темная сторона победила: он схватил ее обеими руками и притянул к себе. Когда она оказалась у него на коленях, он поцеловал ее.

Их самому первому поцелую помешала Жозефина, во второй раз они целовались, чтобы обмануть Вестбрука, так что теперь они впервые целовались по-настоящему, отдавшись только страсти и желанию. Ее губы приоткрылись, и он немедленно этим воспользовался. Мадлен не хватало воздуха. Жар поцелуя сплавлял их в единое целое. Ей почти удалось оттолкнуть его, но он еще крепче прижал ее к себе, заключая в страстные объятия. На ней не было пышных юбок, и она, прижавшись к нему всем телом, чувствовала его прикосновения. Кожа горела под его ладонями. Ее груди, туго стянутые бинтами, болезненно пульсировали, она чувственно выгнулась в его руках. Продолжая целовать ее, он уложил ее на сиденье, затем развязал ее шейный платок, а когда кружева упали на пол, оторвался от ее губ и с жадностью стал покрывать поцелуями белоснежную шею. Он ласкал ее умело, словно знал обо всех чувствительных точках, и Мадлен утратила над собой контроль: она выгнулась ему навстречу, с губ слетел тихий стон. Фергюсон снял с нее плащ и быстро расстегнул куртку, а затем рубашку. Наконец он приоткрыл ее стянутые бинтами груди. В этот миг он отстранился, и она посмотрела ему в глаза. Желание, страсть, тоска, обожание — в его взгляде было все. Она ответила ему тем же. Совершенно неопытная Мадлен никогда не была с мужчиной, и эти ласки ошеломили ее. Она никогда не думала, что от нескольких прикосновений может лишиться рассудка.

— Мад, это преступление, — хрипло прошептал он.

Она едва услышала его.

— Фергюсон…

Он не дал ей договорить.

— Я об этом, — он нежно отвел ее руки, а потом прикоснулся к полотняным бинтам и даже сквозь ткань почувствовал, как напряглись ее соски. Он нежно прикоснулся губами к ее ключице, затем сквозь ткань поцеловал напряженный бугорок. — Клянусь, в следующий раз я сниму с вас это орудие пыток.

Он снова поцеловал ее в губы. На этот раз она покорилась, ее губы приоткрылись, впуская его язык, преграды исчезли, и они растворились друг в друге. Мадлен обняла его за плечи, потом запустила пальцы в его волосы. Внутри как будто что-то сдвинулось, что-то растаяло от тепла его объятий и поцелуев. Она сильнее прижалась к нему, надеясь, что у него достанет сил погасить огонь, сжигавший ее изнутри.

Но Фергюсон отстранился, оставив ее гореть и задыхаться от желания.

— Фергюсон, — прошептала она, притягивая его к себе.

Он судорожно вздохнул.

— Если мы не остановимся сейчас, я могу не сдержаться.

Он помог ей сесть и отстранился. Мадлен не возражала, одного этого признания было достаточно, чтобы счастье переполнило ее душу. Она со вздохом посмотрела на Фергюсона. Никогда Мадлен не видела его таким расстроенным. И причина этого — она. При этой мысли у нее закружилась голова. Он приоткрыл шторку на окне и посмотрел наружу.

— Мад, приведите себя в порядок, мы скоро будем на месте.

Она посмотрела на свою одежду. Если они только притворяются любовниками, то почему ведут себя, как настоящие влюбленные? Что же происходит между ними?

— Где мы? — Мадлен поспешно расправила кружева шейного платка и застегнула рубашку.

— Я нашел для вас дом. Он находится во владении Ротвелов, но мне пришлось заплатить жильцам кругленькую сумму, чтобы они освободили его немедленно. Когда вы увидите, где он расположен, то поймете почему.

Мадлен едва успела привести себя в порядок, как карета остановилась. Фергюсон помог ей выйти. Они стояли перед небольшим домом, который находился всего в нескольких кварталах от фешенебельного Беркли-сквера. Жить в этом месте было мечтой любой куртизанки. Здесь у мадам Герье не будет любопытных соседей и ей не сможет докучать сброд из Мейфэра.

— Никого не удивит то, что я поселил вас поближе к себе. Ротвел Хаус находится в конце улицы, вон там, на пересечении Дувра и Пикадилли, — Фергюсон словно читал ее мысли. — Но самое большое преимущество заключается в том, что задний двор примыкает к конюшням Солфорд Хауса. Вы сможете незаметно возвращаться домой.

Мадлен была в восторге: Фергюсон нашел блестящее решение проблемы. Но благодарить было некогда. Перед ними распахнулась дверь, на пороге появился молодой красивый дворецкий с прекрасными каштановыми волосами. Он низко поклонился ей:

— Мадам Герье, добро пожаловать домой. Меня зовут Бристоу. Счастлив служить вам, миледи.

Дворецкий отступил в сторону, и Фергюсон провел ее в прихожую.

— Слава небесам, сестра прислала своих слуг! Я бы нигде не нашел прислугу за столь короткое время.

Присутствие красавца-дворецкого объяснялось участием Элли. Его темные глаза блеснули, когда он принимал плащ и шляпу у Фергюсона. Мадлен остановилась в прихожей, осматриваясь. Этот дом был гораздо меньше, чем у тети. На первом этаже было всего четыре комнаты, где отсутствовали какие-либо личные вещи, все блестело чистотой, ярко горели свечи.

Фергюсон взял ее за руку и повел вверх по лестнице:

— Бристоу покажет вам остальной дом завтра. Сейчас у нас мало времени, вам нужно переодеться, если вы хотите успеть домой к началу бала.

У Мадлен никогда не было собственного дома, она всегда жила у Стонтонов. И пусть этот дом тоже не был ее собственным, она почему-то задумалась над тем, какие шторы лучше повесить в гостиной, и покачала головой, прогоняя нелепые и опасные мысли. Этот дом, эта жизнь, этот мужчина — все было не для нее. Она проживет здесь месяц, а потом вернется к простой степенной жизни у Стонтонов. А если ее тайна откроется, она обнаружит себя в изгнании. Как бы то ни было, здесь она проживет совсем недолго, поэтому нужно все хорошенько запомнить. В первую очередь — это ощущение собственного дома. Фергюсон провел ее через гостиную на втором этаже в маленький будуар, окна которого выходила на задний двор. В центре комнаты стояла великолепная кровать с роскошным темно-зеленым пологом и покрывалом из полупрозрачного шифона, возле камина — изящная оттоманка с бархатными подушками, такая же была в салоне Элли. Напротив оттоманки стояло кресло, обитое такой же прекрасной тканью, а между ними — маленький столик. Комната выглядела как настоящее любовное гнездышко, в котором парочка могла проводить дни и ночи напролет. К другой стене приткнулся туалетный столик, уставленный хрустальными флаконами и керамическими сосудами. Без сомнения, это были духи и косметика. Дверь возле столика явно вела в гардеробную комнату. В доме царила волнующая атмосфера: вероятно, виной всему был блеск роскошной ткани; ничего подобного она не ощущала в скромных, блеклых комнатах Солфорд Хауса. Мадлен с сожалением подумала, что ей не доведется поспать на этой огромной кровати или почитать книгу, лежа на оттоманке.

Фергюсон подошел ближе.

— Вам нравится?

Мадлен посмотрела на него. Он с тревогой ждал ответа, словно ее одобрение действительно много значило для него.

— Прекрасный дом. За один день вы смогли сделать так много! Жаль, нельзя остаться здесь навсегда.

Фергюсон улыбнулся:

— Не думайте о будущем, наслаждайся настоящим.

Эта фраза могла стать ее девизом. Пока ее жизнь, репутация, положение в обществе не будут окончательно разрушены, пока судьба не возьмет реванш, она будет наслаждаться каждым мгновением счастливого настоящего.

Фергюсон позвонил в серебряный колокольчик. В комнату вошла Лиззи, на время ставшая ее горничной. У девушки было красивое лицо и великолепная фигура, и Мадлен в который раз задалась вопросом: где же Элли находит таких слуг?

Фергюсон вышел из комнаты, но прежде пообещал, что не уедет, пока она благополучно не вернется в дом тети. Благо, он сможет убедиться в этом, наблюдая за ней из окна.

Лиззи принялась одевать Мадлен в бальное платье, которое заранее принесла Жозефина. Пока горничная хлопотала вокруг нее, Мадлен вспомнила сцену в экипаже, пьянящий, страстный поцелуй. Фергюсон с трудом контролировал себя, они едва не согрешили. Лиззи занялась ее прической. Потребовалось всего несколько минут, чтобы превратить блистательную актрису в неприглядную старую деву. Мадлен смотрела на себя в зеркало и размышляла о том, что произошло с ней за последнее время. Если ее не разоблачат, воспоминания о театре станут самыми сокровенными тайнами ее сердца, которые она постарается похоронить как можно глубже, чтобы больше никогда не переживать из-за того, что у нее было и что она потеряла. Вместе со сценой она потеряет и Фергюсона. Пока его развлекает этот маскарад, их острая, опасная игра, а потом он забудет ее или, и того хуже, будет думать о ней как о непорядочной, недостойной женщине.

Она размышляла, не рассказать ли ему о шантаже. Он должен знать, что мадам Легран в любой момент может выдать ее тайну и все его усилия окажутся напрасными. Но Мадлен решила молчать. Закончится этот месяц — закончится и их игра, она не станет плакать, когда навсегда потеряет его, но и сокращать отведенное им время тоже не станет.

На ее губах заиграла дерзкая улыбка: впереди был целый месяц, который она проживет той жизнью, о которой всегда тайно мечтала. И как бы глупо и опасно это ни было, она воспользуется шансом и осуществит все, о чем мечтала.

 

Глава 15

Позже, на балу у леди Блэксхем, Фергюсон пригласил не Мад, но леди Мадлен — старую деву в весьма скромном муслиновом платье — на вальс. Они расстались всего час назад, но не хотели упускать возможность еще немного побыть вместе. Совсем скоро в балах начнут принимать участие Кейт и Мэри, и Мадлен вынуждена будет проводить время с ними. А потом закончится ее артистическая карьера, и они больше не смогу видеться.

— Я хотел бы танцевать с вами весь вечер, — пробормотал он.

— Будьте благодарны и за это, — она шутливо ударила его веером по руке. — Вы не можете претендовать на все мое время.

— А если я предложу вам попробовать новые развлечения?

Столь явный намек заставил ее улыбнуться. Глаза Мадлен искрились смехом.

— Думаю, чем лучше учитель, тем проще учиться, ваша светлость. Не будем спешить.

Фергюсон вспомнил сцену в карете: ее расстегнутое платье, горящие глаза, влажные губы. Кто бы мог предположить, что у нее такая страстная натура! Чем больше вечеров они проводили вместе, тем нестерпимее становилась для него мысль о разлуке. Они оба молчали. Слова, которые они хотели сказать друг другу, были не для посторонних ушей. Но, когда он мог держать ее руку в своей, и тишина была благословенной.

Пока они танцевали, тревожные мысли о титуле и унаследованном состоянии растворялись, отступало чувство вины за судьбу сестры. Были только Мадлен и надежда, что она останется с ним, даже если он потерпит неудачу во всем остальном. Еще он подумал, что стал сентиментальным. С другой стороны, быть сентиментальным и томиться от мук любви гораздо приятнее, чем страдать от стыда и горя.

Вальс закончился, но он не хотел отпускать ее. Мадлен посмотрела на него, и в ее глазах промелькнуло странное выражение. Возможно ли, что ее одолевают те же мысли? Не успел он задуматься об этом, как ее взгляд изменился: теперь в нем читался страх. Его причина находилась прямо у Фергюсона за спиной. Он резко обернулся, готовый защитить Мадлен от любой опасности.

— Здравствуй, Фергюсон! — Каро, его бывшая любовница, а теперь уже и бывшая возлюбленная Вестбрука, выглядела опасной и обольстительной в темно-синем, подчеркивающем достоинства ее фигуры платье. Светлые волосы были уложены в высокую прическу, глаза и губы — умело подкрашены.

Она выглядела великолепно, но за внешним лоском Фергюсон разглядел боль и разочарование. Он вновь почувствовал укол вины.

Что у нее на уме? Она ведь явилась не просто поздороваться. Хотела ли она вернуть его или, быть может, отомстить ему — этого Фергюсон не знал, но ему было все равно, ничто не имело значения, пока в его руке была рука Мадлен.

— Леди Гревилл! — Фергюсон едва заметно кивнул и стал отрешенно смотреть в пространство поверх ее головы.

Он мог бы нагрубить ей, сделать неучтивое замечание, но не хотел причинять ей боль. Давать надежду, впрочем, он тоже не хотел. Каро была неприятно поражена его сухостью, но это ее не остановило.

— Какой сюрприз! Думала, как всегда, встречу тебя в забегаловке. Ты что, стал трезвенником, как старый герцог? Или, может, предпочитаешь напиваться в одиночестве, как Ричард? Помню, он часто запирался в своей комнате, особенно в последний год своей… болезни.

— Каро, я не хочу слушать это! Многое изменилось за последние годы. Поверь, я желаю тебе счастья — безусловно, ты его заслуживаешь, — но не со мной. — Его тон был резок. Он не хотел тратить на это время, играть в кошки-мышки, когда довольно было одной фразы, чтобы расставить все точки над «i».

Каро побледнела, в глазах предательски заблестели слезы обиды. Но, вопреки его ожиданиям, она не ушла, а перевела взгляд на Мадлен, которая все еще опиралась на его руку.

— Прошу прощения, кажется, я помешала вашей беседе с герцогом, — сказала Каро. — Ведь для некоторых каждая секунда в компании возможного жениха на вес золота.

Яд, который источали ее слова, удивил Фергюсона. Десять лет назад она охотно принимала его ласки, получая то удовлетворение, которого никогда не знала с нелюбимым мужем. Тогда в ее сердце не было злобы.

— Тебе лучше уйти. Иначе, леди Гревилл, вам не избежать неприятной сцены.

— Так ты поэтому сбежал из Лондона? Верно, ты был слишком смущен неприятной сценой, когда тебя застали в моей постели?

— Каро, ты прекрасно знаешь, почему я уехал. Ты не имеешь ни малейшего отношения к этому.

Она наклонила голову, делая вид, будто что-то припоминает, но блестящие глаза внимательно следили за Фергюсоном.

— О, разумеется! Ты всего лишь позволил поймать нас, устроил скандал и дал отцу повод отправить тебя в деревню. Ты позаботился о собственной свободе и полностью уничтожил меня. Если бы Гревилл не умер…

Каро так и не сказала, что случилось бы и чего лорд Гревилл все же не сделал, узнав об измене. Он был трусом, поэтому не посмел вызвать Фергюсона на дуэль. К тому же Гревилл не хотел портить отношения с герцогом Ротвельским. Историю замяли. И Гревилл, не осмелившись на мужской разговор с любовником молодой жены, наверняка отыгрался на ней самой.

Она снова повернулась к Мадлен:

— Леди Мадлен, вы немолоды, наверное, поэтому с такой надеждой смотрите на герцога, который оказал вам незначительный знак внимания. Вам следует быть более разборчивой в знакомствах. Фергюсон ужасен, он заносчив, а временами просто невыносим. Если вы останетесь с ним, узнаете обо всех пороках, какими только может обладать человек.

— Благодарю за совет, леди Гревилл, но ни мой возраст, ни репутация не должны вас беспокоить, — ровным тоном ответила Мадлен. — Думаю, нам лучше поговорить в другом месте: скоро начнется следующий танец.

Каро прищурилась и внимательнее вгляделась в Мадлен.

— Берегитесь, леди! Если будете выпускать коготки, Фергюсон быстро сбежит к своей любовнице, к той девочке из «Семи циферблатов». Как же ее зовут? Запамятовала. Держу пари, она только притворяется француженкой. Очередная крыса из работного дома. Знаете ли, Фергюсону нравятся эти затравленные, отчаянные малышки. И если он пойдет по стопам брата, ему место как раз рядом с крысами, в трущобах, а не на балах.

Вокруг них начали собираться люди. Делая вид, будто готовятся к кадрили, они на самом деле внимали страстным речам Каро. Как всегда, стервятники слетелись на запах крови. Однако никто не ожидал, что вмешается Вестбрук, который вышел из толпы и схватил Каро за локоть.

— Думаю, для одного вечера вы уже достаточно проявили себя, — веско произнес он.

Каро попытался вырваться, но безуспешно.

— Заканчивайте, дорогая, — низким голосом добавил граф. — Подобное поведение вам совершенно не к лицу.

Каро часто заморгала, и слезы, которые ей до сих пор удавалось сдерживать, хлынули из глаз. Боевой запал угас, и она превратилась в обиженную девочку, отчего в душе Фергюсона вновь пробудилось чувство вины, вытеснив закипавшее раздражение.

— Не приближайтесь к Кэролайн, герцог! — Вестбрук гневно взглянул на Фергюсона. — Вы и так немало навредили ей.

С этими словами он удалился, увлекая Каро за собой. Пусть он и говорил, что готов расстаться с ней, пусть устраивал сцены в театре, но сейчас его чувства были как на ладони. Фергюсон и подумать не мог, что Вестбрук когда-либо сможет отказаться от холостяцкой жизни, но, похоже, ради Каро он пойдет на этот шаг.

Мадлен откашлялась, привлекая к себе внимание Фергюсона.

— Мы можем уйти? — прошептала она.

Стервятники наблюдали за ними. Фергюсон одарил их самым недружелюбным взглядом, на какой был способен. Следовало изобразить подобие скуки, а это было еще труднее, чем разговаривать с Каро.

— Я предложил бы вам шампанского. Думаю, вам не помешает освежиться после такого отвратительного представления.

Она кивнула. Кажется, она отнеслась ко всему как к нелепой и злой шутке. Они направились к ближайшему столику с бокалами. Фергюсон с удивлением наблюдал за тем, как Мадлен взяла один, выпила, взяла второй и, так же быстро его осушив, вновь потянулась к подносу, не замечая ошеломленного лакея.

— Мад, не торопитесь, — сказал Фергюсон. — Мы же не хотим, чтобы вы напились до обморока.

— Это будет замечательно, тогда мне не придется смотреть на леди Гревилл, — пробормотала она и осушила третий бокал — почти залпом, совсем не так, как это подобает леди.

В глазах Мадлен читалось любопытство и снова любопытство. Наверняка у нее на языке вертелась тысяча вопросов, но задала она один, самый неожиданный:

— Сколько еще женщин будут устраивать нам сцены?

Фергюсон огляделся. Они стояли в дальнем углу зала, поблизости никого не было, поэтому можно было говорить свободно.

— Иными словами, вам интересно, сколько любовниц у меня было?

— У меня сугубо деловой интерес. Сопровождая ваших сестер, я должна знать, кто может таить на вас злобу.

— Неужели у вас только деловой интерес, Мад?

Она осушила очередной бокал шампанского и выразительно посмотрела на него.

— Я никогда не позволяю себе лишнего, ни в выпивке, ни в разговорах о чужой жизни, но с вами по-другому нельзя, — ответила она. — И да, это исключительно деловой интерес. По какой еще причине меня может интересовать ваше прошлое?

Фергюсон подал ей новый бокал. За исключением эпизода в карете, он никогда не видел Мадлен столь возбужденной.

— Кажется, сегодняшние события вас порядком утомили.

Мадлен сделала очередной глоток.

— Вовсе нет. Я ни капли не устала. А то, что вы бросили ту бедную женщину на произвол судьбы и уехали в Шотландию, меня совершенно не касается. Как и то, что вы оставили своих близких на растерзание отца-тирана. Но, если я буду помогать вашим сестрам, мне необходимо знать, кого еще вы успели разочаровать. Иначе я не могу гарантировать, что свет примет их.

Фергюсону не понравились ее слова: она будто давала ему понять, что лично он, его судьба совершенно не интересуют ее. И больше всего ему не понравились сделанные ею замечания о его характере.

— Я был в отчаянии. Теперь все иначе. Что бы ни случилось, я не брошу вас, Мад.

— И все же, сколько? — требовательно произнесла она, игнорируя его оправдания. — Десять? Двадцать? Хватит, чтобы заполнить этот зал?

— Каро — единственная дама, которая пострадала по моей вине, — ответил он, в свою очередь игнорируя ее вопрос.

Мадлен наверняка знала некоторых из его бывших возлюбленных — иначе быть не могло, — но зачем лишний раз называть имена?

Вздохнув, Мадлен сделала большой глоток. Она уже порядком захмелела.

— Фергюсон, мне жаль, но я вам не верю, — тихо произнесла она.

Развернувшись на каблуках и подхватив с подноса еще один бокал шампанского, она направилась к креслам в противоположном конце зала. Шаги Мадлен были не вполне твердыми, и Фергюсон с беспокойством следил за ее маневрами. Наконец она благополучно опустилась в кресло. Ему хотелось схватить за руку это упрямое создание и втолковать, что он совсем не такой, каким все привыкли его считать. Но он не пошел за ней. Она все равно не поймет. Даже слушать не станет. И он просто ушел.

Снова и снова он повторял про себя ее горькое «я вам не верю». И действительно, как он мог обещать, что никогда не оставит ее? Ведь пока он не отказался от мысли о Шотландии. Но даже если он останется в Англии, его судьба всегда будет связана с герцогством, а значит, со свободой можно распрощаться. Но если бы Мад согласилась выйти за него, он мог бы защищать ее и здесь, и даже в Шотландии. Он стоял на пронизывающем ветру и чувствовал, что эта холодная апрельская ночь привнесла в его жизнь некоторую ясность. Софрония каждый день напоминала ему о необходимости жениться и произвести на свет наследника. Мадлен была идеальной невестой: у нее превосходная репутация, богатое приданое и характер настоящей авантюристки. Сочетание, от которого отец в гробу перевернется, что тоже было несомненным плюсом. Он может жениться на любимой женщине и уехать в Шотландию. В конце концов, если он больше никогда не переступит порога родового поместья, он не станет таким, как отец. А с такой женщиной, как Мадлен, ему будет хорошо даже в унылой Шотландии. Все, что нужно сделать, — это доказать Мадлен, что он совершенно не тот человек, каковым его считают в свете, и что жизнь в браке с ним будет достойной заменой театру.

 

Глава 16

На следующее утро за завтраком Мадлен сделала неприятное открытие: люди совершенно напрасно называют джин отравой. Шампанское — вот дьявольский напиток!

Ее чуть не стошнило от запаха яичницы с беконом. Хорошо, что она все еще «на диете», это позволило ей ограничиться небольшим тостом. Голова раскалывалась, комната плыла перед глазами. В общем, самочувствие было отвратительным.

— Миледи, желаете другое блюдо на завтрак? Возможно, немного копченого лосося? — предложил Чилтон.

Мадлен зажала рот рукой.

Дворецкий внимательно посмотрел на нее, но ничего не сказал. Наверное, он заметил, в каком состоянии она была вчера. Она почти не помнила ни окончания бала, ни того, как ложилась спать, — все было словно в дымке. Чилтон сдержано улыбнулся. Вот ужас-то, он догадался, отчего ей нездоровится! Чилтон служил семье Солфорд не первый десяток лет и иногда, вернее, очень редко, позволял себе проявить веселый нрав: роскошь, вообще-то, непозволительная для слуг. От стыда Мадлен хотелось провалиться сквозь землю, но за последние несколько недель она столько натворила, что спуститься к завтраку в состоянии похмелья было не самым тяжким грехом.

Вошла тетя Августа. Она уже успела позавтракать.

— Дорогая, как твое самочувствие? — Она с участием посмотрела на Мадлен. — Слышала, ты вчера столкнулась с леди Гревилл.

Наверняка, уже все знали об их стычке. Веселая вдова и старая дева поссорились из-за завидного жениха. Весьма занятная история!

— Леди Гревилл не сказала мне ничего плохого.

Августа нахмурилась.

— Тогда что случилось? Ты была сама не своя после бала. Я еще вчера хотела выяснить, что произошло, но ты была… немного пьяна.

Снова к горлу подступил противный комок, но объяснение было неизбежным.

— Меня неприятно удивил выпад леди Гревилл. Герцог хотел приободрить меня и предложил шампанского. Вероятно, я выпила лишний бокал.

— Или лишнюю бутылку, Мадлен? — укоризненно сказала Августа, но сразу же ее голос смягчился. — Я не осуждаю тебя. Может, раньше леди Гревилл и была милой женщиной, но теперь характер у нее изменился.

— Значит, вы не сердитесь на меня? — Мадлен казалось, что ей снова девять лет и она только привыкает к своему новому дому в Англии.

Августа рассмеялась:

— Ох, я тоже выпила вчера лишний бокал шампанского! Конечно, я не хочу видеть тебя под хмельком каждый вечер, но это не смертный грех. Главное — не переусердствовать, а то о тебе начнут судачить, и герцог Ротвельский откажется от твоей помощи.

Мадлен не хотелось вспоминать о своих обязательствах. Сегодня ее ожидали в особняке Ротвелов, но если сестры все еще настроены враждебно, эта встреча ни к чему хорошему не приведет. Голос тети прервал ход ее мыслей.

— Если тебя что-то беспокоит, ты всегда можешь поделиться со мной. Мадлен, ты ведь не забыла, что мы — одна семья? В последнее время я просто не узнаю тебя.

В этот миг Мадлен больше всего хотелось открыть свое сердце. Но вместо этого она лишь улыбнулась и молча кивнула. Да, она помнила об этом. Но тетя никогда не разрешила бы ей играть в театре и, разумеется, проводить время с Фергюсоном.

Августа вздохнула:

— Хорошо. Если я могу хоть чем-то помочь, только скажи. Думаю, этим летом ты сможешь раньше вернуться в Ланкашир.

Эмили была бы счастлива, услышав о возможности побыстрее покинуть Лондон, но это был лучший сезон в жизни Мадлен, и она едва не вскрикнула от ужаса. Нет-нет, она не поедет в деревню! Но тетя ничего не должна знать.

— Спасибо. Со мной все будет хорошо.

Августа встала из-за стола, подошла к ней и нежно погладила по голове. В детстве Мадлен забывала все дурное, стоило почувствовать тепло ее рук. Но детство давно прошло. Теперь у нее есть свои секреты и их нужно хранить. Алекс и тетя Августа будут снова и снова задавать вопросы, на которые все сложнее будет отвечать.

Августа удалилась. Чилтон налил Мадлен чаю. Она сидела неподвижно, надеясь, что голова наконец перестанет кружиться, но лучше не становилось. Наконец она отослала Чилтона. Мадлен сказала, что ей нужно побыть наедине со своими мыслями, и дворецкий понимающе улыбнулся. Но посидеть в тишине не удалось. На сей раз ее покой нарушила Эмили. Она села в кресло, которое до того занимала тетя Августа, и Медлен поразилась, насколько они с матерью похожи. Особенно когда хмурились.

— Что произошло вчера вечером? — спросила Эмили. — Почему ты напилась?

Мадлен пожала плечами. Голова тут же отозвалась тупой болью.

— Милли, мы можем обсудить это чуть позже? У меня ужасно болит голова, а в полдень я должна быть у Ротвелов.

— Тебе нельзя встречаться с этим мужчиной!

— При чем тут герцог? Мне нужно поговорить с Мэри и Кейт, обсудить их дебют, — Мадлен не хотела продолжать этот разговор, но она знала, что Эмили так просто не оставит ее в покое. — Почему тебя беспокоит, встречусь я с Ротвелом или нет?

Эмили перешла на шепот:

— Мне не нравится, что твоя жизнь находится в руках мужчины, чья репутация просто ужасна. Ты не думаешь, что пора рассказать все Алексу и попросить его найти выход из этой кошмарной ситуации?

Сцена с Каро подтвердила некоторые опасения Мадлен относительно прошлого Фергюсона, но все же Эмили несправедливо обвиняла его во всех смертных грехах.

— Ты рассуждаешь, как обыкновенная сплетница, судишь о человеке, даже не поговорив с ним.

— Он — плохой человек! — резко бросила Эмили. — И может навредить нам. Он не такой простодушный и воспитанный, как мои поклонники.

— И что из того, что он не твой поклонник? — головная боль с новой силой постучалась в висок. — Ты ревнуешь?

— Ревную?! Я искренне желаю тебе счастья, но только не с мужчиной, который подведет тебя под монастырь, — воскликнула Эмили. — Такие, как Ротвел, не меняются. Эта история сломает всю твою жизнь. Ты не сможешь тягаться с одним из самых влиятельных людей Англии, поэтому следует покончить с этим прямо сейчас, пока не случилось ничего плохого.

— Милли, он не такой плохой, как ты думаешь. Он забавный, внимательный…

Эмили перебила ее:

— Он просто ухаживает за тобой. Мужчины всегда притворяются хорошими, когда пытаются соблазнить женщину. Но потом он снова станет самим собой — грубым и заносчивым развратником. Или станет таким, как его отец. Ты не сможешь быть счастлива с ним.

— Он не ухаживает за мной. Он всего лишь помогает спасти мою репутацию. И делает он это не ради меня, а ради своих младших сестер. Вот и все.

— Я видела, как он смотрел на тебя вчера, — не унималась Эмили. — Он что-то замышляет. Прошу, поговори с Алексом.

— Нет. Если я расскажу все Алексу, он заставит меня бросить театр. Я не готова к этому.

— К чему именно? К тому, чтобы отказаться от сцены, или к тому, чтобы оставить Ротвела?

— Меня интересует только сцена, — ответила Мадлен, хотя в душе знала, что это далеко не так.

Эмили тяжело вздохнула.

— Пожалуйста, сделай так, чтобы тебя не поймали! — прошептала она и крепко сжала руку Мадлен. — Я не вынесу разлуки, — и выбежала из комнаты.

Мадлен растерянно посмотрела ей вслед: хотелось и крепко обнять сестру, и хорошенько стукнуть. Эмили всегда поступала по-своему. Почему она так настаивала на том, чтобы Мадлен все рассказала Алексу? В конце концов, это Эмили помогла ей найти подходящий театр и обещала поддерживать ее. Во всяком случае, так было до появления Фергюсона. Может, дело в нем?

Чай совсем остыл. Вздохнув, Мадлен отодвинула чашку. Разговор с Эмили расстроил ее. Впервые она поняла, насколько эгоистичны ее поступки. Все началось с невинной, как ей казалось, игры в театр, но потом возникло столько сложностей! Если в обществе узнают, что она — это Маргарита Герье, тень позора ляжет на всю семью. Пока никто не раскрыл ее тайну, и Мадлен надеялась, что этого не случится, но и чувствовать себя в полной безопасности она не могла.

Но даже это не заставит ее отказаться от сцены, от нескольких вечеров, наполненных пьянящим чувством славы и острым ощущением подлинной жизни, расцвеченных всеми красками. Кроме того, это был последний шанс увидеть обожание в глазах Фергюсона, увидеть его улыбку и почувствовать вкус его губ. Эгоистично это или нет, но она не откажется от него.

 

Глава 17

Несколько часов спустя Мадлен стояла возле особняка Ротвелов. Ей меньше всего хотелось быть здесь. Почему она не смогла отказать Софронии? Ей было стыдно себе в этом признаться, но с того дня, как она стала фальшивой любовницей Фергюсона, она и думать забыла о девушках и их предстоящем дебюте. Но отказ непременно разозлил бы вдовствующую герцогиню, поэтому у Мадлен не было выбора. С мыслью как бы побыстрее найти женихов и избавится от роли дуэньи, Мадлен поднималась по ступенькам к парадному входу. С их приданым и внешностью поставленная перед ней задача может быть решена еще до конца сезона. Пусть Мадлен и не нашла себе мужа, тем не менее она прекрасно знала, как в свете заключаются браки. У Кейт и Мэри есть все те качества, которые заинтересуют достойных женихов. Единственное, что от них требовалось, — всего лишь стать чуть приветливее.

Дверь открыл пожилой дворецкий. Он поприветствовал Мадлен с должным почтением и провел ее наверх, в личные покои герцогини. Мадлен была потрясена богатством этого дома. Пожалуй, это был самый роскошный дом в Лондоне. Его даже домом трудно было назвать, это был настоящий дворец. Однажды она была здесь на балу, когда герцог и герцогиня устраивали прием в честь объявления Ричарда наследником герцогства. Бал был ужасен. После того, как старший брат Ричарда напился и утонул в Змеином озере, Ричард, понимая, что теперь он станет герцогом, вел себя безобразно, в том числе и на балу: был груб и несдержан с гостями. Ходили даже слухи, что герцогиня просто воспользовалась предлогом, чтобы устроить себе праздник. В конце концов, после изгнания Фергюсона и ужасного брака Элли поводов для веселья в этом доме не было.

Тогда Мадлен удалось оценить только красоту бального зала, достаточно просторного, чтобы вместить не одну сотню гостей. Но и комнаты на втором этаже ни в чем ему не уступали. Во многих семьях как следует украшали только комнаты, в которых принимали гостей, но старый герцог был не из тех, кто скупится на убранство внутренних покоев. Он был одержим своим статусом и богат настолько, что ему ничего не стоило роскошно обставить даже те комнаты, в которых никто никогда не будет жить.

На втором этаже было несколько библиотек и гостиных. Стены украшали чудесные пейзажи и семейные портреты. Повсюду пылали камины. Наверное, отапливать такой огромный дом стоило немалых денег.

Из дальней гостиной долетали негромкие звуки клавира и арфы. Похоже, дворецкий вел Мадлен именно туда. Она узнала мелодию — «Зеленые рукава». В этом доме старинная песня звучала, как панихида. Скорбные звуки словно оплакивали чью-то смерть. Исполнение было непревзойденным, судя по всему, музыканты много репетировали, чтобы добиться такого слаженного звучания.

Музыка была прекрасна. Мадлен хотела слушать и слушать и была признательна дворецкому, который без обычного объявления проводил ее внутрь. За инструментами сидели сестры — Кейт и Мэри. Они были настолько увлечены музицированием, что не заметили прихода гостьи. Софронии не было видно, но с ними была Элли. Сейчас она выглядела спокойной и почти счастливой, в отличие от того вечера, когда они увиделись впервые.

С приходом Мадлен звучание изменилось. Мелодия явно отражала настроение музыкантов: исполнительница на клавире теперь играла с жесткостью и силой, тогда как ее сестра прикасалась к струнам нежно и с какой-то печалью.

Закончив, обе взглянули на Мадлен: одна со злостью, другая грустно. Элли усмехнулась:

— Дорогие мои, если вы хотите преуспеть в обществе, научитесь скрывать свои эмоции.

— Леди Мадлен, мы рады видеть вас в Ротвел Хаус, — первой опомнилась пианистка. Если бы ее глаза не пылали гневом, слова показались бы вполне искренними.

Головная боль вновь напомнила о себе. Мадлен едва сдерживалась, чтобы не сбежать, проявив слабость. Она почти физически ощущала злость, которая, казалось, волнами исходила от юной леди. Но Мадлен строго напомнила себе: она их дуэнья, а не подруга.

— Давайте обойдемся без любезностей и перейдем к делу. — Мадлен заняла кресло напротив Элли. — Чем быстрее мы уладим все вопросы, тем быстрее я оставлю вас в покое.

— Мы с Мэри не будем дебютировать, — твердо заявила одна из девушек. — Теперь, когда вы знаете о нашем решении, можете покинуть этот дом.

Мадлен тяжко вздохнула. Похоже, она здесь надолго. Значит, та, что злится — это Кейт, а с грустными глазами — Мэри.

— Могу я поинтересоваться, каковы причины отказа? — спокойно спросила Мадлен.

— Мы не хотим, и точка. — Мэри разгладила складки черного платья. — И еще… дело в том, что…

— Траур? — тихо спросила Мадлен. — Не беспокойтесь, может кто-то и бросит в вашу сторону пару косых взглядов, но все знают вашу историю. Думаю, никто не будет возмущаться.

Кейт громко фыркнула.

— Мы бы давно сняли траур, если бы за последние четыре года нам не покупали только черные платья. А то, что мы еще не дебютировали, — это полностью вина старика, и мы совершенно не скучаем по нему.

— Тогда почему вы отказываетесь? Если вы танцуете столь же безупречно, как и музицируете, то станете настоящей сенсацией сезона. После первого бала ваш несчастный брат будет завален предложениями от самых перспективных женихов.

Мэри и Кейт переглянулись.

— Я видела остальных претенденток, ни одна и в подметки вам не годится, — продолжала Мадлен.

Она решила немного польстить девушкам, чтобы быстрее закончить этот разговор и вернуться домой. Но тут она увидела, что у Мэри задрожали губы. С девушками творилось что-то неладное.

— Скажите мне правду, пожалуйста! Что вас беспокоит?

Сестры снова переглянулись. Было видно, что девушки привыкли доверять только друг другу и не искать поддержки у посторонних. А потом они начали рассказывать, сбиваясь и заканчивая фразы друг за друга. Они сравнивали свою предыдущую жизнь с тюрьмой. И все, чего они теперь хотели, — это немного свободы.

— Вы говорили об этом Фергюсону? — спросила Мадлен.

— Мы хотели, но он такой же тиран, как и наш покойный отец, — с горечью сказала Кэйт. — Он хочет как можно быстрее избавиться от нас и уехать в свою Шотландию.

Мадлен побледнела. В разговорах с ней Фергюсон никогда не упоминал о своих планах. С другой стороны, несмотря то, что теперь он играл определенную роль в ее жизни, он совершенно не был обязан отчитываться перед ней. Элли, заметив ее бледность, произнесла:

— Позвольте предложить вам чай, леди Мадлен. Вы выглядите немного расстроенной.

Мадлен оценивающе посмотрела на нее. Элли открыто ненавидела Фергюсона, так что от нее можно было ожидать насмешки, но, похоже, к Мадлен она относилась с симпатией. Разлив чай, Элли обратилась к сестрам:

— И все же наш брат не такой, как отец. Но в будущем обязательно станет таким. Думаю, он не будет намеренно портить вам жизнь и не выдаст насильно замуж, чтобы только проявить свою власть. Конечно, он хочет избавиться от нужды заботиться о вас, но специально не ищет для вас несчастий.

— Значит, мы не повторим вашей судьбы? Ведь именно это произошло с вами? — не без любопытства спросила Кейт. — Отец никогда не рассказывал подробностей, но все время предупреждал, что, если мы будем плохо себя вести, с нами случится нечто ужасное.

Мэри охнула, пораженная прямотой девушки, но Элли только рассмеялась:

— Моя история слишком скучна, так что не будем об этом. Скажу лишь одно: постарайтесь найти себе мужей, с которыми сможете создать настоящую семью, которые будут защищать вас. Больше вам не на кого будет положиться. К сожалению, нашему брату в этом смысле доверять нельзя.

Кейт и Мэри притихли, осмысливая житейскую мудрость сестры. Они были тронуты тем, что она, правда, без особого успеха, пыталась скрыть свою боль. Похоже, они никогда не думали о будущем муже, как о любимом и родном человеке. Но Мадлен восприняла ее слова совершенно иначе. Сколько она себя помнила, всегда мечтала жить с мамой и папой, жить в своем доме, и о муже думала, как о том, кто подарит ей семью, которой она была лишена. Но ни один из знакомых ей мужчин не разделял этих ее представлений, и она потеряла надежду, смирившись с участью старой девы.

Только Фергюсону удалось пробудить в ней давнюю мечту. И он же, несомненно, разобьет ей сердце.

Мадлен сделала глоток чая, и они вернулись к обсуждению дебюта. Мадлен заверила, что не станет оказывать на них давление и влиять на выбор. В конце концов сестры согласились дебютировать в следующем месяце. У них будет достаточно времени, чтобы составить расписание приемов и обновить гардероб.

Через некоторое время прибыла Софрония и как раз успела к обсуждению списка гостей, меню обедов и гардероба сестер. Мадлен никак не могла сосредоточиться, ее мысли постоянно возвращались к Фергюсону, к тем чувствам, которые он в ней вызывал. Элли словно говорила о каком-то другом человеке. Мадлен подумала о том, что это ее поведение, а не его, было неприемлемым, но по иронии судьбы все считали ее образцом добродетели, а Фергюсона — чудовищем. Кроме того, Мадлен понимала, что привязанность к родным может быть не самым главным чувством в жизни мужчины. Если бы это было не так, ее отец уехал бы из Франции вместе с ней.

Тем не менее все говорило о том, что Фергюсон в ближайшее время уедет из Лондона. Было ли здесь дело только в желании идти наперекор воле отца, даже давно почившего в могиле, или это было простой трусостью, на которую намекала Элли, Мадлен не знала. Но что, если все ошибаются на его счет, если он — тот избранный, который спасет ее от всех невзгод? Рискнет ли она довериться ему? Или гибель неизбежна, и он отвернется он нее, как только игра в благородного рыцаря наскучит ему?

 

Глава 18

Через неделю Мадлен уже с уверенностью думала о будущем. Она почти поверила в то, что театральное приключение закончится, не причинив вреда ее репутации. Никто, похоже, и не подозревал, что мадам Герье была не той, за кого себя выдавала. Свет был в восторге от очаровательной французской актрисы, ее постоянно хотели видеть на сцене и никто не задавался вопросом, откуда она родом и где выступала прежде.

