Пролог

Медленно погружаясь в сон, я сомкнул веки, поддавшись приятному оцепенению. По всему телу разлилось тепло. И конечно же, как это всегда бывает, когда я уже был готов провалиться в темную и уютную бездну, меня внезапно разбудил какой-то навязчивый шум. По жестяной крыше что-то стучало и гремело.

Звук массивных теплых дождевых капель.

Pula!

Дождь!

Неужто пошел наконец-то?

Я вскочил, отодвинув ивовое кресло по грубым половицам деревянной лачуги, и бросился к окну. Увы, меня постигло горькое разочарование: африканское солнце — несомненно, самое горячее в мире — все так же нещадно палило смиренную землю. Когда утренние лучи как следует прогрели оцинкованные листы, те начали расширяться и бороться за пространство, изгибаясь и сцепляясь меж собой, что и повлекло за собой вышеупомянутые грохочущие звуки.

Со стороны Намибии у горизонта, над пересекавшими долину реки сотнями коров и подстегивавшими их медлительными пастухами, дразняще маячили клубящиеся, громыхающие и вспыхивающие электрическими разрядами ряды черных, весьма убедительных туч. С другой стороны за покрытыми пылью колючими кустарниками акации прятался «мой» городок — современное скопление аккуратных домов, магазинчиков и роскошных домиков для сафари, выходящих верандами на берег реки. Равнина убегала от меня в туманную бесконечность — пейзаж, совершенно не изменившийся с тех пор, как несчетное число столетий назад племена кочевников пригнали сюда с запада и востока свой скот.

Когда я уселся в кресло вновь, мой уже поднаторевший глаз различил вдали справа знакомые очертания. Словно две искривленные буквы «М», запечатленные на рыжеватом склоне в нескольких сотнях ярдах сбоку, через расчистку медленно двигались силуэты слонихи со слоненком — прописная и строчная буквы. Покачивая головами с удивительной синхронностью, они спускались по пологому склону. Их серьезная, чуть ли не механическая устремленность вызвала у меня улыбку. Порой, тяжело поворачивая голову, слониха оглядывалась, дабы удостовериться, что отпрыск неотступно следует за ней, ибо даже столь жарким утром средь густого тенистого леса колючих деревьев шастали хищники.

Будучи от природы цвета растрескавшейся гончарной глины, но теперь потемневшие от черной грязи из последнего высохшего озерца, которое они повстречали на своем долгом пути от Чинамбийских холмов на юг, животные тяжело ступали вперед. Инстинкт вел их, вместе с сотнями других, невидимых глазу живых существ, к прохладным, глубоким мутным водам реки Квандо. Вскоре они двигались уже прямо на меня, но, похоже, в своих поисках воды и свежей зелени совершенно не обращали внимания на шаткую деревянную хижину, в которой я расположился.

Путь им преградило упавшее дерево мопане, высохшее и растрескавшееся, словно мумифицированный труп; с его подобных ребрам ветвей выпорхнула знаменитая сиренегрудая сизоворонка, птица, ставшая национальным символом Ботсваны. Сверкнув бирюзовыми крыльями и испуганно выкрикнув «рак-как-какер», она скрылась в буше буквально за секунду до того, как слониха неспешно подсунула ослепительно белые бивни под ствол дерева и оторвала добрую тонну груза от земли, с треском отвалив его с дороги. Затем она неуклюже отступила на несколько шагов и критически оглядела, насколько приличнее стал выглядеть проход. Ее детеныш поднял хоботок, загнув его розовый кончик, и огласил воздух громким воплем, демонстрируя сыновнее восхищение. Мамаша удостоила его подобием нежной улыбки, а затем двинулась дальше.

Порывы горячего ветра подняли у коленей животных пыльные вихри, что, по-видимому, дезориентировало их, и слониха со слоненком отклонились от намеченного маршрута. Теперь они были настроены срезать угол, пройдя через прекрасно ухоженный и заботливо орошаемый садик, окружавший наше строение. Едва уделив внимание белой деревянной ограде, колья которой разлетелись словно бирюльки, они прошествовали дальше и явно вознамерились — не демонстрируя при этом ни малейшей агрессивности — уничтожить яркие цветочные клумбы и декоративные кусты, которые столь красочно контрастировали с раскинувшимся на целые мили бежево-коричневым бушем. Юный Габамукуни, наш неунывающий и, быть может, даже слишком уж усердный садовник, не обрадуется, когда вернется из больницы. Да уж, вот бедняга расстроится.

Ей-ей, мне надо что-то предпринять, подумал я.

Отпугнуть слона…

Для того чтобы отвадить этих дружелюбных, но способных причинить ущерб животных, существуют различные способы. Некоторые африканцы всегда держат под рукой старую алюминиевую кастрюлю и черпак, чтобы отпугнуть их звуками, другие же закладывают в стратегических пунктах пиротехнику, вообще-то предназначенную для праздников.

Мой же метод обычно заключался в том, чтобы перестать дышать.

Хотя за время пребывания в Ботсване я перевидал сотни, если не тысячи этих громадных и грациозных животных, я так и не смог отделаться от чувства страха перед ними, пускай и смешанного с возбуждением, восторгом и благоговением от их созерцания. Вот и сейчас, когда слониха со слоненком прошли передо мною едва ли не в тридцати ярдах, я ощутил, как меня захлестывает волна настоящего ужаса. Больше всего хотелось убежать. Когда тень первого слона упала на окно, я осторожно, словно ретирующийся вор-домушник, отступил назад. И конечно же, натолкнулся на письменный стол, в результате чего груда книг на нем сначала приняла образ падающей башни, затем покачнулась и, наконец, с шумом обрушилась на деревянный пол. Через миг, огласив хижину звучным грохотом, к ней присоединился и я. Просидев так несколько секунд, напряженно вслушиваясь, я как можно тише поднялся на ноги и выглянул в окно. Меня тут же прошиб пот.

Теперь глаза слонихи были широко раскрыты. Она повернула ко мне три четверти своей туши и инстинктивно подняла переднюю ногу, в процессе сего действа потрясая бивнями. Ее явно напуганный детеныш с проворностью, достойной удивления, встал на дыбы рядом с мамашей и уставился на меня.

Я уставился на него.

Слоны неизменно притворяются, будто нападают. Но это лишь показуха. Берет свое материнский инстинкт. Вообще-то они ведь нечасто растаптывают предметы на своем пути, почему-то подумалось мне, когда я обозрел разгром, который учинила эта парочка: множество с корнем вырванных и поваленных деревьев и прочей раздавленной растительности. Моя лачужка была сделана из фанеры, жестяных листов да пригоршни гвоздей — в ней и стекол-то даже не было.

Впрочем, если слониха все-таки и нападет, то не всерьез, а лишь чтобы показать мне, кто здесь главный, — хотя на этот счет сомнений у меня как раз таки и не было. Потом она просто развернется, и они вдвоем с детенышем побредут прочь к реке напиться воды, пожевать листьев да вываляться в грязи.

Разве не так?

Высоко, выше крыши лачуги, подняв хобот, мамаша вывела меня из мечтательного оцепенения. Топнув ногой, слониха вострубила достаточно звучно, чтобы созвать мертвецов на Страшный суд. Не верите? Она и вправду проревела так громко, что у меня клацнули зубы и заслезились глаза.

Конечно же, при этом звуке в классе неизбежно поднялись шум и гам. Все четырнадцать моих учеников, до этого молча читавшие себе книжки, теперь из-за моего кувыркания оказались вырваны из воображаемых приключений. Прознав о наших гостях, ребятишки мигом позабыли про урок и, разбросав по полу карандаши, ластики и мелки, кто по партам, а кто под ними бросились к окну.

— Слоны, ой, какие хорошенькие! — пропищала Стелла, и ее толстые косички запрыгали вверх-вниз.

— Мистер Манго, а где слон?

— Что значит, где слон? — ответил я удивленно, не возразив, однако, против своего нового африканского прозвища. — В каком смысле? — Я нервно оглянулся на огромное животное снаружи. Затем, посмотрев вниз, я понял, что Блессингс еще слишком мал, чтобы видеть из окна. Не раздумывая, я поднял мальчугана, и он задергался и завертелся, стремясь разглядеть все получше. Ботле, обычно не выказывающий каких-либо признаков храбрости, энергично попытался вскарабкаться по моей правой ноге, чтобы самому все увидеть, хотя в этом ему весьма препятствовал его округлый животик. И одновременно с этим на меня с мольбой смотрела Олобогенг. Девчушка дергала меня за левый локоть, тоже желая посмотреть, из-за чего поднялся весь этот сыр-бор.

— Сядьте и — тс-с-с, — ради бога, успокойтесь! — взмолился я, сорвавшись на фальцет, стоило мне лишь оглянуться через плечо. Как обычно послушные, дети вернулись на места, кое-кто даже догадался поднять по пути свои книжки.

К моему величайшему облегчению, слоны, вероятно недовольные суетой в домике, пришли к заключению, что своего добились, и медленно двинулись по футбольной площадке. Я нервно смотрел им вслед: а вдруг передумают и вернутся.

— Мистер Манго, мистер Манго! — пропел неугомонный Кортни, сверкая от возбуждения голубыми глазками.

— Да, Кортни? Давай слезай со стула. А то опять свалишься! — При воспоминании о кровопролитии, случившемся на прошлой неделе, мне стало дурно.

— Простите, мистер Манго, — нараспев извинился мальчуган и, опершись о парту, соскользнул на пол. — Я что хотел спросить, мистер Манго, а можно мне в субботу играть центральным нападающим, ну пожалуйста, мистер Манго?

— Нет, Кортни. Ведь мы уже все решили, разве ты забыл? Нашими нападающими на этой неделе будут Долли и Оло.

— Ну вот, как же так, мистер Манго!

— Тише, Кортни! — мягко укорила его Элизабет, моя помощница по классу. Устроившись поудобнее в кресле, она вернулась к починке порванных шортов Блессингса.

Только лишь Небу известно, что произойдет в субботу. Одни футбольные ворота только что исчезли в буше на слоновьей спине.

 

Глава 1

«Динь-дон, зазвонят колокола»

[2]

Набережная Виктории и Альфреда в Кейптауне в начале осени (не забывайте, что дело происходит в Южном полушарии) — место необыкновенно отрадное и изысканное.

Большинство бесчисленных рыбных ресторанчиков и баров выходят фасадами на остров Робен, что посреди Столевой бухты. Острые углы этой тюрьмы строгого режима незаметно сгладились по мере того, как в поразительно короткое время Алькатрас приобрел культовый статус и вышел в отставку в истинно голливудском духе. Тысячи туристов, доставляемые сюда несколькими блестящими пассажирскими паромами, торят дорожки бывших заключенных, постепенно истирая жестокую и ужасающую реальность былого учреждения и старого режима.

Меж тем едва ли не вечное солнце, многообразие чудесных запахов и звуки многочисленных веселых и зажигательных джазовых мелодий, разносящиеся по всей набережной и долетающие в море, создают здесь этакий безопасный пузырь, в котором развлекаются буржуа со всего света.

Расслабившись в парусиновом кресле на тиковой террасе, я лицезрел на столике перед собой весьма заманчивую перспективу: филе люциана и бокал «Семильон шардоне», этого желтейшего аркадскогомеда. Набережная Виктории и Альфреда оказалась бы вполне уместной в Майами, Ницце, на Карибах или же практически в любом месте побережья Австралии. И в целом, говоря по правде, это великолепный образчик того, что на вывесках столь услужливых туристических агентств описывается как «современная жизнь в традиционном окружении». Архитекторы мудро разместили магазинчики торгового пассажа вдоль старых причалов. Дамбы, сохранившие и до нынешних пор массивные чугунные швартовные тумбы, к которым некогда привязывались тросы океанских лайнеров, усеяны и забрызганы выглядящим вполне аутентично гуано. Теперь здесь швартуются лишь несколько рыболовецких траулеров, кое-где покрытых пятнами честной ржавчины, но в основном аккуратно выкрашенных в яркие цвета прогулочных лодок. Рыболовным сетям и контейнерам со скользкой серебристой рыбой почти повсеместно пришли на смену деревянные скамейки да плакаты с правилами поведения в чрезвычайных ситуациях. Некоторые владельцы судов словно сошли со страниц приключенческих романов или комиксов. Вот, например, этот парень — с трехдневной щетиной, в настоящей зюйдвестке и с трубкой — наверняка заорет: «Сто тысяч разъяренных синих раков!», если какой-нибудь собачонке вздумается задрать лапку на его желтые сапожищи. Большинство же находившихся на пристани местных жителей, впрочем, зычно рекламировали прелести экскурсий вдоль побережья, обещая показать туристам китов. Времена, когда здесь можно было увидеть пиратов и морских волков, давно миновали.

Однако в компании друзей я чувствовал себя тут уютно, а, учитывая небывало низкий курс ранда, жизнь здесь была также и очень дешевой. Мы чокнулись переливающимися на солнце бокалами и принялись за еду. И тут мимо на роликовых коньках промчался довольно неуместный в данном пейзаже, но весьма соблазнительный Санта-Клаус в женском обличье. Одетая в крохотные махровые шортики, красавица мчалась по ровным дорожкам, и ее светлые волосы развевались из-под красно-белого колпака с кисточкой.

— Восхитительно, — пробормотал я, выражая всеобщее впечатление.

Восхитительно, тепло, приятно, недорого, да и атмосфера на редкость дружелюбная, — но совершенно не так, как я представлял себе Африку.

Нет, правда, пока что все увиденное мною было обескураживающе привычным. Архитектуру Кейптауна, особенно если говорить о более современных его районах, без труда можно обнаружить в любом европейском городе. Даже поселки на его окраинах — этот старый уродливый шрам на лице новой Южной Африки, — как ни печально, не уникальны. Нечто подобное я уже встречал в индийских трущобах, где я работал и жил всего лишь год назад. Контраст между нищетой и богатством здесь разительный.

Богатые пригороды на побережье ошеломляют своей роскошью, и езда по дороге вдоль моря навеяла на меня воспоминания об Адриатике или Французской Ривьере, а поскольку я вдобавок взял напрокат темно-синий «фиат» — очень похожий на тот, что был у меня в молодости, да я вообще люблю эту марку, — поездка приобрела ностальгический оттенок. Вылазки в глубь материка, в энологических и гастрономических целях, на виноградники Стелленбоха и Паарля и в долины Франсшока напомнили мне поездки в Бон и Божоле, в Эльзас и на берега Луары, в столь знакомые винные погреба и рестораны «Шамони», «Ля Коронне», «Монт Рошель», «От Кабриер». На обед в розариях мы брали паштет из гусиной печени, фаршированную куропатку в шампанском, лимонный десерт и разнообразнейшие сыры. В одном из домов, скорее по недоразумению, я даже вовлек хозяина, школьного учителя, в весьма продолжительный разговор на французском. Мы рассуждали о достоинствах «пинотажа» и «каберне фран». Я до сих пор, признаться, так и не уяснил до конца все тонкости различий между ними.

Но целью моего визита в Южную Африку было не просто получить гедонистическое наслаждение. Меня пригласил Тим, мой старый друг из Австралии. Парень вдруг решил жениться и остепениться, что вообще-то весьма меня удивило, ибо это был довольно ветреный тип, этакий перекати-поле и, можно даже сказать — но без осуждения, я его очень люблю, — настоящий клоун. С достойным восхищения упорством, не расставаясь со своей акустической гитарой, он прокочевал практически по всем континентам. Тим работал торговцем в Уганде и рикшей в Лондоне, продавал мороженое в Италии и был коробейником в предгорьях Гималаев — и все это лишь шутки ради, нигде особо не задерживаясь. Мы с ним сходились во мнении, что не просто покроем себя несмываемым позором, но практически совершим преступление, если не побываем везде, где только можно, за пределами нашей родины, пока не станет слишком поздно.

Никто из многочисленных заграничных друзей Тима толком не знал, с чего он вдруг надумал жениться и обосноваться в Кейптауне со своей зимбабвийской подружкой Трейси, с которой они были вместе вот уже много лет. Может, сказывался возраст, а может, он просто устал от нескончаемых стараний держаться на шаг впереди от той игры, правила которой были заложены в его происхождении — он был австралийцем, выходцем из среднего класса.

Всех нас безжалостно преследует зрелость, и — чаще всего (что, возможно, и к лучшему) — она таки выслеживает свою жертву. Женитьба на любимой женщине, бесспорно, меняет жизнь к лучшему, однако Тим рассылал всем знакомым по электронной почте просто отчаянные письма, в которых сообщал, что в ближайшем будущем намеревается стать менеджером в строительной компании своего тестя. Несомненно, для этой роли он не подходил, что называется, по всем статьям. А как же его тяга к приключениям?

Хотя какие там приключения, Тиму уже, наверное, лет сорок, не меньше.

И тут вдруг сердце мое упало: я осознал, что через полтора года мне и самому уже будет сорок.

Но вернемся к Тиму. Поскольку в скором времени намечается свадьба, то, следовательно, в честь этого события состоится вечеринка. А тем, кто хорошо знал жениха, нетрудно было предположить, что это будет всем вечеринкам вечеринка. Поэтому множество гостей по всему миру сейчас спешно оформляли на работе отпуска, бронировали билеты, покупали подарки и наряды и паковали чемоданы. Мне приглашение до-ставило особое удовольствие, поскольку в Великобритании подошла к концу долгая зима. На этот раз я не колебался ни секунды. Состояние моих финансов оказалось на удивление благополучным (это даже настораживало), не иначе в банковской системе произошел сбой. Ну просто тишь да гладь. Честно признаюсь, что с самого момента возвращения из Индии, где я вел вполне счастливую жизнь преподавателя, я по-степенно сходил с ума от спокойного размеренного существования, пытаясь занять дома подходящую нишу. Поскольку, несомненно, уровень содержания в моей крови опаснейшего вируса — тяги к путешествиям — был весьма высок, отправляясь в Кейптаун, я приобрел обратный билет с открытой датой. Еще до отбытия из Англии я решил, что эти торжества послужат отправным пунктом моих исследований африканского континента, которые я постараюсь растянуть как можно дольше.

Так что, снова временно отложив будущие карьерные ходы — без каких-либо, впрочем, угрызений совести, — я прибыл в Кейптаун за неделю до бракосочетания, дабы иметь возможность вдоволь пообщаться с остальными старыми друзьями. Многие из нас познакомились на Соломоновых островах несколькими годами ранее, где Тим оказал мне неоценимую помощь в дни моего рестораторства. Чарли и его жена-меланезийка, прекрасная Грейси, прилетели из Хониары, и именно с ними-то я и расслаблялся на набережной в день церемонии. Мы в который уже раз вспоминали свои многочисленные приключения в теплых морях, а Грейси, прежде никогда не покидавшая Меланезию, все смотрела по сторонам широко открытыми глазами. До чего же богатый тут был выбор развлечений. Время от времени она срывалась к какой-нибудь красочной палатке, чтобы купить здесь игрушку, а там очередную безделушку для одного из представителей своего многочисленного потомства.

Поскольку свадьба была назначена на четыре часа, то, по здравому размышлению, идея встретиться в одиннадцать утра, возможно, была и не самой лучшей. Чарли, облаченный в серую визитку с непременным цилиндром (ему предстояло сегодня быть шафером), смотрелся так же неуместно, как и Санта-Клаус на роликах. Да еще представьте, как он вдобавок изнывал от жары. Его облачение расползлось на талии и шее, а котелок съехал под совершенно залихватским углом: так его обычно носят самые плутоватые персонажи Диккенса. Перед того, что изначально было жилетом с весьма экзотическим рисунком, теперь испещряли хлопья сигаретного пепла, крошки рыбы и капельки соуса тартар. Похлопывая взятыми у Грейси перчатками по своему лучезарному лбу, Чарли пришел к одностороннему заключению, что напитков нам надо бы побольше.

Две бутылки чего-то белого и вкусного как будто настроили моего друга на обязанности, которые ему необходимо было сегодня исполнять чуть позже. И вот, приняв отнюдь не изящную стойку — задача, несомненно оказавшаяся бы много сложнее, кабы не поддержка прочного края стола и хорошо натренированной Грейси, — Чарли велел нам оплатить счет и следовать за ним. Наши математические способности, потребовавшиеся для деления общего счета между участниками трапезы, загадочным образом в миг испарились, так что я лишь пожал плечами и, как это часто бывает в подобных ситуациях, небрежно расплатился кредиткой, которой меня доверчиво снабдили в британском банке. Острое чувство вины, которое я вроде бы должен был испытывать, странным образом притупилось, и я беспечно двинулся по мосткам в направлении дороги. Чарли уже с невероятным энтузиазмом пытался остановить проезжающий мимо транспорт, среди которого определенно не попадалось такси.

Когда чуть погодя к обочине подтянулись и остальные члены нашей пестрой и немного возбужденной компании, они обнаружили, что наш шафер вовлечен в длительные переговоры о цене и маршруте, ведшиеся на причудливой смеси немецкого (так обычно изъясняются персонажи фильмов про войну), африкаанс (курс для начинающих) и английского:

— Achja, wunderbar, в Стелленбох, sehrgroot, гони, мой друг! — Он призывно помахал нам цилиндром из-за открытой дверцы и рухнул на сиденье. — Мы едем в Стелленбох. «Венчаюсь этим утром я!» — затянул он песню из мюзикла «Моя прекрасная леди», когда мы влились в поток.

— Ты уверен, что нам надо в Стелленбох? — высунулся из-за подголовников Джонни, еще один близкий друг, на чьем обычно жизнерадостном лице отразилось некоторое замешательство.

— Ну конечно. Ты что, не читал приглашение? Уилл, дай нам приглашение. Дай твое приглашение.

— Чарли, я не захватил его — положился на тебя. Ведь ты был там вчера на репетиции. Ты должен помнить, куда мы едем.

— Ясное дело, я все помню. Слушайте меня, я знаю, куда ехать, — заверил нас шафер.

Естественно, он все напутал. Нам надо было в Кирстенбох, а не в Стелленбох, но это выяснилось, когда до Стелленбоха оставалось миль тридцать. К этому времени мы и так уже опаздывали.

— «Мне в церковь бы не опоздать!» — заходился Чарли, махая ошеломленным пешеходам.

Достаточно лишь упомянуть, что прибыли мы в церковь всего лишь за несколько минут, если не секунд, до появления невесты и что в своей гонке мы изрядно потрепали нервы водителям, изъясняясь по ходу дела на языке, вообще-то имеющем мало общего со священным действом бракосочетания. И на лице Тима не очень-то читались признательность и благодарность, когда Чарли, пошатываясь, брел по проходу церкви, пытаясь при этом заправить рубашку за довольно обширный пояс брюк. Мы с Джонни проскользнули в задний ряд, и на протяжении всей службы я стоял склонив голову, лишь бы не встречаться взглядами с родственниками невесты.

По окончании церемонии фотосъемка несколько задержалась: шафер с женой скрылись за невысокой перегородкой. После оживленной жестикуляции и беспрестанного хихиканья они появились вновь. Теперь цилиндр Чарли больше смахивал на колпак гнома. Грейси неосторожно толкнула супруга локтем, и теперь его правый глаз заплыл густым малиновым цветом. Впоследствии хронологию того свадебного вечера на фотографиях было очень удобно восстанавливать по степени его опухания.

Затем мы все отправились на вечеринку. Узнав, что меня посадили за столик с какими-то незнакомыми людьми, я потому приготовился к по меньшей мере часовой вялой и пустой светской беседе. Однако меня ждал сюрприз. Сидевший слева от меня джентльмен в эспаньолке и с пронзительным взглядом уставился на меня через свои полукруглые очки и, бросив взгляд на мою карточку, начал:

— Итак… Э… Уилл…

— Да, э-э… Невиль? — улыбнулся я, искоса вглядевшись в разукрашенное приглашение перед ним.

Не тратя времени на церемонии, мой сосед поинтересовался:

— Что вы думаете о современной Африке?

— А, чтоб мне провалиться, я толком даже и не знаю. Понимаете, я приехал сюда совсем недавно.

— «Semper aliquid novi Africam adferre». Вот интересно, образованный человек вроде вас согласится с этим утверждением?

— Простите, я, кажется, не совсем вас понимаю…

— «Африка неизменно преподносит нам что-то новое». Плиний-Старший, «Естественная история», книга восьмая. Помните? О, как это верно!

— Вы полагаете?

— Куда вы отсюда отправитесь? Выбор здесь богатый! Помните вашего Шекспира? «Я полон целой Африки чудес!» «Генрих IV», часть вторая, акт пятый, сцена третья. Помните?

Но прежде чем я успел даже раскрыть рот (не говоря уж о том, чтобы придумать достойный ответ), он продолжил:

— Ботсвана. Вот самое подходящее для вас место! Там можно славно попутешествовать. Такого ни в одном романе не прочтешь.

«Какого черта этот тип ко мне прицепился?» Я улыбнулся сидевшей напротив невозмутимой бледной девушке. Однако мои надежды на спасение оказались тщетны.

— На наших глазах в Ботсване сейчас возникает современное демократическое государство. Я могу рассказать вам о его социальном устройстве.

«Господи, какая тоска!»

— Чем занимаетесь, Уилл?

— Я школьный учитель. Сейчас взял кратковременный отпуск.

— Ах, учитель? Вам стоит добраться до Касане и встретиться с моим приятелем Грэхемом. Ему всегда требуются учителя — у него небольшая школа в буше. Наберетесь потрясающих впечатлений. Кажется, у него там сейчас обучается около шестидесяти ребятишек. Выходцы из различных семей и стран. Все удобства и прочее. Но что особо замечательно в этой школе, так это ее расположение — прямо посреди буша в окружении дикой природы. А какое разнообразие видов, таких мест в мире немного. Просто потрясающе. Боже, чего бы я только не отдал за то, чтобы стать моложе… Ни в коем случае не упускайте свой шанс! Я уверен, Грэхем вас с радостью возьмет. Полагаю, у вас есть рекомендации и все остальное?

— Ну да, конечно, обязательно поеду в Касане. Школа в буше — это здорово. Да, у меня есть рекомендации и прочее. Но разве можно просто вот так взять и заявиться туда? — Я попытался представить себе, как прихожу в какую-нибудь английскую школу и предлагаю свои услуги. Потом подумал о бесконечных резюме, собеседованиях и бессмысленной писанине. О заполнении анкет. Я содрогнулся от одной лишь мысли обо всей этой бюрократической волоките и схватил бокал.

— Послушайте, Уилл, это ведь Африка. Нас тут не изводят всей этой бюрократической чушью, как у вас в Европе. Мне стоит лишь позвонить Грэхему, и вам останется только доехать туда. Вот моя визитка. Если вас заинтересует, позвоните. Подумайте об этом.

— Скажите, а где именно в Боте?.. — Однако Невиль, едва вручив мне визитку, тут же повернулся к другому соседу и мигом втянулся в разговор, длившийся весь обед и, судя по всему, касавшийся исключительно женского белья.

«Профессор Невиль Боттинг. Кейптаунский университет», — значилось на визитке. Я убрал ее в нагрудный карман пиджака и принялся за новую бутылку совиньона — это вино было произведено где-то рядом, буквально через дорогу. Взглянув на девицу напротив, которая сосредоточенно потягивала через соломинку кока-колу, я понял, что наконец предоставлен самому себе.

Ботсвана.

Я, конечно же, слышал об этой стране, но что я знал о ней? Э-э-э… Да практически ничего. К своему замешательству, я вдруг понял, что ничего не знаю вообще обо всех странах Черного континента. За исключением разве что ЮАР, где важные политические перемены в конце двадцатого века оказались в центре мирового внимания, да Зимбабве, ибо страдания жителей этой страны стали недавно достоянием широкой общественности, прочая часть материка так и оставалась для меня загадкой. Но меня все-таки заинтриговало предложение профессора Боттинга. Дикая природа, небывалое разнообразие видов — это звучало соблазнительно. Однако, к своему собственному изумлению, наиболее заманчивой я нашел идею о преподавании в маленькой школе «посреди буша». По мне так, чем меньше школа — тем лучше. В переполненных муниципальных учреждениях бедных городских районов Великобритании, где я некогда учительствовал, по моему убеждению, детские души просто теряются в бесконечных дезинфицированных коридорах, и эти заведения несомненно проигрывают в сравнении со школами, организованными по типу «большая семья», где царят теплота и взаимовыручка. В одной из таких школ — в сиротском приюте в Индии — я не так давно работал и был при этом совершенно счастлив. Несколько лет назад я пришел к выводу, что турист из меня весьма скверный и что втайне я всегда ненавидел все эти долгие экскурсии по ветхим постройкам, это скольжение в тапочках по натертым паркетам погруженных в мертвую тишину музеев. Что действительно доставляло мне удовольствие, так это возможность стать частью какой-нибудь общины и разделить с ее членами скромную пищу и питье, беседовать по душам и шутить с людьми, чей жизненный опыт крайне отличен от моего, но с которыми я все-таки довольно часто находил немало общего.

Исполнив надлежащим образом свои обязанности в церкви, Чарли затем толкнул речь, услышав которую всего-то навсего несколько человек удивленно приподняли брови, да еще пара выронили бокалы с шампанским. Затем он уютно обосновался в баре. Я принял судьбоносное решение присоединиться к нему. Добившись практически совершенства — чуть ли не по праву рождения — в искусстве потребления алкоголя и, несомненно, имея за плечами многолетний опыт систематической практики, я всегда считал себя — быть может, с несколько неуместной гордостью — своего рода талантом на этом поприще. Однако довольно быстро до меня дошло, что перед Чарли я сущий младенец. Достойно изумления было не только количество потребляемого алкоголя, но и та скорость, с которой мы им нагружались. Скоро в голове у меня завертелся калейдоскоп разнообразнейших купажей, цветов, крепости и ароматов, и границы моего видения вполне известным и отрадным образом начали сжиматься до нашего теплого и дружелюбного уголка вселенной.

Вечер продолжался, приглашенный джаз-банд вовсю наяривал под липами на краю лужайки, и празднование вошло в классическую колею. Поначалу гости собирались неуверенно, сбившись в два застенчивых и вежливых лагеря, время от времени чувствуя себя неловко по тому или иному поводу. Упражняясь в отточенном мастерстве ведения светской беседы, они ходили кругами, знакомились, потягивали напитки и клевали угощение. Затем, когда на смену шампанскому пришли другие вина и кое-что покрепче, уровень громкости бесед изрядно повысился и по завершении десерта, с первым неистовым сетом банда, достиг кульминации. Многие из особо рьяных гуляк переместились на выложенный специально по этому случаю паркет и принялись танцевать — кто пылко, едва ли не страстно, а кто откровенно неумело. То и дело из кустов или беседок возникали парочки, поправляя на себе предметы туалета. В баре не стихал громкий смех, вызванный анекдотами, по большей части его абсолютно не заслуживавшими (они все совершенно вылетели у меня из головы).

Словом, было ясно, что все замечательно проводят время — за исключением, конечно же, неизбежных случаев ссорящихся пар, да той странной немногочисленной категории людей, которые после нескольких бокалов по каким-то необъяснимым причинам вдруг обнаруживают, что они просто обязаны разразиться потоком слез.

Вскоре после полуночи празднество достигло апогея, после чего все медленно и как-то незаметно успокоились, поутихли, сохранив, впрочем, неустойчивость в ногах и размытость в очертаниях. Свет стал приглушенным, люди с трудом сдерживали зевоту; в уголках, куда положили или швырнули вещи, начались поиски пиджаков, сумочек и отвергнутых шляп; последовали вызовы такси, благодарности и извинения. Все поняли, что вечеринка — без всяких сомнений, удавшаяся на славу — подошла к концу. То есть все, кроме Чарли.

— Давай, Грейси, подъем! — бушевал мой друг, дико вращая глазами. Потом он зачем-то заглянул под залитую кофе скатерть на одном из столов.

— Ну давай, мать! — поощрил он, когда совершенно измотанная и немного помятая Грейси на четвереньках выползла на свет вспыхивающих синих и зеленых прожекторов. Супруга Чарли впервые за все это время выглядела так, словно ее единственным желанием было уютно свернуться калачиком на веранде их домика у моря на Новой Георгии, да дать себя убаюкать набегающим волнам Тихого океана.

Вместо этого ее, а также меня и еще пару гостей, которым не удалось благополучно смотаться, ожидало продолжение банкета. Вся моя решимость не перестараться с весельем, отложить его на более подходящее время, предварительно как следует выспавшись, в миг улетучилась, когда мы ввалились в такси и направились в местечко, куда Чарли, по его словам, «захаживал лет этак двадцать назад. Ассалютно влшебное».

Ко всеобщему удивлению, заведение под названием «Божественный ритм» все еще было там — место «в центре и модное», — по крайней мере, так мне сказал Чарли перед тем, как нырнуть за порог и мгновенно затеряться в огромной трясущейся и скачущей толпе завсегдатаев. Вышибала, казалось, так поразился увидев меня, что едва удосужился взглянуть на мой билет, а входную печать поставил прямо на ремешке моих часов. Я хотел было поинтересоваться у него, когда в «Божественный ритм» последний раз приходили в цилиндре, но передумал — слишком уж громкой была музыка.

— Уилл, дружище, ты ни за что не догадаешься, — заявил Чарли, отыскав меня во дворике за клубом.

Грейси свернулась калачиком под деревом, накрыв голову моим пиджаком, а я после весьма лихорадочного подражания Мику Джаггеру на танцплощадке наверху размышлял о пользе для здоровья еще одной бутылочки пива «Кастл». В основном прежняя магия моей танцевальной манеры сохранилась, не без удовлетворения думал я, и зрители поспешно расступились — вот только я не был уверен, от восхищения или же в целях самосохранения. Не подлежало сомнению лишь то, что я совершенно выдохся.

— Знаешь, кто это, Уилл? Нет, скажи, кто это? — Чарли склонил голову к некой личности, несколько пониже его ростом, вроде бы из чувства товарищества, но одновременно и с намерением удержать вертикальное положение. А затем торжественно провозгласил:

— Это Фил, мой старый друг и земляк Фил!

Он убрал руку и представил мне жилистого, дочерна загоревшего мужчину с проседью, примерно моего возраста. Из-за выбритой головы, бриллиантовой сережки в ухе и татуировки на накачанном бицепсе Фил смахивал на пирата, однако улыбка его была чрезвычайно дружелюбной.

— Как делишки, братан? Чарли, друг! Хорошо повеселились? Классная была свадьба?

Множество людей, которые во время моих путешествий за последние несколько лет пользовались моим расположением и которым я искренне симпатизировал, оказывались австралийцами, и Фил являл собой тип истинного оззи — человека, который совершенно не озабочен принадлежностью к австралийцам. И действительно, он, кажется, перепробовал все способы сбежать со своего континента, когда достаточно вырос, и с тех пор так и оставался в пути. Теперь, впрочем, он объявил о своей нескончаемой любви к Африке. Здесь-то он и захотел остаться.

— Ты уже много здесь повидал? — спросил он меня, когда мы прислонились к стене во дворе и он постучал себе по шее, чтобы немного облегчить неудобства, возникшие в процессе оказания помощи Чарли.

— В Кейптауне?

— Не, в Африке, братан, — здесь, повсюду! — Он взмахнул перед собой рукой в манере, предполагавшей, что и он не совсем трезв.

— Ну, я был на виноградниках и прочем. Довольно занятно.

— Пффф, да это ничто, братан. Это почти Европа — а я спрашиваю про Африку. Буш, братан. Еще пивка? — Он напомнил мне профессора Невиля Боттинга, только еще более болтливого, и меня вновь охватило любопытство.

— О, нет, не стоит благодарностей. Отлучусь на минуту… Нет, честно. Не стоит! — И Фил исчез в баре, оставив меня с блаженно улыбающимся Чарли, который покачивался из стороны в сторону и несколько раз выдавил из себя: «Просто охренительно».

Что уж точно не было «просто охренительным», так это мое состояние — как физическое, так и душевное, — когда я на следующее утро наконец-то повстречался со своими друзьями за поздним завтраком в увенчанном листвой заведении под названием «Зеленое местечко». Плотный завтрак — если верить знатокам, панацея от всех алкогольных напастей — взирал на меня с тарелки, которую передо мной поставили в этом стильном бистро, весьма хмуро; оглушительно грохочущая музыка также отнюдь не ободряла.

Чарли, которому все казалось великолепным — видимо, он еще не до конца протрезвел, — был до отвращения бодр.

— Что, Уилл, не хочешь сосисок?

Ответить я не мог и потому лишь безразлично взирал, как он берет сосиску с моей тарелки и заглатывает ее целиком.

Фил, очистив свою тарелку, довольно причмокнул и глотнул темного пива из бутылки — атрибут, являвшийся, по моим наблюдениям, едва ли не неизменным.

— Ну что, друзья, вам пора бы уже двинуть в аэропорт, — живо объявил он, осушив бутылку.

Чарли и Грейси отбывали тем утром в Австралию, куда собирались заехать по дороге к себе на острова. Испытывай Чарли хоть часть страданий, выпавших на мою долю, — весь этот кошмар я описать не в силах, — путешествие наверняка показалось бы ему ужаснейшей перспективой, однако он без малейшей жалобы поднялся и собрал бесчисленные сумки и то, что представляла собой Грейси. Хотя меня и переполняло облегчение, что самому мне не надо сию минуту отправляться в долгий путь, я все-таки ощутил легкую панику, подумав о своем собственном будущем. Возможный визит в бюро путешествий для заказа обратного билета в Лондон будет предпринят, осознал я вдруг, и на сердце у меня стало тяжело.

— Так, я сейчас подгоню грузовик, — провозгласил Фил и исчез на автостоянке.

— Слушай, Уилл, а тебе вовсе не обязательно ехать, если не хочешь… Возвращайся-ка ты лучше в кровать!

— Да нет, я в порядке. Правда. В порядке. — Со своими друзьями я виделся не так уж и часто. И рассудил, что проводить их было самое малое, что я мог для них сделать.

Перед кафешкой со стоном пневматических тормозов остановился большой желтый грузовик, с водительского места нам улыбался Фил. Я доковылял до тротуара и, к своему удивлению, обнаружил, что грузовик переделан в автобус-внедорожник, в задней части которого прорезаны окна. Сбоку распахнулась тяжелая дверь, и, словно альпинист, страдающий от нехватки кислорода, я вскарабкался внутрь. Там я обнаружил ковровое покрытие и вполне сносные скамейки, привинченные к полу. Водительское место было отгорожено от салона ячеистым щитом; сообщение между передней и задней частями осуществлялось при помощи белого телефона, прилаженного к переборке.

Мы с громыханием влились в полуденный транспортный поток, и я провалился в состояние, весьма незначительно отличавшееся от комы, в котором меня тревожили лишь стуки и лязг смены передач, да завывавшие порой гудки мчавшихся по автомагистрали машин.

Наше прощание у выхода на посадку было отчасти безмолвным, но мне все же удалось кое-как улыбнуться и помахать Чарли и Грейси, пока они, используя свои тележки — как, впрочем, и все остальное — в качестве опоры, брели в сторону паспортного контроля. Будет просто чудом, если им разрешат подняться на борт самолета.

Когда я вновь ехал в желтой махине, на этот раз спереди рядом с водителем, мое состояние приблизилось к обморочному. Опустив окошко, я высунулся глотнуть свежего воздуха.

— Хватай, братан!

Я медленно повернулся и обнаружил, что Фил открыл крышку сумки-холодильника, стоявшей меж сиденьями. Ряды серебристых верхушек пивных бутылок смахивали на патроны в обойме. Я неистово — насколько это мне удавалось — покачал головой, однако Фил отточенным движением невозмутимо выудил бутылку и зубами ловко сорвал с нее крышку. Не отрывая глаз от дороги, он так же натренированно выплюнул эту крышку в коробочку, привинченную к приборной панели. Когда же он протянул прохладную бутылку мне, я взял ее с воодушевлением человека, которому предлагают боевую гранату.

— Да ладно, давай хлебни! Тебе поможет!

Не знаю, не знаю. Я поднес ее к губам так же неохотно, как и Сократ свою чашу с ядом.

— Ну и как тебе этот старый грузовик?

— М-м-м… Просто замечательный… А, э-э-э… Что это такое? То есть… что ты с ним делаешь?

— Спокойно, Уилл. Сейчас сам все увидишь. Слушай, а поехали в буш, в самую гущу. Класс, тебе понравится.

— А, ты имеешь в виду, типа сафари на грузовике? — отважился я. Последнее, что мне хотелось делать в тот момент, так это ехать «в самую гущу».

— Ну да, типа того, братан. Видишь, эта красотка полностью оснащена. Возим группы. Бивачное снаряжение, весь запас, какой только пожелаешь, кухонное оборудование. Все, что надо. Мы можем устроить поездку где-то для двадцати PAX’ов. Ну, в смысле — пассажиров, клиентов.

— А, понятно. Все хочу узнать, как этот «PAX» расшифровывается. Часом не знаешь?

— Без понятия, братан. Но эта красотка легко преодолеет пол материка — можно ехать чуть ли не месяц до следующего пополнения запасов.

Еще пять минут в перегретой кабине — и я не выдержу. Я глубоко вдохнул и сделал глоточек пива.

— Прикинь, я завтра уже выезжаю. Набрали шестнадцать человек, утром будут. Французы и немцы — новая партия туристов. Повезем их по Намибии, Калахари, через Ботсвану, ну, и до водопада Виктория.

Чуть больше двух недель, слышишь? Будет здорово.

— Ну да.

«Ну же, Уилл, давай, спроси у него про Ботсвану!»

— А… это далеко? — Или что-то в этом роде.

Я глотнул еще пива и вступил в схватку с возмутившейся пищеварительной системой.

— Ну да, братан, почти пятнадцать сотен миль. Славное расстояньице.

С последним утверждением я едва ли мог согласиться.

— Так вот, я оставлю их там, а затем двину в Замбию, Малави, Кению. Слышишь? Там классно. Полная жесть! — Было довольно странно слушать такую характеристику в качестве положительного отзыва.

От одних лишь рассказов Фила мне захотелось снова завалиться в кровать. Однако я решил побольше узнать о его работе.

— Тебе ведь не приходится все за туристов делать, а? В смысле, готовить им, ставить палатки и… ну, трепаться с ними, развлекать.

— Ну, братан, вообще-то они должны вписываться, помогать, ну там, работать как одна команда и прочая фигня. И Джейни тоже поедет.

— А, ну да. А кто это? — Я выпрямился на сиденье и, когда снова потянулся к бутылке, с тревогой обнаружил, что она уже пуста.

— Джейни моя подружка.

— А, понятно.

— Она классная, умеет готовить, делает и барбекю — его здесь называют «braais». И еще она гид, показывает всю эту интересную фигню по пути. Флора там и фауна. Завтра Джейни прилетает из Великобритании — она вообще-то англичанка. Была у своей мамаши в Рединге, так что в аэропорту мы все завтра утречком и встречаемся. Немного рановато — там надо быть в полседьмого.

— Ха-ха. Думаю, в такую рань я все еще буду крепко спать!

— Не могу тебя винить за это. Ну а теперь расскажи, ты сам-то чем думаешь заняться теперь?

В жизни бывают моменты — во всяком случае, в моей, — когда человек совершенно не в состоянии принять решение. Это когда все «за» и «против» смешиваются в полнейшую кашу. Совершенно разумным в такой ситуации представляется ничего не делать и никуда не ехать — но, с другой стороны, это также кажется и совершенно неразумным. Теперь настал именно такой момент.

— Ох, я даже не знаю. А что бы ты мне посоветовал?

— Ну… — Фил умолк и задумался. — Из города я уезжаю. Поэтому надо бы провести оставшееся время с максимальной пользой. Не знаю даже… Как насчет вдарить по пиву?

— Э-э-э…

— Не хочешь? Эй, погоди, я знаю! Можно поехать на Столовую гору. Там классный бар. У меня там друг, Кристиан, — управляющий туристической конторы, и мне все равно надо заскочить и забрать у него манатки, которые я закину его семье в Ботсване. И знаешь что? Так здорово прокатиться на фуникулере.

— Э-э-э…

Вообще-то я упорно откладывал поход на Столовую гору с самого приезда в Кейптаун, но Фил этого не знал. С годами я обнаружил у себя все возрастающую склонность к головокружению. Когда-то я кидался снежками с подъемников на лыжных курортах Австрии во всех подряд внизу, совершенно пренебрегая собственной безопасностью и международными отношениями. Хотя мне, конечно же, и в голову не приходило совершить нечто совсем уж абсурдно опасное или вычурное, вроде прыжка с эластичным канатом, однако я все же был не прочь прыгнуть с парашютом. Впрочем, то было лишь в порядке тщетной попытки произвести впечатление на очень красивую, но слишком уж любящую экстрим молодую коллегу. К счастью, прежде чем потребовать от меня демонстрации готовности к серьезным отношениям, она исчезла далеко за бугром. Теперь же мир начинает плыть у меня перед глазами, а сознание норовит выскочить откуда-то из области затылка, стоит мне лишь выглянуть из окна второго этажа. Поездка на эскалаторе превратилась для меня в настоящее испытание. А уж Луна-парк… Лучше сразу на Луну.

Странно, но самолеты совершенно не представляют собой проблему. Как-то мне объяснили, что в этом случае тело и мозг уверены, будто ты просто находишься в какой-то комнате, а ноги стоят на полу. По моим же соображениям, такая безбоязненность скорее вызвана богатым выбором маленьких бутылочек джина, которые развозят по салону на тележке.

Однако сейчас, захваченному в плен, да еще в немощном состоянии, мне, судя по всему, не оставалось ничего другого, кроме как последовать за своим предводителем. Пока Фил терзал коробку передач и мы карабкались по узкой извилистой дороге, ведшей к станции фуникулера, я всячески старался себя подбодрить.

Внизу великое множество восторженных и вооруженных мороженым детишек, подпрыгивая от нетерпения, таращились на вершину.

— Эй, спорим, что фуникулер сломается? Тогда нас придется спасать парашютистам с вертолета, — заявил один преисполненный оптимизма мальчик другому.

— Ну нет, чувак. Если один из этих тросов порвется, тогда все взорвется и загорится, и даже гора может рухнуть. Нам тогда точно придется броситься вниз и пару раз кувыркнуться как ниндзя, — ответил его милосердный и настроенный фаталистически товарищ, в то время как я обливался горячим потом.

— Два билета, братан, пожалуйста. — Фил сунул несколько банкнот под стекло и повернулся ко мне: — Тебе это точно понравится, братан. Классная прогулка. Увидишь весь город. Прямо внизу, вон там, Блоубергстранд. А вот то — Голова Льва. А с этой стороны — Кэмпс-Бей. А какая красота на побережье, братан. Волна что надо!

