5 января. Особенно характерны были жесты. Он доставал слова прямо изо рта и, вынимая их, мгновение медлил, так что они сверкали между пальцев, точно перстни.

16 января. Он принимал только критиков и каждому говорил: «Вы один меня понимаете».

* — А как здоровье мадам?

— Спасибо, хорошо… Ох, да что я такое говорю! Она умерла.

* Глядя на его бороду, можно было представить себе, какой бы он был уродливый без бороды.

22 января. Берегись улыбаться, когда торговец бумагой, с которым ты имеешь дело, рискнет сострить насчет поэзии.

* Очень известный в прошлом году писатель.

* Журналисты. Знаете, те самые господа, которые пишут, чтобы получить бесплатный проезд по железной дороге.

* Он был счастлив, и всякий раз, когда блаженно вздыхал, край стола и его живот приходили в соприкосновение.

* Боль уснула и храпит.

* Удивительный портрет: кажется, что он никогда не заговорит.

* Рассеянный человек. Он заметил, что охвачен пламенем, только тогда, когда закричал от страшной боли.

* Один говорит:

— Я продаю себя, значит, у меня есть талант.

Другой:

— Я не продаю себя, значит, у меня есть талант.

24 января. Писать о своем друге, — значит, рассориться с ним навеки.

* Он приготовился было сказать: «Я пришел к вам от имени господина такого-то», — но увидел такую хмурую физиономию, что, так и не сев на стул, надел шляпу и, повернувшись к хозяину спиной, бросил: «Ухожу от имени господина такого-то».

* Убийца вымыл руки и стал пускать мыльные пузыри.

* Всю свою жизнь он просидел на приставном стуле.

* Мир мне испортил зрение, и я становлюсь слепым.

1 февраля. Хотя у него уже есть ученики, нельзя называть Жюля Ренара «дорогим мэтром». Он слишком молод. Он родился 22 февраля 1864 года, учился в разных лицеях и даже успел забыть в каких. Его планы? У него их нет. Он оппортунист в литературе. Его методы работы? Каждое утро он садится за стол и ждет, чтобы оно пришло. Он уверяет, что оно всегда приходит.

Одни говорят: «Он черствый человек», другие: «Он чувствительный человек, но старается казаться жестоким», третьи: «Я его знаю — он добряк», или: «Ах, какой он негодяй! Я не думал, что он такой!»

Жизнь забавляет его по утрам, надоедает по вечерам.

Какой-то господин, мой «горячий поклонник», спрашивает у меня, не я ли написал «Пугало». Я удивлен.

— Да, да, — говорит он. — Там бедняк сначала крадет у пугала одежду, а потом, охваченный угрызениями совести, одевает его в свое платье.

* Слить самую обыденную реальность с самой неистовой выдумкой.

13 февраля. Я люблю Мопассана потому, что мне всякий раз кажется, что пишет он для меня, а не для себя. Он почти никогда не исповедуется. Никогда не говорит: «Смотрите, вот мое сердце» или: «Из моего колодца выйдет истина». Его книги веселят или нагоняют скуку. Их закрываешь без тревожного раздумья: «Великое ли это искусство, среднее, малое?» Буйные быстровоспламеняющиеся эстеты презирают его имя, которое «ничего им не говорит».

Может статься, что, когда Мопассана прочтут всего до конца, перечитывать его не станут.

Но тех, кто хочет, чтобы их перечитывали, вовсе не будут читать.

16 марта. Nulla dies sine linea. И он писал по строчке в день, не больше.

* Почему Клодель пишет в одном роде «Золотую голову» и «Город» и в другом роде те сочинения, которые должны ему дать место вице-консула в Нью-Йорке? Художник должен всегда оставаться самим собой — и когда он молится, и когда обедает.

17 марта. Давайте будем изматывать себя, чтобы жить быстро и умереть скорее.

24 марта. Он носил свой лавровый венок набекрень.

27 марта. Сегодня утром пошел посмотреть, как Папон косит люцерну. Увидев меня, он ни за что не бросит работу. Ему около семидесяти лет.

— Будьте уверены. Если бы меня хорошенько подкормить, я бы еще протянул!

Он откладывает в сторону косу, берет с земли бутылку с водой, прикрытую блузой, отхлебывает и говорит мне:

— Если бы я время от времени выпивал литр вина, я бы не так-то скоро подох!

— Ну и что?

А я только потому, что у меня есть немножко денег, потому, что я прочел много книг и даже пишу сам, потому, что я моюсь каждый день, а вечером любуюсь звездами, я жалею этого человека, и он смотрит на меня снизу вверх. Ах, ведь я стою не больше и не меньше его!

