— Мне все равно не нравится все это! — пробормотал Фергюсон, пока их карета медленно тянулась к особняку Вестбрука в череде других экипажей.

Мадлен плотнее закуталась в плащ, напоследок наслаждаясь теплом, прежде чем снять его в вестибюле и остаться в наряде, который создан для того, чтобы восхищать, а не для удобства.

— Тебе хочется, чтоб тебя считали убийцей?

— Я действительно могу убить кого-нибудь, кто будет на тебя пялиться. А таких будет достаточно. Легко потерять голову, увидев тебя в таком наряде.

— Только не говори, что ты не видел подобных нарядов, — сказала Мадлен, и щеки ее зарделись.

— Не видел! — отрезал он. — Когда я сегодня забирал тебя, мне хватило одного взгляда, чтобы возникло желание потащить тебя по лестнице наверх. А в атмосфере бала… Должен предупредить: не знаю, долго ли я смогу сдерживаться и не приставать к тебе.

Его глаза обжигали не меньше, чем слова, и она почувствовала, как тепло разливается внизу живота. По дороге из Лондона они почти не разговаривали, что, пожалуй, было к лучшему: он парой слов способен был зажечь в ней такое желание, что они могли бы так и не добраться до ричмондского поместья Вестбрука.

Когда карета остановилась, Фергюсон, помогая ей выйти, вместо того чтобы подать руку, обхватил ее за талию. Пока он медленно опускал ее на землю, продолжая прижимать к себе, сквозь тонкую ткань платья она ощущала рельеф его мускулатуры и сожалела, что нельзя развернуться и уехать обратно.

— У меня тоже может не хватить выдержки, — прошептала она, читая в его взгляде то же желание: посадить ее обратно в карету и приказать кучеру везти их домой.

— Если в течение первого часа мы попадемся на глаза достаточному количеству людей, можно будет сбежать пораньше и немного побыть наедине.

Верный своему обещанию, Алекс поддержал их план, хотя он и показался ему полным безумием. Однако он пригрозил, что проследит за тем, чтобы Мадлен вернулась не слишком поздно. Это значило, что чем меньше времени у них отнимет маскарад, тем больше останется его для них двоих.

— Oui, monsieur le duc, — сказала она, превращаясь в Маргариту.

Он взял ее под руку и повел по парадной лестнице. Лакей принял плащ Мадлен и пальто Фергюсона, и она тут же услышала, как вокруг них зашептались. Что ж, отлично! Если ей удалось сразу привлечь к себе внимание, меньше времени понадобится на то, чтобы возвращение Маргариты стало триумфальным.

— Монсеньор, как я выгляжу? — спросила она, медленно поворачиваясь перед ним.

Это было истинным кокетством, чего в другой ситуации она бы никогда себе не позволила, тем более что понимала, как выглядит со стороны: ткань, столь плотно обтягивающая тело, что сквозь нее рельефно проступали ее затвердевшие соски, была почти прозрачной; прическу из напудренных волос — также и для того, чтобы скрыть их подлинный цвет, — венчала гранатовая диадема, символизирующая кроваво-красные зерна, погубившие Персефону. Хотя от колосьев пшеницы пришлось отказаться — слишком непрактично! — их отсутствие отчасти компенсировал браслет из живых цветков мака, а стилизованные котурны добавляли ей несколько дюймов роста, что было не в последнюю очередь продиктовано необходимостью соответствовать привычному росту Маргариты, которая на сцену всегда выходила на высоких каблуках. Облик завершала кружевная нижняя юбка, на пару дюймов выступающая из-под платья, что считалось крайне непристойным, но было меньшим из зол, поскольку длина платья была скандальной.

Она повернулась к Фергюсона как раз в тот момент, когда он сглотнул. У него был такой вид, словно его ударили по голове. Наконец он сказал:

— Ты самая прекрасная женщина из всех, кого я когда-либо видел!