С этими словами он бодро двинулся к фуникулеру, бормоча «Надо было взять бутылочек в дорогу» самому себе и «Как дела, братан?» большинству остальных пассажиров. Если Фил все еще и находился под воздействием алкоголя, как это можно было заключить по его пиратской развязности, то сам я вдруг почувствовал ну просто ледяную трезвость. Мы все сгрудились в большом круглом вагончике из пластмассы и стали, вернувшем меня во времена поездок на лыжные курорты. К счастью, на этот раз я не подвергался испытаниям вроде обливания потом в модном лыжном костюме, комков подтаявшего снега, соскальзывающих с лыж соседа и, конечно же, падающих прямо за шиворот, неприятного запаха изо рта соседа, вызванного неумеренным количеством глинтвейна и сырного фондю, или же мучительного созерцания капель, стекающих с кончиков раскрасневшихся, измазанных солнцезащитным кремом носов.

Из-за беспорядочных перемещений пассажиров, словно молекул в пузырьке воздуха, я вдруг оказался оттесненным к самому краю кабины, с едва ли не расплющенным о тончайшую перегородку меж мною и забвением лицом. Последовал толчок, который, казалось, разом сместил расположение моих внутренних органов, и вот уже с поразительной скоростью мы двинулись вверх. Мало того что я полностью перестал ориентироваться, так еще ощутил, что пол вагончика медленно начинает поворачиваться, и через несколько минут там, где раньше передо мной вздымалась стена горы, нарисовалась Голова Льва — скалистый пик, который, — подумал я, собирая остатки воли, — никоим образом не походил на льва. За мысом мне открывалось обширное пространство, на котором сталкивались волны Индийского и Атлантического океанов, — мыс Доброй Надежды — место, откуда началась европейская авантюра в Африке. Отсюда отправлялись в путешествия за великими открытиями, в миссионерские походы и перегоняли тысячи голов скота. Именно здесь началось переустройство древних общественных устоев — разрушение образа жизни, возрастом превосходившего документированную историю человечества. Схватка за Африку и впрямь оказалась грязной мешаниной из честолюбия, жадности, религиозного рвения и старого доброго стремления к открытиям. К счастью, представший моим глазам вид, в сочетании с подобным осмыслением сейсмической природы событий на континенте за два последних столетия, позволил мне, пускай и ненадолго, позабыть о подступающей к горлу тошноте.

Несмотря на все это, к моменту нашего прибытия на вершину я мечтал лишь об одном — чудесным образом обнаружить там дешевый отель, однако мой спутник, судя по всему, обладал не только крепким телосложением, но и неутолимой жаждой.

— Вдарим по пивку, братан?

— О господи!

— Пойдем-ка! Хочу лишь узнать, свободен ли Кристиан. У него как раз должен быть перерыв. — И Фил рванул через толчею, оставив меня цепляться за блестящие черные перила.

Дорожка от вагончика вела к противоположному краю горы, и я нетвердо перемещался вдоль ограждения, пока, прежде чем я это уразумел, не оказался в опасной близости от отвесного обрыва с северной стороны вершины. Вдали внизу справа от меня белые линии пенящегося прибоя отступали и вновь набрасывались на яркий песок Кэмпс-Бея.

— На-ка, держи! — Фил протянул мне коричневую бутылку, словно это был всего лишь безобидный леденец.

Я оторвал от перил одну руку и, скорчив мину, взял пиво.

— Кристиан сейчас подойдет. Осмотрись-ка вокруг, братан. Африка!

Решив, что, пожалуй, будет слишком жестоко указывать Филу на некоторую неоригинальность последнего наблюдения, я позволил ему заливаться и дальше, к чему он явно был весьма расположен. Ни дать ни взять преемник профессора Боттинга.

— Да, она грандиозна. Огромна и совершенно не испорчена — ну, в основном. Не то что это! — Фил небрежно махнул рукой на европейский город под нами, на небоскребы и супермаркеты, упорядоченные парки и серую полосу ровной дороги вдоль побережья.

— Если двинуть сюда, — он указал влево, — то после Спрингбока окажешься в Великом Намаленде, потом будут Пески за Свакопмундом и Уолфиш-Бей, а дальше — Берег Скелетов. А если пойти сюда, — он махнул вправо — и слегка зашатался, как я заметил, послушно обратив взор в ту сторону, — если пойти сюда, то окажешься у границы подле Саймонс-Дрифт, а потом ты уже в Центральной Калахари, где кучи алмазов, а оттуда попадешь в соляные озера Макалагади — там можно плутать несколько дней. Все выглядит одинаково, куда ни посмотришь. Двинешь дальше — и доберешься до Виктории, и не верь, если тебе будут говорить, что он хорош, но ничего особенного.

Фил все продолжал и продолжал говорить — глаза лихорадочно блестят, а выбритая голова лоснится от возбуждения, — его описания все больше меня увлекали, сознание туманилось от алкоголя и, вне всякого сомнения, от вдыхаемого разряженного воздуха, и я погрузился в грезы. Вот через долину внизу прошел Райдер Хаггард со своими героями, отправившись на поиски царя Соломона и его копей. Вот солдаты в красной униформе, вот они рядами осторожно пробираются через плато, окрашивая континент от мыса Доброй Надежды до Каира в розовый. Далекий крик Тарзана смешался с воплями таинственных и чудесных животных джунглей. И до чего же мне захотелось узнать еще об этой великой земле, ее народах, ее истории. Какие же невероятные приключения ожидают здесь путешественников! Вглядываясь в горизонт, я дал себе обещание: когда вернусь в Лондон, непременно куплю одну из увесистых книжек Уилбура Смита.

— Привет, друзья!

Мои грезы были прерваны появлением высокого чернокожего мужчины, одетого в тщательно отутюженную рубашку с коротким рукавом и слаксы. Он дружелюбно поинтересовался:

— Надеюсь, вам здесь нравится? Вы выбрали удачный день, чтобы подняться сюда: лучше, чем сейчас, погода не бывает. Когда на вершину горы опускается скатерть, то и свои собственные руки не разглядеть.

Мы задрали головы и посмотрели на плотное и какое-то странным образом одинокое облако над нами.

— Кристиан, Уилл. Уилл, Кристиан, — представил нас Фил.

— Рад с вами познакомиться, Уилл. Добро пожаловать в Кейптаун. — Кристиан улыбнулся. — Вы откуда?

— Из Англии. С Запада. Вы знаете, что за район я подразумеваю? Как бы лучше объяснить…

— Ну конечно знаю. Я учился в университете в Эксетере, провел там года четыре.

— Да неужели?!

Довольный, что Кристиан, судя по всему, не заметил моего бестактного изумления, я поинтересовался, откуда он сам.

— Я тсвана. Это такой народ в Ботсване. Родился на пастбище под Франсистауном. Знаете такой город?

— Простите, вообще-то нет. — Я покраснел. — Но я слышал о Ботсване.

О господи, каким же невежественным я наверняка ему казался. Кристиана, впрочем, это как будто не обескуражило.

— Знаете, вам стоит побывать там. Думаю, вас заинтересует. Моя родина — весьма преуспевающая страна. Я и сам надеюсь скоро вернуться в Ботсвану. Здесь я всего лишь в командировке и хочу вернуться к семье. Извините, я на минутку. — Он отвернулся, чтобы быстро ответить на звонок по мобильному, а затем продолжил: — Да, так вот. Вам стоит съездить в Ботсвану. — Он добродушно улыбнулся. — Знаете, в современной Африке столько всякого интересного, что ни одному романисту и не выдумать.

 

Глава 2

«Проваливай, Джек!»

[8]

Спрингбок — это пыльная лента дороги с бесчисленными станциями автосервиса и закусочными в американском стиле с едой на вынос, банками да супермаркетами — деловая фактория, окруженная ленивыми холмами. Несколько сотен ярдов Хай-стрит были пустынны — лишь горстка стариков сидела на бетонных скамейках в тенечке. Они разглядывали наш большой желтый грузовик с привычным безразличием, то и дело глубоко затягиваясь длиннющими самокрутками. Когда мы остановились у здания иммиграционной службы, облачка их табачного дыма, проплыв через тротуар, проникли в открытое окно автобуса, где я как раз пытался стереть с заспанной небритой щеки отпечаток шершавой переборки. И угодили прямиком мне в нос, оскорбив обе ноздри тошнотворной вонью.

Насвистывая нечто невразумительное, Фил с глухим шлепком выпрыгнул из кабины. Он оглянулся на меня, опустив со лба большие солнцезащитные очки, и в ответ на мои стоны со смешком показал большой палец. Я выразительно ответил ему противоположным жестом. Фил влетел в контору, а я поднял крышку холодильника, привинченного к передней стенке автобуса, и погрузил голову в живительную прохладу. И мне тут же пришла мысль забраться внутрь целиком, навеки захлопнув за собой крышку. Увы, из-за низкого наклона, да еще в сочетании с перепадом температуры, у меня внезапно началось головокружение, что меня порядком испугало. Колени подогнулись, и я так и повис на стенке холодильника. Ощутив какое-то движение за спиной, я торопливо попытался извлечь себя из ледяных внутренностей. Поднимаясь, я схватил первый же подвернувшийся предмет, и поэтому, когда повернулся к несколько испуганной француженке средних лет с темно-рыжей завивкой в мелкий барашек и в солнечных очках «Бардо» с крылышками, я крепко сжимал в руке ярко-розовый пакет замороженного колбасного фарша.

— Ahhh, Williams, vous preparez le diner deja?

— Ah, oui! Ah, ouic’estca.

— Тогда не забывайте о членах моей группы — они вегетарианцы! — Немец, сидевший через проход, оторвался от «Путешествий по Африке» Юнкера и взглянул сначала на француженку, а потом на меня. — Не вздумайте совать эту розовую дрянь в наш ужин!

— Ach nein, mein Herr… — пробормотал я, опуская упаковку назад в холодильник. — Kein Problem.

— Gut, so.— Он выразительно кивнул остальным членам своей группы, внимательно прислушивавшимся к разговору. Они кивнули в ответ — один через москитную сетку, прилаженную к краям новенькой шляпы сафари.

Руководительница французской группы изрекла на весь салон «Oh la la!», покачала головой и вновь занялась маникюром.

Чертов Фил!

Согласен, я должен был предвидеть, чем сия авантюра обернется, но это вовсе не означает, что вина большей частью все-таки не лежит на Филе. Стоило нам спуститься с вершины Столовой горы и вернуть грузовик на стоянку турбазы, как ему в голову пришла блестящая мысль — ознаменовать последнюю ночь славным кутежом. Сначала, впрочем, Филу надо было сделать несколько звонков, в том числе и своей подружке. Когда он вновь возник из телефонной будки, лицо его, обычно совершенно беспечное, несло на себе печать озабоченности.

— Ох, братан, ни за что не догадаешься, как я влип. Да, ну и дела, братан.

— Да что случилось? — Я виновато оторвался от стакана с ледяной водой, который намеревался осушить, пока Фил будет звонить.

— Чертова Джейни. Она, видишь ли, заболела, свалилась в Англии с температурой. Завтра не прилетит. И что мне, спрашивается, теперь делать со всеми этими французскими и немецкими ублюдками? Я ведь языков не знаю, да и готовка тоже была на ней. Эх, братан!

— Да уж, не повезло. Ладно, не переживай, как-нибудь выкрутишься!

Он кивнул, но лицо его оставалось все таким же мрачным.

— Забавно, но я довольно прилично знаю французский и немецкий, — непонятно зачем ляпнул я.

Фил пожал плечами, погруженный в свои мысли.

— Двинули-ка в «Будду». Там две текилы по цене одной.

Устроив меня на балконе, где имелась возможность наблюдать за толпами проституток, фланировавших внизу, Фил обосновался в дальнем конце и принялся терзать телефон.

— Черт, Сабина тоже не сможет. В следующий вторник у нее начинается тур по Малави, Уганде и Кении. — Вернулся Фил мрачнее тучи. Он пролистал вдоль и поперек истрепанную записную книжицу, отчаянно пытаясь найти какого-нибудь спутника для своего тура, однако потерпел неудачу. С достойным восхищения стоицизмом Фил покончил с тягучим содержимым последней из трех рюмок текилы.

— Похоже, братан, без твоей помощи мне не обойтись. А что, давай двинем вместе со мной. Как там поется? «Давай проваливай, Джек!»

— «И больше никогда не возвращайся!» — подхватил я с энтузиазмом, которого и сам от себя не ожидал.

Ударившись в загул, в программу которого, естественно, входило море пива, мы продрейфовали по множеству забегаловок через все более и более затуманивавшуюся череду глоточков, посошков, ершей и коктейлей, в конце концов наскочив на мель в баре у бассейна, битком набитом весьма перевозбужденными двадцати-с-чем-то-летними девицами с огромным пляжным мячом. Здесь, по некоей весьма подозрительной причине, все напитки подавались в химических пробирках. Я содрогнулся, подумав о последовательности реакций, происходящих у меня внутри, однако при мысли о возвращении в Лондон меня затрясло еще больше. Теплый и столь захватывающий, Кейптаун и вправду был городом вечеринок — и я должен это упустить? «Шесть градусов и изморось» — именно такой, без всяких сомнений, и окажется сводка погоды, которую пилот объявит, когда мы будем бесконечно кружить в серых небесах над Хитроу. Что ж, по крайней мере, пока ничего не решено — билет ведь еще не куплен.

— Так ты сказал, братан, что знаешь французский и немецкий?

Я кивнул, хотя отчаянно пытался не делать этого. И та часть моего сознания, что еще сохранила трезвость — а она всегда таится где-то на задворках разума, как бы плохо ни шли дела, — уже в отчаянии ломала себе руки: уж она-то знала, что произойдет. Все закончится вполне привычным образом.

— А серьезно, почему бы тебе не поехать, Уилл? Слушай, братан, выручай. Я по уши сам знаешь в чем, а языков ни хрена не знаю. — С этими словами Фил вздохнул, запрокинул голову и залпом выпил зеленую маслянистую жидкость из пробирки. Глядя на его выпученные глаза, я задумался: как сам-то справлюсь с этим зловещим коктейлем?

— Нет, серьезно, будет здорово. Дорога проходит по замечательным местам, такого ты еще наверняка не видал. А как только доберемся до водопада Виктория, я тут же, клянусь, отпущу тебя назад в Кейптаун. Тебе всего-то и придется — немного готовить. Ведь ты умеешь? Да?

Я вроде и не ответил, но он уже продолжал:

— Умеешь? Вот здорово, а?

— Подожди-ка, Фил. Лучше скажи, а вы едете через Ботсвану?

— Ну конечно. Прямехонько через нее.

— А через место под названием Касане?

— А как же, братан. Классное местечко. Там как раз у нас остановка.

Я задумчиво потрогал визитку профессора Боттинга, лежавшую в кармане.

— Так о чем я говорил? А готовить придется сущую безделицу. Несколько бифштексов и прочую ерунду. И ты знаешь языки. Так что ты и гидом можешь быть.

— Да я же в Африке сроду не был. Я тигра от леопарда не отличу.

— Э, об этом можешь не беспокоиться — в Африке нет тигров.

— Ах, ну да! — покраснел я и отважно глотнул зеленой фигни из своей пробирки. Эта субстанция была такого же оттенка, как и нечто, однажды просочившееся из днища моей машины, а удовольствия было еще меньше.

— Да в любом случае, не волнуйся. Я тебе скажу, где там что, и у меня есть книга со всякими названиями на разных языках. Будет проще простого, Уилл. Не переживай.

— Да я и не переживаю. Нет, ты прав, звучит прикольно — приключение. — Зеленый глубинный заряд взорвался в моем желудке, пока я мысленно смаковал это последнее слово, и ядовитая взрывная волна накрыла мой отяжелевший мозг, полностью затмив здравый смысл. — А сколько это продлится? Знаешь, у меня вообще-то не так уж много времени.

Последнее, конечно же, было не совсем правдой.

— Говорю тебе, чуть больше двух недель. К концу месяца вернешься назад. Легко. Если честно, такая возможность выпадает только раз в жизни. Не упускай свой шанс, братан.

Что верно, то верно: пару раз в прошлом, когда я принимал необычные предложения, за этим следовали совершенно незабываемые приключения. И я нисколько не сомневался, что, скажи я сейчас «нет», подобной возможности почти наверняка за всю оставшуюся жизнь мне уже больше не подвернется. Бесспорно было и то, что я был весьма пьян.

— А, ладно, Фил. По рукам! Почему бы и нет?

Совершенно не отдавая себе отчета в том, что делаю, я тут же позвонил из телефонной будки профессору Боттингу, что было крайне невежливым поступком — стояла глубокая ночь или, скорее, раннее утро.

К сожалению, четких воспоминаний о разговоре у меня не сохранилось, но, кажется, он что-то сказал вроде того, что, мол, все непременно устроит, и не оставлю ли я его теперь, пожалуйста, в покое.

Пребывая в совершенной эйфории относительно своей новой работы — точнее, двух своих новых работ, — я хлопнул Фила по спине и вот уже в который раз объявил ему, что мы договорились. А затем, хотя вообще-то это не в моем характере, в приливе неподдельного восторга, я снял рубашку и плюхнулся в покачивающуюся и искрящуюся воду бассейна.

Моя безупречно исполненная бомба сотрясла поверхность вод где-то в половине третьего ночи. Стук Фила в мою дверь раздался примерно через три с половиной часа. К этому времени, как несложно догадаться, весь план представлялся мне уже гораздо, значительно менее разумным. По сути, вся эта авантюра казалась мне, как ни посмотри, страшной ошибкой.

К счастью, благодаря моему ночному рвению сумки были уже упакованы — кое-как, правда: я, по-видимому, просто скатал каждый предмет одежды в маленький комок. Поэтому все, что мне оставалось сделать, — это спуститься по лестнице, сохраняя вертикальное положение, и добраться до желтого автобуса. И когда ранним утром первые лучи солнца скользнули по монолитным краям Столовой горы, я опустился на переднее сиденье Желтого Зверя и отчаянно попытался вспомнить, во что же я на этот раз вляпался.

Все бремя моих новых обязанностей стало ясным через полчаса, когда я, пошатываясь, вышел из оцинкованных раздвижных дверей с огромной картонной коробкой замороженных бифштексов и закрученных бурворсов — африкандерских пряных колбасок из говядины и свинины. Вся эта бойня отнюдь не была тем, что прописал мне доктор в тогдашнем моем состоянии. В носу у меня стоял запах крови, а мы остановились еще два раза, дабы пополнить остальные съестные припасы: захватили рис, макароны, картошку, консервированные овощи, приправы, фрукты и пакеты с дрожжами и мукой для выпечки хлеба.

Минуточку. Я что, должен еще и сам выпекать хлеб?

Пока мы перекладывали все это в большущий контейнер в задней части автобуса, я украдкой поглядывал на инструкции по приготовлению пищи.

— Да не волнуйся ты, Уилл, — рассмеялся Фил, у которого, похоже, настроение было лучше некуда, — вот уж полнейшая несправедливость. — Глянь сюда! — С этими словами он швырнул мне потрепанную, измятую тетрадку с загнутыми уголками страниц. Схватив бутылку с водой, я распахнул ее на первой странице:

«День первый.

Обед: пассажиры покупают за свой счет.

Ужин: Хобас, долина Фиш-Ривер. Поджаренный на огне бифштекс, картофель фри по-лионски, консервированный горошек. Для вегетарианцев — омлет с сыром».

К моему облегчению, ежедневное меню — завтрак, обед и ужин — было расписано весьма подробно. Я нервно вернулся к Дню первому. «Картофель фри по-лионски». Что, черт возьми, это такое? Я слышал о некоем блюде под названием «картофель фри по-дофинески», хотя вряд ли и сумел бы его приготовить, — но вот о вышеупомянутом корнеплоде «по-лионски» не имел ни малейшего представления.

Заметив мою озабоченность, Фил оторвал руку от руля и перевернул тетрадку:

— Смотри, все рецепты сзади. Все проще простого.

Пролистав до буквы «К», я действительно обнаружил рецепт:

«Картофель фри по-лионски на двадцать персон. Взять большой противень. Нарезать ломтиками двадцать картофелин среднего размера, лук, добавить бульонный кубик, кипяченой воды, черного перца и т. д.».

Уф, и вправду проще простого. Я несколько раз внимательно прочел указания и почувствовал себя много лучше. Во всяком случае, насколько это возможно для человека, ощущающего, что в любой миг он может упасть в обморок.

Увы, я и не подозревал, что в данной поездке гастрономические проблемы по сравнению с социальными окажутся сущей безделицей. Это раскрылось в полной мере, когда в зале прибытия аэропорта мы выставили две картонки. На моей было написано: «Voyages de la Roziere», а у Фила — «Reisegruppe von Beinbruch». Через какое-то время из потока тележек вынырнула фигура с поднятым зонтом и направилась к нам. Следом двигалась группа из восьми-десяти человек различного возраста. Руководитель подошел к Филу и представился:

— Вольф Дитер фон Байнбрух из «Reisegruppe von Beinbruch». Вы Филип?

Я фыркнул: вот ведь, даже и не предполагал, что Фил по документам был Филипом. Мой товарищ кивнул и сказал:

— А это Уилл. Ваш гид и ответственный за развлечения.

— Что?! — удивился было я, но тут же спохватился: — Ах да. Точно. Здравствуйте. Добро пожаловать в Африку! — Закончив приветствия, я почувствовал себя почти мошенником.

— Ух, здорово! Значит, вы будете нас развлекать. Вот и прекрасно. Мы предвкушаем это, ja? — Он повернулся к членам своей любопытствующей группы, которые тут же выразили согласие, закивав в унисон. — И надеюсь, Уилл, вы не забыли, что все мы вегетарианцы?

— О нет, как можно! Нет, все это учтено. Все расписано. Никаких проблем.

— Что ж, замечательно! Тогда вперед, к приключениям! — Сложенный зонтик вновь взметнулся к небу.

— Э-э-э… Одну минуточку, Вольф. Надо дождаться другую группу, — на удивление кротко прервал его Фил.

— Другую группу? Кстати, меня зовут Вольф Дитер, запомните это, пожалуйста. Разве мы отправимся в наше приключение не одни? — Густые брови Вольфа Дитера весьма заметно приподнялись. — Вы не говорили об этом при оформлении сделки!

— Да, не говорил… Там их немного задержали в зале регистрации, но я уверен, что ваша дружба вспыхнет, как… э-э-э, как что-нибудь. А вот, кстати, наверное, и они. — Фил выхватил у меня картонку и сунул взамен другую, предоставив мне заняться своими непосредственными обязанностями с Вольфом Дитером и его оравой. Помахав табличкой над головой, он наконец привлек внимание довольно вялой группы, медленно вертевшейся возле перегородки. Его движения заметила какая-то женщина впереди и стала махать в ответ носовым платком.

Когда французы в конце концов дошли до нас и остановились рядом с немцами, совершеннейший контраст в их внешнем виде предстал во всей очевидности и комичности. В то время как подопечные Вольфа Дитера, судя по всему, снаряжались в магазине, где распродавались армейские излишки — они были обмундированы в прочные шорты из плотной ткани и суррогаты бронежилетов, шляпы с висячими полями и огромные ботинки на шнуровке, — вновь прибывшая группа состояла из персонажей в мятых костюмах кремового цвета и тонких летних платьях, мокасинах с кисточками и сандалиях. Двое туристов, юная пара, постоянно передавали друг другу флакон с одеколоном, поочередно смачивая его содержимым свои шеи и лбы.

С того самого момента, как Вольф Дитер, косматый и пышущий здоровьем верзила, и мадам Мари-Франс Де Ла Розьер, элегантная парижанка, облаченная в шелка и с лоснящейся от чрезмерного злоупотребления увлажняющих средств кожей, пожали друг другу руки, стало совершенно ясно, что две эти группы, сопоставить которые можно было лишь в страшном сне, ни за что меж собой не поладят. Линия фронта была очерчена немедленно: первая стычка произошла при обсуждении сравнительных достоинств их национальных авиалиний. Признаться, сам я раньше не особо-то и верил в существование национального характера, однако теперь сильно встревожился: туристы из обеих групп буквально из кожи вон лезли, стараясь оправдать привычные стереотипы немцев и французов.

Фил, у которого в подобных делах, несомненно, имелось опыта побольше моего, как ни в чем не бывало, радостно улыбался PAX’ам — лично я был уверен, что никогда не привыкну к этому термину туроператоров, — и махал в сторону поджидавшего за стеклом автобуса.

Pax?

Pax Franco-Germanica? Возможен ли мир между французами и немцами?

Я не без оснований опасался, что вряд ли.

Фил помог немцам погрузить их рюкзаки на крышу — но прежде они переложили разнообразные предметы первой необходимости в лихие патронташи — и позволил двум бойскаутского склада юношам забраться наверх и аккуратно все разложить. Я тем временем провел группу Де Ла Розьер к другой стороне автобуса, где моему изумленному взору предстала огромная груда багажа, который, по представлениям французов, был необходим для путешествия по Африке. Компактно укладывать содержимое громоздких рюкзаков — это было не для них! Французы были экипированы модными чемоданами — на колесиках, с выдвижными ручками, кодовыми замками и тисненными золотом инициалами дизайнера. Когда я пытался затащить один из таких чемоданов на алюминиевую лесенку, ведшую на крышу, в нос мне ударил резкий запах: крахмал вперемешку с ароматом изысканных духов.

Наконец загрузка была завершена, и Фил со знанием дела накрыл вздымавшуюся гору вещей водозащитным полотнищем и привязал его, а я завел PAX’ов в автобус. План рассадки туристов не был заготовлен заранее, но необходимости в нем и не возникло. Одна группа расселась слева от узкого прохода, а другая справа, подальше от первой, насколько это только оказалось возможным. Фил как заправский пожарный съехал по лестнице — ноги по бокам от перекладин — и присоединился ко мне в передней кабине.

— Боюсь, провести много времени здесь со мной тебе не удастся, — мрачно изрек он, заскрежетав передачами. Мы выехали на автостраду. — Знаешь, девяносто процентов моих клиентов — милейшие люди. Однако, сдается мне, эта партия из разряда оставшихся десяти.

— Похоже, что так оно и есть. Боюсь, ты прав. И что мы теперь будем делать?

— Мы? Слушай, братан, лично мне придется вести этот драндулет. А тебе всего лишь надо следить, чтобы клиенты не скучали! — Фил взглянул на меня и ухмыльнулся, затем опустил окно и выглянул на дорогу. — С этим особых проблем у тебя возникнуть не должно, если вспомнить, как ты зажигал с девчонками в бассейне прошлой ночью.

— Что?! — Я напряг мозг, тщетно силясь вспомнить хоть что-нибудь.

Судьба, похоже, все-таки предоставила мне небольшую отсрочку, ибо когда я посмотрел через стекло назад, то понял, что на большинстве пассажиров все-таки сказался долгий перелет из Европы, — едва ли не все они крепко спали. Немногие сохранявшие состояние бодрствования прилаживали под шеями надувные подушки, меняли батарейки в плеерах или заносили свои возвышенные мысли в новенькие дневники. Одному лишь Небу известно, что они могли поведать на этой стадии.

«Прибыли в аэропорт Кейптауна точно по расписанию, затем долго пришлось ждать этих из Франции. До чего же не повезло с попутчиками…»

«Malheureusement nous пе sommes pas seuls.Сейчас я не осмеливаюсь писать больше, чтобы не увидел кто-нибудь из НИХ. C’estla guerre, mon cher».

И кто знает, что они будут писать, когда путешествие подойдет к концу?

У Фила, настоящего профи, над приборным щитком была привинчена карта Африки, изображавшая ту ее часть, что южнее Сахары. Тонкая фиолетовая линия указывала наш маршрут, на котором были обозначены остановки с датами. И выглядело это как очень, очень долгий путь. И как, черт возьми, я буду следить, чтобы клиенты «не скучали»?

Приклонив голову к огнетушителю, всячески пресекая попытки собственного мозга вырваться наружу через затылок, я закрыл глаза и попробовал сообразить, каким же образом можно разрядить сложившуюся враждебную обстановку. Шутки и анекдоты тут явно не помогут, поскольку, кроме руководителей групп, никто из туристов, к моему удивлению, особыми знаниями английского не блистал. Желая сохранить хоть какую-то часть пороха сухой, я пока еще не сознался, что владею их языками: я опасался, что в этом случае меня просто захлестнет поток жалоб. Французскому я всегда отдавал большее предпочтение — что, впрочем, основывалось лишь на моем первом любовном опыте, — немецкий же мой инструмент, опасался я, немного проржавел и притупился. Проглотив обойный клей, который не пойми откуда взялся у меня во рту, я сделал еще один глоток тепловатой воды и с содроганием — насколько это было возможно при таком пекле — вспомнил тот единственный раз, когда я отважился на эстрадное юмористическое выступление на иностранном языке.

Еще в самом начале моей счастливой преподавательской карьеры кто-то разглядел во мне восходящую звезду и в добровольно-принудительном порядке поручил находить дружеские связи с Францией и впредь отвечать за это. Наш город-побратим представлял из себя маленькое и не особенно-то красивое скопление домиков послевоенной постройки где-то на задворках обширных нефтехимических полей, что окружают Гавр. В тот год сто пятьдесят двенадцатилеток вызвались провести неделю со своими маленькими amis frangais: довольно многообещающее начало международной дружбы. Когда три наших автобуса прибыли к «Плас де л’Отель де Виль», я обнаружил, что мы паркуемся рядом с еще тремя автобусами из теперь уже немецкого города-побратима. Они извергли таких же вымазанных шоколадом и рыгающих от газировки пассажиров, что и наши. Вдобавок неподалеку стоял изящный микроавтобус «мерседес» с кучей немцев на борту: бургомистром и половиной городского совета.

Несмотря на все разногласия и порой имевшие место инциденты с петардами, раскладными ножами и порнографическими журналами, неделя прошла вполне гладко. Я и вправду начал весьма самодовольно похлопывать самого себя по спине за хорошо проделанную работу и уже предвкушал «Fete du Jumelade» — торжественный обед для шишек всех трех городов, входящих в Ассоциацию породненных городов. Лишь пару дней назад я выяснил, что водителем одного из наших автобусов был наш мэр, который теперь находился вроде как в водительском отпуске.

В одиннадцатом часу обнаружилось, что никто из гостей и должностных лиц не владеет всеми тремя языками, требующимися для официального представления и перевода речей, — «за исключением Уилла, — проявил инициативу доброжелательный коллега, — который знает французский и немецкий!» Так что в конце одинаково долгого и плотного обеда, в течение которого я делал попытки сопротивляться заигрыванию одной из немок — водительницы автобуса, затянутой в кожу, да вдобавок еще и любительницы выпить (она почти все три часа настойчиво следила за тем, чтобы мой бокал не был ни пуст, ни полон), — я немного нетвердо поднялся на ноги и обратился к собравшемуся обществу:

— Meine Damen und Herren, Mesdames et Messieurs, Ladies and Gentlemen…

До некоторых пор все шло нормально.

Но затем, в порыве или приливе навеянного алкогольными парами вдохновения, мне пришло в голову рассказать анекдот. Мой любимый! Может, вы его слышали? Vous connaissez peut-etre Vhistoire? В общем так, жили-были…

В сокращенной версии это очень смешная история о двух статуях в парке, мужчины и женщины, которые целых сто лет смотрели в каменные глаза друг друга со своих постаментов. Однажды пролетавший мимо Господь Бог на сутки оживил их. И возрадовались они. «Но, — говорит Бог, — когда я вернусь, вы пойдете назад на свои постаменты без всяких вопросов». «Просто фантастика, огромное спасибо, никаких проблем, как вам будет угодно, Босс, вы — лучший», — отвечают они.

И вот он уходит, однако по возвращении статуй нигде не видит. Ему отнюдь не смешно. И вот, как раз когда Бог уже готов выйти из себя, до него из кустов доносится шуршание, и, опасаясь, что эти звуки вызваны распутством, он прочищает горло, дабы эти двое были в курсе его присутствия. И тут он слышит, как одна статуя говорит другой: «Так, теперь ты держишь голубя, а я сру ему на голову!»

Великолепно.

Английская версия прошла хорошо, за исключением того, что — и это произошло как раз в тот момент, когда я разошелся, — некий неблагодарный коллега довольно громко возмутился: «О, нет, только не это. Уилл всегда его рассказывает, когда немного…» — тут на него зашикали, и под конец я даже сорвал порцию аплодисментов.

Здорово.

Allez! Я перешел на французский и, к своему удовольствию, среди бесчисленных бокалов увидел несколько сияющих лиц, благоволивших мне из-за банкетных столов. После концовки о «les pigeons» последовали бурные аплодисменты и крики «Браво!». Все и вправду шло очень хорошо.

Хлебнув как следует из переполненного кубка, чтобы промочить глотку, я заметил, что моя приятельница-водитель заснула. «Tantpis pour elle», — подумал я, вообще-то не к месту, переходя к изложению немецкой версии. Теперь я увидел, что немецкая делегация выпрямилась на стульях и вся буквально обратилась в слух. Бургомистр пихнул своего коллегу под ребра и прошептал:

— Ach,ja, wunderbar, englisch Humor, sehr gut. So wie Benny Hill!

Однако немецкий — ужасно запутанный язык.

К несчастью, огромное количество слов в нем выглядят практически одинаково, да еще нужно держать в голове все эти артикли — мужского, женского и среднего родов.

Например, «der Taube» и «die Taube» — ох, об этом даже не стоит говорить.

Во всяком случае, когда я дошел до кульминации — «Так, теперь ты держишь глухого, а я сру ему на голову!» — тишина стояла общеевропейская.

В общем, в этой поездке никаких анекдотов.

Отчаянно потерзав мозг, чтобы придумать какие-нибудь другие развлечения, я вспомнил-таки о весьма ловком фокусе, который неоднократно проделывал мой дядюшка. Он складывал руки таким образом, что казалось, будто конец одного большого пальца оторван. А несколько лет назад я свел дружбу с неким типом, который довольно неплохо ваял из салфеток животных, выглядевших вполне реалистично, — особенно хорошо у него получался кролик. Итогом же моих неуклюжих упражнений с носовым платком явилась лишь некая тварь, облик которой говорил, что она обитала на дне какого-нибудь болота еще задолго до того, как животные начали топтать сушу.

Итак, это хлопчатобумажное создание и я таращились на прямую, подернутую от жара рябью дорогу впереди. Мы оба знали, что путь нам предстоит долгий. И все же, попытался я приободрить себя после осознания собственной несостоятельности в роли артиста эстрады, это великое приключение. Теперь, когда меня больше не тревожила неотвратимая смерть от алкогольного отравления, я мог еще и предвкушать приезд в школу и встречу с детьми в Касане. Да и в любом случае, подумал я, рассеянно возя туда-сюда по приборной панели мутанта из носового платка, у молодежи чувство юмора много лучше, нежели у взрослых.

 

Глава 3

Палатка новой модели

Все формальности с иммиграционной службой были улажены, и мы наконец-то пересекли границу и оказались в Намибии в то время, когда страна купалась в желто-оранжевом свете, отбрасывавшемся жирным, маслянистым солнцем. До этого момента ни я, ни, думаю, большинство наших PAX’ов особенно не обращали внимания на ландшафт. В моем случае это объяснялось главным образом тем, что я был весьма и весьма обеспокоен перспективой страдать тяжким недугом на протяжении всего путешествия, — похоже, каким-то образом у меня развилось долговременное похмелье, которое мне придется тащить с собой через весь юг Африки. Пассажиры же салона, теребившие в руках фотоаппараты и бинокли, в свою очередь, либо были слишком заняты разглядыванием исподтишка неприятеля по ту сторону прохода, либо же увязли в стараниях сложить огромные географические карты, так что у них едва ли выдавался свободный миг, чтобы взглянуть в окно.

По правде говоря, смотреть на скалистом плато Намакваленда было особенно-то и не на что. Фил, по этому случаю освободивший меня на первое время от обязанностей экскурсовода, объяснил, что если бы мы ехали по этой долине весной, то перед нами предстало бы одно из величайших на свете чудес природы. Зимние дожди преображают сей бесплодный участок в разноцветный живой ковер из маргариток, гладиолусов, алоэ, фиалок и мезембриантемума (что бы это ни было). Увы, если весной здесь и было невыразимо красиво, tres beau, sehrschon то сейчас взору открывались лишь скалы да голыши. Так что извините.

Когда мы пересекали Оранжевую реку, примерно три сотни миль которой образуют естественную границу между Южной Африкой и Атлантическим побережьем, я вперил взгляд в ее спокойный, мощный извилистый поток. Он выглядел необычайно притягательно, и я даже почти решился попросить Фила остановиться, чтобы нырнуть с крутого, поросшего кустарником берега в прохладные, освежающие и прозрачные воды реки и вобрать их каждой порой своего тела, — ну просто настоящая панацея для моего истерзанного организма. Наш водитель, однако, должен был придерживаться маршрута, согласно которому в Хобас следовало прибыть до сумерек.

Вот мы и двинулись дальше по дороге-серпантину, сначала приведшей нас к холмам, а затем к гребню такой удивительной геологической структуры, живописней которой мне ранее видеть не доводилось. За несчетные тысячелетия титанические силы недр Земли вкупе со стремительными водами Фиш-Ривер создали второй по величине в мире каньон. Опасаясь, как бы не увязнуть в замысловатых объяснениях о тектонических сдвигах земной коры и низовий реки, о речной эрозии да старичных озерах, я уединился в задней части автобуса и стал как можно более беззаботно перелистывать путеводитель, который вытащил из футляра. Увы, книга оказалась на испанском. Впрочем, беспокоиться мне не стоило, ибо враждующие группировки на время прекратили боевые действия, так что самыми агрессивными из раздававшихся вокруг звуков были беспрестанное щелканье фотоаппаратов да сдавленные возгласы «Ach,ja wunderbar» и «Ah, oui, qa c’est trop beau».

Туристы казались столь довольны приключением, что я позволил себе расслабиться и погрузиться в созерцание необъятности ландшафта, сногсшибательного великолепия стен каньона по другую сторону реки. Они величаво возвышались над нами всей своей громадой, хоть и находились, по словам Фила, на расстоянии примерно пятнадцати миль. Конец дня, когда мы там оказались, несомненно было самым подходящим временем, чтобы восторгаться этим чудом природы: все краски скал, неба и теней от облаков бесконечно сменяли друг друга, как в калейдоскопе. И все же, несмотря на весь мой восторг от подобного чудесного зрелища, вновь приобретенная работа требовала проявления определенной степени лицемерия. Хоть я и был захвачен видом наравне с остальными, однако решил, что, пожалуй, мне стоит напустить на себя некоторое безразличие, утомленность, типа «я все это уже сто раз видел» и «подумаешь, еще один чертов каньон». Тем не менее зевки, которые я отчаянно подавлял, были неподдельными — я изрядно вымотался, хотя самая ответственная часть дня еще была впереди.

К счастью, небольшой расчищенный участок да два сортира, которые и представляли собой место палаточного лагеря в Хобасе, находились лишь в нескольких минутах езды от смотровой площадки на краю каньона.

— Уилл, братан, пойди и скажи им, чтобы они ставили свои палатки. Покажи, как это делать, а потом вели PAX’ам пошевеливаться.

— Слушай, а как? — прошептал я, когда мы остановились в облаке мелкой рыжеватой пыли, которую я уже начинал воспринимать как неотъемлемую составляющую африканской жизни.

— Что как? — прошептал в ответ Фил, сотрясаясь от приступа кашля, в то время как для пущей конфиденциальности нашей тайной беседы мы пригнулись на сиденьях.

— Ну, как ставить палатки?

— Надеюсь, ты шутишь, братан!

— Какие там шутки! Я не залезал в палатку со времен младшей дружины бойскаутов, и меня выгнали оттуда задолго до того, как я дорос, чтобы ставить ее самостоятельно. А сам ты не можешь этого сделать?

— Нет уж, мне нужно устанавливать кухонное оборудование — не хочу, чтобы этим занимался ты, еще взорвешь, на хрен, автобус! — прошептал Фил и взялся за дверную ручку.

Испытывая определенную неуверенность в собственных способностях, я таки совершил свою обычную роковую ошибку, попытавшись как-то выкрутиться.

— А, ну ладно, без проблем. Думаю, не велика хитрость. Справлюсь как-нибудь. Пошли! — Мы выпрямились и с невозмутимым видом выбрались из кабины.

Мои попутчики с различной степенью воодушевления снимали с крыши свой багаж, я же вытащил ровные зеленые мешки цилиндрической формы, в которых находились легкие палатки, и раздал их, предложив, чтобы каждый сам подыскал себе место. Расположившись согласно своим предпочтениям, некоторые принялись открывать мешки и вытаскивать их содержимое, в то время как другие (в большинстве своем, надо сказать, из группы мадам де ла Розьер) растерянно оглядывались по сторонам, беспомощно держа свои мешки, — из чего без труда можно было заключить, что они остро нуждались в добром самаритянине. Однажды учитель — всегда учитель, и я просто не мог не вмешаться, когда понял, что без моего строгого надзора дело с места не сдвинется.

— Так, стоп! Arretez! Halt! — Пренебрегши полным отсутствием опыта в установке палаток, я открыл свой мешок — уверенно и энергично, как мне показалось, — и вытряхнул его содержимое. То, что я увидел, ввергло меня в легкую панику: похоже, самое необходимое как раз и отсутствует. Ибо я обнаружил лишь большущий куполообразный тент да две разделенные на секции стойки, которые, судя по всему, собирались подобно трости для слепых. Надеясь привлечь внимание Фила, я начал невпопад насвистывать, складывая эти стойки, однако у него хватало своих дел — наш водитель что-то отвинчивал-привинчивал под автобусом.

— Все готовы? Хорошо, тогда начали! — Я вспомнил старый добрый преподавательский трюк, который заключался в том, чтобы кое-что продемонстрировать, дабы моя компетентность не вызывала ни у кого сомнений, а затем убедиться, что никто не видит, что я делаю. Теперь, собрав стойки, я исследовал тент в поисках того, к чему бы их прикрепить, однако он оказался совершенно гладким — ни тебе петель, ни клевантов. Обливаясь потом, я оглянулся через плечо и обнаружил, что кое-кто уже покончил со стойками и взирает на меня в ожидании дальнейших указаний. Несколько мрачно я улыбнулся им в ответ. Откинув дверцу и то, что выглядело как москитная сетка, я засунул голову в свободно болтающуюся оболочку и увидел, что внутри крест-накрест пришиты петли.

Я протянул руку, схватил обе стойки и начал пропихивать их через эти петли. К моему смятению, обнаружилось, что они длиннее на добрых шесть дюймов, и поэтому, после их установки, каркас своей шаткостью смахивал на сооружение из желе. Я дал задний ход и, развернувшись на четвереньках, едва не уткнулся носом в пару новеньких, но изрядно покрытых пылью ботинок на шнуровке, выше которых обнаружились волосатые колени и выступающий живот Вольфа Дитера, смотревшего на меня сверху вниз.

— Хм, думаю, моя палатка уже готова, можете ее осмотреть. — Он указал на плод своих усилий, стоявший словно картинка из рекламного проспекта под каким-то кустарником в дальнем конце лагеря. — Кажется, ваша палатка… Вы что, хотите ее поставить, предварительно вывернув наизнанку? Это нужно делать по-другому.

С несчастным видом я уставился на собственное сооружение, лениво завалившееся на бок.

— Что? Изнутри? Нет! Зачем мне выворачивать ее наизнанку? Ах да, да, наверное, вы правы. Это, должно быть, э-э-э… Ну конечно, это, должно быть, новая модель. Какой же я дурак. Dummkopfl Обычно я пользуюсь старой. А эта новая — классная штука, как вы считаете?

— Новая модель? С чего это вы взяли?

— Ну как же… Это ведь… — Я бросил взгляд на залоснившийся зеленый чехол и кое-как разобрал ярлык, пришитый снаружи. — Точно, новая — «Desert Dome 250». А я все больше пользуюсь сто пятидесятой моделью!

И сам удивился: надо же так бессовестно врать.

— Вы уверены? Вы, наверное, имели в виду не сто пятидесятую, а сто семидесятую модель?

— Ну, может, и так. Знаете, когда ставишь столько палаток, сколько приходится мне, поневоле запутаешься. — Все еще на четвереньках, я торопливо залез назад в палатку, выдернул стойки и, выбираясь наружу, вывернул ее наизнанку. Ко времени, когда я предпринял наконец-то верные шаги — процедура до обиды простая, — все, кто мог поставить палатку самостоятельно, уже покончили с этим делом. Остальные же печально улыбались своим попутчикам, которые — либо желая продемонстрировать свою походную доблесть, либо потому, что в данном случае не оказать им помощь было бы слишком грубо, — принялись оборудовать жилища своих спутников. Испытывая облегчение, я не стал им мешать. Быть может, именно благодаря этому и произойдет столь необходимое сближение.

Фил вытащил из автобуса внушительную на вид газовую плитку и неподалеку от нее расставил несколько складных столиков, на которые я поспешно навалил пластиковые тарелки, ножи и вилки, а также картофель, мясо и банки с горошком. В яме в нескольких ярдах в стороне бодро запылал разведенный Филом же костер, и члены нашей группы, накинув на плечи одеяла, куртки или шали, медленно подтянулись поближе. Рассевшись на стульчиках, все погрузились в созерцание пламени — в той самой первобытной манере, коей подвластны все мы. Убедившись, что я полностью захвачен готовкой, что для меня самого было удивительно, Фил поспешил собрать заказы на выпивку — предлагались пиво или же южноафриканский ром «Клипдрифт» (от одной лишь мысли о котором все мое существо содрогнулось), — и направился за ней к своему самодельному бару.

Хотя я никогда и не готовил более чем для четырех человек — размеры моего старенького кухонного стола не позволяют пригласить больше гостей, — я все же почему-то был уверен, что справлюсь. Один из подопечных Вольфа Дитера — нервный, однако весьма и весьма проницательный юноша двадцати с небольшим лет, с усами, которым доселе была неведома бритва (хотя им определенно стоило с ней познакомиться), — вызвался открывать банки с горошком. Поступок сей вряд ли был продиктован желанием помочь — скорее, стремлением извлечь из рюкзака свой новенький блестящий швейцарский нож, по размерам едва ли не достигавший рекламных муляжей на витринах. Молодой человек явно собирался использовать нож по назначению. Я не стал ему препятствовать.

Сидя на стульчике, я как каторжник чистил картошку и вскоре снял кожицу с двадцати картофелин и двух пальцев на левой руке — указательного и безымянного. Затем, применив пару довольно опасных показушных движений, которые я когда-то подсмотрел по телевизору, порезал картофель на ломтики. Облизывая пальцы, вытащил из костра огромный чайник, наполнил кипятком котелок астериксовских размеров и вывалил в него белые овальные ломтики. Потом поджарил лук и, когда картофель слегка сварился, смешал их на противне вместе с мясным бульоном и черным перцем, накрыл фольгой и поставил все на кромке костра.