Постепенно восторги публики заставили ее забыть об осторожности. Аристократы видели только то, что хотели увидеть, на простых людей им и вовсе было наплевать, и Мадлен решила, что легко сможет их обманывать и дальше.

Однажды, когда Фергюсон провожал Мадлен после очередного спектакля, она призналась:

— Я бы хотела всегда заниматься этим. Разве это не прекрасная жизнь?

Бристоу принял их пальто и шляпы.

Фергюсон, кажется, не услышал вопроса. Он взял со стола конверт и, не распечатывая, разорвал его пополам.

— Если Каро не прекратит отправлять вам письма с угрозами и отвратительными сплетнями обо мне, я не знаю, что сделаю с ней!

— Честно говоря, меня мучает любопытство. Ведь она пишет Маргарите, значит, предупреждает об опасностях, которые грозят куртизанке, а не старой деве. Интересно, о чем она может ее предупреждать?

Фергюсон пристально посмотрел на Мадлен, как будто силясь уловить подлинный смысл ее слов. Наконец, видимо, что-то для себя решив, твердо заявил:

— Мад, прошу, ни секунды не сомневайтесь в моих чувствах к вам. У меня честные намерения.

Она понятия не имела, о чем он говорит. Неужели этими словами он дает обещание больше не целовать ее? Всю прошлую неделю он вел себя как настоящий джентльмен, хоть она и не возражала бы против поцелуев. В то же время он, определенно, не охладел к ней: на всех балах и раутах он танцевал только с ней, и они подолгу беседовали в их тайном доме — болтали обо всем на свете: о книгах, искусстве, театре, делились последними новостями и сплетнями. Он слушал ее с неподдельным вниманием и всегда интересовался ее мнением. Она рассказывала ему о сцене, о том, что чувствует, когда играет. Ей нравилось делиться с ним мыслями, казалось, он — единственный, кто понимает ее чувства, но все же она полагала, что интерес Фергюсона к ней угасает. Ведь недаром говорят, что распутник никогда не будет беседовать с женщиной, имея возможность затащить ее в постель. Она начинала думать, что поцелуй в карете был простым озорством. Но теперь, услышав о его намерениях, она вновь обрела надежду. Может, он ее действительно любит?

Вопреки настойчивому желанию, Мадлен не решилась уточнить, что он имеет в виду, и они в молчании поднялись по лестнице. Когда закончится этот маскарад, они будут свободны друг от друга, и каждый вернется к своей прежней жизни. Она больше никогда не увидится с Фергюсоном.

В своих беседах они не касались только одной темы: его возможного отъезда в Шотландию. После разговора с сестрами Мадлен очень хотелось спросить, надолго ли он останется в Лондоне. Но разве имела она право спрашивать? Задай она такой вопрос, и он решит, что она претендует на него. Более того, он узнает о чувствах, которые медленно зарождались в ее сердце. Мысль о том, что она больше никогда не увидит Фергюсона, была невыносима. Он пробудил в ней незнакомые, пугающие чувства и желания, которые никто, кроме него, не сможет удовлетворить. И как же ужасно было осознавать, что эту жажду она будет испытывать всю жизнь, которую ей суждено прожить без него.

Поэтому, когда он собрался уходить, она удержала его:

— Вы разве не зайдете? Я слышала, в последнее время среди куртизанок появилась новая мода. Они позволяют мужчинам наблюдать за тем, как они переодеваются.

Фергюсон с удивлением уставился на нее.

— Где, черт возьми, вы услыхали это?

— Конечно в театре! Вы что же, думаете, будто там царит атмосфера невинности?

Она немедленно пожалела о сказанном. Реакция на ее игривые слова последовала незамедлительно. Не обращая внимания на слабые протесты горничной, Фергюсон втолкнул Мадлен в комнату.

— Кыш! — не отрывая глаз от Мадлен, бросил он горничной, которая пулей вылетела из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь.

Фергюсон повернул ключ в замке. Мадлен услышала негромкий щелчок, прозвучавший в тишине комнаты, как выстрел. Этот звук показался и опасным, и захватывающим одновременно.

Фергюсон положил ключ в карман сюртука.

— Теперь, леди Мадлен, — растягивая слова, произнес он, — давайте разберемся, для чего я здесь?

Она покраснела, сгорая от желания и стыда.

— Если хотите, вы можете уйти, ваша светлость, — прошептала она.

Он шагнул к ней, приподнял ее подбородок, вынуждая Мадлен посмотреть ему в глаза.

— Я готов смириться даже с «вашей светлостью», если эти слова произносят ваши прекрасные уста.

У нее пересохло во рту. Пожирая ее полными страсти и обожания глазами, он провел тыльной стороной кисти по ее щеке. Прикосновение было мягким, трепетным и не оставляющим никаких сомнений в его желании. Он заключил ее в объятия, а потом его руки скользнули вниз, на бедра.

— Вы все еще невинны, несмотря на профессию, — сказал он, целуя ее в лоб. — Даже в театре вы не позволяете прикасаться к себе.

Его руки ласкали ее бедра.

— А вот я не святой, Мад.

Он прижал ее к себе, и она почувствовала, как что-то уперлось ей в живот.

— Если вы никак не попытаетесь остановить меня, то окажетесь в большой опасности.

Она была вне себя. Фергюсон не напрасно называл ее Мад — безумная. Хоть он и предостерегал ее от безрассудства, ее желание утолить тот голод, который пробудили в ней его прикосновения, заставило голос разума умолкнуть.

— Я бы огорчилась, если бы вы оказались святым, Фергюсон.

Он изменился в лице. Ей показалось, что он сейчас уйдет, и какой-то животный инстинкт толкнул ее к нему. Она запрокинула голову, надеясь, что ее призыв не останется безответным, потому что иначе она умерла бы от стыда.

— А вы любите играть с огнем! — пробормотал он, прикасаясь к ее шее губами.

Она едва дала ему это сделать: перехватила его поцелуй, страстно впилась в его губы губами, с силой прижимаясь к нему, словно стремясь слиться с ним в единое целое. Она застонала, когда ее тело, внезапно обретшее невероятную чувствительность, сообщило ей о грубом шве на бриджах в районе промежности. И тут он остановился. Открыв глаза, она увидела, что он улыбается. Похоже, его забавляло ее изумление. Но нет: он очень нежно поцеловал ее в уголок рта. Улыбка делала его моложе, стирая с лица печать цинизма и горечи. Таким она его совсем не знала.

— Я предупреждал: если вы еще раз позволите поцеловать себя, я накажу вас, — произнес он, внимательно глядя ей в глаза.

Сначала она не поняла, о чем он говорит. Но когда он начал расстегивать сюртук, она вдруг покраснела.

— Как вы хотите наказать меня?

Вместо ответа он быстро расстегнул на ней куртку, потом жилет и рубашку, развязал шейный платок — в мгновение ока Мадлен оказалась обнаженной по пояс. Отбросив одежду в сторону, он провел ладонью по грубым полотняным бинтам, коснулся кожи чуть ниже, на животе, и обвел пальцем вокруг пупка. Мадлен задрожала. Тогда он вернулся к ее груди. Ее соскам сразу стало невыносимо тесно под бинтами. Она чуть прогнулась в пояснице, надеясь, что на этот раз он не остановится. А он тем временем погрузил пальцы в ложбинку между грудями. У нее перехватило дыхание от ощущения его сильной руки, прикасающейся к коже. Словно дразня ее, он очень медленно потянул за концы завязок, и Мадлен судорожно выдохнула, когда узел наконец разошелся.

— Повернись, — тихо скомандовал он.

Он смотрел на нее с таким вожделением, что у нее не осталось сомнений: с этим мужчиной ее сердце не будет в безопасности, как, впрочем, и невинность. Но она была твердо убеждена: что бы ни случилось, Фергюсон не причинит ей боли.

Мадлен медленно повернулась к нему спиной, и первый слой полотна оказался у него в руках. Она словно танцевала какой-то странный, экзотический танец. Фергюсон снова потянул за бинт, заставляя ее медленно кружиться на месте. Описав полный круг, она вновь оказалась у него в объятиях, скрепленных долгим, томительным поцелуем, от которого у нее в жилах вскипела кровь.

— Еще раз, — прошептал он, начиная новый виток этой странной игры.

Потребовалось шесть медленных, сладостно-мучительных поворотов, чтобы полностью высвободить ее грудь, и шесть до боли долгих поцелуев, чтобы ее возбуждение стало почти невыносимым. Грубая ткань сюртука коснулась ее сосков, когда он прижал ее к себе, и она вздрогнула. В качестве компенсации он прикоснулся губами сначала к одному, затем к другому. Мадлен испытала блаженство, а он окинул ее взглядом, словно изучая ее в этом незнакомом ему состоянии. Она физически ощущала этот взгляд: так же, как прикосновения его рук или губ. От этого взгляда покалывало в груди. Или это происходило потому, что она освободилась от тугих бинтов?

— Боже, Мад, если бы вы знали, как долго я мечтал об этом! — прошептал он.

От возбуждения Мадлен утратила способность критически оценивать происходящее, а вместе с этим и всякую стеснительность. Она покачнулась, едва не теряя сознание, и он подхватил ее, скользнув руками под ягодицы и приподнимая ее над полом.

— Обхвати меня ногами, — потребовал он.

Мадлен сделала, как он велел. Шов на бриджах впился в промежность. А он, воспользовавшись тем, что ее грудь оказалась на уровне его лица, вновь занялся сладостным мучением, играя сначала языком и губами, а потом и зубами с ее сосками.

Наказание, которое уже давно превратилось в обжигающую любовную игру, закончилось прежде, чем она достигла пика наслаждения, и она не знала, благодарить его или корить за эту отсрочку. Он опустил ее на пол, но поцеловать себя она не позволила. Ей нужно было нечто большее, и она принялась неловко расстегивать пуговицы его сюртука. Он и не думал помогать ей, но не стал и останавливать. Вместо этого он занялся шпильками, которыми был прикреплен ее парик. Не успела она снять с него шейный платок, как ее волосы лавиной упали на обнаженную спину.

— Как же долго я мечтал об этом! — повторил он. — Что за чудо твои волосы!

И вновь она уклонилась от поцелуя.

— Сначала сними сюртук. Пожалуйста.

Он улыбнулся и подчинился ее требованию. За сюртуком последовали шейный платок и жилет. А потом Мадлен принялась за тесьму рубашки. Развязав ее, она нежно коснулась своими тонкими пальцами его шеи. Фергюсон ответил тем, что, схватив ее за руку, стал медленно целовать каждый палец. Затем он одним движением выдернул рубашку из брюк и снял ее через голову, и восхищенному взору Мадлен открылся его прекрасный торс. Это был не мужчина, но ожившая греческая статуя, древний бог, который принял человеческий облик, чтобы возлечь со смертной девушкой. Она знала о его силе, чувствовала крепкие мышцы под одеждой, но, тем не менее, оказалась не готова к тому, что открылось ее глазам. Он был само совершенство. Не огромный, как некоторые работники, а с идеальными пропорциями, которые могли бы вдохновить любого художника на создание шедевра. У него была широкая, с рельефными мышцами грудь и крошечные соски, к которым ей захотелось немедленно прикоснуться, отплатить ему той же лаской, которую он только что дарил ей. Брюки сидели низко на бедрах, так что была видна тонкая дорожка темных волос, ведущая вниз от плоского живота к внушительной выпуклости. Мадлен не могла отвести от него взгляда.

— Твои зеленые глаза когда-нибудь меня погубят. — Фергюсону наконец удалось поцеловать ее, вынуждая закрыть глаза и прекратить этот осмотр.

Он вновь подхватил ее и отнес на кровать. И тут ей следовало бы занервничать, но в этот момент в его объятиях она чувствовала себя так спокойно и безопасно, как больше нигде в мире. Уложив ее на простыни, он лег рядом и оперся головой на руку, чтобы с удобством любоваться ее обнаженной грудью. Казалось, он никогда не видел ничего прекраснее. Наверное, он просто льстил ей, ведь наверняка у него были красивые любовницы, гораздо красивее ее. Она смутилась, но он легонько коснулся ее живота, не позволяя ни повернуться на бок, ни прикрыть грудь руками.

— Не двигайся. Тебе будет хорошо.

Тесьма бриджей поддалась удивительно легко, и его рука скользнула под ослабленный пояс. Однако тесная мужская одежда слишком ограничивала его движения, и Мадлен едва не плакала от досады. Фергюсон улыбнулся.

— Эти штаны… Если бы ты не выглядела в них столь эффектно, я бы заставил тебя сжечь их.

Это, определенно, был комплимент. И он, определенно, был непристойным. Мадлен зарделась. Фергюсон снял с нее обувь, бриджи и сорочку, полностью обнажив ее. Она представила, какой он ее видит: волосы рассыпаны по подушке, грудь вздымается, рот жадно глотает воздух. Ее кожа вспыхнула под его пальцами, когда он раздвинул ей ноги и посмотрел на стыдное место. Она ощутила там влагу и покраснела под его пристальным взглядом. Сдвинуть ноги он не позволил.

— Мадлен, — простонал Фергюсон, становясь на колени.

Она лежала перед ним — обнаженная и беспомощная, словно предлагая себя. Он поцеловал ее в низ живота. Слабый голос благоразумия подсказывал, что следует остановить его, оттолкнуть, но желание, растекаясь по венам жидким пламенем, заставляло ее тянуться к нему. Тем временем его руки ласкали ее бедра, а поцелуи опускались все ниже.

— Что ты делаешь? — она приподнялась на локтях, чтобы видеть его.

Тело горело, она хотела, чтобы он касался ее, но не ожидала таких прикосновений. Он поднял голову, его голубые глаза были затуманены желанием.

— Ты мне доверяешь, Мад?

Она медленно кивнула, не в силах оторвать взгляда от его хищных глаз. Он улыбнулся.

— Тогда не волнуйся. Тебе понравится.

Он вернулся к прерванному занятию. Его волосы казались совсем темными на фоне ее бледной кожи. Когда он снова прикоснулся к ней губами, все до единой мысли улетучились из ее головы, она перестала понимать, где она и что с ней происходит, и чувствовала только прикосновения его языка. Его движения не были ни быстрыми, ни медленными, но именно такими, которые отправляли ее прямиком в рай. Он провел языком по ее напряженному клитору, потом еще раз, потом еще и еще. Она выгнулась в экстазе, но он не дал ей кончить: в следующий миг его язык нежно раздвинул складки мягких губ и погрузился в пульсирующую, влажную вульву. А когда ее дыхание стало успокаиваться, он вернулся к клитору и принялся терзать комочек возбужденной плоти, пока она снова не стала извиваться в мучительном экстазе. Ее тело пылало, ноги дрожали. Он продолжал ласкать ее, а она кусала губы, но сладкие стоны все равно рвались из груди. Наконец она поняла, что больше не выдержит.

— Кончи для меня, Мадлен! — его горячее дыхание обожгло ее.

Его язык начал двигаться быстрее. Она чувствовала, как наслаждение возносит ее все выше и выше. Она больше не могла терпеть, ей было почти больно. И когда она уже достигала предела, он прикоснулся к ее груди. Этой ласки оказалось достаточно, чтобы под ней разверзлась бездна. Мир взорвался, рассыпался на миллиарды осколков, и, выкрикнув его имя, Мадлен забилась в сладостных конвульсиях. Фергюсон удерживал ее бедра, продолжая нежно целовать ее и ощущая губами, как она содрогается внутри. Когда все кончилось, он запечатлел поцелуй на ее бедре. Она медленно плыла в теплом облаке удовлетворения и могла бы лежать без движения целую вечность. Но Фергюсон поцеловал ее в живот, прямо над треугольником волос, и этот поцелуй — она почувствовала — был завершающим. Мадлен схватила его за руку.

— Почему? Почему ты остановился? — ее голос звучал хрипло, она едва дышала.

— Мадлен, мы не можем…

Их пальцы переплелись. Она понимала, что он возбужден. Они с Эмили не раз рассматривали непристойные гравюры, и Мадлен знала, что означает этот твердый холм у него в штанах. А также она знала, что должно произойти дальше.

— Не останавливайся, — прошептала она, притягивая его к себе. — Не уходи.

 

Глава 19

Фергюсон чувствовал, как крепко она держит его за руку, в ее голосе звучала неподдельная страсть, а во взглядах, которые она бросала на его мужское достоинство, светилось желание. Он даже попробовал ее желание на вкус. Но лишить ее девственности он не мог, как бы сильно этого ни хотел.

— Мад, я не хочу разрушить вашу жизнь.

Она села, широко расставив ноги, совершенно не стесняясь своей наготы.

— Моя жизнь… В моей жизни не было ничего прекраснее. И не будет, — добавила она. — Если это означает, что моя жизнь будет разрушена, я готова покориться судьбе.

Она наклонилась и поцеловала его, и он позволил ей сделать это, не смог устоять перед искушением. Ее простодушная неопытность, помноженная на откровенное, почти животное вожделение, заставляла желать эту женщину сильнее, чем самую искусную куртизанку. Его прежние любовницы хорошо знали, как доставить ему удовольствие, но, похоже, только Мадлен было известно, как сделать его счастливым, той Мадлен, из-за которой он сейчас разрывался надвое. Со стоном он оторвался от ее губ и, схватив за плечи, слегка встряхнул. Он заставит ее все понять.

— Я говорю не о плотском мимолетном удовольствии, — жестче, чем сам того хотел, произнес Фергюсон. — Подумай о своем будущем, о семье. Если кто-то узнает о твоем бесчестии, все отвернутся от тебя, ты станешь изгоем. А если родится ребенок, невинное дитя, которое будет расплачиваться за наши ошибки? Ты ведь и сама не хочешь этого.

Мадлен упрямо посмотрела на него, и в этот миг Фергюсон понял, что все доводы бесполезны.

— Я играю в театре, притворяюсь твоей любовницей, в любой момент меня могут узнать, благо, для этого ума много не нужно! В любой момент моя жизнь может пойти по сценарию, который ты так детально описал. И если ты не сделаешь этого, не обесчестишь меня, как ты изволил выразиться, я так и состарюсь старой девой и проживу всю жизнь на попечении Алекса, изредка вспоминая об этом дне, когда я чуть было не стала женщиной! — Мадлен не могла сдержать слезы. — И не надо жалеть меня! — выкрикнула она.

— Мое чувство к тебе никогда не было жалостью, — ответил он. — Ты — самая смелая, самая красивая, самая умная женщина из всех, кого я встречал. И я никак не возьму в толк, почему ты считаешь, что тебе суждено остаться в старых девах.

Она хотела было возразить, но он прервал ее на полуслове:

— Если ты так хочешь, мы сделаем это. Но взамен ты пообещаешь никогда больше не говорить, что тебе уготовано состариться в одиночестве. Ты согласна?

Ее слезы мгновенно высохли. Теперь в ее взгляде он видел страсть и желание, которые сжигали его душу дотла.

— Согласна. Я на все согласна!

Он жадно поцеловал ее. Его руки исследовали ее тело, гладили грудь, скользили по спине, ягодицам, зарывались в волосы; губы до боли впивались в ее губы. Она стонала и билась в его руках, отзываясь на каждое его прикосновение. Это была подлинная страсть. Фергюсона бросило в жар при мысли, что сейчас он овладеет Мадлен. Он расстегнул брюки, обнажая напряженный фаллос. Ему захотелось немедленно войти в нее, овладеть ею грубо, со всей звериной страстью, которая сейчас клокотала в нем. Но невероятным усилием воли он сдержал свой порыв. Мадлен чувствовала, что он теряет контроль. Он бросил ее на кровать, его пальцы коснулись заветного места, которое до сих пор он ласкал только языком. После того, как он уделил должное внимание клитору, его пальцы осторожно скользнули внутрь: сначала один, потом еще один. Его язык и пальцы в одном ритме толкались в ее рот и вульву, заставляя ее стонать от удовольствия. Наконец она не выдержала:

— Фергюсон, умоляю!

Ее била крупная дрожь, а взгляд был столь страстным и исполненным желания, что он едва не потерял над собой контроль. Она хотела прикоснуться к его члену, но он перехватил ее руку.

— Не нужно, — выдохнул он, заводя ее руку за голову и пристально глядя в глаза. — Ты уверена, что хочешь этого?

Мадлен кивнула.

— Нет, я хочу, чтобы ты это произнесла.

Она ответила не задумываясь:

— Пожалуйста, Фергюсон! Я хочу тебя.

Она попыталась поцеловать его, но он отстранился.

— Я хочу видеть твое лицо.

Мадлен бросило в жар. Она закрыла глаза, а он продолжал мучить ее. Одной рукой он прижал ее запястья к матрасу, другой ласкал клитор. Когда он убрал пальцы, она почувствовала его член, упирающийся в ее норку, и замерла.

— Клянусь, только сегодня, только один раз я сделаю тебе больно.

Он медленно проник в нее и стал дюйм за дюймом продвигаться вперед. Он был таким большим, Мадлен едва дышала, чувствуя, как он постепенно входит в нее. Она лежала неподвижно, понимая, как тяжело ему сдерживать себя. Эта медленная пытка свела на нет ее возбуждение, но у нее и мысли не возникало попросить его остановиться. Тем не менее Фергюсон почувствовал ее охлаждение и не стал продолжать. Он вышел из нее. Физическая боль утихла, но разочарование ранило гораздо сильнее.

— Нет, не прекращай! — воскликнула она.

Ее голос, ее нагота — она сводила его с ума. Он вошел одним сильным толчком. Она закричала и обвила его шею руками, на мгновение лишив возможности двигаться.

Он снова и снова пронзал ее, и боль отступила. Его умелые пальцы играли с ее плотью, и вскоре она вновь почувствовала, как поднимается на гребень новой волны блаженства. Он уже не сдерживал себя и любил ее, как сам того хотел: сильно, глубоко, немного грубо, чувствительно сдавливая ее соски. Она хотела, чтобы это продолжалось вечно.

Пик наслаждения потряс все ее существо. Ее мышцы конвульсивно сжимались вокруг его члена. Он беспощадно врывался в ее тело. Один раз, два, три. Казалось, это никогда не закончится.

Наконец горячее семя разлилось у нее внутри. Он рухнул на нее. Его горячее дыхание щекотало ей ухо и шею. Ощущать тяжесть его тела было невероятно приятно. Потом он лег на бок и крепко обнял ее. Она провела ладонью по его мускулистой руке. Соитие истощило ее, и вскоре она задремала, впервые за много недель погрузившись в умиротворяющий сон без сновидений.

* * *

Мадлен хотелось подольше оставаться в сладкой полудреме. Она не могла припомнить, когда в последний раз ей так спокойно спалось. Это было восхитительное чувство, оно длилось, пока она не услышала бой часов. Она начала машинально считать, и с каждым ударом ее тревога нарастала. Когда пробило одиннадцать, она вскрикнула и рывком поднялась. Ей следовало быть дома два часа назад. Конечно, если тетя вернется раньше, Жозефина как-то объяснит отсутствие хозяйки, но уходить отсюда нужно было немедленно. Она хотела встать с кровати, однако Фергюсон поймал ее за руку и обнял.

— Куда ты так спешишь?

Они поцеловались.

— Тетя скоро вернется с бала. Я должна быть в своей комнате до того, как она переступит порог дома.

Фергюсон нахмурился, сейчас он меньше всего хотел слышать про тетю Августу. Мадлен повторила попытку подняться, и Фергюсону ничего не оставалось, как отпустить ее.

— Может, проще сказать им, что теперь мы вместе?

Мадлен ахнула. Она была потрясена.

— Ты… ты делаешь мне предложение? — выпалила она.

— Да, Мадлен, я прошу тебя стать моей женой.

На его губах играла легкая улыбка. Словно он уже получил ответ. Он приподнялся на локтях. Мадлен посмотрела на его блестящий от испарины мускулистый торс и сглотнула. Этот мужчина, этот великолепный, безумный мужчина, просит ее руки. Почему? Какие мотивы им движут? Какие цели он преследует? Ее разум не находил правдоподобных объяснений, кроме, пожалуй, одного.

— Ты же не думаешь, что мы должны пожениться только потому, что… э-э-э… — Она замолчала, неопределенно взмахнув рукой, отчего ее импровизированная драпировка из покрывала едва не распалась, однако Мадлен успела спасти конструкцию и уверенным тоном произнесла: — Я пошла на это не потому, что хотела женить тебя на себе. Я не обманываю. Не нужно никаких жертв.

Он по-прежнему улыбался.

— Мад, что за глупости ты говоришь? Ты же знаешь, я не стал бы жениться на девушке только потому, что она побывала в моей постели.

Он собрался еще раз поцеловать ее, но его легкомысленная реплика задела ее.

— Разумеется, ваша светлость! Я ведь забыла, с каким распутником имею дело. И правда глупо с моей стороны!

Помрачнев, Фергюсон внимательно посмотрел на нее.

— Я всегда серьезно относился к тебе. То, что произошло между нами, никак не повлияло на мое решение. Я хочу быть с тобой, независимо ни от чего.

Она хотела было возразить, но он ее опередил.

— Дорогая моя, я влюблен. И теперь, когда я нашел тебя, не жди, что так просто тебя отпущу, — с пугающей решимостью закончил он.

От его слов Мадлен стало не по себе. Она неловко села на низкий пуфик, стоящий у камина. Огонь почти погас. Руки мяли покрывало, служившее ей халатом.

— Но мы знакомы всего несколько недель! Разве можно по-настоящему полюбить за столь короткий промежуток времени? Прости, но я не могу в это поверить.

Он обошел кровать и приблизился к ней, не заботясь о том, чтобы прикрыть наготу.

— Ты не доверяешь мне из-за моего прошлого, да? Я и сам не горжусь своими выходками, но я вынес из всего этого урок, я научился отличать подлинное от миражей. Нет ни одной женщины, которая могла бы сравниться с тобой. Я люблю тебя.

Он несколько секунд молча смотрел на нее.

— Мад, ответь мне, пожалуйста.

В его голубых глазах горели надежда, искренность и страсть. У нее похолодело в груди, когда она поняла, что он говорит правду. Она и сама, кажется, была влюблена. Но что ей следовало ответить?

В камине гулко стрельнуло полено. Мадлен вздрогнула. Любая женщина, услышав такое признание, упала бы в обморок, тем более, если оно исходило от герцога. Но она на собственном горьком опыте убедилась, что одной только любви недостаточно для счастья. Родители любили ее, но это не спасло их семью. Августа и Алекс любили ее, но они никогда бы не смирились с ее желанием играть в театре. Эмили тоже любит ее, но и у этой любви, как оказалось, есть предел. Только простые люди могли выходить замуж и жениться по любви. В аристократических кругах любви не место. Фергюсон не так давно принял титул, хотел он того или нет. Интересы герцогского рода перечеркнут любую личную привязанность. Разумеется, он может бросить все и вернуться в тихую Шотландию, но саму Мадлен никогда не привлекала жизнь отшельницы, она не хотела провести остаток жизни в забытом богом поместье. Правда, оставшись в Лондоне, он мог бы попытаться преодолеть проклятие аристократического имени, но она в любом случае окажется герцогиней. О жизни великосветской дамы Мадлен думала едва ли не с большим ужасом, чем о жизни старой девы.

Мадлен запаниковала. Ей было хорошо с ним, даже огонь в камине не пробуждал кошмарных воспоминаний, когда Фергюсон был рядом, но сможет ли она быть его женой? Будут ли их дни столь же радостными, как и ночи? Она не смела поднять на него глаза, на этого полубога, которому, казалось, подвластно все: людские судьбы, время, жизнь и смерть. Живя с тетей, она могла позволить себе ее обманывать. Но его она не сможет обмануть и, стало быть, лишится даже этой ущербной свободы, ради которой столько было поставлено на карту. Если она выйдет за него, то из нынешней скучной, но комфортной обыденности попадет прямиком в ловушку, из которой будет уже не выбраться. Жизнь с Фергюсоном, конечно, будет интересной, захватывающей, но какую цену ей придется заплатить? Если она выйдет за него замуж, ее судьба будет определена раз и навсегда. Раз и навсегда она лишится свободы. Хватит ли у него любви, чтобы компенсировать эту утрату?

Огонь в камине погас. Ее сердце готово было выпрыгнуть из груди, ладони стали влажными. Она приняла решение.

— Я не могу выйти за тебя, Фергюсон, — прошептала она.

Она, сделав над собой усилие, посмотрела ему в глаза, где надежда тонула в горьком разочаровании. Он посмотрел на нее долгим оценивающим взглядом. Мадлен не знала, куда спрятаться от этих глаз, она уже жалела о сказанном и хотела взять свои слова обратно и умолять о прощении, но вовремя прикусила язык. Он не из тех, кто дважды повторяет столь важные слова и уж точно не из тех мужчин, кто будет унижать себя, упрашивая женщину. Внезапно он притянул ее к себе и прижал к груди. Мадлен всхлипнула, однако он быстро заставил ее замолчать одним нежным поцелуем. Затем он сделал шаг назад, но тепло его губ осталось на ее губах. Он подобрал с пола свой сюртук и выудил из кармана ключ.

— Я пришлю горничную, — сказал он с таким спокойствием, словно до этого они обсуждали погоду.

Но, хотя его тон был беспечен, в его взгляде, в позе читались совершенно другие чувства. Он был в ярости.

— Завтра я спрошу тебя еще раз, и пусть твой ответ будет другим, — теперь в его голосе звучала и толика угрозы. — Я хочу услышать твое признание. Я знаю, что ты чувствуешь на самом деле, и совсем скоро отучу тебя притворяться.

Он собрал одежду и вышел из спальни, оглушительно хлопнув дверью. Мадлен вздохнула. Почему она не сказала «да»? Почему не смогла найти правильных слов, чтобы объяснить свой отказ? Ведь больше всего на свете она боялась потерять свободу. Подчас жизнь герцогини ничем не отличается от жизни простой служанки: те же оковы обязанностей. А еще она боялась Фергюсона, вернее, того герцога Ротвельского, которым он может стать, и ей было невыносимо грустно от мысли, что любимый у нее на глазах превратится в человека, которого она возненавидит всем сердцем.

Ей оставалось только надеяться, что ее свобода стоила того, чтобы разозлить Фергюсона, и что ее решимость не ослабнет под натиском его любви.

 

Глава 20

Когда Мадлен закончила одеваться, Фергюсона уже не было в холле, но ей и не хотелось его видеть. Она выскользнула из особняка и через потайную дверь, проделанную в высокой каменной стене, окружавшей Солфорд Хаус, быстро пошла к дому, прячась в тени ночного сада. Ночь была лунной, поэтому она без труда различала дорогу. Похолодало, ей было зябко в тонком платье. Но надеть плащ она не рискнула: если кто-то из слуг увидит ее разгуливающей по поместью в верхней одежде, в то время как вся семья уехала, косых взглядов в ее сторону станет еще больше. Она замерзла, но не хотела возвращаться в свою комнату. За последние два часа произошло слишком многое. Она стала женщиной, а затем отказалась выйти замуж за мужчину, которого могла бы полюбить. Этой ночью ей, определенно, не удастся уснуть. Но, как бы то ни было, мешкать было нельзя. В любую секунду родные могли вернуться. Тетя Августа все настойчивее интересовалась здоровьем Мадлен, поэтому в постели она должна оказаться прежде, чем кто-либо появится дома.

В кабинете Алекса горел свет, но его комнаты располагались достаточно далеко от черного входа — он ничего не услышит. Противоположное крыло особняка было темным, горела единственная лампа в небольшой комнате, которую днем служанкам позволяли использовать как гостиную. Там ее дожидалась Жозефина, она должна была проследить, чтобы дворецкий не запер калитку. Мадлен открыла дверь и переступила порог.

Вдруг ее схватили чьи-то руки. Она закричала и попыталась вырваться, впрочем, безуспешно. Обернувшись, она увидела Алекса. Ужас и паника уступили место липкому, удушающему страху. Она заметила недобрую ухмылку и злой блеск в его глазах. Никогда прежде она не видела его таким. Ей отчаянно хотелось убежать, спрятаться от него, но это было невозможно.

— Где ты была? — говоря это, он вел ее в кабинет.

Этого момента она боялась больше, чем публичного позора.

Мадлен решила ничего не говорить, ни в чем не сознаваться, пока не узнает, что ему известно. Может, сойдет версия, что она лунатик и ходит во сне? Она уже столько раз врала ему, почему не соврать снова? Но если он знает, что она выступает на сцене под именем Маргариты Герье, то ему известно и о ее связи с герцогом Ротвельским. Об этом знали все. Алекс мог бы понять ее страсть к театру, даже со временем простить, но только не постыдную связь с Фергюсоном.

Он втолкнул ее внутрь. Не с такой силой, чтобы она упала, но достаточно резко, чтобы поняла: он настроен серьезно. Кабинет был освещен столь ярко, что Мадлен невольно зажмурилась.

Когда глаза привыкли к свету, она увидела тетю Августу и Эмили, сидящих на маленьком диване возле письменного стола. Тетя Августа сидела неподвижно, неестественно прямо и смотрела в одну точку. С таким же видом она приняла весть о смерти дяди Эдварда. Эмили, сжавшись, сидела рядом с матерью. Она выглядела, как напуганная маленькая девочка, в глазах стояли слезы; казалось, она взглядом просила у Мадлен прощения и в то же время хотела предупредить о чем-то ужасном.

— Садись, — приказал Алекс.

Мадлен села в кресло напротив него, спиной к тете и Эмили. Она до сих пор не ответила ни на один его вопрос. Алекс раздраженно снял перчатки и швырнул их на стол рядом с Мадлен. Наверное, у нее был виноватый вид. Хвала всем святым, что горничная успела привести ее волосы в порядок и полностью одеть. По крайней мере выглядела она прилично. Страх все еще пульсировал в висках, но она понемногу приходила в себя, и в душе зарождалась надежда, что артистический талант поможет ей в эту трудную минуту. Подумав об этом, она тяжело вздохнула, смиренно сложила руки на коленях и посмотрела на брата с выражением глубокой грусти и непонимания.

Алекс нахмурился.

— Ты на удивление спокойна.

— А у меня должна быть причина для беспокойства?

Алекс взорвался:

— Ты ночью тайком покидаешь дом и еще спрашиваешь, есть ли у тебя причина для беспокойства? Да тебя следует выпороть, чем я непременно озаботился бы, будь я менее мягким человеком!

Обычно даже вспыльчивый Алекс не позволял себе ничего подобного, но сейчас он, судя по всему, был невероятно близок к тому, чтобы осуществить свою угрозу. У Мадлен пересохло во рту, она с трудом сглотнула.

— Могу я выпить чаю?

— Нет, — отрезал он. — Мы отослали слуг прочь. Не хватало еще, чтобы они что-то услышали.

— Но ведь Жозефина еще здесь? — Если Мадлен удастся переговорить с Жозефиной, она узнает, что известно Алексу и сможет выбрать правильную стратегию поведения.

— Она собирает вещи.

— Что?! — Мадлен задохнулась от возмущения. — Что вы ей сказали?

— А чему ты удивляешься? Я не намерен держать прислугу, которая имеет наглость дерзить мне! Вы только подумайте! Сказала, что скорее будет побираться, чем расскажет, где ты бродишь по ночам. Я решил: пусть так и произойдет.

Мадлен потерла пульсирующие виски.

— Жозефина тут ни при чем. Я действовала на свой страх и риск. С ее помощью или без, я бы все равно сделала то, что сделала. Ее не за что наказывать.

— И что же ты сделала? — спросил Алекс. — Ты еще не ответила на мой вопрос.

Мадлен замолчала. Нужно было придумать, как защитить себя, но у нее не хватит сил соврать, глядя тете Августе в глаза. Эмили нервно заерзала на диване.

— Можешь рассказать о театре, — торопливо проговорила она.

Возможно, кузина пыталась предупредить ее о чем-то еще? Например, о том, что Алекс знает только о театре, но понятия не имеет о роли Фергюсона в этой истории? Мадлен постаралась выбросить из головы все мысли о нем и о том, что сегодня произошло в небольшом домике неподалеку отсюда. Может быть, ей удастся убедить Алекса в том, что игра на сцене — ее единственный грех.

— Что тебе известно? — спросила Мадлен.

Алекс извлек из ящика стола театральную афишу и протянул ей.

— Я знаю, что мадам Герье — это ты. Я даже имею представление, насколько ты талантлива. Сегодня вечером я видел тебя на сцене.

— Ты был на спектакле? Тебе же никогда не нравился театр.

— Дело не в театре. С тобой творилось что-то неладное. Эта головная боль, на которую ты постоянно жаловалась, странное недомогание. Мы с матерью решили, что нужно что-то предпринять, выяснить, в конце концов, в чем дело. И как только мы узнали, что ты вытворяешь…

Тетя Августа до сих пор не проронила ни звука. Мадлен давно обратила бы внимание на это, если бы ее голова не была занята мыслями об Алексе и о том, что именно ему известно. Только теперь, взглянув на тетю, она ужаснулась: у той в глазах стояли слезы, которых Мадлен не видела у нее со дня похорон дяди Эдварда. Значит, дело совсем плохо. Причиной этого ночного дознания был, определенно, не театр.

— Ты знаешь о Фергюсоне, да? — прошептала она.

— Фергюсон? — Алекс нахмурился. — Ты называешь этого хама по имени?

Дьявол! Кажется, она сама себя выдала.

— Он просил лишний раз не упоминать титул.

Алекс пропустил ее объяснение мимо ушей.

— Да, я знаю все. Весь Лондон только и судачит о том, что герцог вернулся к прежним привычкам и заполучил в любовницы известную актрису.

Тетя Августа всхлипнула. Но Мадлен неотрывно смотрела Алексу в глаза. Она никогда не видела брата таким разъяренным. Затаив дыхание, она ждала, что он скажет, однако услышанное превзошло самые ужасные предположения.

— У тебя есть ровно минута, чтобы убедить меня, что ты не стала шлюхой, иначе я убью его.

У Мадлен закружилась голова, стук сердца почти заглушил эти ужасные слова.

— Александр, что за грубость! Где твои манеры? Мадлен все же твоя кузина, — вмешалась тетя Августа.

Чувство вины, которое Мадлен испытывала, отказав Фергюсону, не шло ни в какое сравнение с теми эмоциями, которые захлестнули ее сейчас. Раньше она часто мечтала, что вернутся ее родители, и они снова будут жить во Франции. Но ведь и тетя Августа никогда не относилась к ней, как к чужой. А Мадлен отплатила ей черной неблагодарностью.

Алекс был тверд:

— Минута, Мадлен!

Она едва дышала, мозг словно отключился. Наконец она просто сдалась и решила, что лучшая ложь — это частичная правда.

— Фергюсон предложил мне защиту. Я приняла его помощь. Это просто игра, мы притворялись любовниками, чтобы другие мужчины не посягали на мою честь.

А теперь немного лжи:

— Но наши отношения остались целомудренны. Он — джентльмен и никогда не воспользовался бы ситуацией. Он всего лишь беспокоился о добром имени своих сестер.

Алекс хмыкнул. Затем потребовал подробно обо всем рассказать. О желании играть, о шантаже, о том, как ее спас Фергюсон, и даже о том, как Вестбрук посягал на ее честь. Алекс хмурился: он не сомневался в том, что Фергюсон был не единственным, кто добивался его кузины. Когда она завершила свою историю рассказом о доме, который для нее снял Фергюсон, Алекс удовлетворенно кивнул. Разумеется, о том, что случилось в этом доме всего несколько часов назад, она не сказала ни слова.

— Хорошо. Во всяком случае, твоя версия совпадает с тем, что мне рассказали твои сообщницы. Если бы ты соврала, я никогда бы не смог тебе этого простить.

Мадлен не стала унижаться и умолять на самом деле простить ее. Слишком поздно. Но Алекс сказал «сообщницы», значит, не только Жозефина подверглась допросу. Он разговаривал еще с кем-то, кто знал о театре. Мадлен впилась взглядом в Эмили. Та, похоже, хотела провалиться сквозь землю.

— Эмили, ты все рассказала, да? — Мадлен сердилась на кузину, это было не очень-то справедливо, но гнев помогал справиться с ужасным чувством вины, которое обрушилось на нее.

— Прости, — печально произнесла Эмили. — Все зашло слишком далеко. Я всегда поддерживала твое увлечение театром, но твои отношения с Ротвелом — это немыслимо! Слишком опасно. Мы должны были с самого начала все рассказать Алексу.

— Мы? — переспросила Мадлен. — Почему ты так говоришь? Только я попала в беду.

— Вы обе виновны в том, что произошло. Но я просто не могу понять, Мадлен, что побудило тебя пойти на столь неоправданный риск? Я ведь позволяла тебе устраивать спектакли в особняке, — вмешалась тетя Августа.

Мадлен ничего не ответила. Как она могла объяснить тете, заменившей ей мать, что невыносимо тяготится той жизнью, которую она ей обеспечила?

— Мне очень жаль, — наконец произнесла она. — Я надеялась, что меня не поймают, думала, никто не узнает.