30 марта. Сатирические комедии надо писать ясно, как Бомарше, и полнокровно, как Рабле.

5 апреля. Список, составленный Капюсом. Двадцать книг, которые следует взять с собой на необитаемый остров: 1) «Кандид» Вольтера, 2) Мольер «Брак поневоле», три-четыре веселых фарса, 3) «Севильский цирюльник», «Свадьба Фигаро», 4) «Робинзон Крузо», 5) «Гулливер», 6) «Всемирная история» Боссюэ, 7) «Разбойники» Шиллера, 8) «Фальстаф» Шекспира, 9) «Госпожа Бовари», 10) «Евгения Гранде», «Жизнь холостяка», 11) Мюссе. 12) «Легенда веков», 13) «Очерки современной истории» Мишле, 14) том Дюма, 15) том Лабиша, том Ожье, 16) ренановский перевод «Екклезиаста», 17) том Жюля Верна, 18) «Происхождение видов», 19) Нечитанное, для сюрприза, 20) басни Лафонтена.

20 апреля. Критика в упадке просто потому, что людям надоело говорить о других.

* Теперь очень модно расписать человека самыми черными красками, а к концу разговора сказать:

— Впрочем, он очень мил.

26 апреля. Чем больше читаешь, тем меньше подражаешь.

28 апреля. Когда я хочу стать человеком действия, я читаю «Жизнь Бальзака», написанную Теофилем Готье. Мне этого хватает. Целый час меня бьет лихорадка и жажда величия. Я тогда — как скаковая лошадь, и ничто не в силах сдержать мои необузданные порывы. Потом я успокаиваюсь, не думаю об этом, и тут кончается моя карьера человека действия.

* Да, я знаю. Всех великих людей сначала не признавали; но я не великий человек, и я предпочел бы, чтобы меня признали сразу.

29 апреля. Надо бы работать только по вечерам, когда уже накоплено возбуждение целого дня.

1 мая. Он стареет. Он уже старается походить на Вольтера.

4 мая. Природа волнует меня, потому что я не боюсь выглядеть глупым, когда ею любуюсь.

19 мая. Когда я позволил себе подшутить над д’Эспарбесом, он сказал мне:

— По-моему, ты лучший писатель нашего времени.

И тотчас же я ему поверил и пожалел о своих шуточках.

* Молодые люди лет по двадцати сказали мне:

— Вы сильнее Лафонтена.

Когда я рассказываю это, я добавляю:

— Они молоды, наивны, но необычайно умны для своего возраста.

25 мая. Доде сказал мне:

— Вы сделали удивительные успехи во французском языке. Теперь у вас каждое слово выверено.

27 мая. — То, что называют гением Клоделя, — говорит Бернар Лазар, — это только афазия. Он произносит с силой какие-то звуки, из них одни верны, другие непонятны. Он наполняет наш слух шумом, имеющим иногда смысл. Гений должен владеть композицией. Если этого нет, талант лучше гения.

Как преувеличение, это не преувеличено.

* Следовало бы возродиться, чтобы прожить одну жизнь ради живописи, другую ради музыки и т. д. И тогда лет за триста — четыреста можно бы восполнить недостающее.

31 мая. Социализм в театре — это примерно то же самое, как если бы мы, желая вернуть себе Эльзас, пригласили бы германского императора на военные маневры в Венсене.

* Если в фразе есть слово «задница», публика, как бы она ни была изысканна, услышит только это слово.

* Сколько людей, выходя с гауптмановских «Ткачей», говорят: «А теперь идем ужинать!» Нам нужно, чтобы нас волновала чужая бедность. Это хорошо, это освежает. Чувствуешь себя лучше, выше, как-то необычно; но вот раскошелиться на два су…

* — Я голоден, — говоришь ты.

А я хоть и не голоден, но моя жизнь не дороже твоей. Только потому, что ты голоден, ты считаешь себя интереснее меня: ты кичишься этим.

* Ты не любишь бедных из смирения. Ты не снисходишь до них, ты подымаешь их до себя. И тут ты говоришь: «Мы братья». Но бедняк может тебе ответить:

— Что общего между моими несчастьями и теми маленькими неприятностями, которые бывают в твоей жизни? Тебе немного скучно. Сегодня тебя рассердила жена. Редактор встретил тебя и не улыбнулся. Ты думаешь, что ты страдаешь. Но если говорить всерьез, что общего между мной и тобой?

15 июня. Он был до того грязен, что когда его лизала собака, то казалось, она хочет его обмыть.

8 июля. О пользе морских приливов. Море набегает на берег, чтобы заткнуть те ямки в песке, которые выкапывают дети на пляже.