Из-за телесного повреждения, которое я получил несколькими годами ранее, пытаясь произвести впечатление своей спортивной удалью, мне было несколько затруднительно отступить с места, откуда я веткой подгонял угли к противню. Потрещав и пощелкав хрящом и утихомирив наконец связку, я заметил, что из своей палатки вылез еще один немецкий юнец — долговязый парень по имени Отто, с большущими ушами и белокурой копной волос, колыхавшейся что пшеница в поле. Он был одет в форму мюнхенской «Баварии», а под мышкой держал белый футбольный мяч. После серии приседаний и махов ногами, один лишь вид которых причинил мне мучения, он, высоко задирая колени, прогарцевал на расчищенную площадку ярдах в двадцати от нашего лагеря. Несколько раз на пробу ударив мячом о песчаную почву, он ловко поиграл им на различных частях тела, а затем подбросил вверх и поймал на носок ноги.

Вскоре из палаток подтянулись и несколько других его соотечественников, облаченных сходным образом, и началась, как это стало понятно, привычная тренировка. Умиротворенная атмосфера лагеря, тишина которой до этого нарушалась лишь потрескиванием дров, немедленно наполнилась криками «Hier bin ich!» и «Schon, Willi!», тут же привлекшими внимание стоявших вокруг под деревьями французов: те начали заговорщически перешептываться. И когда Отто не удалось принять мяч, плавно посланный Вилли из-за «Desert Dome 250», француз по имени Марсель — в парусиновом костюме и сандалиях с открытыми носками — перехватил его и исполнил ряд искусных трюков, закончившихся коварным ударом: он направил мяч прямо между рюкзаками, выполнявшими у немцев роль створок ворот. Боевые порядки выстроились, и экспромтом завязался международный матч. Все женщины, многие из которых до этого были заняты устранением повреждений, полученных в ходе суточного пребывания в автобусе, подтянулись к «бровке» и начали шумно болеть.

К моему тихому ужасу, в числе зрителей оказалась и стая бабуинов, которые, выстроившись строго по размерам, выбежали из какого-то укрытия у обочины дороги и теперь устроились на низком выступе неподалеку от облака клубящейся пыли, поднятой игроками. Их глубоко посаженные, совершенно непостижимые глаза живо следили за действом, и время от времени, выражая восхищение мастерством игроков, обезьяны обнажали мощные резцы — а они у них подлиннее, чем у львов. Я указал на животных Филу, но он лишь пожал плечами да вернулся к своему занятию, подразумевавшему операции с огромным гаечным ключом, который я скорее всего и поднять-то не смог бы, не говоря уж о том, чтобы орудовать им. Подобная реакция водителя меня несколько успокоила.

— Пока какому-нибудь педриле не придет в голову подойти к обезьянам, они будут вести себя тихо. А так бабуины могут быть еще теми говнюками, если к ним пристать, — пояснил Фил.

Уж в этом я нисколечко не сомневался, особенно когда увидел, что самый крупный из бабуинов поднялся на задних лапах и залепил затрещину одному из своих собратьев, который ему чем-то не угодил. Вдруг, к удивлению обезьян, мяч вырвался из всеобщей свалки, взлетел ввысь и плюхнулся прямо у их ног. Они в замешательстве переглянулись, воззрились на мяч и затем, словно ватага проказливых школьников, дружно ухмыльнулись. Старший самец схватил добычу, и обезьяны стремглав унеслись в сторону дороги.

Какое-то время игроки, потерявшие мяч, смотрели друг на друга с величайшим недоверием, заподозрив, что кто-то отколол злую шутку. Марсель уже взял куртку и хотел было направиться к своей палатке, но тут заметил обезьян-хулиганов и предупредил остальных. Моментально объединившись, они с Отто погнались за воришками. Отто, одетый более подходящим образом, нежели Марсель, нагнал было злоумышленников, но обезьяны, с их упругими мускулистыми телами, поставленными на мощные бедра, вскоре оказались вне поля его досягаемости. Однако немец бесстрашно продолжал преследование, постоянно поскальзываясь и продираясь по неровной местности. Низкорослый жесткий и колючий кустарник цеплялся за его гольфы, вырывая нитки, так что на них образовывались метелки, и сильно царапал его икры.

Словно в насмешку над Отто, бабуины лениво присели у кромки асфальта и лишь немного отступили, когда тот подковылял поближе. Внимательно рассмотрев свою добычу, бабуин-самец высоко поднял ее над головой, словно чемпионский кубок, однако не удержал и выронил за спину. Развернувшись и зарычав, как будто мяч пытался сбежать от него намеренно, он с яростью вцепился зубами в блестящий пластик, который не замедлил взорваться с оглушительным хлопком, заставив бабуина удивленно его выплюнуть, а прежнего владельца взвыть от досады. Отто нагнулся, подобрал камень и запустил им в своего мучителя. Хотя он и промахнулся, сей акт, понятное дело, был расценен как проявление агрессии, и на противника внезапно обрушилось его же оружие.

Начинавшаяся как весьма забавная и мультипликационная, сцена вскоре приобрела довольно опасный характер, когда одна из обезьян пустилась в погоню. Разъяренные бабуины — животные, несомненно, крайне агрессивные. Данный факт стал очевиден и для Отто, который, не особо жалея и без того уже пребывавшие в плачевном состоянии гольфы, теперь обратился в поспешное, если не сказать паническое бегство. Когда он и следовавший за ним по пятам бабуин приблизились к лагерю, Фил, после криков «Hilfe!» наконец-то узнавший о происходящем, весьма резво выхватил из костра пылающую головню и принялся неистово размахивать ею перед носом обезьяны. Отто с воплями прыгнул за Фила, бабуин же, теперь тоже напуганный, встал как вкопанный, а затем с величайшей стремительностью развернулся и пустился наутек к своим товарищам. Оказавшись на безопасном расстоянии, он перешел на неторопливый шаг, всем своим видом давая понять, что вся эта суматоха ему всего лишь наскучила. И бабуину это явно удалось, поскольку вся стая в восхищении последовала за ним. Обезьяны скрылись в кустарнике.

Волнение улеглось, я огляделся и обнаружил, что остальные PAX’ы попрятались в своих палатках, — выбираться наружу они не очень-то спешили. И, к моему раздражению, которое я тщательно скрывал, почти весь следующий час наши пассажиры, в особенности женщины, провели, воспевая отвагу Фила. Еще более утомительно было наблюдать, с какой скромностью он принимал их благодарности. Только торжественного парада с серпантином не хватало.

К счастью, стоило только запахам стряпни начать разноситься по лагерю, как часть французского контингента вдруг проявила глубокую заинтересованность в происходящем на кухне. Когда я взял пластиковую миску, обхватить которую едва хватало руки, и принялся яростно взбивать два десятка яиц, тут же посыпались советы. Немного crème fraiche — вот залог по-настоящему сочного омлета. А не думал ли я сначала взбить белки? А где же шнитт-лук?

Одновременно приготовить несколько блюд и подать их все сразу было делом непростым, однако на удивление все прошло довольно гладко, даже несмотря на то, что каждый мясоед потребовал приготовить ему бифштекс по особому рецепту. «Moi, par contre, je le prefere comme ils le mangent les Australiens — bien cuit». Или: «Ah, non, ah ca jamais! Je le mange que bleu».Так и продолжалось, пока Фил не вручил всем им по вилке и не заявил, что они могут, блин, готовить себе сами. И вот, загоревшиеся — причем кое-кто даже буквально — гастрономическим рвением, они припали на колени перед стальной решеткой на углях, получая настоящее удовольствие, несмотря на ожоги, и принялись помешивать, протыкать, подбрасывать и сдавливать, пока их куски не стали comme il fault.

Испытывая некоторое удовлетворение — или, по крайней мере, облегчение — оттого, что полное отсутствие у меня опыта туристического гида до сих пор не обнаружилось, я взирал, как в почти полной тишине нее PAX’ы со счастливым видом жевали. Подмигнув Филу, я взял пальцами кусок мяса. И уже даже почти что был не против хлебнуть пивка.

Несмотря на усталость, я рассудил, что было бы весьма предусмотрительно заранее прочесть о тех местах, через которые мы будем следовать завтра, и поэтому, едва укрывшись в палатке, щелкнул фонариком, словно таящийся школьник, и раскрыл единственный путеводитель на английском, который мне удалось обнаружить. Вскоре, однако, буквы поплыли у меня перед глазами, я откинулся назад, погасил фонарик и сомкнул веки. Снаружи из буша раздавался хор странных животных звуков, хотя ни один из них не был столь странен или столь животен как те, что исходили из соседней палатки французов.

К счастью, на следующее утро Филу достало здравого смысла отвесить дружеский пинок в бок моей палатки еще до того, как проснулись остальные счастливые туристы, и мы, присев на корточки, разворошили и раздули тлевшие угли. Стальной рассвет разогревался, на гребнях каньона вдали уже были видны темно-фиолетовые проблески света. Только теперь, после первоначальных трудностей предыдущего дня, у меня появилось время осмыслить свое вновь обретенное положение в жизни. Я с грохотом поставил тяжелющий котелок на костер и только тогда-то полностью и осознал, что нахожусь в африканском буше и, несмотря на свои вполне мирные и домашние обязанности, испытываю радостное возбуждение и прилив простодушного предвкушения.

В Намибии, как я выяснил прошлой ночью, средняя плотность населения составляет два человека на квадратный километр. Когда я жил в одном из городов Индии, мне сказали, что у каждого человека там имеется лишь по два квадратных метра жизненного пространства. Здесь же, когда поднялось солнце, широкие просторы словно открывали нам свои объятия, а горизонт звал в бесконечный и вольный путь. Поскольку нигде вокруг не наблюдалось ограничений городской планировки, дорожных знаков и светофоров, не было ни малейшего намека на правила дорожного движения, у меня возникло чувство, будто я принадлежу к тем самым людям, кто первыми ступили на землю. Я словно шел по бесконечному Эдему.

Мир и покой, однако, отчасти были нарушены, когда разразился яростный спор, как использовать единственный металлический чайник: сварить кофе для группы де ла Розьер или же травяной чай с ужасным запахом для отряда фон Байнбруха. Наконец Фил уладил прения. Отбросив все нормы гостеприимства, он заявил, что если немцы и французы по-хорошему не договорятся об очередности, то он сгребет все их запасы и бросит в огонь. Потом я видел, как предводители группировок составляли «кофейно-чайное расписание».

Поскольку я пока не осмеливался опробовать себя в качестве хлебопекаря, мы обошлись безвкусным сухим печеньем для завтраков. Но дорога звала, и когда несметное количество вещей вновь загрузили внутрь и на крышу автобуса, все разногласия быстро забылись. Наконец Вольф Дитер, появившийся в необычайно коротких шортах, на вид сделанных из замши и, к смущению окружающих, демонстрировавших его весьма приличное достоинство, поднял свой зонтик, и вся немецкая группа упорядоченными парами забралась в автобус, за ними хаотично втиснулись и французы. Плеснув воды на сереющие остатки костра, издавшего вздох повергнутого и измученного вампира на рассвете, вкарабкался в автобус и я. В кабине Фил распростер свою власть на руль, сцепление и ручной тормоз, и мы двинулись в направлении пустыни Намиб.

Ну что вам рассказать про эту пустыню? Какой-то воистину лунный или марсианский ландшафт, пейзаж из фантазии или сна, окружает вас, и вы совершенно в нем теряетесь, через довольно короткое время приходя к убеждению, что всегда жили в таком вот мире рыжевато-коричневых гор и невероятно красных дюн, неожиданно усеянных буйными ярко-зелеными оазисами. Пространство между реками Кусейб и Свакоп — галечные равнины с редкой растительностью, на которых то и дело встречаются островки гор — отдельные останки совершенно иного древнего мира.

В неистовом полуденном зное на горизонте возникают миражи огромных озер, приобретает гротескные очертания одинокий сернобык или пустынный заяц, а во всем остальном долина представляется совершенно лишенной жизни. Это дикий ландшафт бесплодных земель, испещренный лабиринтом пересохших рек, тянущихся к Кусейбу. Хотя такие реки часто остаются сухими годами, после сильных ливней в нагорьях они преображаются в бурлящие массы воды, которые подобно змеям мчатся по песку через бесплодный пейзаж. Мощные потоки вымывают всяческий мусор, который надуло в безводные русла, и трудно сказать, сколько именно времени может течь вода: от всего лишь нескольких дней до сотни с лишним. Озерца в самом сердце пустыни, за многие и многие мили от каких-либо сосредоточий человеческой жизни, обеспечивают водой скитающиеся стада антилоп, горных зебр Хартмана, спрингбоков и даже три стаи бабуинов, которые отчаянно борются здесь за существование.

Мадам Де Ла Розьер справлялась со своими обязанностями из рук вон плохо. Члены ее группы, совершенно не подготовленные к условиям путешествия, только и делали, что жаловались на волдыри от ожогов, укусы москитов, потрескавшиеся губы и неудобства походного быта. Единственное, по поводу чего они пока, слава тебе господи, не скандалили, была еда. С другой стороны, все это не помешало ей зашвырнуть в середину огромной песчаной дюны ужаснейший воблер в виде наманикюренного ногтя, когда у нас второй раз за день лопнула шина. В первом случае пришлось толкать автобус и изрядно повозиться с заводом двигателя, но весьма кстати оказалась немецкая мускульная сила и занятая ими позиция «это-наше-общее-дело». Со стороны французской группы, расположившейся чуть поодаль, время от времени оттиравшей с костюмов воображаемые пятна маслада пританцовывавшей на раскаленном песке, было предоставлено лишь дополнительное воодушевление.

Когда через несколько сотен миль снова раздалось «пффф», взбунтовалась как будто уже вся группа. В который уже раз, содрогнувшись в душе, я принялся всех подбадривать.

— Ну, что ж, подобное частенько происходит в пустыне. И в таких вот путешествиях — это тоже часть приключения.

Фил, откручивая последнюю запаску, чертыхнулся:

— Вот, блин, горстка ленивых мудаков! — да так громко, что я испугался, как бы Вольф Дитер и Мари-Франс не услышали и не поняли его сантиментов.

Я продолжил с удвоенной силой:

— И вот мы здесь! В буше! Ну представьте, как это здорово! Только мы и стихия! А теперь давайте все поможем Филу? Надо ведь ему помочь? Как вы считаете?

Увы, в ответ — лишь тишина да вялые и, возможно, враждебные движения в задних рядах.

— Кто-нибудь слышал анекдот о двух статуях в парке?

Я вновь отважно замахнулся на эстрадное юмористическое выступление на двух языках.

К счастью, когда я дошел до середины немецкой версии — «der Taube» или «die Taube» — Вольф Дитер осознал, что его доблестная армия пребывает на грани дезертирства, и многообещающе воздел зонтик. Не без раздражения, бедные немецкие туристы поняли, что выбор невелик: им остается либо помочь водителю, либо же стоять и обливаться потом. И вскоре мы вновь были в пути, поднимая за собой эту изумительную, ни на что не похожую красную пыль. Да, мы были в пути. Все двадцать два участника приключения.

Свакопмунд — местечко весьма странное. Выглядит словно немецкий городок — да это и есть немецкий городок. Вот только расположенный на юге Африки на побережье Атлантики и окруженный высоченными дюнами да заброшенными шахтами. И все же, когда прибываешь туда, он пленяет. Вдоль золотой полоски берега стоит множество искусно построенных домиков с деревянными балками на фасаде и крутыми готическими крышами. За ними можно обнаружить все достижения современной цивилизации: больницы, школы, супермаркеты и офисы — а также множество «Bierkeller». И нет ничего удивительного, что сюда пришли поселенцы и основали эту «Siidwest Afrika» — маленькую немецкую колонию у моря. Она красива, за исключением встречающихся время от времени и производящих весьма странное впечатление фотографий в рамках, на которых запечатлены Гитлер и другие нацистские вожди. Фотографии выставлены в кое-каких витринах, которые отражают волны Атлантики, обрушивающиеся на полосы песка, что пересекаются лишь торчащими подобно зубам старинными деревянными столбиками: они некогда служили опорами давно уже унесенным в море рыбацким причалам.

Африканцы, говорящие на безупречном английском — а зачастую это их второй или даже третий язык, — в городах вроде Лондона особого удивления не вызывают, и одно время, проживая в Марселе, я наслаждался певучим вариантом французского, на котором общались мои друзья из Мали и Конго. И тем не менее я был искренне поражен, когда мы уселись за сосновыми столиками на пропитанной креозотом террасе кафе, выходившей на аспидно-серое море, и к нам подошел довольно пожилой и доброжелательный официант и поприветствовал гостей на немецком.

— Guten Morgen, meine Damen und Herren, — склонил голову он.

Наши немецкие путешественники немедленно расцвели от удовольствия и не могли удержаться от того, чтобы не взирать на озадаченных французов со снисходительно-торжествующим видом. Вольф Дитер с немалым удовлетворением и с моей помощью перевел меню и порекомендовал различные, несомненно, очень вкусные, но все-таки не слишком уместные в Африке баварские фирменные блюда к вечернему чаю.

Мы провели ночь без всяких осложнений в постоянном палаточном лагере высоко над городком. Поужинали гигантскими порциями пропаренной ароматной кислой капусты в подвальном ресторанчике, что немедленно перенесло меня на пятнадцать лет назад: я вспомнил вечер, который однажды провел в Берлине. Тогда я, помнится, потерял зуб в огромном куске свинины и был вынужден сделать ноги, когда обнаружил, что очаровательная фройлейн, заигрывавшая со мной в баре, оказалась вовсе и не фройлейн. К счастью, в ту ночь в Свакопмунде с подобными проблемами я не столкнулся.

Рано утром, когда первые золотые лучи коснулись гребня Седьмой Дюны — самой высокой песчаной дюны в мире, — мы устало и почти в полной тишине погрузились в автобус и устремились по прямой дороге из города. Вскоре местность превратилась в рыхлую серую долину, практически начисто лишенную растительности и каких-либо других признаков жизни. Путешествие по подобному ландшафту, как мне открылось спустя некоторое время, становится сродни галлюцинации. Виды, которые мы лицезрели через запыленные окна, смахивали на кадры из фантастических фильмов семидесятых годов, снятые через загрязненный объектив. И довольно быстро все мы погрузились в своего рода транс — сон, от которого пробудились лишь через девять-десять часов, когда оказались на петляющем подъеме дороги в столице Намибии Виндхуке.

Поскольку окружающие холмы скрывают пригороды, сам город, население которого хотя и составляет около двухсот тысяч человек, кажется поразительно маленьким, словно игрушечным. Два-три высотных здания, выступающие из сетки улиц — на вид, похоже, три на четыре квартала, не больше, — вставлены меж двухэтажных домов в колониальном стиле — и под жестяными крышами с огромными окнами, выходящими на аллеи. Есть здесь и все внешние атрибуты современного города — международные отели, банки, агентства по прокату автомобилей, пассажи с магазинами, и все это представлялось каким-то неуместным и даже сюрреалистическим, стоило нам лишь вспомнить, каким пустынным было окружение.

Виндхук был основан всего лишь лет сто назад немцами, соблазнившимися рассказами о мифических пластах полудрагоценных камней, которые они вскоре и принялись с энтузиазмом разрабатывать, — драгоценности эти сказочно обогатили многих колонистов. Орудия каменного века, примерно пятитысячелетней давности, и окаменелые кости слонов, обнаруженные в безмятежном зоопарке в центре города, показали, что обильные источники, выходящие на поверхность в этой самой бесплодной части мира, привлекали сюда человека и животных на протяжении уже многих тысячелетий.

Колонисты быстро утвердили в данной местности свои архитектурные предпочтения, и за уличным рынком, заполоненным изделиями ремесленников, деревянными игрушками и тряпичными куклами (в момент нашего приезда лотки как раз сворачивали и складывали), тянулись здания, которые вполне сошли бы за декорации для фильма из немецкой жизни. Но всего поразительнее было то, что на одном из холмов, отделявших главный город от внешних деревушек, стояли три сказочных замка. Причудливые башенки и освинцованные окна, зловещие темные каменные стены, — словом, они выглядели так, словно их взяли напрокат в какой-нибудь киностудии.

Фил посоветовал нам вовсю пользоваться здесь удобствами, поскольку это последний аванпост цивилизации, который мы увидим в ближайшее время. Каким же разумным оказался этот совет.

 

Глава 4

Прибытие в Касане

На наше счастье, отношения между французской и немецкой сторонами потеплели, и когда мы подъезжали к ботсванской границе, я уже ощущал, что ситуация становится немного более контролируемой. Фил оказался не только в высшей степени сведущим во всех областях техники, но и, по-видимому, обладал нервами, сделанными из превосходного природного каучука. Вместе мы обхаживали, успокаивали и вообще ободряли каждого, кто в этом нуждался. Дни шли, мы все как будто приспособились к тяготам нашего путешествия, и — в истинности чего я убеждался довольно часто — Западный мир, для большинства из нас столь долго бывший единственным миром, словно растворялся в обширных открытых ландшафтах, скалах и пыли, странных, колючих растениях и деревьях и прятался в укромном уголке разума.

И вскоре уже не было ничего естественней, чем остановиться на обочине пыльной дороги с видимым во всех направлениях дрожащим горизонтом и без единого признака какого-либо другого человеческого обиталища. Уже не вызывало удивления, когда нам велели ставить палатки, набирать дров, чтобы хватило на ночь, и сооружать огромный общий костер, вокруг которого мы сидели либо за вялым разговором, либо в дружной тишине. И наконец, уже никто — или почти никто — не жаловался, если приходилось мыть посуду, упаковывать вещи или толкать автобус. Более того, по мере нашего продвижения через Намибию и дальше по Ботсване и окраинам великой пустыни Калахари меня не оставляло чувство, что некоторые были бы не прочь растянуть это путешествие до бесконечности. Настолько прекрасным было это ощущение — сплав свободы, приключения и товарищества, — что возвращение к обыденной работе (какой бы, в моем случае, она ни оказалась) представлялось все более и более невозможной перспективой. Правда, мне начинали надоедать эти народные песни с прихлопываниями по бедрам.

Пустыня Калахари, что и говорить, самая что ни на есть настоящая пустыня. Она, впрочем, не может претендовать на обаяние Сахары — la тег de sable море песка, — или же на величественность Намиба, по которому мы только что путешествовали. Но зато Калахари поражала своим размахом, своими внушающими благоговейный ужас масштабами. Здесь не было блуждающих дюн, и ландшафт совершенно не менялся — лишь миля за милей плоской земли, однообразно покрытой низкорослым серовато-коричневым кустарником. Калахари словно бы создана для тех, кому по нраву преодолевать за день огромные расстояния. Некоторые из нас вели путевые заметки, день за днем записывая впечатления о путешествии, однако из-за бесплодного характера местности описания эти порой сводились к указанию количества холмов или хотя бы тех жалких подъемов, что встречались нам за десять часов езды. В один день, полностью проведенный в дороге, их число достигло двух. И все же воистину захватывал один лишь простор континента. Отслеживая тонкую фиолетовую линию на висевшей в кабине карте, я неизменно поражался, сколь же мало мы продвигаемся за день.

Изредка — это действительно бывало очень редко — мы все-таки проезжали через кое-какие селеньица. И чаще всего они состояли из всего лишь гаража, может, вкупе с меблированными комнатами, а порой даже наличествовал и ресторанчик. Хотя Фил неизменно настаивал на том, что надо спешить, мы все упрашивали его остановиться, чтобы дать отдых шее, рукам и ногам. И мы проявляли такой интерес к скудным сладостям, открыткам и ужасным сувенирам и выказывали такой восторг при покупке мороженого и прохладительных напитков, что вполне можно было подумать, что это действительно наш первый контакт с цивилизацией. Но все же наш бойкий руководитель вселил в нас такую целеустремленность, что, когда мы забирались назад в автобус, стон или жалоба раздавались весьма нечасто.

Шли долгие дни — дни, незаметно перетекавшие один в другой. Однако, когда уже казалось, что этот пустынный ландшафт действительно будет тянуться вечность, что мы каким-то образом безнадежно заблудились или вообще через некий временной портал угодили в параллельный мир, я получил напоминание о том, что, увы, этой нашей вселенной все-таки есть предел. Однажды, когда я как раз закончил подавать особенно удавшийся завтрак и наслаждался комментариями, которые довольные едоки отпускали с набитым ртом: «Ja, schmeckt gut!», «Oui, tout a fait comme elle le prepare ma Tante Clair» и т. д., я заглянул через плечо одному из путешественников, восторженно заносившему записи в дневник, и прочел, что мы уже пересекли всю северную Ботсвану и вскоре окажемся у зимбабвийской границы.

С тяжелым чувством я осознал, что приключение вот-вот подойдет к концу. Ухудшало настроение и то, что мне было доподлинно известно: когда я вернусь в Кейптаун и вылечу назад в Лондон — а с подобным за последние несколько лет я сталкивался не единожды, — то совершенно не буду представлять, что там по возвращении делать. Выливая воду из зеленой металлической канистры в большущий таз, я едва ли не раскаивался, что отправился в эту поездку. После пережитых приключений вновь взяться за бразды правления «реальной» жизнью будет много труднее. Быть может, пускаться путешествовать по свету вообще было крупной ошибкой — довольствоваться бы мне преподавательской карьерой, которую я начал после окончания университета. Вот ведь как все теперь обернулось: стоило мне лишь выяснить, что лежит за одним горизонтом, как тут же хотелось узнать, что находится и за следующим. И я уже осознал, к собственному ужасу, что потребность увидеть все новые и новые уголки нашей планеты для меня стала сродни наркотику, и всерьез опасался, что от этой привычки меня заставят отказаться лишь старость да немощь. А разве не было бы намного проще стать заместителем директора школы, как мне однажды предлагали, и со временем тихо-мирно уйти на пенсию где-нибудь на английском Западе? Теперь вернуться назад будет сложно, а включиться в обычную работу и вовсе практически невозможно.

Уже весьма умело, в отточенном до совершенства порядке, мы упаковались и сложились — все аккурат по своим местам, — и двинулись дальше на восток. К середине утра пейзаж начал изменяться совершенно разительным образом. Мы уже не ехали больше по бесплодной пустыне: там, где раньше все было сплошь серым и коричневым, средь деревьев и кустарников появились проблески зелени и других ярких красок.

Даже не верилось, но из пыли выбивались сочные травы и экзотические цветы. Все более подпадая под очарование увиденного, мы наблюдали, как местность вокруг нас обращается в зелень и цвет. А когда при выезде из узкой долины мы оказались возле огромной дельты реки, у нас всех одновременно перехватило дыхание. Внизу под нами растянулась широкая полоса серебристой воды, извивавшаяся меж крупных островов, на которых произрастали невероятно высокие пальмы, безмятежно клонившиеся над лужками и болотами.

Мы остановились на естественной площадке, с которой местность была видна как на ладони, и возбужденно высыпали на солнцепек.

Фил улыбнулся:

— Добро пожаловать на реку Чобе! Знаете, каждый раз, когда я привожу сюда народ, реакция одна и та же. Поразительно, а?

На его вопрос не последовало ответа, поскольку мы как дети скакали вокруг, пытаясь осмотреть весь удивительный пейзаж. Поначалу меня более всего поразили свежесть и пышность зелени, растущей в долине. Однако прошло, наверное, несколько минут, прежде чем я осознал, насколько необычайным и, главное, потрясающе живым все-таки было зрелище. Куда ни бросишь взгляд, повсюду внизу было полным-полно разнообразнейших животных. У берега реки по колено в шоколадно-коричневой воде стояли буйволы — их было очень много, возможно сотни две; в небольшой заводи меж двумя островками барахталось семейство гиппопотамов; дальний берег усыпало огромное количество пасущихся антилоп различных видов; и, самое удивительное, как раз под нами пересекали реку, хобот к хвосту, целых пятнадцать слонов — я специально их посчитал!

Со смехом, отбросив всякое притворство (теперь уже не было нужды изображать, будто я все это уже неоднократно видел), я хлопнул Фила по спине.

— Слушай, да это просто невероятно! Нет, правда! С трудом верится, что все это настоящее! — Но именно так оно и было. Мое детское видение дикой Африки, привитое печатной страницей, разлетелось на тусклые, лишенные всякого воображения осколки, и на его месте появился цветущий, изумительно живой мир, потрясающий своим великолепием. Африка вновь была овеяна совершенно нереальной атмосферой. Документальные фильмы и программы по естествознанию, как бы хорошо они ни были сняты, внушили мне, что в животном мире существует нечто вроде закона и порядка. И вот сейчас он лежал предо мною: во всецело беспорядочном взаимодействии, и был слишком велик, чтобы его можно было постичь.

— Да ты еще ничего толком и не видел! — ответил Фил, не особо претендуя на оригинальность. — Эй, все там, давайте запрыгивайте назад. Мы спустимся туда!

Наше коллективное дыхание вновь перехватило, мы поспешили последовать указанию, и автобус, завывая на низкой передаче, начал спускаться по крутому склону к руслу. Чем ниже мы спускались, тем шире перед нами открывалась панорама реки, во всех направлениях — и повсюду, буквально повсюду, — бродили животные, слишком много, чтобы сразу всех охватить взглядом. Не только животные, но и птицы — и казалось, не было такого цвета, который бы не наличествовал в их оперении. Некоторые были мне знакомы — пеликан, какой-то вид зимородка и еще одна птица, подозрительно смахивавшая на стервятника, кружила у нас над головами, — но других я никогда и не видел, даже во сне, столь экзотической была их наружность.

Несмотря на нашу приземленность, наше образование и все то, что внушалось нам с экранов телевизоров, нашу западную восприимчивость и искушенность моментально словно рукой сняло. Мы стали словно дети, безмолвные, недвижимые, за исключением тряски по ухабистой дороге, повергнутые в трепет величавостью окружения. Мы испытывали волнение и наслаждение, скрыть которые было просто невозможно. И совершенно естественно, без тени какой бы то ни было неловкости, эти близкие незнакомцы обнимали друг друга, хватали соседа за руку, чтобы привлечь его внимание к тому или иному поразительному зрелищу. Раздавался негромкий смех, все обменивались улыбками. Мы переживали эту сказку сообща.

Мы медленно остановились на берегу реки, и все тотчас замерли — вернее, все, кроме, сидевшего рядом со мной за рулем Фила. Он, напротив, был необычайно оживлен. Постучав по круглым стеклянным окошкам на приборном щитке, наш водитель нервно задергал рычажок под рулем. Поначалу я даже не обратил на это внимания, однако, обернувшись к Филу, чтобы указать ему на зубастого крокодила, неподвижно лежавшего на пучке камыша ярдах примерно в сорока от нас, я вдруг заметил, что его обычно гладкий лоб тревожно нахмурен. И заподозрил, что остановились мы вовсе не намеренно.

— Не понимаю! Что за фигня. Раньше такого сроду не бывало! — Он выругался сквозь зубы и снова принялся терзать рычажки. — Хм, а сколько сейчас времени, братан?

— Ну, думаю, около двенадцати. — И тут вдруг мой разум более озаботился происходящим в автобусе, нежели ошеломляющим видом снаружи. — Что-то случилось? Тебе нужна помощь?

Хотя я и потратил изрядное количество времени, стараясь внушить себе, что ни в коем случае нельзя быть тряпкой в чрезвычайных ситуациях, толку от этого, должен признать, было мало. Интуитивно я понял, что у нас крупные неприятности. Об этом мне говорили интенсивно потеющие ладони. Трудности с глотанием были другим явным симптомом быстро возрастающей паники.

— Что ж, братан, возьмем самый худший вариант. Так сказать, полные кранты. Но тогда обычно раздается нечто типа удара, но я ничего такого не слышал, а ты?

Не особо уверенный, что может означать «полные кранты», я признал, что да, действительно, ничего подозрительного я не слышал.

— Хорошо, если это подача топлива. Тогда, наверное, придется только сменить фильтр. Уверен, у меня тут завалялся один.

Фил потянулся за сиденья и выудил оттуда большой красный металлический ящик на защелках. Распахнув его, он принялся рыться во множестве непонятных пластмассовых предметов, пока не нашел искомое.

— Ага, вот он. — Водитель вытащил картонную коробочку. — Припоминаю, что фильтр у этой старушки как раз под сиденьем, что весьма кстати.

Весьма и весьма, подумал я, когда оглянулся назад и, выглянув в окно, уловил перемену в настроении группы в задней части автобуса. Всего лишь мгновение назад в салоне стояла едва ли не мертвая тишина, теперь же пассажиры тихо, но возбужденно переговаривались. Когда же я осознал, что было объектом их интереса, меня это совершенно не удивило.

Ступая медленно и неуклюже, но с явственной неумолимостью, из реки выбиралась вереница слонов. С их колонноподобных ног стекала коричневая жижа, словно пролитая краска, покрывавшая растрескавшийся берег. Мы, судя по всему, стояли как раз на их пути.

— Эй… Послушай, — прошептал я, поглядывая на скрючившегося, едва ли не перевернувшегося вверх тормашками Фила и отчаянно пытаясь сохранить хладнокровие. — Понимаешь, я просто подумал, что надо бы сказать тебе, просто чтоб ты знал, но у нас тут слоны… э-э-э…

Я постарался донести свою мысль:

— Кажется, около семи часов у нас будут слоны. Ну, может, полвосьмого, или без четверти восемь… — Я знал такой прием по фильмам про войну, когда у кого-то на хвосте висел вражеский самолет. И в нашей ситуации подобное сравнение мне не представлялось совсем уж неуместным.

Помню, что еще вдруг поразило меня, так это насколько быстро жизнь, до этого казавшаяся относительно нормальной, теперь моментально перевернулась с ног на голову. Всего лишь две недели назад я вовсю наслаждался гостеприимством и виноградарством Кейптауна. Прошло всего лишь каких-то четырнадцать дней, и меня уже вот-вот расплющит в европейскую лепешку стадо слонов. Через открытые окна я уже слышал дыхание животных. И даже чувствовал их запах. Ко всеобщему облегчению, они как будто занялись переучетом ярдах в тридцати.

— Старый фильтр, кажется, в порядке. Хотя, с подобными вещами никогда не знаешь наперед. Ладно, дадим старушке шанс. — Фил принял нормальное положение. — Посмотрим, понравится ли ей это.

Старушке это не понравилось.

В кабине тут же сильно запахло горелым, и мне даже показалось, что из-под водительского сиденья повалил дым. Я оглянулся посмотреть через перегородку, не закурила ли какая из француженок, среди которых были заядлые курильщицы. К счастью, их внимание было всецело занято войском толстокожих, утрамбовывавших почву невдалеке от нас.

— He-а, бесполезно. Ничего не попишешь, братан. Придется залезать под крышку.

Под крышку?

Пока я обдумывал практические последствия того, что, по мнению Фила, необходимо было предпринять для текущего ремонта, на автобус легла тень. С усилием скосив глаза влево, я нервно посмотрел в окно. На ужасающе маленьком расстоянии боком ко мне стоял огромный слон. Он — а может, и она — определенно был не только одной длины с нашим транспортным средством, но и одной высоты. В животном также ощущалась крепость, судя по всему превосходящая прочность автобуса и всех его уже попискивавших пассажиров. Легко и изящно слон повернулся к нам спиной. Однако вздохи облегчения пришлось тут же подавить, поскольку массивная голова с бивнями размером и весом с меня качнулась назад, в нашем направлении.

— Ладно, я уж залезу посмотрю, а ты оставайся тут, — жизнерадостно бросил Фил.

Ей-богу, в его совете я не нуждался, ибо, опустив взгляд вниз, вдруг обнаружил, что мои руки вцепились в поручень из поролона и металла словно монтажные тиски. Я повернулся и недоверчиво посмотрел, как Фил открывает дверцу. Остальное стадо неторопливо обходило автобус сзади, причем создавалось впечатление, будто животные пытаются нас окружить.

— Да, конечно, все в порядке. Будь уверен, нет ничего, что я не мог бы… — Мой дрожащий фальцет перешел в неловкий хриплый шепот и затих.

— Справишься, ясное дело. Я сейчас быстренько залезу под крышку. А ты приглядывай за клиентами.

Я развернулся и посмотрел через перегородку, изобразив подобие улыбки и немощно помахав свободной рукой. Мадам Де Ла Розьер ответила испепеляющим взглядом и поднесла к носу бутылочку с неким действенным содержимым, передав ее затем болезненного вида юноше, сидевшему рядом с ней.

В мгновение ока Фил оказался спереди возле автобуса, «залез под крышку» и принялся деловито копаться внутри, приведя в восторг своими манипуляциями слоненка, тершегося о бок матери, — ну просто оживший персонаж из мультфильма. Будь обстоятельства иными, я бы наверняка умилился. Но в тот момент я лишь желал, чтобы малыш убрался, да подальше, прихватив с собой всю свою семейку и дружков. И подобное настроение лишь усилилось, когда из-под крышки до меня донеслись слова, которых я более всего страшился:

— Братан? Слушай, не поможешь мне тут?

— О да, конечно. Хотя я думал, что мне надо присматривать за пассажирами…

— Да фиг с ними, — последовал ответ, не допускающий возражений.

Я бросил взгляд назад: кажется, никто из них не услышал столь непрофессионального высказывания. Естественно, осады пятнадцатью огромными животными, из которых поведение лишь одного-двух можно было описать как игривое, было вполне достаточно, чтобы отвлечь внимание туристов от слов водителя.

— Так что мне надо сделать? Включить что-нибудь или выключить?

— Просто подойди сюда на минутку, братан. Нужно кое-что подержать.

Я так и знал.

Я открыл дверцу.

Очень медленно.

Тихонечко насвистывая и стараясь представить, будто меня никто не видит, — как я порой поступаю, когда вдруг обнаруживаю, что любуюсь собой в витрине или что у меня расстегнута ширинка, — я двинулся к Филу. Несколько утешало быть следующим за профессионалом. Так сказать, за чужой спиной… Ну или что-то в этом роде.

— Ну-ка, братан, просто подержи вот это.

Фил извлек из недр двигателя нагревшийся резиновый шланг, за который я ухватился словно за спасательный трос. Пот с моего лба капал на двигатель и шипел, как плевки на утюге.

— Э-э-э… Ну и что показал твой анализ? — Я оперся бедром о хромированную решетку радиатора, как это сделал Фил. — В смысле диагностика? Это ведь вроде так называется? Да, точно, так. Диагностика.

Весьма довольный, что ввернул правильное словечко, я улыбнулся ближайшему слону. Тот крайне выразительно захлопал ушами и вздернул хобот над головой.

— Так мне что, держать эту трубку? А может, лучше вернуться назад и проверить, все ли в порядке в автобусе? Вдруг кому-то захотелось пить?

— Просто держи эту чертову трубку, а я попытаюсь выяснить, куда делась вся вода. Блин, здесь сухо, как в плавательном бассейне в чертовой Калахари.

Различив в голосе Фила нотку раздражения, и одновременно отметив резкое оскудение его словарного запаса, я пуще прежнего вцепился в трубку. Один из слонов среднего размера как раз вытягивал из земли довольно приличное дерево.

— Так ты действительно хочешь знать, что дала моя, как ты выразился, диагностика?

— Конечно. Если хочешь поделиться со мной, было бы здорово.

— Грубо говоря, братан, автобус наш окончательно и бесповоротно накрылся медным тазом.

— В смысле?

Обычно невозмутимый и хладнокровный австралиец вздохнул:

— Ну, либо все выйдут и будут дружно его толкать, либо мы пойдем пешком. Ну можно еще околачиваться тут, поджидая, пока кто-нибудь не подвернется и не вытащит нас отсюда. Ты что предпочитаешь?

Я несколько смутился, ибо заподозрил в вопросе некий подвох. Раздумывая над проблемой, я забрался на свое сиденье. Мне совершенно не улыбалось ни толкать, ни идти пешком.

— А ты думаешь, кто-нибудь подвернется? — спросил я, пытаясь снова не перейти на фальцет.

Фил залез в кабину и сказал:

— Ну, мы еще только на границе Национального парка Чобе, поэтому есть шанс встретить каких-нибудь гуртовщиков или даже, если повезет, егерей. Обычно они неплохо оснащены. Беда в том, что мы можем их встретить, а можем и не встретить.

— Так что же нам делать?

— Выбор у нас как будто небольшой, а? Скоро стемнеет, слоны уберутся назад в буш, но рисковать и ставить палатки я все равно не хочу. Слишком много львов вокруг.

— Вот те на — львов! Львов! Ха-ха!

Все так же смеясь, я снова оглянулся за тонкую перегородку. На этот раз пассажиры, кажется, услышали сказанное. Судя по их бледности. Стараясь подавить глупую ухмылку, я повернулся к Филу.

— Они тебе поверили! Поняли без всякого перевода! Только взгляни на их лица!

Фил бросил взгляд на зеркало, затем посмотрел на меня.

— Ясное дело! Да и почему бы им мне не верить? Когда я был здесь в прошлый раз, несколько месяцев назад, почти на этом самом месте расположился прайд из одиннадцати львов.

Я выглянул из окна, однако не обнаружил на земле никаких отпечатков лап. Настоящие львы? Ну ни фига себе.

«Какого черта я сюда вообще приперся?»

— А ближайшая деревня далеко?

Может, нам стоит броситься туда со всех ног?

— Да не очень. Километров пять-шесть. Мы могли бы взять вещи полегче и попытаться добраться до главной дороги. Вот только придется прихватить винтовку да достать взрывпакеты. Ты пользовался ими когда-нибудь?

— Не-е-ет. — Похоже, приключение зашло слишком уж далеко. Последний раз я ощутил такой же неподдельный ужас, когда по воле случая оказался посреди Тихого океана. Сейчас, по крайней мере, я был не один. Однако, оглянувшись на пассажиров в салоне, я понял, что они вряд ли окажут какую-то существенную помощь. Вольф Дитер намазывался лосьоном для загара «Фактор 45», — без всяких сомнений, в величайшей надежде, что это средство каким-то чудесным образом защитит его от сил природы. А юнец с клочковатыми усами зачем-то раскрыл свой швейцарский нож. Что ж, здесь он мог бросить вызов куда как более грозному противнику, нежели когда он добровольно исполнял обязанности помощника шеф-повара, сражаясь с банками консервированного горошка.

К счастью, настрой слонов, кажется, был отнюдь не воинственным, и они начали отходить к границе джунглей. Величественные создания, по-настоящему величественные. Указав на уход других животных пальцем, который теперь дрожал чуть меньше прежнего, я обратил к своим попутчикам поднятый вверх на этот раз большой палец. А затем спросил водителя:

— Так ты и вправду считаешь, что нам, возможно, придется торчать здесь очень долго? Я имею в виду, например, всю ночь?

Но прежде чем Фил успел напомнить мне, что он не Нострадамус, ответ на мой вопрос был уже получен. На узкой проселочной дороге, сбегавшей меж пыльных кустов к берегу, показался лендровер защитно-зеленого цвета, с двумя африканцами в униформе спереди и еще двумя сзади.

— Ага! Большей удачи и быть не могло. Это БСО. Вот повезло так повезло! — Фил просиял улыбкой и слишком уж широко распахнул свою дверцу.

— БСО?

— Ботсванские силы обороны. Армия, братан.

Выйдя из машины, двое военных, натянув элегантные зеленые береты, прогулочным шагом — да, именно прогулочным — направились в нашу сторону. С некоторой тревогой я заметил, что у двоих оставшихся во внедорожнике как будто наличествовали отполированные до блеска автоматы. Из огня да в полымя?

Дойдя до дверцы водителя, два солдата остановились и бойко отсалютовали, а затем слегка отклонились назад, чтобы рассмотреть все более нервничавших пассажиров.

— Dumela, rre! — поприветствовал их Фил, к некоторому моему удивлению. Но они оба прекрасно его поняли, ибо сразу же отозвались:

— Dumela, Phil Le kae?

— Re teng, — продолжился обмен любезностями. Солдаты улыбнулись мне и снова отсалютовали, в ответ на что я довольно энергично помахал им рукой.

В еще нескольких весьма выразительных предложениях Фил, похоже, сумел объяснить нашим новым лучшим друзьям, в каком затруднительном положении мы оказались. Оба солдата широко улыбнулись и зашагали назад к своему лендроверу. Парень с пассажирского сиденья взялся за рацию, а водитель дал задний ход, и машина, довольно впечатляюще пробуксовав, скрылась вверх по дороге.

— Ну и что, черт побери, вы там решили? — поинтересовался я.

Мы оба отчаянно старались не замечать отчетливые всхлипывания, исходившие из салона.

— Да не беспокойся ты. Эти парни — ребята что надо. Они же не могут отбуксировать нас на своем «лэнди», вот и поехали за одним из своих восьмитонников — за большой тачкой. Думаю, через полчасика вернутся. Наверняка вернутся, обычно с ними можно иметь дело. Особенно если они на твоей стороне.

Вспомнив об автоматах, я задумался, что произошло бы, окажись БСО не на нашей стороне.

— Мда, полагаю, нам лучше объяснить PAX’ам, что происходит. Иначе они из нас всю душу вынут. Только представь, что они будут рассказывать, когда вернутся домой.

Успокоить клиентов у Фила получилось на удивление очень даже неплохо, причем переводить мне пришлось совсем немного. Уж не знаю, как по-французски и по-немецки сказать «да не будьте вы, блин, стадом плаксивых рохлей», поэтому я предпочел употребить слова вроде «courageux» и «tres brave», «furchtbar» и «wunderbare Gruppe». Все это, кажется, возымело надлежащее успокаивающее воздействие.

— Просто восхищайтесь видом и перестаньте, блин, жаловаться на все подряд, — закончил Фил, а я поспешно добавил:

— Quel beau paysage, n’est-ce pas? Vous etes un groupe vraiment charmant. Surtout vous, Madame de la Roziere.

— Ah oui!.

Верные своему слову, приехали за нами те же самые четыре солдата, на этот раз на большом грузовике с открытым кузовом, в котором возвышалось, к нашей общей тревоге, нечто представлявшееся современным эквивалентом пушки, но одновременно — что выглядело гораздо более обнадеживающе — и мощной лебедкой. Уже через несколько минут мы под наблюдением группы любопытных жирафов медленно пыхтели по берегу реки.

— Как называется это место? — спросил я Фила, когда мы наконец-то оказались на некоем подобии дороги у окраины селения.

— Касане, — ответил он.

— Касане? Да ты что? Это уже Касане? Пункт моего назначения! Ну и что это за место? — Мне вдруг пришло в голову, что за последние две недели или около того мы едва ли встречали хоть какой-нибудь населенный пункт, а мысли о моей предполагаемой преподавательской работе отступили на задний план.