— Это лишь вопрос времени, — сказала тетя Августа. — Ты должна понимать: все скандальные истории рано или поздно становятся достоянием общественности. Кто-нибудь когда-нибудь узнал бы тебя. Если это произойдет, я не смогу защитить тебя, моего влияния будет недостаточно.

— Никто не узнает, — уверенно сказала Мадлен, хотя совершенно не была уверена в этом. — Всего две недели, и мадам Легран отпустит меня, а вы больше никогда не услышите о театре.

— А Фергюсон отпустит тебя? — спросил Алекс.

От его притворно ласкового тона по коже бежали мурашки. Мадлен упрямо вздернула подбородок.

— Фергюсон не сделает ничего плохого. Если бы не его вмешательство, все могло бы закончиться намного хуже.

Августа вздохнула.

— Алекс, мы обсудим участие Ротвела во всем этом позже. А сейчас следует решить, что делать с Мадлен.

— Вы всегда сможете отправить меня в деревню, — сказала Мадлен.

Она едва не заплакала, услышав в голосе тети Августы, помимо печали, стальные нотки.

Алекс откашлялся.

— Мы обсудили несколько вариантов. Этим летом Себастьян планировал ехать домой. Если к тому времени разразится скандал, ты поедешь на Бермуды вместе с ним.

— Бермуды? Что я буду делать на Бермудах? Я бы предпочла переживать свой позор в Ланкашире.

— Я тоже не хочу отправлять тебя так далеко, но, подумай сама, совсем скоро я женюсь. Не годится, чтобы моя жена и дети жили под одной крышей с известной в прошлом актрисой и бывшей любовницей герцога Ротвельского.

Похоже, его самого не радовала перспектива далекой ссылки Мадлен, но в правильности такого решения он не сомневался. Ладони Мадлен стали липкими от пота. Она с надеждой посмотрела на Эмили. В деревню Алекс собирался отослать их обеих, и теперь вряд ли отправит на Бермуды Мадлен одну с Себастьяном.

— Как жаль, что ты плохо переносишь жару! Остается надеяться только на то, что меня не разоблачат, — с притворным сочувствием произнесла Мадлен.

Эмили молчала, явно не желая участвовать в этом разговоре. Странно, обычно она не стеснялась высказывать свое мнение и без колебаний шла на конфронтацию. Но сегодня тетя Августа полностью владела ситуацией.

— Эмили будет присутствовать на всех балах этого сезона. Никто не должен заподозрить ее в соучастии и потакании твоим похождениям. Разумеется, она и близко не подойдет к театру, — сказала тетя. — Я не знаю, как совладать с мадам и спасти тебя от шантажа, но мы поступим мудро, если сделаем все возможное, чтобы репутация Эмили не пострадала из-за этого скандала.

Мадлен как будто отвесили пощечину. Стало нечем дышать, сердце бешено заколотилось, каждая клеточка ее тела кипела гневом.

— Чтобы защитить Эмили, ты отошлешь меня из города? — Как ни странно, ее голос почти не дрожал.

— Если бы требовалось спасать тебя, я удалила бы Эмили, — ответила Августа. — Сейчас мы должны любыми способами избежать скандала и не допустить, чтобы нашей семье был нанесен какой бы то ни было ущерб.

Ущерб. Она говорила так, словно Мадлен была испорченным яблоком, гниль которого могла распространиться на весь урожай. «Может, еще не все потеряно», — промелькнуло в голове, но земля ушла из-под ног, а сердце перестало биться в груди после едких слов Алекса:

— И еще, Мадлен, я не верю, что ты два часа провела в компании Ротвела, играя в шарады. И даже если никто еще не знает о вас, я во что бы то ни стало заставлю Ротвела жениться на тебе. Иначе, клянусь, я убью его на дуэли.

Все знали Алекса как тихого коллекционера, любителя предметов старины. В поединках он никогда не участвовал, но трусом, определенно, не был. В его взгляде читалась решимость убить герцога.

— У Фергюсона нет никаких причин жениться на мне. Он меня не скомпрометировал, — глядя в глаза брату, выдавила Мадлен.

— Живи мы в другое время, я бы кастрировал его и отправил в монастырь. Он заслуживает этого! — воскликнул Алекс. — А теперь он женится на тебе, хочет он того или нет.

Мадлен не могла дальше защищать Фергюсона, не вызвав еще больше подозрений. Она была обессилена. Для одного вечера событий произошло слишком много. Обсуждать будущее замужество она была уже не в состоянии. Ноги подкашивались. Дрожащими руками она схватила со стола свои перчатки.

— С вашего позволения, я пойду в свою комнату.

Тетя Августа подошла к ней, но Мадлен вздрогнула и отшатнулась. Августа посмотрела на нее с такой болью, словно племянница ударила ее.

— Ничего не нужно объяснять, — едва слышно произнесла Мадлен. — Если моя тайна будет раскрыта, я проведу остаток жизни на плантации Себастьяна и сделаю все, чтобы репутация Эмили не пострадала. Но в любом случае я буду вынуждена выйти замуж за нелюбимого человека. Все верно?

Никто не ответил. Может, разбить пару драгоценных амфор Алекса, чтобы он сказал хоть что-нибудь?

Она выбежала из кабинета и взлетела по лестнице. Эмили звала ее, и в ее голосе звучала настоящая боль, но Мадлен не обернулась. Она вбежала в комнату и, заперев за собой дверь, бросилась на кровать. Семья Стонтонов видела ее гнев, но слез они не увидят никогда.

 

Глава 21

Фергюсон чувствовал, что постепенно скатывается в пропасть. В ту ночь, услышав отказ Мадлен, он хотел похитить ее и отвезти прямиком в Гретна Грин. Или, что было гораздо проще, завернуть в покрывало и притащить в Солфорд, рассказать все ее семейству и потребовать отдать ему эту женщину. Ей просто повезло, что в первую минуту он растерялся, а потом опомнился и успокоился. Если бы на месте Фергюсона был его отец, он даже не стал бы ее спрашивать. Но пока Фергюсон оставался самим собой, он думал не только о собственных желаниях. Что ж, на этот раз он позволит ей улизнуть. Убедившись, что Мадлен благополучно прошла по тропинке, разделяющей поместья, он вернулся в постель, которая еще хранила тепло их тел. Засыпая, он думал, что не сможет отпустить ее, не сможет отказаться от нее. Он обязательно найдет способ удержать Мадлен. Но вначале выяснит, почему она сказала «нет». С этой мыслью он и уснул.

Утром его разбудил луч, пробивавшийся сквозь закрытые ставни. И Фергюсон уже знал, что ему делать со своей упрямой возлюбленной. Он взглянул на часы, стоявшие на столе, и тяжело вздохнул. Вернувшись домой и переодевшись, он вызвал управляющего, и они несколько часов разбирали документы. Огромное поместье требовало внимания. Они устроились в кабинете отца. Здесь все было до боли знакомо. Когда Фергюсон был маленьким, отец иногда позволял ему играть с подзорной трубой, а когда подрос, рассматривал обстановку во время скучных уроков. Ему казалось, что часы специально испортили, чтобы время тянулось бесконечно. Оказываясь тут, Фергюсон до сих пор чувствовал себя маленьким мальчиком.

Беррингс, управляющий, занимался не только лондонской недвижимостью, но и остальными владениями герцога. Накопилось множество дел, и Фергюсон надеялся, что это занятие позволит ему отвлечься от мыслей о Мадлен.

— Ваша светлость, каковы будут распоряжения относительно театра «Ле Гранд»? — спросил Беррингс. — Помните, то старое здание на площади?

Этот человек умел задавать весьма каверзные вопросы самым будничным тоном. Он, конечно же, знал, что Фергюсона что-то связывает с этим театром. Любой, кто был достаточно умен, чтобы работать с прежним герцогом, заметил бы подобное.

— Знаете, я ходил на спектакль, но хозяйка, как мне показалось, не обратила на меня никакого внимания. Неужели она не знает, кому принадлежит ее театр?

Беррингс покачал головой.

— Нет, ваша светлость. Подобные места всегда сдаются через подставных лиц.

Значит, и сплетницы не узнают, что театр, в котором играет Мадлен, принадлежит Фергюсону. Что ж, это хорошая новость. Ему совершенно ни к чему была еще и слава беспардонного феодала, который насилует актрис в своем театре.

— Мы можем пока оставить все как есть? Возможно, я вернусь к этому вопросу в конце сезона, — сказал Фергюсон.

Он припрячет этого туза в рукав. Если Мадлен будет упрямиться, он разыграет эту карту. Фергюсон поморщился. Боже! Именно так бы и поступил его отец.

Беррингс, сделав пометку в блокноте, ожидал дальнейших распоряжений, преданно глядя на хозяина. Это был невзрачный человек среднего роста, с редкими темно-каштановыми волосами. Он был из тех слуг, которые без единой жалобы и лишнего слова будут трудиться на своего господина до самой смерти.

— Беррингс, что вы думаете о своей работе? — внезапно спросил Фергюсон.

Беррингс побледнел, осторожно вернул ручку в чернильницу и опустил глаза.

— Я чем-то не угодил вашей светлости? Уверяю вас, интересы семьи Ротвел для меня всегда были и будут на первом месте.

— Нет, вы неправильно меня поняли. Я доволен вашей работой. Уволить вас было бы непростительной глупостью с моей стороны.

Беррингс вздохнул, как человек, получивший неожиданную отсрочку приговора.

— Вы очень добры, ваша светлость.

Фергюсон усмехнулся.

— Добр? Так непривычно слышать это в свой адрес. Давайте договоримся: если вы и дальше будете добросовестно заниматься делами моей семьи, я буду относиться к вам справедливо.

Разумеется, Беррингс не оставит свою работу по собственному желанию: другой такой ему попросту не найти. Он нес ответственность за значительную часть доходов Ротвелов, ежегодно сотни тысяч фунтов проходили через его руки. Два других управляющих занимались недвижимостью в Дувре и промышленными объектами на севере. Ротвелы соперничали с самими Девонширами и считались одной из самых влиятельных семей в Англии. По сравнению с этим поместье в Шотландии казалось едва ли не собачей конурой. Единственное, что раздражало Фергюсона, — это неумеренная лесть, которой Беррингс сдабривал каждую фразу, сказанную им старому герцогу. Самого Фергюсона интересовали только дела и может ли он доверять своему управляющему. В чуткости он, определенно, проигрывал отцу, который чуял ложь за версту.

— Я намереваюсь вернуться в Шотландию, и вам предстоит одному вести дела. Я рад, что могу доверять вам. Разумеется, вы по-прежнему будете отправлять мне отчеты, я хочу быть в курсе всего.

Беррингс плотно сжал губы.

— Беррингс, у вас на лице написано, что вам это не по душе, — заметил Фергюсон. — Как вам удавалось работать с отцом, если вы совершенно не умеете скрывать свои эмоции?

Беррингс рассмеялся. Фергюсон впервые слышал его хриплый смех.

— Его милость просил просто сидеть рядом. Он подписывал и передавал мне бумаги и никогда не спрашивал моего мнения.

Фергюсон попытался припомнить, когда он в последний раз видел отца. Это было десять лет назад, в этой же комнате. Его мнением герцог тоже не интересовался. Он отчитал сына, стоявшего в центре комнаты, за проступки, оскорблявшие весь великий род Ротвелов, представители которого проявляли исключительное благородство и мужество со времен Вильгельма Завоевателя и до наших дней. Потом он приказал Фергюсону убираться с глаз долой и никогда не возвращаться. Фергюсон так долго добивался этого, но тогда почему-то почувствовал только боль.

— Вам просто повезло, что вы сидели рядом с ним, а не стояли перед ним, — снова усмехнулся Фергюсон.

Беррингс кивнул.

— Простите мне мою смелость, могу ли я поделиться своими соображениями?

Значит, у него есть соображения? Что ж, тем лучше! Имея соображения, он сможет управлять герцогством более эффективно, чем просто выполняя распоряжения Фергюсона.

— Пожалуйста. Это же ваша работа — консультировать меня по деловым вопросам.

— Тогда прислушайтесь к моему совету: останьтесь в Англии, — поспешно произнес Беррингс. — Немало людей зависит от вас. Если вы сами будете вести дела, все только выиграют от этого. Вы сможете сделать много хорошего.

— Думаю, никому не нужно мое участие. Пока есть деньги, пока люди будут получать свою прибыль, им будет плевать на то, кто сидит за этим столом. Да хоть обезьяна! Может, обезьяна даже лучше справилась бы. Во всяком случае, проблем из-за нее было бы меньше, — сказал Фергюсон.

Беррингс нахмурился.

— Покойный герцог был проницательным и осторожным предпринимателем. Поэтому его доходы постоянно увеличивались, в то время как многие другие шли ко дну. Но он совершенно не умел общаться с простыми людьми. Арендаторам важно знать, что вы умеете вести дела и, если понадобится, выслушаете их и поучаствуете в решении проблем.

— Им необходима моя помощь? Кто-то умирает от голода и холода? — осведомился Фергюсон.

Беррингс отрицательно помотал головой.

— Значит, они справятся без меня. Если они выжили при моем отце, то выживать без меня им будет гораздо легче.

— Как скажете, ваша светлость, — сухо отозвался Беррингс. — Но все вздохнули с облегчением, когда узнали, что унаследуете титул вы, а не ваш брат. Думаю, ваш отец хотел того же, разумеется, не при таких печальных обстоятельствах.

— Вы ошибаетесь. Отец никогда бы не допустил этого, — с горькой усмешкой произнес Фергюсон.

— Но, ваша светлость, он сам сказал это. Помню, ему тогда как раз вернули письма, которые он писал вам…

Фергюсон нахмурился. Вскоре после похорон Генри, на которые он отказался ехать, от отца действительно стали приходить письма. В первых двух он писал, что позволит Фергюсону вернуться домой, если тот раскается в содеянном и пообещает больше никогда не доставлять хлопот. Потом Фергюсон перестал их читать и, не распечатывая, отправлял назад. Если бы Софрония не прислала к нему лакея, он так и не узнал бы о смерти отца.

Может, отец считал, что у Фергюсона больше шансов стать настоящим герцогом, чем у Ричарда, — равнодушным, жестоким, идущим напролом? В прошлом на поле брани эти качества помогали герцогам Ротвельским одерживать многочисленные победы, но сейчас только мешали уживаться с людьми. А Фергюсон был именно таким, истинным Ротвелом, и последние события, в том числе его намерение украсть Мадлен, только подтверждали это.

Он посмотрел на Беррингса, давая понять, что разговор окончен.

— Что-нибудь еще?

Управляющий протянул ему стопку конвертов.

— Ваша корреспонденция. Я ответил на некоторые приглашения и тому подобное, но там есть одно письмо, которое может вас заинтересовать.

Взглянув на конверт, Фергюсон сразу узнал почерк Каро. Внутри лежал обрывок газетной бумаги. Еще одна угроза, написанная поверх карикатуры из какой-то газетенки. Рисунок был очень плохим, но, определенно, изображал его в килте, похожем на платье, и Маргариту в мужском костюме. Он как будто произносил что-то неразборчивое, а Маргарита отвечала: «Увы, бедный герцог!» То был одновременно и намек на реплику о Йорике из «Гамлета», то есть на слухи о безумии его семьи, и на его заслуживающее лишь сочувствия мужское достоинство, что показалось ему куда более оскорбительным. Карикатура была отвратительна. Но записка от Каро была еще хуже: «Если я опубликую воспоминания о нашем романе, карикатуристы не оставят тебя в покое. Советую тебе расстаться со своими женщинами, пока не разразился громкий скандал».

Черт! Фергюсон смял пасквиль и бросил в камин. Каро становилась все смелее, ее эмоции, похоже, окончательно возобладали над разумом. Она ужасно упряма, поэтому во что бы то ни стало необходимо убедить Мадлен принять его предложение. Только в этом случае он сможет увезти ее в Шотландию и спасти от нападок беспощадного лондонского общества.

— Нет, мы не будем отвечать, Беррингс, — Фергюсон посмотрел на часы.

Еще слишком рано для визитов, но он не мог больше ждать.

— И еще. Я хотел бы получить драгоценности матери. Полагаю, они хранятся в банке?

Беррингс сделал еще одну пометку в блокноте.

— Я привезу шкатулку, ваша светлость. Но если вам нужно обручальное кольцо, боюсь, вы его там не найдете. Незадолго до смерти его милость приказал удалить камень и сделать из кольца перстень, который в день смерти был на нем.

Почему отец переделал кольцо? Он никогда не был сентиментальным человеком. За год до того он сжег все вещи жены, а также ее любимый охотничий домик в Шотландии. Он готов был сделать что угодно, лишь бы заглушить свое горе. Но, возможно, он боялся, что окончательно забудет ее?

Как бы то ни было, Фергюсону придется подыскать что-нибудь другое. Он отпустил Беррингса — удивительно, как тот догадался о кольце? — и поднялся в свою комнату. Если уж унижаться, требуя у Мадлен объяснений, то следует при этом хотя бы выглядеть презентабельно. Ему оставалось только надеяться, что отказ Мадлен — это то препятствие, которое он сумеет преодолеть как Фергюсон, а не как деспотичный и жестокий герцог Ротвельский.

 

Глава 22

В дверь снова стучали. С самого утра ей не давали покоя. Сначала это был Алекс, затем, дважды, тетя Августа, а Эмили стучала каждые полчаса. Но Мадлен никому не открыла. Шума никто не поднимал, ведь могли услышать слуги, поэтому Мадлен могла оставаться в постели сколько ей было угодно. Однако живот предательски урчал, во рту пересохло. Остатками воды из кувшина она перед сном смыла следы слез. Поскольку она не позаботилась о провианте заранее, крепость придется сдать.

— Кто там? — недовольно спросила она.

— Это Жозефина, — послышался голос служанки. Судя по звукам, у нее в руках был поднос с посудой.

Мадлен вскочила и быстро открыла ей.

— Я боялась, что тебя прогнали, — со слезами в голосе сказала Мадлен.

Несправедливость Алекса по отношению к Жозефине была не последней причиной утреннего бунта Мадлен. Она меньше всего хотела, чтобы из-за нее пострадала старая добрая няня.

Горничная осторожно поставил тяжелый поднос на письменный стол.

— Нам с Пьером идти-то некуда. Граф долго ругался, но добрая леди Солфорд не позволила выставить нас на улицу.

Мадлен порывисто обняла ее. На мгновение она вновь почувствовала себя маленьким ребенком.

— Слава Богу! Я места себя не находила.

— Пока рано радоваться, — Жозефина подняла крышку с подноса, там была яичница с ветчиной и помидорами, несколько тостов и чай. — Мне приказали строже приглядывать за вами и не оставлять наедине с герцогом.

Мадлен принялась за еду.

— Жозефина, мне двадцать восемь. Я сама могу о себе позаботиться.

Жозефина укоризненно посмотрела на нее. В детстве Мадлен пуще огня боялась этого взгляда.

— Прошлой ночью вы пробыли с ним слишком долго. Если бы об этом узнала покойная маркиза, она была бы очень недовольна вашим поведением. Вы позорите свою матушку.

Ее мать умерла двадцать лет назад, но и сейчас слова Жозефины больно ранили ее.

— Никого я не позорила!

— Я знаю, — чуть мягче сказала Жозефина. — Маркиза не одобрила бы вашего общения с герцогом, но, думаю, была бы счастлива знать, что вы смогли наладить свою жизнь. Ведь если вы выйдете за него замуж, то кому какое дело, что вы с ним делали до этого, правильно?

Мадлен ничего на это не сказала.

Жозефина по-прежнему была верна ей, но после вчерашнего провала няня будет рассказывать тете о каждом шаге Мадлен. Кроме того, Жозефина была одержима идеей выдать Мадлен замуж и будет делать все, чтобы Мадлен вышла замуж за Фергюсона. Поэтому Мадлен решила ничего не говорить ей ни о его предложении, ни о своем отказе. Она не хотела, чтобы кто-то влиял на ее решение. Аппетит пропал.

Но ведь она уже отказала ему! Вероятно, второго шанса он ей не даст. Да и зачем бы ему делать это, когда любая другая девушка без раздумий ответит согласием? С другой стороны, а почему бы ей следовало передумать? Сейчас принятое решение не казалось ей ни правильным, ни неправильным. Она вообще перестала что-либо понимать, ее охватило смятение. Впрочем, это было хорошим знаком: значит, она боялась выходить за него и не была склонна ответить согласием. Или это был страх однажды утром проснуться и обнаружить, что он потерялся где-то в огромном поместье? Мадлен набросилась на ветчину, кромсая ее ножом. Зато Фергюсон не угрожал ей ссылкой на Бермуды! Его мало беспокоило общественное мнение, он с пониманием относился к ее увлечению театром. Мало кто из мужчин готов был закрыть глаза на это, и еще меньше было тех, кто мог поддержать ее в актерской карьере.

А еще с ним было невероятно хорошо в постели.

— У вас, случаем, не лихорадка, дорогая? — Жозефина вернулась из гардеробной с платьем в руках. — Вы покраснели.

Покраснев еще сильнее, Мадлен покачала головой. Жозефина скептически посмотрела на нее, но докучать вопросами не стала. В дверь снова постучали. Неужели опять Эмили?

Дверь открылась — Жозефина забыла ее запереть, — и показалась горничная с запиской от дворецкого.

— Госпожа, его светлость герцог Ротвельский приглашает вас на прогулку, — произнесла она.

Мадлен запаниковала. Она не была готова к встрече с ним.

— Герцог ожидает внизу?

— Да, госпожа. Какой ответ передать ему?

Мадлен посмотрела на Жозефину, та отвела взгляд. Ей следовало решать самой. Но, если подумать, встреча с Фергюсоном лучше, чем очередные нотации брата и тети.

— Передай, что я скоро спущусь к нему.

«Скоро», конечно же, означало «через час». Она все еще была в халате, и понадобилось время, чтобы Жозефина могла одеть ее в подходящее для прогулки платье. Наконец Мадлен была причесана и одета в коричневое платье и шляпку с фазаньими перьями. Теперь она была уже немного спокойнее.

Она подумала, что Фергюсон не станет снова поднимать тему замужества. Может, он пришел, чтобы разорвать их договор? Это будет означать, что она вчера приняла правильное решение. Как бы то ни было, она встретится с ним.

Мадлен допила чай, взяла сумочку и направилась к двери. Жозефина следовала за ней по пятам, решив глаз не спускать с этой парочки. В коридоре Мадлен увидела Эмили, которая сидела в кресле — она специально выволокла его из комнаты, — с раскрытой книгой на коленях. Однако, вместо того чтобы читать, она невидящим взглядом смотрела в пространство. Услышав шаги, Эмили вздрогнула. По лицу ее было видно, что она провела бессонную ночь.

— Мадди, мы можем поговорить? — неуверенно спросила она. В ее голубых глазах не было слез, однако нос покраснел и припух, а светлые волосы торчали в разные стороны, как щетина старой щетки.

На ее несчастный вид Мадлен отреагировала злорадной усмешкой, но тут же устыдилась этого, хотя предательница и не заслуживала прощения. Эмили никогда не признавала своих ошибок и сейчас обязательно скажет, что поступила так ради ее блага.

Мадлен не собиралась это выслушивать.

— Не сейчас, Эмили, — холодно ответила она. — У меня нет времени. Я еще не решила проблемы, которые создала мне другая наша «беседа».

Эмили отшатнулась, словно ей дали пощечину.

— Я… я не хотела…

Мадлен отвернулась и прошла мимо. Эмили застыла в ужасе. Эта была их первая серьезная размолвка. Хотя правда заключалась в том, что Мадлен просто никогда ей не перечила. Но на этот раз она не собиралась уступать.

Однако, спустившись по главной лестнице, Мадлен мигом позабыла об Эмили. Внизу ее ждал Фергюсон с букетом белых роз. Она надеялась на спокойный разговор, но стоило ей увидеть его, как сердце учащенно забилось в груди. Когда их взгляды встретились, мир вокруг перестал существовать. Ничто больше не имело значения, они словно оказались внутри невидимого кокона, где она чувствовала себя свободной от всех условностей.

Он шагнул ей навстречу.

— Я подумал, что недостаточно галантно ухаживаю за вами и решил исправиться, — сказал Фергюсон и заглянул ей в глаза.

От звука его низкого голоса по телу Мадлен побежали мурашки. Значит, он не намерен разрывать договор. Но что же делать? Она ведь отказала ему. Как теперь принять его помощь? Как смотреть ему в глаза? Мадлен приняла букет и нежно провела пальцем по свежим лепесткам. На первый взгляд розы были белыми, но внутри каждого бутона скрывалась ярко-красная сердцевина.

— Они напомнили мне о вас, — сказал он.

Он намекал на страстную натуру, сокрытую за маской невинности. Как всегда, одежда Фергюсона была безупречна: мягкие брюки для верховой езды, короткая куртка и начищенные до блеска сапоги. Шляпу он держал в руке. Согласно этикету, это означало, что он готов уйти по первому ее требованию. Рыжие волосы были в небольшом беспорядке, как будто он недавно поднялся с постели. Мадлен захотелось пригладить эти непослушные вихры. Она едва сдержала себя. Фергюсон улыбнулся, и она испугалась, что он заметил ее невольное движение. Резко обернувшись, она почти бросила цветы Жозефине.

— Поставь в воду.

Нахмурившись, Жозефина посмотрела на герцога, потом снова на Мадлен.

— Я не должна оставлять вас вдвоем.

Мадлен стиснула зубы.

— Позаботься о букете. За две минуты со мной ничего не случится. Не так ли, ваша светлость?

Фергюсон со всей серьезностью кивнул. Мадлен подумала, что няня будет упрямиться, но та ушла, недовольно бормоча что-то о неприличном поведении госпожи. Едва она вышла, Мадлен перестала заботиться о приличиях:

— Ты приехал в коляске или в закрытом экипаже?

— Разумеется, в коляске. Я думал, ты будешь без компаньонки. В этом случае кататься в закрытом экипаже было бы слишком вызывающе даже для меня.

— Тогда мы можем идти.

Фергюсон усмехнулся.

— Ты, наверное, имела в виду, можем сбежать от няни?

К счастью, Чилтон не знал, что Мадлен запрещено выходить из дома без сопровождения. Стонтоны хотели сохранить видимость нормальной жизни, поэтому не могли поставить дворецкого в известность о случившемся. Возможно, Чилтон и удивился, увидев, что Мадлен едет на прогулку с герцогом, но только потому, что прежде мужчины никогда ее не приглашали прогуляться. Мадлен подумала, что напрасно сравнивала свою жизнь с тюрьмой, если ей удалось так легко сбежать.

Фергюсон помог ей подняться в изящную двухместную коляску, запряженную парой гнедых. Защитив пледом от уличной грязи ее юбки, он сел слева от нее, принял вожжи у лакея и пустил лошадь неторопливым шагом, направляя ее в сторону Пикадилли, которая выходила к воротам Гайд-парка.

Когда они повернули за угол, Фергюсон сказал:

— Признаться, я не ожидал, что ты так легко согласишься. Я приготовился к долгой осаде.

Мадлен не видела его глаз, но, несмотря на беззаботность тона, эти слова показались ей дерзкими.

— Я вовсе не хочу разрывать с вами отношения, Фергюсон.

Он украдкой посмотреть на нее.

— Неужели ты признаешь, что между нами есть что-то такое, что тебе не хотелось бы потерять?

Мадлен колебалась. Потребовалось десять лет, чтобы она наконец осознала насколько сильна ее страсть к сцене. По сравнению с этим ее знакомство с Фергюсоном представлялось чем-то мимолетным. Она еще не ощущала, что ей есть что терять. Ей нужно было время, чтобы осознать все опасности, подстерегающие ее в этих отношениях, и понять, чего же хочет ее сердце. Она не могла ответить, потому что не знала ответа. В голове царил хаос из не вполне сформировавшихся мыслей и желаний. Она не могла сказать Фергюсону, что хочет стать герцогиней, но не могла и распрощаться с ним. Поэтому она решила трусливо избегать честного разговора так долго, насколько это будет возможно.

— Должны ли мы обсуждать это сейчас? Если ты не передумал, то у нас есть время до конца месяца. Кроме того, твои сестры еще не нашли себе женихов.

— Вот чего я не понимаю, Мад, так это почему ты с самого начала не отказала мне? Ведь обо мне всякое рассказывают. Например, будто по ночам я превращаюсь в огра.

— Я бы никогда не поверила этим слухам, — усмехнулась она. — Тем более что по ночам ты превращаешься в высокомерного болвана.

Он грустно улыбнулся.

— Мад, ты первая, кто не поверил слухам. Разве я могу отпустить женщину, для которой моя репутация мало что значит?

Она отвернулась, не желая, чтобы он видел ее лицо.

— Ты найдешь другую. Ты в Лондоне всего месяц. В следующем сезоне ты увидишь, что в Лондоне множество женщин, которые гораздо лучше подходят на роль герцогини.

— Поверь мне, из сезона в сезон выбор не меняется. Все женщины либо красивые пустышки, с которыми и словом нельзя обмолвиться, либо гарпии, которые хотят манипулировать мною, либо бледная моль, от которой я устаю через неделю. Я встречался с сотнями женщин в Лондоне, и ты единственная, кто не попадает ни в одну из этих категорий.

— Эмили — неглупая и красивая, — сказала Мадлен, потому что больше сказать было нечего.

— Подозреваю, что она одна из гарпий.

Мадлен улыбнулась.

— Тем не менее в твоих интересах жениться на богатой наследнице из знатного, благородного рода.

— Мад, не говори глупостей! — возмутился он. — Денег у меня больше, чем ты можешь потратить. А твоя мать и тетя из рода Вильгельма Завоевателя! И я не возражаю против французского маркиза, даже если он мертв и не может дать тебе приданого.

— Не стоит слишком доверять родословным. У твоей семьи идеальное происхождение, но твой отец был диктатором, а братья — сумасшедшими.

Она тут же пожалела о своих словах, но было поздно.

— Так вот почему ты мне отказала! Потому что брат застрелил отца, а потом убил себя?

Мадлен ахнула.

— Эти слухи… Неужели это правда? Мне очень жаль, Фергюсон. Я не знала…

— Не надо извиняться. Меня не оскорбляет правда. Но ты поэтому не хочешь выходить за меня?

— Нет, — ответила она. — Я не выйду за тебя, потому что не хочу становиться герцогиней.

Он рассмеялся. Немного неестественно, но его возмущение улеглось.

— Какая женщина не мечтает стать герцогиней?

Они свернули к Гайд-парку. Пока здесь было пустынно: экипажи и кареты появятся много позже, — но это и к лучшему.

Мадлен не хотела быть объектом чрезмерного внимания. С одной стороны, прогуляться в образе великосветской дамы гораздо лучше, чем сидеть дома, но с другой — Фергюсон становился все настойчивее, поэтому она начала жалеть, что все же не осталась в своей комнате.

— Вы сами не хотите быть герцогом. Почему вы решили, что я захочу быть герцогиней?

— Справедливо, но позволь заметить, жизнь герцогини гораздо интереснее, чем нахлебницы Солфордов.

— Почему ты решил, что я навсегда останусь в доме Алекса? — огрызнулась Мадлен, хотя прекрасно понимала, что другого варианта у нее нет. — Если я отказала тебе, это не значит, что я не дам согласия кому-то другому.

Ей удалось слегка озадачить его. Мадлен мысленно поздравила себя с этим, но в этот момент Фергюсон наклонился к ней и прошептал:

— Ты можешь выходить за кого угодно, но сомневаюсь, что другой мужчина сможет подарить тебе столько же удовольствия, сколько ты получила прошлым вечером.

У него был такой самодовольный вид, что Мадлен захотелось ударить его сумочкой. Но они были на людях, поэтому она лишь фальшиво улыбнулась ему.

— Не обольщайтесь. На гравюрах я видела кое-что поинтереснее. Возможно, мне стоит поискать их автора? Съездить в Италию или, быть может, на Восток…

И снова она смогла стереть дерзкую ухмылку с его лица. Он нахмурился.

— Ты никуда не уедешь!

Судя по мрачному тону, в нем проснулся тиран и диктатор. Он схватил ее за подбородок, заставляя смотреть себе в глаза.

— И ты еще спрашиваешь, почему я не хочу быть герцогиней? Почему я не хочу выходить замуж за всемогущего герцога, который может только повелевать?

Фергюсон неожиданно свернул с Роттен-Роу и направил экипаж в сторону Серпантина. Он ничего не ответил, и хотя его молчание совершенно не пугало ее, Мадлен хватило здравого смысла больше его не провоцировать. Его плечи были и так напряжены, а руки крепко сжимали поводья. Наконец они остановились возле небольшой рощи. Это было довольно укромное местечко. Он повернулся к ней — и она вздрогнула, увидев каким гневом горят его глаза.

— Так вот почему ты не хочешь быть со мной! Думаешь, я стану таким, как отец?

— Нет, я так не думаю, — Мадлен попыталась успокоить его. — Но постарайся понять, что я чувствую. Родители отправили меня в Англию, а сами остались во Франции, несмотря на опасность, потому что долг перед страной и гордость для них были важнее, чем семейные узы. Тетя Августа и Алекс тоже ставят интересы своей семьи выше моего счастья, и, если потребуется, они сделают все, чтобы защитить себя. В высшем свете долг, деньги, честь, статус — все это ценится выше любви. Я не готова полюбить герцога. Даже если ты сейчас любишь меня, твои обязанности в конечном итоге победят любовь.

— Ничего подобного! — уверенно произнес он. — Мы уедем в Шотландию. Мои управляющие позаботятся обо всем, мы будем свободны.

Мадлен нахмурилась. Кажется, она совершенно запуталась, поэтому решила просто говорить то, что думала.

— Если ты снова откажешься от своих обязательств, то потеряешь остатки уважения и доверия, которое к тебе испытывают сестры.

Он хрипло рассмеялся.

— Мад, ты противоречишь сама себе. Ты не хочешь, чтобы я стал герцогом, который предаст любовь ради долга и статуса, и тут же требуешь от меня выполнения обязательств перед семьей, хочешь, чтобы я пожертвовал нашими отношениями. Где же логика? К тому же я убежден: тебя не устроит ни первый, ни второй вариант.

— Прости. Ты прав, но разве не ты придумал эту ужасную дилемму: либо бежать, либо превратиться в тирана? В самом деле, оба варианта кажутся мне неприемлемыми.

Теперь в его голосе ощущался лед.

— Придумал? Когда мне было десять, умерла моя мать. Отец любил ее, и я никак не мог понять, почему после смерти мамы он стал таким жестоким, почему отвернулся от меня и Элли, почему больше никогда даже не смотрел в мою сторону. Я тогда решил, что сделал что-то не так, что чем-то расстроил его.

Мадлен вздохнула, но Фергюсон не обратил на это внимания.

— Теперь я понимаю, как больно ему было смотреть на нас, ведь мы очень похожи на маму. Но я все равно не могу простить его за то, что он отвернулся от нас. Он должен был оставаться сильным, должен был любить нас, несмотря на горе и боль. Я и себе не могу простить, что точно так же бросил сестру, спасая свою шкуру. Я не жду, что ты простишь меня. Но если я потеряю тебя, Мад… — и его голос затих.

Мадлен почувствовала, что к глазам подступили слезы. Она подумала о том, каким несчастным он стал, потеряв своих родителей. Тогда он был еще мальчиком, растерянным и испуганным.

— Если я потеряю тебя, то превращусь в такого же ожесточенного упрямца, каким стал отец. Я не хочу этого. Поэтому, прости, я не могу отпустить тебя.

Мадлен не ожидала услышать ничего подобного.

— Я никогда не брошу тебя, даже если попросишь. Ты — мое спасение, — с отчаянием закончил он.

 

Глава 23

Мадлен смотрела на него, потеряв дар речи. Ее зеленые глаза блестели от слез. Внезапно Фергюсон осознал, что он допустил оплошность. Нельзя столь откровенно говорить о своих чувствах. Она ведь совсем невинна. Во всяком случае, была до вчерашнего дня. А подобные речи отпугнули бы и опытную куртизанку. Он плотно сжал губы, решив, что и так наговорил лишнего. В конце концов, он уже получил ответ на свой вопрос: она отказала ему, потому что боялась. Боялась того жестокого, деспотичного мужа, каким он может стать. И только что он продемонстрировал, что ее опасения не напрасны.

— Я не доверяю тебе, — печаль в ее голосе немного смягчила удар. — Но я не хочу терять тебя.

Когда она заговорила, он облегченно вздохнул: значит, еще не все потеряно. Мадлен не приняла его предложения, но и не отвергла окончательно. Кроме того, ее, кажется, не испугала его откровенность. С таким ответом он мог смириться. Он использует каждую минуту, которую она позволит провести рядом с собой, чтобы завоевать ее доверие.

Он поднес ее руку к губам и нежно поцеловал пальцы. Ему хотелось снять перчатку, прикоснуться губами к каждому пальцу, к запястью и в конце концов к ее губам. Но они были в Гайд-парке, и это была Мадлен, а не Маргарита. Поэтому он отпустил ее руку.

— Когда-нибудь ты поверишь мне, я докажу, что достоин твоего доверия. Не забывай, у нас впереди еще две недели театральных вечеров. Я умру, если буду видеть тебя только на балах.

За это время он обязательно переубедит ее. Страстная и чувственная, она не устоит перед соблазном заполучить того, кто способен удовлетворить ее. Однако, услыхав о театре, Мадлен погрустнела и тяжело вздохнула.

— Мы не можем больше встречаться в театре. Вчера ночью, когда я вернулась в Солфорд Хаус, Алекс перехватил меня. Он был в ярости.

Быстро и лаконично Мадлен рассказала о том, что произошло. Она словно хотела побыстрее покончить с этим, чтобы не расплакаться. Фергюсон побагровел от гнева, представив, как после свидания с ним она попала на судилище. Когда она закончила, он уже определил, в какой последовательности отдал бы ее родных инквизиторам. Первой на вертел попала бы Эмили — за предательство, потом Августа — за то, что планировала отправить Мадлен на Бермуды, и наконец, Алекс — за то, что угрожал насильно выдать ее замуж.

— Я же говорил, Эмили — гарпия, — подытожил он.

— Она сделала то, что считала правильным. Она желала мне добра, и я не могу корить ее за это, пусть ее поступок и выглядит не очень хорошо.

Фергюсон решил не спорить: хотя Мадлен и была в обиде на кузину, критиковать ее она, видимо, никому не позволит. Также он решил не комментировать поведение братца, пусть ему и совершенно не нравился его план насильно выдать Мадлен замуж за него. Фергюсону нужно было только ее согласие. Поэтому вместо гневных тирад он сдержанно заметил:

— Я не допущу, чтобы тебя отправили на Бермуды. Я разорюсь, отправляя туда цветы.

Мадлен улыбнулась.

— Но на Бермудах, наверное, не так уж плохо.

Он рассмеялся.

— Если Бермудские острова тебе по душе, леди Мад, то они понравятся и мне. Но, думаю, на две недели поездку можно отложить, если ты, конечно, не решила променять на них свой театр.

Мадлен промолчала и отвела взгляд. Она что-то скрывала.

— Мад, в чем дело?

— Я ни за что не смогла бы отказаться от театра, — сказала она. — Все должно было закончиться в ту ночь, когда мы познакомились, но мадам Легран стала угрожать мне разоблачением, так что я была вынуждена продолжать играть.

— Я думал, ты сама хотела остаться на сцене!

— Да! Я хотела! — воскликнула она. — Я бредила сценой с тех самых пор, когда мы с Эмили сыграли нашу первую сценку из детского спектакля!

— Почему ты не сказала мне? Я мог бы повлиять на мадам Легран.

— Каким образом? — спросила Мадлен. — Я и Алексу не сказала. К тому же это не совсем шантаж. Я люблю сцену. И… — Она запнулась. — Тогда у нас не было бы повода встречаться.

Фергюсон не мог оторвать от нее взгляда. Еще никто и никогда не шел на такой риск ради того, чтобы просто быть с ним.

— Я не бросила бы театр, даже не поступи со мной так мадам Легран. Через две недели закончится наш с нею договор, но я совсем не рада этому.

И в этом была вся Мадлен — способная рискнуть, отважная, опасная. Он с первого взгляда влюбился в нее, а потом, узнав ее доброту и искренность, полюбил всем сердцем. Каждый раз, выходя на сцену, она рисковала. Мало кто мог бы узнать ее. Он и сам никогда бы не узнал, если бы не проследил за каретой. Но все равно это был риск, и Фергюсон мог бы помочь ей. В конце концов, мадам Легран не посмела бы игнорировать мнение владельца театра. Он мог бы просто закрыть театр и тем самым спасти Мадлен от всех неприятностей, но, поступив так, потерял бы ее навсегда, ведь она и так боялась его деспотизма. В любом случае, он предложил ей помощь. С этой мыслью он повернул лошадей назад, к Солфорд Хаусу. Он будет внимательно следить за ситуацией и даже при намеке на опасность заберет ее из семьи, а также позаботится о письмах, которые продолжала писать Каро.