Это не было вежливой лестью, из которой обычные великосветские комплименты в основном и состоят. Он был так искренен, словно это были его последние слова перед казнью. Она в его искренности уже не сомневалась, однако его признания не переставали ее волновать.

Она присела в глубоком реверансе и почувствовала себя распутницей, когда декольте опасно раскрылось.

— И вы, месье, самый желанный кавалер этим вечером.

— Только этим вечером? — спросил он, поднимая бровь.

Подойдя к нему вплотную, она прошептала на ухо:

— Может, и не только, если судьба и Mon Dieu не будут против.

Он рассмеялся и коснулся пальцем ее подбородка.

— Осторожно, любовь моя. Иначе я могу не выдержать и отвезти тебя домой даже раньше, чем мы покажемся на людях.

Улыбка заиграла на ее губах. В своей золотой короне и темном плаще Фергюсон выглядел хищником, но вполне ручным. Она думала, что маскарад будет чем-то вроде спектакля, но пока это было больше похоже на тот род зрелища, который отнюдь не поощрялся в добропорядочном обществе. Пусть этот вечер и предназначался для игры на публику, не было никаких причин отказывать себе в удовольствии. Тем более что это как нельзя лучше соответствовало их плану. Прибывшие гости все как один бросали в их сторону недвусмысленные взгляды.

— Мы будем танцевать? — спросила она, делая вид, словно ничего не замечает. — Если вы, конечно, не предпочитаете отдохнуть.

— Хорошо, и пусть никто не смеет думать, будто я чудовище, способное вам в чем-то отказать.

Он произнес это достаточно громко, чтобы вокруг раздались приглушенные смешки, которых она, опять-таки, словно бы не заметила. Согласно их плану, она должна была изображать неведение относительно слухов о Фергюсоне. И все же, сколь бы ни наслаждалась она возможностью вести себя, мягко говоря, раскрепощенно, ей следовало знать меру, ведь они явились, чтобы спасти доброе имя Фергюсона, а не окончательно погубить его.

— Вперед, monsieur lе duc! — сказала она.

* * *

Через час Фергюсон уже не был уверен, что сможет продолжать. На таких фривольных раутах, как маскарад Вестбрука, обычные светские правила не имели силы, так что он мог танцевать с Мадлен без перерыва, сколько вздумается. Недостаток этого обстоятельства заключался в том, что ему тяжело было, держа ее в объятиях, не думать, где бы им уединиться. Нет, их не осудили бы. С наступлением ночи аромат греха и жимолости становился все гуще. Фергюсон подозревал, что скамейки возле укромных тропинок, равно как и живописные гроты, которыми славился сад Вестбрука, сегодня не будут пустовать. Окруженное живописными ричмондскими лугами, поместье словно было создано для подобных развлечений. Возможно, это и не было случайностью: и отец, и дед Вестбрука слыли распутниками.

Тем не менее их пребывание здесь имело определенную цель, которая состояла отнюдь не в том, чтобы заняться любовью при первой возможности. И Фергюсон, как бы ни было ему тяжело, решил во что бы то ни стало придерживаться плана.

Правда, невероятная притягательность самой Мадлен была только частью проблемы. Другой частью было ее платье. Если бы она воспользовалась им в амплуа старой девы, общество отвернулось бы от нее, расценив это как последнюю отчаянную попытку привлечь внимание мужчин. Вообще-то Фергюсону никогда не импонировали дамы полусвета, чьи наряды могли соперничать с платьем Мадлен в смысле откровенности. Но на Мадлен оно смотрелось потрясающе и тысячекратно усиливало ее и без того невероятное чувственное очарование.

Он наконец заглянул ей в лицо, которое освещала озорная улыбка: возможно, она и была старой девой, но уж никак не глупышкой.

— Полагаю, нам нужно передохнуть, монсеньор, чтобы вы могли проверить, все ли с ним в порядке, с моей… моим лифом.

