Сознание собрания людей повинуется тем же законам, что и сознание индивидуума. Всякое впечатление, заходящее за известный предел интенсивности, оставляет в чувствилище субъекта след, который равносилен повреждению, и надолго, если не навсегда, подчиняет его влиянию галлюцинации или навязчивой идее, fixe. Кровавый эпизод августа 64 года по ужасу своему можно уподобить самым страшным грезам, которые только могут создаваться в сознании больного мозга. В течение многих лет ими будет как бы одержимо христианское сознание. Оно становится словно жертвой помешательства или бреда; чудовищные сновидения терзают его; мучительная смерть представляется уделом всех верующих в Иисуса. Уже одно это не представляет ли само по себе самого верного признака близости великого дня?.. В общем представлении души жертв Зверя ожидали священного часа перед божественным алтарем, вопия об отомщении. Ангел Божий успокаивает их, убеждает их смирно ждатьеще некоторое малое время; уже близок час, когда их братья, намеченные для истребления, будут убиты в свою очередь. Нерон возьмет это дело на себя. Нерон — это адское существо, которому Бог на время уступает свою власть накануне катастрофы; он — то самое чудовище, которое должно появиться, подобно страшному метеору, на горизонте в сумерках последних дней.

Атмосфера всюду была как бы пропитана духом мученичества. Лица, окружающие Нерона, как бы воодушевлены некоторой бескорыстной ненавистью к нравственности; по всему Средиземному морю, из конца в конец, между добром и злом шла борьба не на живот, а на смерть. Суровое римское общество объявило войну благочестию во всех его формах. Благочестие оказывалось вынужденным бросить мир, предающийся коварству, жестокости, разврату: не было честных людей, которым не угрожала бы опасность. Зависть Нерона ко всякой добродетели дошла до крайнего предела. Философия только и занимается подготовлением своих адептов к истязаниям; Сенека, Тразеа, Бареа Соран, Музоний, Корнут подверглись или готовы подвергнуться последствиям своего благородного протеста. Казнь представляется естественной участью добродетели. Даже скептик Петроний не в состоянии жить в мире, в котором царствует Тигеллин, ибо Петроний принадлежит к благовоспитанному обществу. Трогательный отголосок мучеников той эпохи Террора дошел до нас в виде надписей на острове, предназначенном для ссылки за религиозные преступления, откуда уже никто не возвращался. В погребальном гроте близ Каглиари нам завещана семьей ссыльных, быть может, последователей культа Изиды, трогательная жалоба почти христианского характера. Вслед за прибытием в Сардинию муж заболевает вследствие страшно нездорового климата этого острова; жена его Бенедикта произносит обет, причем умоляет богов взять ее вместо мужа; она была услышана богами.

Бесцельность избиения ясно обнаружилась при этих обстоятельствах. Аристократическое движение, которое обыкновенно гнездится в небольшом числе умов, может быть остановлено несколькими казнями; но совсем другое мы видим при народном движении, ибо оно вовсе не нуждается ни в вождях, ни в ученых руководителях. Цветник, в котором мы подрежем стебли цветов, будет уничтожен; на скошенном лугу трава будет еще лучше расти. Так и христианство, далеко не задержанное зловещими причудами Нерона, стало распространяться сильнее, чем когда-либо; гнев овладевал сердцами уцелевших; теперь у всех не было другой мечты, как сделаться господами язычников, чтобы поступать с ними, как они того заслуживают, управлять ими «жезлом железным». Пожар, совсем иной, нежели тот, в котором обвиняют христиан, поглотит этот нечестивый город, сделавшийся храмом Сатаны. Учение об окончательной гибели мира в огне с каждым днем все более укоренялось. Только огонь в состоянии очистить землю от гнусностей, которыми она осквернена; пожар представлялся справедливым и достойным исходом для подобного скопища ужасов.