И вот теперь, с некоторым возбуждением, я осознал, что здесь-то и открывается новая глава. — А у них тут есть какие-нибудь магазины или что-нибудь в этом роде?

А телефон? Расскажи, как тут вообще люди живут!

Фил вздохнул, дав понять, что мне осталось совсем немного подождать и я выясню все сам. А ведь у меня действительно не было ни малейшего представления, на что тут вообще можно рассчитывать. В который уже раз я убедился, что большинство моих представлений об Африке были понадерганы либо из телепередач, либо из «Приключений» Уилларда Прайса, описывающих подвиги двух братьев, Хэла и Роджера, — серии романов, которые я от первого до последнего жадно поглощал еще школьником. К сожалению, став взрослым, я слишком много прочел и увидел по телевизору о гражданских войнах и болезнях, голоде и засухе, коррупции и репрессиях. И вот теперь, когда мы въезжали в это весьма немалое селение, я осознал, что даже понятия не имею, как здесь живут люди. Что такое современная Африка на самом деле?

Огромный белый супермаркет с развевающимися флагами, тележками, широкими проходами и высокими полками определенно не входил в число того, что, по моим представлениям, должно было первым попасться здесь на глаза. Наверняка многие из покупателей супермаркета «Спар» в начале того дня были несколько озадачены, увидев, как Ботсванские силы обороны тащат на буксире по главной улице городка большой желтый автобус, из каждого окна которого с глупым видом таращатся изумленные бледные лица. От супермаркета тянулась порядочная вереница магазинов, имелись здесь также банк, туристическое агентство, магазин стройматериалов, мясная лавка и булочная. На углу улицы, где прохожие ожидали, пока несколько новеньких широких полноприводных автомобилей въедут на главную магистраль и направятся из городка, располагались знаки, указывавшие на наличие полицейского участка, нескольких гостиниц, пансионатов, бюро путешествий и автобусных компаний.

Внезапно меня охватило замешательство: я осознал, чего именно желал от Африки, основываясь на своих романтических о ней представлениях. Не могу, впрочем, сказать, что увиденное мною совсем уж было лишено экзотики. Когда армейский грузовик затормозил, чтобы свернуть на север, я увидел, как мимо какого-то мужчины, загружавшего покупки в кузов своего пикапа, протрусило и свернуло за угол в направлении видеомагазина семейство бородавочников — папа, мама и три детеныша, — живо семеня короткими ножками, со вздернутыми словно антенна автомобиля тонкими щетинистыми хвостиками.

Наконец Фила и меня, вместе с находящимися в некотором ступоре пассажирами, подтащили к воротам оборудованного по последнему слову техники гаража, и под многочисленные «eins, zwei, drei» и нерешительные «allons-y» автобус задним ходом затолкали внутрь. Наше прибытие было отмечено энергичным приветствием Маурио — владельца предприятия, итальянца, обладавшего приятной наружностью и отличавшегося вкрадчивым обхождением в весьма, впрочем, тактичной манере. Они с Филом явно были добрыми друзьями, о чем свидетельствовали последовавшие шумные и довольно болезненные на вид хлопки по спине и объятия. Маурио весьма напыщенно потребовал, чтобы мы «залезайт под крышку», и после того, как PAX’ы высыпали из автобуса во двор и принялись разминать мышцы, массировать друг друга и выполнять прочие физические упражнения, маэстро произвел осмотр и объяснил, в чем заключается наша проблема.

Говоря вкратце, его заявление сводилось к тому, что нашему верному коню требовался механический эквивалент пересадки сердца. А это новое сердце необходимо было еще доставить из ЮАР и приладить к грузовику. А прибытия его можно было в лучшем случае ожидать на следующей неделе. Фил страшно огорчился.

— Что ж, мне только остается довезти PAX’ов на автобусе до водопада Виктория, а там они смогут пожить несколько дней в кемпинге, и тогда уж я от них избавлюсь. Сам-то что будешь делать, Уилл? Можешь поехать с нами до водопада, а потом вернуться. Но место, где мы встанем, полностью обслуживается, так что никаких проблем, если захочешь остаться и осмотреться, раз уж ты собираешься здесь жить.

Ну надо же: Фил, судя по всему, был гораздо более уверен в моем будущем, чем я сам.

— Нет, Уилл, правда, это восхитительное место. Я зря говорить не буду. Здесь можно много чего увидеть и чем заняться, и оно действительно неиспорченное. Есть тут и заведение, где можно остановиться, если хочешь — прямо здесь, на холме. Очень мило и дешево, оно, кстати, принадлежит моим друзьям. В общем, сам решай.

С некоторой долей раскаяния я уже подумывал, как приятно было бы отдохнуть от всех стеснений и тягот совместного проживания. Так здорово заниматься лишь собою, когда тебя не изводят и не засыпают безжалостно вопросами. Он точно не против?

Покачав головой, Фил улыбнулся:

— Я всего лишь надеюсь, что ты не жалеешь о поездке. Вообще-то, Уилл, есть одно дельце — одно последнее одолжение, — которое ты мог бы сделать для меня, что было бы весьма кстати. Пока я объясняю народу свой план — вот потеха будет, — не смог бы ты смотаться в город, в автобусную компанию, и попросить их прислать сюда такой автобус, чтоб в него влезли двадцать человек вместе со своими вещами. Они поймут, что нам нужно, — просто скажи, что едем к Виктории. Помоги, братан, а?

Конечно же я согласился ему помочь. Вот только как мне добраться до города, который находится милях, наверное, в двух-трех? Нет проблем. Маурио одолжит мне один из своих старых драндулетов. Фил снабдил меня точными и лаконичными указаниями, и я отправился на солнцепек во двор.

Старый драндулет оказался, по моему мнению, вполне добротным джипом. Я нацепил солнцезащитные очки и, бесстрастно помахав рукой, двинул со двора. Стоило мне овладеть передачами, и все стало довольно просто. В Ботсване, как и почти везде на юге Африки, ездят по той же стороне дороги, что и в ее бывшем колониальном хозяине, а других автомобилистов на дороге было относительно мало. В свете моего автомобильного прошлого, это было мне только на руку.

Вновь оказавшись на главной улице, я уже не сомневался в том, что вполне благополучно доберусь до автобусной компании. В двух сотнях ярдов впереди от меня виднелся знак. Взгляд в зеркало, сигнал поворотником, маневр. Так обычно отвечают ученики на экзамене по вождению, сказал я про себя, медленно и благоразумно поворачивая направо, и тут что-то с силой врезалось в меня сзади.

 

Глава 5

Время потрясений

Ну и суматоха поднялась! Со всех сторон повалили полные энтузиазма зрители. Мальчишки, совсем маленькие, облаченные лишь в потертые шорты, подступили ко мне поближе, прикрыв ручонками глаза от слепящего света, дабы получше разглядеть мою физиономию. По-видимому, их несколько разочаровало отсутствие крови. У нескольких были удочки, на крючках которых все еще болтался улов — серые рыбешки с мутными глазами. Девочки, менее заинтересованные в возможной смерти и разрушениях, под хлопки и песни продолжали свои замысловатые прыжки на натянутой на опорах резинке. В любое другое время это, возможно, показалось бы мне весьма милым.

Домохозяйки, одетые в самые разнообразные, но при этом неизменно яркие западные и африканские наряды, тоже остановились поглазеть на происшествие и, чтобы совсем уж не походить на зевак, тихонечко переговаривались меж собой. Покупки так и покоились на их головах, а крохотные младенцы продолжали себе мирно спать в ремнях, туго, но удобно стягивавших груди их матерей. С другой стороны, многие из собравшихся мужчин совершенно не стеснялись своего явного интереса к тому, что, как вскоре выяснилось, в Касане было настоящим evenement.

Как только обе столкнувшиеся машины остановились — моя на полпути на въезде на автобусную станцию, другую же наполовину вынесло поперек встречной полосы, — и когда моя душа наконец достигла пяток, я выключил двигатель и медленно, очень медленно, выбрался из джипа. Синхронно со мной, так же медленно, из ударившего меня темно-зеленого облегченного пикапа вылезли двое мужчин. Под ногами у меня, словно кости, хрустели разбитые пластиковые задние габаритки.

Эти двое приблизились ко мне: руки свободно свисают вдоль туловища, лица скрыты за полями широких кожаных шляп. Наконец они остановились передо мной. Толпа сзади расплылась: я сосредоточился на каждом их движении. Водитель подбоченился, его друг скрестил руки на груди.

Пауза.

Глубокий вздох.

— Привет, меня зовут Клевер, — объявил водитель. Голос глубокий, конфронтационных ноток вроде не слышно. Он оторвал руку от пояса и протянул мне. Оружия как будто не было. — Тебя как зовут, мистер?

— Меня зовут Уилл.

— Так, Уилли. И как же нам решить эту ужасную проблему? Почему ты не включил поворотник? Имей в виду: его всегда нужно включать.

— Но я же включил! Я его точно включил. Все, как полагается: маневр, зеркало, поворотник, газ, тормоз, поворот, э-э-э… Я думаю, включил. Я, знаете ли, всегда соблюдаю правила.

Вид у нас обоих был несколько озадаченный. Как, впрочем, и у всех остальных.

— Эй, я точно не видел поворотника! — немного поразмыслив, заявил Клевер.

Я с тоской вспомнил о бесчисленных других случаях, имевших место в прошлом, когда разговор при подобных обстоятельствах превращался в настоящий словесный пинг-понг: «да — нет; ты виноват — нет, ты». Улыбнувшись — ничего другого мне не оставалось, — я внутренне задался вопросом, чем же все это закончится.

Помощь, однако, пришла незамедлительно и с совершенно неожиданной стороны. Попутчик Клевера, развлекавший себя и остальных вокруг, просовывая кулак в пробитую дыру в крыле моего автомобиля, несомненно, слышал наш разговор. Он медленно подошел и, положив руку Клеверу на плечо, улыбнулся до ушей и заявил:

— А ведь это правда!

Клевер с воодушевлением закивал.

— Нет, в самом деле. Я вправду видел поворотник. Этот мистер хотел повернуть направо и поэтому притормозил и включил поворотник. А Клевер — сущий болван. Не знаю, чем он думал, когда пытался обогнать. Вррру-ум, вррру-ум! — Ко всеобщему удовольствию, приятель Клевера весьма правдоподобно исполнил пантомиму с рулем и рычагом передач и продолжил: — Да он всегда такой. У него нет ни капли здравого смысла, вечно он лажается. Теперь вот ты влип, — обратился он ко мне. — Но мы тебя ни в чем не обвиняем.

Слушая речь приятеля, Клевер кивал все медленнее, затем он потрясенно замер и в конце концов с отвисшей челюстью воззрился на своего приятеля. Ему понадобилось какое-то время, чтобы смириться с его вероломством. Когда же ему это удалось, он взял меня за руку и отвел в сторонку. Сдвинув шляпу на затылок, Клевер радушно улыбнулся:

— Ну, Уилли, и как ты думаешь, какой в нашей ситуации самый лучший выход? Может, ты починишь свою машину, а я свою? Как считаешь? Хорошая идея?

— Что ж, идея вполне неплоха, вот только одно меня смущает.

— Да?

— Ну, дело в том, знаете ли… Без обид, но это вы в меня въехали.

— Именно! Поэтому-то я и буду чинить свою машину! No matata. «Без проблем», как говорят у нас в Ботсване. — Клевер тепло пожал мою руку.

— Хм-м…

Когда я уже было решил, что переговоры зашли в тупик, из сгущавшейся толпы возник какой-то высокий человек и решительно направился к нам.

— Добрый день, господа! — Приветствие явно требовало ответа.

— Добрый день, — ответили одновременно Клевер и я, словно дети, моментально обретшие почтительность перед несомненным представителем власти.

— Во-первых, позвольте представиться. Детектив Мотсваголе из полицейского участка Касане. Вообще-то я не на службе и сейчас иду на обед. Но я воспользовался случаем осмотреть место происшествия и предлагаю вызвать полицию для расследования.

Мы оба открыли было рты и протестующе подняли руки, но детектив Мотсваголе вытащил из кармана джинсов плоский мобильник, набрал номер, отвернулся от нас и спокойно отдал какие-то указания.

— Итак, полицейские будут минут через десять-пятнадцать, — сухо объявил Мотсваголе, вновь повернувшись к нам. — До их прибытия перемещать транспорт запрещено. Не сядете ли вон там под деревом, в тень? Это не займет много времени. — С этими словами полицейский двинулся в сторону магазинов.

Мы с Клевером кисло улыбнулись друг другу, уселись у подножия серого, покрытого ломкими листьями дерева и принялись разглядывать толпу, с неизменным интересом кружившую вокруг места аварии. Все проезжавшие мимо автомобили до предела снижали скорость, а водители так высовывались из окошек, что только чудом не вываливались наружу. Через несколько минут после ухода детектива Мотсваголе неподалеку от нас, не в состоянии пробиться через толпу, остановился большой открытый «лэнд ровер», с привинченными сзади подбитыми войлоком скамейками. В кузове, под тенью широкого брезентового полотнища, сидело с десяток или около того европейских туристов, одетых почти так же, как и наша группа, — из отутюженных шорт видны ноги с ослепительно белой кожей, ботинки начищены до блеска, а на потных шеях болтаются на ремешках какие-то штучки. Когда они остановились, на их лицах вдруг отразились напряженность и беспокойство. Туристы неловко заерзали и, казалось, словно бы попытались неким образом физически подогнать водителя, в надежде, что он пробьется через толпу. Европейцы отреагировали на две разбитые машины так, будто в обеих лежали бомбы, и буквально вжались в свои места. Толпа, более привычная к виду туристов, нежели туристы к ней, суетилась все более празднично.

Как я множество раз замечал во время своих путешествий, огромное количество людей, посещающих в отпуске зарубежные страны, рады понаблюдать, а порой и опробовать будничную жизнь местного населения, однако тех, кто хочет в ней действительно поучаствовать, прискорбно мало. Посмотреть, сделать заметки, но не вовлечься по-настоящему — это, увы, норма. Две стороны словно разделяет незримая стена недоверия, и гость неизменно остается в комфортной области. Да, конечно, вполне понятно, что люди испытывают страх перед неизвестным, — но едва ли в этом следует винить неизвестное.

Один из туристов заметил под деревом меня и возбужденно ткнул локтем соседа. А тот, похоже, встал перед дилеммой: сфотографировать меня или же организовать операцию по спасению заложника. Прежде чем он пришел к какому-либо решению, дорога освободилась и группа продолжила свой путь. Когда туристы доехали до следующего поворота, я увидел, что кто-то из них исподтишка поднялся над задним рядом и направил прямо на меня бинокль.

Предсказание детектива Мотсваголе оказалось весьма точным. Под фанфары — в смысле, под завывание сирены — на сцене появилась новенькая, отполированная до блеска бело-голубая полицейская машина. Из нее выступили два изящно одетых полицейских в фуражках, синей форме с белыми ремнями и в начищенных ботинках, в руках у них были планшеты. Они спросили что-то у зевак из толпы, которые кивнули в нашу сторону. Один полицейский полез в багажник, другой подошел к нам и поздоровался:

— День добрый, джентльмены. Dumela, Клевер!

Клевер тихо ответил.

— Вы откуда, сэр?

— Из Англии, — отозвался я, неожиданно ощутив нервозность, хотя не испытывал ее с тех самых времен, когда несколькими годами ранее был вовлечен в прискорбный инцидент, в котором участвовал полицейский, я сам (тогда студент) и мой мопед. Тогда мне пришлось объясняться с представителем власти в связи с отсутствием обуви, шлема и вообще всех необходимых документов.

— Из Англии? Так, понимаю. А я инспектор Рамотсве. Да, однофамилец героини романов Александра Макколла Смита, — объявил полицейский и широко улыбнулся. — Во-первых, извините за опоздание. У нас в участке сегодня была кое-какая работенка. Вы говорите на сетсвана?

Покачав головой, я лишь тихо что-то пробурчал себе под нос.

— Хорошо, тогда с этого момента расследование будет вестись на английском. Вы согласны, сэр? — спросил он Клевера.

— О, без проблем, я ничуть не возражаю, сэр. — Клевер, как я заметил, был уже менее оживлен, чем прежде, а когда нас должным образом спросили о произошедшем, он лишь пробормотал, будто думает, что, наверное, не заметил поворотного сигнала.

Пока мы беседовали с инспектором Рамотсве, другой полицейский достал рулетку и стал ходить с ней вдоль жирного черного и неровного тормозного следа, оставленного пикапом Клевера. Покончив с этим, он уселся на краю тротуара и начал — весьма художественно, подумалось мне, — зарисовывать место преступления. Время от времени он поднимал большой палец и держал его перед собой, замеряя угол, или расстояние, или еще что-нибудь. Вскоре сзади собралась толпа поклонников, комментировавших его труды, — наверно, точно так же наблюдают за работой шаржиста где-нибудь на Монмартре. В целом, судя по одобрительным кивкам зевак, полицейский, на их взгляд, изображал весьма правдоподобную картину произошедшего.

— Благодарю вас, джентльмены, — произнес инспектор, захлопнув выглядевшую весьма солидно записную книжку. — Теперь, если вы не возражаете, мы проследуем в участок, надо взять у вас письменные показания. Думаю, это не отнимет много времени. Может, час.

Из-за этого в буквальном смысле слова выбившего меня из колеи происшествия я совершенно позабыл о Филе и туристах, которые все еще ожидали в гараже автобуса. Я нервно объяснил инспектору, в чем заключалась моя миссия, и, указав на автобусную станцию, спросил, можно ли мне сделать там заявку.

— Да без проблем, — ответил он, — только сначала нужно убрать машину с дороги.

Клевер занялся тем же. Как только автобус был отправлен, мы сели в инспекторский автомобиль и через несколько минут затормозили на автостоянке перед современным трехэтажным зданием из красного кирпича со стеклянным фасадом. Мы вступили в прохладный холл, где вовсю работали кондиционеры, и по ярким и светлым коридорам были препровождены в приемную с мягкими креслами и кулером.

— Посидите здесь, пожалуйста, пока я подготовлю бланки, — сказал инспектор.

Совсем скоро он вернулся и попросил Клевера следовать за ним. Поднявшись, Клевер улыбнулся мне, и я тут же мысленно пожелал ему удачи — точно так же, как и, помнится, всем тем, кто шел на собеседование при приеме на работу передо мной. Двое мужчин скрылись за толстой деревянной дверью, а немного погодя в другую комнату вызвали и меня, и коллега инспектора с величайшим тщанием записал мою версию произошедшего. Наконец он зачитал мне ее четким, спокойным и хорошо поставленным голосом, и когда я подтвердил, что да, именно так все и было, попросил подписать меня протокол в трех экземплярах.

Я виновато осознал, насколько меня впечатлили — нет, удивили — не только оперативность и профессионализм этих людей, но и их безукоризненная вежливость. Естественно, никаких явных причин, почему подобное отношение должно было показаться мне неожиданным, не было, однако колеса ботсванской бюрократии вращались поразительно плавно даже здесь, в отдаленной пыльной глухомани. Когда Клевер и я снова оказались в приемной перед столом инспектора, последний откинулся в кресле, сплел пальцы и без всякого выражения уставился в потолок. На какое-то время воцарилась тишина, которую нарушал лишь гул кондиционера, а затем инспектор приступил к оглашению итогов.

— Сегодня, в наш век, автомобилей стало много больше, нежели прежде. Именно поэтому все водители обязаны быть крайне внимательными во время езды, следует всегда быть настороже, готовыми к любым сюрпризам и неожиданностям.

Мы с Клевером, сложив руки на коленях, наклонились вперед и по ходу речи глубокомысленно кивали в унисон.

— При расследовании данного дела установлено, что один водитель был внимателен и тактичен, другой же вел свою машину как полный кретин.

Мы с Клевером закивали чаще.

— Мне жаль, да, мне очень жаль, но я вынужден заявить, что водитель, который управлял столь скверно, — инспектор продолжал рассматривать потолок, — этот водитель сидит от меня с левой стороны.

Где именно? Ведь там, где у него право, у нас лево. Мы с Клевером уставились друг на друга в некотором замешательстве — однако ситуация моментально прояснилась, когда инспектор пододвинул по столу к Клеверу листок бумаги и, указывая ручкой место, попросил его поставить подпись.

— Боюсь, мне придется оштрафовать вас на четыреста пул, — заявил он.

Глаза Клевера немного расширились, однако он но согласно кивнул:

— No matata.

Поскольку я сам побывал в его шкуре раз сто, то тут же проникся к нему сочувствием.

Покончив с нашим делом, инспектор обратил свои помыслы к более важным делам, вопросив:

— Так кто же лучше, «Манчестер» или «Челси»? На мой взгляд, все-таки «Манчестер».

— Да где уж там, ррэ, «Челси» покруче будет. Разве вы не видели их игру в Европе на прошлой неделе? По-моему, с каким-то итальянским клубом? Они намного сильнее, ррэ, — заключил вновь воспрявший духом Клевер.

— А вы как думаете, мистер Рэндалл? Какая ваша любимая команда?

Мда, когда-то, в другой жизни, в бытность мою учителем в Сомерсете, я некоторое время тренировал школьную футбольную команду. Руководство мое было скорее вдохновляющим, нежели техническим или тактическим — я только и делал, что орал во всю глотку, время от времени подбадривал игроков да изрядно пачкал ноги. Пару раз, в качестве экскурсии в честь завершения сезона, я водил своих подопечных посмотреть на игру «Сильверфорд Таун» да поесть хот-догов — не бог весть что, однако ребятам нравилось.

— Не знаю, слышали ли вы когда-нибудь о команде «Сильверфорд». Они играют в лиге, которая вроде премьер-лиги, только она называется Лига «Доктора Мартенса»… Хотя название, думаю, уже сменилось. Вообще-то, теперь в названии стоит что-то вроде «Строительный мир», я думаю…

Кажется, мое выступление не имело успеха. Как обычно, когда несу всякий вздор. Я поспешил исправить положение:

— Нет, конечно же, вы правы. «Манчестер» и «Челси» — лучшие команды, и еще есть… э-э-э… Кто ж еще? Ах да, «Арсенал»! Вы про него слышали?

Да, и не просто слышали. Как выяснилось, это любимая команда начальника полиции.

Мы направились в холл, вполне дружелюбно болтая о всякой всячине. Не в последнюю очередь обсуждая и то, почему же «Зебры», национальная команда Ботсваны, столь плохо играет.

— Не может быть, — возразил я. — Уверен, что это не так.

— Еще как может, — настаивали мои новые друзья. — Очень ленивая команда «Зебры» и вправду никуда не годится.

У дверей инспектор пожал нам руки и пожелал спокойного возвращения домой. Мы с Клевером направились к главным воротам.

— Ну что ж, Уилли. Приятно было с тобой познакомиться. Как долго пробудешь в Касане? — Клевер, судя по всему, окончательно смирился со штрафом и твердо решил забыть о неприятном происшествии. Вынашивать злобу как будто вообще не присуще местным жителям. — Может, зайдешь ко мне? Моя жена приготовит что-нибудь вкусное из ботсванской кухни, и ты сможешь познакомиться с моими детьми. А потом просто потреплемся.

Когда я ответил, что пока не совсем уверен, чем буду заниматься в Касане, Клевер немного приуныл, однако вновь оживился, когда я объявил, что его приглашение для меня — большая честь.

— Тогда увидимся позже? — Он одарил меня бодрой улыбкой и, нахлобучив шляпу на глаза, двинулся по главной улице, оставив меня в немалом замешательстве.

Как раз когда до меня дошло, что хотя мы и установили официально, кто виновен в аварии, но определенно даже не затронули вопрос, кому платить за ремонт машины Маурио, рядом остановился белый экскурсионный автобус. Я был тронут, когда понял, что это Фил со всей бандой. Они все были искренне обеспокоены, поскольку от водителя автобуса слышали, что в последний раз меня видели исчезающим в полицейской машине. И под аккомпанемент многочисленных «oh la lа» я снова изложил историю своего автомобильного несчастья. Когда же я сказал Филу, что мне надо вернуть поврежденную машину Маурио, он ответил, что мне придется подождать до завтра, поскольку тот уже закрыл мастерскую и отправился домой.

Наконец настало время и им двигаться в путь, мне вручили мои вещи, я пожелал всем «Bon voyage» и «Gute Reise» и самым искренним образом поблагодарил нашего руководителя за то, что — большей частью — было действительно приятным приключением.

— Ты уверен, что с тобой все будет в порядке? — последовал вопрос.

— Нет, но я вообще редко когда в этом уверен, — рассмеялся я довольно бесшабашно и долго махал автобусу вслед, пока они не скрылись из виду. Немного погодя мне пришло в голову, что я так и не узнал, что же все-таки означает «PAX». Кстати, не знаю я этого и сейчас. Порой, с тоской вспоминая путешествие по югу Африки, я нет-нет да и задумаюсь над этой загадкой.

Пускай формально я и не заблудился, ибо мне доподлинно было известно, в которой части планеты — из какой бы отдаленной она ни была — я находился, я вновь испытал то странное оцепенение, что всегда охватывает меня при мысли: ну что же, черт возьми, делать дальше? После некоторых размышлений я вознамерился отыскать этого самого руководителя школы Грэхема, хотя и не имел ни малейшего представления как. Мои воспоминания о разговоре с профессором Невилем Боттингом и отъезде из Кейптауна были несколько туманными, и я не вполне был уверен, о чем именно мы с ним договорились. Как бы то ни было, для организации поисковой экспедиции становилось уже поздновато. Было почти четыре часа дня, и место для ночлега определенно все более выходило на первую позицию моего списка приоритетов. Закинув рюкзак на плечо — нечто вроде огромного плаката с надписью: «Я — заблудившийся турист», — я отнюдь не уверенно вернулся на дорогу.

Школьники и школьницы в белых рубашках, темных шортах или юбках, серых гольфах, черных туфлях и с аккуратными ранцами за спиной с облегчением, как и в любой другой части земного шара, направлялись домой. Я брел в противоположном направлении.

— Эй, мистер Футболист, куда направляетесь?

Обратив взор вниз, я с некоторой тревогой обнаружил, что рядом со мной медленно едет одна из бело-голубых полицейских машин. Окошко опустилось, и из него высунулся сияющий инспектор Рамотсве. Я остановился, машина тоже затормозила.

— Да вот, решил задержаться на несколько дней в Касане. Надо починить автомобиль, ну и еще кое-какие дела есть.

— Где вы остановились?

— Э-э… Вообще-то пока нигде. Наверное, поищу какую-нибудь гостиницу. Здесь есть что-нибудь поблизости… не очень дорогое?

— Ну, есть «Гарден Лодж». Говорят, неплохое местечко. Попробуйте туда заглянуть. Слушайте, если вы не очень спешите, почему бы вам не поехать с нами в тюрьму?

— Что?

— Ну да, у нас в Касане очень хорошая тюрьма. Самая большая в провинции. И, — добавил он с гордостью, — у нас лучшая футбольная команда.

— Ну, вообще-то я не планировал посетить… э-э-э… тюрьму. Но все равно спасибо. Я, наверное, загляну в «Гарден Лодж». Спасибо.

Инспектор Рамотсве рассмеялся:

— Да вы не поняли, у нас там сегодня футбольный матч. Полиция против заключенных — это всегда грандиозное зрелище. Вам наверняка понравится.

И только тут я заметил, что инспектор и его водитель облачены в футбольную экипировку: шорты, гольфы, бутсы, — в общем, все при них.

Ну что ж… А почему бы и нет?..

— Давайте, поехали. А ночлег поищем на обратном пути. Садитесь скорее.

И вот, испытывая извечное чувство неотвратимости судьбы, я открыл заднюю дверцу полицейской машины и бросил внутрь рюкзак, а затем и свое тело.

Мы, должно быть, немного опаздывали, потому что, едва доехав до окраины городка, водитель ненароком щелкнул выключателем и дальше мы неслись под завывание сирены. Буквально через несколько минут мы были в открытом буше — козы и ослы, мужчины, женщины и дети разбегались во всех направлениях, дабы вовремя убраться с нашего пути.

— Кстати, — попытался я перекричать визг сирены, — я кое-кого ищу. Его зовут Грэхем… хм-м… Да, Грэхем. — До меня внезапно дошло, что я даже не спросил его фамилии. — Он, по-моему, из ЮАР. Вы, часом, его не знаете?

Я вдруг почувствовал себя очень глупо, в глубине души надеясь, что инспектор не расслышал моего вопроса.

— Грэхем, да, конечно, я знаю его. Вам повезло, вы встретите его в тюрьме.

Сочтя за благо не развивать дальше тему, я задумался, во что меня угораздило вляпаться на этот раз. Единственный человек, с которым я хотел наладить контакт в этом городке, в настоящее время отбывал срок — возможно, дробя камень, и наверняка с ядром на цепи. Дав волю воображению, я стал гадать, куда указывают стрелки на его робе, и будет ли этот самый Грэхем взывать к моему милосердию, умоляя устроить ему побег.

Мои мрачные мысли были прерваны инспектором, объявившим, что мы прибыли. Слева от нас возвышались ограда из колючей проволоки и часовые вышки, я разглядел контрольно-пропускной пункт и яркие прожекторы вполне современной тюрьмы. Охранник на КПП махнул нам рукой, и мы проехали внутрь.

Подняв огромное облако плотной коричневой пыли, полицейские выскочили из машины и понеслись к совершенно ровной и такой же совершенно вытоптанной площадке, чтобы присоединиться к своей команде. На дальнем конце площадки активно разминалась группа игроков, одетых, насколько я разглядел, в оранжевые комбинезоны до колена. В центральном круге, обозначенном побеленным гравием, белый мужчина в черной форме дал свисток и весьма профессионально сделал жест рукой. Многочисленные болельщики, составляющие остальное население тюрьмы, с энтузиазмом зашумели и принялись издавать подбадривающие крики и вздохи разочарования.

Различить, какую сторону они поддерживают, было совсем не трудно, однако в их поведении не наблюдалось ни малейшей агрессии.

Довольно скоро обе команды уже обливались потом. Игроки покрылись толстым слоем пыли, что выглядело несколько комично. Представители обеих сторон были сильными и энергичными, постоянно совершали бросавшие меня в дрожь подкаты, после которых как ни в чем не бывало вскакивали и вновь вступали в игру. В перерыве между таймами противники радушно смешались, обменялись парой шуток, а затем продолжили матч. По окончании игры полиция уступала на два мяча и как минимум на одного игрока.

Мои новые друзья, все еще тяжело дыша, вернулись к машине за полотенцами и мылом.

— Быстренько примем душ и освежимся, а потом отвезем вас назад в город, — пообещали они.

— Да без проблем, — улыбнулся я.

Первым после омовения и переодевания вернулся человек, судивший матч. С протянутой рукой он подошел ко мне.

— Привет, я Грэхем. Вы ведь Уилл? Мне рассказал инспектор. Мы ожидали вашего прибытия. Нев говорил, что вы в пути. — Южноафриканский акцент улавливался безошибочно.

— Да, здравствуйте.

— Слышал, у вас сегодня были неприятности. Как самочувствие? — Он улыбнулся. — Боюсь, не слишком удачное начало жизни в Касане, да?

— Да, вы абсолютно правы. Я здорово влип. Хотя я на самом деле и не уверен, что пробуду в Касане долго. — Меня вновь начали одолевать ужасные сомнения. И зачем я вообще сюда приехал? — Знаете, мне, возможно, скоро придется возвращаться, да.

— Вы ведь британец? Я сам какое-то время провел за границей. Масса впечатлений. Вам нравится Африка? — Грэхем как будто и не слышал, что я только что сказал.

— Да, за исключением сегодняшнего происшествия, все было просто поразительно.

— Вот как?

— Что как?

Грэхем как будто снова пропустил мою реплику мимо ушей. И лишь через некоторое время я понял, что южноафриканское «вот как?» является весьма распространенным выражением, обозначающим интерес к сказанному.

— А чем вы занимаетесь дома?

— Ну, — ответил я растерянно, наблюдая, как заключенные в сопровождении охранников гуськом бегут к одному из довольно мрачных на вид строений в задней части территории тюрьмы. — Ну, вообще-то я всего лишь учитель, а сейчас вот взял небольшой отпуск.

— А, вы учитель? Вот как? Я, честно говоря, не совсем понял, что Нев имел в виду: то ли вы профессиональный учитель, то ли просто волонтер. Это замечательно. — Судя по всему, Грэхема очень обрадовала новость, и я непонятным образом вновь испытал воодушевление, которое было угасло из-за моего в некотором роде бурного прибытия. — Знаете, вы сможете нам здорово помочь. Нев, наверное, сказал вам, что я директор местной школы. Мы приехали сюда из ЮАР по контракту на два года. Моя жена тоже здесь преподает, а мои девочки учатся в местной школе — одна в подготовительной группе, другая в пятом классе. Может, заглянете посмотреть, как мы тут устроились? — спросил он невинно. — Наверняка это вас заинтересует.

— О да, звучит весьма заманчиво, — ответил я бодрой тут же вспомнил о насущных проблемах. — Дело вот в чем, мне еще нужно определиться с ночлегом.

— Вот как? Что ж, это легко уладить. Можете остановиться у нас. Комнат в нашем доме много.

— Правда? Вы так добры. Я не причиню вам неудобств, вы уверены?

— Ни в коем случае! А потом вы сможете осмотреть школу.

— О да, здорово. Это было бы замечательно.

Нет, все-таки я неисправим.

Распрощавшись с жизнерадостным, хотя и немного перегревшимся инспектором и его сержантом, который то и дело с гримасами хватался за лодыжку, я перетащил свой рюкзак в новенький японский «универсал» Грэхема и забрался внутрь сам.

Пока мы ехали по шоссе к городу, Грэхем расспрашивал меня о моем учительстве в Великобритании. Я описал ему в общих чертах причины своего неожиданного и случайного появления в Касане, что, кажется, развеселило моего спутника неимоверно. Очень скоро наш разговор принял дружеский характер — разговор двух учителей, двух увлеченных своим делом педагогов.

— А что тебе известно о Ботсване, Уилл?

— Если честно, очень мало… — Я перерыл всю библиотечку в автобусе, но так и не нашел ничего, что повествовало бы об этом уголке континента.

Грэхем же, как я уже начинал понимать, был из тех людей, кто с жаром хватается за все новое, со смаком выжимая его досуха, и его познания о Ботсване были практически энциклопедическими. Увы, здесь я оказался не на высоте, так что диалог превратился в монолог. Я взял себя в руки и приготовился внимательно слушать.

— Итак, обратимся к истории. Вернемся в прошлое.

Опытный рассказчик, Грэхем быстро очаровал меня, широко распахнув передо мною двери понимания этого нового мира.

— Слышал наверняка о бушменах? Безобидный народ. — Он не ждал ответа и не обратил внимания на мое уклончивое вращательное движение головой. — Иногда их называют сан — «народ, не умеющий возделывать землю», ибо исторически, да и до сих пор, они — охотники-собиратели. Часто бушменов называют здесь басарва, хотя это и считается несколько уничижительным, поскольку означает «народ ниоткуда». Некоторым из них, как я знаю, по душе, когда их именуют нкоакое — «красный народ», по цвету земли. Ты непременно многое о них узнаешь, пока будешь жить здесь. Как бы то ни было, считается, что они населяют территорию Ботсваны по меньшей мере уже тридцать тысяч лет. Бушмены, очевидно, коренной народ юга Африки. За ними последовали койкоин — которых белые называют готтентотами, — а позднее и племена банту, мигрировавшие из северо-западных и восточных районов Африки где-то в первом или втором веке нашей эры. Все они обосновались здесь, в долине реки Чобе. — Тут Грэхем наконец перевел дыхание и ушел в себя, рассеянно уставившись в окно автомобиля — чем несколько привел меня в замешательство, — словно видел перед собой бескрайнюю панораму истории. Нам едва удалось избежать наезда на нескольких ослов, не отличавшихся особым знанием правил дорожного движения, и потом он вновь помчался в волнах вздымавшейся пыли.

— Эти различные группы, включая и доминирующих тсвана, — продолжил Грэхем вскоре, — на протяжении восемнадцатого века проживали за Калахари небольшими группами и существовали относительно мирно. Все разногласия разрешались посредством дробления: недовольные просто снимались с места, собрав свои немногочисленные пожитки и скот, и удалялись, чтобы найти новую родину, где отношения с соседями будут подоброжелательнее.

К несчастью, к началу восемнадцатого века все пригодные для пастбищ земли на границе Калахари скотоводами были уже заняты, и мирное разделение перестало быть практическим разрешением разногласий. Усугубила положение и высадка европейцев на мысе Доброй Надежды — их экспансия на север, с «палками, которые стреляют огнем», практически поставила бушменов на грань вымирания. При последующей агрессии с юга и запада, после объединения в 1818 году племен зулусов, разрозненные тсванские деревни оказались весьма уязвимыми. В ответ тсвана перегруппировались и впервые начали образовывать высокоструктурированные общества. И вскоре каждое тсванское племя уже управлялось потомственным монархом, а его подданные проживали в централизованных городах и окружающих их деревнях.

Законопослушность и устройство обосновавшегося в городах ботсванского общества поразили христианских миссионеров, начавших прибывать сюда в начале девятнадцатого века. Никто из них, в том числе и великий Ливингстон, кажется, так и не произвел впечатления на тсвана — обратить удалось только малое количество местных жителей, — хотя миссионерам и случалось давать советы, порой ошибочные, касательно отношений с вторгающимися европейцами. Тем временем буры предприняли свой «Великий трек» по реке Вааль, по пути пересекая территории тсвана и зулусов и всячески насаждая им законы белых. Многие тсвана пошли работать на бурские фермы — как правило, не по своей воле, и совместная жизнь тут лишь очень редко была безоблачной: в качестве протеста против беспорядочного насилия и гонений часто вспыхивали бунты. К 1877 году враждебность достигла такого уровня, что Британия выступила с аннексией Трансвааля и объявила Первую англо-бурскую войну. Буры немного отступили, признав на словах Преторский договор 1881 года, но в следующем году вновь вторглись на территории тсвана, вынудив последних снова просить защиты у Британии. Когда же из Лондона последовали лишь кое-какие обещания, некий миссионер, Джон Макензи, — друг короля бангвато Кхамы Третьего из Шошонга, одного из немногих обращенных в христианство, — начал кампанию от лица тсвана. Вскоре Макензи стал уполномоченным по провинции, на какое-то время всё наладилось, и, самое главное, буры держались на расстоянии.

Увы, никто не принял во внимание появление Сесиля Родса. Полный решимости осуществить свой экспансионистский план по установлению владычества Великобритании над Африкой от мыса Доброй Надежды до Каира, он сумел — несомненно, используя весьма коварные приемы — перенять должность у Макензи. Довольно скоро африканские вожди поняли, что намерениями Родса движут деньги, а не благородство. Встревоженный тем, как именно этот человек пытался усиливать британское влияние на территории тсвана, Кхама Третий в сопровождении вождей Батвена и Себеле отправился в Англию. Там они добились аудиенции у королевы Виктории. Несмотря на радушный прием, оказанный во дворце, у Джозефа Чамберлейна, министра по колониям, оказались дела поважнее. Он отправился в отпуск.

К счастью, к находившимся в затруднительном положении и, несомненно, несколько продрогшим вождям подоспела помощь в лице Лондонского миссионерского общества. Опасаясь, что Родс и компания разрешат продажу алкоголя в Бечуаналенде (как тогда называлась современная Ботсвана), Общество надавило на правительство. Миссионеры желали сами вести дела в стране, и амбициозные планы Родса — по крайней мере, в этой части Африки — были расстроены.

— Какое-то время вы, британцы, сохраняли контроль над Бечуаналендом, и этот период был не особо богат событиями, пока в 1966 году Ботсвана не получила независимость. Да, это действительно очень молодая страна. — Последнее замечание Грэхема мне было особенно приятно услышать: Республика Ботсвана и я, как теперь выяснилось, были ровесники.

— Президентом был избран Серетсе Кхама. Надеюсь, о нем-то ты слышал? Был женат на англичанке. Не знаешь? Ох, ладно, обязательно расскажу тебе потом.

Я поблагодарил собеседника, ничуть не сомневаясь, что он так и сделает.

Добыча алмазов преобразовала Ботсвану, ранее входившую в десятку беднейших стран мира, в государство с самой стабильной после ЮАР экономической системой среди стран, расположенных южнее Сахары. Загадочное открытие в 1967 году (всего лишь спустя несколько месяцев после обретения независимости) огромной «трубки», или жилы, «ледка» под Орапой, в Центральной провинции, вызвало у британцев подозрения, что тсвана было известно о залежах алмазов уже давно, но им удавалось скрывать месторождение, пока колонизаторы окончательно не покинули страну. После объявления об этом открытии лондонские воротилы бизнеса наверняка рвали на себе волосы от досады, подумал я со смешком, когда мы въезжали в город. Хотя на данное время большая часть населения все еще бедствует, открытие этих залежей превратило страну пустыни в крупнейшего производителя драгоценных камней в мире, с огромными запасами иностранной валюты. И вскоре пула утвердилась в качестве самой твердой африканской валюты.

По сравнению с остальными африканскими государствами, Ботсвана до сих пор владеет огромными богатствами, ее экономика стабильна, и этой стране единственной выпало счастье иметь здравомыслящее, благородное правительство, одновременно деловое и альтруистическое. Несмотря на разрушительное наводнение 2000 года, оставившее без крова семьдесят тысяч человек, а также недавнюю засуху, приведшую к значительным трудностям, в особенности на западе страны, население Ботсваны остается миролюбивым и с неизменным оптимизмом смотрит в будущее.

Когда мы свернули на небольшую подъездную дорогу, Грэхем как раз закончил свой урок истории, и вскоре мы остановились у проволочных ворот, из-за которых выступали китайские розы и тропический жасмин.

 

Глава 6

На берегах Чобе

— Так ты уверена, что взяла все необходимое? — спросил Грэхем, наконец-то уложив в багажное отделение семейного автомобиля едва ли не с десяток чемоданов. Его жена, Джейни, тем временем проверяла, достаточно ли удобно пристегнуты на своих местах их дочки Бекки и Саманта.

— Да вроде все.

— Знаешь, Уилл, я думаю, все у тебя получится.

Не стесняйся, пользуйся в нашем доме всем, чем хочешь. Бери что понадобится. Единственная твоя забота — это кормить собак. Все просто!

Я украдкой взглянул на двух огромных родезийских риджбеков, которые, рыча и клацая зубами, рыскали вдоль изгороди в поисках жертвы. Слюна так и капала из их пастей.

— Не скучай! — Напутствовав меня напоследок, Грэхем дал задний ход, развернул машину и устремился в Йоханнесбург. Когда они скрылись из виду, я предпринял стремительное отступление в дом. И как раз вовремя: мне удалось захлопнуть переднюю дверь, прежде чем две псины ворвались внутрь. Подперев дверь рюкзаком, я задумался о своем новом положении.

Лучше приема, оказанного мне Грэхемом, и представить было невозможно. Как только мы после матча оказались в его большом и уютном, построенном в западном стиле доме в центре городка — неплохое служебное жилье ему тут выделили, — он представил меня своей семье, открыл холодильник, достал пиво и разжег braai — повсеместно распространенный южноафриканский гриль для барбекю.

Когда пламя занялось и мы с глубокомысленным видом расположились в парусиновых креслах, он начал вторую лекцию, посвященную Африке. В то время как его домочадцы тихонечко сновали туда-сюда — якобы собирая вещи, однако я подозреваю, что они просто все это уже неоднократно слышали, — Грэхем с нескрываемым восхищением рассказывал мне о Серетсе Кхаме из племени бангвато.

Имя Серетсе Кхамы, первого президента Ботсваны, в стране до сих весьма почитаемо. От британцев он унаследовал доведенную в результате их правления до нищеты и едва ли известную остальному миру страну, а после себя оставил демократическое и неизменно процветающее государство, играющее значительную роль в жизни юга Африки.

Серетсе родился 1 июля 1921 года в Серове, на юго-западе британского протектората Бечуаналенд. Он был королевских кровей — сын Секгомы Кхамы и внук всемирно известного кгоси Кхамы Третьего, вождя бангвато из Центральной Ботсваны — того самого, что когда-то был приглашен на чай в Букингемский дворец и со временем сокрушил власть над своей страной Британской южноафриканской компании и Сесиля Родса.

В честь недавнего примирения отца и деда новорожденного назвали Серетсе — «глина, которая связывает вместе». Мать Серетсе, Тебого Кебайлеле, была выбрана Кхамой в качестве новой жены стареющего Секгомы. Когда в 1925 году Секгома умер, четырехлетний Серетсе был провозглашен кгоси — «вождем». Его дядя Тшекеди Кхама стал его регентом и единственным опекуном до достижения совершеннолетия.

Серетсе рос болезненным и одиноким ребенком, его отправили в школу-интернат в Южной Африке, и, несмотря на довольно-таки несчастливое детство, он со временем превратился в здорового, спортивного и общительного юношу. Серетсе поступил в Университет Форт-Харе и в 1944 году окончил его, получив степень бакалавра гуманитарных наук, а в августе 1945-го юношу отправили в Англию получать юридическое образование. Проведя год в оксфордском Бейллиол-колледж, он стал обучаться на адвоката в лондонском «Иннер Темпл», при этом проживая в весьма скромном жилище на другом конце города.

В отличие от многих своих сверстников не будучи финансово обеспеченным, Серетсе, наверное, оказался одним из немногих наследников престола, кому приходилось ходить пешком.

В 1947-м он познакомился с Рут Уильямс, молодой англичанкой, дочерью отставного армейского офицера. Несмотря на все старания как в Великобритании, так и в Африке расстроить этот союз — в том числе и делегацию, утром перед свадьбой появившуюся на ступенях церкви, — в сентябре 1948 года они все-таки поженились. Дядя Тшекеди приказал Серетсе вернуться домой и устроил ему разнос, потребовав развода, однако после серии митингов в Серове Серетсе восстановил свой народ против Тшекеди, и его вместе с женой всенародно признали кгоси. Тшекеди уступил и отправился в добровольное изгнание.

Утверждение черного вождя с белой женой на территории стратегической значимости между Южной Африкой и Северной и Южной Родезией вызвало взрыв негодования среди политиков-колониалистов.

В 1948 году в Южной Африке к власти пришли белые африкандерские националисты, и британцам было заявлено, что если Серетсе позволят остаться вождем бангвато, то у проанглийской оппозиционной партии никаких шансов на победу на следующих выборах для белых в стране не будет. Рьяные сегрегационисты никогда бы не смирились со смешанным браком, особенно с королевским, тем более что все эти страсти кипели всего лишь в двух шагах от границы.