Обратный путь они проделали в молчании. Каждый был поглощен своими мыслями. Фергюсон вспоминал, как она дрожала в его объятиях, как стонала, и ему хотелось снова уединиться с ней в их уютном убежище. Однако он тут же запретил себе думать об этом: не следовало подвергать ее новым опасностям.

Они подъехали к особняку Солфордов, и Фергюсон галантно помог Мадлен выбраться из коляски. Они медленно шли по садовой дорожке, и Фергюсон держался истинным джентльменом. Потом Мадлен быстро юркнула в дверь, боясь, как бы он не выкинул какой-нибудь фортель. А Фергюсон думал о том, как завоевать ее, но на ум ничего не приходило. И все же он не сдастся и рано или поздно услышит от нее слова любви.

* * *

Мадлен хотела незаметно подняться к себе, запереться в комнате и спокойно подумать о своих чувствах, о страхе и надежде, которые терзали ей душу после прогулки с Фергюсоном. Но у самой двери ее остановил Чилтон.

— Лорд Солфорд просит вас зайти к нему в кабинет.

Мадлен промолчала, борясь с искушением проигнорировать просьбу кузена. Чилтон заметил ее колебания.

— Его светлость ждет вас, миледи.

Дворецкий сохранял невозмутимый вид, но в глазах плясали чертики.

— Тогда я не буду испытывать его терпение.

Чилтон поклонился.

— Принести вам чай?

Вряд ли Мадлен сможет пить чай в компании разгневанного кузена. Он, наверное, даже присесть ей не предложит.

— Спасибо, Чилтон, не нужно.

Расправив плечи, Мадлен отправилась в кабинет. Она подумала, что лучше уж прийти самой, чем снова позволить силком тащить себя. Но хуже всего было то, что, зная о ее нежелании видеть его, Алекс, тем не менее, принуждал ее к разговору. Разумеется, рано или поздно, этот разговор состоялся бы, а учитывая, что Алекс контролирует ее расходы, не стоило с этим затягивать. Но ей нужно было время, чтобы обдумать свое положение в семье и — еще раз — предложение Фергюсона. Похоже, он действительно любит ее и искренне хочет помочь. Даже если ее разоблачат, он, похоже, и не подумает отказаться от нее. Но времени ей не дали. Она постучала, и Алекс позволил войти.

Прикрыв за собой дверь, Мадлен увидела кузена, который стоял у большого французского окна. Из окна открывался прекрасный вид на сад. Алексу нравилась эта комната, он обжился тут за десять лет, прошедшие после смерти отца. Письменный стол был завален документами, на полках, кроме книг, стояли старинные кубки и статуэтки, лежали медальоны. Если бы не забота о состоянии Солфордов, которая отнимала у него все свободное время, он посвятил бы жизнь историческим исследованиям. Он уже написал несколько книг по истории.

Сегодня Алекс выглядел задумчивым и больше походил на скромного ученого, которым он когда-то был, чем на могущественного графа, которым стал.

— Спасибо, что зашла, — вместо приветствия сказал он.

Мадлен неуверенно подошла к креслу, в котором обычно коротала время за книгой.

— Разве у меня был выбор? — спросила она.

Она не хотела обидеть его, просто констатировала факт. Алекс вздрогнул.

— Мадлен, вчера вечером я разговаривал с тобой как со своей подопечной. Сегодня я хотел бы поговорить с тобой как с сестрой.

Она подошла ближе.

— О чем, Алекс? У меня мало времени, через два часа мне нужно быть в театре.

Алекс недовольно поджал губы, ему явно пришлось не по вкусу упоминание о театре, но волю чувствам он давать не стал.

— Не возражаешь, если мы поговорим в саду?

Она кивнула. Все лучше, чем сидеть в кабинете. Сад был небольшим, как все сады при лондонских городских домах. Всего несколько тропинок, огибающих клумбы, и фонтан, весело выбрасывающий блестящие на весеннем солнце струи. Потайная калитка была проделана в живой изгороди, окружавшей сад. Кустарник щетинился свежими зелеными побегами. Это был тихий, спокойный уголок в самом сердце Лондона, но Мадлен чувствовала себя, как на поле боя.

Они медленно шли по тропинке. Мадлен молчала, Алекс тоже никак не мог начать разговор. Наконец он откашлялся и произнес:

— Я должен извиниться перед тобой. Вчера я наговорил лишнего.

Она ждала, но он больше ничего не сказал.

— Так ты просишь прощения? — спросила она.

Алекс усмехнулся.

— Да, Мадди, я прошу у тебя прощения. В течение многих лет я ждал, когда ты, наконец, наберешься смелости и отважишься на сумасшедший поступок, а когда ты совершила его, я пригрозил отправить тебя в изгнание. Пожалуйста, не относись к моим словам всерьез, я никогда не прогоню тебя, наоборот, я хочу тебе помочь.

Они остановились возле фонтана. Мадлен присела на край мраморного бордюра. В воде плавали ветки, которые не выдержали натиска ветреной весны.

— О чем ты говоришь? Разве не ты хотел, чтобы я вела себя как приличная старая дева?

Мадлен жестом предложила Алексу сесть рядом, но он отказался.

— В твоих глазах всегда был огонь. Ты — бунтарка, хоть и скрываешь это. Эмили делает что хочет, не прячась и не стесняясь, но ты борешься со своими желаниями, заставляешь себя быть такой, какой тебя хотят видеть другие. Я переживал за тебя и боялся, что ты никогда не позволишь себе быть настоящей. Мне жаль, что твой бунт оказался таким опасным, и я не могу поддерживать тебя в этом, но в глубине души я рад за тебя.

Сказанное об Эмили заставило ее нахмуриться.

— Если ты хочешь, чтобы я последовала примеру Эмили, то, увы, это не для меня.

— Нет, тебе не нужно поступать, как она. Ты и так многое делала по ее указке, например, избегала общества, хотя тебе нравилось быть среди людей. А Эмили чувствовала себя счастливой только наедине с пером и бумагой.

Мадлен вскочила. Ей было неприятно слушать, как он сравнивает ее с Эмили, особенно после того, как накануне вечером он открыто заявил, что пожертвует Мадлен ради спасения сестры.

— У меня создалось впечатление, Алекс, что ты хотел извиниться. Но, как я понимаю, ты сможешь сделать это и позже, после того, как отправишь меня на Бермуды или выдашь замуж за Фергюсона.

Мадлен окончательно вышла из себя. Алекс поймал ее за руку. Он был не так груб, как прошлой ночью, но настолько же непоколебим.

— Ты знаешь, почему я так разозлился вчера вечером?

— Мой проступок может подпортить твою репутацию.

— Нет. Это не главное. Если бы от моей репутации не зависело благополучие других людей, я бы и словом не обмолвился. Я был зол, потому что ты лгала мне. Неужели после стольких лет, которые мы прожили как одна семья, я не заслужил твоего доверия?

Мадлен закрыла глаза. Ложь была наихудшим ее проступком. Ей было очень стыдно. Она врала не потому, что не доверяла им. Просто желание играть в театре затмило все остальное.

— Мне очень жаль, Алекс.

— Мне тоже, — сказал он, отпуская ее руку. — Я просто хочу, чтобы ты поняла: я сержусь не потому, что ты играла в театре, а потому что ничего не сказала мне, потому что врала всем нам. Вчера я видел тебя на сцене: ты действительно очень хорошая актриса.

Она сдержанно кивнула, принимая комплимент, но сказать ей было нечего, поэтому она развернулась и медленно пошла к дому. Алекс позволил ей уйти.

Чтобы избежать встречи с Эмили, Мадлен поднялась по черной лестнице. На душе снова стало неспокойно и тоскливо. Она не знала, правильно ли поступила, отказав Фергюсону, и переживала из-за отношений с родными. Она не сможет все время прятаться, ей не избежать ни откровенного разговора с тетей и кузиной, ни повторного предложения Фергюсона, но пока она не готова ни к первому, ни ко второму.

В этот миг, раздавленная предательством, которое уже пережила, и страхом в будущем оказаться с разбитым сердцем, она не знала, что ей делать. Ей так не хватало уверенности в себе и понимания, что же творится в ее собственном сердце.

 

Глава 24

Фергюсону не хотелось возвращаться в Ротвел Хаус. В основном из-за сестер. Он был бы счастлив, если бы сегодня его оставили в покое. Ему нужно было подумать, и лучше в тишине своего кабинета, а не в клубе, который напоминал скорее змеиное гнездо, нежели место для размышлений. Но его планам не суждено было сбыться. Едва он переступил порог особняка, дворецкий поспешил сообщить, что Элли, Кейт и Мэри ожидают его в гостиной.

Больше всего Фергюсона удивило то, что его хотела видеть Элли. Кейт и Мэри относились к нему если не с враждебностью, то с нескрываемым презрением. Но у Элли было гораздо больше причин избегать встреч с ним. Он приказал дворецкому принести чай в кабинет и пригласить туда девушек. Этикет требовал, чтобы Фергюсон сам вышел к дамам, и он понимал, что это приглашение будет расценено как оскорбление. Неважно. Если разговор обернется очередным скандалом, лучше быть поближе к графину с бренди.

В кабинете он сел за массивный стол отца. Вернее, сел за свой стол — очевидно, потребуется несколько лет, чтобы к этому привыкнуть, — и провел рукой по прохладной дубовой столешнице. Интересно, где росло это дерево? В детстве стол казался невероятно огромным и очень нравился ему, особенно когда отец позволял забираться себе на колени и просматривать вместе с ним почту. Может, ему стоит заказать другой стол — как знак его нового высокого статуса? Или лучше оставить этот, который — вместе с титулом — достался ему в наследство?

Фергюсон поморщился. Снова неприятные мысли не давали ему покоя. Это всего лишь мебель, через нее не передаются человеческие качества. К тому же стол годился для особого рода развлечений. Он представил, как на нем выглядела бы Мадлен — лежа с распущенными волосами или стоя на коленях и с его членом во рту. Но об этом сейчас, определенно, не следовало думать. Момент, когда его фантазии могли бы осуществиться, был весьма далек. Важнее сейчас было не спугнуть ее. А для начала ему предстоит помириться с сестрами или хотя бы спокойно поговорить с ними. Он не ждал, что они простят его, но было бы неплохо, если бы они перестали каждый вечер запираться в своих комнатах, обрекая его на тоскливые ужины в одиночестве. Он чувствовал себя прокаженным.

Появился лакей с тележкой, на которой стоял поднос с принадлежностями для чаепития. Он осторожно поставил поднос на столик рядом с креслами, стараясь держаться так, чтобы не наступать на новый персидский ковер в центре комнаты. Обстановка кабинета осталась прежней, но ковры заменили. Фергюсон был рад этому: знакомые до боли узоры живо напоминали ему о бесконечных ссорах с отцом. Щепетильность лакея позабавила его (в этом, как в капле воды, отражалась сущность их взаимоотношений): вещь, казавшуюся слуге чрезвычайно ценной, герцог считал ничего не стоящей. Лакей поклонился и поспешно вышел. Все слуги старались побыстрее покинуть кабинет. Может, они считали, что он недостоин занимать место хозяина, или боялись, что он такой же тиран, как его отец? Или они просто настолько привыкли бояться, что это стало нормой их жизни? По крайней мере Беррингс сумел справиться со страхом и спокойно разговаривал с молодым герцогом.

Фергюсон нервно барабанил пальцами по столу. В Лондоне даже в собственном доме он чувствовал себя чужаком.

Вошли сестры. Мэри и Кейт по-прежнему были в черных платьях. За ними шла Элли. Разумеется, она не носила траур. Голубое платье подчеркивало ее прекрасную фигуру, но темно-рыжие локоны были спрятаны под чепцом вдовы. Фергюсон был поражен: сейчас она была вылитая мама. Он видел портрет матери, который дед наотрез отказался уничтожить, несмотря на неоднократные требования отца. Элли словно сошла с этого портрета. Неудивительно, что отец возненавидел ее, снедаемый желанием стереть с лица земли любое напоминание об умершей жене. Как же тяжело было ему каждый день видеть перед собой ее точную копию!

Близнецы остались стоять у двери. Они держались за руки, как маленькие девочки. Кейт смотрела на Фергюсона со злобой, а Мэри прикрыла глаза и, похоже, дрожала от страха. Она сдавлено всхлипнула, и Кейт сильнее сжала ее руку.

— Ваша светлость, мы хотели бы вернуться в гостиную. Не соизволите ли перейти туда вместе с нами?

Кейт по-прежнему называла его «ваша светлость», будто видела в нем только герцога, но не брата.

— Мне нравится здесь. Отец пришел бы в ярость, если бы узнал, что мы сидим в его кабинете. Будет справедливо, если о вашем счастливом будущем мы поговорим именно здесь. Вы так не считаете?

Ему не следовало так говорить. Кейт и Мэри побледнели, а Мэри к тому же, казалось, готова была разрыдаться. Элли первой нарушила молчание.

— Эта выходка слишком жестока, даже для вас, — заявила она, огибая кресла и подходя к столу.

— Элли, рад снова видеть тебя! — сказал Фергюсон. — Прости, но я не считаю жестоким пообщаться в этой комнате, даже если у каждого из нас хватает неприятных воспоминаний о ней.

Элли нахмурилась, но ее взгляд немного смягчился.

— Значит, вы заставили нас перейти сюда не из-за того, что произошло в этой комнате?

— О чем речь? Я не понимаю.

— Отец погиб здесь, тупица! — Элли злилась и не подбирала слов. — Ричард застрелил отца, когда тот сидел за этим письменным столом, а потом застрелился сам. Мэри нашла их. Когда она вошла, пистолет все еще дымился в руке брата.

Фергюсону сделалось не по себе. Это объясняло и новые ковры, и то, почему никто, кроме него, не пересекал середину комнаты. Отец умер за этим столом. Фергюсон резко встал, стул за ним со стуком опрокинулся. Мэри разрыдалась.

— Хорошо, давайте перейдем в гостиную, — сдавленно произнес Фергюсон.

Элли бросила на него уничтожающий взгляд, потом развернулась на каблуках и направилась к двери. Она хотела успокоить Мэри, но та отвернулась от нее с тем же презрением, которое демонстрировала по отношению к Фергюсону. Элли равнодушно пожала плечами и прошла мимо, но Фергюсон заметил, как неестественно прямо она держала спину. Значит, ей было не так уж все равно. Они переместились в гостиную. Дамы выбрали ту, что была оформлена в светло-бежевых и красных тонах и украшена оружием с гербами Ротвелов. Расправив юбки, Кейт и Мэри устроились на диване. Элли небрежно откинулась на спинку кресла. Десять лет назад, отчаянно стремясь угодить отцу, она вела себя совершенно иначе.

За годы, проведенные в Шотландии, Фергюсон не раз тосковал о настоящей семье, которой был лишен с ранней юности. И вот его семья была перед ним, и он не знал, как себя вести. Перед ними были чужие озлобленные люди. Девушки отказались от чая, Фергюсон воспринял это как знак того, что предстоит серьезный деловой разговор, а не легкая салонная беседа. Скрестив руки на груди и прислонившись к каминной полке, он посмотрел на Элли.

— О чем вы хотели поговорить со мной?

Элли указала на сестер:

— Спросите Мэри и Кейт. Похоже, им нужна помощь, но от моей они отказываются.

Кейт посмотрела на нее.

— Я просто не знаю, чем вы можете помочь, учитывая наши планы. Мы хотим кое-что узнать о жизни в обществе, но не хотим опозориться, как вы.

Возможно, упрек и был справедлив, но Фергюсон должен был защитить сестру. Кейт и Мэри он едва знал, а с Элли они вместе выросли. Он не позволит оскорблять ее.

— Не забывайтесь, Кэтрин. Элли может научить вас многому.

— Папа говорил, что ваше влияние ужасно, — резко бросила Кейт. — И именно из-за вас двоих отец держал нас в строгости. Он говорил, что отправил бы нас в монастырь, но не хотел из-за нас превращаться в паписта!

Элли рассмеялась. Это был мрачный смех, без тени веселья.

— Если бы отцу было выгодно, он отправил бы вас в монастырь независимо от своих религиозных убеждений. И держал бы вас там до подходящего момента. Может быть, он рассчитывал выдать вас за людей влиятельных, во всяком случае, в деньгах он не нуждался.

— Все равно вы не должны были бросать нас! — сказала Кейт. — Генри и Ричард никогда не обращали на нас внимания, они были слишком взрослыми, но вы…

Она замолчала. Элли поймал взгляд Фергюсона. Временно позабыв о разногласиях, они вновь стали союзниками. До его бегства они всегда поддерживали друг друга, почти не общаясь со старшими братьями и совершенно игнорируя малышек, которые родились вскоре после того, как отец нашел замену их умершей матери.

Фергюсон откашлялся.

— Что сделано, то сделано. Кроме того, еще была жива мать, и она могла позаботиться о вас.

Глаза Мэри вновь наполнились слезами.

— Мама была к нам равнодушна, почти так же, как отец. Она почти все время проводила на курортах. Здоровье у нее было очень слабым. И она не могла выносить постоянные напоминания отца, что она не достойна высокого титула.

Герцогиня едва не умерла во время родов и больше не могла иметь детей. Но у герцога уже были трое сыновей, и он считал, что этого достаточно. Фергюсона он считал страховкой на всякий случай и не мог предвидеть, какие возникнут проблемы с Генри и Ричардом.

Потом все изменилось, и отец стал вымещать на Фергюсоне недовольство, вызванное поведением старших детей. И даже Элли не знала, сколь горькой была доля младшего сына. Но она несла свой крест, поскольку была копией покойной матери. Фергюсону все это уже порядком надоело.

— Мы можем вечно презирать друг друга за то, что случилось десять лет назад, — мрачно произнес он, — либо же нам придется перешагнуть через это и жить дальше. Я думаю, будет лучше, если мы простим друг друга. Так будет лучше для всех. Тем более что старик меньше всего хотел видеть нас одной семьей.

— Простить друг друга? — переспросила Элли. — А что, собственно, вы должны прощать нам?

Фергюсон неловко переступил с ноги на ногу.

— Вы правы, мне нечего прощать вам, но вы должны найти в себе силы перестать жить прошлым, перестать относиться ко мне так, словно я один виновен во всех ваших бедах. Если вы хотите жить счастливо, вам придется это сделать.

— Как вы смеете! — воскликнула Элли. — Разве ваше бегство в Шотландию не стало причиной наших бед?

— Я не говорил, что не стало, — возразил Фергюсон. — Но, думаю, хватит уже бегать от жизни. Это касается всех нас. Или вам нравится та жизнь, которую вы ведете сейчас?

Элли смотрела на свои руки, покрутила кольцо на пальце. Кейт и Мэри молча наблюдали за их перепалкой.

Наконец Кейт сказала:

— Если вы не планируете немедленно вернуться в Шотландию, то мы можем подождать со свадьбой. Тогда у нас с Мэри будет немного времени, чтобы найти подходящих мужей, вместо того чтобы выходить замуж по вашей указке за мужчин, которых мы совсем не знаем.

Фергюсон успел забыть, с чего началось выяснение отношений. Ему хотелось ответить по-другому, но раз он призывал перестать бегать от жизни, его самого это тоже касалось. Он вздохнул.

— Я не могу обещать вам, что останусь в Лондоне навсегда, но не стану принуждать вас к замужеству и буду ждать столько, сколько потребуется.

— Вы очень изменились за эти две недели. — Элли задумчиво теребила кольцо. — Неужели у вас появилась возлюбленная?

Фергюсон бросил на нее предостерегающий взгляд, ведь Кейт и Мэри ничего не знали о тайне Мадлен. Но его предостережение опоздало.

— Вы ухаживаете за двумя дамами одновременно? — изумилась Кейт.

— Милая, слово «ухаживаете», как правило, не используется, когда речь идет о любовницах, — заметила Элли. — Фергюсон ухаживает только за леди Мадлен. Я права?

— Элли, даже не думай о том, чтобы навредить ей…

— Я не собираюсь ничего такого делать, — сказала Элли. — Моя репутация склочницы почти так же справедлива, как и ваша репутация развратника. Но мне действительно любопытно. Особенно интригует ваш план остаться в Лондоне.

Он не мог объяснить своего решения остаться в Лондоне тем, что сделал Мадлен предложение, и ее отказом, поэтому уклончиво ответил:

— Должен же я жениться! Лондон кажется мне неплохим местом для того, чтобы найти герцогиню.

Впервые взгляд Кейт потеплел.

— Значит, вам тоже нужна сваха? Может, мы сумеем вам помочь?

— Я буду признателен, если вы не будете возражать против нашей свадьбы. Если, конечно, леди Мадлен даст свое согласие.

Кейт и Мэри переглянулись. До этого мгновения он не осознавал, насколько велико его желание видеть их счастливыми, и когда девушки наконец улыбнулись, он почувствовал себя гораздо лучше.

— Договорились, — сказала Мэри. — Но мы должны убедиться в том, что Мадлен действительно подходит вам, что она не просто первая понравившаяся вам в Лондоне женщина.

Разумеется, он не нуждался в их помощи, и, действительно, Мадлен была первой женщиной, которая ему приглянулась в Лондоне, но, если эта игра поможет ему сблизиться с сестрами, он будет играть в нее. Он посмотрел на Элли:

— Ты поможешь нам? Или предпочтешь держаться в стороне от всей этой кутерьмы?

Элли выпрямилась и нахмурилась:

— Не я это затеяла, но я хотела бы помочь. Надеюсь, моя ужасная репутация не будет этому помехой.

Улыбка Кейт стала шире.

— Если наш план заключается в том, чтобы начать новую жизнь и оставить все плохое в прошлом, то ты, Элли, должна участвовать в нашем дебюте. Следует показать обществу, что мы — одна семья.

Кейт говорила искренне и с теплотой — в свете непременно заподозрили бы, что она не в своем уме. Но Фергюсон считал, что должен держать это мнение при себе. Хорошо, что девочки решили выйти в свет, а сердце Элли немного оттаяло, хотя они все еще были далеки от того, чтобы стать друзьями.

Внезапно Элли встала, ее глаза блестели от слез. Чуть не плача, она смотрела на Фергюсона, но во взгляде читались решимость и надежда.

— Уилл, не разочаруй меня! — она назвала его именем, от которого Фергюсон отказался в Итоне. — Если ты снова бросишь нас, я не переживу этого.

Не сказав больше ни слова, она вышла. Фергюсон понимал, что она не сможет сразу доверять ему, как, впрочем, и Мадлен. Но если Мадлен основывалась на людской молве, то Элли не понаслышке знала о его непостоянстве и последние десять лет жила с ненавистью в сердце.

Она опасалась, что Фергюсон станет таким же деспотом, как отец, но сама давно стала столь же несчастной, каким был старый герцог. Что предстояло сделать Фергюсону, так это убедить Мадлен и сестер в том, что он уже не тот, каким был когда-то, что он изменился.

Во всяком случае, он должен исправить ситуацию, пока его желание вернуться в Шотландию не стало слишком сильным.

 

Глава 25

Вечером Мадлен молча ехала в экипаже Фергюсона. С ними была Жозефина — этого потребовал Алекс. При ней они не знали о чем говорить. Но даже в ее присутствии они чувствовали себя так, словно попали в особый мир, созданный только для них двоих. У Мадлен было единственное желание: остаться в этом мире навсегда, не покидать его, никогда не соприкасаться с реальностью, которая могла в любой момент разлучить их. Стоило им оказаться в одной комнате — будь то в театре или в танцевальном зале Мейфэра, — возникало это волшебное чувство, а когда он заключал ее в объятия, она вообще переставала о чем-либо думать. В такие моменты она забывала, по какой причине отказала ему, у нее оставалось только одно жгучее желание: больше никогда не расставаться с Фергюсоном. Но что будет с ними, когда закончится этот месяц? Не развеется ли волшебство их любви, возможно, возникшее лишь благодаря необычному стечению обстоятельств, которое больше никогда не повторится?

Она посмотрела на Фергюсона. В темноте его лицо было едва различимо. Если бы они могли сейчас поговорить, если бы она могла узнать его мысли! Ведь Фергюсон задавал себе те же вопросы, но сомнения не терзали его, он знал: их любовь неповторима, и Мадлен должна стать герцогиней.

Мадлен верила в любовь, но в то же время понимала: разрушаясь, ладья любовного союза выбрасывает двух несчастных людей на берег скорби. Любовь — это смертельная ловушка. Отец Фергюсона был отравлен любовью. Блаженство и гибель оказались содержимым одного флакона. Смогут ли узы любви, опутывающие их сейчас, остаться крепкими навечно? Или они исчезнут, разорвутся по прихоти обстоятельств?

Видя печальный взгляд своей подопечной, Жозефина расчувствовалась и, когда они приехали, оставила ее ненадолго наедине с Фергюсоном, а сама отправилась проверить, насколько безопасна дорога до Солфорд Хауса.

Щеки Мадлен пылали от стыда, но, едва Жозефина ушла, она повела Фергюсона наверх. В спальне он жадно припал к ее губам. В экипаже он был внешне спокоен и сдержан, но сейчас его желания были очевидны. Они страстно целовались, он гладил ее бедра и ягодицы, а она нежно касалась его волос. Жар, тоска, похоть, страх — все сплавилось в остром удовольствии. Он развязал ее шейный платок, расстегнул и быстро снял сорочку. Мадлен потянулась к пуговицам на его сюртуке, но он жестом остановил ее.

— Любовь моя, тебе нужно как можно быстрее вернуться в Солфорд Хаус, — сказал он. — Мы должны сменить твой наряд, а не мой.

Он произнес «любовь моя» так, словно у него было безоговорочное право на нее, словно в их отношениях было все решено. А она любила и ненавидела его и не могла произнести заветные слова, которые Фергюсон хотел от нее услышать. Мадлен поцеловала его, чтобы отвлечься от невеселых мыслей.

Фергюсон подтолкнул ее к большому зеркалу.

— Мад, если мы сейчас не остановимся, я не смогу сдержаться.

С этими словами он исчез в гардеробной. Пока он разыскивал подходящий наряд, Мадлен рассматривала себя в зеркале. Напудренный театральный парик делал ее кожу еще бледнее, на щеках алели пятна румян, грудь была стянута бинтом, живот и плечи обнажены, бриджи плотно облегали бедра.

Фергюсон положил платье и белье на стул рядом с ней, потом обнял ее и стал извлекать шпильки из парика.

— Ты хочешь послужить своей госпоже? — хрипло спросила она.

— Если не возражаете, — ответил он. — Ведь если позвать Лиззи, я вынужден буду уйти.

Он положил парик на столик. Теплые ладони легли ей на плечи, спиной она прижалась к его широкой груди, шею обжег поцелуй. Она наклонила голову, чтобы ему было удобнее.

— Хорошо, но сначала я хочу убедиться в твоих талантах. У моей горничной должны быть ловкие пальцы.

Фергюсон тихонько рассмеялся. Она всем телом почувствовала его смех.

— Моя госпожа, я никогда не работаю без оплаты.

Мадлен хотела повернуться к нему, но он не позволил ей это сделать.

— Я хочу, чтобы ты смотрела в зеркало, пока я буду переодевать тебя, — шепнул он.

Она задрожала. Глаза Фергюсона снова загорелись демоническим огнем — он ни за что не ограничится простым переодеванием.

«Это замечательно!» — подумала она. Ей следовало смущаться, следовало подавлять столь постыдные, низменные желания. Но, боже, как же ей было хорошо! Она превратилась в гетеру, ненасытного суккуба. Во взгляде, которым он окинул ее, не было ни насмешки, ни упрека.

Мадлен стояла неподвижно и смотрела, как он ослабляет узлы, как медленно разматывает бинты, обнажая ее грудь. Она прижалась к нему, чувствуя крепкие мышцы и твердый горячий ком, давящий в поясницу. Он раздевал ее быстро и нетерпеливо, стремясь поскорее увидеть свой приз. Наконец полотняный бинт упал на пол, и Фергюсон прикоснулся к ее груди. Мадлен едва стояла на ногах, а он гладил и мял ее нежную теплую плоть. На коже остались следы от бинта, Фергюсон провел большим пальцем вдоль одного из них.

— Когда мы поженимся, ты больше не будешь мучить себя подобным образом.

Это прозвучало настолько естественно, словно только так и могло быть, а ей оставалось лишь осознать это.

— Значит, ты бы запретил мне играть? — спросила она. В ее голосе появились ледяные нотки.

Он легонько сжал ее сосок, и Мадлен вскрикнула. Ее соски после тугой утяжки затвердели и стали очень чувствительными. Она увидела в зеркале его довольную улыбку. Он повторил свою грубую ласку: вероятно, он хотел отвлечь ее от неприятных мыслей. Однако он сказал:

— Я думаю, это опасное, глупое и рискованное увлечение. Я должен запретить тебе заниматься этим, — и здесь он сделал паузу, чтобы запечатлеть долгий, страстный поцелуй на ее плече, — но я не буду этого делать.

Мадлен была потрясена. Ей даже не приходило в голову, что герцогиня может играть в театре. Фергюсон продолжал:

— Но, разумеется, если это станет тебе вредить, я попрошу тебя уйти. Однако сделаю это только ради твоего блага.

— Ты так говоришь, словно я уже согласилась выйти за тебя замуж. Но, кажется, я ясно дала понять, что не хочу этого.

Фергюсон больше не улыбался. Похоть и гнев смешивались в единое жгучее чувство. Он яростно набросился на нее, лаская и мучая одновременно. Мадлен застонала от удовольствия и боли. Соски торчали, как розовые бутоны, и словно умоляли о прикосновении.

Он не позволил ей повернуться. Мадлен, как и прежде, стояла напротив зеркала.

— Сегодня я не успею получить то, чего хочу, — шепнул он, обжигая кожу горячим дыханием. — Но я дам тебе то, чего хочешь ты.

Она должна была отказаться от его тела, как она отказалась от его имени и титула, но искушение было слишком велико, кровь бешено мчалась по венам. Противостоять желанию было невозможно. В зеркале отразилась возбуждающая картина: грубая загорелая рука на нежной коже живота. Большим пальцем ее обладатель провел по впадине пупка, а затем с мучительной медлительностью стал расстегивать бриджи. Продолжая ласкать ее одной рукой, он тесно прижался к ней сзади, его возбужденный член упирался в ее ягодицы. Вторая рука продолжала свое путешествие, расстегивая пуговицу за пуговицей, пока не достигла влажной цели. Мадлен закрыла глаза и застонала, когда он коснулся клитора. Она истекала. Фергюсон грубо погрузил в нее пальцы. Потом еще раз. С каждым толчком по ее телу проходила волна наслаждения. Ее обнаженной спины касался мягкий бархат жилета. Разгоряченное тело жалили холодные пуговицы, и для одурманенной, измученной удовольствием Мадлен эти ощущения были единственными доказательствами того, что мир все еще существует. Нежная грудь терлась о плотный рукав его сюртука, и каждое движение приносило еще больше удовольствия.

Она покачнулась на каблуках и попыталась опереться о стол, но Фергюсон не позволил. Он крепко держал ее, увеличивая темп и силу ласк. Мадлен уронила голову ему на плечо и впилась ногтями в руку, желая большего, она бесстыдно терлась о его руку, стремясь быстрее достигнуть разрядки.

Еще несколько движений — и она кончила. Он зажал ей рот, заглушая крик, вырвавшийся было из ее рта. Она тонула в сладостных волнах и не устояла бы на ногах, если бы он не прижимал ее к себе. Он погладил ее по щеке и приподнял подбородок, чтобы она открыла глаза и увидела свое отражение. «Боже, какой стыд…» — промелькнуло в голове. Но она, несомненно, являла собой чувственное произведение искусства. То, что отражалось в зеркале, было прекраснее, чем все непристойные гравюры, которые ей доводилось видеть. Фергюсон желал ее, его возбужденный член был явным тому подтверждением. Она никогда не считала себя привлекательной женщиной. Здешним мужчинам обычно не нравились ее неанглийский румянец и кудри. Но сейчас, в его объятиях, она выглядела как самая желанная в мире женщина. Она и была самой желанной для человека, который боготворил ее, который готов был носить ее на руках, обожал ее и клялся в вечной любви.

Но театр научил ее тому, что обожание — самая непостоянная вещь в мире. Люди, которые рукоплескали ей вчера, могли сегодня освистать ее. Страсть и любовь отличны настолько же, как небо и земля, и такой повеса, как Фергюсон не сможет любить ее вечно. Пока она размышляла о превратностях любви, Фергюсон обнимал ее.

— Может быть, ты будешь скучать по театру, но если скажешь мне «да», никогда не будешь скучать по этому. Лучшего тебе и не придумать.

Он был прав. Никакая благородная дама не согласится променять свою жизнь на голодную и холодную жизнь актрисы, которая не намного лучше жизни уличной проститутки. А с Фергюсоном ей будет гораздо интереснее и уже не придется терпеть бесконечную череду приемов тети Августы.

И все же она хотела быть хозяйкой своей судьбы. Судя по всему, Фергюсон уже принял решение и сделал свой выбор. Но позволит ли он выбирать ей?

Мадлен упрямо вздернула подбородок и холодно произнесла:

— Довольно. Помоги мне одеться. Я должна вернуться в Солфорд Хаус.

Фергюсон лишь сжал челюсти. Он быстро снял с нее бриджи, чулки и туфли, действуя осторожно, но без нежных прикосновений. Она подняла руки, и он помог ей надеть женскую сорочку, завязал тесемки и быстро расправил складки вечернего платья. Похоже, он не хотел лишний раз прикасаться к ней и просто делал то, что пообещал. Мадлен не могла обижаться на него: она понимала, что чаша его терпения переполнена.

Она попыталась разрядить обстановку шуткой:

— Никогда не думала, что мне придется благодарить твоих бывших любовниц. Ты превзошел все ожидания. Думаю, из тебя получится прекрасная горничная.

Но он даже не улыбнулся.

— Не говори глупостей. Не сравнивай себя с моими бывшими любовницами. Ты другая. Особенная.

Он внимательно смотрел на Мадлен, пока она не опустила глаза, чувствуя, что краснеет под его пристальным взглядом.

— Мад, ты знаешь, что больше всего меня удивляет в тебе? Не любовь к театру, не твой талант и не желание скрываться от всех. А то, что ты такая храбрая, когда дело касается сцены, и…

Не договорив, он снова пристально посмотрел на нее, будто пытаясь найти подсказку. А затем поцеловал ее, чувственно и нежно.

Наконец он отстранился. Мадлен ошеломленно и беспомощно смотрела на него.

— Такая храбрая, а в любви — такая трусиха! — закончил он.

У нее перехватило дыхание. Фергюсон, напротив, успокоился и насмешливо смотрел на нее.

— Я не стану силой вырывать у вас признание, сударыня. Вы обманщица и не заслуживаете моей помощи. Вы хотите меня, но вам проще сделать вид, будто вас принуждают, будто вы не верите мне так, как я верю вам.

— Фергюсон… — начала она, но он перебил ее:

— Молчи! Ничего не хочу слышать. — Несмотря на вспышку гнева, его голос был ласковым. — Я буду спрашивать снова и снова, пока не услышу «да». Но предупреждаю: я хочу твое тело, твою душу, твое сердце взамен того, которое ты забрала у меня, Я не могу жить без тебя. И если ты просто боишься… — он снова на миг жадно прильнул к ее губам, — …значит, я ошибся и ты совсем не та женщина, которую я полюбил.

Сказав напоследок, что пришлет Лиззи помочь с прической, он вышел, и Мадлен осталась одна. Ожидая горничную, она невидящим взглядом смотрела на блестящую гладь зеркала, потрясенная, потерянная, но наполненная удивительно радостным чувством. Их разговор, близость, размолвка — все пронеслось с быстротой огненного вихря. Прошло всего несколько минут, а казалось — несколько лет.

Неужели она действительно трусиха? Выступая на сцене, занимаясь любовью с Фергюсоном, она чувствовала себя такой смелой, такой порочной. Но, делая это, она словно жила во сне, а замужество — это реальность, то, что способно многое изменить.

Кончиками пальцев она коснулась губ. Они горели. Что она ответит ему в следующий раз? И что хуже: признаться ему в любви, несмотря на страх и дурное предчувствие, или отказать и согласиться с тем, что она — самая обычная трусливая зайчиха?

 

Глава 26

Мадлен неподвижно лежала на пыльных подмостках. Она была мертва. Скоро упадет занавес. Она больше всего любила этот момент. Кто-то в зале тихо плакал, кто-то — тяжко вздыхал. Публика была у ее ног.

Этим вечером, ожидая начала спектакля, она чувствовала себя по-особенному. Если мадам Легран сдержит свое обещание, то сегодня ее последнее выступление. В последний раз она наденет бриджи, в последний раз возьмет в руки меч, в последний раз ее голос зазвенит в зале, в последний раз будут рукоплескать ее таланту. И в последний раз Фергюсон будет встречать ее после спектакля как любовницу.

Под барабанный бой на сцену вышел Фортинбрас. Половицы подрагивали в такт его шагам. Прозвучал последний диалог, последний залп — и коллеги-актеры унесли тело Гамлета за кулисы. Мадлен почувствовала, что вся дрожит. Если Фергюсон не передумал, сегодня он снова попросит ее руки. А он не из тех, кто останавливается на полпути. Он четко обрисовал ей свои планы и желания. Скоро ему может надоесть эта игра в благородного джентльмена, и тогда он просто выкрадет ее и начнет завоевывать ее сердце иными способами. Стыдно признаться, но пока лучше всего они понимали друг друга в постели. И пусть для нее важна была только физическая близость, она была бы не против, если бы он перешел к этим иным способам. Но ему нужно было не столько ее тело, сколько ее сердце, и в этом заключалась главная проблема.

Она боялась подарить ему всю себя без остатка. И сегодня вечером он захочет не поцелуев, а признания. Готова ли она к этому?

Музыка смолкла, упал занавес. Она услышала, как зрительный зал взорвался аплодисментами, выкрикивая имя Маргариты и громко топая. Актер, игравший Фортинбраса, помог ей подняться. Отряхнув куртку, она попыталась взять себя в руки: надо было выйти на поклон и попрощаться со зрителями беспечно и изящно. Но когда занавес вновь поднялся и Мадлен посмотрела в зал, то смогла разглядеть лишь одного человека. В первом ряду, прямо перед ней, сидел Фергюсон и раздевал ее глазами. Как только они окажутся наедине, он, определенно, не ограничится одними взглядами. В этот вечер Фергюсон был ее единственным зрителем. Мадлен не знала, сумеет ли он прочитать ее мысли, но сегодня в начале своего последнего спектакля она думала только о нем и играла только для него.

Овации стали еще громче. Она поклонилась. Теперь не только восхищение зрителей согревало ей душу. Преданность Фергюсона заставляла ее сердце трепетать, его аплодисменты были дня нее наивысшей похвалой и признанием ее таланта.

На сцене с обольстительной улыбкой появилась мадам Легран. Она поблагодарила публику за визит и пригласила всех на следующий спектакль. Ее французский акцент звучал смешно и неестественно. На следующей неделе давали «Ричарда III». Ее слова были встречены сдержанными аплодисментами. Мадам повернулась к Мадлен.

— А теперь прошу присоединиться к моим пожеланиям счастья и удачи мадам Герье, которая сегодня играла для нас в последний раз.

Мадлен вздохнула с облегчением. Они переглянулись с мадам, и Мадлен поняла, что ее авантюра закончилась благополучно. Она победно улыбнулась Фергюсону, но затем переключила внимание на публику. Многие возвращались в зал, чтобы узнать, что произошло. У выхода образовалась давка. Люди не верили своим ушам. Никогда еще актриса не уходила со сцены, добившись столь головокружительного успеха, как Мадлен. Известие застало всех врасплох.

Реакция аристократов была иной. Они занимали лучшие места, так что Мадлен хорошо их видела. Перешептываясь, они бросали недвусмысленные взгляды на Фергюсона. Пусть сплетничают! Скоро Маргарита Герье исчезнет, и они найдут другие темы для пересудов. А сегодня никакие сплетни не омрачат ее триумфа. В конце концов, их интерес к ее особе — это своего рода комплимент.

Да, у нее был повод для ликования. Она сделала невозможное: защитила свое доброе имя, завоевала любовь публики и смогла полтора месяца прожить той жизнью, к которой всегда стремилась. Никто не узнал ее. Тетя Августа и Алекс пообещали, что если она благополучно вернется сегодня домой, то не будет ни ссылки на Бермуды, ни принудительного брака с Фергюсоном. Мадлен до сих пор не поговорила с Эмили, но они были на пути к примирению. И теперь свободолюбивое сердце Мадлен подсказывало ей, какой ответ следует дать Фергюсону. В последний раз занавес упал между ними и, прежде чем тяжелые бархатные кулисы сомкнулись перед ней, она в последний раз увидела, как он направился к двери, ведущей за сцену. Сейчас он придет, ей следовало приготовиться.