Ее предложение было ударом шпор по жеребцу его желания. Он не думал, что можно возбудиться еще сильнее, но дразнящие нотки в ее голосе убедили его в том, что он ошибался. Они были доказательством еще и того, что близость с ним никогда не будет для нее безрадостным долгом, рутиной: она хотела его не меньше, чем он ее. Она обладала этим удивительным даром — превращать рутину в удовольствие. Возможно, и он научится воспринимать свои многочисленные обязанности не в таком мрачном свете.

— Думаю, мы провели на публике достаточно времени, — произнес он, и его голос дрожал от вожделения.

Все видели Маргариту. Она приветствовала Вестбрука, который сделал вид, что истории в театре никогда не было, однако не выказал ни малейшего сомнения относительно того, с кем говорит. Фергюсон и Мадлен обменялись любезностями со всеми, кто подходил к ним в перерывах между танцами. Каро настороженно наблюдала за ними издали. Если они теперь благополучно доберутся до экипажа, Мадлен окажется в безопасности, а его репутация будет спасена.

Выбираясь из толпы, они едва избежали столкновения с лакеем, разносившим шампанское, и Фергюсон пожалел, что им никогда не доведется побывать на подобном балу в качестве супружеской пары. Маскарады устраивались и в высшем свете, но без этой непосредственности, и там они не смогли бы вести себя так, словно были одни.

Тем не менее он был рад, что с этим покончено. Теперь он мог беспрепятственно жениться на Мадлен, сестры — наконец дебютировать, и жизнь в целом, похоже, налаживалась. Но, прежде чем они добрались до выхода, путь им преградила Каро.

— Как мило! — воскликнула она, и ее глаза превратились в две узкие щелки, когда она встретилась взглядом с Мадлен. — Костюм подземного бога вам очень к лицу, Фергюсон.

Он ее не узнал, пока она не заговорила. Ее наряд чем-то напоминал платье Мадлен: прохладный бледный лен греческой туники и бриллиантовая диадема в волосах. Вдобавок ко всему к поясу был пристегнут кинжал: намек, который невозможно было не понять.

— Леди Гревилл, — сдержанно произнес он.

— Нам следовало договориться о костюмах. — Каро в упор смотрела на него, игнорируя Мадлен, словно ее не существовало. — Если бы вы нарядились Энеем, мой костюм Дидоны произвел бы фурор.

— Отличный костюм, но у меня уже есть спутница.

Взгляд, который Каро бросила на Мадлен, явно намекал на разницу в их положении на социальной лестнице.

— Я недолюбливаю Солфордов, но, по-моему, бессовестно показывать свету эту мадмуазель после того, как вы объявили обществу, что ваш союз с леди Мадлен основывается на любви.

— Вы же знаете, как устроен свет, — сказал он, стараясь придать голосу скучающие интонации. — Леди Мадлен не может посещать подобные мероприятия, а у меня нет желания отказываться от развлечений.

— Вы ни капли не изменились, да? — Каро усмехнулась. — Снова на коне и делаете, что хотите. Если бы я решила, что вы способны измениться, возможно, я смогла бы простить вас. Но вы такой же эгоист, как и десять лет назад.

Он не стал оправдываться: это было чревато раскрытием тайны Мадлен.

— Я искренне прошу прощения за то, что тогда так поступил, — сказал он, перейдя от нападения к защите. — Но я не могу изменить того, что сделано, как не могу изменить и последствий. Теперь прошу меня простить, я должен отвезти мадам Герье домой.

Мадлен тихонько стояла рядом. Образ куртизанки предполагал, что с ней не станут говорить, но она была слишком горда, чтобы это признать и удалиться. Мельком взглянув на нее, Фергюсон удивился, увидев на ее лице смешанное выражение сочувствия и негодования. Это, по-видимому, должно было означать, что она не считает Фергюсона подонком, каким его пытаются выставить, но в то же время сочувствует неудачливой сопернице, несмотря на все неприятности, которые та ей доставила.

Каро тоже заметила эту борьбу эмоций.

— Не смей меня жалеть, несчастная шлюха! — прошипела она. — Скоро он вышвырнет тебя на улицу, и тебе придется раздвигать ноги перед всеми желающими, пока не найдешь нового покровителя.