Лейбористское правительство Великобритании, весьма прагматичное и настроенное отнюдь не романтично, отчаянно нуждаясь в южноафриканском золоте и уране, согласилось воспрепятствовать монаршеству Серетсе. Министр по делам Британского Содружества отрицал, что правительство лебезит перед расистами, и повторял эту ложь перед палатой общин. Затем было организовано судебное расследование с целью доказать личную непригодность Серетсе к правлению. Однако некий непредубежденный судья, которого звали Харрагин, пришел к заключению, что Серетсе в высшей степени годен к исполнению своих обязанностей; самое поразительное, что его отчет замалчивался британским правительством на протяжении тридцати лет. В 1951 году Серетсе и его жена были высланы в Англию, а в следующем году вновь избранное правительство консерваторов объявило эту ссылку пожизненной.

Подобное обращение британского правительства с Серетсе и Рут Кхама широко освещала мировая пресса, что вызвало волну негодования среди представителей самых разных убеждений — борцов за права человека, шотландских, западноафриканских, индийских и западно-индийских националистов, британских коммунистов, консерваторов — приверженцев аристократических традиций — и огромного количества простых людей, которым так не хватало трогательной любовной истории. В итоге, в 1956 году, новый министр по делам Содружества наконец-то осознал, что Британии необходимо дистанцироваться от узаконенного в Южной Африке расизма, и решил позволить Серетсе и Рут вернуться на родину, но лишь в качестве частных лиц, они должны были забыть о своем королевском статусе.

Вернувшись на родину, Серетсе обнаружил, что его все так же почитают как честного и принципиального человека, однако в целом воспринимают как отставшего от жизни — так сказать, застрявшего во вчерашнем дне. Естественно, не набравшись необходимого опыта в лондонском пригороде, он оказался не слишком успешным скотоводом, а впутавшись в местную политику, проявил себя несведущим в местных обычаях и древних традициях. Да еще, как на беду, у Серетсе постоянно ухудшалось здоровье, пока в 1960 году ему не поставили наконец диагноз: диабет в начальной стадии. А в следующем году, ко всеобщему удивлению, он начал активную деятельность в качестве политика националистского толка.

Демократическая партия Бечуаналенда (ДПБ) с Серетсе во главе добилась поддержки огромного числа как прогрессистов, так и консерваторов из сельских районов. В 1965 году либеральная ДПБ с легкостью обошла в многочисленных фермерских городках, растянувшихся от столицы Габороне до второго по величине города страны Франсистауна, панафриканских и социалистических конкурентов и победила на первых всеобщих выборах. Серетсе стал премьер-министром, а затем, 30 сентября 1966 года, и президентом Республики Ботсвана. К сожалению, президент Кхама и новая республика поначалу столкнулись с проблемой — как преодолеть сложившийся неприглядный стереотип в глазах всего мира. Повсеместно предполагалось, что у его родины нет иного выбора, кроме как продаться своему всемогущему белому соседу, Южно-Африканскому Союзу, в состав которого тогда входили Юго-Западная Африка, современная Намибия, и Южная Родезия, ныне Зимбабве.

Ботсвана не без основания считалась беднейшей страной Африки. Кстати, почти все тридцать самых бедных государств планеты, за исключением Бангладеш, располагаются в Африке. Бедная нация, естественно, не вызывает у стран побогаче ни восхищения, ни уважения. По сути, ее редко когда вообще воспринимают всерьез. Порой в такую страну наведываются президенты, в частности американские, снизойдя до нескольких часов пребывания там. В «развитом» мире, кажется, существует устоявшееся мнение — которое живо и сегодня, — будто Африка суть одно огромное противоречие: с одной стороны, просто мечта — идеальное место для отдыха и развлечений белого человека, край бесконечного очарования и красоты; а с другой стороны, подлинный кошмар — финансовая коррупция и немощность. В основе подобного мнения лежит редко когда озвучиваемое, но глубоко укоренившееся предубеждение, что африканцы просто-напросто не ровня представителям Запада. Поначалу новое ботсванское правительство не могло покрыть административные издержки налогами и потому неизменно и мучительно для себя вязло в долгах Британии.

Первой задачей президента Кхамы было заложить основы независимой экономики, опирающейся на производство говядины и добычу меди и алмазов. Затем он обратил особое внимание на внешнюю политику, выискивая союзников вроде президента Замбии Каунды, дабы избавить Ботсвану от имиджа покорной страны-«заложника». Используя свои исключительные полномочия для развития местной демократии и подавления власти традиционных вождей, он прививал родной стране нормы права.

Хотя какое-то время Ботсвана воспринималась как «авторитарная демократия» с господством одной политической партии, постепенно ей удалось утвердиться в качестве процветающей и миролюбивой страны. В период между 1966 и 1980 годами Ботсвана переживала на удивление самый быстрый рост экономики в мире. Величественная эпитафия ее первому премьеру. Также она завоевала статус выдающейся державы с высокими принципами: соблюдением либеральной демократии и расового равенства, — и это посреди региона, охваченного гражданскими войнами, расовой враждой и коррупцией. Государственный доход от добычи полезных ископаемых вкладывался в развитие инфраструктур, образования, здравоохранения, выделялись дотации на скотоводство. В результате последовал невероятный рост благосостояния как в сельских областях, так и в городах.

Серетсе был известен своей рассудительностью и прямотой, а также тонким чувством юмора, неизменно уязвлявшим напыщенность тех, кто имел преувеличенно высокое представление о своей персоне. Из-за обострявшегося диабета его здоровье периодически ухудшалось, что усугублялось вспышками депрессии. Супруга президента, Рут Кхама, всегда оставалась на страже семейной жизни и его здоровья, она была весьма целеустремленной женщиной, вызывавшей повсеместное восхищение.

В последние годы жизни Серетсе все более уделял внимание развитию внешней политики. Он был одним из «фронтовых президентов», ведших переговоры о будущем Зимбабве и Намибии. В его видении юг Африки после падения колониализма и апартеида должен был стать мирным, демократическим и процветающим регионом. И Серетсе явился главным основателем того, что со временем трансформировалось в Сообщество развития Юга Африки. Тяготы постоянных перелетов на международные переговоры по провозглашению независимости Зимбабве в конце концов подорвали его здоровье, однако прежде, чем Серетсе умер (а это случилось 13 июля 1980 года), ему все-таки посчастливилось стать свидетелем великого события: открытия и работы в марте-апреле 1980 года Первой конференции Сообщества развития Юга Африки. Он был погребен на семейном кладбище Кхама — небольшом наделе земли в родном Серове.

Искренне увлекшись историей Серетсе, я упрашивал Грэхема продолжить, однако он, как и всякий хороший учитель, решил, что на сегодня нового материала вполне достаточно.

— Давай лучше поболтаем о том, что происходит здесь сейчас. Думаю, это тебя тоже заинтересует, — заверил меня он, переворачивая на гриле большущие куски мяса, вследствие чего я скрылся в клубах ароматного дыма.

Грэхем, как он сказал мне ранее, занимал должность директора небольшой начальной школы, находящейся под патронажем церкви. Хотя на момент основания заведения у них было зарегистрировано лишь семьдесят учеников, за предыдущие несколько лет их число значительно возросло. Когда Грэхем полтора года назад вступил в должность, школа располагалась в бывшем гараже позади роскошного домика для сафари. Хотя гараж этот был красочно и уютно отделан, да и средств на детей как будто выделяли вполне достаточно, не следовало забывать, что помещение было предоставлено лишь временно, да и в любом случае оно уже становилось слишком тесным.

Местные власти, удовлетворенные положением дел в школе, с радостью предоставили им новое место в жилом районе городка неподалеку от холма, известного как Плато — «Плату», как произносят местные, — или как Китайский квартал, по той простой причине, что изначально он был отстроен китайскими строителями. Грэхему, прямо скажем, повезло. Под школу выделили ровный участок, в тени больших деревьев, с достаточным пространством для дальнейшего расширения. Для классов там возвели типовые одноэтажные здания с жестяными крышами — уже побывавшими, правда, в употреблении. Несколько обветшалые, эти крыши действительно нуждались в ремонте, да и стены не мешало бы покрасить. На некотором расстоянии от главных корпусов располагалась деревянная лачуга, «главным образом для малышей» — для подготовительного класса, где преподавала Джейни.

Я думал, что Грэхем, когда мы пришли туда для осмотра на следующее утро после матча, упомянул про ремонт просто так. Однако лишь позже я понял, что он действовал с дальним прицелом.

Когда вечером мы с ним сидели за пивом в маленьком, но уютном баре, располагавшемся всего через несколько домов от супермаркета, Грэхем поведал мне о своих планах. Если я захочу ненадолго остаться в Касане, то они были бы просто счастливы принять меня на работу в качестве учителя-волонтера. Я могу преподавать английский и физкультуру, и вообще все, что только захочу. К его величайшему сожалению, они вряд ли смогут платить мне, однако выделят жилье, а также предоставят джип Маурио на все время моего пребывания. Все это, конечно же, если я захочу включиться в работу, чего к тому времени я пока еще не подтвердил. Но, как я все больше понимал, данное обстоятельство не особенно беспокоило человека вроде Грэхема. Некоторые люди обладают даром внушения, и директор местной школы как раз и относился к их числу. Я и опомниться не успел, как он уже вовлек меня в свой великий замысел, потому что — и это поразило мою сдержанную английскую натуру лишь много позже — по жизни он был готов пойти на риск. В данном случае этим риском был я, однако Грэхем добродушно заметил:

— У тебя такое приятное и открытое лицо, Уилл. По лицу можно многое сказать о человеке. — Похоже, он и впрямь был физиономистом.

Школьная четверть заканчивалась через пару дней, и Грэхем с семьей намеревались провести три следующие недели у родителей в Йоханнесбурге. При условии, что он получит по факсу мои рекомендации, любезно высланные моими прежними долготерпеливыми нанимателями, он предложил мне пожить в его доме, пока он будет в отлучке, — так что я пока смогу ознакомиться с местностью. Взамен от меня ожидалась помощь в ремонте зданий, в которые школа надеялась переехать в начале следующей четверти. Грэхем уверял, что это не потребует от меня значительных усилий: всего лишь раздобыть краску и другие материалы, да регулярно обеспечивать маляров и штукатуров обедом и прочим. Он и не догадывался о недавно возникшем у меня интересе к кулинарии.

Ладно, сказал Грэхем, пожалуй, мне следует хорошенько выспаться и дать ответ утром. По его мнению, план вполне сработает, к тому же к обоюдной выгоде. Я смогу бесплатно пожить в Африке и лучше ее понять — а он считал это важным для людей всего света, — а уж как рады будут мне все в школе. Что думал об этом я сам? Я, несомненно, не испытывал ни сознательного, ни — как я заключил, хорошенько покопавшись в мозгах, — подсознательного желания возвращаться в Англию, не говоря уж о Лондоне: уж я-то знал, что стоит лишь мне вновь взяться за учительство, как вскоре я исчезну под твердой поверхностью Трясины Отчаяния. На родине меня ожидал лишь мрачный мир монотонной рутины в компании вечно стонущих коллег. При полном игнорировании остального общества, слишком занятого, чтобы обращать внимание на тяжкое и опасное состояние школ, нам только и будет оставаться, что влачить существование, жалуясь на график дежурств на игровой площадке да вечно не заканчивая кроссворд в приложении к «Таймс». К счастью, прежде чем я дошел до того, чтобы начать выпускать пары, сетуя на состояние британского образования, все уже отправились спать, оставив меня изливать гнев в одиночестве. И лишь полная луна, безмятежно и вечно висевшая над равнинами Намибии, утешала меня, озаряя своим белым светом.

На следующее же утро, прежде чем я успел озвучить свое решение, Джейни и две ее дочурки пригласили меня на торжественное собрание в честь окончания четверти с вручением наград.

— Пожалуйста, ну пойдемте! Потом будет угощение: газировка, пирожные и конфеты.

— Газировка, — отозвался я, — и конфеты? Кто же откажется от такого приглашения?

Я спешно принялся шарить в темных и несколько зловонных глубинах своего рюкзака, надеясь обнаружить там что-либо напоминающее чистую одежду.

Когда мы прибыли на место, которое теперь именовалось «старая школа», там уже собирались мальчики и девочки со своими родителями. Все они были облачены в опрятные праздничные наряды. Конечно же, уже всего лишь через несколько минут рубашки мальчиков измялись, а у одного из них на коленкеновых брюк, к величайшему недовольству родителей, даже появилась дырка. Девочкам, впрочем, вполне удалось сохранить презентабельный вид до того, как мы зашли в ангар, пока еще служивший учебной комнатой. Рассевшись четкими рядами на полу, дети выжидательно смотрели на учителей, расположившихся перед ними в креслах. Мое присутствие, судя по всему, детей совершенно не взволновало — они были всецело поглощены собственными переживаниями.

К некоторому своему удивлению, я обнаружил, что здесь были представлены довольно разнообразные этнические группы. Хотя большинство детей составляли тсвана, было тут и несколько ребятишек из ЮАР и Зимбабве, два китайца и даже маленький мальчик-индиец.

Собрание началось со школьного гимна «Nokyaya Botselo», так же называлась и сама школа — «Река Жизни». Один куплет спели на сетсвана, а второй — на английском, под аккомпанемент рояля, на котором с увлечением играла некая крупная дама. Звучало на удивление в лад и очень хорошо. У многих родителей, сидевших у стенки, увлажнились глаза. Следующим в программе был национальный гимн, на этот раз дети изящно стояли по стойке «смирно» — взгляд устремлен вперед, а правая рука гордо и твердо прижата к сердцу. «Fatsho lena la rona» — «Да будет благословенна наша великая земля». Музыкальное впечатление было несколько подпорчено патриотическими стараниями пианистки, певшей столь громко, что она едва ли не заглушала совместные усилия остальных. Несмотря на это, я вдруг стал настолько сопереживать, что обнаружил, что тоже стою в торжественной позе, гордо выпрямив спину. И все это сопровождалось простым достоинством и гордостью, которые вовсе не выражаются самодовольными ударами в грудь, что мне доводилось видеть в обоих полушариях в странах помоложе. В углу класса стоял национальный флаг: две его голубые полосы символизируют небо и воду, а две тонких белых и одна потолще черная — счастливое смешение людей разного цвета кожи.

По завершении музыкальной интерлюдии несколько ребят выступили с докладами на английском — ибо считалось, что обучение в этой школе ведется на английском языке, — о событиях минувшей четверти, которых оказалось впечатляюще много. Футбольные турниры, нетбольные матчи, соревнования по плаванию, олимпиады по математике, школьные лагеря, путешествия во всех мыслимых направлениях, выступления хора, академические успехи и спортивные достижения — чего только не происходило в течение этой четверти. Помня о довольно изолированном расположении школы, я был искренне восхищен усилиями персонала, устроившего все это для детей. Вызвал у меня удивление и рассказ одного маленького мальчика о том, как их футбольная команда провела матч в городке под названием Ганзи. Мы с Филом и компанией проезжали через этот Ганзи — весьма отдаленное селение и скотоводческая ферма на краю Калахари. Я прикинул, что расстояние дотуда составляет около шестисот миль.

Должным образом были розданы награды, и, по-моему, все до единого дети поднимались и пожимали руку пастора местной церкви, получая от него небольшой сверток в подарочной упаковке. Подошло и время Грэхема пожелать всем счастливых каникул и сказать, как ему не терпится увидеться с учениками в следующей четверти.

— Ах да, чуть не забыл. Прежде чем мы вознесем прощальную молитву, позвольте мне представить вам мистера Рэндалла. Он проделал долгий путь из Англии, чтобы быть сегодня с нами, и мы очень надеемся, что в следующей четверти мистер Рэндалл присоединится к нам.

Все взоры обратились на меня.

Правда ведь, дети, было бы здорово, если бы он смог помочь нашей школе?

Грэхем повернулся ко мне, улыбнулся и пожал плечами, и дети разразились аплодисментами — шантаж в чистом виде. Закрыв крышку рояля, учительница музыки обернулась и ободряюще хлопнула меня по плечу.

Что ж, думал я, пока мы шли под тенью деревьев и я смотрел вдаль, на отражающуюся в реке Чобе долину, вот я и снова здесь. Но на этот раз колебаний почти не было.

Пока я добрался до стола, мне представились по крайней мере четверо родителей со своими детьми и заверили, что они очень рады, что я буду работать в школе.

— Dumela, rre, о tsogajang! — поприветствовала меня в традиционной манере улыбающаяся женщина с весьма замысловато заплетенными косичками — буквально это означает «Как встали утром?». Но я этого тогда еще не знал. На ней были надеты простые, но элегантные блузка и юбка, на шее — медные африканские украшения, а на запястье маленькие современные электронные часы. — Это мой сын, Артур. Надеюсь, он будет хорошим мальчиком.

Ее сынишка стоял рядом, мать обнимала его за шею. Он застенчиво улыбнулся мне.

— Ему нравится учиться в школе, правда ведь, Артур? Он любит рисовать. А если он не будет слушаться, вы сможете связаться со мной в любое время. Я работаю в «Строительном мире». Вы знаете, где это?

Я с улыбкой кивнул и предложил Артуру булочку с ядовито-розовой глазурью, которую мне кто-то вручил. Он принял ее по ботсванскому обычаю, в качестве знака вежливости положив левую руку на правое предплечье, и пробормотал:

— Спасибо, ррэ.

— В любом случае, — продолжала его мать, — вот моя визитка, здесь все указано. Электронная почта, мобильный. Звоните в любое время. О, а вот и мой муж, и брат, и сестры Артура. Это мистер Рэндо. Он будет здесь учителем.

Подошел худощавый мужчина с тремя или четырьмя детишками, младший из которых едва научился ходить. Он пожал мне руку, мы посмотрели друг другу в глаза, и я тут же понял, что с ним что-то не так. По невероятной усталости, написанной на его лице, и дряблой тусклой коже я заключил, что этот человек серьезно болен. Тем не менее он держался мужественно и приветствовал меня в Касане.

— Мы очень рады видеть вас здесь, и рады, что вы будете работать в «Nokyaya Botselo».

— О да, я тоже очень рад, — ответил я, слегка нахмурившись. Похоже, тут уже всё решили, не поинтересовавшись моим мнением.

Разглядывая мальчишек, игравших в футбол у недавно побеленных ворот, и прыгавших и распевавших во все горло девочек, пока учителя мило болтали с их родителями, я вспоминал счастливые денечки своего учительства на родине. Когда соблюдаются все условия, преподавание становится самой замечательной, а порой даже и самой захватывающей из профессий. Конечно, по довольно горькому собственному опыту я знал, что при несоответствующих условиях учительство, увы, может оказаться и самой угнетающей и изматывающей работой. Здесь, однако, я это интуитивно чувствовал, все было в порядке. Достаточно было лишь вглядеться в выражения детских лиц.

Черт, почему бы и не остаться здесь ненадолго? Да уж, где еще в мире школьному собранию и вручению призов уделяют внимание стайка мангустов, семейство бородавочников и пара парящих орлов? Я уж не говорю о хоть и державшихся на расстоянии, но внимательно наблюдавших за всем происходящим буйволах. Работать в «Nokyaya Botselo» будет сущим удовольствием, пожалуй, я вытянул счастливый билет.

Хихикнув, Грэхем протянул мне стаканчик с лимонадом.

— Я знал, что ты возьмешься. Хорошего учителя я за версту чую. Рад, дружище, что ты приехал.

Я со смехом согласился. А когда ко мне подошел маленький мальчик, которого, как оказалось, звали Блессингс, взял меня за руку, попросил быть «Манчестером» и потащил на футбольное поле, я вдруг почувствовал себя совершенно счастливым.

Благодаря трем неделям каникул у меня оказалось достаточно времени, чтобы как следует освоиться в Касане и ознакомиться с окрестностями. Хотя все называли ее деревней, по сути, это был скорее городок, с населением около десяти тысяч человек. Главная улица следовала руслу реки, текшей с востока на запад, и наряду с магазинами и офисами, выстроившимися по обеим ее сторонам, было там и изрядное количество домиков для сафари, с верандами и лужайками, выходившими на берега реки. Постоянно арендовавшиеся белыми клиентами с Запада, домики эти разительно контрастировали с местным жильем, поднимавшимся по склону к плато. Вдоль гребня холма шла привлекательная на вид застройка, состоявшая из небольших квадратных деревянных и кирпичных бунгало, каждое из которых окружали собственный садик и металлическая ограда. Дома эти были обеспечены всеми обычными местными удобствами — электричеством, водопроводом и канализацией. Хотя у большинства жителей собственных машин не было, в городке ходили белые микроавтобусы, развозившие работников из офисов и гостиниц к домам на холме. Как и в большинстве мест, в которых я побывал в Ботсване, за пределами городка едва ли можно было встретить какое-либо жилье на протяжении нескольких сотен миль. Окруженный со всех сторон бушем, Касане действительно был воздвигнут посреди заповедника живой природы.

Сам городок имеет уникальное расположение: в точке, где встречаются целых четыре государства — Ботсвана, Замбия, Намибия и Зимбабве, — и в месте слияния двух крупных рек — Чобе и Замбези. Касане, некогда бывший всего лишь поселением охотников, скотоводов и миссионеров, а теперь являющийся административной столицей провинции Чобе, воротами Национального парка Чобе и местом остановки туристов на пути к водопаду Виктория, медленно, но верно развивается.

Благодаря этому, несмотря на столь изолированное расположение городка, мне оказалось легче, чем я ожидал, приобрести материалы, требовавшиеся для ремонта новой школы. «Строительный мир», огромный магазин, где продавались разнообразнейшие стройматериалы, располагался напротив рыночной площади. Его владельцем был индиец, оказавшийся отцом того самого мальчика, которого я видел в школе, а главным бухгалтером там работала ммэ Кебалакиле, мать Артура. По случайному совпадению название магазина оказалось таким же, что и у спонсоров футбольной лиги, в которую входила команда «Сильверфорд Таун», однако я так и не выяснил, была ли между ними какая-либо связь. В магазин несколько раз в неделю осуществлялись регулярные поставки из более крупных городов — Франсистауна и Маунга. По крайней мере теоретически это должно было облегчить нашу работу.

Всю эту информацию я почерпнул у бригадира маляров и штукатуров, которым оказался, к моему немалому удивлению, не кто иной, как Клевер, мой новый друг по дорожной аварии. Он был удивлен не менее меня, а уж смущен и того больше. На первой нашей встрече автомобильные дела совершенно не затрагивались, за исключением признания Клевера: оказывается, автомобиль, за рулем которого он тогда находился, в действительности принадлежит его двоюродному брату, и теперь тот (и его вполне можно понять) строго запретил бедняге впредь его брать. Косвенно это означало, что моя роль в ремонте стала еще важнее, поскольку я обладал джипом Маурио, пускай и несколько разбитым. (Много позже Клевер поведал, что большая часть его заработка за следующие несколько недель прямиком уходила в мастерскую для оплаты ремонта.) Не будь моей машины, все инструменты и материалы приходилось бы из города в школу носить — а это мили две подъема.

К моей досаде, обнаружилось, что в глазах рабочей силы — число которой колебалось от трех до семи человек в зависимости от дня и их других обязательств — просто из-за того, что мне доверили ключи от машины, я de facto стал боссом. Нет необходимости говорить, что для подобной роли я не подходил никоим образом. Что еще стало совершенно очевидным, к моему величайшему расстройству — и это чувство не оставляло меня на протяжении всего пребывания в Африке, — что моим коллегам еще проще было воспринимать меня в данном статусе потому, что я был белым. Именно тогда я осознал, насколько глубоко и неизгладимо колониальная история последних двухстолетий въелась в менталитет африканцев. Каким-то образом, даже не отдавая себе отчета в происходящем, эти люди, в особенности необразованные, позволяют белым распоряжаться собой, вопреки всем усилиям некоторых правительств установить равноправие. Я горячо желал тогда — так же, как и сейчас, — чтобы такого больше не было.

Поскольку в тот первый день как будто каждый горел желанием поучаствовать в поездке, мы все вместе и отправились с холма за стройматериалами. Клевер сделал очень точный, как впоследствии оказалось, расчет требуемого количества краски и уже разработал цветовую палитру: зеленый для крыш и дверей, бледный песочно-коричневый для наружных стен и чистый белый для классных комнат — все в сочетании с природным окружением. Валики, кисти, наждачную бумагу, лотки для краски и растворитель также загрузили в джип.

— А теперь перейдем к самому главному, — провозгласил Клевер, причмокнув губами, и с этим мы двинулись в супермаркет. — Чем ты будешь нас потчевать?

Грэхем оставил мне некоторое количество пул (на языке тсвана это слово означает «дождь», что весьма ясно указывает на важность местной валюты) от церковного фонда, учредившего школу и финансировавшего ее деятельность. По его замыслу нам лучше было закупать продукты для приготовления обеда, нежели тратить слишком много времени на дорогу до дома и обратно. Увы, я едва ли имел представление, что именно покупать.

— А сами-то вы что хотите?

— Bogobe!

Когда мне объяснили, что это такое, мы купили двадцатипятикилограммовый куль муки сорго.

— Мясо!

Высоченный, от пола до потолка холодильник был наполнен разнообразными кусками мяса не менее разнообразных животных — помимо тех, что были мне знакомы, еще и множества других, которых я не мог представить даже в живом виде, не говоря уж о том, чтобы распознать в мертвом: импалы, куду и еще четыре или пять видов антилоп. Бригада выбрала какие-то крайне разрозненные жирные куски говядины, которые, как я заметил, стоили почти столько же, сколько и высококачественное, на мой взгляд, мясо.

— Овощи!

Морковь, капуста, зелень и репа — со всем этим проблем как будто не возникло.

— И пироги! — потребовал Габамукуни, падкий до сладкого юноша, пристрастие коего разделяли, кажется, и все остальные.

— Да, чтобы было с чем попить чай во время перерывов! — согласился я. И в «Горячем хлебе» мы запаслись замороженными булочками.

Как только под тщательным присмотром специалистов я научился стряпать «bogobe» — нечто вроде овсянки, только из сорго; это блюдо готовится в большой кастрюле на открытом огне и подается с тушеным мясом и овощами, — бригада усердно принялась за ремонт школы. В жару, в пыли и грязи. Мало-помалу, впрочем, строения начали приобретать более приличный вид. К счастью, в двух душевых за одним из зданий имелась проточная вода, так что вскоре после прихода рабочих я начинал разводить огонь, варить кашу и накрывать стол под деревьями, окружавшими постройки. Около полудня все заканчивали работу. Это напоминало мне обеды во Франции, хотя еда здесь приканчивалась в рекордные сроки, да и красное вино отсутствовало.

По завершении обеда каждый находил себе уютный уголок, дабы вздремнуть — какой же обед без сиесты? Мои изнеженные кости отказывались испытывать комфорт в тех позах, что принимали другие, и чаще всего мне приходилось устраиваться на заднем сиденье джипа.

Естественно, чем дольше мы работали сообща, тем лучше узнавали друг друга, но уже с самого начала мне доставляло большую радость, что ко мне ни в коем случае не относились с подозрением. Эти люди были такими добродушными, что охотно принимали меня таким, каким я им и представлялся, и пока я был тактичен с ними, они сами вели себя так же по отношению ко мне. Вскоре они уже забрасывали меня всевозможными вопросами о моей жизни в Англии. Сколько мне лет? Долго ли я работаю учителем? Женат ли я?

Когда на последний вопрос я ответил отрицательно, последовало многословное и даже несколько грубоватое обсуждение, кто мне лучше всего подошел бы. Каждый из них, казалось, знал ту единственную, которая послужила бы мне идеальной парой.

В свою очередь, я много чего узнал об их жизни. Большинство рабочих оказались верующими. Хотя все они были христианами, но принадлежали, тем не менее, к совершенно разным конфессиям. Соперничество между церквями сродни соперничеству между футбольными клубами. Чтобы включиться в их разговор, я заявил, что придерживаюсь англиканства, — точно так же я объявил бы, что болею, скажем, за «Астон Виллу». Несмотря на веру в христианского бога, многие из них оставались очень суеверными, и потому, если вдруг возникали затруднения, каждый предлагал собственное решение проблемы. Когда однажды Клевер пожаловался на головную боль, вызванную главным образом вдыханием ядовитых паров краски в жарких классных комнатах на протяжении целого дня, тут же последовало множество предложений, как ему лучше всего излечиться, — в числе советов были и такие, как постоять на голове, употребить некое отвратительное варево, главным ингредиентом которого было что-то типа тухлой рыбы, или же доехать до соленого озерца и наглотаться тамошней тошнотворной воды — именно это средство Клевер и выбрал. Последовавшая рвота, очевидно, в миг его исцелила. Когда позже мы ехали назад в школу, он утверждал, что весьма доволен результатом.

Увы, стало совершенно очевидно, что недуг юного Габамукуни столь простым методом не излечить. Габамукуни, стильный юноша, испытывавший явное пристрастие к американским спортивным костюмам, кроссовкам и довольно диковинным здесь банданам, которые он повязывал по самые глаза, в действительности являлся смотрителем школьной площадки и с началом следующей четверти должен был также переехать на новое место. С помощью Клевера Габамукуни уже привел в порядок лужайки и высадил на квадратных клумбах многолетние растения — на фоне окружающей дикой природы упорядоченная аккуратность его трудов выглядела еще более впечатляюще. Габамукуни был дружелюбным парнем, всегда готовым прийти на помощь, однако необычайно тихим, что поначалу я объяснял его стеснительностью. Вскоре, однако, у меня появились подозрения, что тут проблемы значительно серьезнее. Хотя ему было едва ли больше двадцати, он поразительно быстро уставал и часто спал после обеда, к которому практически не притрагивался. Когда я однажды застал Габамукуни во время приступа кашля, перепачкавшего густой темной кровью бандану, которую бедняга прижимал ко рту, мы с Клевером отвезли его в лечебницу, располагавшуюся в небольшом торговом комплексе в нескольких сотнях ярдов вниз по дороге. Вернувшись через пару дней, Габамукуни потряс передо мной флакончиком с таблетками, однако каких-либо дальнейших объяснений давать не захотел. Поскольку коллеги его проявляли безразличие, хотя и без признаков враждебности, я лишь некоторое время спустя понял, в чем же заключалось дело.

Порой по вечерам бригада приглашала меня выпить в местный бар, «Крутой кабак», располагавшийся в подвальчике как раз за углом, возле строительного магазина. Пили они, разумеется, отнюдь не лимонад, так что, увы, чаяниям Лондонского миссионерского общества не было суждено осуществиться. Никогда прежде я не видел такого количества пива, загружавшегося в бар с черного хода в бутылках и выносившегося через парадный в желудках. К счастью, чтобы добраться до дома Грэхема, мне надо было всего лишь перебраться через дорогу да ускользнуть от двух кровожадных псин, которых непонятно почему звали Бэмби и Леди.

За время моего проживания в доме наши отношения отнюдь не улучшились, хотя, когда до собак дошло, что ужин им поставляю именно я, они вроде стали проявлять большую терпимость и в дальнейшем уже не пытались прикончить и сожрать меня. Время от времени, дабы оказаться на чуть более безопасном расстоянии от этих монстров, я уходил в «Старый дом», где провел первый вечер с Грэхемом. Само здание когда-то относилось к шахте, теперь уже заброшенной, а затем его по камню перенесли на теперешнее место, на берегу реки. Заведение это отличалось тенистым садиком и довольно приличным меню.

Поскольку бар находился в непосредственной близости от домиков для сафари, посетители его были и? большей частью выходцами с Запада, нежели местными уроженцами. Одной общей отличительной чертой всех этих экспатриантов была их тревожная чуждость. Африкандеры, южноафриканские британцы, зимбабвийцы (или родезийцы, как некоторые из них до сих пор, что выглядело совершенно нелепо, предпочитали себя называть, — это после двадцати-то с лишним лет независимости страны), британцы, французы, немцы, голландцы, китайцы и индийцы — все эти выпивохи собирались здесь, дабы превзойти друг друга в необычайных байках о своих приключениях в Африке: показатель бреда был весьма высок, и редко какому проезжавшему туристу они не умудрялись вскружить голову, поражая его россказнями об отчаянной храбрости, более основанными на фантазии, нежели на реальных событиях. Многие могли отследить проживание своей семьи на юге Африки на протяжении нескольких поколений, однако все они, практически без исключения, появлялись на поверхности современной Ботсваны подобно тем маленьким осторожным насекомым, что шныряют по огромному пруду, стремясь разузнать, что же ценного лежит в глубинах вод, но при этом неизменно ужасаясь, а вдруг их затянет и утащит на дно. Большинство приходило поодиночке, но к концу вечера оказывалось все в той же самой компании. Хотя тсвана продолжали развлекаться, совершенно не обращая на них внимания, со стороны белого меньшинства сложилось четкое представление, что вместе им не сойтись никогда. Если же между местным и экспатриантом все-таки возникало какое-либо взаимодействие, чаще всего по завершении разговора голубые очи воздевались к небу, а затем понимающе устремлялись на соотечественника, словно говоря: «Да, я знаю, что мы правы — ты и я». Подобное неприятие, враждебность, мелочная и хамская изолированность омрачали некоторые мои дни, проведенные в Африке, и я никогда этого не забуду и никогда этого не приму.

Сам бар принадлежал супружеской паре: Оливеру, дружелюбному немцу, обожавшему Wurst, и его жене-китаянке Боан, умудрявшейся поддерживать некое подобие порядка даже глубокой ночью.

Многие экспатрианты собирались вместе, дабы поведать о своих ратных охотничьих подвигах — с полноприводными автомобилями да сверхмощными винтовками. Меня несколько раз приглашали в подобные компании, но когда я не выражал особого восторга относительно охоты на крупных животных, они махали на меня рукой и трепались уже только между собой.

— Да, то был величайший выстрел, когда я снял того жирафа. Помнишь? Наверное, с расстояния ярдов в тридцать, из двести семьдесят второго калибра. Зашел на выстрел сзади, и его чуть не разнесло. Вот это охота, мой bru. — Огромный и пьяный, с тяжелыми веками, бородатый мужик отер ладонью воняющий пивом рот и простер длань в моем направлении. — Как тебя зовут, мой bru? — спросил он в третий раз.

— Уилл, — заерзал я, когда он хлопнул своей мокрой лапищей по моей нервно протянутой руке.

— Да, из него получится при-и-икрасный коврик, такой мягкий и красивый. Я даже не разрешу нашей горничной ходить по нему, он мне та-а-ак дорог. Дирк застрелил жирафа для меня, правда ведь, дорогой? — Ослепительно белокурая жена погладила рассказчика по бороде и животу и чмокнула его в волосатое ухо.

— Да, только для тебя, Карен, — ответил он, нежно поглаживая палец с ногтем, покрытым красным лаком. Ее второй подбородок затрясся от удовольствия.

— Ну, Уилл, ты ни за что не догадаешься.

— О чем? — спросил я с отвращением.

Она доверительно наклонилась ко мне.

— Наша горничная така-а-ая ленивая. Знаешь, она даже пол не вымоет, пока я не проснусь. — Поделившись со мной этим секретом, красотка принялась снова массировать рыхлые конечности своего мужа.

Чем дольше я смотрел на Дирка и его жену Карен, тем больше они меня ужасали — однако же, с сожалением должен признать, одновременно и очаровывали. Было в них нечто от grand guignol. Их сыновья, Эдвин и Эрвин, были еще похлеще. Этих кровожадных курильщиков двадцати с небольшим лет чаще всего можно было видеть с банкой пива в одной руке и помповым дробовиком в другой. Хотя законодательство, касающееся дикой природы и охоты в Ботсване строгое, в нем подробно оговариваются продолжительность охотничьих сезонов и список охраняемых видов, это, судя по всему, совершенно не волновало заносчивую парочку, считавшую страну своим собственным парком развлечений (так, увы, полагают не только они одни).

— Эй, па, посмотри, что у нас в bakkie. Ни за что не догадаешься. Мы всего лишь подрезали ее, и она сломала шею. Это большая куду. — Эдвин, старший и более худой из братьев — оба они смахивали на собак-ищеек и носили прически из гладких длинных волос, перепачканные машинным маслом джинсы и футболки с оскорбительными надписями, — зашел как-то вечером в «Старый дом», одна рука у него была по локоть в крови.

Несмотря на значительный вес, Дирк на удивление резво соскользнул со своего стула и прогромыхал через дверь в ночь. Вскоре он вернулся и завязал важный разговор с несколькими своими приятелями, которые быстренько заключили с ним финансовую сделку. Когда они уходили, Эдвин и Эрвин раздавали отобранные куски еще сочившегося мяса, которые затем бросались в мешки в кузовах пикапов, дабы те по дороге домой не покрылись слоем африканской пыли.

В конце вечера отец и сыновья вели пьяную беседу. Карен несколькими часами ранее пришлось увести домой соседу — слишком уж она разгулялась. Когда я собрался было уходить и расплачивался за ужин с Боан, то нечаянно подслушал, как мальцы умоляли отца пересказать в третий раз за вечер, как он, Дирк, застрелил «кафра», намибийца, переплывавшего через Чобе. Немец был уверен, что этот «муна» плыл, чтобы что-нибудь украсть у него — «они всегда крадут, без этого не могут», — и тогда достал винтовку — «маузер двести семьдесят второго калибра, прекрасное оружие», — прицелился и нажал на спусковой крючок. Он был убежден, что попал. «Беда в том, что было темно, а ночью этих черномазых не видно, если только они не улыбаются».

Меня угораздило вновь пересечься с Дирком, когда я занимался ремонтом школы. Нам с Клевером пришлось немного поторопиться, чтобы закончить классные комнаты к началу четверти. Когда же работы были выполнены на должном уровне, мы смогли расплатиться с бригадой. Затем перед нами встала весьма серьезная задача по перемещению со старого места на новое инвентаря, осветительной арматуры, мебели и книг. Хотя в самой работе не было ничего особо трудного, все обернулось гораздо хуже, нежели я изначально себе представлял. И с подобным, увы, пока я жил в Африке, мне приходилось сталкиваться довольно регулярно.

Было совершенно очевидно, что, используй мы для перевозки вещей из пункта А в пункт Б только мой джип, нам ни за что не успеть вовремя. Мистер Хуссейн, владелец «Строительного мира», был готов любезно — я подозреваю, отчасти потому, что мы оставили в его магазине кругленькую сумму, — готов был одолжить нам безбортовый грузовик, который, будучи загруженным надлежащим образом, позволил бы справиться с работой за две-три ходки. К сожалению, из-за размеров этого транспортного средства для него требовался водитель с соответствующими правами, а Хуссейн не мог выделить нам кого-то из своих людей. Он искренне сожалел, но помочь нам действительно был не в силах.

И вот как-то вечером в «Старом доме» я спросил у Оливера, владельца заведения, не знает ли он кого-нибудь, кто имел бы необходимый нам грузовик и, главное, права.

— А попробуй поговорить с Дирком. По-моему, права у него были. Угости его парочкой пива, и я уверен, что он выручит тебя за вполне приемлемую цену. О, гляди-ка, вот и он сам. Дирк! Иди сюда, мой bru. Этому парню завтра требуется помощь. У тебя ведь еще остался твой старый грузовик и права в порядке? Уилл, это Дирк.

— Да, мы знакомы, я его помню, — ответил я, надеясь, что никто не заметил последовавший за этим вздох.

Дирк несколько агрессивно смерил меня взглядом, глубоко затянулся дешевой сигарой и с шумом выпустил дым через нос.

— И чего тебе от меня надо?

Я с некоторым сомнением объяснил ему, что оказался в затруднительном положении. Денег у нас немного, дал я понять, но я буду грузить сам и позову еще нескольких человек. Дирк озвучил цену, и я согласился. Как будто вполне справедливая.

— Хорошо, жди меня здесь завтра, в семь утра, лады?

— Да, конечно. Спасибо. До завтра.

И я унес ноги.

На следующий день рано утром — из-за жары это было единственное время, подходящее для физической работы, — мы появились у «Старого дома».

— О, утро доброе! Хорошо, что притащил мальчиков подсобить. — Выплюнув окурок сигары на колесо, Дирк залез в кабину грузовика.

Габамукуни — хоть и не до конца оправившийся, но все же настоявший на своем участии в акции — определенно был еще совсем юн, однако о Клевере и Баролонге, его брате, обоих примерно моего возраста, я не мог с уверенностью сказать, что они подпадали под категорию «мальчиков». Вдобавок они уже сами были отцами с полдюжины детей.

Дирк предложил мне сесть в кабине грузовика, а трем «мальчикам» велел залезть в открытый кузов. Мы молча двинулись по главной дороге, а я все поглядывал на пустое место между нами.

Доехав до старой школы, Дирк выпил чашку чая из термоса, который прихватил с собой, и разместился в тенечке, откуда стал руководить операцией. Меня это устраивало. Я не просил его таскать мебель, только водить грузовик.

— В чем дело? Чего это он разленился? Давай работай. Пошевеливайся!

Габамукуни с испугом посмотрел на Дирка, махавшего на него руками.

— Все в порядке, э-э-э… Дирк. Ему просто нездоровится. — Я подмигнул Габамукуни, который поспешил удалиться.

Дирк рыгнул и снова захлюпал своим чаем.

Когда мы втроем вынесли все содержимое одного класса, Дирк предложил, чтобы Клевер и Баролонг начали загружать в кузов парты, стулья и шкафы. Я тем временем принялся снимать со стен различное убранство. Внезапно через открытое окно до меня донеслись звуки ужаснейшей суматохи. Кто-то уронил парту, и она грохнулась в пыль с другой стороны грузовика.

Дирк взорвался:

— Эй, чувак! Ну почему ты не слушал, что я тебе говорил? Что, уши заложило? Чё не слушаешь-то? Небось потому, что ты тупой? Тупой, да? Ну ясно, тупой. Я тебя спрашиваю. Ты что, даже английского не понимаешь? Вы, черные, все одинаковые. Никогда не слушаете, когда вам говорят, что делать. Поэтому-то всегда и проебываете. Вы не только тупые, но к тому же еще и ленивые. А теперь оторви свою черную задницу от грузовика, подними парту и поставь, куда я тебе велел. Ну, кому сказано? Пиздец, просто невероятно! Давай! Шевелись! Не хватало мне еще тут из-за твоей тупости и лени ждать и зря терять время…

И так далее в том же духе. Привлеченный шумом к окну, я выглянул наружу и случайно поймал взгляд Баролонга. На его лице отражалась не просто пожизненная, но доставшаяся в наследство от целых поколений предков покорность. Ни малейших признаков гнева, одна лишь усталость. Я в ужасе отпрянул в класс, не в силах смотреть ему в глаза — и что хуже, гораздо хуже, — совершенно не в силах что-либо предпринять, дабы хоть как-то поправить положение. Горя от стыда, я принялся вытаскивать кнопки из плакатов, раздирая ногти в кровь, пока на улице снова не воцарилась тишина.

Гнев Дирка и возникшая вследствие него враждебность накалили атмосферу, и это чувствовалось почти физически, когда первая погрузка наконец-то была завершена. Выражая хоть какую-то молчаливую солидарность, я забрался с остальными в кузов. Каким-то образом нам удалось завершить перевозку без его дальнейших вспышек, но меня все еще тошнило от собственной трусости: я ведь так ничего и не сказал, когда он оскорблял людей. Еще больше меня замутило, когда в конце дня мне пришлось пожать водителю руку и поблагодарить за помощь.

— Дирк, хм, спасибо за все, — начал я, протягивая ему трясущейся от отвращения рукой пулы с узором зебры.

— Да не лезь ты со своим дерьмом, — выдохнул он облачко удушающего дыма от отсыревшего и размочаленного окурка сигары. — Ты ведь даже не африканец.

Он повернулся ко мне своей широченной спиной, рыгнул и пошел прочь.

Тяжелое чувство, оставшееся после сего неприятного эпизода, рассеялось с началом четверти — все искупал тот явный восторг, который выражали дети, увидев новую обстановку. А когда я вполне освоился, то научился сводить подобные мерзкие интерлюдии к минимуму. Вскоре жизнь в Касане наладилась и стала совершенно обычной — или, по крайней мере, стали казаться обычными те сюрпризы, что преподносили будни. Я попал в совершенно естественный мир, проявлявший себя совершенно непредсказуемо и способный полностью разрушить то, что при других обстоятельствах вполне могло бы стать чем-то привычным. Уверен, отчасти именно поэтому я и влюбился в Африку столь быстро и сильно. Хотя порой и бывали случаи, когда я был бы только рад вернуться назад, в уютную рутину.

Не успел я оглянуться, как настало первое утро новой четверти, и, нервничая словно школьник-новичок, я призадумался, во что же мне лучше всего облачиться в свой первый рабочий день. Я совсем уже остановил было выбор на своих лучших шортах, когда Леди и Бэмби вдруг подняли снаружи ужасающий лай. Я доверчиво открыл дверь — только для того, чтобы обнаружить, что на меня несется бабуин величиной с Кинг-Конга, преследуемый двумя ужасными псинами. Мне удалось захлопнуть дверь как раз вовремя. Раздалось три гулких, сотрясающих весь дом удара. Затем воцарилась зловещая тишина.

Через несколько минут я вновь медленно открыл дверь. Виляя из стороны в сторону, бабуин вприпрыжку бежал назад по дорожке, держась за ушибленную голову, а Леди и Бэмби тихонечко поскуливали, взывая к сочувствию. Я запер переднюю дверь и прошел к джипу, совершенно не в состоянии стереть с лица широкую довольную улыбку.

 

Глава 7

Первые дни в школе

В то первое утро начавшейся четверти дети носились в величайшем возбуждении, дивясь новой школе с ее просторными классами и обширными наделами. Многие из них, не привыкшие к подобным пространствам, ограничивались лишь площадью, сопоставимой с участком старой школы в гараже, и довольствовались тем, что расставляли руки подобно крыльям самолета и бегали по недавно размеченному футбольному полю и нетбольной площадке, весьма правдоподобно изображая ревущие истребители.

Наконец, когда я звучно, словно старинный глашатай, ударил в большой медный колокол, а Грэхем хлопнул в ладоши, дети согласно возрасту построились рядами перед своими классными комнатами. И когда они окончательно перестали суетиться, стряхивать с себя пыль, утирать со лба пот и застегивать расстегнувшиеся в суматохе пуговицы, все замерло.

— Доброе утро, дети!

— Доброе утро, учителя!

— Как настроение?

— Отличное, а у вас?

Этой распевной перекличке суждено было стать ежедневной музыкальной заставкой моему пребыванию в Африке. Она вернула меня во времена, когда я сам учился в начальной школе — когда дети, большей частью совершенно не тревожась заботами окружающего мира, приходят в класс с одной общей целью.