* * *

Входя в крохотную гримерку, Фергюсон уже знал, каких слов Мадлен ждет от него. Он поймал ее взгляд, обращенный со сцены только на него, и ему было приятно, что в этот драматический миг она думала о нем. За последние две недели они особенно сблизились, тогда как настороженность Алекса и Августы постепенно сходила на нет. Им было позволено свободно беседовать на балах, и даже иногда удавалось побыть немного наедине в доме на Довер-стрит. Фергюсон чувствовал, что она постепенно открывается ему, начинает доверять и совсем скоро сможет признаться в чувствах, которые прежде никогда и ни к кому не испытывала.

Сегодня она выглядела необыкновенно. Щеки пылали, зеленые глаза блестели, губы алели, она едва дышала и победно смотрела на него: настоящий художник в момент триумфа. Он впервые видел ее такой: в плену аффекта, задыхающейся от избытка чувств.

Разумным решением было отложить разговор на неделю или хотя бы до утра, пока она не придет в себя. К тому же ни одна женщина не заслуживает, чтобы ей делали предложение в пыльной каморке в «Семи циферблатах». Но его охватил тот же приступ безумия, что и в Гайд-парке. Он любил ее, нуждался в ней, как в воздухе, и не мог ждать ни минуты. Ему потребовалось сделать над собой усилие, чтобы начать говорить с ней, как джентльмен, а не наброситься на нее, как зверь. С этим последним он потерпит до дома, хотя вынужденная отсрочка вынимала из него душу.

В зависимости от ее ответа, либо они продолжили бы общение в постели, либо он отступил бы и обдумал новую стратегию.

Он нежно обнял ее.

— Ты была великолепна, Маргарита!

Их могли услышать, поэтому он не рискнул назвать ее по имени. Она улыбнулась. Фергюсон с облегчением заметил, что она не боится его.

— Публика будет скучать по мне.

Он крепче сжал ее в объятиях. Просто находиться рядом с ней было наивысшим блаженством.

— Милая, не думай о них, подумай лучше о себе.

В ответ она поцеловала его. Он позволил ей проявить инициативу, наслаждаясь легким прикосновением ее губ. Может, в свете и считали, что она скромна и застенчива, но перед Фергюсоном она могла не притворяться, не ждать, чтобы он сделал первый шаг.

Поцелуй возбудил его, кровь бешено пульсировала в венах, все его благородство и осторожность исчезли, но она отстранилась.

— Я ждала, что ты посоветуешь мне подумать о тебе.

Он рассмеялся.

— Ты не нуждаешься в советах. Если бы ты только знала, как я соскучился по тебе!

Он оборвал себя на полуслове, будучи не в состоянии контролировать свои эмоции, когда она была так близко. Он решил не давать себе волю. Она заслуживает самого прекрасного предложения руки и сердца, а не косноязычного бормотания возбужденного мужчины.

Если Мадлен снова откажет ему, то, по крайней мере, не потому, что его слова звучали как жалкая, беспомощная мольба. К счастью, не обратив внимания на просительные нотки в его голосе, она прошептала:

— Я тоже, Фергюсон.

Мадлен мечтала о нем! Эта мысль заставила его сердце биться еще быстрее. Она посмотрела на внушительную выпуклость, образовавшуюся на его брюках, и лукаво улыбнулась, прекрасно понимая, что является причиной ее появления. Он откашлялся, но его голос по-прежнему звучал хрипло:

— Давай вернемся домой!

Пройдя мимо него, она открыла дверь и выглянула наружу.

— Жозефина просила дождаться ее. Она опасается толпы, так что решила проверить, спокойно ли в переулке.

Фергюсон должен был сам позаботиться об этом. Но ему так хотелось поскорее увидеть ее, что он не колеблясь направился в гримерку, вместо того чтобы дежурить у двери черного хода. Не успел он призвать на свою голову тысячу проклятий, как появилась Жозефина, а с ней и мадам Легран.

— Дорогая, привратник говорит, что снаружи собралась огромная толпа, — обеспокоенно сказала Жозефина. — Они шумят и требуют, чтобы вы вернулись на сцену.

Но Мадлен отреагировала на это спокойно:

— Не переживай, я останусь в костюме, а Фергюсон позаботится о моей безопасности.

Фергюсону понравилась ее уверенность. Она была убеждена, что он сможет защитить ее и ни за что не подведет свою любимую. Жозефина, скрепя сердце, согласилась остаться в театре и вернуться домой в кэбе после того, как толпа разойдется. Она иногда сопровождала Мадлен во время прогулок и походов по магазинам, так что существовал риск разоблачения. Поэтому они решили, что меньшее из зол — оставить Мадлен наедине с Фергюсоном. Зачем делать публике такие подсказки? Фергюсон подумал, что должен быть признателен фанатичным поклонникам за такую возможность. И уж он-то не будет тратить время зря!

Мадлен перекинула плащ через руку. Им предстояло всего лишь пройти через толпу до экипажа. Там Мадлен наконец сможет вздохнуть свободно. Она посмотрела на мадам Легран.

— Спасибо, что сдержали слово. Я наслаждалась каждым мигом, проведенным на сцене, но я вынуждена помнить о своих обязательствах перед семьей.

— Мадам Герье, я рада, что встретила вас. Если захотите вернуться, двери нашего театра всегда открыты перед вами, — мадам улыбнулась ей и присела в реверансе перед Фергюсоном. — Спасибо за помощь, ваша светлость. Благодаря вашему щедрому пожертвованию постановки в следующем сезоне будут более впечатляющими.

Фергюсон покачал головой, предостерегая ее от неосторожных слов, но она поняла его неверно.

— Ваша светлость, к чему скромничать? Ведь в вашей власти было вышвырнуть меня на улицу, а вы же, напротив, пообещали превратить это место в самый известный театр Лондона! Я никогда не забуду вашей щедрости.

— Значит, вы дали мадам взятку? — Мадлен смотрела на Фергюсона, и в ее глазах плясали чертики.

Фергюсон вздохнул.

— Зачем так грубо? Я всего лишь хотел отблагодарить ее.

Мадлен выразительно посмотрела на него. Этот взгляд не сулил ничего хорошего, она непременно вернется к этому вопросу. Затем она пожала руку мадам Легран, пообещав, что появится в новом театральном сезоне в качестве зрителя.

— Ваша светлость, вы не боитесь толпы? — спросила она, обернувшись к Фергюсону.

Тот подал ей руку, и они вышли из гримерки.

— Ты сердишься? — спросил он.

Осторожно, стараясь не задевать декорации, сваленные за сценой, они пробирались к задней двери.

— Почему вы так решили, ваша светлость? — спросила она, огибая бутафорское дерево и связку копий, лежащую на полу.

— За последние две минуты ты два раза назвала меня «ваша светлость».

Она подошла к двери, приосанилась и гордо вскинула подбородок.

— Ваша светлость, в экипаже я хотела бы еще раз обсудить эту историю с подкупом мадам, — дерзко сказала она. — А сейчас прошу вас не отвлекаться. Я всего лишь в шаге от спасения, и было бы непростительно все испортить.

Она была права. Пока они не окажутся в экипаже, безопасность была иллюзорной. Вооруженный дубинкой привратник, дежуривший возле выхода, предупредил, что снаружи их ожидает внушительная толпа.

— Может, воспользуемся парадным входом? — предложила Мадлен.

— Там еще больше людей, — сказала мадам Легран. — Я попросила ребят из труппы помочь вам. Поспешите, они не смогут долго сдерживать толпу.

Фергюсон почувствовал себя воином перед схваткой.

— Очень хорошо! — он поудобнее перехватил трость. В случае чего он использует ее в качестве оружия. Другой рукой он прижал к себе Мадлен, проигнорировав ее слабый протест: ей следовало держаться как можно ближе к нему. Затем он кивнул привратнику, и тот распахнул перед ними дверь.

Снаружи бурлило море людей. Такую толпу собирали только боксерские поединки, разве что здесь были не только мужчины. Как по команде, к ним повернулись сотни голов, и Фергюсон почувствовал опасность, витавшую в воздухе вместе с запахом пота, дорогих духов и джина. Мадлен инстинктивно прижалась к нему. Мужчины мадам Легран выстроились в линию, между ними и стеной театра образовался проход шириной фута в три. Этого было вполне достаточно, чтобы Мадлен с Фергюсоном смогли проскользнуть к экипажу, стоявшему в конце аллеи. Живая цепочка дрожала под натиском толпы и готова была разорваться в любой момент. Фергюсон не стал медлить. Подхватив Мадлен, он бросился к экипажу, попутно отбиваясь от протянутых рук и отмахиваясь от букетов. Им потребовалось всего несколько секунд, и вот Мадлен уже ступила на подножку, но вдруг замерла. Обернувшись, она окинула взглядом это человеческое море, причиной волнения которого была она сама. В тусклом свете факелов Фергюсон увидел слезы на ее щеках и беззвучно выругался. Этот сброд напугал ее, он не смог ее от этого уберечь. Внезапно она оперлась на его плечо и наклонилась к молодому аристократу, который протягивал ей букет из толпы, — он тотчас сделался пунцовым, как розы, которые приняла Мадлен. Как по волшебству, гул стих, и все взоры обратились на Мадлен. А она медленно поднесла цветы к лицу, наслаждаясь ароматом. И тогда Фергюсон понял, что это были слезы счастья и признательности, она напоследок сыграла этот маленький спектакль для своих верных зрителей, и в его сердце шевельнулась ревность.

— Быстро в карету! — рявкнул он.

Мадлен бросила на него недоуменный взгляд, но, торопливо помахав притихшей толпе, подчинилась.

На этот раз толпа взорвалась отнюдь не восторженными воплями. Преобладали столь нелестные характеристики Фергюсона, что он предпочел более не задерживаться и, рухнув на сиденье рядом с Мадлен, захлопнул дверцу экипажа. Кучер щелкнул кнутом. Приоткрыв занавеску, Фергюсон рассматривал тех, кто преклонялся перед ней. Это было пестрое сборище, люди всех сословий, кто только мог позволить себе купить билет. Им уже недоставало ее, как ей — театра. Ревность исчезла и удивительное чувство заняло ее место. Это была гордость. Иной в подобной ситуации сошел бы с ума от ревности, но талант Мадлен возвышал ее над приземленными чувствами. И Фергюсон это понимал. А еще она обладала поразительной смелостью, которая позволила ей добиться своего, игнорируя опасность. Единственное, что пугало Мадлен, — это ее собственные чувства.

Он зашторил окно и взял ее за руку. Она по-прежнему держала в другой руке цветы.

— Ты сердишься на меня? — спросила она, и впервые за несколько недель ее голос прозвучал неуверенно.

Целуя кончики ее пальцев, он ощутил легкий аромат роз.

— Нет. Прости. Я нагрубил тебе, я слишком переживал, чтобы с тобой ничего не случилось.

Она крепко сжала его пальцы и доверчиво положила голову ему на плечо. Ему хотелось коснуться щекой ее волос, но на ней был напудренный парик. Он погладил большим пальцем ее кисть:

— Так ты в самом деле покончила со сценой?

Мадлен замерла. Тишина, повисшая в карете, казалась оглушительной по сравнению с шумом оживленной театральной улицы. Наконец она прошептала:

— Я не этого вопроса ждала от тебя.

В тусклом свете лампы он видел только ее тонкий профиль.

— Но это важное для тебя решение, не так ли?

Она хотела отодвинуться, но он удержал ее.

— Я не знаю, с чего начать…

Значит, она ответит отказом. Он отдернул руку и резко выпрямился. Внезапно его охватила паника. Она откажет, на поддержку ее семьи рассчитывать не приходится: у Стонтонов его, мягко говоря, не любят, театр тоже уже в прошлом. Она больше не нуждается в Фергюсоне и не зависит от него. И даже если окажется, что Мадлен беременна, она может сделать вид, что между ними ничего не было. Его мысли стремительно уносились в мрачную бездну, однако рычагов влияния на нее он больше не имел. Мадлен погладила его по щеке, и ее голос вернул его к реальности.

— Почему ты предложил мадам Легран деньги? — спросила она.

Вопрос застал его врасплох. Он совершенно забыл о Легран, ожидая, что Мадлен начнет разговор о замужестве, вместо того чтобы выяснять подробности их сделки.

— Я просто объяснил ей, что если она откроет твое имя, то может потерять все. Я мог закрыть театр или, наоборот, отремонтировать его — несложный, в сущности, выбор.

— Разве ты можешь закрыть театр?

— Могу. Поскольку он стоит на моей земле, — Фергюсон решил рассказать все как есть. — В первый вечер я появился там, поскольку управляющий предложил повысить арендную плату, и мне стало любопытно, почему вдруг театр стал таким популярным.

Казалось, Мадлен лишилась дара речи. Наверное, снова решила, что он деспот и тиран. Но, прежде чем он придумал какое-либо оправдание, она сказала:

— Значит, ты мог просто приказать мадам Легран отпустить меня?

Он осторожно кивнул.

— Когда ты сказала, что мадам шантажом вынуждает тебя оставаться на сцене, эта мысль первой пришла мне в голову, но потом я понял, что ты сама не хочешь уходить из театра, поэтому не стал ничего предпринимать.

Конечно, у него были очевидные причины не вмешиваться, но Мадлен посмотрела не него так, будто он только что осыпал ее бриллиантами.

— Знаешь, что мне запомнилось больше всего? — спросила она.

— Толпа поклонников? — предположил он.

Разговор принимал неожиданный поворот.

— Нет. То, как ты аплодировал моему последнему поклону. В тот миг я, как никогда, была уверена в своем решении.

— Который из моих поступков вселил в тебя такую уверенность?

Нерешительная Мадлен вдруг заговорила об уверенности, надо же! Фергюсон решил взять на вооружение прием, который заставил ее так преобразиться. Возможно, в деле завоевания ее сердца ему следует чаще к нему прибегать.

— Ты пришел ради меня, поддерживал меня во всем. Другой на твоем месте или сбежал бы, или, что еще хуже, погубил бы меня.

— Но ведь со мной ты лишилась невинности! — заметил он.

Она улыбнулась.

— Да, но мне понравилось.

Ее улыбка заронила в его душу искру надежды.

— Но ты всегда будешь скучать по театру. Ведь так?

Мадлен посмотрела на букет, лежащий у нее на коленях.

— Может, и так. Но, знаешь, это похоже на то, как моряки, сойдя на берег, продолжают грезить морем. Пусть на суше безопасно, зато море — их стихия. Наверное, ты понимаешь, о чем я говорю. Шотландия для тебе значит то же, что для меня — сцена.

— Не совсем так, — ответил он. — Я сбежал туда в силу необходимости. И мой образ жизни там ничем не отличалась от того, который я мог бы вести в любом английском поместье.

— Тогда зачем тебе возвращаться туда? Или тебе больше нравится Шотландия?

Фергюсон почувствовал подвох в ее вопросе и понял, что лучше говорить правду.

— Нравится. Но если у меня появится веская причина остаться в Англии, я останусь, несмотря ни на что.

Это не было ложью, но было ли это правдой на все сто процентов? Он этого не знал, поскольку еще не принял окончательного решения. Но, кажется, его слова успокоили Мадлен. Она улыбнулась ему с той непосредственностью, какой он весь вечер так ждал от нее.

— Значит, ты не будешь особенно скучать по театру, — сказал Фергюсон.

— Это было мое приключение. Теперь оно закончилась. Но скучать я буду скорее не по театру, а по одному дому на Довер-стрит и по одному человеку, который купил мне этот дом.

— Значит, тебя только деньги интересуют! — с притворным негодованием воскликнул он.

При этом он улыбался, как дурак. Ведь она согласна! Она бы никогда не стала шутить так жестоко.

Мадлен сделала вид, будто задумалась.

— Не только. Еще у него есть титул.

Он обнял ее и ласково провел ладонью по бедру, и она вздрогнула от этого внезапного прикосновения.

— А еще он умен и к тому же хороший собеседник…

У нее перехватило дыхание, потому что его пальцы проникли под полу ее куртки. Ее тело моментально откликнулось на ласку, но каким-то образом ей удалось справиться с нахлынувшим возбуждением.

— Фергюсон, ты ни о чем не хочешь меня спросить?

Они ехали в карете, и на Мадлен были бриджи, куртка и напудренный парик. Это был самый неподходящий, самый нелепый момент для предложения, какой только можно было вообразить. Но ведь они были очень странной парой! Поэтому он взял ее руку и прижал к груди.

— Мадлен, ты та женщина, о которой я всегда мечтал, но которой не заслуживал. Ты выйдешь за меня замуж?

Он приготовил длинную речь, но, видя ее сияющие глаза, не мог припомнить из нее ни единого слова. И теперь он просто надеялся, что она наконец произнесет «да».

 

Глава 27

Мадлен была поражена. Нет, не предложением руки и сердца, а тем необыкновенным чувством радости, которое вдруг переполнило ее душу. Она любила его, и он был искренен в своих чувствах.

Наконец она поверила ему. Он знал все ее тайны, все недостатки и любил ее такой, какой она была на самом деле. Сегодня она лишний раз убедилась в этом. Он смотрел на нее из зрительного зала с восхищением и преданностью. В этом взгляде не было и тени желания изменить ее или подчинить своей воле.

Осознав это, Мадлен избавилась от последних сомнений. Ни у нее, ни у него не было такой семьи, какой они хотели, хотя расти в ее семье было, конечно же, много лучше, чем в его. Прошлое научило ее тому, что любовь — ненадежная вещь, которая не может конкурировать с долгом и общественным положением. Но если Фергюсон полюбил именно ту Мадлен, которая являла собой полную противоположность добродетельной герцогине, как может их будущая семья не оказаться во всех отношениях прекрасной?

Мадлен молчала, она хотела запечатлеть в памяти этот волнительный миг, но тут почувствовала, что его пальцы крепче сжали ее руку, и поняла, что этот миг волнителен не только для нее, хотя Фергюсон и предпочитал не показывать подобные чувства. Она обняла его за плечи.

— Я никогда не думала, что смогу ради любви так рисковать. Как же я заблуждалась! Что бы ни ожидало нас в дальнейшем, я не могу придумать ничего лучше, чем идти по жизни вместе с тобой.

Он порывисто обнял ее. Его голубые глаза излучали целый спектр переживаний, но главными среди них были желание и восторг.

— То есть ты согласна?!

Слезы счастья затуманили ее взгляд.

— Да, я люблю тебя, Фергюсон. Не знаю, почему мне понадобилось так много времени, чтобы осознать это, но спасибо, что был терпелив.

Он усмехнулся. Мадлен убрала прядь темно-рыжих волос с его лба.

— Знаешь, благодаря чему я выжил? — Он провел кончиками пальцев по ее губам.

Она покачала головой, насколько позволяли его объятия, и его усмешка стала похотливой:

— Я представлял себе все возможные и невозможные способы, какими мог бы доставить тебе удовольствие. Оказалось, у меня богатая фантазия.

У нее вспыхнули щеки.

— У тебя будет достаточно времени, чтобы испробовать их все, любимый.

Она впервые так назвала его, и он поблагодарил ее поцелуем — глубоким и требовательным, таким, в котором растворяешься, позволяя его флюидам проникать в самое сердце. Она погладила его по щеке и, почувствовав под пальцами гладкую кожу, поняла, что он специально побрился, чтобы ни одно неприятное ощущение не омрачило для нее этот вечер.

Он не останавливался, неуклонно подводя ее к той черте, за которой одних только поцелуев ей станет мало, что вскоре и произошло. Ее рука, скользнув вниз, нащупала вздутие на его брюках, но он перехватил эту руку и прошептал, оторвавшись на секунду от ее губ:

— Подожди. Разумеется, у меня была и такая фантазия, как занятие любовью в экипаже, но лучше отложить это до вечера, чтобы у нас было чуть больше, чем пять минут.

Она рассмеялась, и он вобрал звуки ее смеха очередным поцелуем. Этот мужчина был столь же неистов, как и она, они идеально подходили друг другу!

К моменту, когда карета остановилась, Мадлен уже не терпелось ее покинуть, она толкнула дверь прежде, чем кучер спрыгнул с облучка. Тем не менее Фергюсон опередил ее, спустился первым и, обернувшись, подхватил ее на руки. В этот раз он не опустил ее на тротуар: бережно прижимая к груди, он понес ее к двери дома Маргариты, торопясь, делая широкие шаги.

Бристоу едва успел открыть перед ними дверь, и Фергюсон с Мадлен на руках прошествовал мимо. Дворецкий, как ни в чем ни бывало, приветствовал господ, но на его губах играла лукавая улыбка. Ни Фергюсон, ни Мадлен не обратили на него внимания. Вскоре они уже укрылись от любопытных глаз в спальне.

Фергюсон закрыл дверь, толкнув ее плечом. Его рука ерзала у нее под коленями, пока он поворачивал в замке ключ, а потом он припал к ее губам, будучи не в силах тратить драгоценные минуты на то, чтобы приготовить постель.

Мадлен тоже не желала терять время. Она любила его, и у нее словно камень свалился с души, когда она, наконец, призналась ему в своих чувствах. Поток эмоций захлестнул ее, смывая остатки сдержанности и благоразумия. Она вцепилась в Фергюсона, представлявшегося ей единственной точкой опоры в ее пошатнувшемся внутреннем мире, где теперь властвовало желание, удовлетворить которое мог только он. Фергюсон и пробуждал его в ней, и дарил удовлетворение, и этот цикл обещал быть долгим, как сама жизнь.

В его голубых глазах, лучившихся огнем в полумраке спальни, она читала обожание, тогда как его руки, пристрастно исследовавшие ее тело, были весьма требовательны. Он был слишком возбужден, чтобы быть нежным; она слишком желала его, чтобы переживать из-за этого.

Он занялся шпильками, удерживающими ее парик.

— Я фантазировал об этом, Мад, — признался он.

Она вздрогнула, уловив животную страсть в его голосе. Наконец ее волосы упали на спину.

— Представлял, как твои влажные губы будут касаться моего члена, как ты оседлаешь меня и станешь медленно двигаться, настолько медленно, что каждое движение сделается пыткой, но ни один из нас не захочет, чтобы она кончилась.

Его руки утонули в ее волосах, разметали их по спине. Он лишь говорил о своих фантазиях, но его голос звучал так проникновенно, а прикосновения были такими чувственными, что она немедленно стала влажной. То, что он описывал, совпадало с тем, чего ей так хотелось, только она никогда не решилась бы облечь свои желания в слова. А он одной рукой поглаживал ей спину, а другой неторопливо описывал круги по ее бриджам, как будто специально избегая того места, которое истомилось по его прикосновениям.

— Еще я представлял, как овладеваю тобой на балу — быстро и жестко. Мы бы укрылись в какой-нибудь безлюдной гостиной, и я зажал бы тебе рот, чтобы заглушить стоны. А потом мы вернулись бы в зал, и я танцевал бы с тобой, как с самой невинной и добропорядочной дамой на свете. А еще я думал о том, как повалить тебя на большой письменный стол, чтобы ты разбрасывала бумаги и книги в отчаянном желании кончить.

Наконец он прикоснулся к клитору — легко и как бы невзначай, но этого было достаточно, чтобы она громко застонала. Его голос стал мягче.

— Я бы хотел любить тебя в нашей постели в Шотландии — медленно, сладко, так, словно впереди у нас целая вечность. Или входить в тебя сзади, зная, что у тебя в животе растет наш ребенок.

Последняя картина оглушила ее, мгновенно пробудив невероятное, захлестывающее желание. Ее тело конвульсивно напряглось, и он дал ей то, что она хотела. Движения его пальцев стали быстрыми и немного грубыми. Она вскрикнула, и все фантазии на миг слились в одно, пронзившее ее ощущение высшего наслаждения.

Это утолило ее голод, но не насытило. На миг она увидела, как перед ними простирается целая жизнь, и желания у нее и Фергюсона были одними и теми же — обладать друг другом, везде, где только возможно, и так, как они того пожелают. Она обняла его. Градус ее возбуждения существенно упал, тогда как его вожделение только набирало обороты.

— Давай воплотим одну из твоих фантазий, — прошептала она.

У Фергюсона оставалась лишь капля самообладания, и он отрицательно покачал головой.

— Тебе пора в Солфорд Хаус, любовь моя, хотя мне и не хочется тебя отпускать.

Она развязала его шейный платок и провела пальцами по разгоряченной коже. Он вздрогнул.

— Но это же наша последняя ночь в этом доме, на этой кровати!

Она вытащила его рубашку из брюк, забралась под одежду и погладила твердые мышцы живота, позволив себе несколько раз невзначай задеть его член — тем же дразнящим способом, каким он сводил ее с ума пару минут назад. Застонав, он попытался оттолкнуть ее, но ее рука лишь спустилась ниже, и она почувствовала, как в брюках растет горячий твердый ком.

— У меня, Фергюсон, может, тоже была фантазия — об этой кровати. Разве только ты не готов ее осуществить…

Улыбнувшись, она замолчала и вновь погладила его.

— Раздевайся! — прорычал он в ответ.

Продолжая ласкать его, она села ему на колени верхом. Потом, ставя по очереди ноги на кушетку рядом с ним, она позволила снять с нее туфли и шелковые чулки. Затем стала медленно расстегивать бриджи, понимая, что делает это в последний раз, и каждая пуговица, выскальзывающая из петли, была меткой, обозначающей приближение того момента, когда он окажется внутри нее. В промежности бриджи промокли насквозь, так что она не смогла бы их снова надеть, даже если бы захотела. Наконец бриджи собрались в гармошку на бедрах, и он, потеряв терпение, просто вытряхнул Мадлен из них.

Откинувшись на спину, он заставил ее встать над ним на колени и быстро освободился от брюк. Затем коснулся ее влажной и горячей щели, но не стал продолжать. Он убедился, что она готова, и похотливо усмехнулся. Он лежал перед ней, словно жертвенное подношение неведомому языческому божеству, но Мадлен не понимала, что он задумал. Фергюсон не стал томить ее неведением и потянул вниз — пока член не коснулся ее бутона.

За две недели он доводил ее до пика наслаждения бесчисленное количество раз, но с той их первой ночи не проникал в нее. Она напряглась, ожидая боли и предвкушая последующее удовольствие. Но когда он проник в нее, никакой боли она не ощутила. Его член касался чего-то внутри нее, и ей от этого мучительно хотелось кончить еще раз. Надавив на бедра, он вынудил ее полностью опуститься на него. Она вскрикнула, но он заставил ее подняться и снова опуститься. Ему удалось проделать это всего несколько раз, после чего она впилась в его плечи пальцами, давая понять, что больше не может терпеть, выдерживая заданный им мучительно медленный темп. Улыбка, которую он подарил ей в ответ, больше напоминала гримасу. Она стала двигаться быстрее. Единственное, чем их тела соприкасались помимо его мужского достоинства и ее пещерки, — это до судороги переплетенные пальцы. Ее грудь по-прежнему сдавливали бинты, но эта сладкая боль только добавляла остроты ее ощущениям. Они оба быстро приближались к разрядке. Его движения стали мощнее и беспорядочнее.

Она едва не лишилась чувств, когда оргазм снова взорвался в ней. Громко вскрикнув, она рухнула на него, а он, схватив ее за бедра, с последним мощным толчком излился глубоко в ней. Мадлен почувствовала, как в ней разливается его горячее семя. Она слушала его шумное дыхание, ощущая, как он в ней обмякает. Полностью удовлетворенная, она прижалась к нему, а он почти механически гладил ее волосы и влажную спину.

Раньше ее мечты никогда не сбывались так просто, но теперь она начала верить в чудеса. Она улыбнулась своим мыслям, а он снова поцеловал ее в губы.

— Спасибо, Мад.

— За что?

— Ну, например, за то, что я согласился ублажить тебя этой ночью, — с ребячливой и наглой улыбкой ответил он.

Мадлен хотела шлепнуть его, но он ловко поймал ее руку и поцеловал.

— За то, что поверила мне, за то, что согласилась выйти за меня замуж. Ты не пожалеешь, обещаю.

— Я знаю, — сказала она.

Она все еще чего-то немного опасалась, но только потому, что привыкла опасаться. Но о каком страхе могла идти речь, если рядом был человек, которого она любила?

Ей хотелось еще немного понежиться в постели, но он напомнил, что ей пора возвращаться домой: ни к чему лишний раз сердить Алекса. Фергюсон вызвал Лиззи, чтобы та помогла Мадлен с туалетом, а сам поспешно удалился, потому что в платье Мадлен возбуждала его еще сильнее, чем в бриджах.

Когда туалет был окончен и Мадлен вышла из спальни, она увидела, что Фергюсон ожидает ее.

— Мад, подожди, прежде, чем ты уйдешь, я хотел бы кое-что показать тебе.

Взяв ее за руку, он повел ее в гостиную на первом этаже. В отличие от спальни, обстановка тут была скудной. Если бы случайный прохожий заглянул в окно, то увидел бы всего несколько кресел и небольшой стол, поставленный здесь лишь для того, чтобы создать видимость жилого помещения. Прежде Мадлен никогда не заглядывала сюда. На полу лежал новый ковер, а в дальнем углу стоял старинный дубовый сундучок, украшенный изысканной резьбой, который сразу приковывал к себе взгляд и смотрелся совершенно неуместно в полупустой гостиной. На крышке сундучка был вырезан герб Ротвелов, бока украшал кельтский орнамент. Сундучок был окован по углам железом и заперт на замок в форме сердца. Фергюсон вытащил из кармана ключ и, отперев сундучок, поднял крышку. Внутри было два яруса, примерно два фута в длину, фут в высоту и фут в ширину. И оба они были буквально завалены драгоценностями.

— Что это? — Мадлен невольно шагнула вперед, словно под воздействием невидимого магнита.

Рубины, сапфиры, бриллианты, изумруды, нити жемчуга, янтарные ожерелья — перед ней будто распахнулась королевская сокровищница.

— Это принадлежало маме, — сказал Фергюсон. — В особняке есть и другие драгоценности, но мне хотелось бы, чтобы из ее украшений ты выбрала себе обручальное кольцо. Я еще не смотрел, что тут есть, но если тебе ничего не приглянется, мы зайдем к ювелиру и закажем кольцо, какое ты только пожелаешь.

Она осторожно коснулась пальцами этих холодных огней. Ее внимание привлек массивный перстень. Оправа была темной — возможно, это было потускневшее серебро или даже железо, — а в нее был вставлен кроваво-красный рубин.

Перстень украшали такие же узоры, что и на крышке сундука. Фергюсон невольно вздрогнул, когда она взяла его в руки.

— Он слишком велик для меня, — сказала она.

Как эта вещь вообще оказалась среди женских украшений, Фергюсону было непонятно. Он медленно провел пальцем по гравировке.

— Камень принадлежал матери, но отец использовал его для своего перстня.

Он примерил перстень на безымянный палец. Мадлен впервые обратила внимание на то, что он не носит украшений. Ему шел этот перстень, будто специально созданный для руки влиятельного, властного человека, но уж никак не для нежных пальцев слабой женщины. Потом он поднял глаза на нее:

— У нее были и другие кольца. Посмотрим?

Потребовалось несколько минут, чтобы разобрать драгоценности. На верхнем ярусе лежали драгоценные камни без оправ, кольца, серьги и другие мелкие безделушки, а внизу — гарнитуры, завернутые во фланель. Первый комплект был с изумрудами, второй — с рубинами, третий — с бриллиантами. Когда Фергюсон разворачивал последний сверток, Мадлен подумала, что увидит сапфиры, но вместо драгоценностей там была стопка старых писем.

— Что это? — спросила Мадлен.

Он развернул письма веером, на пол посыпался сургуч.

— Зачем он хранил их? — пробормотал Фергюсон, явно обращаясь к себе самому.

Сначала Мадлен подумала, что это любовные письма, но ошиблась. Получателем значился Фергюсон, а на конвертах стояла герцогский герб.

Бумаге передалась мелкая дрожь его рук.

— Что это, Фергюсон? — повторила она.

Он сложил письма аккуратной стопкой.

— Отец писал мне, пока я был в отъезде, но я не читал эти письма и отправлял их назад. Не думал, что увижу их снова.

Он аккуратно завернул их во фланель и положил на место.

— Ты не собираешься их читать?

— Не сейчас, — сказал Фергюсон.

Она отстранилась, не понимая его. Если бы она нашла письма от родителей, то была бы готова убить, лишь бы их прочитать!

Должно быть, он почувствовал, что она его осуждает, потому что взял ее руки в свои и прижал к груди.

— Мад, когда-нибудь я обязательно прочту их. Но я хочу, чтобы воспоминания о сегодняшнем дне были связаны только с тобой. Я знаю, что не завишу от отца и никогда не стану таким, как он. А письма подождут.

Она обняла его. Они стояли молча, сердце колотилось у нее в груди, но она больше не переживала. Он был единственным мужчиной, с которым она хотела быть рядом.

Через несколько минут, выбрав великолепное изумрудное кольцо, она покинула дом. Завтра утром Фергюсон нанесет Стонтонам официальный визит и попросит ее руки. Фергюсон поцеловал ее на прощание, и Мадлен выскользнула через черный ход в сад. Совсем скоро они будут жить вместе, но ей будет не хватать этих вечеров, приправленных щепоткой опасности. К счастью, с таким мужем, как Фергюсон, она никогда не будет скучать.

Она не могла поверить, что все позади, что все хорошо, что скоро все мечты осуществятся. И она с оптимизмом смотрела в будущее.

 

Глава 28

Три дня спустя на балу у леди Андовер Мадлен снова почувствовала приступ давнего страха. Ее чувства к Фергюсону не изменились, но ее положение в обществе — изменилось. Внешне все осталось прежним, она была той же скучной девой, но огромный изумруд на ее правой руке привлекал всеобщее внимание.

В течение двух дней шли переговоры с Алексом. Фергюсон не отклонил ни одного его требования, сколь бы чрезмерными они ни казались, и у Мадлен закралось подозрение, что Алексу просто нравилось выкручивать ему руки. Но слух уже пошел, Мадлен видели с кольцом Фергюсона, и все только и судачили об этом.

Многие радовались за нее. Например, леди Джерси была очень любезна и, как всегда, словоохотлива. Тетя Софрония, герцогиня Харвичская, тоже была в восторге, хотя и казалась немного расстроенной из-за обилия сплетен, которыми с каждым часом обрастала эта помолвка. Но не все были доброжелательны. То и дело звучали завуалированные — и не очень — оскорбления: мол, понятно, она засиделась в девицах, но это не повод бросаться на шею человеку с сомнительной репутацией, хоть бы и герцогу.

— Искренне надеюсь, что у него изменился характер в лучшую сторону, — произнесла одна леди с сомнением в голосе.

— Отличная партия, я уверена в этом, хотя и сказала леди Сефтон, что не стала бы устраивать свадьбу так скоро: прошло еще мало времени после трагической кончины его отца, — заметила другая.

— Вам понадобится крепкий замок на двери, если он тоже сойдет с ума, как его брат, — изрекла третья, видимо, считая, что преклонный возраст может служить извинением для глупости.

Предположение о том, что Фергюсон может разделить участь брата, удивило ее. Зная, что он совершенно нормален, она не ожидала от других такой подозрительности. Неужели всю оставшуюся жизнь ей придется быть свидетельницей того, как общество скрупулезно изучает Фергюсона на предмет малейших признаков начинающегося безумия?

Но когда он подошел к ней, все сомнения улетучились. Когда он был рядом, сплетни казались чем-то забавным и малозначащим.

— Любовь моя, как вы? — Он поцеловал ей руку, и тепло его губ моментально растопило лед в ее сердце.

— Надеюсь, после свадьбы станет легче.

Он провел большим пальцем по ее запястью, там, где учащенно бился пульс. Никто бы не догадался, что этот жест был интимным. Она не могла ни поцеловать его, ни подняться с ним в спальню, и это нежное прикосновение стало единственным утешением этого вечера.

— Нам нужно продержаться всего месяц, — сказал он, но прозвучало это как-то неуверенно.

Мадлен согласна была сыграть свадьбу и через неделю, но тетя наотрез отказалась от такой неприличной спешки. Августа была в восторге от предстоящего бракосочетания и уже подготовила приданое Мадлен, но она по-прежнему настаивала на том, чтобы Жозефина сопровождала ее и не оставляла наедине с будущим мужем, хотя и понимала, видя, как блестят ее глаза, что эти меры бесполезны. На самом деле Августа никогда не была пуританкой, просто считала, что даме подобает соблюдать внешние приличия. Поэтому, когда было объявлено о помолвке и Мадлен больше не угрожал скандал, она успокоилась и стала на многое закрывать глаза.

Тем не менее, если не случится чуда, весь следующий месяц они смогут видеться лишь урывками, при случайных оказиях вроде этого бала. После того, что она испытала в объятиях Фергюсона, Мадлен чувствовала себя так, будто ее упекли в монастырь.

Зазвучала мелодия вальса, Фергюсон подал ей руку: право на этот танец она с некоторых пор не могла отдавать никому, кроме него. Единственным проявлением его деспотичного характера оказался этот запрет, которому она была рада, потому что никакой другой партнер не устраивал и ее саму.

— Мэри говорит, вы вместе ходили за покупками, — сказал Фергюсон, когда они закружились в вальсе.

— Да, и твои сестры, определенно, стремились тебя разорить, — улыбнулась Мадлен. — Не могу их винить: они носили траур последние четыре года.

— Только не забудь, что тогда и ты окажешься в долговой тюрьме, — рассмеялся Фергюсон.

Его смех показался ей немного вымученным. Возможно, ему тоже не давали покоя косые взгляды: другие пары оставляли им слишком много места, чтобы это не выглядело стремлением держаться от них подальше. Мадлен, обратив на это внимание, решила не подавать виду, что это ее задевает. На ее губах, как всегда, играла приветливая и беззаботная светская улыбка.

— Покупки невероятно утомляют, так что я просто не успею пустить нас по миру. Мы и вчера могли закончить много раньше, но ты бы видел этих двух маленьких сладкоежек в кондитерской! Неужели они никогда не бывали у портнихи? Кейт сказала, что отец вызывал швей на дом.

— Отец по-разному добивался послушания. Генри и Ричарда он бил, меня и Элли унижал словами. Когда сестры подросли, он решил, что проще держать их взаперти.

Он сообщил это ровным, отстраненным тоном, глядя поверх ее головы на танцующие пары, так что у нее сердце кровью облилось.

— Кейт и Мэри справятся и с этим. Вчера они были весьма любезны со мной. Они так рады, что ты женишься и остаешься в Англии! Это хорошо, что мы будем рядом и сможем поддержать их и опекать при выходах в свет.

Внезапно в его глазах сверкнули льдинки, и она отметила, что его голос изменился.

— Почему они решили, что мы останемся в Англии?

Мадлен сбилась с шага, но его сильные руки не позволили ей упасть.

— Я им сказала. Им так одиноко и, в конце концов, ты же сам говорил, что хотел бы остаться.

— Ты, видимо, забыла, но я еще говорил, что мне нужна весомая причина, чтобы остаться.

У нее перехватило дыхание.

— Думала, это я твоя причина.

Он сказал чуть ли не скучающим тоном:

— Если ты захочешь остаться в Лондоне, мы обсудим это. Но, я уверен, тебе понравится Шотландия, когда ты проведешь там достаточно времени.

Наконец-то тиран выглянул из-под маски внимательного джентльмена! Но Мадлен ожидала, что рано или поздно столкнется с ним лицом к лицу и не собиралась идти на попятную.

— Безусловно, мы обсудим наши планы. Но от тебя я никогда не слышала ничего хорошего о Шотландии. Кроме того, что там не было твоего отца. А теперь, когда он мертв, от чего ты опять собрался бежать?

На секунду его лицо исказила гримаса страдания, но он быстро совладал с собой.

— Сейчас не время и не место для этого разговора, леди Мадлен, — он специально обратился к ней официально, чем чувствительно ранил ее. — Но я буду признателен, если ты больше не будешь давать моим сестрам какие-либо обещания, не узнав предварительно моего мнения.

Она не могла пойти на поводу у своих желаний, не могла наброситься на него с кулаками и заставить признаться, отчего он вдруг стал так холоден с нею. Не могла она и сбежать, на глазах у всех оставив его одного посреди зала. Поэтому она, опустив голову, следила за его ногами и считала про себя минуты до окончания танца. Он тоже замолчал, ведя ее с военной четкостью, словно Мадлен была плацдармом, который следовало завоевать.

Когда вальс наконец закончился, он отвел ее в гостиную — подальше от чужих глаз. Отпуская ее руку, он пристально посмотрел на нее, в его глазах вновь читались раскаяние и боль. Поклонившись, он сказал:

— Избегай игровых столов, любовь моя. Сегодня леди Гревилл держит там совет с другими дамами. Вряд ли ты найдешь их общество приятным, равно как и их слова.

Едва удивленная Мадлен поклонилась в ответ, как он развернулся и зашагал прочь. Стоя посреди гостиной, она теребила свое кольцо с огромным изумрудом и смотрела, как он идет через толпу. Никто не остановил его, чтобы поговорить, и Мадлен задумалась, не был ли он в свете таким же изгоем, каким всегда была она. Но почему он снова хотел уехать в Шотландию? Неужели Каро, наконец, нашла, чем припугнуть его? Единственный секрет, который мог уничтожить его, — это секрет Мадлен. Если Каро узнала о театре, они обречены. К горлу подступил противный комок.