— Именно так вы поступили, когда он вас оставил, миледи? — спросила Мадлен, и ее французский акцент прозвучал невероятно резко.

В иных обстоятельствах она ни за что не позволила бы себе ничего подобного, но в роли Маргариты могла не отказывать себе в удовольствии говорить без обиняков.

Фергюсон выругался про себя, когда увидел, что Каро покраснела от злости.

— Дамы, сейчас не время и не место для перепалки!

Бальный зал был наполовину пуст, однако нашлось бы достаточно охотников выслушать доводы каждой из них. Последнее, чего хотелось Фергюсону, — это чтобы чье-либо внимание было обращено на Мадлен дольше, чем требовалось для рассматривания ее костюма.

— Вряд ли мне еще когда-нибудь случится беседовать с вашей шлюхой, дорогой Фергюсон, поэтому у меня больше не будет шанса предупредить глупышку о том, какое разочарование ее ждет, если она думает, что останется вашей любовницей навсегда.

Мадлен тряхнула головой, как настоящая француженка, испытывающая досаду.

— Монсеньер, мы можем уйти прямо сейчас? У нас сегодня не слишком интересная компания.

Подошел Вестбрук, и его серые глаза потемнели, когда он посмотрел на Каро.

— Дорогая, вы хотите, чтобы я попросил герцога уйти? Мне казалось, у него достанет здравого смысла не приближаться к вам.

Она ответила взглядом, в котором читалось замешательство, видно, ее боевой настрой сразу пропал.

— Боюсь, все было наоборот.

— Ты поклялась мне, что не будешь искать с ним встреч, — произнес Вестбрук, и его монотонный голос резко контрастировал с преисполненным ярости взглядом.

Она пожала плечами: жест беспомощности, обнаруживающий уязвимость, скрытую под оболочкой закаленной светской львицы.

— Сожалею, Вестбрук, но я не могу позволить ему наслаждаться жизнью, словно он не имеет никакого отношения к тому, что я потеряла практически все. Это невыносимо — наблюдать, как он развлекается не с одной, а с двумя французскими девчонками…

Она вдруг умолкла, пристально всматриваясь в Мадлен, и Фергюсон, сообразив, о чем она подумала, бессознательно обнял Мадлен, словно желая заслонить ее собой.

— О мой Бог! — выдохнула Каро — Не может быть…

Ее карие глаза широко распахнулись, и Фергюсон почувствовал, что земля уходит из под ног. Каро была последним человеком, которому он доверил бы их тайну. Мадлен тоже поняла, что погибла, и застыла перед Каро как кролик перед удавом.

Фергюсон судорожно искал путь спасения. Успеют ли они добраться до экипажа, прежде чем слух распространится среди гостей? Он обещал Мадлен предпринять все возможное, чтобы остаться в Англии. Но как остановить Каро? Откупиться от нее невозможно: она слишком богата и слишком ненавидит его, чтобы хранить такую тайну.

— Что бы вам ни показалось, заверяю вас, вы ошиблись, — быстро произнес он, стараясь отвлечь внимание Каро от Мадлен.

На лице Каро было написано замешательство, которое постепенно сменилось изумлением, на пике которого она обернулась к Вестбруку.

— Разве эта шлюшка не выглядит в точности, как леди…

— Тс-с! — оборвал ее Вестбрук. — Ни слова больше!

Фергюсон не мог уйти, не предприняв последней попытки спасти ситуацию.

— Мы можем поговорить у вас кабинете, Вестбрук? — его голос прозвучал так спокойно, словно он приглашал всех на пикник.

Граф молча кивнул и поймал Каро за локоть, когда та попыталась улизнуть. Фергюсон чувствовал, как дрожит Мадлен, и, наклонившись, прошептал ей на ухо:

— Мы ведь не станем сдаваться без боя, правда?

Он должен был сдержать обещание, а для этого следовало разобраться с Каро — раз и навсегда.