И в тот день в Касане каждый желал присоединиться к учебному процессу, каждый желал стать частью целого — а ведь именно это и есть благополучная, успешная школа. Здесь, в Ботсване, я и нашел организацию, едва ли не безупречную в плане своей численности, размеров и размещения: каждому из детей учитель мог уделить личное внимание, притом в обстановке, рас-полагающей к обучению.

Грэхем поздравил всех детей с наступлением новой четверти и разъяснил некоторые незначительные изменения в правилах и уставе, главным образом касавшиеся школьной формы, всех тонкостей которой я так и не смог уловить, — что-то вроде: черные туфли следует надевать с шортами (но ни в коем случае не носить спортивный костюм), белые носочки с парусиновыми туфлями и серые носочки с сандалиями. Покончив с этим, он вновь представил меня ученикам.

И я моментально позабыл обо всех проблемах, столкнувшись с чистосердечностью и искренним дружелюбием детей, особенно этих детей. Ибо когда Грэхем объявил, что в обозримом будущем я буду помогать школе, они разразились бурными аплодисментами, а несколько малышей даже принялись скакать от восторга. Наполовину смущенный, наполовину польщенный, я улыбался до тех пор, пока не заболели щеки. А до чего приятно было наблюдать, как, зайдя в свои классы, дети завопили от восторга, обнаружив на свежевыкрашенных стенах и поставленных стеллажах все свои рисунки, картины, модели и игрушки. А уж какой шум поднялся, когда каждый попытался занять лучшее местечко в классе! В конце концов порядок удалось установить, лишь рассадив всех строго по алфавиту.

Первое утро было проведено за незначительными хозяйственными делами. Грэхем научил меня пользоваться ксероксом и компьютером, а также объяснил, как звонить за пределы школы. Он привез с собой спортивное снаряжение, которое мы сложили в пустующем классе, — биты, мячи, перчатки, ворота для крикета и набор красочных гимнастических обручей.

Пока мы обсуждали учебный план, которого придерживались в школе, я упражнялся с ярко-зеленым, дабы продемонстрировать, что еще не позабыл это старое искусство.

В полуденный перерыв директор школы познакомил меня с остальным персоналом. Много времени это не заняло. Джейни я, конечно же, уже знал, хотя до этого и не замечал (я вообще не отличаюсь особой наблюдательностью), что она уже на приличном сроке беременности. Она преподавала в первом классе, где учились шестилетки. Эту крайне важную задачу с ней разделяла очаровательная и по-матерински заботливая Элизабет (ее трое детей учились в этой же школе), которой весьма часто приходилось чинить ученикам одежду, утирать сопли малышам, подметать мусор, оставшийся после заточки карандашей, и заваривать чай.

Кибонье, высокая и представительная женщина, была учительницей второго класса, также она преподавала язык сетсвана. Третий класс был закреплен за пожилой и глуховатой миссис Сичилонго, я узнал ее, поскольку это именно она на мероприятии в честь окончания прошлой четверти играла на рояле и чересчур громко пела. Эта женщина была близкой подругой и в то же время, каким бы противоречивым это ни казалось, ярой соперницей белой зимбабвийской леди миссис Кранц, примерно того же возраста, да и манер. Та преподавала в четвертом классе — «одном из лучших в школе», как она заявила мне на нашей первой же встрече, бросив выразительный взгляд на миссис Сичилонго, где «множество весьма способных учеников».

Профессионалы до кончика куска мела, все мои коллеги были счастливо не обременены министерскими проверками и заполнением бесчисленных формуляров, а потому свободны в своей преподавательской деятельности. Как я вскоре обнаружил, им также не приходилось бороться и с нежелательными последствиями ересей в семьях, которые столь часто сводят на нет все шансы школ и их учеников добиваться успеха. Проблемы поведения, столь распространенные в Великобритании, жизнеутверждающе отсутствовали. Конечно же, кто-то из детей отличался склонностью к одному, кто-то — к другому, некоторые замечательно справлялись со всем подряд, и, наконец, было меньшинство — это всегда мои любимчики, — которым все давалось с трудом.

Коллеги мои оказались на удивление схожи с теми, которых я знал на родине. Большинство разговоров в учительской, по совместительству служившей кладовой для спортивного инвентаря, вращалось вокруг наших учеников, их успехов или неудач, их характеров и семей и прочих школьных дел. Когда же наши беседы отклонялись от школьной тематики, я, конечно же, сразу вспоминал, что живем мы в отдаленной и зачастую совершенно дикой окружающей среде. Кибонье и ее муж-англичанин, Саймон, содержали небольшой отель, располагавшийся дальше по плато, и она довольно часто приходила в школу в изнеможенном состоянии. Стоило лишь им и их маленькому сыну Леле отправиться спать, как бродившее по близлежащему лесу стадо слонов заявлялось к их садовой калитке и, не особо утруждаясь, просто сносило ее и с энтузиазмом устремлялось к клумбе, заботливо посаженной Кибонье. Это происходило столь часто, что Саймон стал практически одержим в своих стараниях предотвратить вторжение неприятеля. Он воздвиг вокруг всего участка прочную стену, футов пять высотой, и все те пять дней, что ушли у него на постройку, слоны не появлялись. В день завершения работ Саймон в честь сего сооружения устроил небольшую вечеринку. К следующему же утру стена была обращена в груду булыжников. Несомненно дешевле было простое народное средство — кастрюля и черпак, державшиеся под кроватью, дабы отпугивать незваных гостей, но через пару недель эти предметы сделались не только бесполезными, поскольку слоны к ним привыкли, но и вредными, так как стали вызывать у всей семьи звон в ушах, не прекращавшийся до полудня следующего дня. Затем мы на изрядном количестве перемен слушали повествование о новой карьере Саймона, на этот раз в качестве сапера: теперь он закладывал в стратегических пунктах вокруг сада взрывчатку. Думаю, в конце концов он отказался и от этой затеи, после того как случайно подорвал почтальона на велосипеде.

Миссис Сичилонго любила предаваться воспоминаниям о своем покойном муже, умершем несколькими годами ранее от укуса черной мамбы. Ее история, которую она повторяла почти дословно дважды в неделю за бесконечным вязанием шерстяных нарядов, неизменно заканчивалась следующим образом:

— А знаете, почему она называется черной мамбой? Думаете, эта тварь и правда черная? Ничего подобного, сама-то она зеленая. Дело в том, что пасть у нее внутри черная! Никогда об этом не забывайте. — Лично я до сих пор помню сию подробность.

Часто мы разговаривали о местных политиках или текущих африканских делах: в частности, об экономическом кризисе в Зимбабве, где не было хлеба и бензина, а джин на расцветающем черном рынке стоил двадцать пять пенсов за бутылку. Городок Виктория-Фоллз, как я вскоре выяснил, был заброшен, и миссис Кранц часто ездила к границе, чтобы отвезти пироги и лепешки, которые она пекла утром перед школой, своей незамужней тетке, все еще там проживавшей.

Грэхем, помимо исполнения организационных обязанностей, также преподавал в пятом и шестом классах, обучавшихся вместе в одной классной комнате, и именно к ним, на самый первый урок новой четверти, он и позвал меня. Час вопросов и ответов, который я провел там, оказался весьма жарким. О чем только ученики меня не спрашивали.

Нравится ли мне Ботсвана? Как я тут оказался? Что запомнилось больше всего из того, что я увидел в Африке? Как долго я здесь пробуду? (На это я не нашелся что ответить.) И неизбежно: какая моя любимая команда? А когда я ответил на все эти вопросы и по меньшей мере еще на несколько десятков и наконец раздался звонок, последовал еще один: не хочу ли я пойти поиграть с ними? Измученный после урока, возможно с непривычки, я вежливо отказался и плюхнулся на один из освободившихся стульев.

— Ну, — спросил Грэхем с интересом, — и как они тебе, мои подопечные?

— Так и рвутся в бой! Толковые, а? Думаю, мне понравится здесь преподавать. Знаешь, что радует? По сравнению с детьми, которых я учил у себя дома, они кажутся искренне увлеченными своей жизнью. Столь любознательны до нового, искренне хотят побольше разузнать о мире. А ты ведь знаешь, насколько это облегчает нам жизнь! Может, они чуть понаивней, чем другие дети их возраста, но это ни в коем случае не упрек. Да, я определенно буду очень рад преподавать здесь. Что у них сейчас?

На остаток дня у детей постарше в расписании стоял хор с миссис Сичилонго, а у тех, что помладше, — занятия рисованием с Кибонье.

— Пожалуй, нам самое время удалиться, — улыбнулся Грэхем. — Подозреваю, сегодняшний день тихим не будет. Тем более что нам еще надо кое-что с тобой уладить.

Грэхем залез в мою машину, оставив свою жене и дочерям, поскольку они уходили из школы позже, и, следуя его указаниям, мы выехали из городка в направлении Казунгулы и переправы в Замбию.

— Так куда мы едем?

— Я все думал, нельзя ли подыскать тебе собственное жилище. То есть мы тебе, конечно, всегда рады, можешь жить у нас сколько хочешь, но тебе наверняка будет приятнее иметь свой угол. И я думаю, что тебе он понравится. Я даже опасаюсь, что буду тебе завидовать! Сюда, сюда, а здесь поворот налево!

Не очень обходительно бросив джип влево, я свернул на проселочную дорогу, разрезавшую манговую рощу. Она была изрыта колеями и вся заросла жесткими сорняками: не похоже, что ей часто пользуются. Деревья по обеим сторонам были обильно усеяны зелеными плодами, только начинавшими наливаться желтым и красным цветом, а между ними, словно в гигантском лабиринте, сновали туда-сюда тысячи птиц. Мы свернули направо, на еще более заросшую дорогу, спугнув при этом водяного козла, чья белая задняя часть сверкала в крапчатом свете словно мишень, а когда он перепрыгивал через небольшую изгородь, было видно, как ноги его дергаются от страха.

Справа от меня сквозь неясные очертания деревьев мелькали серебристые воды Чобе. Местами она бурлила и вспенивалась над плоскими камнями, словно накатывая на пороги. Дороги уже было не видно, и хотя мы находились от нее не так уж и далеко, меня не оставляло ощущение, будто мы незаметно оказались в каком-то тайном уголке природы. Еще несколько сотен метров по колее, и мы въехали на прямоугольный расчищенный участок, засаженный по периметру декоративными кустами и деревьями. Посреди него возвышалось нечто походившее на огромный передвижной дом, поставленный на опоры на высоте в два-три фута над землей. Грэхем указал на навес для автомобиля с одной стороны строения, где мы и остановились, а затем поднялся на две или три деревянные ступеньки к сетчатой двери.

— Что скажешь? Милое местечко, а?

— Это уж точно. — Оглядевшись по сторонам, я понял, что на создание этого садика было потрачено немало усилий, — это действительно был рай в миниатюре. Над прудиком, судя по всему питавшимся подземным источником, сновали птицы.

— И кому это принадлежит? Здесь живет кто-нибудь?

Тут я заметил, что у Грэхема были ключи. Он немного повозился с замком, и дверь наконец открылась.

— Что ж, — он как будто немного колебался, рассказывать мне или нет. — Дом принадлежит одному нашему близкому другу из Йоханнесбурга. Вообще-то мы с женой оказались здесь в первую очередь благодаря именно ему. Он узнал о работе, мы и взялись за нее. Наш друг прожил здесь совсем недолго. Он-то и разбил этот садик. Ведь когда он приехал сюда, здесь был только буш. И этот домик тоже он поставил.

— Понятно, — отозвался я, гадая, каким будет завершение этой истории. Мы вошли в уютную, но немного скрипучую гостиную.

— Да, и вот в прошлом месяце, наверное как раз перед твоим приездом, он сел в машину, а через окно залезла черная мамба и обернулась внизу вокруг руля. Бедняга и не замечал змею, пока она не вцепилась ему в шею.

— О боже! Она была большая? То есть я хотел спросить, он не пострадал? Как все закончилось? И где это произошло? — Я помнил о судьбе несчастного мужа миссис Сичилонго.

Грэхем засмеялся, как мне показалось, довольно не к месту.

— Это произошло как раз там, где сейчас стоит твой автомобиль! Беднягу пришлось отправить самолетом в Габороне, ну, в столицу. Сейчас ему намного лучше, но какое-то время у него была парализована половина тела. А потом началось нагноение. Так что моему другу придется еще полежать, но единственное, что его беспокоит, — это как бы кто-нибудь не вломился в его домик. Посмотри туда.

Я устремил взор за Чобе.

— Там уже Намибия. Так что здесь, по его словам, не слишком безопасно. Хотя вообще-то мне кажется, что он немного параноик. С другой стороны, уйма этих беженцев… Красиво, да? — вдруг поинтересовался Грэхем как ни в чем не бывало.

Посмотрев через его плечо, я согласился, что зрелище действительно изумительное, хотя меня и несколько смутили где-то с полдесятка огромных полусонных крокодилов на гладком сером илистом берегу.

— Тебе здесь понравится. Только представь, как здорово тут будет жить! Давай пройдись. Осмотри все остальное.

Опасности в лице животных и, возможно, людей подталкивали меня к отступлению к машине, назад на дорогу и в городок — к спокойствию домов и магазинов. Однако, взглянув на берег реки — вдруг появятся каноэ с грабителями, — я осознал, какая мне все-все-таки предоставляетсяуникальная возможность. Жить на берегах одной из величайших рек Африки, посреди огромного храма дикой природы — бесподобный шанс испытать все, чем богат этот уголок мира.

Помимо весьма милой гостиной со скрипучей деревянной верандой, выходившей на лужайку, реку и далее на равнины Намибии, в доме была и светлая, просторная спальня с москитными сетками на каждом окне и деревянным вентилятором пропеллерного типа, подвешенным к потолку. Через две невысокие ступеньки несколько низковатый проем вел в изящную чистую ванную, а за аркой в дальней стенке гостиной располагалась просторная, хотя и немного старомодная кухня с большим тяжелым обеденным столом и шестью табуретками.

Снаружи на лужайке стоял садовый гарнитур, неуместно английский, включавший даже скамейку-качалку с тентом, присутствовал и сооруженный из кирпичей неизменный braari. Пока Грэхем занимался осмотром шкафов, дабы определить, что мне нужно привезти, я стоял на веранде и слушал. Это маленькое убежище оглашалось шумом дикого мира, доносившимся буквально со всех сторон. Хотя слух мой на столь ранней стадии еще не различал раздававшихся отдельных звуков, я ощущал вибрацию джунглей — живого, дышащего мира, в который я, судя по всему, вот-вот перееду. Мира, несомненно, чувственного и реального — но также и немножко жутковатого.

— Ну, вообще-то ты можешь переехать прямо сейчас! — рассмеялся Грэхем. — Единственное, что нужно привезти, — хороший фонарь да свечи. Здесь наверняка вечно вырубается электричество, хотя дом к нему подключен. Слоны постоянно сносят линию электропередачи, когда спускаются к реке на водопой.

— Они ходят на водопой именно здесь?

«Боже, куда я попал?»

— Ну да, слоны привыкли здесь спускаться. Посмотри туда — там видно, где они ходят.

Ярдах в сорока-пятидесяти отсюда участок черноватой земли был вытоптан до небольшого болотца, а со всех окружающих деревьев была содрана кора. Повсюду валялись комья навоза соломенного цвета, размером и формой напоминавшие спущенный футбольный мяч.

— Ага, будешь видеть слонов постоянно, но особого вреда они вроде не причиняют, по крайней мере людям. Хотя деревья портят будь здоров. А теперь давай поехали. У меня для тебя еще один небольшой сюрприз. Вернее, нет, довольно большой.

Заинтригованный, я отвез нас в Касане и следовал указаниям Грэхема, пока мы не очутились наконец перед белой обшитой досками баптистской церковью.

Мы вышли из машины и прошли к задней части здания, где находились жилище священника и древний гараж с односкатной крышей. Грэхем постучался, и через какое-то время дверь открылась, и из нее робко выглянула девчушка, волосы которой были начесаны в два огромных пучка над ушами, из-за чего она весьма смахивала на какую-нибудь главную героиню американского фантастического сериала.

Немедленно поняв цель нашего визита, она бросилась внутрь и позвала мать, которая, шаркая истершимися тапочками, вышла во двор и в певучей манере, ставшей для меня уже столь привычной, радостно нас приветствовала.

— Dumela, rre!

— Dumela, rrе!

— Как дела?

— Отлично, а у вас?

Держа в руках огромную связку ключей, она схватила висячий замок гаража и принялась перебирать ключи, подыскивая подходящий. Как и следовало ожидать, он оказался последним чуть ли не из пятидесяти. Покончив с этим, даже не дожидаясь, пока мы откроем двери, женщина побрела назад в дом, откуда доносились пронзительные звуки телевизионной викторины.

— Ну и как она тебе? — спросил Грэхем, после того как с некоторыми усилиями распахнул неподдающиеся ворота и завел меня в гараж. — Ну разве не красавица?

Она действительно была красавицей. Возможно, двадцатилетней давности и — как обо мне однажды отозвался старый и близкий друг — «с высоким пробегом», немного помятая и побитая, покрытая пометом всех представителей африканской перистой фауны, равно как и толстым слоем пыли и сена, сыпавшегося с расположенного выше сеновала, она все равно производила внушительное впечатление. Она и вправду вписывалась в местный ландшафт почти так же естественно, как и любая из здешних бесчисленных тварей. Эта «тойота лэнд крузер» с дизельным двигателем объемом в 2,8 литра наверняка проектировалась с учетом африканского буша. Задняя платформа была оборудована сиденьями и кузовом из гофрированного железа с тремя большими раздвижными окнами с каждой стороны. Автомобилю подобного типа самое место в саванне — на городских улицах таким делать нечего. Ему на роду были написаны широкие просторы.

Нареченная вскоре «Старой Королевой-Мамой» — белого цвета, весьма почтенного возраста, медлительная, глубокоуважаемая и весьма охочая до топлива, — эта машина стала такой же важной участницей моих африканских приключений, как и все мои друзья и знакомые. В течение последующих нескольких месяцев, чего на тот момент машина пока не ведала, ей пришлось проехать много больше, нежели за предыдущие десять лет. Ее спячка в том гараже длилась почти целых четыре года. К нашему величайшему облегчению, стоило Грэхему подсоединить аккумулятор, а мне повернуть ключ, как она завелась. Она, конечно же, хлопала, стонала, хрипела и скулила, но все-таки завелась, выбросив клубы плотного черного дыма, словно престарелая курильщица, сделавшая первую затяжку за день. Машина эта принадлежала американскому миссионеру, который несколько лет назад вернулся в Детройт и оставил ее в гараже на тот случай, если вернется, — неудивительно, что про нее почти позабыли.

В ней было не только достаточно места, чтобы разместиться по меньшей мере десяти пассажирам, но и — возвышавшееся горой на крыше и накрытое подгнившей зеленой парусиной, равным образом испещренной гуано, — все, чего только можно было пожелать для сафари в африканском буше: палатки, посте-ли, столы, кресла, чехлы, ножи и вилки, канистры для воды, кастрюли, кухонная утварь и даже наполовину опустошенная упаковка теперь уже прискорбно просроченного фруктового мороженого.

После подобного открытия меня вдруг охватил весьма рискованный энтузиазм. Когда же мы, наполнив ведра мыльной водой, при энергичном содействии девочки из фантастического сериала, отмыли автомобиль, накачали одно спущенное колесо, проверили уровень воды, масла и прочих жидкостей, я четко осознал, что Старая Королева-Мама — мой пропуск в приключение.

 

Глава 8

Первоклашки

Теперь, когда я обзавелся собственным жильем, да еще впридачу и королевской тачкой, можно было сосредоточиться на будничной повседневной деятельности в школе. Было весьма приятно, что дети привыкли ко мне быстро. Хотя порой кто-нибудь из учеников нет-нет да и бросал на меня робкий взгляд, явно задаваясь вопросом, что же я выкину в следующий раз. Поначалу я, в сущности, был, что называется, на подхвате, проводя урок то здесь, то там, устраивая прогулку на природе или чтение в классе, дабы мои коллеги могли закончить выставление оценок, подготовить новый урок или просто отдохнуть.

— Чего я действительно хотел бы, так это чтобы ты хоть немного приоткрыл горизонты ребятам постарше. Конечно же, место для взросления здесь просто фантастическое, однако я хотел бы, чтобы кое-кто из них смог получить в Ботсване степень, которая позволила бы потом поехать учиться за границу, хотя бы в ЮАР. Может, некоторым даже удастся перебраться в Штаты или Англию. Поэтому-то ребятишкам теперь так важно начать постигать, какой у них выбор.

Кивая, я соглашался с ним безоговорочно. Где бы я ни преподавал — дома ли, за границей, — у меня никогда не вызывало сомнений, что чем лучше мои ученики представляют себе всю широту мира, тем больше у них возможностей для принятия важных решений относительно своего будущего — ведь сам их выбор таким образом становится много шире. Те же, кто из-за стесненных обстоятельств или в силу характера не желают выглянуть дальше своей улицы, чаще всего на ней и остаются. Порой они вполне довольны своей участью, но чаще все-таки нет. Из ограниченного мира, который они населяют, и его удушающего влияния рождается разочарование. Возможность мечтать дается ребятам только посредством учебы. Но слишком часто их в этом не поддерживают.

У здешних детей было то явное преимущество, что их родители осознавали всю важность образования. Когда-то, давным-давно, кочующим скотоводам не особенно требовалось формальное обучение, да и ввиду изолированного характера их пастбищ им все равно было весьма затруднительно посещать школу регулярно. Со времен же обретения независимости значительное количество населения переместилось в столицу Ботсваны, Габороне, и другие города — Франсистаун, Маунг и Касане, и все больше народу теперь устраивалось на работу, требующую технических навыков. Большинство родителей наших учеников были заняты на канцелярской работе: в банках, на почте, в офисах. Некоторые трудились в других начальных школах города. Многие получили высшее образование в Ботсванском университете в Габороне или за границей. Как я уже замечал это в других развивающихся странах, дети осознавали, сколь малым владели их деды и бабки, а также понимали, какие блага могут быть доступны им в будущем, а поэтому были настроены на упорную работу с целью преуспеть в жизни. Я понимал, насколько это для них важно.

— А почему бы тебе не составить программу для моего класса? — спросил Грэхем, обожающий свежие идеи. — Делай все, что пожелаешь. Боюсь, денег лишних нет, но у нас вполне приличная библиотечка, так что покопайся, посмотри, что получится. — С этими словами Грэхем поспешил на футбольную площадку — безукоризненно, как всегда, одетый в футболку с коротким рукавом, шорты цвета хаки, белые носки и кроссовки. Свисток на его шее так и болтался из стороны в сторону, когда он выкрикивал какие-то указания небольшому пыльному вихрю, который, как вскоре выяснилось, состоял из трех-четырех сражающихся за мяч мальчиков.

Угол актового зала, переоборудованный под библиотеку, был заманчиво украшен плакатами, демонстрирующими известные виды различных стран. В центре стены висела большая карта мира. Стараясь не увязнуть в воспоминаниях о местах, которые мне довелось посетить в прошлом, и пространных размышлениях о будущем, я задался вопросом, как бы познакомить своих учеников с жизнью всего земного шара.

Несколько детей молча сидели по-турецки на подушках, раскрыв на коленях книжки. Один маленький мальчик из первого класса, Ботле, воспользовался возможностью соснуть в этом тихом уголке школы — ручонки его, сложенные на круглом животике, ритмично опускались и поднимались. Перешагнув через него, я подошел к полкам. К моему удовольствию, здесь имелись многие из книг, ставших вехами моего детства: «Остров сокровищ» Роберта Льюиса Стивенсона, все части «Хроник Нарнии» Клайва Льюиса, «Посредник» Лесли Хартли, «Ребекка» Кейт Уигген, «Пятеро детей и чудовище» Эдит Несбит. Ни одна из них, впрочем, не отвечала моей цели — охватить весь земной шар.

А вот роман Жюля Верна «Вокруг света за восемьдесят дней» подходил идеально; издание, которое я обнаружил на самой нижней полке, оказалось сокращенным — из него была исключена трудноватая для понимания викторианская многословность. И вот мы на протяжении нескольких долгих и жарких африканских полудней сопровождали Филеаса Фогга и Паспарту в их чудесном путешествии вокруг планеты. Отмечая на висевшей на стене карте продвижение героев романа, дети неизменно дивились всем сооружениям, изобретениям и учреждениям, о которых они доселе и не знали. Из картона ребятишки сооружали поезда, основываясь лишь на собственном живом воображении да кое-каких моих жалких чертежах, выведенных мелом на доске. Хотя в школе имелся доступ в Интернет, изображения на экране, казалось, не придавали ученикам такого творческого импульса, как простое пачканье рук при создании этих объектов из различных материалов.

Бумажные океанские лайнеры, спущенные на воды пластикового ведра, частенько разделяли судьбу «Титаника». Оперные театры и музеи, казино и танцевальные залы — все это выносилось на серьезное обсуждение, прежде чем мы приступали к воссозданию данных объектов из мастики и ершиков. Разнообразнейшие флаги, мировые религии и политические структуры, до тех пор не доступные для детского воображения, — все это теперь осмысливалось и старательно описывалось в опрятных дневниках.

Во многих отношениях, после нескольких лет, проведенных в независимом и беззаботном бродяжничестве по земному шару, я наслаждался возвращением к упорядоченному миру школьной недели. Теперь я даже был рад опереться на полную определенность, коей является школьное расписание. Утро по моим стандартам начиналось здесь ужасающе рано: звонок на первый урок раздавался в семь утра, а сам день заканчивался вскоре после полудня, когда из-за жары, охватывавшей долины, становилось практически невозможно даже думать, не говоря уж о преподавании. Перемена посвящалась печенью и газировке, бесконечной беготне, крикам и смеху, а также рассекавшим горячий воздух мячам всех размеров. Поскольку столовой в школе не было, дети приносили с собой тщательно завернутые бутерброды или даже мисочки с кашей и сесчвой — традиционным тушеным блюдом из говяжьего фарша.

Грэхем уделял много внимания физической подготовке — возможно, даже слишком много, — и мы, кажется, вечно гонялись за мячом или просто друг за другом. Прогулки на природу смахивали на изматывающие пятнашки, иначе и не назвать стремительное продвижение по высоким высушенным холмам. Им, впрочем, однажды был внезапно положен конец, когда Грэхем и плетущиеся за ним дети да я натолкнулись на испуганного самца куду, который несся по тропе прямо на нас, спасаясь от какого-то пока не видимого хищника, мотая из стороны в сторону завинченными рогами. И когда в нескольких сотнях ярдов позади него вдруг раздался мощный ужасающий рык, дети, все так же сжимая листья и перья, которые они насобирали по дороге, развернулись и сломя голову понеслись назад к школе. Грэхем, возглавлявший группу, достиг школы первым. Основной принцип педагогики: нет ничего лучше личного примера.

Хотя во многих отношениях школьная жизнь здесь была такой же, как и в остальном мире, да и сама школа располагалась в городке, по западным меркам вполне «обычном», природная среда, вне всяких сомнений, наделяла ее уникальностью. Очень часто я прибывал на Старой Королеве-Маме на занятия первым. Заворачивая к школьным постройкам, я тои дело вспугивал стадо импал, пасшееся на редкой траве футбольного поля. Блеющие ягнята, такие красивые и изящные, с трясущимися ножками, неслись за своими родителями, стараясь подражать их величавым и грациозным прыжкам, и исчезали в зарослях колючего кустарника. Также регулярно, когда неумолимо поднималось солнце, обжигающий ветер, врывавшийся в классы и трепыхавший тонкую бумагу развешенных рисунков, приносил с собой сильный, порой даже нестерпимый запах гниющей плоти: это означало, что где-то, совсем недалеко, погибло какое-нибудь животное, — все это лишь часть непрерывного цикла рождения и смерти, который в Африке представлялся куда более реальным, куда более примитивным. Над нами кружила пара африканских ушастых грифов, ну просто эквивалент Берка и Хэра в птичьем мире.

И все же довольно скоро подобная жизнь стала для меня вполне привычной. В такой маленькой школе было особенно легко не только запомнить всех детей по именам, но и характеры, и вскоре я уже встречался и беседовал с их родителями в магазинах или в «Старом доме». Большей частью меня приветствовали с распростертыми объятиями — и дети, и родители хотели узнать обо мне и мире, из которого я прибыл, как можно больше. Разумеется, и среди местных жителей попадались такие, кто много путешествовал. Некоторые подолгу работали в других африканских странах, в частности в ЮАР, но кое-кто ездил и много дальше. Начальник иммиграционной службы, отец Блессингса, даже учился в том же университете, что и я, хотя и несколькими годами раньше. Было довольно странно обсуждать с ним забегаловки Брайтона, взирая при этом на огромные стаи пеликанов на поросших тростником берегах Чобе.

Единственным мрачным пятном на небосклоне моего безоблачного существования были, пожалуй, чересчур регулярные явления ммэ Моквены, школьного инспектора. Грэхем ужасно ее боялся, и визиты этой дамы действительно были отвратительными. Инспекторша была выше меня по крайней мере дюйма на полтора, и это означало, что (даже в жару она обязательно носила чулки, что было, на мой взгляд, весьма глупо) она возвышалась над землей на добрых шесть футов и три дюйма. Ммэ Моквена была очень худой, одевалась в темно-синий костюм и блузу, носила очки из тонкого стекла, придававшие ей любопытствующий вид, а короткие волосы нагеливала в спайки. Ну просто оживший персонаж детских книжек. Куда бы эта дамочка ни шла, у нее всегда был с собой тонкий черный портфель, с которым она обращалась так, словно в нем содержались орудия пыток. Во время нашей первой встречи инспекторша водрузила его на учительский стол — она заняла мой стул — и неторопливо открыла два латунных замка. Затем извлекла из его недр тощую синюю папку с моим именем, написанным — на этот раз без ошибок — аккуратным почерком на белой наклейке в правом верхнем углу.

Еще в первую неделю своего пребывания в Касане я по указанию Грэхема посетил иммиграционную службу, располагавшуюся, к счастью, всего в двух-трех домах от его жилища, где мне необходимо было подать заявление, дабы получить разрешение на временное проживание. Поскольку я являлся волонтером, процедура не должна была вызвать каких-либо сложностей. И действительно, где-то через полчаса я покинул небольшую деревянную контору с аккуратным штампом в паспорте и уверенностью, что, пожелай я остаться здесь дольше, мне надо будет лишь вернуться да проставить новый. Однако ммэ Моквена явно не сочла это достаточным доказательством моего законного пребывания и на протяжении более чем одного жаркого часа подвергала меня интенсивному допросу, поставив под сомнение не только мой преподавательский опыт, но и вообще право на принадлежность к человеческой расе. Когда же она наконец закрыла папку и защелкнула замки портфеля, руку даю на отсечение, она так и не изменила своего первоначального весьма нелестного мнения.

— И пожалуйста, помните, Рэндалл, что мне придется внимательно следить за вашими успехами. Пожалуйста, имейте всегда наготове классный журнал и проверенные тетради. Я буду вас контролировать.

— Контролировать меня? А, понимаю… И когда вы думали заняться проверкой, ммэ?

— Что ж, нам остается только подождать и посмотреть, как вы считаете? — загадочно ответила она, аккуратно сложила очки и убрала их в модный кожаный чехол. — До свидания, Рэндалл.

— До свидания, ммэ.

— Слушай, чё она ко мне примоталась? — вопросил я на псевдотинэйджерском жаргоне, помахав на прощание рукой ммэ Моквене, удалявшейся на темно-синем автомобиле, словно подобранном в тон к костюму. Я вернулся обратно в нашу маленькую учительскую.

— И не говори! — отозвался Грэхем, появившись из-за ксерокса. — Эта дамочка — сущий кошмар, нет, серьезно. Мне из-за нее снятся кошмары! Скажем так, по ряду причин у нее зуб на нашу школу.

— И что это за причины? — Я потряс рубашку за воротник, чтобы хоть как-то освежиться.

— Ну, для начала, ее муж — пастор одной из церквей в Касане, и он — точнее, они оба — не очень-то жалуют наш фонд, — объяснила миссис Сичилонго, не отрываясь от вязания еще одного неописуемого предмета одежды.

— Уж поверьте, этот тип — настоящий негодяй, — заявила Кибонье, никогда не стеснявшаяся говорить начистоту. Она держала на коленях груду тетрадок, ставя галочки и что-то перечеркивая в них. — И знаете, он ведь друг этого ужасного Дирка.

— Да ну? Неужели? Дирка? — Я с трудом мог поверить, что у этого человека есть друг-церковник. — Да чем мы им не угодили?

— Кто знает? Дирк по горло увяз во всяческих темных делишках — а что до двух его отпрысков… Как там их? Эдвин и Эрвин. Ужасные дети. Навряд ли их можно назвать высокоморальными молодыми людьми. Скорее уж наоборот, — добавила миссис Кранц, принадлежавшая к тому типу людей, которые непременно знают обо всех все. Я как-то наблюдал, как она самозабвенно сплетничала в супермаркете.

— Да уж, трудно сказать, что у них на уме… Вполне может быть, что эта дамочка просто метит на мое место. Может, даже превратить эту школу в частную. Сейчас в Ботсване на них большой спрос. Единственное, что известно точно, что в конце года она должна составить докладную о нашей школе, и кто знает, что инспекторша способна отмочить, — пробормотал Грэхем, и недовольно скривился, обмахиваясь одной из тетрадок Кибонье.

Ворча, мы потягивали чай, который заварила миссис Кранц. На этой неделе была ее очередь кормить всех завтраком, и она доказывала, что лучше ее печенья никто доселе не пробовал.

— Вообще-то его приготовил мой класс. Рецепт, конечно, я им дала, но дети пекли сами. Как вы знаете, господин директор, мой класс, четвертый, весьма и весьма способный. Там самые лучшие ученики в школе.

Миссис Сичилонго клацнула спицами и прочистила горло.

— Не помню, говорила ли я вам, господин директор, каких успехов добился мой класс на этой неделе в технике чтения? Пожалуй, подобных достижений в нашей школе еще не бывало. — Клац, клац. — Мы так были заняты совершенствованием техники чтения, что у нас просто не осталось времени на… хм… выпечку, — добавила она, понимающе кивнув Грэхему.

Прежде чем спор о достоинствах классов развился дальше, раздался спасительный звонок, и остаток дня прошел без инцидентов. Когда мы уже уходили, Грэхем позвал меня в свой класс и предложил встретиться попозже, часов около пяти, в баре «Охотничий домик» — одном из самых респектабельных заведений в городе, — чтобы вместе выпить. Это меня несколько удивило, поскольку прежде я никогда там его не видел, но с радостью согласился.

Между пятью и шестью вечера местные и экспатрианты обычно встречаются в одном из бесчисленных баров на берегу реки. Бар «Седуду» в «Домике» был особенно популярным местом, а открывающийся с террасы вид был настолько прекрасен, что даже у меня пропадала охота болтать. Здесь также собирались и заезжие туристы, запертые в этом роскошном окружении страхом перед ненанесенным на карту и невнесенным в программу тура. Вечером они облачались в чистые белые хлопковые костюмы и щедро обмазывались репеллентами от насекомых. Ожидая Грэхема, я довольно высокомерно забавлялся, слушая их разговоры.

— Мы только что классно покатались. Знаешь, видели почти всех экзотических животных. Я даже составил список. Хочешь послушать? Ладно, начнем. Готова? Тогда поехали. Генетта — это типа кошки, ну, смахивает на большую кошку. Жираф, ну этих, как бы, тут просто уйма. Они такие клевые. Потом антилопы, вроде импалы; по-моему, это типа обычной, ага? Еще видели водяного козла, лесную антилопу — это такая с большим белым кольцом на заднице. Прости, Глория, я знаю, что тебе не нравятся грубости. Да, а потом мы еще видели леопарда. Ну, это было совсем уж круто! Так, что еще, ммм… А, блин, бегемотов. Ох, до чего же толстые! Ну просто офигеть! Им надо бы скинуть лишний жир, а то они просто жутко смотрятся! Ох, прости, Глория. Но ведь у тебя же это из-за гормонов? Ну да, значит, это не твоя вина, правда? Ммм… Ну еще крокодила и слонов. Ах да, когда мы возвращались, то видели еще этих африканских детишек. Да, просто уйму. Они просто шли по дороге. Возвращались из школы. Почему я так решила? Да потому что на них была форма и они несли книжки и всякое такое. Знаешь, мы им помахали, когда проезжали мимо. Они нам в ответ? Вообще-то нет, не помахали. Может, здесь так не принято. Знаешь, здесь, похоже, все не совсем так, как у нас дома. Африка все-таки…

Воцарилась тишина. Но ненадолго.

— Знаешь, что тут, по-моему, совсем не прикольно?

— Ну?

— По мне, так очень жалко, что эти африканские парни не носят, типа, традиционной одежды. Понимаешь?

— Ага, наверное. Так было бы круче. Хотя я видела одного, на нем было что-то вроде футболки «Адидас» — и знаешь, вполне так ничего.

Когда я уже готов был взорваться, меня за руку тронул Артур, сидевший с матерью и младшим братом за столиком неподалеку. Я помахал ммэ Кебалакиле, она помахала мне в ответ и мягко улыбнулась.

— Моя мама спрашивает, почему вы больше не заходите к ней в «Строительный мир». Она хочет познакомить вас со своей двоюродной сестрой. Ее зовут Пинки. Мама говорит, вы увидите, какая она красивая.

Я рассмеялся и объяснил Артуру, что школа уже открылась и мне больше нет нужды ходить за стройматериалами так часто, но в ближайшее время я как-нибудь непременно загляну к его маме. Тогда она сможет представить меня Пинки.

— А где же твой папа, Артур?

— О, сегодня он просто отдыхает. Извините. Мы уже уходим. До свидания. — Мальчик пытался выглядеть веселым, но я тут же отругал себя за вопрос, явно причинивший ему боль. Я решил, что мне действительно надо встретиться с ммэ Кебалакиле как можно скорее.

Артур побрел назад к своему столику, и чуть погодя вся семья поднялась. Мать обернула самого младшего в широкий отрез ткани и повесила за спину, и они скрылись в сумраке улицы. Помрачнев, я наблюдал, как семейство мартышек-верветок беспечно резвится на перилах веранды и прыгает вниз к краю воды, чтобы попить, не забывая при этом нервно поглядывать на выпученные глаза погруженного в реку крокодила.

— Привет, Уилл. Как оно?

— В порядке, спасибо, Грэхем. — Я сомневался, что когда-либо привыкну к такому причудливому южноафриканскому обороту речи, да и не был уверен, что вообще хочу этого.

Мой босс с улыбкой сунул пиво мне под нос и откинулся в ивовом кресле с видом на берег.

Пока мы с Грэхемом потягивали свой «sundowner» — африканский эквивалент «chotapeg», — солнце, тучнее и массивнее которого я больше нигде не видывал, легло на линию горизонта. Высвечиваясь силуэтом на его фоне, словно в лучах гигантского старинного волшебного фонаря, через грязное болото и вверх в буш уходило в ночь стадо буйволов. Своей странно медленной, мягкой поступью с наклоном, меж пальмами на острове Седуду бродили жирафы. Наконец заря погасла, и тут словно по сигналу высыпали москиты и летучие мыши. Я задрал ноги на деревянные перила бара «Седуду» и стал наблюдать за ночными бабочками размером с детскую ладошку, которые с энтузиазмом бились о матовое стекло масляных ламп, подвешенных на балках.

Грэхем начал изливать — пожалуй, чересчур быстро и чересчур серьезно — свою благодарность за ту помощь, что я оказывал школе, однако почему-то явно нервничал.

— Надеюсь, тебе тоже нравится здесь, Уилл? Знаешь, мы так рады, что ты с нами. — Он умолк на какое-то время: чтобы я почувствовал комплимент. — Вообще-то на Новый год мы переезжаем. Я получил новую работу в средней школе в Мафекинге. Да, и вот что я хотел еще сказать… Джейни, как ты знаешь, скоро рожать, и мы думаем, что для нее лучше будет уехать в Кейптаун к моей матери. И мне меньше всего хочется, чтобы она тянула до последнего, если ты понимаешь, о чем я. Ну, когда срок подойдет…

— Конечно, конечно… — Мои познания в акушерстве не отличаются особой глубиной.

— И вот что мы подумали: если у тебя все пойдет хорошо, то Джейн сможет уехать раньше, чем мы собирались.

— Ага, и когда, вы решили, она поедет?

— Может, на следующей неделе.

— Понятно, но что же будет с ее классом? Ну, с первым?

— Еще пива? — Грэхем встал. — Нет, нет. Моя очередь.

Хотя очередь была вовсе и не его, директор оказался у стойки прежде, чем я согласился. Вскоре он вернулся с двумя бутылками ледяного «Замбези» — замбийского пива.

— Вот об этом-то я и хотел поговорить. Если какие-то проблемы — ты скажи. Так вот, мы всё думали, не захочешь ли ты взять ее класс. Может, только до конца четверти.

На этой стадии своей жизни я уже вполне привык оказываться в совершенно непредвиденных ситуациях. Теперь это меня, как правило, уже не беспокоило.

А в данном случае я и вовсе был по-настоящему обрадован и приятно удивлен.

— Что ж, я согласен. Мне это интересно.

Первоклашки были прелестной группой малышей, с неизменным восторгом принимавшей все предложения Джейни, будь то рисование, музыка, спорт и даже более прозаические чтение, чистописание или математика. Числом их около четырнадцати, и все очень послушные, так что справиться с этими ребятишками мне не составит труда.

— В классе тебе еще будет помогать Элизабет. Кстати, вовсе не обязательно безвылазно сидеть в четырех стенах. Можешь вывозить детей на прогулки, в другие школы. И почему бы тебе не организовать футбольную команду! Они еще малыши, так что с легкостью поместятся в твоей машине — и вперед!

Конечно, Старая Королева-Мама вместит их всех, как говорится, в тесноте, да не в обиде. А здесь, в этом мире, столь благоразумно и живительно свободном от правил и предписаний, нам всем можно будет пуститься в такие приключения, о которых в Англии и помыслить даже нельзя.

У Грэхема после моего ответа на лице отразилось заметное облегчение, и я понял, что он весьма и весьма на меня рассчитывал. Быть может, директор даже обдумывал подобный вариант развития событий, когда я еще только объявился на том футбольном матче в тюрьме. В самой организации школы присутствовал элемент некоей бессистемности, беспорядочности, благодаря чему к возникавшим проблемам можно было легко приспособиться и без труда разрешить их. Эх, до чего же чудесно было не вязнуть постоянно в болоте бюрократии! После двух-трех «Замбези», разомлев на приятном теплом ветерке, продувавшем веранду бара, я окончательно успокоился. Подобный поворот судьбы пришелся мне по душе.

— Я в курсе, Уилл, что малыши уже неплохо тебя знают, но почему бы тебе не присоединиться к Джейни на эти последние несколько дней? Так сказать, переходный период. Усвоишь, чем они там занимаются, разберешься, что, где да как.

— Толково придумано. В общем, договорились. Кстати, о первоклассниках — я только что повстречал Артура и ммэ Кебалакиле. Его отец, по-видимому, нездоров.

— Да, и не говори! — Грэхем внезапно приуныл.

— У него, похоже, ВИЧ?

Я знал, что рано или поздно мне придется столкнуться с этой гнетущей проблемой, негативной стороной Африки, столь контрастирующей со всем остальным более или менее приятным, что мне довелось пережить в Ботсване.

— Да, и ВИЧ у него уже развился в СПИД, а вдобавок, как это часто бывает, очень быстро начался туберкулез. Увы, бедняге уже навряд ли чем-то можно помочь. Как это ни прискорбно. Он работал на разработках в ЮАР, там произошел какой-то несчастный случай с режущим инструментом, и ему сделал переливание крови. А она оказалась зараженной. Так-то вот. К счастью, большая часть детей родилась еще до того, как отец заболел, а младшим, судя по всему, удалось избежать инфицирования. Беда в том, что он слишком долго тянул с лечением — ну, знаешь, с приемом этих антиретровирусных препаратов.

Какое-то время мы молча потягивали пиво. Я внезапно лицом к лицу столкнулся с этой страшной проблемой, стоящей перед странами Африки южнее Сахары.

— К счастью, Габамукуни, кажется, начал хоть как-то лечиться. Авось и выкарабкается.

— Да что ты, неужели и Габамукуни тоже?

— Угу, — кивнул Грэхем.

Вспомнив нашу с Габамукуни поездку в лечебницу, я вдруг понял, почему парень вел себя столь скрытно. Действительно, а что тут скажешь. Мы распили еще пару бутылочек, а затем я несколько неровно вывел Старую Королеву-Маму со стоянки и по пустынной дороге направился домой. Я был так поглощен ужасным открытием, равно как и мыслями о своих новых обязанностях, что даже нисколечко не удивился, когда мне пришлось остановиться посреди дороги на выезде из городка, чтобы уступить путь огромнейшему слону, поднимавшемуся на холм. Когда он прошел, я просто отжал сцепление и поехал дальше.

На следующее утро вчерашние возлияния дали о себе знать, однако мне все же удалось приехать в школу без опоздания. После того как дети построились по классам и произнесли молитву, Грэхем объявил об изменениях в распорядке занятий.

— Итак, теперь все мы знаем, что миссис Джонсон скоро покидает нас, чтобы родить еще одного ребеночка.

Глубокий коллективный вздох:

— О-о-ох!

— И конечно, все мы очень рады за нее и желаем ей всего наилучшего, да?

Общее согласие:

— Да-а-а!

— И все вы будете рады узнать, что в первом классе теперь будет преподавать мистер Рэндалл, однако наряду с этим он также будет продолжать чтение со старшеклассниками.

У первоклассников перехватывает дыхание от изумления — а может, от ужаса; шестой класс издает благодарный ропот одобрения.

Объяснив, что с этого момента я буду присутствовать на уроках первого класса, Грэхем заверил его учеников, что беспокоиться им не о чем, все пойдет гладко. Однако слегка потрясенные лица детишек говорили мне, что они не особенно-то разделяют его уверенность. Я ведь не только уступал в красоте миссис Джонсон, но и был значительно больше нее, да и голос мой несомненно звучал гораздо громче. Некоторые маленькие девочки явно огорчились, а по крайней мере одна, как мне показалось, была готова разразиться слезами. И я внезапно начал склоняться к мысли, что задачка-то окажется много сложней, чем мне представлялось поначалу.