— Дорогая, у вас все в порядке? — спросила леди Харкасл.

Фергюсон случайно привел ее прямо к матери Пруденс.

Мадлен и так никогда не жаловала ее, а сейчас и вовсе не хотела видеть.

— Замечательно, леди Харкасл! — сглотнув, ответила она. — У герцога появились неотложные дела…

Леди Харкасл не дала ей договорить.

— И вы верите в это? Или, что еще хуже, думаете, что я поверю этим жалким оправданиям? Я полагала, что, несмотря на ваше происхождение, вы более проницательны.

Мадлен едва сдержалась, чтобы не нагрубить ей в ответ. Семья леди Харкасл была разорена во время Пиренейских войн, и, вопреки всеобщей моде, она ненавидела французов.

— И все же я рада, что мы увиделись. У меня есть кое-какие новости, которые не могут ждать до следующего визита в ваш дом, — продолжала леди Харкасл, и в ее взгляде читалось притворное сочувствие, чем она никогда прежде не удостаивала Мадлен.

У Мадлен заныло под ложечкой, она почувствовала, как кровь отхлынула от лица. Неужели Каро раскрыла ее тайну? Только эту новость старая перечница могла принести ей с такой миной. Остальные «подвиги» Фергюсона давно перестали интересовать сплетников, а у Мадлен не было иных секретов.

Она была так близка к спасению! Покинув театр, она думала, что Маргарита навсегда исчезла из ее жизни. Но, похоже, она была недостаточно осторожна.

— Что вы хотели мне сообщить? — спросила Мадлен, разыгрывая невинное любопытство, как будто это могло спасти ее от злого языка леди Харкасл.

Однако речь пошла вовсе не о том, чего она так опасалась.

— Вы слышали, что говорят о смерти предыдущего герцога?

— Это был дорожный инцидент, не так ли? — осторожно сказала Мадлен, ошеломленная неожиданным поворотом разговора.

— Только не говорите, что верите в эту выдумку! — Харкасл рассмеялась жутким каркающим смехом. — Все знают, что Ричард пристрелил его.

— Зачем вы говорите такие ужасные вещи? — воскликнула Мадлен со вздохом облегчения.

Ее страх отчасти испарился. Похоже, ее все же не разоблачили. Ее собеседница перешла на шепот:

— Я хочу предупредить вас. Они сумасшедшие.

— Фергюсон не безумен! — выпалила Мадлен.

— Вы уверены в этом? — ехидно поинтересовалась Харкасл.

— Уверена. Даже больше, чем в вашем здравом рассудке.

— Не дерзите! Вы еще не герцогиня, — осадила ее Харкасл. — Заметьте, я не утверждаю, что это правда, но вы должны знать, что говорят о нем в обществе, прежде чем выйти замуж. Но я должна сказать вам еще кое о чем. Предупредить вас — мой долг, я желаю вам только добра.

— О чем же? — резко спросила Мадлен, жалея, что не может встряхнуть эту курицу и выщипать ее жалкое оперение.

— Помните, у герцога была любовница, актриса из «Семи циферблатов»?

Мадлен снова стало не по себе.

— Я не желаю обсуждать это с вами.

— Не думала, что вы такая чистоплюйка. Впрочем, это не важно. Важно то, что эту актрису больше никто нигде не видел.

— Я слышала, она покинула сцену, — с прежней осторожностью сказала Мадлен. — Вероятно, она уехала из города.

— Вероятно. Но, памятуя о безумии его брата, люди говорят разное. Многие видели, как после спектакля Ротвел силой затолкал ее в карету. Поговаривают, что он ее убил.

 

Глава 29

Мадлен была прекрасной актрисой, любимицей публики, но после слов леди Харкасл она настолько растерялась, что раньше, чем придумала, как ей незаметно покинуть бал, ее пригласили на танец.

Она была вынуждена согласиться на кадриль, два рила и один кантри, прежде чем настала очередь Фергюсона. И пока она этого дожидалась, собственное тело предало ее. Легкие отказались питать организм кислородом, у нее закружилась голова, корсет впился в ребра, сердце очутилось где-то в горле, а перед глазами взмахнули темной вуалью в алых блестках. Пожалуй, впервые в жизни она вынуждена была признать практическую пользу этикета: ладони взмокли, но положение спасали перчатки, так что господин Фредерик Сколфилд, ее партнер по кантри, кажется, не догадывался о ее бедственном положении. Этому невзрачному человеку выпало быть нелюбимым родственником семейства Августы, и это предопределило его участь в свете: дамы изнывали в его обществе и выглядели так, будто у них несварение. Так что несчастный вид Мадлен не должен был вызвать у него никаких подозрений.

Наконец, когда партнер, выполняя фигуру кантри, приподнял ее над полом, она вновь увидела Фергюсона. Прислонившись к стене, он смотрел прямо на нее. Опустившись на пол и потеряв его из вида, она разволновалась пуще прежнего. Знал ли он уже о нелепом слухе?

Хотела бы она ощущать то спокойствие, которое исходило от него: в ярком свете люстры ни одна тень не омрачала его лицо, а легкая улыбка была приветливой, но не чересчур.

Как можно было подумать, что он убийца?

Под конец кантри занес ее далеко от Фергюсона, зато близко к лестнице, в сторону которой Мадлен бросила тоскливый взгляд. Разумеется, Августа знала о слухах, но, если бы она увела Мадлен пораньше, это только укрепило бы общество во мнении, что Стонтоны относятся к этим слухам всерьез. Она совершенно не обращала внимания на болтовню кузена, будучи озабочена только тем, чтобы выровнять дыхание. Если у мадам Легран она могла убедительно изобразить смерть, то, определенно, сможет изобразить равнодушие. По крайней мере, изображать его до тех пор, пока ей не удастся сбежать.

В голосе кузена Фредерика появились нотки раздражения. Он был достаточно влиятелен и богат, чтобы если не завладеть всем вниманием дамы, то хотя бы привлечь его, и достаточно молод, чтобы еще надеяться на подходящую партию. Но первое впечатление портил безвольный подбородок, а потом — неумная болтовня, так что капитал оставался чуть ли не единственным его достоинством.

— Если вы и с герцогом будете столь же холодны, вряд ли он задержится в вашей постели, — усмехнулся он.

— Вряд ли об этом стоит беспокоиться именно вам, — бросила Мадлен, не глядя на него.

Он взял понюшку табака.

— Я был удивлен, когда услышал о вашем романе с членом королевской семьи. Но теперь, когда стало известно о его невменяемости, все стало на свои места.

Быстро повернувшись к нему, она шалью, как хлыстом, едва не выбила табакерку у него из рук, так что по меньшей мере половина ее драгоценного содержимого была буквально пущена на ветер. Кузен хотел было возмутиться, но одного взгляда на лицо Мадлен оказалось довольно, чтобы он передумал.

— Фергюсон — самый разумный человек из всех, кого я знаю, — заявила Мадлен, и в ее голосе прозвучала столь явная угроза, что она сама изумилась. — Я буду признательна, если вы прекратите распространять слухи, не имеющие никаких оснований.

Он поднял руки в шутливом жесте капитуляции.

— Как скажете, кузина. Но когда он бросит вас, увлекшись другой добычей, не просите меня потанцевать с вами.

С этими словами Фредерик побрел прочь, унося с собой изрядно опустевшую табакерку и уязвленное самолюбие. Мадлен помрачнела. Если Фредерик, который редко интересовался чем-либо, кроме модных жилетов, осведомлен о мнимом безумии Фергюсона, то дело плохо, об этом наверняка судачит весь Лондон.

Она готова была убить Каро, которая, определенно, стояла за всем этим, руководствуясь, по-видимому, единственным мотивом — помешать Фергюсону обрести счастье. Но Мадлен не могла себе этого позволить даже в воображении: не хватало еще, чтобы и ее, и Фергюсона осуждали как убийц.

Фергюсон вынырнул из толпы, его голубые глаза пылали — возможно, что и гневом, хотя внешне он сохранял такое же спокойствие, какое стремилась изобразить Мадлен.

— Пообещай мне, пожалуйста, что после свадьбы мы возьмем паузу и какое-то время не будем посещать балы. Лет десять, — произнес он, целуя ей руку.

Он сделал вид, что совсем недавно не бросал ее посреди гостиной на растерзание сплетницам, и она ему подыграла, поскольку неприятность, обрушившаяся на них, была весьма серьезная.

В иных обстоятельствах она бы рассмеялась его шутке, хотя его титул и обязательства как члена Палаты лордов делали посещение балов необходимостью. Но теперь она оцепенела, сжав его руку. Если распространение слухов не пресечь, им действительно придется забыть о балах. Их просто перестанут принимать.

— Что с тобой, Мад? — спросил он. — Ты нездорова?

Новая волна тошноты подкатила к горлу. Пикировка с Фредериком отвлекла ее, но теперь волнение вернулось, причем удвоенной силы.

— Ты не возражаешь, если мы не будем танцевать? Я бы хотела поговорить, если возможно, наедине.

Он повел ее к нише эркера, из окон которого открывался прекрасный вид на сад леди Андовер. Они оставались на виду, но никто бы их не услышал, разве только подойдя вплотную. Однако по тому, как их сторонились, было понятно, что им вряд ли помешают.

Когда он усадил Мадлен на скамью и прислонился к стене, скрывая ее от взглядов недоброжелателей, на его лице отразилась мрачная решимость, которую он удачно скрывал на публике. Теперь он вовсе не походил на бесшабашного повесу. Это был сиятельный герцог, явившийся из легендарных времен, который приготовился к суровой битве за свои владения.

Холод пробрал ее до костей. Шелковое платье не спасало от этого холода, который зародился не снаружи, а внутри нее. Его сосредоточенный взгляд напоминал ей о той ночи в театре, когда он спас ее от Вестбрука. Воин вернулся, а она была тем трофеем, за который он будет сражаться.

Он сорвал с нее перчатки эффектным жестом, не имеющим ничего общего с обольщением — хотя в иной ситуации, она, возможно, и сочла бы его эротически окрашенным, — и, растирая ей руки, спросил:

— Что случилось, Мад? Если бы мы оба не находились последний час в одном и том же помещении, я бы предположил, что кто-то скончался у твоих ног.

— Почему ты так решил?

— У тебя неровное дыхание, зрачки расширены, холодная влажная кожа — все это признаки пережитого потрясения.

У нее на глаза навернулись слезы. Он такой заботливый, волнуется за нее! Разве не дикость считать этого человека убийцей? Ей было еще больнее от того, что она ничего не могла сделать, никак не могла повлиять на мнение света.

— Скажи мне, — тихо потребовал он.

Ее охватила паника. Никогда прежде она не была в ситуации, когда обстоятельства столь явно грозили раздавить ее своей неуправляемой мощью. Разве только смерть родителей вызвала у нее такие ощущения. Но тогда она была слишком мала, чтобы пытаться чем-либо управлять. Она закрыла глаза: произносить столь чудовищные вещи, глядя на него, было слишком.

— Ходят нелепые слухи. Люди говорят, что ты убил Маргариту.

Она сглотнула, сдерживая слезы. Выругавшись, он отпустил ее, и она медленно надела перчатки. Ей было необходимо касаться его, но не здесь, не на глазах этих бездушных мучителей.

— Я надеялся, старые сплетницы не посмеют сказать тебе об этом прямо.

— Ты знал и молчал? — Паника уступила место раздражению, и этого было достаточно, чтобы руки перестали дрожать.

— Я не видел причин беспокоить тебя, — его голос был ласковым, но со стальными нотками. — Если бы слухи не дошли до твоих ушей, ты не узнала бы об этом от меня.

В его словах не было и намека на раскаяние.

— Теперь это касается нас обоих. Возможно, твоим подругам, с которыми ты спал прежде, можно было бы и не говорить, но мне казалось, я заслуживаю большего.

— О чем ты? Какие это подруги, с которыми я спал? Вообще-то я ждал подобного упрека, но, право, сейчас неподходящий момент.

— Ты прав, — сказала Мадлен. — Хотя невозможно не задаться вопросом, разошлись бы эти слухи столь широко, если бы ты в свое время не нажил в свете врагов вроде леди Гревилл, которая не упустит возможности тебе досадить.

— Не в моих силах исправить то, что уже произошло, я не могу остановить Ричарда и сделать так, чтобы в моей семье не появился убийца.

— Ты мог бы остановить его, если бы не сбежал? — спросила она, желая больнее его ранить в качестве мести за то, что он не захотел обсуждать своих любовниц.

Черты его лица стали жесткими, и она сразу пожалела о сказанном.

— Значит, ты считаешь, что я совершил ошибку, уехав в Шотландию?

Она замолчала, тщательно подбирая слова, и наконец ответила:

— Я не могу осуждать тебя. Я поступила точно так же, поставив свое желание играть в театре превыше семейного долга.

Он провел рукой по волосам, и рыжие пряди вспыхнули в свете свечей.

— Я не знаю, смог бы спасти Ричарда или нет, — спокойно сказал Фергюсон. — Как я не знаю и того, смогу ли изменить мнение света о себе.

Теперь была ее очередь утешать его. Мадлен не была полностью с ним согласна, но, в любом случае, выяснять, кто прав, а кто виноват, сейчас не следовало.

— Общество успокоится. Если повеса исправляется, его ведь в конце концов реабилитируют, — сказала она.

В его взгляде зажглось желание поверить ей. Пауза затянулась и казалась почти болезненно сладкой после тяжелого разговора. Но его глаза погасли, а слова нарушили перемирие:

— Повеса — да, но не убийца.

Она почувствовала, что бледнеет.

— Все будет хорошо, — произнес он успокаивающим тоном. — Я оформил особое разрешение. Мы сможем пожениться и уехать в Шотландию, как только соберем вещи.

— В Шотландию? — непонимающе переспросила она.

— Тело не найдут, а без него слухи рано или поздно затихнут, — сказал он с уверенностью, в которую она, однако, не поверила. — Тебе понравится поместье. Там красиво, и это недалеко от Эдинбурга, ты сможешь ездить туда иногда.

— Так вот почему ты так рассердился, когда я сказала сестрам, что мы остаемся! Ты уже все спланировал, не так ли?

Он стиснул челюсти, но, словно этого было недостаточно, его рука сжалась в кулак.

— Чего ты еще от меня хочешь, Мад? Я отказываюсь смотреть на то, как общество станет втаптывать тебя в грязь. Если будет назначено расследование, я хочу, чтобы ты была как можно дальше от всего этого.

— Но что будет с твоими сестрами? А с моей семьей? Весь мир, который я знаю, — здесь!

— Ты для меня важнее всего. Софрония присмотрит за близнецами, уж она-то не примет эти обвинения за чистую монету. А ты сможешь взять с собой Жозефину, если захочешь.

Он уже все решил. Его взгляд говорил об этом еще более красноречиво, чем его тон. Более того, похоже, он думал, что его непоколебимость должна успокоить ее, несмотря на то, что отъезд из Лондона означал для нее прощание с целой жизнью.

Она непроизвольно повторила его жест: сжала кулаки.

— Может, ты и привык убегать, — сказала она, и он вздрогнул при этих словах, — но я не собираюсь уезжать, пока у нас действительно не останется другого выбора.

— Не смей называть меня трусом! — прошипел он. — Я не боюсь злых языков, пусть бы болтали до посинения, но я хочу защитить тебя, а отнюдь не себя.

— Так это защита? — громко воскликнула она, но, тут же опомнившись, перешла на шепот. — Если уехать сейчас, все решат, что ты виновен. И если ты не задумываешься над тем, как это отразится на благополучии твоих сестер, подумай о детях, которые могут быть у нас. Какая участь их ждет, как их примет свет, если все будут считать, что их отец — душевнобольной убийца?

Это был вариант аргумента, который против нее использовал Алекс, но при упоминании об их будущих детях лицо Фергюсона смягчилось.

— Если бы только был другой выход! Но я его не вижу.

— Существует еще одна возможность, — медленно произнесла она. — Если Маргарита будет время от времени появляться на публике…

В мгновение ока лицо его снова стало жестким.

— Это не обсуждается.

Их встретившиеся взгляды были одинаково тверды.

— Но это сразу положило бы конец слухам. Все успокоились бы, и мы жили бы обычной жизнью.

— Постоянно переживая из-за того, что тебя могут разоблачить, — добавил он. — Лучше уж в глазах общества я буду убийцей, чем ты — куртизанкой.

— И чем же это лучше? Ты хочешь, чтобы я смотрела, как тебя вешают за убийство женщины, которой даже не существовало?

Он улыбнулся — впервые за весь вечер.

— Никто бы меня не повесил. Петля — для простолюдинов. Мне бы отрубили голову, я слишком благородного происхождения. Но до суда дело не дойдет. Будут предварительные слушания в Палате лордов, а там не станут обвинять герцога в смерти какой-то актрисы без веских доказательств.

— У тебя много врагов, — заметила она. — Даже несколько пэров, жаждущих мести за жен, которых ты у них увел, могут сделать так, что дело передадут в суд.

Мадлен полагала, что они уже попали в западню, и над ней стервятниками кружат пэры, которые только того и ждут, чтобы ловушка захлопнулась. Но если ему ситуация представлялась столь же безвыходной, это делало его более непреклонным.

— Я не позволю, чтобы ради меня ты подвергала себя опасности.

— А я не позволю тебе сбежать ради меня! — ее терпению пришел конец. — Хочешь ты того или нет, ты герцог. И, исходя из того, что я успела узнать, — замечательный герцог. Но ты не можешь скрываться в Шотландии всякий раз, как только у тебя возникают трудности. И я не смогу быть твоей женой, если постоянно буду бояться, что ты в любой момент можешь сбежать от меня!

Ее слова легли между ними разделительной чертой. Он отпрянул к стене, будто его ударили.

— Я не могу тебя потерять, Мад, — сказал он.

Она слышала, как взволнованно он дышит.

— Мы должны остаться и бороться, Фергюсон. Я лишилась семьи по прихоти общества. Я не могу потерять и тебя тоже.

Их размолвка, конечно, не была Великой французской революцией, но настрой у него был, тем не менее, революционный.

— Ты не потеряешь меня, если поедешь со мной в Шотландию. Но если ты останешься и тебя разоблачат, это будет куда большей катастрофой. Я бы предпочел, чтобы ты потеряла меня, но была в безопасности, чем осталась со мной и погибла.

Она ахнула. Неужели он расторгнет помолвку, нарушит слово только ради того, чтобы защитить ее от последствий не его, но ее ошибки?

— Ты не принесешь в жертву наш союз, Фергюсон. Я сама разоблачу себя прежде, чем тебя обвинят в убийстве.

Он жестом оборвал ее жертвенную тираду.

— К нам направляется Августа. Завтра утром я нанесу вам визит, и мы все обсудим. До тех пор, пожалуйста, не предпринимай ничего, что могло бы навредить тебе.

Фергюсон удалился, его походка была упругой и решительной. Глядя на него сейчас, нетрудно было поверить, что он способен на убийство. Он шел напрямик к выходу, нисколько не заботясь о танцующих, которые расступались перед ним, чтобы не быть отброшенными его крепким плечом.

Она благодарила небеса за актерский талант. Когда публика, наблюдавшая за драматическим шествием Фергюсона, повернула головы к ней, Мадлен знала, что выглядит спокойной и естественной. За ней еще какое-то время будут пристально наблюдать, но она не даст им никакого дополнительного повода для сплетен.

Однако полминуты спустя от любопытных взглядов ее заслонила тетя Августа.

— Что-то случилось, милая? — спросила она, присаживаясь рядом с Мадлен.

Мадлен едва не расхохоталась в ответ. Случились дикие сплетни, случился Фергюсон с его планами и угрозой расставания. Мадлен даже не знала, с чего начать.

Заметив ее колебания, Августа сжала ей руку.

— Леди Харкасл попросила поговорить с вами. Я бы предпочла подождать до утра, но она была настойчива.

Тетя смотрела на Мадлен с таким сочувствием, что той захотелось разрыдаться. Как правило, Августа безупречно контролировала себя на светских мероприятиях, никогда не допуская проявления неподходящих эмоций. Но в этот момент она так переживала за племянницу, что забыла о сдержанности, и Мадлен теперь изо всех сил боролась с желанием уткнуться лбом тете в плечо и громко разрыдаться, как в детстве.

Несмотря на историю с театром, Августа горячо любила ее и сразу же простила, едва все улеглось и безопасности Мадлен перестало что-либо угрожать. Как и Алекс, она, безусловно, была огорчена, узнав о лжи Мадлен, но когда первая вспышка гнева погасла, Августа была готова оказать ей любую посильную помощь. Это была подлинно материнская поддержка.

— Фергюсон хочет увезти меня в Шотландию, чтобы избежать кривотолков, — прошептала Мадлен.

Голубые глаза Августы потухли.

— Если вы уедете, вернуться будет невозможно. Общество расценит это как доказательства его вины.

— Я так и сказала, но он предпочитает защищать меня, а не спасать себя.

— А чего хочешь ты?

Мадлен замолчала, не зная, как сказать своей благодетельнице, что вновь готова рискнуть ее добрым именем. Наконец она произнесла:

— Его бы оставили в покое, если бы Маргарита вернулась.

Августа оглянулась, чтобы убедиться в отсутствии чужих ушей.

— Я бы предпочла, чтобы ты сражалась, а не бежала. Я часто спрашивала себя: осталась бы твоя мать жива, если бы нашла в себе силы сопротивляться твоему отцу?

Августа редко удивляла свою племянницу, но сейчас Мадлен была потрясена.

— Я думала, вы считаете повиновение мужу одной из главных женских добродетелей.

Тетя фыркнула.

— Достаточно, чтобы мужчина не сомневался в твоем повиновении. После свадьбы Арабелла ни разу не просила Лубрессака о поездке в Англию. А если и просила, то позволяла ему игнорировать эту просьбу. Я так больше ее и не видела. Маркиз был пламенным патриотом. Фергюсон, правда, лишен этого недостатка. Тем не менее, мне тяжело было бы знать, что вы оставляете Англию, даже не попытавшись наладить жизнь здесь.

— Поэтому вы хотели отправить меня на Бермуды! — Мадлен попыталась спрятать за сарказмом свою растерянность.

Августа взглядом заставила ее замолчать.

— Я не хотела отправлять тебя на Бермуды. Однако некоторые ситуации требуют решительных мер.

Августа снова окинула взглядом гостей, и Мадлен поняла, что она высматривает Эмили. Увидев ее, тетя нахмурилась.

— Бог знает, что выпадет на долю Эмили. Не исключено, что это ее придется отправить на Бермуды. Но в таком случае мне тем более хотелось бы, чтобы ты осталась.

— Я не уеду в Шотландию без боя, — сказала Мадлен. — Но я не уверена, что смогу отказаться от Фергюсона, если останется только этот вариант.

Тетя пожала ей руку.

— Значит, он — тот, кто тебе нужен. Если даже ты потерпишь поражение, мы как-то переживем это. По крайней мере в Шотландию можно добраться на карете. Думаю, тамошняя недвижимость Фергюсона не в таком плачевном состоянии, чтобы там нельзя было разместить гостей.

Мадлен слабо улыбнулась. Августа встала и потянула ее за собой.

— Сегодня больше никакого шушуканья по углам. Если тебе удастся сделать вид, что это самый веселый бал в твоей жизни, сплетники по крайней мере задумаются, не известно ли тебе что-то такое, что неизвестно им.

Тетя улыбнулась, как человек, закаленный в битвах с обществом. Их разговор вдохнул в Мадлен новые силы, которых оказалось достаточно, чтобы пережить этот вечер.

Но этого было мало. Неизвестно, сколько сил ей потребуется, чтобы убедить Фергюсона внять голосу разума.

 

Глава 30

Фергюсон бесшумно спускался вниз по парадной лестнице: звук его шагов заглушал толстый ворс ковра. Ходить беззвучно он научился давным-давно, спасаясь от нотаций отца, и с тех пор знал все скрипучие половицы. Главное — перепрыгивать опасные места. Его странный способ передвижения привлек внимание горничной, она удивленно посмотрела на него, но, опомнившись, опустила глаза, покраснела и присела в реверансе. Хорошо, что никто из сестер не выглянул посмотреть, что происходит.

С ними действительно было приятно проводить время. После того как он пообещал не выдавать Кейт и Мэри замуж насильно и не торопить их с выбором женихов, девушки каждый вечер присоединялись к нему за ужином и иногда оставались потом поболтать. Элли время от времени заходила в гости, между ними установилось хрупкое перемирие. Их отношения все еще были сложными, однако появилась надежда, что в будущем она сможет простить его и они станут хорошими друзьями. Но сегодня утром ему не хотелось никого видеть, и он с облегчением вздохнул, когда незамеченным добрался до лестницы. Прошлую ночь его терзала бессонница, он лежал в постели и размышлял о трагедии, которая угрожала разрушить его семью. Он не смог придумать никакого другого способа положить конец ужасным слухам, решение, предложенное Мадлен, казалось очевидным и единственно правильным. Но он не хотел даже думать об этом, не хотел, чтобы она снова шла на риск.

Но что хуже: тревога, с какой она посмотрела на него, услышав о том, что его подозревают в убийстве, или осуждение, которое появилось в ее глазах, когда он сказал, что может покинуть Лондон? Осуждение превратилось в гнев, когда он предложил расторгнуть их соглашение. Он не сомневался: ради его спасения она, не задумываясь, раскроет свою тайну. Фергюсон был так погружен в невеселые мысли, что ничего не замечал вокруг. И осознал, что он не один, только когда перепрыгнул через три последние ступеньки и мягко приземлился на мраморный пол фойе. Он поднял глаза, ожидая, увидеть дворецкого. Но это была Элли. Скрестив руки на груди, она стояла в дверном проеме и внимательно смотрела на него. Кейт и Мэри сидели на скамейке недалеко от двери. На них были платья лавандового цвета. Нежность их нарядов контрастировала с вызывающей яркостью лазурной туники, которую сегодня надела Элли. Несколько чемоданов и шляпных коробок стояло рядом с девушками. И, судя по их расширившимся от удивления глазам, они видели каждое па его странного танца.

— Если вы будете так ходить по дому, слуги наверняка решат, что вы сошли с ума, — насмешливо протянула Элли.

Он отвесил шуточный поклон.

— Я просто не ожидал увидеть вас сегодня, иначе отложил бы приступ безумия на другой день.

Элли улыбнулась, но тут же нахмурилась.

— Не смешно. Особенно после того, как я услышала от некоторых смельчаков, хотя я скорее назвала бы их тупицами, что они выживут вас из города в течение двух недель, если вы не сможете повлиять на общественное мнение.

— И поэтому ты забираешь Кейт и Мэри? — Фергюсон указал на багаж. — С тобой они будут в безопасности? С твоей-то репутацией?

Элли рассмеялась.

— Прежде чем читать мне нотации, разберитесь с историей, в которую угодили сами.

Кейт и Мэри переглянулись и захихикали. За последние несколько недель они очень сблизились с Элли.

— Элли сказала, что, если скандал не утихнет, вы снова попытаетесь сбежать, — уверенно произнесла Кейт. — Мы собрали вещи, чтобы в любой момент последовать за вами. Мы не бросим вас и готовы отправиться с вами в изгнание.

Он давно без труда различал сестер: улыбаясь, Кейт немного кривила губы, а у Мэри на подбородке был небольшой шрам: она когда-то ударилась о раму арфы. Но даже зная, кто с ним говорит, он все равно не мог подобрать подходящих слов.

— Значит, Элли считает, что я сбегу?

— А разве эту пляску святого Витта вы устроили на лестнице не потому, что хотели незаметно улизнуть из дома? — поинтересовалась Элли.

— Это мой дом. Я могу приходить и уходить, когда захочу.

— Вы также можете спокойно ходить по всему дому когда угодно, но, тем не менее, предпочитаете красться как вор. Значит, вы действительно намерены убежать в Шотландию, даже не попрощавшись с нами.

Элли уже не улыбалась. Ее плечи поникли, руки комкали ткань юбки, она словно пыталась удержать себя на краю невидимой пропасти. Фергюсон понял: сестра не верит, что он останется с ними.

— Я не сбегу. Даже в самой критической ситуации я бы не ушел из дома без сменного белья, — попытался пошутить Фергюсон. — И если я решусь на этот шаг, то позову вас с собой. Кажется, в прошлый раз я именно так и поступил.

Элли смерила его холодным взглядом.

— Нет необходимости прощаться лично. Записки будет вполне достаточно. Вы даже можете сэкономить время и написать одну на троих.

— Послушай, чего ты от меня хочешь? — Фергюсон понимал причину тревоги сестры, но этот разговор начал надоедать ему. — Я не могу опровергнуть эти слухи, не имея каких-либо веских доказательств.

— Но вы заберете нас в Шотландию? Пожалуйста! — взмолилась Мэри. — Без вас жизнь в Лондоне превратиться в сущий ад. Леди Софрония не сможет защитить нас.

Он посмотрел на младших сестер. Глаза Кейт и Мэри горели жаждой приключений. Даже о своем дебюте они говорили менее увлеченно. Они молоды, красивы, им давно пора замуж. И, располагая такими деньгами, он мог бы дать им приданое, которое успокоило бы большинство женихов, напуганных слухами о случаях безумия в его семье.

— Вам будет очень скучно в Шотландии, — сказал он. — Ближайшие соседи — в сотнях миль от дома. Зимой рано темнеет, летом — наоборот, долгие сумерки. И вам совершенно нечем будет занять себя. И клан терпит меня только из-за матери, а еще потому, что у деда не было сыновей. И они почти не говорят по-английски. Вы захотите вернуться в Лондон еще до того, как лошади успеют остыть.

Кейт и Мэри обменялись многозначительными взглядами.

— Звучит заманчиво. Почти ничем не отличается от той жизни, которая была у нас до сих пор, — сказала Кейт. — Но нам будет гораздо веселее, если вы и леди Мадлен будете с нами.

Она так откровенно и с такой грустью говорила о своей тусклой, лишенной радости жизни, что сердце Фергюсона защемило от боли. Они не знали, чего на самом деле были лишены.

— Нет, вы ошибаетесь, дорогие мои. Вас ждет прекрасное будущее. Прекрасная, увлекательная жизнь. Так что не нужно отчаиваться.

— А вас? — резко спросила Элли.

— У меня был шанс, Элли, но я не использовал его. Если Лондон не принял меня, то и я не буду принимать Лондон.

Фергюсон подошел к двери. Ему хотелось как можно быстрее увидеть Мадлен. Лакей открыл перед ним дверь, но Элли, нажав на нее ладонью, захлопнула ее перед носом Фергюсона и гневно посмотрела на слугу, так что тот поспешно ретировался.

— Лондон принял бы вас, если бы все не полагали, что вы виновны в убийстве, — Элли не желала оставлять его в покое. — Если бы Маргарита вернулась…

Помня о том, что их могут подслушать слуги, она замолчала и покосилась на Кейт и Мэри. Они затаили дыхание, надеясь, что старшие посвятят их в свои тайны.

Элли прошептала:

— У меня есть одна идея…

Она тоже затаила дыхание, но в ее глазах не было надежды, только готовность принять его решение уехать без них. Он смотрел на дверь за ее спиной и вспомнил тот день, когда, десять лет назад, ушел из этого дома. Тогда он не думал, что поступает скверно, он чувствовал себя победителем. Он даже насвистывал веселую мелодию, когда шел к экипажу. Если бы отец увидел его в тот момент, у него точно случился бы припадок. Но победа обернулась поражением. Даже близнецам будет ужасно скучно жить в Шотландии, а что говорить о Мадлен? Об этой настоящей соблазнительнице, которая прячется под маской чопорности? Он вздохнул. Элли уловила что-то в этом звуке, успокоившее ее.

— Очень хорошо! Мы поговорим в библиотеке. Я не хочу торчать здесь все утро, — наконец сказал Фергюсон.

Кейт и Мэри синхронно кивнули. Казалось, они готовы были отправиться за ним даже на Луну. По дороге в библиотеку он еще раз посмотрел на часы и вздохнул. Он так хотел видеть Мадлен! А вот убегать он не хотел. Но мог ли он позволить Мадлен рисковать собой ради него?

 

Глава 31

— Фергюсон должен приехать с минуты на минуту, — Мадлен расхаживала взад и вперед перед столом Алекса, словно советник, убеждающий лорда начать войну.

— Он приедет, — сказал Алекс. — Но если ты не перестанешь расхаживать передо мной, я решу, что ты превратилась в Эмили.

Мадлен с отвращением посмотрела на кресло, в котором обычно сидела, и продолжила мерить шагами комнату. Что она будет делать, если Фергюсон не придет? Она знала, что он любит ее, и не сомневалась в собственных чувствах к нему. Но сомнения вызывали деспотичные замашки Фергюсона и то, к каким трагическим последствиям они могли привести. Если он все еще полагал, что ее безопасность важнее всего остального, то мог разорвать помолвку и в одиночку уехать в Шотландию. И тогда она будет «в безопасности» — если безопасной можно назвать жизнь без сердца.

— Ты не обязана выходить за этого хама, — сказал Алекс тем же мягким тоном, каким сделал замечание о ее нервозности. — Общество не посчитает тебя обманщицей. В конце концов, никто не посмеет осудить тебя за нежелание выходить замуж за предполагаемого убийцу.

Мадлен остановилась. Она повернулась к нему и, схватившись за спинку стула, гневно посмотрела на кузена.

— Вы же знаете, что он не убийца. Вы же знаете, что Фергюсон по моей вине попал в эту ужасную историю. Я не смогу отказаться от него.

Нахмурив лоб, Алекс барабанил пальцами по столу. С таким выражением он обычно рассматривал предметы искусства сомнительного происхождения.

— Я не отрицаю этого, но, если все закончится крахом, ты всегда можешь вернуться домой.

— А я думала, вы решили отправить меня на Бермуды.

— Пока никто не знает, что ты играла в театре под именем Маргариты, ты можешь оставаться здесь сколько угодно. Но даже если мне и придется отправить тебя на острова, то через несколько лет я бы тайком перевез тебя в Англию. Конечно, при условии, что ты будешь вести себя тихо.

— Это уже не имело бы никакого значения, — сказала она без прежнего боевого запала.

Мадлен обессилено опустилась в кресло. Теперь она готова была к любым дурным новостям. Ей оставалось только надеяться, что он скоро придет, ведь с каждой минутой страх, что ее ультиматум отпугнул его, становился все сильнее.

Прошло еще полчаса. Теперь Мадлен готова была чуть ли не ползти в Шотландию, лишь бы только быть рядом с Фергюсоном. Это было так не похоже на нее! Откуда это безумное желание обладать им любой ценой, забыть о гордости, даже пренебречь инстинктом самосохранения для того, чтобы заполучить его?

Такое же безумие заставляло Фергюсона защищать ее, и Мадлен, наконец, поняла, почему он принял решение бежать.

Но тут в дверь постучался Чилтон.

— Его светлость герцог Ротвел, леди Кейт и леди Мэри, — объявил он и, пропустив гостей в кабинет, закрыл за ними дверь.

Алекс поднялся, приветствуя дам, а Мадлен обменялась с ними поцелуями. Фергюсон остался стоять в стороне, и когда она увидела его измученное, осунувшееся лицо и уверенный взгляд, у нее едва не выпрыгнуло сердце из груди. Он, как и она, провел бессонную ночь, но выглядел готовым к бою.

Кейт присела в реверансе перед Алексом, а затем повернулась к Мадлен:

— Фергюсон попросил нас подождать в другой комнате, пока вы будете обсуждать ваши дела. Но мы с Мэри хотели бы сказать, что очень рады тому, что членом нашей семьи станет столь талантливый человек.

Мадлен недоверчиво посмотрела на Фергюсона, но тот лишь пожал плечами.

— Кейт и Мэри присутствовали при нашем разговоре с Элли. Она предложила решение стоящей перед нами проблемы. Так что теперь девочки знают, что я не убийца.

Кейт фыркнула:

— Мы никогда и не думали, что вы убийца. Не беспокойтесь, ваш секрет на замке. В конце концов, нам некому рассказывать.

Фергюсон вздохнул.

— Спасибо. Возможно, лорд Солфорд будет столь любезен, что покажет вам салон, пока мы с леди Мадлен будем беседовать?

Алекс покорно подошел к сестрам, хотя предложение Ротвела заставило его скептически изогнуть бровь.

— Оставить вас наедине с кузиной, а меня — с вашими сестрами? Вы снова демонстрируете плохие манеры, Ротвел. К тому же вы не заставите меня жениться на обеих сразу.

Кейт хихикнула, Мэри покраснела. Мадлен всегда думала об Алексе как о своем двоюродном брате, но теперь осознала, что он молод, красив, обладает высоким титулом и может с легкостью вскружить голову обеим девушкам, воспитанным как монахини.

— Пожалуйста, не дразните моих подопечных, — строго сказала Мадлен.

Алекс поклонился девушкам, и в их голубых глазах засветилось удовольствие.

— Извините меня, миледи, но я попрошу Эмили составить вам компанию. Мне тоже нужно поговорить с вашим братом.

Кейт и Мэри немного расстроились, но улыбки быстро вернулись на их лица. Пока Алекс разыскивал Эмили, Кейт и Мэри рассказали Мадлен о том, что им хотелось бы купить для первого бала. Они все еще носили траурные платья: во-первых, их новый гардероб был не готов, а, во-вторых, как сказала Мэри, они не хотели навлечь на себя гнев судьбы, сняв траур раньше положенного срока. Но настроение у девушек было приподнятым. Мадлен утомляла даже мысль о предстоящих покупках, а Фергюсон сухо заметил, что он вычтет стоимость их гардероба из приданого. Но и ему было приятно видеть девушек повеселевшими. Теперь, когда Кейт и Мэри приветливо улыбались Мадлен, а не испепеляли ее взглядами, полными ненависти, она находила их совершенно очаровательными.

Алекс вернулся с Эмили, которая приветствовала гостей с милой улыбкой. Она сдержанно кивнула Мадлен, но ничего не сказала ей. Мадлен должна была что-то предпринять, чтобы помириться с сестрой, но боль, причиненная ее предательством, все еще терзала душу, да и сейчас нужно было решать более серьезные проблемы.

Эмили предложила сестрам осмотреть скульптурную галерею Алекса. Но прежде чем покинуть их, Кейт повернулась к Мадлен и торопливо проговорила:

— Элли сказала, что если Фергюсон в течение пяти минут не расскажет вам о маскараде, то вытрясите из него это.

Фергюсон нахмурился. Мадлен слышала, как одна из сестер начала хихикать, едва за ними закрылась дверь.

— Они хотят устроить маскарад? — спросила Мадлен.

Фергюсон покачал головой. Он снова выглядел усталым и опустошенным, вокруг глаз залегли тени. Сейчас его вид очень отличался от привычного для него беспечного.

— Давайте сначала выслушаем вашего брата, а потом обсудим маскарад.

В этот раз, уступив свое кресло Фергюсону, Мадлен села на диван. Алекс откинулся на спинку своего кресла, сцепил пальцы перед собой. За окном ярко светило солнце, согревая белый мрамор скульптур и придавая комнате спокойный и умиротворенный вид. Но Мадлен не чувствовала ни спокойствия, ни умиротворения.

Наконец Алекс заговорил:

— Наверное, вы оба хотите, чтобы я оставил вас вдвоем, и я предоставлю вам такую возможность, правильно это или нет. Но, Ротвел, хочу вас предупредить: несколько пэров настаивают на проведение тщательного расследования. Если вы оба не предпримите решительных мер, слухи вряд ли рассосутся сами собой.

— Вы можете выступить в защиту Фергюсона? — спросила Мадлен.

— Могу, но пэры подумают, что я всего лишь защищаю тебя, — тихо ответил ей Алекс тоном человека, который принес плохие вести.

— О каких решительных мерах вы говорите, Солфорд? — резко спросил Фергюсон. — Если вы хотите, чтобы я разорвал помолвку с Мадлен…

— Нет, разумеется нет, хотя в таком случае я мог бы вызвать вас на дуэль и с удовольствием задал бы вам трепку. — Алексу явно понравилась эта мысль. — Я не буду вам указывать, что делать, но хочу, чтобы вы знали: вне зависимости от того, что вы предпримете, если в итоге будут получены доказательства невиновности Ротвела, я окажу вам любую поддержку.

— Что вы имеете в виду? — спросила Мадлен, недоверчиво вглядываясь в его лицо, ища подвоха.

Но он покачал головой.

— Надеюсь, ты когда-нибудь перестанешь видеть во мне монстра, Мадди. Я желаю тебе только добра. И я рад тому, что ты провела хоть немного времени, занимаясь тем, что тебе по душе, пусть это и было безрассудно, глупо и рискованно. Я даже немного завидую тебе.

Алекс грустно улыбнулся. Его окружало много ценных вещей, привезенных из далеких стран, в которых он никогда не побывает, если, конечно, не откажется от своих обязанностей главы семьи. У Мадлен сжалось сердце. Теперь она поняла, почему Алекс так разозлился, когда узнал, что она решилась на поступок, выходящий за рамки, определенные обществом.