Большая часть христиан Рима, которых не коснулось зверство Нерона, без сомнения, покинула город. В течение десяти или двенадцати лет Римская Церковь находилась в крайнем расстройстве; таким образом, открылся широкий доступ в нее для легенды. Однако полного перерыва в существовании общины все же не было. Сам Пророк Апокалипсиса в декабре 68 или в январе 69 года дает своему народу приказание покинуть Рим. Даже если относить известную долю в этом тексте к пророческому вымыслу, трудно вывести из него заключение, что Римская Церковь вскоре вернула себе свое значение. Оставшись одни, вожди окончательно покинули город, в котором в данный момент их апостольство не могло принести никаких плодов.

Наиболее сносными условиями жизни евреи пользовались в то время изо всей Римской империи только в провинции Азии. Между еврейскими колониями в Риме и Ефесе происходили постоянные сношения. В эту сторону направлялись и беглецы. Ефес стал пунктом, где наиболее живо почувствовались отголоски событий 64 года. Здесь начала концентрироваться вся ненависть к Риму, и спустя четыре года отсюда должно было выйти то яростное обличение, которым христианское сознание ответило на зверства Нерона.

Нет ничего неправдоподобного в предположении, что в числе более выдающихся христиан, покинувших в то время Рим, чтобы избегнуть полицейских преследований, находился и апостол, до сих пор разделявший судьбу Петра. Если есть сколько-нибудь правды в рассказах, относящихся к инциденту, место действия которого впоследствии определяли Латинские ворота, то позволительно предположить, что апостол Иоанн, как бы чудом избегнувший казни, без малейшего промедления покинул город: весьма естественно, что после этого он укрылся в Азии. Предания о его пребывании в Ефесе, как и все почти данные, относящиеся к жизни апостолов, подвержены сомнениям; однако есть в них и своя правдоподобная сторона, и мы скорее склонны допускать их, нежели совершенно отвергать.

Ефесская Церковь была смешанная; одна часть ее была обязана своей верой Павлу, другая оставалась иудео-христианской. Эта последняя фракция с прибытием римской колонии должна была получить преобладание, особенно если в числе прибывших находился один из учеников Иисуса, иерусалимский ученый, один из тех знаменитых учителей, перед которыми преклонялся сам Павел. После смерти Петра и Иакова Иоанн был единственным из оставшихся в живых апостолов первого призыва; он и сделался главою всех иудео-христианских Церквей; к нему относились с крайним почтением; стали верить (и, без сомнения, это утверждал сам апостол) тому, что Иисус питал к нему особенную привязанность. На этих данных основывались уже тысячи сказаний; на известное время Ефес сделался центром христианства, ввиду происходивших насилий Рим и Иерусалим были почти недоступны для новой религии.

Вскоре возгорелась довольно оживленная борьба между иудео-христианской общиной, под председательством близкого друга Иисуса, и прозелитскими кружками, созданными Павлом. Борьба эта распространялась на все Церкви Азии. Пока это были лишь резкие декламации, направленные против этого нового Валаама, посеявшего соблазн среди сынов Израиля, учившего их, что можно без греха входить в общение с язычниками, жениться на язычницах. Напротив, Иоанна все более и более начинали рассматривать как еврейского первосвященника. Подобно Иакову, он носил петалон, то есть золотую пластинку на лбу. Он был ученым по преимуществу; благодаря инциденту с кипящим маслом, установилось обыкновение давать ему даже титул мученика.

По-видимому, в числе беглецов, прибывших из Рима в Ефес, находился также и Варнава. Около того же времени Тимофей был заключен в тюрьму, но неизвестно, где именно, может быть, в Коринфе. По прошествии нескольких месяцев он был освобожден. Как только эта добрая весть дошла до Варнавы, он, видя, что общее положение стало более спокойным, составил проект вернуться в Рим вместе с Тимофеем, которого он узнал и полюбил в обществе Павла. Фаланга апостолов, рассеянная бурей 64 года, делала попытку вновь организоваться. Школа Павла была наименее устойчивой; лишившись своего учителя, она искала поддержки в более солидных частях Церкви. Тимофей, привыкший, чтобы им руководили, после смерти Павла должен был потерять всякое значение. Напротив, Варнава, всегда занимавший положение среднее между обеими партиями и ни разу не погрешивший против милосердия, сделался связующим звеном между рассеянными остатками после великого кораблекрушения. Этот прекрасный человек, таким образом, еще раз сделался спасителем дела Иисуса, добрым гением мира и согласия.