13 июля. Один Виктор Гюго говорил; все остальные бормочут. Можно походить на него бородой, широким лбом, жесткими, ломающими ножницы волосами, которые приводят в ужас парикмахеров, можно, в подражание ему, усердно разыгрывать из себя дедушку или политического деятеля. Но стоит мне открыть любую книгу Виктора Гюго, наугад, так как выбирать невозможно, и я теряюсь. Тогда он — гора, море, все, что угодно, но только не то, с чем могут идти в сравнение другие люди.

9 августа. Какую прекрасную роль мог бы играть сейчас Малерб. «Мощь слов нам показал, стоящих на своем месте!» И в мусорный ящик все другие слова, дряблые, как мертвые медузы!

25 августа. Некто бросается в пропасть, оставив на краю ее туфлю, чтобы себя обессмертить.

Но этой туфли так и не обнаружили.

* Я был спасен, должно быть, оса ужалила перст моей судьбы.

И мгновенно судьба отдернула от меня свой перст.

5 сентября. И все же я видел, видел, как пронеслось мимо меня счастье, там, на горизонте, в экспрессе.

* Как передать то неяснейшее, что происходит, когда радужная муха садится на цветок? Слова тяжелы и обрушиваются на образ, как хищные птицы.

* Показать, что, в сущности, для того, чтобы преуспеть в бакалейном деле, нужно не меньше ума, чем для успешных занятий литературой.

* От заходящего солнца, перерезанного морем, остается сначала кардинальская шапка, потом розовый огрызок ногтя.

* Нужное слово — вот что такое стиль. Все остальное — не важно.

6 сентября. Государственному деятелю объявили:

— Ваша супруга скончалась.

Он спросил:

— Это из официальных источников?

* — Если я выйду замуж за плешивого, — говорит молодая девушка, — я буду целовать его повсюду, только не в темечко.

* Кажется, что между нами навалена целая куча иголок. Каждую минуту мы на них натыкаемся. Это не слишком больно, но кровь все-таки выступает.

* Как мы счастливы, если у нас есть такая семья, где мы можем пожаловаться на свою семью.

* Если уж иметь иллюзии, то пожирнее, — по крайней мере, легче их прокормить.

15 сентября. Сжимайте, сжимайте крепче ваше перо. Стиль выскальзывает. Фраза вырывается, как бешеная. Она вас опрокинет.

19 сентября. Критики достойны снисхождения — они все время говорят о других, о них же никто не говорит.

* Пишущие для тех, у кого нет словаря Ларусса.

21 сентября. Стиль — это то, что заставляет редактора сказать об авторе: «О! Это, конечно, он!»

30 сентября. Уголок мира. Видел открытый хлев. Там было темно. Должно быть, заброшенный. Соломенная подстилка превратилась просто в навоз. Корова ушла и бродит одна по полям.

Видел бедную старуху. Она сидела у порога, уставилась в одну точку незрячими бельмами. Не слышно было не только жалобы, но и дыхания. Она не шевелилась, и все-таки руки казались еще более неподвижными, чем все тело.

Видел кошку, которая одним прыжком пересекала дорогу. То есть говорю, что видел кошку, но не совсем уверен: слишком уж грязным и помятым показался мне этот зверь.

Дым не подымался из труб, не хлопала ни одна дверь.

Видел раскидистый орешник. Он тихонько шелестел под ветром. Иной раз два-три листка — при полном молчании прочих — что-то шептали друг другу, и вдруг заговорила вся листва. Кто знает, уж не вобрал ли в себя этот орешник все живое дыхание деревушки, потому что лишь он один чувствовал, потому что ему одному было свойственно чувство глухого ужаса или тоски.

Если он и лишен мысли, он мыслит все-таки больше, чем люди.

9 октября. Верлен называет правкой корректур вычеркивание запятых, вообще, поиски блох в тексте.

10 октября. Вчера вечером Швоб и я были в отчаянии. И мне на одно мгновение показалось, что мы сейчас вылетим из окна, как две летучие мыши.

Мы не можем ни написать романа, ни заниматься журналистикой. Успех, которого мы достойны, у нас уже был. Неужели снова и без конца успех? Похвалы, которые были нам приятны, теперь оставляют нас холодными. Если бы нам сказали: «Вот деньги: удалитесь куда-нибудь года на три и создайте шедевр, — а вы можете создать, если захотите», — мы не захотели бы. Так что же? Неужели нам так и топтаться на месте до восьмидесяти лет?

Этот разговор чуть было не поверг нас в черную меланхолию.

Швоб поднялся и сказал, что уходит. И он сказал также, что на свете реже всего встречается доброта.