— Спасибо, — прошептала она. Больше она ничего не могла сказать, глядя на немых свидетелей происходящего. Да, жертва, которую принес ради нее брат, была неоценимой. Наконец ей удалось найти слова: — Нас не разоблачат.

— Я верю тебе. Имя Ротвел не так уж плохо. И оно подходит тебе, хотя вначале я так не думал. У тебя достаточно мужества, чтобы, чтобы найти решение любых проблем, Мад. А если что-то пойдет не так, я пущу твоему жениху кровь.

Алекс вновь возжаждал крови, но Фергюсон только ухмыльнулся.

— Будьте осторожны, Солфорд, иначе пэры решат, что и вы убийца.

— Но они будут считать, что всякий, кто падет от моей руки, заслуживает смерти, — сказал Алекс. — Но достаточно об этом. Я оставлю вас, чтобы вы могли принять решение, пока не вернулись сестры.

Его ухмылка говорила о том, что он заранее спланировал бегство, но Мадлен не могла осуждать его за нежелание стать объектом страсти юных дебютанток. После того как Алекс ушел, Мадлен сосчитала до десяти, но Фергюсон так и не начал разговор. Он сосредоточенно смотрел куда-то в пространство, направив взгляд между опустевшим креслом Алекса и окном.

— Ты расскажешь о маскараде или мне сразу начать трясти тебя? — спросила она.

— Я бы предпочел встряску, если после этого ты позволишь поцеловать себя.

Она рассмеялась.

— Если поделишься своими мыслями, я позволю не только поцеловать.

Он нахмурился и перевел взгляд на полки позади нее. Мадлен ужаснулась, решив, что все очень скверно и он даже не может сказать об этом. Она прошептала:

— Ты же не собираешься бросить меня и уехать?

Фергюсон хмыкнул.

— Ни за что! Я скорее отрежу себе руку. А если бы я решился на нечто подобное, мои сестры выследили бы меня и поймали, прежде чем я добрался бы до границы.

Это было не самое романтичное признание, но ее сердце расцвело, хотя она видела, что Фергюсон нервно постукивает пяткой по ковру.

— Мад, поверь, если бы я не надеялся на то, что вся эта история закончится хорошо, я бы прямо сейчас схватил тебя, затолкал в карету, а уж потом попросил бы прощения.

— Я верю тебе. Можно обойтись без демонстрации, — с сожалением сказала она.

Фергюсон чуть заметно улыбнулся в ответ.

— Договорились. Я не мог сказать об этом вчера вечером, но даже бегство в Шотландию не спасет нас. Да, там нет общества, которое помешало бы нам пожениться, нет пэров и сплетниц, но нас может погубить скука, или злость, или разочарование, и ты погибнешь, как и моя репутация…

Он замолк, когда она встала с дивана и опустилась на колени рядом с его стулом.

— Что бы ни произошло, ты не потеряешь меня, — яростно и торжественно, как клятву, произнесла она, сжимая его руку. — С самого начала я знала о твоей репутации, но такого благородного и доброго человека, как ты, мне нечего бояться.

Он положил свою руку поверх ее руки, сжимая ее так крепко, словно хватался за спасательный круг.

— Но оставить сестер было бы не так уж благородно с моей стороны, не так ли? Или запереть тебя в особняке, в тысячах милях от ближайшего людного места, когда твое предназначение — блистать на балах и потрясать общество.

— Это предназначение Маргариты, но не мое, не Мадлен.

— Но, может быть, Мадлен, став герцогиней, решит явить всем свое истинное «я». Не как актриса, конечно. Но ты могла бы стать любимицей высшего света, если бы избрала этот путь.

Это было чуждо ей, невообразимо и вместе с тем заманчиво, особенно после ее театрального опыта. Но она прогнала это видение прочь.

— Я хочу быть любимой тобою, а не обществом. Но я хотела бы восстановить твое доброе имя. А еще чтобы у меня тоже был выбор.

Он сжал ее руку.

— Мад, ты была права. Маргарита снова должна появиться на публике. Это единственный способ доказать мою невиновность.

Мадлен так надеялась услышать эти слова, что в первую секунду не поверила своим ушам.

— Я отправлю мадам Легран записку. Мы дадим еще один спектакль. Думаю, это будет «Гамлет»…

Он покачал головой.

— Я уже разговаривал с ней, поэтому так поздно приехал к тебе. Я тоже склонялся к такому решению, но кое-кто из актеров уже перешел в другие театры, а мадам сможет найти им замену не раньше чем через неделю. А если мы хотим покончить со слухами до того, как пэры начнут проводить расследование исчезновения Маргариты, нам нужно действовать очень быстро.

Мадлен охнула. До этого момента она не верила, что дойдет до расследования. Если выяснится, что Маргариты никогда не существовало, то слухи начнут распространяться еще быстрее, и, когда кто-нибудь соберет вместе все подсказки, вся ее семья окажется в опасности.

— Что еще мы можем сделать? Если я сама отправлюсь к пэрам, при свете дня меня легко разоблачат.

— Нет. Это действительно слишком опасно, к тому же они могут задать вопросы, на которые ты не сможешь ответить. Но если ты действительно решила воскресить Маргариту, мы могли бы завтра вечером посетить маскарад в поместье Вестбрука. В подходящем костюме никто не узнает тебя, но все увидят, что Маргарита жива.

Маскарад был опасной идеей. Она должна будет общаться, находиться в толпе, чего никогда не было в театре. Кроме Фергюсона, Вестбрука и нескольких поклонников, которые преследовали ее в темном переулке за театром, никто не подходил к ней настолько близко, чтобы узнать ее. Маскарад был лучшим из возможных вариантов, но она могла встретить там людей, которые хорошо знают ее как Мадлен и которых ее маскировка не обманет.

— Не будут ли гости возражать против присутствия Маргариты? — спросила она.

— Я бывал на подобных маскарадах. Если его устраивает Вестбрук или еще какой-нибудь известный развратник, то, как правило, среди приглашенных оказывается немало дам полусвета и тех, чьи мужья не требуют от них верности. Ни одна дама из «Олмака» не будет присутствовать там, если это тебя беспокоит. Бьюсь об заклад, кое о ком из приглашенных ты слышала сплетни, но они никогда не пересекались с людьми из круга общения твоей тетушки.

— Но почему Вестбрук? Я не хочу видеться с леди Гревилл!

Утром Мадлен получила еще одну записку от Каро, в ней та приносила неискренние соболезнования по поводу слухов о Фергюсоне. Когда Мадлен сообщила об этом Фергюсону, он выругался.

— Если мы встретим там Каро, я разберусь с ней. К сожалению, я не могу нанести ей визит, чтобы покончить с этим: она настолько одержима местью, что может решиться на скандальный поступок, чтобы скомпрометировать меня перед свадьбой. Но мы не можем ждать более подходящего повода. Вестбрук пригласит всех франтов столицы, и мы сможем предъявить Маргариту широкому кругу людей. Другого такого раута не предвидится, по крайней мере, в ближайшие две недели.

Ей не понравилось то, что на празднике будет присутствовать Каро, но откладывать возвращение Маргариты было нельзя. Пэры могут начать расследование до того, как появится другая возможность.

— Хорошо, мы поедем на этот маскарад. Но я не знаю, как мне подготовится к такому событию.

— Элли вызвалась помочь тебе. Я не одобряю то, что она посещает такие мероприятия, но, по крайней мере, она расскажет тебе все, что нужно о них знать.

— Она достаточно взрослая, чтобы самой решать, как ей развлекаться. — Мадлен была удивлена обеспокоенностью Фергюсона. — Но Элли будут рады видеть на любом балу.

Фергюсон погладил ее по волосам, желая успокоить и прогнать все ее страхи.

— Давай сперва решим наши проблемы, а потом позаботимся о восстановлении доброго имени сестры. Ты уверена, что хочешь пойти на маскарад?

— У нас нет выбора. К тому же это последнее сомнительное предприятие, в котором я смогу поучаствовать до того, как стану благочестивой герцогиней.

— В тебе нет ничего невинного, любовь моя.

Внезапно в его глазах вспыхнуло желание. Он схватил ее за руку и, притянув к себе, усадил на колени. Она упала в его объятия с тихим смехом, он поцеловал ее, готовую на все.

Теперь, когда у них был план, пусть и очень опасный, она чувствовала, что они смогут преодолеть все трудности. Возбуждение, страх и волнение вылились в безумную похоть, а его поцелуи только подливали масла в огонь. Она открыла рот, впуская его язык.

Но поцелуи не могли удовлетворить ее. Уже несколько дней они не занимались любовью, и пройдет еще не одна неделя, прежде чем она заполучит его. До свадьбы они будут вынуждены соблюдать приличия. Наверное, он чувствовал себя так же. Его руки уже ласкали ее ягодицы, он оторвался от ее рта, чтобы губами припасть к шее, к груди.

Она резко вдохнула, когда он, смяв ткань лифа, оголил ее грудь. От него прекрасно пахло: кожей, крахмалом и немного потом, но совершенно не ощущался аромат мыла, используемого при бритье. Почувствовав укол щетины, она улыбнулась: он так спешил на встречу с ней, что позабыл о такой мелочи, как бритье.

Сейчас он тоже не беспокоился о мелочах. Лаская губами ее грудь, он согнул ее ногу и задрал юбку, облегчая себе доступ к потаенному месту. Он провел пальцами по ноге в шелковом чулке, который немного провис под коленом, задержался на ленте, удерживающей чулок на ноге. Выше ленты была обнаженная плоть.

Он не торопился, его губы и пальцы доводили Мадлен до исступления. Посмотрев вниз, она впервые увидела себя в платье во время их любовных игр. Его мускулистые руки держали ее крепко, его губы ласкали ее обнаженную грудь. При свете дня эта картина вызвала у нее настоящий шок.

— Мне нравится твоя задница, обтянутая брюками, но, когда ты в юбках, все намного проще.

Его грубые слова одновременно и шокировали, и возбудили ее еще больше. Он ввел палец в ее пещерку, потом второй, одновременно с этим яростно целуя в губы.

Она не понимала, как он это делал, и полагала, что не сможет когда-нибудь объяснить это: и до встречи с ним она чувствовала возбуждение, но никогда не думала, что будет вспыхивать, как римская свеча, каждый раз, когда он коснется ее. Прежде чем она смогла издать слабый стон протеста или потребовать прекратить, он довел ее до пика возбуждения, и она уже сама просила о прикосновениях, которые усиливали ощущения. Продолжая трогать ее, он начал расстегивать штаны и устраивать ее сверху на своих бедрах, как делал это несколько ночей назад. Она понимала, чего он хочет, и он легко вошел в нее. Пытаясь сдержать крик, Мадлен закусила губу.

В этот раз он притянул ее к себе для поцелуев, использовал свой язык, чтобы заставить ее молчать, и темп его толчков совпадал с ритмов поцелуев. Он крепко держал ее, и потребовалось несколько толчков, чтобы он достиг предела.

— Я не могу больше сдерживаться, — он сунул руку под юбку и прикоснулся к набухшему клитору.

Она думала, что на этот раз, возможно, он кончит первым, но в тот же миг сама словно рухнула со скалы. Он снова поцеловал ее, прежде чем она закричала бы, и необходимость сдерживать стоны еще больше обострила ощущения. Она все еще дрожала, когда он напрягся под ней, и она почувствовала, что он кончил в нее.

Они не могли отдохнуть в объятиях друг друга, но после ужаса прошлого вечера и утреннего беспокойства их ласки показались им настоящим блаженством. Она нежно поцеловал его в лоб. Он достал носовой платок и аккуратно вытер у нее между ног, чтобы она могла опустить юбки.

Когда Мадлен поправила платье, а он застегнул брюки, она улыбнулась ему:

— Прости, кажется, мы стали повторяться.

Он ухмыльнулся в ответ.

— Мы не повторяемся. Это новый пункт в списке. После бесконечных часов, которые Солфорд заставил меня провести здесь, упрашивая его дать согласие на наш брак, я не смог устоять перед соблазном получить немного удовольствия в его кабинете.

Она рассмеялась, поскольку была слишком счастлива, чтобы помнить о своих страхах. Он рассмеялся вместе с ней, и она была рада тому, что они снова могли вместе смеяться, хотя им все еще угрожала опасность.

— Мне страшно идти на маскарад, — уже серьезно сказала она, — но я рада, что мы предпримем попытку все уладить.

Его глаза потемнели.

— Я не буду рад, пока мы благополучно не уйдем оттуда. Но я сделаю все, чтобы так и случилось, Мад. И тогда мы поженимся и сможем до конца своих дней быть вместе.

— Звучит неплохо, — сказала она.

Он встал и еще раз проверил, в порядке ли их одежда.

— Днем придет Элли, чтобы помочь тебе. Но не позволяй ей командовать. Она может посоветовать надеть скандальный наряд.

Он улыбнулся, как будто дразня ее, но прозвучало это серьезно.

— Мы можем пережить еще одну скандальную ночь, Фергюсон. Нам даже может понравиться.

— Именно этого я и боюсь, — сказал он.

Смеясь, она поцеловала его, но быстро отпустила. Ей нужно было переодеться, подготовиться к приходу Элли, и, если она хотела блистать на маскараде как Маргарита, привести свои чувства в порядок.

Они были так близки к счастливой развязке, и она не позволит себе растеряться в ответственный момент. Еще одна ночь — и он будет всегда принадлежать ей.

 

Глава 32

За Элли с малых лет закрепилась репутация безрассудной девчонки-сорванца, но когда она приехала в Солфорд Хаус, то напомнила Мадлен легендарную Боудикку перед боем. В ее голубых глазах горел огонь, она не скрывала своей радости по поводу предстоящего приключения. Рыжие волосы, уложенные в высокую прическу, дополняли образ кельтской воительницы. В спальню Мадлен она зашла решительной походкой и захлопнула дверь перед носом сопровождавшего ее лакея. Затем на письменный стол полетел лист бумаги, словно это был план сражения. Но это не был список полков и вооружений. Это был эскиз маскарадного костюма для Мадлен, которая в театре переодевалась в мужской костюм, поэтому ее не должно была смутить идея Элли. В конце концов, это было платье, пусть и самое откровенное из всех, какие только доводилось видеть Мадлен.

— Я не надену это. — Мадлен сильно покраснела. — Я не уверена, что это… платье прикроет все, что нужно прикрывать.

Элли села напротив нее. Она повернула лист бумаги и еще раз посмотрела на рисунок.

— Однажды я надевала нечто подобное. Леди Солфорд сгорела бы со стыда в таком наряде, но такое платье и не предназначено для леди.

Она дерзко улыбнулась. Мадлен не могла не улыбнуться в ответ.

— Это действительно необходимо?

— Моя дорогая, учитывая талант и известность Маргариты, все внимание будет приковано к вам. Мы должны заставить их смотреть на ваше тело, а не на лицо.

Мадлен снова посмотрела на эскиз. На картинке был изображен костюм из белого муслина, но ни одна дебютантка не посмела бы надеть нечто подобное. Это было платье с глубоким декольте, скрепленное на плечах на манер греческой туники. Вырез был таким глубоким, что Мадлен всерьез опасалась, что грудь может выпасть из лифа, если она поклонится кому-нибудь из гостей. Ткань плотно облегала фигуру, и, глядя на рисунок, можно было подумать, что на модели мокрая женская сорочка, под которой больше ничего нет.

— Я умру от стыда, — сказала Мадлен. — И я не люблю греков. Можно мне надеть мой костюм Гамлета?

— Разве вы не поняли, костюм какого персонажа я вам предлагаю? — спросила Элли.

Мадлен покачала головой. Элли достала из ридикюля огрызок карандаша. Модель была без головы, и Элли быстрыми штрихами дорисовала голову и лицо, затем волосы — высокую прическу, украшенную диадемой из ягод, возможно, из зерен граната. На запястья модели она добавила браслет из цветков мака. Сноп пшеницы в руках модели завершил образ. Мадлен знала, кого изобразила Элли, прежде чем та закончила рисовать, но она была настолько поражена искусностью рисунка, что не посмела остановить ее. Когда Элли наконец поднял голову, Мадлен с улыбкой ответила:

— Персефона.

— Да, богиня плодородия и подземного царства. Фергюсон может одеться, как Аид. Чудесная мысль, не так ли?

— Фергюсон не согласится прийти на бал-маскарад в одной простыне, обернутой вокруг торса, — предупредила Мадлен.

— Жаль, было бы презабавное зрелище! — рассмеялась Элли. — Но он может надеть темный сюртук и плащ. А вместо шляпы — золотую корону. Этого будет достаточно.

— В обществе подумают, что мы смеемся над всеми.

— Так и есть, — улыбка на лице Элли была почти злой. — Но за смелость они полюбят вас еще сильнее. Ели бы вы знали, сколько мужчин подходило ко мне с просьбой пригласить вас в салон и как они проклинали Фергюсона, когда им стало известно о вашем романе, то перестали бы волноваться. Они будут падать ниц у ваших ног, особенно если вы появитесь в этом платье.

— Это вы нарисовали эскиз?

Элли кивнула.

— Я не умею шить, но моя портниха творит чудеса. Она к обеду переделает для вас мой старый наряд. К тому же она в долгу перед мной, поэтому вы сможете смело отправиться к ней на финальную примерку, она никому ничего не скажет.

Мадлен стало интересно, почему вокруг Элли было так много людей, которым она безоговорочно доверяла. Но, решив, что это не ее ума дело, не стала задавать этот вопрос. Вместо этого она сказала:

— Вы великолепно рисуете.

— Мне нравится заниматься живописью, но я давным-давно не брала в руки кисть. Вечеринки отнимают все свободное время, знаете ли.

Ее беззаботный тон показался Мадлен наигранным.

— Эмили, мисс Пруденс Этчингем и я собираемся раз в неделю и обсуждаем наши художественные и научные пристрастия. Если на то будет ваше желание, мы были бы рады видеть вас в нашей маленькой компании.

Мадлен говорила импульсивно, надеясь, что ее приглашение будет правильно понято, но в конце ее голос предательски дрогнул. Взгляд Элли был таким же холодным и отстраненным, как и в тот вечер, когда Фергюсон впервые привел Мадлен в дом сестры. Элли словно вспомнила о чем-то неприятном, о том, что отчаянно хотела забыть.

— Простите, — пролепетала Мадлен. — Я не думала…

Глаза Элли немного подобрели.

— Не извиняйтесь. Сейчас у меня нет настроения рисовать. Этот набросок был занятным упражнением, но я не думаю, что смогу стать полезным членом вашего клуба.

Элли аккуратно сложила рисунок и спрятала его в сумочку. Ее четкие движения и упрямый взгляд говорили о том, что пока Мадлен закрыт путь к сердцу этой женщины. Мадлен почувствовала себя так, словно ее выставили в метель из дома и захлопнули за ней дверь. Но она не собиралась сдаваться. Элли так много сделала для нее, и она хотела отблагодарить ее за доброту.

— Пожалуйста, не спешите с отказом. Даже если вы не хотите рисовать для нас, вы могли бы поучаствовать в наших дискуссиях. Мы встречаемся здесь каждую пятницу в два часа.

Мадлен немного лукавила. С тех пор, как Эмили предала ее, она игнорировала эти встречи. Но, если Элли согласится прийти, Мадлен тоже появится там, несмотря на нежелание видеться с кузиной.

— Хорошо. Я обещаю подумать над вашим предложением, — сказала Элли. Затем она встала и расправила платье. Как всегда, рядом с Элли Мадлен чувствовала себя простушкой: бледно-желтое платье, в которое она переоделась после ухода Фергюсона, не шло ни в какое сравнение с ярким нарядом маркизы Фолкстон.

И все же броская красота Элли была хрупкой. Мадлен понимала это и не могла не беспокоиться о ней. Рыжеволосая, с нежной кожей, Элли казалась пламенеющей, но это был огонь, который никак не мог разгореться во всю силу.

— Вы так много сделали для меня! Спасибо. — Мадлен поцеловала ее в щеку.

Она никогда не сможет вернуть этот долг и сделает все, что в ее силах, чтобы помочь Элли залечить все тайные раны, которые она маскирует беззаботностью.

— Без вас я бы пропала. У меня не хватит слов, чтобы выразить, как я признательна вам.

— Похоже, вы спасены. Но это значит, что мы не сможем видеться. Едва ли я могу надеяться на то, что герцогиня снизойдет до общения с падшей женщиной.

— Но вы не падшая женщина!

Элли усмехнулась.

— Нет. Однако же вряд ли получу приглашение в «Олмак», но я не переживаю из-за этого, поскольку у меня нет ни малейшего желания посещать этот клуб. Я старалась заработать ровно столько дурной репутации, чтобы папа, наконец, оставил меня в покое. Я хотела поступить так, как Фергюсон. А сейчас я действительно рада, что ваша хитрость сработает. Вы сможете жить счастливо. Разумеется, в обществе всегда найдутся сплетники и недоброжелатели, но вы не повторите моей участи.

— Если бы у вас появился второй шанс, вы бы избрали другой путь?

— У вдовства свои правила, — невесело улыбнулась Элли. — Но если бы с самого начала я пошла против отца и вышла замуж за мужчину, которого любила, то стала бы маркизой Фолкстон в тот же день, когда умер мужчина, за которого отец насильно выдал меня замуж. Забавно, не так ли?

Забавно? Мадлен не находила ничего забавного в том, что слышала. Это было душераздирающе, жестоко, но никак не забавно. Между тем Элли сменила тему:

— Что сделано, то сделано. Прошлого не изменишь. Я должна дать поручение портнихе. Лиззи со всеми необходимыми вещами будет ждать вас на Довер-стрит. Завтра она и портниха помогут вам перевоплотиться.

Прежде чем Мадлен смогла сказать хоть слово, Элли шагнула к двери, но, взявшись за ручку, остановилась.

— Мадлен, повеселитесь завтра на балу. У меня другие планы на вечер, но я с нетерпением буду ждать рассказов о том, как вы всех там покорили.

Элли поспешно вышла, она словно сожалела о том, что разоткровенничалась.

Мадлен посмотрела на часы. Было два часа пополудни. Элли не стала дожидаться послеобеденного времени, когда было принято наносить визиты, и пришла раньше, чтобы побыстрее отдать в работу платье для маскарада. Переодеваться к обеду было рано. Тетя Августа решила, что в этот день не будет принимать визитеров, поскольку хотела избежать бестактных расспросов о племяннице и безумии Фергюсона. Мадлен не могла выйти из дома и пройтись по магазинам: сплетники могли побеспокоить ее и там. Она раздумывала над тем, не написать ли ей письмо, а может быть, сесть за вышивку или почитать роман? Или заняться каким-нибудь другим делом, приличествующим молодой леди.

Но ничего из этого ей не хотелось делать. Именно такие, бесконечно долгие, скучные дни, которые могли тянуться до глубокой старости, толкнули ее на театральное приключение. Возможно, все сложилось бы иначе, если бы у нее был собственный дом, о котором нужно было бы заботиться. Когда она станет герцогиней, у нее будет много дел, и каждый вечер ее будут приглашать на бал, хотя она предпочла бы проводить время с мужем.

Мадлен улыбнулась. Вместо вышивания она лучше подумает о браке. И она с удовольствием предалась мечтаниям о жизни, которая наступит у них с Фергюсоном, если их репутация переживет этот скандал. Раньше она была против замужества, но сейчас мысль о спокойном вечере за книгой в компании Фергюсона вызывала только светлые чувства. И в любой момент Фергюсон мог отвлечь ее от чтения и подарить сладкий поцелуй.

Мечты настолько захватили Мадлен, что, когда скрипнула дверь, она подумала, что Фергюсон действительно пришел за ней. С улыбкой на устах и ожидая поцелуя, она подняла глаза.

Но это была Эмили. Только не она! Мадлен готова была читать, вышивать и даже отправиться с леди Харкасл в путешествие по Пиренеям, чтобы избежать этого разговора. Но Эмили закрыла дверь и прижалась к ней спиной, отрезая путь к бегству.

— Мадди, пожалуйста… — Ее голос задрожал, она замолчала, судорожно вздохнула и продолжила: — Та злополучная ночь… Уже прошло несколько недель, а мы так и не поговорили. Неужели ты не дашь мне шанс извиниться?

Эмили выглядела так, словно после размолвки с Мадлен не спала ни единой ночи. У нее были темные круги под глазами, волосы больше не сияли золотом, лицо осунулось. Все это время Мадлен без труда избегала встреч с кузиной. В основном Эмили ела у себя в комнате и только иногда спускалась к ужину после настоятельного требования тети Августы. Пальцы ее правой руки были запачканы: увлеченная сочинительством, Эмили часто не замечала, что чернила с пера стекают на руку.

Мадлен стало жаль ее, но усилием воли она прогнала это чувство.

— Не все ли равно, извинишься ты или нет?

— Мне не все равно. Думаю, тебе тоже, хотя ты и не желаешь признавать это.

— Именно поэтому я и не хочу ничего слышать от тебя! — гневно бросила Мадлен. — Ты снова решаешь за других, говоришь так, будто твое слово важнее моего. Поэтому ты выдала мою тайну Алексу, да? Потому что ты решила, что мне надо остановиться, а я не послушалась твоего мудрого совета?

Эмили вздрогнула. Сарказм в голосе Мадлен терзал ее душу. Но она была слишком упряма, чтобы отступать.

— Нет, Мадди, не потому. Я всего лишь хотела защитить тебя!

— Оказалось, я совсем не нуждалась в твоей защите. Я ушла со сцены. Никто не узнал меня. И если бы ты не сказала Алексу и тете Августе, то и они бы никогда не узнали, что я играла в театре.

— Я хотела защитить тебя не только от театра, я поддерживала тебя с первой минуты, когда ты решилась играть у мадам Легран. Но я опасалась, что Фергюсон причинит тебе вред.

— Потому что он не начал ухаживать за тобой, как все остальные мужчины?

Эмили отошла от двери и села в кресло, которое совсем недавно занимала Элли.

— Ты же знаешь, я в грош не ставлю своих поклонников. Я бы отправила их всех к черту, если бы ты смогла, придя на бал, не чувствовать себя обделенной мужским вниманием. Если Фергюсон сможет избавить тебя от страданий, я первая поблагодарю его.

Мадлен словно ударили ножом.

— Страданий? Почему ты думаешь, что я страдаю?

— А разве не ты постоянно попрекала меня женихами? — удивилась Эмили. — Зная, что мне не нравится их внимание, ты продолжала говорить о них, как о чем-то, чего мне следует стыдиться. Если это не страдание…

Она резко оборвала себя. Мадлен ахнула, словно кто-то разбередил ее незаживающую рану.

— Ты считаешь, я тебе завидую?

Эмили вздохнула.

— Я действительно не понимаю чему, но я не могу перестать думать так.

Чему завидовать? Может, тому, что Эмили веселится, танцуя с кавалерами, тому, что у нее были мать и отец, тому, что она не была обречена жить в тени своих кузин и кузенов? Мадлен никогда не говорила об этом с Эмили и не могла признаться, что хотела поменяться с ней местами.

О том, что ей хотелось бы, чтобы Эмили была сиротой, а не она.

— Ты действительно не понимаешь, как нелегко мне пришлось? — спросила Мадлен. Чувство вины и зависти терзали ее. — Я росла, видя, как ты красива, слыша, как ты говоришь на прекрасном английском, зная, что твои родители любят тебя, а старшие братья готовы умереть за тебя. Мои же родители переживали только из-за недвижимости. Даже твой талант не оказался непосильным бременем, как мой: ты могла писать хоть каждый день, испытывая удовольствие, о котором я только мечтала. Поэтому — да, я завидую. Но что тебе сейчас от меня надо? Чтобы я не высовывалась из твоей тени?

Мадлен, продолжая говорить, не замечала, что у нее из глаз текут слезы. И только когда они начали капать на грудь, Мадлен открыла ящик стола и достала платок. Эмили стояла бледная, темные круги под глазами резко выделялись на фоне почти белой кожи. Мадлен вытерла слезы.

Эмили, потрясенная, смотрела на кузину. Наконец она заговорила:

— Я всегда думала о тебе как о родной сестре. Если бы я потеряла тебя, мне было бы так же больно, как если бы я потеряла Алекса или Себастьяна. Я не провела и недели без тебя с того самого дня, когда ты приехала из Франции. Возможно, именно поэтому я волновалась из-за Фергюсона, к тому же все случилось так неожиданно. Еще вчера я думала, что мы всю жизнь проведем вместе, а сегодня… — Она глубоко вздохнула. — Ты выйдешь замуж, станешь герцогиней… Я представить себе не могу, что останусь здесь совсем одна. Но если ты никогда не была счастлива в этом доме, то это к лучшему. Я могу только пожелать тебе счастливой семейной жизни и обрести в браке то, что мы не смогли тебе дать.

Мадлен никогда не слышала от нее подобных слов. Наверное, впервые Эмили открыто признала свою вину. Мадлен взяла еще один платок из ящика стола и протянула ей. Они обе едва сдерживали слезы.

— Я солгу, если скажу, что была несчастна здесь, — медленно проговорила Мадлен. Слова давались ей с трудом, но она должна была сказать правду. Только честность давала им надежду на примирение. — Дело в том, что моя жизнь во Франции… для меня стала прекрасной сказкой, о которой я мечтала, сидя в дальнем углу и наблюдая за тем, как все танцуют. Эта мечта оберегала меня от опрометчивых поступков, когда желание убежать из дому и присоединиться к труппе бродячих актеров становилось слишком сильным. И театр был мечтой. Я просто хотела верить, что в этой жизни есть что-то кроме магазинов и рукоделия.

Эмили слабо улыбнулась сквозь слезы. И она, и Пруденс испытывали те же чувства. Они тоже изнемогали от скуки.

— Я хотела верить, что если бы мои родители были живы, то моя жизнь была бы более интересной и захватывающей. Это общество совершенно не подходит мне, я лишняя здесь и мне хотелось бы думать, что там была другая жизнь, которую у меня украли.

— Но, как у герцогини, у тебя будет другая жизнь, — сказала Эмили. — Я не думала, что ты все еще мечтаешь вернуться во Францию. Я до сих пор скучаю по отцу, но это другое: потеряв его, я не лишилась своей жизни, как ты.

Мадлен посмотрел на платок в своих руках.

— Я не хочу возвращаться во Францию. Там никто не ждет меня. Моя семья здесь, а моих родителей уже ничто не вернет.

Потом она подняла голову и впервые встретилась взглядом с Эмили.

— Несмотря ни на что, я по-прежнему считаю тебя своей сестрой.

И это была правда. Мадлен не забыла все радости и горести, которые они делили с детства. Это была Эмили, ее сестра, которая утешала ее в детской, Эмили, ее подруга, которая предложила ставить спектакли в классной комнате, которая сделала ее одинокую жизнь не такой горестной.

— Ты простишь меня? — спросила Эмили. — Мне очень жаль, я не должна была выдавать твою тайну Алексу и маме и быть настолько эгоистичной, чтобы завидовать твоему браку. Я хотела бы время от времени видеться с тобой и Фергюсоном.

Она выглядела такой несчастной, что Мадлен не удержалась от смеха.

— Видеться время от времени? Я буду настаивать на том, чтобы ты проводила с нами целые недели. Я рада, что обрела счастье с Фергюсоном, но у меня и в мыслях не было прекратить общаться с тобой.

— Я так надеялась, что ты не откажешься от меня! — радостно сказала Эмили. Но тут же ее улыбка погасла. — Но, боюсь, тебе придется это сделать.

— Это еще почему?

Поколебавшись, Эмили ответила:

— Я только что закончила новую книгу. Она уже в типографии и к концу недели появится на полках книжных магазинов.

— Замечательная новость. Поздравляю! — Мадлен искренне радовалась за кузину. — Твои романы пользуются неизменным успехом в обществе. Пруденс говорила, что даже леди Харкасл похвалила твою последнюю работу, и Пруденс едва не разболтала, кто настоящий автор.

— Эта книга немного отличается от романов, которые я написала раньше.

— Надеюсь, ты не слишком отошла от своего стиля? Наверное, готические романы порядком надоели тебе, но они получаются у тебя очень интересными.

— Это сатира, — сказала Эмили. — И общество будет сильно разочаровано, когда книга начнет расходиться.

Мадлен нахмурилась:

— О какой сатире ты говоришь?

— О той, которая заставит каждого второго в Лондоне отправиться на поиски автора. Если мой расчет верен и книга выйдет вовремя, то к концу недели все забудут о Маргарите и Фергюсоне. Все будут заняты чтением.

— Но ты никогда не делала ничего подобного! — Мадлен была встревожена. — Почему ты сейчас решила рискнуть всем?

— Это искупление моего греха, — ответила Эмили. — Я буду чувствовать меньше вины за собой, если смогу отвлечь внимание от вашей истории. Кроме того, я не позволю им разоблачить меня.

— Милли, это может быть опаснее, чем игра в театре! — воскликнула Мадлен. — Сцена — это позор, но если ты пойдешь против аристократов, они не остановятся ни перед чем.

Небрежно бросив платок на стол, Эмили встала.

— Неважно. Я не хочу оставаться в Лондоне. Мама может отправить меня в деревню, в конце концов, я годами просила ее об этом. Кроме того, передо мной не стоит задача выйти замуж за герцога.

Последние слова она произнесла с вызовом, но без враждебности. Мадлен была опустошена разговором с кузиной, измучена последними событиями, но в то же время чувствовала себя легко и свободно, словно ревнивое чудовище, однажды поселившееся в душе, ушло навсегда. Как когда-то в детстве, она крепко обняла Эмили.

— Надеюсь, тебя не разоблачат. В любом случае, спасибо за все.

Эмили крепче сжала ее в своих объятиях.

— Я надеюсь, что и тебя не разоблачат. Ты должна рассказать мне все о маскараде, иначе мы с Пруденс обидимся на тебя.

— Особенно Пруденс, — отметила Мадлен.

Они обе рассмеялись. Похоже, их дружба была восстановлена, но пройдет еще немало времени, прежде чем они смогут забыть все те обидные слова, которые наговорили друг другу. И все же теперь ничто не стояло между ними и не мешало полному примирению. Совсем недавно Мадлен не желала видеть Эмили, но сейчас она радовалась тому, что они наконец смогли поговорить. Если бы они провели еще неделю в напряженном молчании, вряд ли потом смогли бы найти нужные слова.

После ухода Эмили Мадлен сосредоточилась на том, что ей предстоит пережить в ближайшие несколько дней. Она хотела действовать немедленно, ожидание раздражало ее. Но уже завтра она отправится на бал, и Фергюсон будет сопровождать ее. Элли ничего толком не рассказала о том, как проходят вечера у Вестбрука. Мадлен подозревала, что там ей откроются такие аспекты жизни высшего света, о которых раньше даже не догадывалась.

Но она пойдет туда, она сделает все что угодно, чтобы нелепые слухи не могли навредить Фергюсону и он смог жениться на ней. Послезавтра она будет знать, увенчался ли их план успехом. И если да, начнется настоящая жизнь, сбудутся ее мечты.

 

Глава 33

— Мне все равно не нравится все это! — пробормотал Фергюсон, пока их карета медленно тянулась к особняку Вестбрука в череде других экипажей.

Мадлен плотнее закуталась в плащ, напоследок наслаждаясь теплом, прежде чем снять его в вестибюле и остаться в наряде, который создан для того, чтобы восхищать, а не для удобства.

— Тебе хочется, чтоб тебя считали убийцей?

— Я действительно могу убить кого-нибудь, кто будет на тебя пялиться. А таких будет достаточно. Легко потерять голову, увидев тебя в таком наряде.

— Только не говори, что ты не видел подобных нарядов, — сказала Мадлен, и щеки ее зарделись.

— Не видел! — отрезал он. — Когда я сегодня забирал тебя, мне хватило одного взгляда, чтобы возникло желание потащить тебя по лестнице наверх. А в атмосфере бала… Должен предупредить: не знаю, долго ли я смогу сдерживаться и не приставать к тебе.

Его глаза обжигали не меньше, чем слова, и она почувствовала, как тепло разливается внизу живота. По дороге из Лондона они почти не разговаривали, что, пожалуй, было к лучшему: он парой слов способен был зажечь в ней такое желание, что они могли бы так и не добраться до ричмондского поместья Вестбрука.

Когда карета остановилась, Фергюсон, помогая ей выйти, вместо того чтобы подать руку, обхватил ее за талию. Пока он медленно опускал ее на землю, продолжая прижимать к себе, сквозь тонкую ткань платья она ощущала рельеф его мускулатуры и сожалела, что нельзя развернуться и уехать обратно.

— У меня тоже может не хватить выдержки, — прошептала она, читая в его взгляде то же желание: посадить ее обратно в карету и приказать кучеру везти их домой.

— Если в течение первого часа мы попадемся на глаза достаточному количеству людей, можно будет сбежать пораньше и немного побыть наедине.

Верный своему обещанию, Алекс поддержал их план, хотя он и показался ему полным безумием. Однако он пригрозил, что проследит за тем, чтобы Мадлен вернулась не слишком поздно. Это значило, что чем меньше времени у них отнимет маскарад, тем больше останется его для них двоих.

— Oui, monsieur le duc, — сказала она, превращаясь в Маргариту.

Он взял ее под руку и повел по парадной лестнице. Лакей принял плащ Мадлен и пальто Фергюсона, и она тут же услышала, как вокруг них зашептались. Что ж, отлично! Если ей удалось сразу привлечь к себе внимание, меньше времени понадобится на то, чтобы возвращение Маргариты стало триумфальным.

— Монсеньор, как я выгляжу? — спросила она, медленно поворачиваясь перед ним.

Это было истинным кокетством, чего в другой ситуации она бы никогда себе не позволила, тем более что понимала, как выглядит со стороны: ткань, столь плотно обтягивающая тело, что сквозь нее рельефно проступали ее затвердевшие соски, была почти прозрачной; прическу из напудренных волос — также и для того, чтобы скрыть их подлинный цвет, — венчала гранатовая диадема, символизирующая кроваво-красные зерна, погубившие Персефону. Хотя от колосьев пшеницы пришлось отказаться — слишком непрактично! — их отсутствие отчасти компенсировал браслет из живых цветков мака, а стилизованные котурны добавляли ей несколько дюймов роста, что было не в последнюю очередь продиктовано необходимостью соответствовать привычному росту Маргариты, которая на сцену всегда выходила на высоких каблуках. Облик завершала кружевная нижняя юбка, на пару дюймов выступающая из-под платья, что считалось крайне непристойным, но было меньшим из зол, поскольку длина платья была скандальной.

Она повернулась к Фергюсона как раз в тот момент, когда он сглотнул. У него был такой вид, словно его ударили по голове. Наконец он сказал:

— Ты самая прекрасная женщина из всех, кого я когда-либо видел!

Это не было вежливой лестью, из которой обычные великосветские комплименты в основном и состоят. Он был так искренен, словно это были его последние слова перед казнью. Она в его искренности уже не сомневалась, однако его признания не переставали ее волновать.

Она присела в глубоком реверансе и почувствовала себя распутницей, когда декольте опасно раскрылось.

— И вы, месье, самый желанный кавалер этим вечером.

— Только этим вечером? — спросил он, поднимая бровь.

Подойдя к нему вплотную, она прошептала на ухо:

— Может, и не только, если судьба и Mon Dieu не будут против.

Он рассмеялся и коснулся пальцем ее подбородка.

— Осторожно, любовь моя. Иначе я могу не выдержать и отвезти тебя домой даже раньше, чем мы покажемся на людях.

Улыбка заиграла на ее губах. В своей золотой короне и темном плаще Фергюсон выглядел хищником, но вполне ручным. Она думала, что маскарад будет чем-то вроде спектакля, но пока это было больше похоже на тот род зрелища, который отнюдь не поощрялся в добропорядочном обществе. Пусть этот вечер и предназначался для игры на публику, не было никаких причин отказывать себе в удовольствии. Тем более что это как нельзя лучше соответствовало их плану. Прибывшие гости все как один бросали в их сторону недвусмысленные взгляды.

— Мы будем танцевать? — спросила она, делая вид, словно ничего не замечает. — Если вы, конечно, не предпочитаете отдохнуть.

— Хорошо, и пусть никто не смеет думать, будто я чудовище, способное вам в чем-то отказать.

Он произнес это достаточно громко, чтобы вокруг раздались приглушенные смешки, которых она, опять-таки, словно бы не заметила. Согласно их плану, она должна была изображать неведение относительно слухов о Фергюсоне. И все же, сколь бы ни наслаждалась она возможностью вести себя, мягко говоря, раскрепощенно, ей следовало знать меру, ведь они явились, чтобы спасти доброе имя Фергюсона, а не окончательно погубить его.

— Вперед, monsieur lе duc! — сказала она.