Именно к этим обстоятельствам, по нашему мнению, и следует относить произведение, которое носит не особенно понятное заглавие: Послание к Евреям. Послание это, по-видимому, было написано Варнавой в Ефесе и адресовано Римской Церкви от имени небольшой христианской общины италийцев, укрывшихся в столице Азии. По своему характеру как бы связующего звена, находящегося в точке пересечения многих пока еще не согласованных между собой идей, Послание к Евреям с полным основанием приписывается человеку-миротворцу, столько раз не допускавшему до открытого разрыва различные направления, существовавшие в недрах юной секты. При чтении этого небольшого трактата разногласие между Церквами евреев и Церквами язычников представляется вопросом решенным или, вернее, затерявшимся в пучине трансцендентальной метафизики и примиряющейся снисходительности. Как мы уже говорили, пристрастие к мидрашим, или небольшим трактатам по экзегетике в виде посланий, в то время сделало большие успехи. Павел весь вылился в своем послании к Римлянам; впоследствии послание к Ефесянам представляло более развитую формулировку его учения. Послание к Евреям, по-видимому, есть манифест такого же порядка. Ни одна христианская книга не походит в такой сильной степени на произведения еврейской школы Александрии, в частности, на небольшие произведения Филона. Аполлос уже вступил тогда на этот путь. Он до странности понравился Павлу, находившемуся в заключении. Александрийство — элемент, совершенно чуждый Иисусу, — все более и более проникало в христианство. Мы увидим властное влияние этого течения на произведения Иоанна. Христианское богословие в Послании к Евреям представляется довольно сходным с богословием, которое мы нашли в посланиях Павла, относящихся к последнему периоду его деятельности. Теория «Слова» быстро развивается. Иисус все более и более превращается во «второго Бога», метатрона, сподвижника Божественности, первородного от десницы Божией, который стоит ниже только одного Бога. Относительно условий времени, среди которых он пишет, автор выражается лишь иносказательно. Чувствуется, что он опасается, как бы не скомпрометировать лицо, которому вверено это письмо для передачи по назначению, равно как и тех, к кому оно адресовано. Его, видимо, угнетает тяжелое горе; тайная сердечная тоска вырывает у него несколько кратких и глубоких замечаний.

Бог, некогда сообщавший людям свою волю через своих пророков, в последнее время воспользовался для этого, как орудием, Сыном, через посредство которого Им был создан мир, который все поддерживает своим словом. Этот Сын, будучи сиянием славы Отца и образом Его ипостаси, которого Отец поставил наследником вселенной, совершил своим появлением в здешнем мире очищение грехов наших, а затем воссел в небесах одесную Величия, превосходнее всех Ангелов. Закон Моисея был возвещен через Ангелов; но в нем заключалась лишь тень грядущих благ; наш закон сперва был возвещен Господом, а затем правильно передан нам теми, кто слышал его от Него, причем Бог поддержал их свидетельство знамениями и всякого рода чудесами, равно как и дарами Св. Духа. Благодаря Иисусу, все люди были сделаны сынами Божиими. Моисей был служителем Бога, Иисус же — Сыном; и в особенности и по преимуществу Иисус был первосвященником навек по чину Мелхиседека.

Этот чин неизмеримо выше священств чинов сынов Левииных и даже совершенно его упраздняет. Иисус есть священник вовек.

…Таков и должен быть у нас Первосвященник; святый, непричастный злу, непорочный, отделенный от грешников и превознесенный выше небес, который не имеет нужды ежедневно, как те первосвященники, приносить жертвы сперва за свои грехи, потом за грехи народа… Старый закон поставляет первосвященникам человеков, имеющих немощи, а слово клятвенное, после закона, поставило Сына, навеки совершенного… Мы имеем такого Первосвященника, который воссел одесную престола величия на небесах и есть священнодействователь святилища и скинии истинной, которую воздвиг Господь… Но Христос, Первосвященник будущих благ… Ибо если кровь тельцов и козлов и пепел телицы через окропление освящает оскверненных, дабы чисто было тело, то кольми паче Кровь Христа, Который Духом Святым принес Себя непорочного Богу, очистит совесть нашу от мертвых дел!.. И потому он есть Ходатай нового Завета… ибо, где завещание, там необходимо, чтобы последовала смерть завещателя, потому что завещание действительно после умерших: оно не имеет силы, когда завещатель жив. Почему и первый Завет был утвержден не без крови… Да и все почти по закону освящается кровью, и без пролития крови не бывает прощения.