— Уважаемый господин редактор, — сказал он, — если вы все еще не решаетесь взять мою статью, вообразите на минуточку, что я умер.

Швоб рассказывает: Анри Монье был приглашен на похороны. Он опоздал, вошел в пустую уже комнату покойного и, надевая перчатки, спросил слугу: «Итак, никакой надежды?»

И еще:

Какой-то господин, участник похоронной процессии, обратился с вопросом к соседу:

— Вы не скажете, кто покойник?

— Точно не знаю. Думаю, что как раз тот, что едет в передней карете.

Использовать где-нибудь остроту Демерсона, который после пятидневной самовольной отлучки, чуть было не объявленный дезертиром, толкнул меня ночью в бок и осведомился: «Кто-нибудь заметил мое отсутствие?»

Д’Эспарбес:

— Я-то человек сильный! У меня-то вон какие мускулы! Я-то человек грубый! Я-то не интеллигент какой-нибудь! Но у меня нюх, инстинкт, и я, сам того не ведая, пишу прекрасные вещи.

— А что поделывает Луи де Робер?

Докуа:

— С тех пор как он старается не подражать вам, ровно ничего хорошего он не написал. В ожидании лучших дней он сервирует десяток новелл и хочет выпустить их отдельной книгой под названием «Нежный».

14 октября. Зачем говорить: у него есть талант, у него нет таланта? Что бы ни говорили, доказательств все равно не существует.

Но как все сразу находят общий язык и как все воодушевляются, когда, вместо того чтобы говорить об искусстве, начинают говорить о доходах, которые оно приносит.

Кто-то рассказывает, что Золя зарабатывает четыреста тысяч франков в год, и что одна газета предложила ему десять тысяч франков за статью раз в неделю, и что Доде, вероятно, взбешен, и что Вандерем, вышколенный Капюсом, теперь уже может зарабатывать сколько захочет. Вот это ясно и увлекательно!

15 октября. «Рыжик» — драматические диалоги.

Первый акт: Рыжик уходит.

Эжени:

— Но я так счастлива. Скажи, Рыжик, ты молился?

Рыжик:

— Нет.

Эжени:

— А я молилась. Я обедала и т. д. И я счастлива.

Рыжик:

— А что для тебя важнее — молиться или обедать?

Действие первого акта происходит во дворе. На лестнице появляется мадам Лепик:

— Что это за разговоры?

— Мама, Рыжик хочет уйти.

— Пусть убирается!

Родители уходят. Рыжик говорит: «Ну и черт с ними! Наконец-то я свободен. Ухожу! Ухожу!»

Второй акт.

Рыжик, хмельной от счастья, встречает мальчишек.

— Я свободен! Свободен!

Мальчишки собираются идти за ним.

— Нет, не надо! Не ходите за мной! Вы ведь не свободны.

Встречает крестьянина, тот хочет отвести его обратно к матери, встречает нищего, который отказывается поделиться с ним краюхой хлеба, встречает собаку, которая хочет его укусить. Встречает отца.

— Уж лучше собака.

Господин Лепик:

— Не видали вы, дядюшка, моего сына?

Крестьянин:

— Вашего сына, господин Лепик? Вы его, значит, потеряли? Да он где-нибудь здесь гуляет.

26 октября. Составить сборник новелл, чтобы каждая последующая была короче предыдущей, и назвать его «Воронка».

27 октября. Какой нужно иметь талант, чтобы писать в газетах!

3 ноября. Эти кусочки льда, которые наши отцы именовали «сладострастной живописью».

— Но все-таки, все-таки…

— Да, да, все-таки.

4 ноября. Гонкур жалуется на нынешние времена.

— Сейчас надо делать по крайней мере по шедевру в год, чтобы публика тебя не забыла. Вот я и решил переиздать отрывки из своего «Дневника», но не те, что касаются меня лично, хотя это было бы очень интересно. Приходите ко мне в воскресенье. Я буду весьма рад!

Мы прощаемся, и, так как нам обоим надо идти в одном направлении, мы идем каждый по своей стороне тротуара, и, боясь, что мы все-таки еще раз встретимся, я жду, чтобы пропустить мэтра вперед, а ходит он не быстро. В наши дни старые и молодые разделены мрамором.

7 ноября. Ее скорбь уже вызывала во мне жалость, но она вдруг вскинула руки и закричала:

— Я проклята!

И снова я стал холоден.

* Мозг должен быть чистым, как воздух в холодный зимний день.

8 ноября. Судьба, нельзя ли без резкостей? Бери меня добром. Меня можно исправить даже самыми мягкими мерами. Я способен понимать твои полуупреки с полуслова. Не надо злиться, брось. Прибереги свои лучшие удары для тех, у кого голова покрепче моей.