* * *

Через час Фергюсон уже не был уверен, что сможет продолжать. На таких фривольных раутах, как маскарад Вестбрука, обычные светские правила не имели силы, так что он мог танцевать с Мадлен без перерыва, сколько вздумается. Недостаток этого обстоятельства заключался в том, что ему тяжело было, держа ее в объятиях, не думать, где бы им уединиться. Нет, их не осудили бы. С наступлением ночи аромат греха и жимолости становился все гуще. Фергюсон подозревал, что скамейки возле укромных тропинок, равно как и живописные гроты, которыми славился сад Вестбрука, сегодня не будут пустовать. Окруженное живописными ричмондскими лугами, поместье словно было создано для подобных развлечений. Возможно, это и не было случайностью: и отец, и дед Вестбрука слыли распутниками.

Тем не менее их пребывание здесь имело определенную цель, которая состояла отнюдь не в том, чтобы заняться любовью при первой возможности. И Фергюсон, как бы ни было ему тяжело, решил во что бы то ни стало придерживаться плана.

Правда, невероятная притягательность самой Мадлен была только частью проблемы. Другой частью было ее платье. Если бы она воспользовалась им в амплуа старой девы, общество отвернулось бы от нее, расценив это как последнюю отчаянную попытку привлечь внимание мужчин. Вообще-то Фергюсону никогда не импонировали дамы полусвета, чьи наряды могли соперничать с платьем Мадлен в смысле откровенности. Но на Мадлен оно смотрелось потрясающе и тысячекратно усиливало ее и без того невероятное чувственное очарование.

Он наконец заглянул ей в лицо, которое освещала озорная улыбка: возможно, она и была старой девой, но уж никак не глупышкой.

— Полагаю, нам нужно передохнуть, монсеньор, чтобы вы могли проверить, все ли с ним в порядке, с моей… моим лифом.

Ее предложение было ударом шпор по жеребцу его желания. Он не думал, что можно возбудиться еще сильнее, но дразнящие нотки в ее голосе убедили его в том, что он ошибался. Они были доказательством еще и того, что близость с ним никогда не будет для нее безрадостным долгом, рутиной: она хотела его не меньше, чем он ее. Она обладала этим удивительным даром — превращать рутину в удовольствие. Возможно, и он научится воспринимать свои многочисленные обязанности не в таком мрачном свете.

— Думаю, мы провели на публике достаточно времени, — произнес он, и его голос дрожал от вожделения.

Все видели Маргариту. Она приветствовала Вестбрука, который сделал вид, что истории в театре никогда не было, однако не выказал ни малейшего сомнения относительно того, с кем говорит. Фергюсон и Мадлен обменялись любезностями со всеми, кто подходил к ним в перерывах между танцами. Каро настороженно наблюдала за ними издали. Если они теперь благополучно доберутся до экипажа, Мадлен окажется в безопасности, а его репутация будет спасена.

Выбираясь из толпы, они едва избежали столкновения с лакеем, разносившим шампанское, и Фергюсон пожалел, что им никогда не доведется побывать на подобном балу в качестве супружеской пары. Маскарады устраивались и в высшем свете, но без этой непосредственности, и там они не смогли бы вести себя так, словно были одни.

Тем не менее он был рад, что с этим покончено. Теперь он мог беспрепятственно жениться на Мадлен, сестры — наконец дебютировать, и жизнь в целом, похоже, налаживалась. Но, прежде чем они добрались до выхода, путь им преградила Каро.

— Как мило! — воскликнула она, и ее глаза превратились в две узкие щелки, когда она встретилась взглядом с Мадлен. — Костюм подземного бога вам очень к лицу, Фергюсон.

Он ее не узнал, пока она не заговорила. Ее наряд чем-то напоминал платье Мадлен: прохладный бледный лен греческой туники и бриллиантовая диадема в волосах. Вдобавок ко всему к поясу был пристегнут кинжал: намек, который невозможно было не понять.

— Леди Гревилл, — сдержанно произнес он.

— Нам следовало договориться о костюмах. — Каро в упор смотрела на него, игнорируя Мадлен, словно ее не существовало. — Если бы вы нарядились Энеем, мой костюм Дидоны произвел бы фурор.

— Отличный костюм, но у меня уже есть спутница.

Взгляд, который Каро бросила на Мадлен, явно намекал на разницу в их положении на социальной лестнице.

— Я недолюбливаю Солфордов, но, по-моему, бессовестно показывать свету эту мадмуазель после того, как вы объявили обществу, что ваш союз с леди Мадлен основывается на любви.

— Вы же знаете, как устроен свет, — сказал он, стараясь придать голосу скучающие интонации. — Леди Мадлен не может посещать подобные мероприятия, а у меня нет желания отказываться от развлечений.

— Вы ни капли не изменились, да? — Каро усмехнулась. — Снова на коне и делаете, что хотите. Если бы я решила, что вы способны измениться, возможно, я смогла бы простить вас. Но вы такой же эгоист, как и десять лет назад.

Он не стал оправдываться: это было чревато раскрытием тайны Мадлен.

— Я искренне прошу прощения за то, что тогда так поступил, — сказал он, перейдя от нападения к защите. — Но я не могу изменить того, что сделано, как не могу изменить и последствий. Теперь прошу меня простить, я должен отвезти мадам Герье домой.

Мадлен тихонько стояла рядом. Образ куртизанки предполагал, что с ней не станут говорить, но она была слишком горда, чтобы это признать и удалиться. Мельком взглянув на нее, Фергюсон удивился, увидев на ее лице смешанное выражение сочувствия и негодования. Это, по-видимому, должно было означать, что она не считает Фергюсона подонком, каким его пытаются выставить, но в то же время сочувствует неудачливой сопернице, несмотря на все неприятности, которые та ей доставила.

Каро тоже заметила эту борьбу эмоций.

— Не смей меня жалеть, несчастная шлюха! — прошипела она. — Скоро он вышвырнет тебя на улицу, и тебе придется раздвигать ноги перед всеми желающими, пока не найдешь нового покровителя.

— Именно так вы поступили, когда он вас оставил, миледи? — спросила Мадлен, и ее французский акцент прозвучал невероятно резко.

В иных обстоятельствах она ни за что не позволила бы себе ничего подобного, но в роли Маргариты могла не отказывать себе в удовольствии говорить без обиняков.

Фергюсон выругался про себя, когда увидел, что Каро покраснела от злости.

— Дамы, сейчас не время и не место для перепалки!

Бальный зал был наполовину пуст, однако нашлось бы достаточно охотников выслушать доводы каждой из них. Последнее, чего хотелось Фергюсону, — это чтобы чье-либо внимание было обращено на Мадлен дольше, чем требовалось для рассматривания ее костюма.

— Вряд ли мне еще когда-нибудь случится беседовать с вашей шлюхой, дорогой Фергюсон, поэтому у меня больше не будет шанса предупредить глупышку о том, какое разочарование ее ждет, если она думает, что останется вашей любовницей навсегда.

Мадлен тряхнула головой, как настоящая француженка, испытывающая досаду.

— Монсеньер, мы можем уйти прямо сейчас? У нас сегодня не слишком интересная компания.

Подошел Вестбрук, и его серые глаза потемнели, когда он посмотрел на Каро.

— Дорогая, вы хотите, чтобы я попросил герцога уйти? Мне казалось, у него достанет здравого смысла не приближаться к вам.

Она ответила взглядом, в котором читалось замешательство, видно, ее боевой настрой сразу пропал.

— Боюсь, все было наоборот.

— Ты поклялась мне, что не будешь искать с ним встреч, — произнес Вестбрук, и его монотонный голос резко контрастировал с преисполненным ярости взглядом.

Она пожала плечами: жест беспомощности, обнаруживающий уязвимость, скрытую под оболочкой закаленной светской львицы.

— Сожалею, Вестбрук, но я не могу позволить ему наслаждаться жизнью, словно он не имеет никакого отношения к тому, что я потеряла практически все. Это невыносимо — наблюдать, как он развлекается не с одной, а с двумя французскими девчонками…

Она вдруг умолкла, пристально всматриваясь в Мадлен, и Фергюсон, сообразив, о чем она подумала, бессознательно обнял Мадлен, словно желая заслонить ее собой.

— О мой Бог! — выдохнула Каро — Не может быть…

Ее карие глаза широко распахнулись, и Фергюсон почувствовал, что земля уходит из под ног. Каро была последним человеком, которому он доверил бы их тайну. Мадлен тоже поняла, что погибла, и застыла перед Каро как кролик перед удавом.

Фергюсон судорожно искал путь спасения. Успеют ли они добраться до экипажа, прежде чем слух распространится среди гостей? Он обещал Мадлен предпринять все возможное, чтобы остаться в Англии. Но как остановить Каро? Откупиться от нее невозможно: она слишком богата и слишком ненавидит его, чтобы хранить такую тайну.

— Что бы вам ни показалось, заверяю вас, вы ошиблись, — быстро произнес он, стараясь отвлечь внимание Каро от Мадлен.

На лице Каро было написано замешательство, которое постепенно сменилось изумлением, на пике которого она обернулась к Вестбруку.

— Разве эта шлюшка не выглядит в точности, как леди…

— Тс-с! — оборвал ее Вестбрук. — Ни слова больше!

Фергюсон не мог уйти, не предприняв последней попытки спасти ситуацию.

— Мы можем поговорить у вас кабинете, Вестбрук? — его голос прозвучал так спокойно, словно он приглашал всех на пикник.

Граф молча кивнул и поймал Каро за локоть, когда та попыталась улизнуть. Фергюсон чувствовал, как дрожит Мадлен, и, наклонившись, прошептал ей на ухо:

— Мы ведь не станем сдаваться без боя, правда?

Он должен был сдержать обещание, а для этого следовало разобраться с Каро — раз и навсегда.

 

Глава 34

По дороге в кабинет Вестбрука Фергюсон крепко держал Мадлен за руку. В другое время она сочла бы такое участие чрезмерным, но теперь, когда она не могла забыть взгляд Каро, в котором вспыхнуло узнавание, Мадлен была благодарна за поддержку, хотя обладательница этого страшного взгляда, казалось, забыла о ней. Они с Вестбруком шли впереди, и он, на ходу наклонившись к ней, прошептал что-то на ухо. Слов было не разобрать, но, очевидно, тон был резким. Вестбрук явно был недоволен таким поворотом событий.

До встречи с Каро бал напоминал прекрасный сон, в котором можно было бесстыдно флиртовать с любимым мужчиной и делать на людях то, чего она никогда не позволила бы себе после пробуждения. Но теперь из-за ненависти Каро и неясных намерений Вестбрука сон постепенно превращался в кошмар. Мадлен невыносимо хотелось закричать и проснуться.

Возможно, у нее хватило бы смелости дать Каро отпор. Но это была не ее игра. Единственное, на что ее хватило, — так это тихо сказать Фергюсону:

— Если хочешь пойти на обострение, я тебя поддержу. Даже если общество нас отвергнет.

Он сжал ее руку еще крепче. Завтра на ней будет синяк, если он немного не ослабит хватку.

— Но тебе ведь это не по душе, так что никаких игр, — решительно ответил он, а когда взглянул на нее, словно очнулся. — Послушай, мне жаль, мне очень жаль, Мад. Если бы я знал, чем обернется та история, я прожил бы с отцом без единой жалобы все эти десять лет и даже больше, если бы понадобилось. Если бы я только знал, что ты дождешься меня…

В ее глазах блеснули слезы. Она знала, что для него значило бы жить с отцом, каких усилий это стоило бы ему. В ответ она прошептала:

— А если бы я знала, что у меня будешь ты, я бы обошлась без театра, и нам бы теперь ничего не грозило.

Это было правдой. Она могла бы обойтись без театра, ведь Фергюсон заполнил бы ту пустоту, которую заполняла игра. Пока он был в ее жизни, ей не требовались аплодисменты, чтобы почувствовать себя желанной. Его любви было достаточно. Кроме того, именно он показал ей, что, несмотря на необходимость придерживаться правил этикета, жизнь прекрасна и расцвечена множеством красок. И тем большая паника ее охватила перед дверью кабинета Вестбрука.

У нее была пара минут, чтобы взять себя в руки, — пока Вестбрук выпроваживал из кабинета раскрасневшуюся пастушку и мужчину в костюме Генриха VIII. «Король» утверждал, что они просто беседовали, хотя состояние буколических юбок свидетельствовало совсем о другом. Впрочем, они не очень огорчились: пастушка озорно рассмеялась, проскальзывая мимо Мадлен, и тут же парочка уединились в соседней гостиной. Еще год назад Мадлен была бы фраппирована этим, а теперь лишь пожалела о том, что им с Фергюсоном не удастся так же сбежать и запереться в какой-нибудь гостиной, подальше от чужих глаз.

Они вошли в кабинет, и Вестбрук со вздохом закрыл за собой дверь.

— Эти маскарады — одно расстройство, хотя на них и происходит немало интересного. И я бы остерегся садиться на тот диван. Кто обожает маскарады, так это мой мебельщик: потом приходится менять почти всю обивку.

Мадлен сдержала готовый вырваться смешок. Как куртизанка она, возможно, должна была ответить какой-нибудь не менее грубой шуткой, как леди — презрительно смерить Вестбрука взглядом, но она потерялась где-то между этими двумя образами. К тому же Вестбрук ее не узнал, так что безопаснее всего было молчать.

Фергюсон, однако, избрал иную тактику.

— Каро, это должно закончиться прямо сейчас, — сказал он твердо. — Я был негодяем и относился к вам отвратительно, но вы знаете, что мы не смогли бы быть вместе. У вас нет причин в отместку портить жизнь мадам Герье. Если вам совсем невмоготу, ограничьтесь мной, но оставьте ее в покое.

Они расположились попарно — Мадлен с Фергюсоном и Каро с Вестбруком — за короткими сторонами прямоугольника массивного письменного стола. Избегая смотреть на Фергюсона, Каро все свое внимание сосредоточила на Мадлен, словно стремясь окончательно убедиться, что не ошиблась.

— Как, во имя всего святого, вам удалось уговорить леди Мадлен притвориться вашей убитой любовницей? — Темные глаза Каро, оставив Мадлен, вонзились в Фергюсона. — Если вы посмели рискнуть ее репутацией, чтобы просто обелить свое имя, то вы все такой же подлец, что и десять лет назад.

Мадлен вновь была потрясена. Такой взгляд был для нее полной неожиданностью. Впрочем, если вдуматься, версия Каро имела смысл. Действительно, легче было поверить, что она согласилась рискнуть ради Фергюсона, чем в то, что знатная дама станет играть в театре на потеху черни.

Прислонившись спиной к двери, Фергюсон, в короне и мантии, выглядел величественно и грозно.

— Что бы вы обо мне ни думали, я бы никогда не рискнул репутацией Мадлен.

Каро рассмеялась.

— Вы имеете наглость делать такое заявление, когда она стоит рядом с вами? Общество отвернется от нее, когда узнает об этом, вне зависимости от того, женитесь вы на ней или нет, потому что приличные дамы не ходят на такие маскарады, да еще в столь легкомысленных нарядах.

Ладони Фергюсона с грохотом впечатались в дверь позади него.

— Никто не узнает, если вы не скажете. И я скорее отправлюсь в ад, чем позволю распространиться этим слухам.

Вестбрук поднялся. Его игривое настроение улетучилось.

— Я никому не позволю угрожать леди Гревилл! — мрачно произнес он.

— А я никому не позволю попустительствовать ее попыткам разрушить судьбу моей невесты! — отрезал Фергюсон.

Это выглядело как обмен любезностями перед схваткой, и Мадлен поняла, что схватка может стать не только словесной. Она сжала кулаки. Ей не следовало вмешиваться, но Фергюсон только подливал масла в огонь, поэтому она произнесла:

— Если нам всем удастся успокоиться и поговорить, мы сможем прийти к решению, которое устроит всех, как мне кажется.

У Фергюсона, по крайней мере, хватило такта изобразить на лице сожаление, когда он осознал, что вел себя опрометчиво. Но Каро пылала гневом.

— Я пыталась предостеречь вас, леди Мадлен, но если вы готовы выйти замуж за человека, который убил свою последнюю любовницу и зашел столь далеко, что попытался замаскировать убийство, прибегнув к не слишком-то красивому приему, то вы столь же безнадежно испорчены, как и он. Хотя, конечно, будь я старой девой вроде вас, заполучив наконец герцога, я бы тоже попыталась спасти его любыми средствами.

Мадлен теперь и сама разъярилась. Она сочувствовала Каро, но ее неодолимо тянуло влепить этой даме пощечину, прежде чем ее рот извергнет новый поток оскорблений. Фергюсона, по-видимому, одолевало аналогичное желание — он резко шагнул вперед, но Вестбрук его опередил. Положив Каро руку на плечо, он сказал:

— Несмотря на множество иных грехов, Фергюсон не убийца. Я разговаривал с мадам Герье у нее в гримерке пару недель назад и готов поклясться, что это она сейчас стоит перед нами. Боюсь, вы недооценили леди Мадлен.

Теперь настала очередь изумляться Каро. Мадлен подумала было, что такая реакция вызвана тем, что Каро наконец осознала ее роль в этой истории, но поняла, что ошиблась, когда та, резко сбросив руку Вестбрука, выпалила:

— А что вы делали в ее гримерке, позвольте осведомиться?!

Вестбрук некоторое время молчал, поправляя манжеты, его движения были неторопливыми и расслабленными. Однако когда он заговорил, в его голосе ощущалось напряжение.

— Если помните, тем вечером вы сказали, что я волен искать наслаждений где пожелаю, так как у вас пропало настроение быть мне верной. Я просто последовал вашему совету после того, как вы оставили меня в театре.

Каро сделалась пунцовой от гнева.

— Только не говорите, что спали с ней!

— А если и так? Вы бы имели полное право укорять меня, если бы приняли мое предложение. Покуда же вы этого не сделали…

Мадлен едва не расхохоталась, когда Фергюсон картинно закатил глаза, выражая свое отношение к ссоре влюбленной парочки. Ситуация была скверной, но то, что чувство юмора не покинуло Мадлен, вселяло в нее некоторую надежду. Заметив ее улыбку, Каро прошипела:

— Если вы с ним спали, клянусь, я уничтожу вас еще до полуночи!

— Пардон, я запуталась, — произнесла Мадлен так, словно она по-прежнему была Маргаритой. — Мы собрались здесь, потому что вы ненавидите Фергюсона или потому что претендуете на внимание Вестбрука? Похоже, не только Фергюсон готов бороться за любовь и честь.

Эти слова привели Каро в замешательство, и она уставилась на Мадлен, словно не могла поверить, что кто-то посмел разговаривать с ней таким образом. И неважно, была Мадлен добропорядочной леди или куртизанкой и актрисой, то, что она позволила себе подобную реплику, находилось выше понимания Каро.

Фергюсон дотронулся до плеча Мадлен, как бы бессознательно копируя жест, которым Вестбрук только что пытался усмирить Каро. Однако Мадлен не отстранилась от него, напротив, она прильнула к его руке, находя в этом жесте утешение и поддержку. Каро, не упустившая ни единого их движения, сжала губы.

— Вы имеете полное право ненавидеть меня, Каро, — сказал Фергюсон. — Тогда, десять лет назад, я был одержим идеей досадить отцу, однако мне не следовало использовать для этого ваше стремление к отношениям более высоким, чем те, которые мог вам дать тот мужлан, за которым вы были замужем. Вы не давали мне повода думать, что ваш муж может повести себя так жестоко, как он повел себя, когда нас застукали. Я даже представить не мог, что мое бегство так повлияет на вашу судьбу. Я и сам поплатился за это. Считая, что никогда не смогу вернуться, я потерял надежду обзавестись связями в обществе или найти достойную жену…

Он замолчал, и Мадлен прижалась щекой к его руке.

— Но у меня появился второй шанс, — продолжал он сдержанно, — и теперь я отказываюсь бежать. Мадлен — единственная женщина, которую я любил и буду любить, и я не стану обрекать ее на изгнание из-за совершенных в прошлом ошибок.

Его рука соскользнула с плеча Мадлен, и она вздрогнула. Но следующий его жест потряс ее до глубины души. Он опустился на одно колено подле нее и коснулся ее левой руки, как рыцарь, приносящий обет верности.

— Каро, я хотел бы получить ваше прощение, но больше всего мне необходимо ваше обещание, что вы не станете вредить Мадлен из-за моих прегрешений. Если же это невозможно, — он сжал пальцы Мадлен, — то, Мад, прошу тебя, отпусти меня, чтобы не погибнуть вместе со мной.

Его порыв был таким неожиданным, а эмоции, заставлявшие голос дрожать, такими искренними и трогательными, что глаза Мадлен наполнились слезами.

— Я не могу отпустить тебя, Фергюсон, — прошептала она, и казалось, кроме них в этот момент никого не существовало на свете. — Я скорее оставлю все, что мне дорого, но не допущу, чтобы ты покинул Лондон без меня.

Он наклонился и поцеловал ей руку.

— А мне будет лучше коротать ночи в проклятом одиночестве, чем допустить, чтобы ты была оторвана от семьи и друзей.

Их взгляды встретились, и она убедилась, что каждое сказанное им слово было святой правдой.

— Ты не бросишь меня! Я тебе не позволю, — сказала она.

Фергюсон улыбнулся, он был счастлив, несмотря на их столь ужасное положение.

— И кто из нас диктатор, любовь моя?

Она хотела поцеловать его, лишь бы только он не говорил, что откажется от нее, но они все же были не одни. Каро таращилась на них в немом изумлении.

— Скажите, леди Гревилл, дадите вы нам время покинуть страну или растрезвоните обо всем, едва выйдя из этой комнаты?

Каро побледнела, ее гнев, похоже, улетучился без остатка, но во взгляде по-прежнему читалась непреклонность. Она выглядела так, словно стала свидетелем собственной смерти, а это зрелище не могло сделать ее счастливее. Наконец она произнесла:

— Похоже, вы правы, Фергюсон. Люди меняются. Никогда не думала, что вы станете кого-то умолять или будете готовы пожертвовать собой ради другого.

Фергюсон кивнул.

— Сбежать от прошлого возможно, Каро. Особенно если вы найдете того, кто будет любить вас, несмотря ни на что.

Ее лицо приняло отсутствующее выражение.

— Может, и так. По крайней мере, для вас это возможно. Но поскольку ваши намерения изменились… — она на миг умолкла, теребя перстень на пальце, — и вы больше не тот подонок, которого я знала, то вам больше не нужно меня бояться. Желаю вам настоящего счастья.

Мадлен готова была танцевать от радости, а Каро сохраняла серьезность. Когда она взглянула на Мадлен, ее лицо лишь немного смягчилось.

— Всем бы нам вашу смелость, леди Мадлен. Вообразите, на что мы были бы способны, если бы могли стремиться к горизонтам, не ограниченным ролью жены или вдовы.

Фергюсон поднялся.

— Я тоже желаю вам счастья, Каро. Я не хотел, чтобы то, что произошло между нами, ранило вас. Но если вы оставите прошлое прошлому, то настоящее может подарить вам такое счастье, о котором вы и не мечтали.

Каро рассеяно кивнула и спросила:

— Вестбрук, мы можем поговорить?

— Разумеется, — ответил тот, подходя к двери, будто не мог дождаться, когда Фергюсона и Мадлен покинут его дом.

Прежде чем повернуть дверную ручку, он сказал:

— Можете не волноваться относительно меня, я не стану вредить вам. Я не был инициатором этой войны, и меня не волнует, как леди Мадлен проводила свое время. Кроме того, мне не хотелось бы, чтобы герцогиня Ротвельская затаила на меня злобу и мстила мне до конца моих дней.

Он говорил искренне, и Мадлен почувствовала, что совсем успокоилась.

— Я больше не появлюсь на сцене, но вы всегда можете рассчитывать на помощь герцогини Ротвельской.

Вестбрук поклонился, затем кивнул Фергюсону.

— Мы должны как-нибудь пообедать в «Уайтсе», раз вы надолго обосновались в Лондоне. Может, после медового месяца?

С этими словами Вестбрук взглянул на Каро, и Мадлен оставалось только гадать, чей медовый месяц он имел в виду. Фергюсон не стал комментировать эту двусмысленность, но принял приглашение значительно приветливее, чем он это делал обычно.

После того, как были сказаны слова прощания, Фергюсон вывел Мадлен из кабинета и дверь за ними закрылась. Фергюсон уже не спешил добраться до кареты. Он обнял Мадлен и, крепко прижимая ее к себе, заглянул в глаза. Через клочок ткани, который с трудом можно было назвать платьем, Мадлен ощущала его тело и чувствовала, как бьется его сердце.

Теперь можно было не опасаться, что он ее оставит, он принадлежал ей навсегда, однако Мадлен была слишком нетерпелива, чтобы ждать. Поэтому, когда он с похотливой ухмылкой прошептал что-то насчет фантазии об интимной близости в саду, она подала ему руку и последовала за ним в темноту.

 

Глава 35

Спустя неделю в Ротвел Хаусе давали бал. В доме герцога не устраивались большие приемы более десяти лет. Те, кто получил приглашение, задолго до бала говорили, что этот вечер станет главным событием месяца, а может и сезона.

Зал был великолепен, он долго пустовал, но этим вечером его по красоте не смог бы превзойти ни один дворец мира. Герб Ротвелов, пылая пурпуром и золотом, отражал свет тысячи свечей. Создавалось впечатление, что зал наполнен алыми искрами. Оркестр, скрытый за ширмой, играл легкие арии, казалось, что музыка магическим образом, сама собою зарождалась в зале и плыла над головами гостей.

Бал был достоин принцессы и даже двух принцесс. Кейт и Мэри долго ждали своего дебюта, и не напрасно: зрелость, появившаяся в их чертах и жестах, удивительно шла им. Сестры решили удивить всех, подчеркнув свою поразительную схожесть. Светлые волосы были уложены в одинаковые высокие прически, бриллиантовые серьги свисали с мочек ушей, подолы белых, расшитых жемчугом бальных платьев прикрывали изящные туфельки. Наряды сестер отличались лишь цветом поясов, стягивающих тали: Кейт выбрала драматичный темно-синий цвет, а Мэри — романтичный розовый. Пояса подчеркивали тонкие станы, и у девушек не было недостатка в мужском внимании. Но первый танец они подарили Фергюсону и Алексу.

— Почему ты не танцуешь? — спросила Пруденс у Мадлен, которая вместе с ней наблюдала за гостями.

Как всегда, подруги сидели рядом. Второй танец Мадлен танцевала с Фергюсоном, затем несколько танцев с другими партнерами, но, к счастью, в ее бальной карте было мало записей.

— Ты же знаешь, мне больше не нравятся танцы.

— А если бы тебя пригласил Фергюсон? — поддразнила ее Пруденс.

Мадлен улыбнулась. От танца с ним она бы ни за что не отказалась. Она надеялась, что после ужина сможет немного побыть с ним наедине. Сейчас Фергюсон был занят: он исполнял роль гостеприимного хозяина. Несколько мамаш, делая вид, что не знают о помолвке герцога, докучали ему, упрашивая потанцевать с дочерьми. Надеялись, что Фергюсон осознает свою ужасную ошибку и разорвет отношения с Мадлен. В этот вечер герцог был весьма приветлив и не отказывал никому.

— Ротвел уже не кажется таким ужасным, правда? — Пруденс наблюдала за очередной глупышкой, которая, путая па, танцевала с ним котильон. — Месяц назад он довел бы бедную девочку до истерики, после танца с ним она бы просидела весь вечер в темном углу.

— Хочешь сказать, я приручила его?

— Приручить Ротвела? — Пруденс весело рассмеялась. — Никогда! Скорее это он приручил тебя, ведь ты оставила свои сумасбродства, — шепнула она.

Но, даже услышав нечто подобное, никто не поверил бы, что Мадлен способна устроить скандал или опозориться. В глазах старших она все еще оставалась образцом благопристойности, хотя они и задавались вопросом, как без малейших усилий она смогла заполучить столь завидного жениха. Для них это было весьма подозрительно.

Мадлен делано удивилась:

— Мне никогда не сравниться в безрассудстве с герцогом! Разве я похожа на такую леди?

Пруденс улыбнулась, но ее улыбка теперь была печальна. Она остановила взгляд на прелестной паре, танцующей котильон. Помолчав, призналась:

— Я буду скучать по тебе.

— Я не уезжаю на край земли, — сказала Мадлен. — А Ротвел Хаус гораздо ближе к поместью твоей матери, чем Солфорд Хаус. Если ты и Эмили не будете навещать меня, я загрущу. Только представь, как тоскливо в компании чопорных старомодных дам! Но как герцогиня я вынуждена буду обзавестись таким кругом общения.

— Да, ты права, — весело отозвалась Пруденс, но Мадлен уловила печальный взгляд подруги. — В следующем году меня не будет в Лондоне. Мать говорит, что нет смысла приезжать на следующий сезон: «Ведь ясно, что Пруденс не найдет себе жениха, поэтому не будем попусту тратить деньги».

Мадлен всегда смеялась, когда Пруденс передразнивала резкий голос матери, но в этот раз ей не было смешно. Мадлен хотела что-то сказать, но подруга опередила ее:

— Но ведь ты остаешься в Англии! Мне и этого достаточно. К тому же со мной будет Эмили. Она замечательная, если не говорит глупостей. А еще у меня есть маркиза Фолкстон. Она посещала наш клуб на прошлой неделе и очень мне понравилась.

Мадлен была рада, что Элли присоединилась к ним, хотя вначале ей показалось, что маркиза импульсивно приняла решение и уже жалеет об этом. Вначале она отказывалась говорить о своих увлечениях и показывать написанные ею картины, но к концу встречи оттаяла и с радостью согласилась прийти в следующий раз. Еще бы! За всю жизнь она не услышала столько сплетен, сколько за один этот вечер.

Но Эмили… Размолвка с Эмили оставалась поводом для тревоги. Когда закончился котильон, бросив кавалера в толпе гостей, она поспешила к подругам. Личико Эмили раскраснелось от быстрого танца, розовые румяна, нанесенные на щеки, делали ее еще очаровательнее. Обычно, даже танцуя весь вечер, Эмили выглядела скучающей и недовольной балом, но сегодня ее голубые глаза искрились радостью, на губах играла улыбка. Можно было подумать, что Эмили влюбилась, но Мадлен знала подругу слушком хорошо. За маской непринужденного веселья та прятала беспокойство. Эмили присела рядом с подругами и с восторгом воскликнула:

— Это лучший бал в мире!

— Я предпочитаю бальный зал леди Спенсер, но ужин превзошел все мои ожидания, — серьезно произнесла Пруденс, притворяясь, что не замечает ликования Эмили.

Эмили рассмеялась:

— Ты забываешь о восхитительной компании.

— Неужели ты только что танцевала с сэром Персивалем Пикеттом? — недоверчиво спросила Мадлен.

Эмили терпеть не могла его, но джентльмен не понимал намеков, а Эмили слишком беспокоилась о приличиях, чтобы напрямую отказать ему.

— Да, и у него появилась вздорная идея стать выдающимся поэтом. Он заявил, что написал мне стихотворение и что оно произведет фурор в обществе, — скорчив скептическую гримаску, ответила она. — Но, думаю, все просто заткнут уши, чтобы не слышать его ужасных рифм. Хотя он хорошо отзывался о новой книге, которую нашел в лавочке на Бонд-стрит. Он сказал, что это весьма смелая сатира. Сэр Персиваль предрекает, что скоро она всколыхнет общество.

— Мнение сэра Персиваля о литературе не должно сильно беспокоить тебя, — сказала Мадлен, надеясь, что ее догадка о происхождении книги окажется неверной.

— На самом деле у него есть вкус, и он может составить мнение о том, что пишут другие, — не согласилась Эмили. — Критика — его призвание, она компенсирует ему отсутствие таланта. Мы должны найти экземпляр «Непокоренной наследницы». Кажется, вы еще не читали этот роман.

Сердце Мадлен забилось чаще. Пруденс нахмурилась и наклонилась ближе к подругам:

— Неужто роман настолько популярен, что его не купить?

Эмили улыбнулась, и Мадлен наконец поняла, почему она была в таком хорошем настроении. Эмили сияла, испытывая то же пьянящее чувство, что и Мадлен, когда играла на сцене. Обе как будто покорили вершину, которая еще никому не давалась, завоевали крепости, которые все считали неприступными. Вначале необходимость хранить свой успех в тайне только усиливала радость, однако теперь, когда секрет стал опасным, все это стало менее привлекательным, правда, ненамного.

А вот у Эмили могут возникнуть сложности. Мадлен играла ради собственного удовольствия и в любой момент была готова оставить это занятие, но Эмили хотела признания. Она была несказанно счастлива, когда ее первая книга была издана и начала продаваться, но она всегда злилась из-за необходимости печататься под псевдонимом. Если эта книга станет сенсацией, сможет ли она остаться в стороне и молча наблюдать за успехом выдуманного автора? Не разрушит ли она свою судьбу, стремясь обрести известность? До сих пор Эмили была осторожна.

Спрятав улыбку, она ответила:

— Пока нет. Только двое из тех, с кем я сегодня танцевала, упомянули роман, и их нельзя назвать арбитрами вкуса.

Здесь они не могли спокойно разговаривать, но Мадлен немедленно хотела получить ответ. Однако, поразмыслив, она решила, что откровенная беседа может подождать. Если Эмили сама не захочет открыть тайну, никто не узнает настоящее имя автора, да и слишком мало людей прочитало роман, чтобы опасаться быстрого разоблачения. Кроме того, к ним спешил Фергюсон. В отличие от их первой встречи на балу, Мадлен точно знала, к кому он торопится.

Фергюсон был красив, даже красивее, чем во времена их первой памятной встречи. Сегодня на нем было тот же камзол, отлично скроенный жилет подчеркивал широкие мускулистые плечи, а облегающие бриджи — сильные ноги. Некоторые мужчины пользовались маленькими подушечками, чтобы придать своим икрам приглядный вид, но герцогу не нужны были эти ухищрения. Но влюбилась она в Фергюсона совсем не потому, что он носил хорошо сшитую одежду, и не потому, что у него была красивая фигура. У него были удивительно добрые глаза, и он был способен на искреннюю любовь, а также обладал прекрасным чувством юмора. Когда они были вдвоем, холодное высокомерие — единственный бастион израненного сердца — исчезало.

— Ты самая счастливая женщина в Англии! — шепнула ей Пруденс.

— Не спеши с выводами, герцог вполне может оказаться безумцем. — Эмили смерила Фергюсона оценивающим взглядом.

— Действительно, приглашать Мадлен, зная, что у нее такие подруги, — сущее безумие, — парировал Фергюсон.

Эмили улыбнулась в ответ, наслаждение от танца все еще пьянило ее. Мадлен заставила себя успокоится и не переживать о кузине. Хорошо, что Фергюсон и Эмили достигли хрупкого перемирия. Постепенно они узнают друг друга лучше и смогут поладить.

— Прикажите, и я оставлю их, герцог. В конце концов, вы можете убить меня, если я откажусь, — поддразнила его Мадлен.

Теперь эта шутка была вполне безопасна. Появление «Маргариты» на маскараде у Вестбрука обсуждали в течение нескольких дней. А некоторые даже угрожали Фергюсону, обвиняя его в том, что он позволил ей снова исчезнуть.

Фергюсон свирепо посмотрел на нее:

— Я приму самые решительные меры, если вы откажитесь танцевать со мной, Безумная Леди.

Она протянула ему руку, почувствовала, как сильная ладонь сжала ее пальцы и в этот миг подумала, сможет ли прожить без его прикосновений. Глядя в его горящие озорным огнем глаза, она понимала, что не сможет.

Фергюсон повел ее в круг танцующих.

— Я должна была догадаться, что вы, ваша светлость, выберете вальс, — сказала она.

— Как я мог упустить такую возможность? — со всей серьезностью отозвался он. — Я не знаю, как продержусь еще три недели, оставшиеся до свадьбы.

— Я тоже не знаю. — Мадлен дрожала, чувствуя его сильную руку на талии.

— Мы всегда можем убежать в Гретна-Грин, как Вестбрук и Каро, — предложил Фергюсон.

Он произнес это как бы между прочим, но Мадлен подумала, что, если хотя бы намекнет, что согласна, он немедленно наймет экипаж, и они помчатся на север.

— Им легко простят — свет так и ожидает скандала от этой парочки, — сказала Мадлен. — Все с благосклонностью отнесутся к столь романтичному порыву. Но если я потороплюсь выскочить замуж, обойдясь без великолепной церемонии, которую все так ждут…

Фергюсон улыбнулся.

— И мы не разочаруем их. А потом, любовь моя, будем только вдвоем — ты и я.

— И твои сестры. И тетя Софрония, — напомнила ему Мадлен.

Он поморщился.

— Кстати, Элли сказала, что с радостью переедет в Ротвел Хаус, чтобы во время медового месяца составить сестрам компанию. Но не могу понять, почему она на это пошла. Я думал, что она никогда не согласится покинуть Фолкстон. Интересно, не связано ли это с намерением маркиза вернуться в Англию, чтобы заявить права на титул?

Мадлен обернулась и посмотрела на Элли, занятую увлекательной беседой с лордом Норбери, ее обычным собеседником. На бледном лице, обрамленном огненным ореолом волос, сияли прекрасные глаза. Усталость делала ее еще красивее. Мадлен хотелось верить, что Фергюсон ошибся и возвращение Фолкстона не причинит Элли еще больше горя.

— Я буду рада видеть Элли. Мне не обойтись без советчицы, которая поможет мне стать настоящей герцогиней.

— Ты уже настоящая герцогиня, — сказал Фергюсон.

— Правда? Едва ли…

Фергюсон прервал ее на полуслове.

— Ты умеешь и одеться, и раздеться, — шепнул он. — Ты красиво говоришь и знаешь, что еще можно делать этими прелестными губками. Ты умеешь составлять букеты и, как мне показалось во время нашего небольшого приключения в саду, иногда не прочь оставить некоторые цветы в беспорядке.

Услышав это, Мадлен покрылась густым румянцем, но и улыбки сдержать не смогла. На прошлой неделе, распрощавшись с Вестбруком, Фергюсон повел ее в сад, и она наконец узнала, какие «опасности» подстерегают молодую женщину в гроте, залитом лунным светом.

— Думаю, тетя Софрония не одобрит мои цветочные эксперименты.

— Мне кажется, в молодости она делала то же, что и мы. В конце концов, в райских кущах должны быть цветы.

Его невозмутимый тон рассмешил Мадлен. Она смотрела на танцующие пары. Казалось, у спокойного и уверенного в себе Фергюсона нет ничего общего с дилетантами светских раутов. Мадлен потребовались годы, чтобы открыть в себе те же качества. Лишь после событий на маскараде у Вестбрука она поняла, что только вместе они по-настоящему сильны, как две части древней скалы, которая была расколота, но вновь стала единым целым.

Она внимательно посмотрела на него, а он улыбнулся, словно даря обещание, что так, не отводя глаз ни на секунду, они проживут всю жизнь, одну на двоих. В их паре не было слабого, но разве ее сердце могло не покориться его улыбке?

— Кажется, быть герцогиней не так уж и плохо.

— Думаю, быть моей герцогиней просто замечательно.

 

От автора

Я не актриса, не сирота из Франции, и, конечно же, не являюсь герцогиней (последнее очень хотелось бы изменить. Принц Гарри, позвони мне!). Тем не менее мне всегда нравились романы об Англии эпохи Регентства, и, в отличие от муз Мейфэра, мне не нужно идти на различные хитрости, чтобы писать свои книги. И я безмерно этому рада.

Я хочу поблагодарить всех, кто поверил, что мои усилия приведут к достойному результату. Я начала ощущать поддержку задолго до того, как смогла продать первый тираж моего романа, еще тогда, когда все это было только безумной мечтой и случайными набросками.

Мои родители всегда позволяли мне самой выбирать свой путь, даже если он приводил меня на другие континенты и в странные профессии. Брат и сестра тоже поддерживали меня все время, и благодаря им я всегда помнила о своих корнях. Я проделала неблизкий путь от моего родного дома в Айове до моего нынешнего дома в Калифорнии, и мои друзья, которые сопровождали меня при этом, заслуживают больше, чем нескольких сентиментальных фраз в послесловии. Не хватит никаких слов, чтобы выразить мою благодарность семье и друзьям за то, что они серьезно отнеслись к моему занятию литературой, и я надеюсь, что оправдаю их надежды.

Что касается практической стороны дела, то хочу поблагодарить моего агента Дженнифер Шобер из Spencerhill Associates за ее усердную работу, позволившую моей книге увидеть свет. Я также благодарна Romance Writers of America® за предоставленную возможность общаться с прекрасными и опытными авторами, включая моих товарищей по конкурсу Golden Heart® 2009 и 2011 годов, финалистов и всех членов сан-францисского отдела RWA.

Наконец я хочу поблагодарить Вас за то, что прочли «Бесприданницу». Мысль о том, что Вы решили провести вечер с моей книгой в руках, заставляет меня трепетать. Понравилось Вам или нет, с нетерпением жду Ваших отзывов на сайтах. Также Вы всегда можете написать непосредственно мне: [email protected]

Еще раз спасибо. Следующей будет история Эмили! Надеюсь, она понравится Вам.

Сара Рамси

Сан-Франциско, Калифорния, январь 2012 г.