Итак, мы освящены раз и навсегда жертвой тела Иисуса Христа, который появится вторично, чтобы спасти ожидающих его. Древние жертвоприношения, очевидно, никогда не достигали цели, ибо их постоянно возобновляли. Если искупительную жертву приходилось повторять ежегодно, в определенный день, то не доказывает ли это, что кровь жертв была бессильна? Вместо этих вечных жертв Иисус принес себя в жертву и этим сделал все прочие жертвы ненужными. Таким образом, более не может быть и речи о жертве для очищения грехов.

Автор исполнен предчувствия опасностей, окружающих Церковь; у него перед глазами нет иной перспективы, кроме казней; он думает об истязаниях, которым были подвергнуты пророки и мученики Антиоха. Вера многих не устояла. Автор относится к такому падению очень строго.

Ибо невозможно однажды просвещенных и вкусивших дара небесного и сделавшихся причастниками Духа Святого и вкусивших благого глагола Божия и сил будущего века, и отпадших опять обновлять покаянием, когда они снова распинают в себе Сына Божия и ругаются Ему… Земля, производящая терния и волчцы, негодна и близка к проклятию, которого конец — сожжение… Ибо не неправеден Бог, чтобы забыл дело ваше и труд любви, которую вы оказали во имя Его, послуживши и служа святым. Желаем же, чтобы каждый из вас, для совершенной уверенности в надежде, оказывал такую же ревность до конца, дабы вы не обленились, но подражали тем, которые верой и долготерпением наследуют обетования.

Некоторые из верующих начинали уже небрежно относиться к посещениям собраний Церкви. Апостол заявляет, что эти собрания составляют сущность христианства, что братья здесь друг друга возбуждают, увещевают, блюдут, и что нужно быть тем более прилежным, что великий день последнего пришествия приближается.

Ибо, если мы, получивши познание истины, произвольно грешим, то не остается больше жертвы за грехи, но некое страшное ожидание суда и ярость огня, готового пожрать противников… Страшно впасть в руки Бога живого!

Вспомните прежние дни ваши, когда вы, бывши просвещены, выдержали великий подвиг страданий, то сами среди поношений и скорбей служа зрелищем для других, то принимая участие в других, находившихся в таком же состоянии; ибо вы и моим узам сострадали и расхищение имения вашего приняли с радостью, зная, что у вас на небесах имущество лучшее и непреходящее… Терпение нужно вам, чтобы, исполнивши волю Божию, получить обещанное; ибо еще немного, очень немного, и Грядущий приидет и не умедлит…

Верой резюмируется все поведение христианина. Вера есть стойкое ожидание обещанного и уверенность в невидимом. Верой были созданы великие люди древнего закона, которые умерли, не получив обещанного, но видели его и приветствовали его лишь издали; они говорили о себе, что они странники и пришельцы на земле и что они всегда ищут своего отечества, отечества небесного, и не находят его. По этому поводу автор приводит в пример Авеля, Еноха, Ноя, Авраама, Сарру, Исаака, Иакова, Иосифа, Моисея, Раав-блудницу.