11 ноября. Тайад бросал свои увядшие шуточки о семье Доде, о Сарсе, о русских и, ничем не рискуя, щеголял своей храбростью; волосатый Руанар кричал: «Гнусные буржуа»; бледный Карэр, наш молодой интересный трибун, восклицал: «О ты, опьяненный народ!» — и, двигая рукой, как плавником, призывал вселенную к спокойствию. И все говорили: «Вот это, по крайней мере, искусство!»

Слово «свобода» возбуждает всех этих рабов, и они кричат: «Да здравствует анархия! Да здравствует социализм!», «Да здравствуют избранные!» (Какие это избранные? Должно быть, мы, избранные зрители.) Но среди них нет ни одного, кто, выйдя на улицу, мог бы пройти мимо полицейского без вежливой дрожи.

12 ноября. Тристан Бернар встретил похоронные дроги:

— Эй, свободен?

22 ноября. Дуэль двух рассеянных.

Так как не виделись они давно и уже забыли, по какому поводу возникла мысль о дуэли, они кидаются друг к другу, осведомляются о здоровье, жмут друг другу руки и, бросив секундантов, медленно скрываются в лесу, не переставая болтать.

* Я не рассуждаю: я только смотрю, пускай сами предметы касаются моих глаз.

4 декабря. — По мнению Гурмона, — сказал мне Швоб, — вам следовало бы все, что вы печатаете в «Ревю Бланш», озаглавить «Блошиные скальпы».

7 декабря. Человек черствый совершает героический поступок. Он покупает виноград и мандарины, чтобы отнести больной. По дороге к ней он рассуждает про себя: «Как же она обрадуется! Ведь плоды, исходящие от меня, — это золотые плоды!» Он поднимается по лестнице, ему открывает любовник. Любовник рыдает, слезы льются у него ручьем. Он молчит. Черствый человек угадывает все. Не произнося ни слова, он удаляется и уносит пакет с фруктами. (Предчувствие. Подруга Швоба скончалась в ночь на седьмое, и депеша мне от Швоба и мои фрукты, посланные больной, встретились в пути.)

* Когда он начинает говорить, мне вспоминается лошадь, бьющая оземь копытом, — с места она не двигается, зато удали хоть отбавляй.

* Вы гораздо талантливее меня, но зато я гораздо лучше, чем вы, чувствую, что следует и чего не следует делать.

* Сколько раз я замечал, что стоит кому-нибудь сказать: «Я ведь, в сущности, только делец», — как его немедленно облапошит тот, кто заявляет: «Я-то в делах ровно ничего не смыслю».

18 декабря. …Птичка исчезает в зарослях, как ярко раскрашенная конфета в мохнатых устах бородача.

19 декабря. Одноактная пьеса. На склоне лет он делает ей признание. Как-то очень давно молодая женщина, хотевшая иметь ребенка, бросилась ему на шею. Он обладал ею: «На твоей же постели, мамочка». Никогда он ей об этом не рассказывал. Он дал жене славу, богатство, счастье, но облачко, пришедшее неизвестно откуда, упорно держалось на горизонте. Наконец он решил признаться во всем жене.

— Ты на меня сердишься?

— Нет, не сержусь, — говорит она, — потому что я тоже…

И она рассказывает мужу выдуманное любовное приключение. Теперь наступает его очередь мучиться.

— Я солгала, — говорит она. — Это неправда. Мне просто хотелось, чтобы ты понял, как ты мне сделал больно. Я просто решила немножко тебе отомстить, и побыстрее. Теперь все кончено. Давай посмеемся.

Но они глубокие старики; вместо смеха у них получается жалкое подобие улыбки.

* Лежа на спине, мы намечаем себе два облачка и стараемся угадать, чье придет первым.

22 декабря. Вовсе я не желаю знать множество вещей: я хочу знать только те, что люблю.

* Туча, с которой скатываются струйки, как с морды пьющего воду быка…

* — А вот эти коротенькие строчки тоже идут в счет?

— Какие?

— Ну, вот эта, например: правда?

— Да, тоже.

Крестьянин взял перо, чернильницу, похожую на банку из-под ваксы, и написал с трудом в уголке газеты детским почерком слово «правда».

— Значит, — сказал он, выпрямляясь, — напиши я только вот это слово, и я уже заработал бы пять су?

— Да, — ответил я.

Он ничего не сказал и поглядел на меня в упор. На его лице было удивление, зависть и гнев.

26 декабря. Христос теперь уже только модный литературный сюжет.