Однако после первого же урока с Ботле, Глори, Кортни, Блессингсом, Олобогенг, Долли, Хэппи, Китсо, Скайи, Китти, Хакимом, Стеллой, маленьким китайцем Ху и Артуром и мне, и моим новым ученикам уже нечего было бояться. Остаток четверти, проведенный в их компании, обернулся чистейшим удовольствием и приключением во много тысяч миль, я уже не говорю о захватывающих футбольных матчах, о которых мы будем долго помнить.

 

Глава 9

Рождение мистера Манго

Целый водопад слез хлынул, когда для миссис Джонсон все-таки настало время попрощаться со своими учениками. Джейни, конечно же, была весьма тронута, и ее собственные глаза тоже увлажнились, но, к несчастью, слезы учительницы (так заразна бывает зевота) лишь способствовали тому, что ребятишки зарыдали еще пуще, и бедной Элизабет в минуту расставания пришлось одной рукой утирать им перепачканные мордашки, а другой гладить малышей по головам.

Долли, которая, как мне стало ясно, являлась главарем шайки — она была чуток повыше и постарше остальных, — устроила настоящий спектакль, впечатливший бы любого голливудского режиссера второсортных лент, и все дети, последовав ее примеру, исторгли такие вопли муки, что мне пришлось ретироваться в нашу маленькую учительскую. Наконец Грэхем довольно бесцеремонно затолкал свою женушку в машину и повез в аэропорт, оставив безутешных первоклашек за изготовлением залитых слезами открыток вроде «Желаю Вам удачи и надеюсь, что родится мальчик, потому что мальчики лучше!», украшенных огромными ярко-красными сердечками, а в паре случаев чем-то, невообразимо смахивающим на истребитель.

Как бы жестоко это ни звучало, к моему величайшему облегчению, уже к утру следующего понедельника в умах этих шестилеток миссис Джонсон осталась лишь далеким воспоминанием. Однако даже тогда мне пришлось изменить правила. У Джейни была склонность проводить уроки по типу вечеринки — безалкогольной, конечно же: всякий, кому вдруг захотелось поговорить о чем-то, по его мнению, интересном с кем-нибудь другим, мог просто встать из-за своей парты, подойти и поговорить. Естественно, поначалу этим «кем-нибудь другим» оказывался я.

Поэтому-то в первый день, лишь только мы расселись, чтобы потрудиться над сложением и вычитанием, в течение трех-четырех минут все стулья в классе, за исключением моего, оказались пустыми, а ученики собрались у моего стола. Кажется, единственное, что не обсуждалось в последовавшем за этим разговором, была сама математика. Социальное происхождение детей было весьма различным, и в этой маленькой школе они оказались вместе благодаря выбранной ими — или, во всяком случае, их родителями — конфессии христианской веры. Практически мгновенно я был буквально засыпан сведениями об их жизни и потерялся под шквалом вопросов о себе.

— У нас живут две большие собаки. Их зовут Кгоси и Тсала. Это означает «Король» и «Друг». Мы назвали Друга Другом, потому что он очень дружелюбный, и мы назвали Кгоси Кгоси… Вообще-то, я и сам не знаю почему… Но все равно, ррэ, когда им можно прийти в школу?

— Что ж, нам надо будет подумать об этом. Говоришь, они большие?

— Вам кто больше нравится, лошадиная антилопа, канна или куду?

— Даже не знаю… Ка… Как ты ее назвал?

— Канна, ррэ. Она очень большая, но мой папа говорит, что лошадиная антилопа самая красивая.

— А откуда вы приехали? Моя тетушка живет в Штатах. Когда-нибудь мы поедем туда и я познакомлюсь со своими двоюродными сестрами. А вы бывали в Штатах, ррэ? Я видела фотографии. Моя тетя живет в Санта-Барбаре в кондоме.

— В кондоминиуме? Ты ведь имела в виду кондоминиум, да? Я был в Соединенных Штатах, но не в Санта…

— Поехали к нам на пастбище, ррэ. Мы всегда туда ездим и живем у моего дедушки. Это лучше Штатов. У него много-много коров. Некоторые называются брахманами. У нас много маленьких домиков. В одном поселим вас. И отличное boma — знаете, что это такое? Еда, очень вкусная еда.

— Посмотрите, что мама приготовила мне на обед! Замечательные бутерброды. Этот с вареньем. Вот! Этот с колбасой. А этот с вареньем и колбасой. А ну отдай! Ррэ, Блессингс отнял у меня бутерброд!

— Я отдал его назад, ррэ. Очень мне нужно!

— Он откусил от него кусочек. Смотрите, ррэ!

Раздался вопль негодования, но затем акт насилия был предан забвению, и последовал спокойный вдумчивый вопрос:

— Ррэ, а куда подевались ваши волосы?

На мой стул взгромоздились две синие сандалии.

— Смотрите, у него голова блестящая на макушке!

— Правильно, и хватит об этом. Так, а теперь давайте все…

После того как я громким и в должной мере твердым тоном отдал указание всем вернуться на свои места, порядок немедленно и совершенно сверхъестественным образом был восстановлен. Я подмигнул, и ребятишки тоже в ответ мне улыбнулись. Бросив взгляд в угол, я заметил теплую одобрительную улыбку Элизабет, дружески помахивавшей школьной деревянной линейкой.

То, что, насколько мне известно, корректно именуется «классной динамикой», всегда меня увлекало. Возможно, нечто подобное наличествует во всех человеческих организациях, но нигде она не выражается столь явно, как в школе. В течение нескольких дней мне стало понятно, какую роль играет каждый ребенок. Долли, как я уже выяснил, возвела себя в должность классного оратора, типа деятеля профсоюза, осуществляющего посредничество между рабочими и администрацией. Именно она информировала меня, одобряет ли класс какую-то конкретную задачу или же — случалось и такое — нет. На любую мою оплошность — позабыл вручить кому-то золотую звездочку, неумышленно задержал их, когда все другие дети уже побежали играть на перемене, или же не раздал в конце недели конфеты достойным кандидатам — неизменно обращалось внимание. Скайи, Глори, Китти и Стелла были ее подругами, но также и поклонницами. Стоило Долли прийти на занятия с лентой в волосах, как на следующий день четыре девочки приходили с такими же. Если Долли хотела играть во что-то, им хотелось заняться тем же. По отдельности девочки были смышлеными и покладистыми, как группа же они были весьма сплоченными. Естественно — и я был бы разочарован, не окажись оно так, — имелся в классе и кружок мальчиков, потенциальных нарушителей дисциплины. В отличие от девочек, явного главаря у них как будто не было: решения принимались самым демократичным образом тем или иным мальчиком, пока всем остальным не надоедало обращать на него внимание. Кортни, Блессингс, Хэппи, Ботле и Хаким были закадычными друзьями. Большую часть своего времени они проводили в грезах о приключениях, в которые планировали отправиться, — тут уж не обходилось без подвигов, неимоверной храбрости, охоты, открытий, завоеваний и более всего, конечно же, убийств злодеев. Хотя мальчишки никогда этого и не говорили, но, думается мне, они втайне радовались, что их учителем стал мужчина, ибо им уже поднадоело выпекать пироги да мастерить украшения из салфеток. Нет надобности говорить, что эта компания с ума сходила по футболу.

Как это всегда бывает, имелось у нас в классе и несколько детей, которых совершенно не влекло в какие-либо группировки. Я неизменно особенно близко солидаризуюсь с теми, кто не придает значения категоризации и не то чтобы совсем непопулярен — чаще как раз наоборот, — но готов и счастлив идти своим собственным путем и получает от этого удовлетворение. Китсо и Артур вполне довольствовались тем, что увлеченно учились. Китсо проявлял необычайные и порой даже обескураживающие способности в математике, вплоть до того, что по дороге домой я вынужден был освежать в машине свои знания таблицы умножения. Артур же более всего был счастлив, когда мог улечься на живот на ковер в библиотеке и перелистывать страница за страницей иллюстрированные книжки с фантастическими сказками о магии и чародействе. Частенько он и сам рисовал небольшие картинки, обычно рядышком с математическими задачками. Возможно, этот сказочный мир давал ему возможность вырваться из-под гнета семейной жизни, где дела на тот момент несомненно обстояли не лучшим образом.

Олобогенг, появившаяся лишь в середине прошлой четверти и большую часть своей жизни прожившая в столице Ботсваны, Габороне, была тихой, но неуступчивой девочкой. Я ощущал ее беспокойство, когда она наблюдала за более общительными детьми, — сама Олобогенг была слишком замкнута. Она единственная из всех детей требовала от меня проявления максимального терпения и тактичности, когда я вводил ее в наш мир.

Ху, совсем крохотный мальчик, чьи родители принадлежали к многочисленной китайской диаспоре и держали универсальный магазин на главной улице Касане, доставлял мне массу неудобств, ибо практически не говорил на английском. К тому же именно он поспособствовал тому, что я в тот самый первый день получил необычное прозвище.

У остальных учителей, насколько я понял, была традиция: прежде чем попросить детей садиться, пожелать им доброго утра.

— Доброе утро, мистер или миссис такая-то! — отвечали ученики хором, а затем опускали с парт перевернутые стулья и убирали свои маленькие сумки.

Случилось так, что Ху стоял как раз передо мной, и я понял, что происходящее было для него полнейшей загадкой. Я присел перед малышом и тихо спросил, как его зовут.

Пососав пальчик, он ответил, что его имя Ху.

— Замечательно, — обрадовался я, — а меня как зовут?

— Вас зовут мистер Ранго!

Китсо, стоявший рядом с ним, захихикал:

— Что ты сказал, Ху? Ты сказал, его зовут мистер Манго?

Естественно, все остальные в классе тут же решили, что смешнее этой шутки они отродясь не слыхивали, и с тех самых пор ко мне обращались исключительно как к мистеру Манго — не только мои ученики, не только их родители, и не только мои коллеги, но все и вся в городе, незнакомцы, полисмены и даже один турист, которого неверно информировали.

Однако, на мой взгляд, это далеко не самое обидное прозвище в мире.

Вопреки тому, что класс состоял изв корне отличающихся группировок и отдельных ребятишек, с порой несопоставимыми интересами, он все-таки был на редкость однородной ватагой детей, в основном успевавших очень хорошо. Наряду с этим ребятишки вполне прилично могли занять себя сами, и если — а это происходило по нескольку раз в неделю — Элизабет и я желали послушать, как кто-то один из них читает, или же оказать ему помощь в преодолении каких-либо трудностей, остальные, как ни в чем не бывало, играли в бесчисленные игры — либо по отдельности, либо все вместе.

Будничные школьные дни были достаточно разнообразными, чтобы оставаться интересными, но при этом мы придерживались удобного для всех распорядка. Два-три раза в неделю, когда занятия в классе заканчивались, я усаживал детей в кузов Старой Королевы-Мамы и вез их в самый большой и изящный домик для сафари, «Мовена» (в переводе «Баобаб»), названный так потому, что он выстроен вокруг огромного баобаба. Домик этот просто роскошный, целых три этажа, и смахивает на средневековый деревянный форт. В прилегающем к нему парке располагаются два плавательных бассейна: один для детей, с лягушатником совсем уж для малышей, а другой — огромное пространство чистой голубой воды. Поскольку Ботсвана не имеет выхода к морю и единственная доступная вода здесь — река Чобе, пристанище тысяч крокодилов, то для большинства местных жителей обучение плаванию не входит в число приоритетов. Однако Грэхем, считавший физическую подготовку одной из главнейших задач, договорился с владельцами домика и всячески добивался, чтобы каждый из его учеников к моменту окончания школы научился плавать.

Мой единственный опыт в данной деятельности сводился к маленькой нашивке, удостоверявшей тот факт, что некогда я проплыл в обе стороны бассейн в Патни, но поскольку большой местный бассейн даже в самом глубоком месте был мне лишь по грудь, я был уверен, что надзор за детьми мне вполне по силам. Мне особенно-то и беспокоиться не приходилось, поскольку все дети — пускай движения их рук и гребками-то назвать было нельзя — вполне были способны держаться на поверхности воды и барахтаться в заданном направлении. Проблемы возникли лишь с Ху, который, как мне показалось, впервые в жизни оказался в бассейне, и с Ботле, этот, похоже, не видел необходимости лишний раз мокнуть. Но Ху облачили в плавательный пояс, в котором он не смог бы утонуть при всем желании, Ботле же самоутверждался в лягушатнике, шлепая руками по воде и время от времени окунаясь с головой. В глубине души я не мог нарадоваться подобным поездкам, поскольку они приносили приятное облегчение от зачастую устрашающего полуденного зноя.

В другие дни мы оставались после занятий в школе и оттачивали футбольное мастерство на неровном, но широком поле. Когда первая тренировка подошла к концу и я едва доковылял до тенечка под выступающим навесом, мне оставалось лишь согласиться с суровой оценкой Грэхема, что в этом виде спорта дети «совершенно никуда не годятся». При всем немалом рвении мальчиков и девочек, единственное их представление об этой игре заключалось в том, чтобы как можно чаще завладевать мячом да пинать его как можно дальше, совершенно невзирая на направление. С тактической точки зрения вся стратегия их команды, кажется, сводилась к преследованию мяча, куда бы он ни катился. Падения, с другой стороны, происходили как будто вполне естественным образом, и, хотя слез было немного, энтузиазм угасал пропорционально получаемым синякам.

Ботле почти всегда оказывался первым, кто приходил к заключению, что на сегодня хватит. Он подходил ко мне, держась за ушибленное место, и с умоляющим взором молвил своим мелодичным тихим голоском:

— Мистер Манго, чего-то я устал и, думаю, надо бы мне отойти. Присяду под деревом и отдохну чуток. — И, не дожидаясь моего ответа, брел в тенек и со вздохом усаживался. Поблескивая большими круглыми глазками, мальчик оглядывался по сторонам в поисках, кто бы мог ему посочувствовать. И чаще всего Элизабет, испытывавшая к нему некоторую симпатию, прижимала малыша к себе, и после столь героических физических усилий он мирно засыпал.

Несмотря на отсутствие футбольного мастерства, в драматических способностях нашим детям отказать было нельзя. После финального свистка в конце каждой непродолжительной тренировки они разражались такими громкими и бурными поздравлениями, каковые обычно припасают на случай победы в международных соревнованиях. А когда они строем тяжело брели с пыльного поля, на лицах проигравшей стороны отражалась неподдельная печаль, едва ли не отчаяние. Но, как правило, по получении от Элизабет — основного поставщика сладостей — апельсинового лимонада и печенья, от их уныния не оставалось и следа.

К счастью, мне удалось найти свисток в китайском магазине, принадлежавшем родителям Ху, и это привнесло хоть какой-то порядок в занятия футболом. Мало-помалу — когда до меня дошло, что на каждой тренировке есть определенный предел, когда я действительно могу чему-то научить детей, прежде чем их игра вновь примет весьма грубый характер, — был достигнут некоторый прогресс. Так же медленно некоторые ребята начали проявлять естественную склонность, настоящую осознанность того, что следует делать. К моему удивлению, крошка Стелла оказалась не только весьма способной футболисткой, но и могла очень быстро бегать. Мальчики, коим битва полов пока еще была не ведома, находили весьма забавным гоняться за ней.

— Как думаешь, стоит заявлять их на соревнования? — с сомнением спросил меня Грэхем на одной из тренировок.

— На соревнования?

— Ну да, все школы, учрежденные нашим фондом, принимают участие в соревнованиях по олимпийской системе. Это дает ребятам возможность привыкнуть к конкуренции да еще посетить кое-какие страны. Пока мы не добивались успеха, потому что нас очень мало, но им это очень нравится. Да и тебе поездить по региону тоже пойдет на пользу.

— Да, звучит заманчиво. — Я был в восторге. — Подожди-ка, ты упомянул о других странах?

— Именно, — рассмеялся Грэхем. — Соревнования действительно международные. Дети съездят в Намибию, Замбию, может, даже в Зимбабве, в зависимости от политической обстановки. Ну и, конечно же, покатаемся по всей Ботсване — до самого Цодило. Слышал о тамошних холмах?

Я покачал головой.

— Тогда это будет приключение для вас всех!

Грэхем отошел подбодрить Долли, которая только что растянулась после весьма грубой подножки Китсо, оставив меня предаваться мечтам о возможности повидать Африку да вдохновляться предстоящими соревнованиями. Это будет нашим ботсванским Приключением.

Пока я грезил, Ху дал мне пас. Неожиданно, чисто автоматически, я послал мяч вратарю Хэппи. Снаряд летел прямиком в верхний левый угол, однако худощавый мальчонка растянулся как только мог и отбил его за перекладину. Мы с бурными поздравлениями бросились к нему, словно Хэппи только что спас команду от сравнивающего счет гола в последнюю ми-нуту на Кубке Африканских Наций.

После первой тренировки меня приятно удивили аплодисменты родителей, которые под мои старания незаметно собрались в тени деревьев мопане, дабы забрать своих отпрысков. Меня вовлекли в ритуальные «привет» и «как вы», которые, как обнаружилось, я теперь вполне мог произносить на сетсвана, благодаря наставлениям Клевера во время моей недолгой карьеры маляра.

— Dumela, mmе, dumela, rre, — приветствовал я пару, в которой признал родителей нашего мечтателя Артура.

— Dumela, mister Mango. Le kae?

— Re tengl — ответил я, чувствуя себя превосходно, хотя и немного запыхался.

Ммэ Кебалакиле была наделена всеми физическими атрибутами матери-Земли — широкими бедрами, большой грудью, — чтобы оказать поддержку и помощь всему своему потомству одновременно, появись в этом необходимость. И это было как нельзя кстати, подумалось мне при взгляде на мистера Кебалакиле, еще более похудевшего и изможденного, совершенно измученного. Раннее я выяснил, встретив его как-то за работой, что этот скромный человек очищает улицы маленького городка от обычного мусора — жестяных банок, продуктовых упаковок, пластиковых бутылок, не говоря уж о сотнях тонн слоновьего навоза.

Он бодро улыбнулся, насколько это ему удавалось, а затем, когда я как раз начал было подумывать, не справиться ли о его здоровье, отвернулся в сторону и как-то гротескно и пугающе откашлялся в белоснежный носовой платок. Я быстро глянул на приближавшегося задумчивого Артура, и передо мной успело мелькнуть нечто густое и черное, что он завернул в платок и запихал в карман шорт.

— Ррэ, мы хотели бы вас кое о чем попросить, — тихо произнесла ммэ Кебалакиле. — Может, вы как-нибудь после школы заглянете к нам на чай? Вы же теперь учитель Артура, и я уверена, что мы подружимся.

Я ясно видел, что, несмотря на трагические обстоятельства, эта семья изо всех сил старается сохранить видимость обычной. С удовольствием, хотя и с тяжестью на сердце, я принял их приглашение, и мы договорились, что я как-нибудь завезу Артура домой и останусь у них на чай. Улыбнувшись на прощание, ммэ Кебалакиле повела свое потомство к дороге, то и дело оглядываясь и поджидая мужа.

Мучительное зрелище этого разбитого человека быстро затмилось жизнерадостными прощаниями остальных родителей и объятиями детей — не достигавших, понятное дело, выше колен. Улыбаясь от удовольствия, что меня окружают такие славные и дружелюбные детишки, я затем помог Элизабет убрать книжки и карандаши, а также отмыть нечто безмерно сладкое и липкое, пролитое на парте Ху.

Очень скоро я вновь вспомнил о страданиях ррэ Кебалакиле. Я взял за обыкновение несколько раз в неделю ужинать в «Старом доме» и, сторонясь охотничьей клиентуры, завязал дружеские отношения с несколькими тамошними завсегдатаями. Более остальных меня веселил отец Блессингса, начальник иммиграционной службы. С трудом верилось, что этот добродушный крупный мужчина в темно-синей форме с золотой отделкой и человек, которого он описывал как «изрядно позажигавшего в том ночном клубе — как там бишь он называется… а, „Склеп“!», — одно и то же лицо. Наверное, я слегка поморщился при воспоминании о том, что именно в этом «Склепе» я и сам выкаблучивался под Мика Джаггера.

Болтать с этим дружелюбным человеком было сущим удовольствием, и мы раздавили с ним на пару не одну бутылочку «Сент-Луиса», ботсванского пива. И вот как-то ранним вечером я повстречал его там в компании здоровенного блондина с бачками, всего в шрамах и татуировках.

— Мистер Манго, дружище, — помахал мне начальник иммиграционной службы. — Давай иди сюда, познакомься с моим приятелем Фредди. Он бельгиец!

Я пожал руку улыбающемуся Фредди, о чем тут же пожалел, ибо он сильно стиснул мою ладонь в своей лапище.

— Salut, mon p’tit, — прогромыхал он.

— Я сказал ему, что ты ведешь у нас французский! Когда Блессингса научишь?

— О, надеюсь, как-нибудь скоро. Привет, Фредди. Вы здесь живете?

— Конечно же здесь! — проревел мистер Блессингс. — Самый занятой человек в городе.

— А, понимаю. И чем занимаетесь?

— Он владелец похоронного бюро! Не скажешь, что с работой у него туго, ха-ха. — Однако смех получился неискренним, и мы все уставились в свои бутылки.

Ремесло Фредди и впрямь, насколько я знал, должно было быть весьма прибыльным. Ведь в Ботсване СПИД поразил около сорока процентов населения, и рука об руку со своим зловещим партнером — туберкулезом — безжалостно выкашивал многочисленные жертвы.

Из-за сексуальных нравов и культурных табу, царящих в стране, к теме СПИДа там обращаются редко, хотя и существует правительственная программа по распространению плакатов Департамента здравоохранения. Одни отражают весьма примитивную профилактику, а на других в карикатурной форме изображен обнаженный мужчина с тщательно прикрытым непристойным журналом естеством, с энтузиазмом занимающийся мастурбацией. Эффект этой кампании минимальный. Ботсвана — единственная страна на африканском континенте, где государство бесплатно предоставляет антиретровирусные препараты тем, кто решается заняться болезнью на ранней стадии, однако, опасаясь общественного мнения, лишь немногие из заразившихся осмеливаются потребовать законный рецепт на той стадии, когда еще не слишком поздно. «Тебелопеле» («Солнечный луч») — клиника для ВИЧ-инфицированных — была весьма неразумно воздвигнута посреди главной городской улицы Касане. И если у кого-то возникали подозрения, что он заразился, из опасения быть увиденным знакомыми идти туда бедняга, естественно, не осмеливался. Когда же жертва в конце концов умирала, ближайшие родственники упрашивали врача указать в свидетельстве о смерти иную причину — лихорадку, туберкулез или какую-либо другую болезнь.

Перед моими глазами мелькнуло разрушающееся тело ррэ Кебалакиле, в голове эхом отдался его мучительный кашель. Мы перешли к другой теме, осознавая, что проблема СПИДа в Ботсване достигла критического уровня и лишь радикальные перемены в культурных установках — быть может, через поколение — смогут изменить положение к лучшему.

Тем временем в школе, полной жизни и позитивной энергии, Грэхем, чья состязательная жилка в характере с каждым днем становилась все более очевидной, настаивал, чтобы я подыскал для наших подающих надежды футбольных звезд достойных соперников.

— Катима-Мулило, — объяснял он. — Вот куда тебе надо отправиться. Они тоже всего лишь маленькая школа. Поезжайте туда и задайте им трепку!

Катима-Мулило, как выяснилось, был даже не ботсванским городом. Он находится в Намибии, однако в силу своего географического положения является одним из ближайших к Касане городков. Это небольшое поселение располагается на максимально возможном расстоянии от Виндхука, если передвигаться по территории Намибии, на самой отдаленной оконечности Полосы Каприви. Эта необычайная полоска суши, искусственно втиснутая меж границами Ботсваны и Замбии, появилась в результате одной из бесчисленных перекроек границ в конце девятнадцатого века. Некий граф фон Каприви, итало-немецкого происхождения, пришел к выводу, что если ему удастся завладеть данным клочком земли, то Юго-Западная Африка сможет по реке Замбези сообщаться с восточным побережьем. Его план рухнул — едва ли не буквально — после открытия несколькими милями далее водопада Виктория. По-видимому, лондонские и берлинские бюрократы просто побоялись канцелярской волокиты, и поэтому данная географическая аномалия, в некоторых местах достигающая лишь двадцати миль в ширину, сохраняется и по сей день.

После слов Грэхема, что мне предстоит поехать одному — хотя, конечно же, меня будет сопровождать Элизабет, которая возьмет на себя роль помощника тренера и врача, а также будет присматривать за девочками, — я уже немножко занервничал по поводу своего первого сольного выезда.

— Да не переживай ты, — вразумлял меня Грэхем в своей обычной грубоватой, но веселой манере. — Нам надо лишь убедиться, что у всех детей есть паспорта, но они уже настолько привыкли ездить за границу, что беспокоиться практически не о чем. Все, что тебе надо будет сделать, — это заполнить бланки на границе.

Всего-то!

Наш маршрут пролегал через парк, и дети составляли список различных животных, которых увидели по дороге. Поскольку они выросли в этой среде, то гиды из них оказались выше всяческих похвал, особенно из Артура, который сидел впереди рядом со мной и Долли (искренне убежденной, что это место принадлежит ей по праву).

— Смотрите, мистер Манго, это орлан-крикун.

Здесь их много-много. Орлан — лучший охотник из всех птиц. Смотрите, он как раз охотится! — Серьезное личико Артура теперь светилось от восторга.

Трудновато было следить за разбитой дорогой и одновременно наблюдать за парящей птицей, с завидной свободой кружащей над миром с пронзительным кличем «уии-а-хьё-хьё». Внезапно она кинулась вниз, в атаку, подобрав крылья к бокам, пронеслась к реке и в самый последний миг, посредством какого-то непостижимого для меня аэродинамического маневра, затормозила падение так, что ее здоровенные когти изящным, но убийственным ударом подняли целый фонтан брызг. Мощно забив крыльями, птица вновь оторвалась от серебряной поверхности реки, таща с собой невероятно крупную серо-черную рыбину длиной фута в три. Почти такая же сильная, как и хищник, та неистово билась, но, словно бы тут разыгралась какая-то сцена из греческой мифологии, смерть жертвы была уже предопределена в момент, когда огромная птица вонзила в нее когти. Вскоре орлан поднялся над верхушками деревьев, и добыча его уже не трепыхалась.

Разыгравшаяся перед нами сцена была столь ошеломительна и первобытна, что я даже не заметил, как остановил машину. Когда же мы снова двинулись, мальчики — за исключением Ботле, который по своему обыкновению заснул, — зааплодировали этому необычайному спектаклю. Быть может, то говорил их охотничий инстинкт, ибо за границами городка жили они в мире практически неизменном и перед глазами ребятишек протекал все тот же извечный цикл жизни и смерти, что и перед самыми первыми людьми, населявшими эту местность. Каким-то образом все барьеры, воздвигнутые урбанистическим обществом, разом исчезли. Не оставляло ощущение поразительной раскрепощенности.

Кипящий адреналин в моей крови успокоился как раз тогда, когда мы прибыли к пропускному пункту на Нгомском мосту. Выезд из Ботсваны был совершенно простым — въезд же в Намибию таковым не оказался. Мы остановились подле вереницы одноэтажных современных на вид зданий и вошли в дверь с табличкой «Иммиграционный контроль». Все паспорта детей были стянуты широкой эластичной лентой в одну пачку, которую я протянул элегантной даме в строгой форме, несколько оживлявшейся значком с надписью «Добро пожаловать в Намибию!».

Тщательно пересчитав паспорта, она потянулась к блоку небольших бланков и оторвала от него требуемое количество.

— Вот, заполните, пожалуйста. По одному на каждого ребенка.

Взглянув на бланки, я пришел в ужас от количества клеточек, которые нужно было пометить или заполнить.

— Слушай, Китсо, как думаешь, сможешь заполнить один?

Он с воодушевлением изучил полоску бумаги и затем нахмурился. Пожав плечами, взглянул на меня и покачал головой, смущенно улыбаясь.

— Да, я понимаю, это слишком трудно.

Он кивнул, снова улыбнулся и прошептал, прикрывшись ладошкой:

— Слишком сложно для Китсо!

Элизабет вывела детей наружу, и они уселись под деревьями. Через открытое окно таможни до меня донеслась песня, которую мои подопечные совсем недавно разучивали с учительницей музыки, миссис Сичилонго. Пели они хорошо, хотя и каждый несколько на свой лад. По крайней мере, моя задача несколько облегчилась.

Проставление галочек и занесение данных напомнило мне одну из сторон преподавания в Великобритании, которую я более всего ненавидел — помимо, конечно же, выставления оценок, это уж само собой разумеется. Составление отчетов было периодически обрушивавшейся на меня напастью. А поскольку все отчеты необходимо было писать на одном и том же листке, то и не было никакой возможности заниматься этим дома. Каждый бланк, строго упорядоченный директором, приходилось передавать от одного учителя другому. И мы жили в постоянном страхе допустить ошибку, ибо, случись оная, весь процесс пришлось бы начинать сначала.

Однажды, когда я преподавал в школе-интернате, меня отправили на курсы повышения квалификации (что именно мне надо было повышать, уж не помню) в Лондон, откуда я должен был вернуться вечером за день до окончания четверти. Я опрометчиво согласился написать свои отчеты последним, по возвращении. Весьма удачно — или неудачно, это как посмотреть, — окончание курсов совпало с днем рождения одного моего друга, который отмечался в миленьком итальянском ресторанчике на Эдгвар-роуд. Празднество полнилось шутками, и вся наша пуританская скованность исчезла так же быстро, как и первый десяток бутылок кьянти. В кои-то веки у меня хватило благоразумия забронировать место на поезд, отходивший в 21.45 с вокзала Паддингтон, находившегося всего лишь в нескольких сотнях ярдов от нашей вечеринки.

Нечто под названием граппа (после этого я употреблял сей напиток лишь раз, да и то по ошибке, и его вообще лучше использовать для полировки антикварной мебели) появилось весьма некстати, однако в конце концов я все-таки оказался в следующем в западном направлении поезде. Когда мне удалось добраться до главной улицы нашего городка и пройти через школьные ворота, я полностью сосредоточился на весьма извилистом курсе до кровати, утешая себя мыслью, что конечный пункт путешествия совсем уже близок.

Сняв одну туфлю и наполовину носок, я внезапно вспомнил. Отчеты!

Ночная работа никогда не входила в число моих хобби, но сейчас выбора не было. К девяти часам следующего утра в лотке рядом с ксероксом должна лежать сотня отчетов. Хоть сам я и отзываюсь о подобного рода занятии весьма нелестно, однако начал все-таки с некоторым удовольствием, то и дело вставляя изящные обороты, отпуская шуточки и выдавая содержательные суждения, — во всяком случае, так мне казалось. О некоторых детях писать было очень легко. Они были такими трудолюбивыми или такими милыми, такими ленивыми или же такими противными, что недостатка в словах я не испытывал. Другие ученики занимали положение где-то посередине, и порой мои описания оказывались несколько скудноватыми. А в паре случаев я с трудом даже вспоминал, кто же это вообще такие.

Ночь шла, и вдохновение потихоньку начало перетекать в сторону кровати, так что я стал прибегать к клише прошлых поколений: «удовлетворительно», «прилежный», «необходимо прилагать старания» и т. п. Перечитывая один свой отзыв, я обнаружил, что каким-то образом умудрился в трех строчках повторить слово «хорошо» целых пять раз. Однако беспокоиться об этом было уже поздно, мне надо было поторопиться. Наконец, когда парочка воробьев опробовала на прочность лед на луже во дворе внизу, работа была завершена. Испытывая, пожалуй, еще большую неустойчивость, чем прежде, я свалил груду отчетов в лоток и кое-как добрался до постели.

Однако времени поспать уже не осталось, вскоре мне пришлось встать, принять душ и поплестись на собрание. К счастью, поскольку это был последний день зимней четверти, всего-то только и надо было, что со всеми попрощаться да пожелать детям приятных каникул. В состоянии крайней утомленности я приткнулся в тихом уголке в учительской, вцепившись в чашку кофе. Пребывая в тот момент в состоянии где-то между сном и бодрствованием, я внезапно обнаружил, что ко мне обращается секретарша директора, мисс Уитервуд, — приятная как метла, привлекательная как силосная яма и обладающая чувством юмора необработанной глыбы гранита.

— И где же они?

Я почему-то всегда ожидал, что в конце каждого предложения она будет добавлять «молодой человек».

О чем эта леди толковала, мне было понятно. С сожалением вынужден признать, что то был отнюдь не первый раз, когда я затянул с подобного рода вещами.

— Все в порядке, мисс Уитервуд, отчеты в лотке, где им и положено быть. Уверен, что там вы их и обнаружите.

— Уверена, что нет. Я только что смотрела. И не вздумайте начать валять дурака…

Собрав всю свою добродетель, я повел ее к лотку. Он был пуст.

— Наверно, кто-то их взял!

— Да уж несомненно. Это урна.

Достаточно лишь сказать, что все мои изыскания в школьной помойке ни к чему не привели: главный привратник на славу наигрался измельчителем бумаги.

Рождество выдалось отнюдь не счастливым, да и Новый год не особо.

Терзаемый воспоминаниями, я в конце концов заполнил иммиграционные бланки, включая даты рождения, адреса и порой весьма непростые фамилии, и положил их на конторку. Дети как раз снова принялись за «Джингл беллз».

На удивление, наша непродолжительная поездка в Намибию и первое участие в чемпионате оказались подлинным испытанием. Местная школа затерялась за пыльной и тенистой базарной площадью; здесь, как и у нас дома, имелось только одно футбольное поле.

У площадки собралась вся школа Катима-Мулило, чтобы поболеть за свою команду, состоящую из довольно крупных детей. Наших же спортсменов у бровки поля поддерживали лишь я да Элизабет. Тем не менее, когда раздался первый свисток, мы принялись ну просто из кожи вон лезть, чтобы хоть как-то компенсировать свою малочисленность. Громкость подбадриваний Элизабет буквально пугала. В один момент, когда Блессингс увернулся от здоровенного мальчика и, к своему удивлению, обнаружил между собой и славой лишь дико размахивающего руками вратаря, она издала такой вопль, что бедняга в ужасе пнул мяч просто наугад. Гадая, что же это на него обрушилось, Блессингс безутешно взирал, как мяч улетел в кусты, перепугав семейство мангустов, прикорнувших в тенечке. Очень надеюсь, что он никогда не догадается, что ему помешали его же собственные болельщики.

Олобогенг окрестила нас «Касаненскими Куду», ибо, сказала она, эти животные не только сильны, но и быстры. И хотя мы с Элизабет старательно поддерживали свою команду, игроков которой, увы, нельзя было даже с натяжкой назвать ни сильными, ни — за исключением Стеллы — быстрыми, но уже к перерыву между таймами стало ясно, что это прозвище было не слишком уместным. Тем не менее в наставлениях в перерыве я делал наилучшую мину и выдавал насколько только можно бодро лозунги вроде «мы разгромим их в пух и прах», «еще раз организуем проход, дорогие друзья», «вырвем победу из челюстей поражения». Когда судья — весьма пристрастный учитель из намибийской школы — дал свисток к началу второго тайма и я отослал наше воинство на площадку, бодрость духа в команде восстановилась. У всех, за исключением Ботле. Я перехватил его крадущимся в направлении Старой Королевы-Мамы: вне всяких сомнений, мальчик собирался славно вздремнуть на заднем сиденье. Широко зевая и закатывая глаза, он по моему приказу поплелся назад на поле, где его тут же сбил с ног противник много больших габаритов. Во взгляде бедолаги, когда Элизабет вновь придала ему вертикальное положение, сквозила укоризна.

Мы проиграли с разницей в двузначное число.

И все же дети как будто не выглядели впавшими в отчаяние, когда пили лимонад перед посадкой в Старую Королеву-Маму (к слову, вызвавшую международное восхищение). Несомненным было то, что это оказался весьма полезный пробег в рамках подготовки детей и, главное, меня к трудностям путешествий по Африке, да и научиться принимать поражения тоже было не лишним. Правда, пока нам не пришлось оставаться где-то на ночь, да и с какими-либо значительными затруднениями мы не столкнулись.

И пока мы с грохотом двигались на холм по направлению к Касане и через скоростной пропускной пункт на ботсванской границе, я лелеял мечту, чтобы все наши последующие выезды оказывались такими же простыми. Увы, я слишком хорошо себя знал: это так и осталось мечтой.

Когда наконец все дети были отправлены по домам, я двинулся к веренице магазинов, припарковался и, словно в каком-то фильме про маленький американский городок, вошел в супермаркет. Поздоровавшись с ммэ Чикой, матерью Ботле, поглощенной сражением с выдвижным ящиком кассы, я сделал кое-какие покупки. На ужин в моем меню значилось тушеное мясо куду, и я планировал притащить домой все ингредиенты, приготовить блюдо и совершить трапезу на маленькой веранде, наблюдая за бегемотами, растянувшими свои толстые конечности на замбийском берегу Чобе. Я твердо решил удалиться внутрь до того, как слоны выйдут на свою ночную прогулку.

К своему немалому удивлению, забираясь в Старую Королеву-Маму, я заметил под навесом одного из магазинчиков Дирка, весьма бурно ведшего беседу с неким гораздо более стройным типом. И когда Дирк двинул своими крупными плечами и тяжело топнул ботинком, я наконец увидел человека, с которым он довольно бесцеремонно общался. Хотя лицо его собеседника и было искажено гримасой полнейшего уныния, я тут же признал в нем отца Артура. Видеть его в обществе Дирка уже само по себе было странно, а его измученный, немощный вид и вовсе шокировал; да и к тому же я совершенно не мог представить, о чем эти двое вообще могут говорить. Дирк как будто никогда не испытывал особой потребности пообщаться с местными.

Нахмурившись, я бросил мясо и пару бутылок «Сент-Луиса» в холодильник, которым теперь обзавелся в кабине, и стал медленно пробираться сквозь высыпавшую на улицу ранним вечером толпу.

Интересно, о чем же говорили Дирк и отец Артура?

 

Глава 10

Дорога на Пандаматенгу

Мы миновали въезд в аэропорт Касане, и над нами с низким гулом проплыл уже знакомый бежевый фюзеляж четырехместной «чессны», принадлежавшей моему новому другу Крису: самолет как раз заходил на одну из своих мягких, шумных посадок вприпрыжку. После футбольной тренировки мы все так устали, что я пообещал детям развезти их по домам, хотя обычно они добирались сами. Мы повернули и въехали на аккуратную территорию, служившую одновременно и гражданским аэропортом, и авиабазой Ботсванских сил обороны, — на дальнем конце поля стояли три военных самолета.

Долли, до этого пребывавшая в несколько угрюмом настроении, после того как я сказал девочке, что надо бы уступить место спереди и кому-нибудь другому, внезапно оживилась. Высунувшись из окошка, она помахала солдатам на бетонной площадке.

— Мистер Манго, знаете, чем я хочу заняться, когда стану взрослой? Хочу служить в БСО, как мой папочка. И может быть, я даже стану первой женщиной-тсвана, которая летает на самолетах.

Долли наверняка не раз бывала в аэропорту, большинство же остальных детей от открывшегося их глазам зрелища замерли в немом восхищении. Касаненский аэропорт из всех виденных мною подобного размера был, несомненно, самым изящным, аскетичным и безупречно чистым. Заправлял здесь всем добродушный человек по имени ррэ Сентле, как раз сейчас махавший мне от стойки регистрации. Крис, тот самый пилот, — помните его? — тоже подошел со взлетно-посадочной полосы поприветствовать нас.

Это был довольно пухлый рыжеволосый коротышка сорока с лишним лет, работавший на одну из частных чартерных авиакомпаний. Он был родом из Зимбабве, и уже одно лишь то, что он не называл себя, как это делали многие другие белые, «родезийцем» или, еще хуже, «роди», расположило меня к нему с первой же нашей встречи. Я сразу же понял, что Крис ни в коем случае не разделяет той весьма отталкивающей и, несомненно, свидетельствующей об ущербности убежденности в собственном превосходстве, свойственной столь многим, кого я здесь встречал.

Крис улыбнулся и помахал всем детям, а Блессингса, своего соседа, шутливо ткнул кулаком в плечо.

С детьми всех возрастов и любого происхождения он вел себя очень естественно. И вообще говоря, именно его способность ладить практически с любым новым человеком и привлекла меня в нем во время нашего знакомства в баре «Старого дома». Криса частенько можно было застать там за скабрезными разговорчиками в самых разношерстных компаниях.

— Пойдемте-ка, ребятки. Хотите ведь посмотреть мой самолет? — предложил он. — Мистер Манго, есть у вас время?

Большинство детей захихикали, услышав из уст пилота мое новое прозвище, и обратили на меня умоляющие взоры, чтобы я разрешил им посмотреть. Поскольку по натуре я отзывчивый и чуткий, а также потому, что сам я еще не видел этой машины, возражений с моей стороны не последовало. Пребывая одновременно в восторге и ужасе, я какой-то частицей своей души буквально жаждал усесться за приборную панель этого одномоторного самолета.

— Ну что, ребятишки, чем думаете заняться, когда вырастете? — Вопрос, неотступно преследующий меня и по сей день. В современной Ботсване, с ее невероятно расширившимися возможностями выбора, вопрос этот становится все более привычным. В стране, где некогда большинство детей с раннего возраста были вынуждены трудиться на пастбищах в буше, теперь перед ними открывалось столько же путей, сколько и перед их сверстниками на Западе. У многих моих подопечных, несмотря на относительно малый возраст, уже имелись кое-какие задумки. Так, Скайи и Олобогенг хотели работать в городе, вернуться в Габороне и устроиться куда-нибудь в офис. Кортни интересовался окружающими птицами и животными и мечтал стать егерем. Хэппи, к моему удивлению, пришел к выводу, что хочет стать поваром в каком-нибудь большом домике для сафари. И он, кстати, уже помогал своему дяде в чадящей стальной кухне в «Мовена». Ху — как мне кажется, из-за весьма сильного давления со стороны сверстников, желавших, чтобы он соответствовал определенному стереотипу — решил связать свое будущее с китайскими боевыми искусствами и сниматься в кино. Китти и Стелла лелеяли более прозаичную мечту стать врачами, и их частенько можно было увидеть в задней части класса лечащими кукол. Порой девочки вознамеривались полечить и Китсо, который, кажется, был только рад оказываемому ему вниманию. Естественно, всем этим мечтам было суждено осуществиться лишь после того, как ребята закончат свои успешные карьеры футбольных игроков.

Прежде чем нам позволили выйти на взлетно-посадочную полосу, всем предстояло получить пропуска. Какое-то время я весьма опасался, что сейчас вновь начнется канцелярская рутина, однако, когда я уж было думал, что грохнусь в обморок, все волшебным образом уладилось. Выйдя через двери из тонированного стекла на яркий солнечный свет, я показал детям трюк: сплести пальцы, вывернуть руки и поднести их к глазам в качестве временных летных очков. Пока мы бодрым отрядом маршировали к самолету Криса, ребятишки замечательно быстро научились насвистывать мелодию из «Разрушителей плотин». Все по очереди зачарованно посидели в кабине пилота — и, конечно же, каждый при этом воспользовался случаем надеть наушники и поговорить в микрофон, хотя в случае Ху они по размеру больше подходили к его плечам. И даже Ботле, начавший рыдать после того, как при попытке сплести очки случайно ткнул себе пальцем в глаз, получив разрешение усесться в кресло пилота и поиграть всеми ручками управления, успокоился.

Когда позже я увиделся с Крисом в «Старом доме», где он как раз «промачивал горло», как он любил выражаться, мы сошлись на том, что мои маленькие подопечные — просто чудные детки.

— Ну до того все такие сметливые, любознательные и забавные, — восхищался летчик. — Слышал бы ты, какой вздор несли раньше — ну, типа, дескать что-то могут делать только белые, а африканцы до этого никогда не допрут. Даже я так думал, когда был маленьким. Тебе доводилось останавливаться у африкандеров на фермах в Пандаматенге? Это примерно километрах в ста пятидесяти к югу отсюда. Насколько я знаю, многие из них бывают здесь, потому как Грэхем близко знается с этими парнями. Тебе и вправду будет очень интересно взглянуть на этих людей. Они живут совершенно не так, как белые или африканцы.

— Вообще-то я не знал, что они здесь бывают. Как ты сказал, это место называется?

— Пандаматенга. А что?

— Пандаматенга? Ничего себе названьице! — Меня аж бросило в дрожь, и еще больше я содрогнулся оттого, что экзотические названия до сих пор все еще могут производить на меня такое впечатление.

Когда я спросил об этом в школе Грэхема, он на мгновение замер, а затем с досадой хлопнул себя по лбу.

— Точно. Ну конечно, все устраивается как нельзя лучше. Извини, что не сказал тебе об этом раньше. Просто я слишком занят с девочками, да и Джейни недавно приболела. Ладно, дай-ка я быстренько посмотрю. — Он пролистал настольный календарь. — Отлично, скажем, в следующие выходные. Так, надо выяснить, можно ли отправить им сообщение. Телефона там нет, но я, наверное, смогу послать им радиограмму с подтверждением, что вы приедете, — если, конечно же, ты хочешь?

— Ну, я даже не знаю, чего и ожидать-то. Что это за Пандаматенга такая?

— По мне, так обязательно надо съездить. Помимо, естественно, футбольного матча, нелишне отправить туда ребятишек также и для того, чтобы они посмотрели, как работают на ферме. Вообще-то организованное сельское хозяйство в Ботсване — довольно молодая отрасль экономики, и правительство всячески способствует его развитию. Поэтому-то африкандеров и приглашают, чтобы заложить основы и все наладить. Тебя весьма удивит, когда увидишь, чего они там добились. Поскольку сейчас работа идет полным ходом, а детишек у них много, они надеются привить интерес к сельскому хозяйству следующему поколению. На данный момент крупных хозяйств, которыми управляют тсвана, попросту нет. Африкандеры хотят, чтобы лет через тридцать все необходимые стране злаковые выращивались в ее пределах.

И уж что совершенно точно, присмотрят они за вами как следует — будь ты хоть трижды британец! Правда, сам я поехать с тобой не смогу — мне надо быть на собрании директоров в Маунге, так что все придется организовывать тебе одному — ну, и Элизабет поможет, конечно же.

Грэхем послал радиограмму и получил ответ, что в Пандаматенге нас ждут. Все дети с окрестных ферм будут брошены на битву на футбольном поле — которое скорее всего лишь несколько дней назад было еще кукурузным. С некоторой неуверенностью я вместе с Грэхемом изучил карту, и на прямой дороге, ведущей на юг к Франсистауну, он отметил место, где нас встретит одна из фермерских жен и проводит к своему поселению. Каких-либо палаток и прочего бивачного снаряжения брать нам было не нужно, поскольку африкандеры собирались обеспечить нас как кровом, так и едой. Все, что нам требовалось привезти в качестве ответного подарка, — это два двадцатилитровых бочонка со смазкой для тракторных коробок передач.