И что еще скажу? Не достанет мне времени, чтобы повествовать о Гедеоне, о Бараке, о Самсоне, об Иеффае, о Давиде, Самуиле и других пророках, которые верою побеждали царства, творили правду, получали обетования, заграждали уста львов, угашали силу огня, избегали острия меча, укреплялись от немощи, были крепки на войне, прогоняли полки чужих; жены получали умерших своих воскресшими; иные же замучены были, не получивши освобождения, дабы получить лучшее воскресение; другие испытали поругания и побои, а также узы и темницы, были побиваемы камнями, перепиливаемы, подвергаемы пытке, умирали от меча, скитались в милотях и козьих кожах, терпя недостатки, скорби, озлобления; те, которых весь мир не был достоин, скитались по пустыням и горам, по пещерам и ущельям земли. И все сии, свидетельствованные в вере, не получили обещанного, потому что Бог предусмотрел о нас нечто лучшее, дабы они не без нас достигали совершенства. Посему и мы, имея вокруг себя такое облако свидетелей… с терпением будем проходить предлежащее нам поприще. взирая на начальника и совершителя веры Иисуса… Вы еще не до крови сражались, подвизаясь против греха.

Далее автор объясняет исповедникам, что страдания, которым они подвергаются, являются вовсе не карой, что на них следует смотреть как на отеческие меры исправления, подобные налагаемым отцом на своего сына и представляющим собой залог его нежности. Он приглашает их остерегаться умов легкомысленных, которые, подобно Исаву, променивают свое небесное наследие на выгоды земные и преходящие. Автор еще в третий раз возвращается к своей любимой мысли, что после отступничества от христианства уже нет возврата. Исав тоже старался вернуть родительское благословение, но слезы и мольбы его ничему не помогли. Чувствуется, что во время гонений 64 года были случаи отступничества по слабости, причем впоследствии ренегаты желали вернуться в Церковь. Наш учитель желает, чтобы их оттолкнули. В самом деле, какое заблуждение может сравниться с поступком христианина, который колеблется или отрекается после того, как они, христиане, «приступили к горе Сиону и ко граду Бога живого, к небесному Иерусалиму и тьмам ангелов, к торжествующему собору и Церкви первенцев, написанных в небесах, и к Судии всех Богу, и к духам праведников, достигших совершенства, и к Ходатаю Нового Завета Иисусу, и к крови кропления, говорящей лучше, нежели Авелева…»?

Апостол заканчивает напоминанием читателям о членах Церкви, находящихся еще в тюрьмах в руках римской власти, и особенно о духовных наставниках, которых уже нет в живых, об этих великих проповедниках слова Божия, доставивших своей смертью триумф вере. «Взирая на кончину их жизни, подражайте вере их… Учениями различными и чуждыми не увлекайтесь, ибо хорошо благодатью укреплять сердца, а не яствами, от которых не получили пользы занимающиеся ими». В этом наставлении сказывается ученик или друг Св. Павла. Говоря по правде, все это послание целиком, как и все послания Павла, представляет собой длинное доказательство полной отмены Иисусом закона Моисеева. Нести поругание Иисуса, уйти из мира, «ибо не имеем здесь постоянного града, но ищем будущего»; повиноваться церковным вождям, быть к ним почтительными, делать им их задачу легкой и приятной, «ибо они неусыпно пекутся о душах ваших, как обязанные дать отчет» — вот в чем обрядовая сторона культа. Быть может, ни одно из посланий не выясняет лучше этого мистическую роль Иисуса, которая, разрастаясь, в конце концов всецело и одна наполняет собой христианское сознание. Иисус есть не только Слово, Logos, сотворившее мир, но кровь его есть всеобщая жертва умилостивления, печать нового завета. Мысли автора до такой степени заняты Иисусом, что он даже делает ошибки в чтении, чтобы всюду встречать это имя. В его греческой рукописи Псалмов две буквы «п» в слове «wtia», в псалме XL (XXXIX), ст.7, были несколько неясны, он принял их за «М», а так как предшествовавшее слово кончается буквой «s», то он и читается здесь «swma»; «ты не захотел больше жертв, но ты дал мне тело; тогда я сказал: вот я гряду…» и таким образом находит в этом тексте глубокий мессианский смысл.

Странное дело! Смерть Иисуса для школы Павла приобретала, таким образом, гораздо большее значение, чем его жизнь. Поучения на Генисаретском озере мало интересовали эту школу, и она, по-видимому, с ними чуть ли вовсе не была знакома; она видела на первом плане жертву Сына Божия, отдавшего себя для искупления грехов мира. Странные идеи, которые, будучи впоследствии развиты во всей их строгости кальвинизмом, должны были сильно отклонить христианское богословие от первоначального евангельского идеала! Синоптические Евангелия, составляющие действительно божественную часть христианства, не были делом школы Павла. Мы вскоре увидим, как они расцвели среди скромной небольшой семьи, которая все еще хранила в Иудее истинные предания о жизни и личности Иисуса.

Всего изумительнее в истории происхождения христианства то, что те, кто наиболее упрямо тащил его колесницу в противоположном направлении, больше всех помогали ей двигаться вперед. В истории религиозного развития человечества послание к Евреям отмечает собой окончательное уничтожение жертвоприношения, т. е. того, что до сих пор составляло сущность религии. Для первобытного человека бог есть существо всемогущее, которое необходимо умилостивлять или подкупать. Жертвоприношение совершалось под влиянием страха или ради корысти. Чтобы расположить к себе бога, ему предлагали дар, способный заинтересовать его, добрый кусок мяса, хорошего жира, кубок «сомы» или вина. Так как всякие бедствия, болезни считались ударами разгневанного бога, то думали, что, подставив другое лицо на место лиц, которым угрожает такое бедствие, можно предотвратить гнев высшего существа; быть может, при этом рассчитывали, что бог удовольствуется животным, если оно хорошего достоинства, полезно, непорочно. Бог считался патроном человека и, как в настоящее время в некоторых местностях на Востоке и в Африке туземец думает приобрести благосклонность чужеземца, убивая у его ног барана, так, чтобы кровь его оросила обувь гостя, а затем предлагая ему в пищу мясо убитого животного, так в древности предполагали, что сверхъестественное существо должно оказаться чувствительным к дару, особенно если при этом человек, принесший дар, лишает себя чего-либо. Вплоть до великого преобразования пророческого духа в VIII веке до P.X. идея жертвоприношений у израильтян была немногим более возвышеннее, нежели у других народов. Новая эра началась с Исайи, который восклицает от имени Иеговы: «Я пресыщен всесожжениями овнов и туком откормленного скота, и крови тельцов и агнцев и козлов не хочу!» В тот день, когда им была написана эта чудесная страница (около 740 года до Р.Х.), Исайя был истинным основателем христианства. В этот день было решено, что из двух сверхъестественных функций, оспаривавших друг у друга уважение античных племен, функцией наследственного жреца и функцией колдуна, свободного, вдохновленного человека, которого считали носителем божественных тайн, этой последней будет принадлежать будущее религии. Колдун семитических племен, нави, стал «пророком», священным трибуном, преданным делу прогресса социального равенства, и в то время, как жрец (священник) продолжал восхвалять целесообразность мясничества, которое приносило ему выгоды, пророк осмелился провозгласить, что истинный Бог интересуется гораздо больше справедливостью и милостью, нежели всеми быками в мире. Однако жертвоприношения, установленные античными ритуалами, отделаться от которых было нелегко, и поддерживаемые корыстолюбием жрецов, оставались законом древнего Израиля. Около той эпохи, которую мы описываем, я даже до разрушения третьего храма, значение этих обрядов уже упало. Рассеяние евреев должно было породить взгляд на эти функции, которые могли быть совершаемы только в Иерусалиме, как на нечто второстепенное. Филон проповедовал, что культ заключается в пении благочестивых гимнов, которое исполняется скорее сердцем, нежели устами; он осмеливался утверждать, что подобные молитвы стоят больше, нежели приношения. То же учение исповедовали и ессеи. Св. Павел в послании к Римлянам заявляет, что религия есть культ чистого разума. Послание к Евреям, развивая эту теорию, по которой Иисус есть истинный первосвященник, а смерть его была жертвоприношением, отменившим все другие, нанесло последний удар кровавым жертвам. Христиане, даже евреи по происхождению, все более и более переставали признавать свою обязанность приносить установленные законом жертвы или подчинялись этому только из снисходительности. Идея литургии, верование, что актом евхаристии возобновляется жертва Иисуса, начинает уже обрисовываться, но пока еще в далеком и темном будущем.