С наступлением выходных мы привязали к крыше бочонки и отправились в двухчасовое путешествие, планируя прибыть в Пандаматенгу к обеду. Как раз начался сезон дождей, и всю неделю лило как из ведра. На этот раз целые озера на дороге не были миражами. С потрясающей скоростью обычно умирающий буш покрылся зеленью, пестрившей многообразием ярких цветов. Температура понизилась, и наступившая прохлада наполнила нас дополнительной энергией, так что мы, должно быть, имели самый развеселый вид, когда мимо гаража Маурио и небольшой промышленной зоны выезжали в дикую местность. Дети пели песни и играли в слова и «угадайку», — игры, которым я их недавно научил. Естественно, в последней из «животного, растения или минерала» особой популярностью пользовались «животные».

Для Ху эти игры поначалу оказались полнейшей загадкой, однако благодаря им он с невообразимой скоростью выучил поразительное количество слов. К сожалению, Хэппи, которому обычно требовалось совсем немного времени, чтобы разобраться в происходящем, похоже, так и не понял смысла игры. Возможно, мешало слишком богатое воображение, которое он демонстрировал, когда наступала его очередь задавать вопрос. Напомню, что вопрос должен быть сформулирован таким образом, чтобы на него можно было ответить либо «да», либо «нет».

— Так сколько у него ног?

— Нет, Хэппи! — хором запротестовали мы. — Так спрашивать нельзя.

— Да ладно, успокойтесь, пожалуйста. Ну хорошо, у него три ноги?

— Ох, Хэппи, ну что ты за глупый мальчишка. Животных с тремя ногами не бывает, — мягко выговорила ему Элизабет.

— Нет, бывает, — уверенно провозгласил он. — А как же пес нашего соседа, а? У него только три лапы, потому что четвертую отгрыз крокодил. Он напал на пса, когда тот был еще щенком. Его зовут Прыгун.

— Неудачный пример. Кто-нибудь поможет Хэппи?

— Нет-нет, ну можно мне еще один вопрос? Пожалуйста? — взмолился он, и Элизабет сжалилась. — Так, подождите, подождите. — Мальчик закатывал глаза, ломал пальцы, раскачивался из стороны в сторону, напрягая мозги в поисках подходящего вопроса.

— Ага, придумал. Так, оно фиолетовое?

— Ох, Хэппи! — снова взвыли мы.

— А что такого? Фиолетовый — мой любимый цвет. — И, выдвинув столь непреложное доказательство обоснованности своего вопроса, он скрестил руки на груди и уставился в окошко.

На горизонте, быть может милях в пяти, возвышалось огромное зернохранилище, этакий храм современной эпохи, и, приблизившись к нему, мы обнаружили, что оно окружено еще несколькими зданиями. Универсальный магазин, бар, винная лавка стояли параллельно гаражу и кафе. Мы остановились и высыпали из машины, а я сверился с картой. Еще сто семь километров строго на юг — и будет нам фермерская жена. Все это, честно говоря, казалось каким-то неправдоподобным.

Так что мы двинулись дальше, и, миновав небольшое поселение, я заметил, что справа и слева от меня потянулась длинная, высокая проволочная ограда, несомненным назначением коей являлось воспрепятствовать разграблению животными нескольких сотен гектаров, засаженных овощами и зерновыми, которые, как мне теперь открылось, простирались перед нами. Достойно изумления, но в Ботсване имеется около трех тысяч километров так называемого «буйволового забора», полутораметровой высоты, официально именуемого Ветеринарной охранной оградой. Это не сплошная ограда, но несколько проволочных преград под высоким напряжением, пересекающих страну в самой дикой местности. Впервые подобные заборы были возведены в 1954 году, дабы отделить стада диких буйволов от домашнего скота на свободном выпасе с целью пресечь распространение ящура. Главная проблема заключается в том, что эти ограждения препятствуют миграции диких животных к источникам воды по вековым сезонным маршрутам, и в результате тысячи несчастных созданий запутываются в проволоке, а другие умирают от истощения, выискивая пути обхода. Быть может, со временем проволочные заборы демонтируют, руководствуясь хотя бы тем простым, но убедительным доводом, что чем больше в стране животных, тем больше здесь будет и туристов.

Тем не менее уровень культивации земель впечатлял. С каждой стороны дороги через плоскую равнину, насколько только хватало глаз, неправдоподобно прямыми линиями простирались ряды кукурузы и сорго. Где-то в трехстах ярдах справа по пшеничному сектору с черепашьей скоростью двигался комбайн. С моей точки обзора казалось, что машине понадобится дня два, дабы добраться до конца линии. Как странно, должно быть, этот пейзаж выглядел с неба: окаймленный сталью желтый лоскут на гигантском однообразно серо-зеленом полотне Калахари.

На то, чтобы проехать все эти сельскохозяйственные угодья, у нас ушло, наверное, около получаса, и наконец мы оказались в их дальнем конце у ворот. По одометру я прикинул, что мы повстречаем нашу хозяйку ровнехонько через двадцать три километра. Это по-прежнему представлялось мне невероятным. Хотя я и понятия не имел, сколько же нам еще придется ехать по дороге, я уже страстно желал достичь пункта назначения, ибо дети начали проявлять нетерпение. Вплоть до этой стадии путешествия они вели себя на удивление хорошо, теперь же все чаще обращались к Элизабет с вопросом, скоро ли мы приедем. Она успокаивала ребятишек, всячески отвлекала их внимание, но вскоре все равно пришлось остановиться и дать им возможность размять ноги. Я вперил взор в бесконечно прямую дорогу и уперся подбородком в руль, а Старая Королева-Мама все тарахтела и тарахтела.

Поскольку вдоль обочины не стояло указателей и не было вообще никаких отличительных признаков, я всецело полагался на расстояния, которые мне сообщил Грэхем, и чем больше километров мы накручивали, тем пристальнее я вглядывался вдаль. Интересно, а если мы прибудем в назначенный пункт и никого там не обнаружим, надо ли мне будет остановиться и ждать, или же продолжать двигаться дальше, не доверяя точности одометра? Я не знал ответа на этот вопрос, а потому испытал величайшее облегчение, когда, едва лишь щелчок возвестил о последнем километре, заметил вдали нечто, смахивающее на лошадь со всадником.

Когда мы подъехали ближе, я обнаружил, что это действительно была лошадь, но вот всадников оказалось двое. Весьма миловидная блондинка держала поводья крепкой гнедой кобылы. Позади нее сидела девочка примерно того же возраста, что и окружавшие меня дети, вне всяких сомнений приходившаяся этой женщине дочкой. Выбравшись из машины и открыв сзади кузов, я подошел и протянул женщине руку, и она крепко, но дружески пожала ее.

— Goeiemiddag. Ное gaan dit?

— Да. Совершенно без проблем, спасибо. Очень подробные указания, спасибо.

Маленькая девочка наклонилась вперед.

— Моя мама не говорит по-английски, — объяснила она. — Она спрашивает, как дела?

— О, чудесно, спасибо огромное. Как это сказать на африкаанс?

— Goed dankie.

— Ага, понятно. Goed dankie! — несколько торжественно ответил я и улыбнулся.

Разворачивая лошадь, женщина выглядела несколько озадаченной, но прошептала что-то дочке.

— Kom, следуйте за нами! — С этими словами они перешли на быструю рысь. — Это недалеко.

Мы поспешно забились в машину и, вихляя (нас постоянно заносило на разбитой дороге), покатили за ними. Взглянув в зеркало заднего вида, я заметил, что дорога слишком быстро (мне даже стало не по себе), исчезла из виду. Теперь мы продирались сквозь траву и грязь по тропе, судя по всему просто выкошенной в буше. То и дело попадались повороты направо и налево, более или менее заросшие, но в остальном со всех сторон нас окружали однообразные и ничем не примечательные деревья да кусты. Из-за недавно прошедшего дождя езда выдалась тяжелой, и когда мы порой попадали в лужи, Старая Королева-Мама подскакивала словно подвыпивший воднолыжник. Крутя руль, я, к своей величайшей тревоге, осознал, что практически не властен над направлением, которое она выбирает. Заходясь от смеха, дети подгоняли меня, совершенно не понимая, что большей частью я был водителем лишь по занимаемому в машине месту.

В этих условиях верховая езда явно была более уместным способом передвижения, и вскоре мать и дочь оторвались от нас на несколько сотен ярдов. Одной рукой маленькая девочка держалась за талию матери, а другой махала нам, чтобы мы не отставали. Нажав на газ, я почувствовал, как машина вздымается, и мы тут же плюхнулись в лужу, поглубже предыдущих. В мгновение ока лобовое стекло покрылось плотным слоем черновато-коричневой жижи. Внутри машины внезапно потемнело, и я стал лихорадочно шарить по панели, пытаясь найти кнопку включения весьма древних дворников. Со вздохом и скрипом резины они заработали, и через два-три взмаха я наконец-то смог более или менее различать дорогу.

Лошадь и всадницы, однако, тем временем исчезли.

Плавно затормозив, я поспешно опустил окно и высунулся наружу. К моему облегчению, мать и дочь появились в проходе меж кустами, на который я не обратил внимания, и снова нас поманили. Старая Королева-Мама степенно развернулась, и мы двинулись к ним.

— Теперь уже совсем близко. Давайте езжайте за нами.

Мы поднажали, и вскоре машина выкатилась из плотного подлеска — и как раз вовремя, ибо я уже был измотан словно гонщик на ралли. Перед нами возвышались весьма впечатляющие ворота в западном стиле, открывавшие проезд сквозь высокую внешнюю ограду, которую мы уже видели, когда проезжали через пахотные земли.

За воротами располагался большой двор, в задней части которого, за невысоким штакетником и цветником, стоял весьма привлекательный домик с остроконечной крышей. По обеим сторонам двора были выстроены два больших деревянных амбара, позади одного из которых возвышалась силосная башня из оцинкованного железа. Мы припарковались рядом с огромной деревянной повозкой, прицепленной к маленькому красному трактору. В ней громоздилась высоченная гора брикетов сена. Эти брикеты разгружала огромными вилами группа рабочих, сбрасывая их на приводимый в движение дизельным двигателем конвейер, равномерно доставлявший их к вершине одного из ангаров, где, в свою очередь, брикеты аккуратно укладывали на стропила.

Какой-то здоровенный мужчина — и это казалось просто невероятным — пронес два брикета одновременно, по одному в каждой руке, и без усилий бросил их на ленту. Увидев, что мы прибыли, он зашагал навстречу, стягивая на ходу засаленную ковбойскую шляпу. Хозяин оказался просто великаном, а гуще его бороды я доселе не видывал. Она покрывала всю его бочкообразную грудь и половину раздутого живота. Вот так здоровяк! Облачен этот человек был в синий комбинезон. Пожимая мне руку, он широко улыбнулся.

— Ты Уилли? Друг Грэхема? Меня зовут Ханс. Добро пожаловать на нашу ферму! — провозгласил он на ломаном английском с таким густым африкандерским акцентом, что в него, наверное, можно было бы воткнуть panga — африканское мачете.

Дети изумленно таращились на этого сказочного гиганта, пока я одного за другим представлял их хозяину фермы. Он лучезарно улыбнулся ребятишкам и поприветствовал на африкаанс, назвав их, насколько я понял, своими сыновьями и дочерьми. Затем Ханс познакомил нас с собственными отпрысками, число которых достигало не то шести, не то семи, возрастом от тинэйджеров до младенцев. Один из старших мальчиков, светловолосый с челкой, Маркус, на сегодня явно был назначен гидом. С дружеской улыбкой он предложил детям осмотреть ферму и познакомиться с ребятами, состоящими в местной команде. Меж тем меня позвали выпить чаю с его родителями.

Сразу же за входной дверью располагалась широченная, едва ли не викторианская кухня с большой дровяной печью и огромным столом, сбитым из крепких брусьев. Остальная обстановка была весьма незамысловатой, и единственное украшение на стенах заключалось, насколько я понял, в изречениях из Библии, вышитых на ткани и вставленных в простую рамку. Вся атмосфера дома была пронизана величайшей скромностью и простотой.

С несомненной гордостью Ханс провел меня по всему дому. Комнаты детей равным образом были обставлены непритязательно: лишь низкие деревянные койки да стулья с сиденьями из плетеного камыша. У жены Ханса, имя которой я так и не запомнил, в задней части дома имелась собственная небольшая комнатка, где я разглядел груду ниток и вышивки, большую Библию и какие-то весьма древние на вид журналы.

К нашему возвращению на кухонный стол были водружены пирог и большущий чайник, а какая-то суетливая старушка расставляла тарелки и раскладывала ножи, оживленно болтая на сетсвана с хозяйкой дома. Мы расселись, и я почувствовал себя обязанным сообщить, при посредничестве той маленькой девочки, что сопровождала нас до дома, как нам всем приятно оказаться у них в гостях. К счастью, до моей речи дело не дошло, ибо как раз в этот момент Ханс, сцепив руки и плотно зажмурив глаза, начал грубым, но тихим голосом читать нараспев благодарственную молитву. Прикусив язык, я сложил руки и стал ждать.

Как только хозяин закончил, торжественная атмосфера рассеялась, и его жена разрезала пирог на огромные куски, один из которых, водрузив на тарелку, поставили передо мной. Ханс задумчиво уставился на меня, как следует откусил от своего куска и что-то пробормотал дочери.

— Мой папа считает, что ты выглядишь как типичный англичанин.

Не вполне уверенный, хорошо это или плохо, я улыбнулся.

— Да, он говорит, ты слишком худой. Немножко нездоровый. Тебе надо больше есть, говорит он.

Через какое-то время Ханс таки рискнул заговорить по-английски и пустился в пространный дискурс об истории африкандеров, а затем поведал, какую программу они приготовили для нас. Сначала — и я сразу же несколько упал духом — дети сыграют в свой футбол. (Запутавшись в сложностях системы соревнований, в которых мы принимали участие, я сперва даже и не понял, что избиение, учиненное нам в Катима-Мулило, оказалось на самом деле лишь разминочным матчем. Здесь-то, в Пандаматенге, и должно было состояться наше первое свидание с судьбой.) По окончании игры дети смогут помыться у насоса во дворе, осмотреть хозяйство, а затем их поведут в поля, где объяснят, что там выращивают фермеры и как все это происходит. Вечером хозяева разведут посреди двора огромный костер и приготовят что-нибудь вкусное из африкандерской кухни. Дети будут спать в амбаре на брикетах сена — там им будет тепло и уютно, а ограда исключает всякую опасность со стороны диких животных. Для меня припасли отдельную комнату, где мне наверняка понравится. Утром хозяева приготовят нам плотный вкусный завтрак. Ханс, как я видел, уже его предвкушал. Так что мы основательно подкрепимся перед обратной дорогой в Касане.

Когда мне не удалось отвертеться от третьего кусища пирога, я уже не испытывал ни малейшего энтузиазма касательно участия в предстоящем спортивном мероприятии, и в особенности сожалел о том, что Грэхем без моего ведома назначил меня судьей. Вскоре, впрочем, воодушевление детей подняло мне настроение, и игра началась. Хотя кое-кто из местных детей был старше и крупнее «Касаненских Куду», опыта им явно недоставало. Судя по всему, здесь больше привыкли играть в регби. Что, несомненно, обернулось нашим значительным преимуществом, хотя скорее всего в этом отношении Хэппи и не согласился бы со мной, когда весьма крупный мальчик в изорванных шортах и рубашке уложил его на землю, сделав характерную для регби подножку. Отряхиваясь от пыли, наш полузащитник посмотрел на меня с невыразимым упреком, явно ожидая, что я достану красную карточку. Однако, отдавая себе отчет, с какой стороны в тот вечер дул ветер, я разочаровал Хэппи, ограничившись лишь тем, что спокойно предупредил крепыша. В течение первых десяти минут все как будто шло достаточно гладко, однако как раз в конце первого тайма Долли, озаботившись преподаванием урока Ботле, как завязывать шнурки, временно оставила мяч без внимания. Входя в четверку защитников, она должна была отслеживать каждое наступательное движение противника. Вместо этого она сидела с Ботле на средней линии поля и терпеливо наставляла:

— А теперь сверху и снизу, потом делай петлю, еще одну и затягивай. Да, уже неплохо…

В общем, Долли заметила гол, пробитый нам с дальнего левого края в верх ворот (мяч пролетел всего лишь в нескольких футах от макушки миниатюрного Хакима, нашего вратаря), только когда болельщики взревели от восторга. Изобразив на лице улыбку, я поднял налившийся свинцом свисток к губам. Весь перерыв мы безутешно провели на своей вратарской площадке: Хаким сокрушенно хлопал себя по голове, а Долли распекала пребывавшего в замешательстве Ботле за то, что он отвлек ее. Впрочем, несколько долек свежего манго да стаканчики с излюбленным апельсиновым лимонадом подняли дух футболистов, и, к моему удовольствию, в начале второго тайма дети бежали к центру поля уже вполне бодро.

Едва лишь я подтянул носки и дал свисток, как Стелла, действительно необычайно быстрая и ловкая, перескакивая и обегая вытянутые в подножках ноги, внешней стороной своей парусиновой туфли умудрилась закатить черно-белый мяч под тело распластавшегося вратаря. Перепрыгнув через него, девочка протолкнула мяч в сетку, подняла его над головой и побежала к центру поля — наслаждаться восторгом и похвалами своих товарищей по команде. Мне пришлось собрать всю свою силу воли, чтобы не отбросить свисток и не присоединиться к поздравлениям.

И с этого момента «Касаненские Куду» до самого конца матча оставались хозяевами положения. Уже через несколько минут Артур с горящим от гордости лицом бежал с одиннадцатиметровой отметки, безупречно пробив штрафной удар, назначенный за особенно грубую подножку маленькому Ху. (После этого инцидента наступил небольшой перерыв, в течение которого я вынужден был гоняться за Ху, в свою очередь гонявшимся по полю с применением болевых ударов каратэ за своим обидчиком.) Так что, когда счет стал 2:1, назад мы уже не оглядывались, и в конце концов я залился финальной трелью, — надеюсь, она прозвучала не слишком высокомерно.

Ко времени, когда все умылись или же просто побрызгали водой на руки у насоса во дворе, солнце уже начало клониться к западу. Однако дел еще было по горло. Дети обошли фермерский двор и пребывали в восторге от показанных им хозяевами сельскохозяйственных машин. Касане, несмотря на свое расположение, по сравнению с Пандаматенгой имел едва ли не городской облик: все эти магазины, банки и гостиницы, — так что сельскую жизнь наши дети прежде видели лишь на картинах в книжках. И сейчас ребятишки были в полном восторге. На аккуратных участках за постройками можно было увидеть небольшое стадо коров, а также свиней, и, к моему удивлению, детям гораздо интереснее было посмотреть на сих «редких» животных, нежели на тех экзотических, что окружали их в обычной жизни.

Мы все забрались на теперь уже пустую повозку для сена, и маленький красный трактор потащил нас на широкие просторы полей. Ханс, пребывавший в добродушном настроении, на безопасных участках позволял всем детям самостоятельно порулить трактором. Они зачарованно наблюдали, как комбайн полз по равнине и поглощал клонящуюся пшеницу, оставляя за собой ровно уложенную солому и извергая золотистые зерна в ехавший рядом грузовик.

Когда мы вернулись к дому, солнце уже опустилось до уровня крыши. Натаскав из леска сухостоя, рабочие сложили костер, вполне достойный Ночи Гая Фокса, и он только начинал заниматься, когда дети расселись вокруг него. Рядом с жаровней на стол, стоявший на козлах, навалили груды скрученных бурворсов — крупных африкандерских колбасок, — а также первосортных бифштексов и завернутый в фольгу картофель. Рядом с кувшинами свежевыжатого сока стояли блюда с домашними булочками и миски с салатом — прямо с огорода.

Вскоре вечерний воздух прокоптился запахом жарящегося мяса: дети готовили самостоятельно, а мы с Элизабет следили за тем, чтобы они не сожгли дотла свой ужин или самих себя. Появился Маркус с огромным металлическим тазом только что поднявшегося теста и связкой заостренных палочек фута в три длиной. Ко всеобщему восторгу, он продемонстрировал, насколько я понял, старинное африкандерское искусство выпечки «палочного хлеба». Скатав ладонями кусок мягкого белого теста в колбаску длиной примерно в фут и толщиной в два-три дюйма, он насадил один ее конец на палочку, а оставшуюся часть обмотал вокруг нее. Аккуратно держа палочку над тлеющими углями и медленно вращая, он следил за тем, чтобы тесто не подгорело и не упало в пепел. Через несколько минут у него получилась прекрасно пропеченная булочка с цилиндрическим отверстием по всей длине. Затем Маркус принес piece de resistance — консервную банку густого, белого и очень сладкого сгущенного молока, которое и залил в отверстие.

Он протянул булочку Артуру и с явным удовольствием наблюдал, как тот, со смаком облизывая пальцы, умял ее за два захода. Увидав, как Артуру понравилось угощение, все остальные немедленно потребовали палочку из теста. Вскоре, однако, стало очевидно, что приготовление палочного хлеба все-таки требует определенной сноровки. Так, Ботле в процессе приготовления погрузился в грезы и очнулся лишь тогда, когда его изделие полностью обуглилось с одной стороны, при этом совершенно не пропекшись с другой. Устало пожав плечами, он перевернул палочку и сунул ее назад к углям. Через несколько секунд палочка прогорела насквозь и шлепнулась в костер. С унылым взором Ботле протянул мне остатки, и мы начали сначала.

Когда же ужин закончился и с лиц и пальчиков ребятишек удалили остатки липкой сгущенки, Ханс достал гитару и запел африкандерские песни, весьма напоминавшие западные в стиле кантри. Поначалу дети как будто смутились, но затем ритмы их захватили и они стали хлопать в ладоши в такт. А потом, вдохновленные примером Долли, вскочили на ноги и принялись энергично и выразительно танцевать в мерцающем свете гаснущего костра.

Наконец, устав, они снова уселись, позевывая и молча созерцая угли. Ханс развернул свой внедорожник передом к амбару и включил фары. Дети один за другим забрались под одеяла, расстеленные для них на свеженабросанном сене, и закрыли глаза. Лишь Стелла да Ху, кажется, побаивались новой, весьма непривычной для них обстановки, и, поняв, что бедняги вот-вот разрыдаются, я согласился спать в амбаре и сам. Удостоверившись, что все успокоились, я завернулся в одеяло. Где-то невдалеке пофыркивали и тихо ржали лошади, и со все еще звучащими в ушах последними аккордами Ханса я быстро погрузился в сон, невольно вспомнив Дикий Запад.

На завтрак на следующее утро чего только не было: куриные яйца, бекон (свиной, однако об этом я умолчал, ибо Скайи, Китти, Глори, Долли и Олобогенг за пару недель до этого, к ужасу своих плотоядных друзей и родных, провозгласили себя вегетарианками), помидоры, кукурузные оладьи и колбаски, — все это подавалось у костра, поддерживавшегося всю ночь.

И к тому времени, когда мы напились чаю, удостоверились, что дети ничего не позабыли, распрощались с нашими добрыми и гостеприимными хозяевами и разместились наконец в Старой Королеве-Маме, утро уже подходило к концу. Сначала Грэхем, а теперь и Ханс — оба настойчиво внушали мне, что в Касане мы должны вернуться до наступления сумерек. Каких только ужасов мне не рассказывали! На дороге в Пандаматенгу в потемках произошел ряд аварий со смертельным исходом — и все были вызваны столкновениями с животными. А один парень хоть и не пострадал, однако оказался в нелепой ситуации: ему пришлось медленно проехать на мотоцикле между ног жирафа. Как бы ни был крепок наш автомобиль, я все равно не испытывал никакого желания приобрести опыт столкновения с крупным животным на приличной скорости. Впрочем, у нас была еще уйма времени, поскольку на то, чтобы добраться до места, где мы повстречали жену Ханса, нам потребовалось чуть более двух с половиной часов, а дорога до фермы отняла всего тридцать минут.

— Папа спрашивает, помните ли вы, как выехать на главную дорогу. Он хочет нарисовать вам карту. Может, подождете пару минут? — предложил Маркус.

— Нет-нет, все в порядке. Надо доехать до конца этой проселочной дороги и повернуть налево, так ведь? А потом прямо, да?

Как раз в этот момент меня отвлекли дети. Китсо поднял рев, потому что Хэппи выхватил его записную книжку и выбросил ее в окошко. Она приземлилась прямо у моих ног вместе с тщательно заточенным карандашом.

Неплохо выбран момент, Хэппи, спасибо тебе. Я подобрал книжку и карандаш и вместо того, чтобы вернуть их мальчугану, передал нашему хозяину, дабы тот набросал схему. Заботливо поглаживая бороду, он заставил меня повторить свои наставления, а затем дважды проверил, правильно ли я их понял. Удостоверившись, что я все запомнил, Ханс снял свою потертую кожаную шляпу и стал махать ею нам вслед, а мы рванули через ограду и скрылись в буше.

 

Глава 11

В буше

Стоило нам выехать за ворота (дети только-только перестали махать гостеприимным хозяевам, скрывшимся за поворотом), как перед самым капотом автомобиля внезапно выскочили две зебры. Взбрыкивая задней частью, они весьма резво понеслись по вырубке. Виляя влево-вправо (небось думали, будто я попытаюсь нагнать их), они обрушили на Старую Королеву-Маму комья сухой земли, вылетавшие из-под их копыт.

Впервые в жизни я видел этих величественных животных совсем близко. Очаровывала уже одна их полосатая шкура, блестевшая на солнце от пота, к тому же зебры так перебирали своими короткими мускулистыми ногами, что нам захотелось и дальше следовать за ними по дороге. Они шумно мчались вперед, покачивая головами вверх-вниз; энергия буквально била из них ключом. Вот на их пути оказалось старое поваленное дерево — и зебры ловко преодолели препятствие, синхронно его перепрыгнув. Старая Королева-Мама объехала его, без всяких последствий для себя сокрушив иссохшуюся крону, и вновь пустилась в погоню. Дети за моей спиной, беспрестанно взмывая в воздух, восторженно взвизгивали каждый раз, когда мы проносились через лужу или когда через боковые окна внутрь попадали ветви склонившихся деревьев, забрызгивая потолок зеленым соком.

Наконец, увы, животные резко свернули вправо и, подпрыгнув до невозможности высоко, исчезли за изгородью. Задыхаясь от веселья, мы замедлили скорость и остановились. В возбуждении погони я как-то не следил за направлением и теперь, посмотрев в зеркала, попытался определить наше местоположение — но увидел лишь бесконечную зеленую аллею. Я сверился с картой, на которой Хэппи (вот вредитель!) уже что-то начиркал. Вроде бы все шло как надо, хотя я и понятия не имел, сколь долго мы неслись за зебрами. Во время преследования я точно не замечал никаких левых поворотов.

Возможно, лучшим выходом было продолжать ехать дальше. До поворота наверняка уже недалеко, а потом надо будет лишь свернуть да ехать себе прямо, пока не наткнемся на основную дорогу. В кузове дети вновь затянули песню. Поразительно, но они, кажется, запомнили кое-какие слова на африкаанс из песен Ханса, и хотя и понятия не имели о смысле, все равно весело их напевали под дирижирование Долли.

Мурлыкая себе под нос, я вел машину дальше, наслаждаясь удивительными пейзажами и очаровательной компанией. В какой-то момент мне пришлось резко свернуть, чтобы не наехать на камень размером с солдатский шлем, а затем еще и еще раз — булыжники были раскиданы по просеке словно мины на минном поле. В конце концов, из опасения повредить чувствительное шасси Старой Королевы-Мамы, я вынужден был снизить скорость. И когда после этого повнимательней вгляделся в один из этих бугров, то с удивлением обнаружил, что наткнулся на семейство — и весьма многочисленное — черепах. Совершенно очарованный, ибо доселе видел подобных тварей не иначе как в картонных коробках, я остановился. Мы все очень-очень тихо выбрались наружу и приблизились к этим доисторическим животным. Лично я был уверен, что черепахи просто обязаны скрыться под панцирями. Однако им, похоже, все было нипочем, даже когда я взял одну, чтобы прикинуть ее вес, — она лишь посмотрела на меня со скучающим видом. С другой стороны, мимика у черепах весьма ограниченная.

Кортни — вероятно, более всех из нас любивший животных — лег на живот, оказавшись лицом к лицу со своим новым другом, и стал потчевать его обедом из тщательно отобранных травинок. Мальчик тихонько разговаривал с черепахой, и его как будто совсем не волновало, что беседа была односторонней.

Через несколько минут я все-таки начал задаваться вопросом, а не стоит ли нам вернуться, поскольку все так же не был уверен, что мы едем правильно. Дав детям напиться из большой канистры, привязанной в задней части автомобиля, я удостоверился, что никого не укачало и что никому не требуется в туалет. После чего мы поехали дальше.

И дальше.

И еще дальше.

К тому времени мы уже должны были спокойненько ехать себе по основной дороге, однако вместо этого все еще продирались по травянистой колее. А она все тянулась и тянулась — казалось, бесконечно. И потому я испытал неимоверное облегчение, когда наткнулся наконец на левый поворот. Отчасти из-за того, что мне так не хотелось признавать, что я совершил ошибку, а также из-за невероятного однообразия местности, я убедил себя, что мы все-таки едем правильно и меня просто слегка подвело чутье: поворот должен быть чуть позже. Я воспрял духом и присоединился к распеванию бессмысленной африкандерской песенки. Когда же мы пересекли огромный широкий коридор, прорубленный в буше, я понял, что ошибку мы все-таки сделали, или, точнее — поскольку я не смел возложить ответственность за навигационную неточность на шестилеток, да и Элизабет не изучала карту с Хансом, — это я сделал ошибку. Так или иначе, мы, увы, совершенно заблудились.

Повернуть направо или лучше налево? Может, все-таки развернуться и поехать назад? Или же продолжать двигаться прямо? С дрожью я посмотрел на топливный расходомер, но, к моему облегчению, бак все еще был полон на две трети. Мы поехали дальше.

К счастью, наши великодушные хозяева снабдили нас упаковками с обедами, и дети, чье начальное воодушевление нашим великим приключением стало потихоньку угасать, развернули свертки и теперь были сосредоточены, вопреки всем усилиям Элизабет, на усеивании пола кузова крошками и кусочками еды.

В конце концов пришлось остановиться снова, и пока дети бродили неподалеку вокруг, я принялся напрягать мозги, пытаясь решить, что же нам делать дальше. Мда, это надо же так влипнуть. Я понятия не имел, как следует вести себя в буше. Наверное, ближайшими человеческими существами здесь были только наши друзья-фермеры. Мне даже подумать было страшно, как далеко они теперь находятся, поскольку ехали мы, считай, часа три. Вспомнив о гостеприимном костре и уютном сеновале, я немножко упал духом. И настроение мое не особенно поднялось, когда в поле моего зрения попала стая наиомерзительнейших птиц — африканских марабу, раздиравших труп какой-то изрядно разложившейся и потому не опознаваемой антилопы. С почти лысыми головами, за исключением клочковатых волос, они копались в ее внутренностях, словно сборище безработных адвокатов.

Что тревожило меня более топливного вопроса — слава богу, на крыше у меня была пристегнута двадцатилитровая канистра, — так это то, что день был в самом разгаре. Мне было прекрасно известно, что в данной части земного шара, в силу близости к экватору, темнеть начинает очень скоро. Так что в запасе у нас оставалась всего лишь пара часов дневного света, а я по-прежнему понятия не имел, в каком же направлении двигаться. Если в течение этих двух часов — ну, может, чуть больше — нам не удастся отыскать дорогу, то возвращаться домой придется в темноте. Меня весьма беспокоило и то, что не было никакой возможности как-то связаться с Касане, — однако наиболее актуальным представлялся вопрос, где же нам провести ночь.

Если вспомнить, сколько животных мы увидели за время путешествия по бушу (среди них были жирафы, слоны, зебры и множество антилоп), не трудно сообразить, что здесь водится и масса других тварей, многие из которых появятся лишь после наступления темноты, к тому времени изрядно проголодавшись. Определенно, буш не был тем местом, где можно провести ночь четырнадцати шестилеткам. К счастью, до сей поры никто из ребятишек не понял, что что-то идет не так, и даже Элизабет, которая должна была заметить, что обратное путешествие получалось значительно продолжительнее, нежели на ферму, внешне оставалась абсолютно невозмутимой.

Мы снова двинулись в путь, но уже скоро я ударился в панику и начал сворачивать в каждый попадавшийся проход. Весьма часто они заканчивались тупиком, и мне приходилось давать задний ход до первоначальной колеи, что сопровождалось значительными трудностями. Тень Старой Королевы-Мамы стремительно удлинялась, и солнце, большую часть дня провисевшее прямо над нашими головами, стало скатываться по небу и постепенно скрываться за деревьями. Птицы, до этого неутомимо порхавшие повсюду, мигом угомонились. Наконец вокруг нас воцарилась странная тишина, и когда мы все-таки остановились, единственным различимым звуком было потрескивание разогревшегося двигателя, который я выключил, дабы попытаться восстановить в смятенном уме весьма извилистый перечень сделанных сегодня поворотов. Бабуины, до этого следившие своим непостижимым взором за нашим передвижением, теперь тоже почти исчезли.

Скоро свет уже можно было описать лишь как неясный, а затем и вовсе стало решительно темно. И только теперь у детей, до сей поры безмятежно предававшихся играм позади меня, появилось чувство, что поездка идет не совсем по плану. Я буквально ощущал их беспокойство, даже тревогу. Что же нам делать? По мере того как темнело, я испытывал все меньше энтузиазма относительно выхода наружу, но мне вряд ли удастся удержать всех детей в тесноте Старой Королевы-Мамы до следующего утра.

Тут мы оказались на особенно разбитой и узкой тропе, и мне пришлось значительно замедлить ход, из опасения налететь на зад слона из-за многочисленных и достаточно крутых поворотов. Почву усеивал их навоз, и я внезапно вспомнил, что это почти наверняка означает наличие поблизости водопоя — которым, впрочем, воспользоваться мы вряд ли сможем.

И вдруг, краешком глаза, я заметил какое-то яркое мерцание меж деревьев. Но, стоило нам немного проехать, как оно исчезло. В отчаянии я принял внезапное решение дать задний ход, повлекший за собой резкий толчок, что вызвало в кузове дружное громкое охонье. Затем последовал удар в нише для ног у пассажирского сиденья, когда Олобогенг, сидевшая на нем на коленях спиной к лобовому окну, грохнулась вниз на попу. Оправившись от изумления, девочка выбралась назад и захихикала. Мне же было совсем не до смеха. Вернувшись наконец к месту, откуда, как мне показалось, я увидел свет, я испытал неимоверный восторг, удостоверившись, что он действительно там был. Хотя судить о том, откуда он исходил, было трудно, находился источник света, судя по всему, относительно близко.

В темноте было невозможно определить, как к нему подобраться, да и, пришло мне в голову, еще неизвестно, что там окажется. И все же хоть какой-то свет был много лучше отсутствия такового. За неимением идеи получше, я поехал дальше, преодолевая ухабистую и все более сужающуюся дорожку. Мы как будто двигались по тоннелю. В кузове все притихли: несомненно, дети заметили наш шанс на спасение, — быть может, не совсем безлюдное местечко для ночлега.

Повернув, дорожка вывела на проезд пошире и почти сразу же снова исчезла. Опять появился свет! Мы снова нырнули в буш, как вдруг на дорогу выскочила импала — наши фары высветили ее черные рожки. А уже в следующее мгновение я пришел в замешательство при виде упорядоченных очертаний — посреди хаотичности дикой местности — геометрически правильных квадратов и прямоугольников вокруг залитого белым светом восходящей луны водоема, ярдов пятнадцать-двадцать в ширину и около тридцати в длину. Это оказался небольшой палаточный лагерь.

На берегу, на деревянных настилах, было возведено шесть или семь просторных прямоугольных палаток. На дальнем конце стояла объемная boma, традиционная круглая африканская хижина с соломенной крышей. Вход в нее был открыт, и внутри она освещалась, судя по всему, электрическим светом. Мы доехали до нее по ровной песчаной дорожке с другой стороны озерца. Полный надежд, я притормозил рядом.

— Пожалуйста, оставайтесь на своих местах. Не волнуйтесь, я через минуту вернусь.

Тревога в задних рядах была едва ли не осязаемой, и несколько маленьких фигурок позади меня прильнули к Элизабет. Тревога на переднем месте была не намного меньше.

Я вышел.

В свете хижины вырисовался силуэт высокого мужчины. Щелчок — и мне в глаза ударил луч фонаря.

— Кто это? — последовал грубый вопрос. Говорили, несомненно, с южноафриканским акцентом.

— Э-э-э… здрасьте… Добрый вечер. Очень извиняюсь за беспокойство, но мы совсем заблудились.

— Ох, а я подумал, что это Дирк! — последовал ответ.

— Дирк?!

Наверняка все-таки не тот Дирк. Для меня это было бы уж слишком.

— Нет, чтоб мне провалиться, меня зовут Уилл. Я из Касане. Я вправду заблудился на этих дорожках. Мне действительно очень неудобно вас беспокоить. Но не позволите ли нам остаться здесь на ночь?

— Ну, вообще-то это будет трудновато, потому как, видишь ли, тут частный лагерь. Полагаю, ты мог бы поставить свою палатку где-нибудь в буше, если хочешь. Да, кстати, а мы — это кто?

Вопреки той чрезвычайной ситуации, в которой мы оказались, я все-таки предвидел этот вопрос. И я не смог найти ответа на него более четкого, кроме как открыть заднюю дверцу Старой Королевы-Мамы. Из нее тут же высыпали все дети, за исключением Ботле, крепко заснувшего в объятиях Элизабет.

— Господи! — выдохнул голос за фонарем.

— Да, я понимаю ваше удивление. Мне и вправду очень неудобно вас беспокоить, но вот такая уж участь выпала на мою долю. Понимаете, мы ехали из Пандаматенги, и я совершенно заблудился, так как не знаю дороги…

Я слышал собственный лепет, продолжая нести всяческую чушь, по мере излияния становившуюся все менее внятной. Неужели он нас прогонит?

— Кто там, черт возьми? — гораздо менее дружелюбно раздалось из недр хижины, теперь уже с явным американским акцентом.

К этому времени человек, задававший мне вопросы, подошел поближе, и в свете фонаря я смог разглядеть, что это был высокий длинноволосый блондин, думаю, лет под шестьдесят.

— Привет, меня зовут Барри, — представился он, не сказать чтоб совсем уж нелюбезно. Он осветил перепуганных, но также и весьма уставших детишек. В этот момент на пороге boma возникли еще две фигуры.

— Я полагал, что здесь никого, кроме нас, не будет! Откуда, черт возьми, они здесь взялись? — уже совершенно негостеприимно заорал американец.

— Ну милый, не будь таким злюкой, — раздался мелодичный женский голос. — Они просто заблудились в этих африканских дебрях. Прояви немного сочувствия. Ну ты только посмотри на этих миленьких детишек. Эй, ребятки, как дела? Господи, вы и вправду такие уставшие. Взгляни на эту маленькую девочку — она просто с ног валится, бедная крошка. Эй, заходите, ребятки, заходите. Отдохните здесь.

— Черт подери, дорогая! Так не пойдет! С какой стати пускать сюда первых встречных. Это только для нас!

— Черт подери, дорогой! — передразнила американца дама. — Ты здесь только для того, чтобы убивать.

Я и без того уже пребывал в замешательстве, а последнее заявление и вовсе привело меня в полный ступор. Но все же ответственность за малышей лежала на мне, так что я сглотнул пару раз и обеими руками вцепился в футболку на груди.

— Мне очень жаль, что мы вас потревожили, и нам не хотелось бы причинять вам неудобств. Я всего лишь надеюсь, что нам удастся найти место, где эти дети могли бы немного отдохнуть.

После добавочной порции ворчания меня пригласили в ярко освещенную хижину. Подмигнув детям и пообещав, что скоро вернусь, я вошел внутрь. Моим глазам понадобилось некоторое время, чтобы привыкнуть к свету, после чего они зафиксировали невообразимо роскошную обстановку. С одной стороны стоял полностью оснащенный бар, заполненный древним виски и хрустальными бокалами без ножек. Больше никаких ширм и перегородок в комнате не было. Позади стоял большой обеденный стол, а спереди, возле окна с видом на водоем, — комплект кожаных диванчиков, расставленных вокруг стеклянного столика. Пол устилали шкуры животных. С одного взгляда я опознал леопарда, гепарда и льва. Я поискал глазами мусорную корзину, — конечно же, она была сделана из слоновьей ступни.

На одном из диванов сидел худой лысый мужчина и курил огромную сигару. Его экипировка вполне подошла бы какому-нибудь злодею из фильма про Тарзана. Хотя на его костлявой фигуре она и болталась как на вешалке, однако сшита была из дорогого материала. Одеяние женщины, сидевшей рядом с ним, было таким же. Значительно моложе своего партнера, она все же была не первой молодости, хотя и прилагала энергичные усилия по борьбе с Дедушкой-Временем: главным оборонительным оружием этой дамочки явно был широкий ассортимент дорогой косметики. Ее безупречные волосы, выбивавшиеся из-под возвышавшегося на голове светлого шлема, посреди дикого буша смотрелись абсурдно неуместными, однако, в то время как мужчина выглядел черствым и холодным, этаким ворчуном и мизантропом, она словно излучала материнскую мягкость, чувствовался добрый, великодушный характер.

Эта парочка несомненно приехала сюда отдохнуть, Барри же — а больше в комнате никого не было — был словно создан для подобной среды. Как и мой друг Ханс из Пандаматенги, он был крупным мужчиной, хотя и несколько худощавым, но все же очень сильным. Он вполне сошел бы за рестлера на гладиаторских игрищах — впрочем, на нем тоже была сафари-амуниция. Правда, ему она была совершенно впору, и вообще он смотрелся здесь вполне органично. Прямые грязные светлые волосы Барри падали ему на плечи, возле бледно-голубых глаз виднелись морщинки, а подбородок его покрывала густая щетина медного цвета. Впрочем, самым примечательным в этом человеке было то, что на бедре он носил револьвер. Однако, вопреки этому, вид у него, как и у женщины, был не угрожающий, а вполне дружелюбный.

И без того уже наговорив предостаточно, я решил молчать, пока меня не спросят. Было совершенно ясно, что старика наше появление ни в коем случае не развеселило, двое же других как будто отнеслись к нам более сочувственно.

— Барри, — начал старик, словно совершенно позабыв о моем присутствии, — ты ведь знаешь, чего я хочу, когда приезжаю охотиться, не так ли? Знаешь, чего я хочу, а? Эксклюзивности! Скажи это, Барри! Эксклюзивность!

— Да, Ричи, я в курсе. Я знаю, что ты всегда ищешь эксклюзивности, и не могу винить тебя за это. Но послушай, дружище, произошел форс-мажор. Понимаешь, этим людям просто не повезло. Здесь очень легко заблудиться, особенно если прешься вперед без всякого понятия.

Кажется, никто не удосужился заметить, что при этих справедливых словах я густо покраснел.

— Что ж, может, мы все-таки окажем им гостеприимство в африканских традициях? — предложил Барри.

Ричи, со своей стороны, как будто не горел желанием помочь нам.

Повернувшись ко мне, он смерил меня придирчивым взглядом и вопросил:

— Так ты типа школьного учителя, что ли? Откуда эти чертовы детки явились?

Тут Китсо, всего лишь любопытный маленький мальчик, вступил в освещенное пространство и вежливо протянул руку Ричи в ботсванской манере, придерживая левой кистью правый локоть. Ричи совершенно не обратил на него внимания и, прежде чем я успел представить Китсо, продолжил:

— Господи, вот чего мне не хватало! Какого-то англичанина, мистера Чипса, ха-ха, и целого грузовика чертовых негритят! Плесни-ка мне еще виски, Ширл.

— Ой, да ладно тебе, милый. Не выступай, ладно? Там, у пруда, целых четыре пустых палатки. Детки могут переночевать в одной из них, и они уедут раньше, чем ты проснешься, так ведь? — Ширл поднялась и направилась к бару, на ходу адресуя мне этот вопрос.

— Совершенно верно, да, нам действительно надо будет уехать рано утром. Вы не услышите от нас ни единого звука. Самые тихие дети в… э-э-э… да где угодно, где угодно во всем мире, в общем, где вы только можете себе вообразить, — запинаясь, закончил я.

Ричи, уткнувшись носом в свой виски, сначала словно и не слышал этого обмена репликами. Воцарилось неловкое молчание, и некоторое время мы вчетвером лишь переглядывались.

— Черт побери, женщина, с какой стати ты решила, что я такой добряк? — Внезапно американец уставился на нас. — Ты что, думаешь, что я добился всего, будучи таким лохом? — Он снова глотнул виски. — Ладно, полагаю, коли я заплатил за все другие палатки, то нестрашно, если ими воспользуются всего лишь на одну ночь.

— Ох, я вам крайне признателен. Поверьте, что я вовсе не хотел вас беспокоить.

— Послушай-ка, мистер Чипе, — упивался Ричи своим остроумием, — благодари не меня, а мою придурковатую жену. И если я услышу хоть один писк со стороны этих маленьких паразитов во время ужина, я лично возьму пушку и поотстреляю их сраные бошки. Меня нельзя беспокоить во время ужина, — пробормотал он в стакан.

Как раз в этот миг в дверях хижины возник повар в полном кухонном облачении, в руках у него был большой металлический поднос, загруженный блюдами. Барри, восприняв это как сигнал к нашему удалению, взял меня за локоть и вывел наружу, прежде чем я смог что-либо ответить.

— Грузи детей в машину и езжай за мной.

Мы проехали несколько сотен метров вверх по склону за хижиной, пока не оказались у, по-видимому, кухонного блока.

— Хорошо, теперь все заходите, — сказал он тихо и дружелюбно. — Еды у нас вполне достаточно, чтобы накормить твоих маленьких друзей.

И действительно, все здание было отведено под одну огромную кухню, посреди которой стоял огромный стол, весьма напомнивший мне лабораторный, хотя этот был много шире. Через несколько минут вернулся повар и поздоровался с детьми на сетсвана.

— Dumela, rre, — ответили они вежливо и несколько смущенно и по указанию Барри расселись по стульям.

— Обычно здесь кормятся следопыты, но поскольку на данный момент у нас всего один клиент, большинство из них разошлись по своим деревням. Сезон подходит к концу, так что мы тут потихоньку сворачиваемся. Вы, друзья, поспели как раз вовремя. Тушеного мяса у нас достаточно, чтобы накормить целую армию, — хихикнул он.

Еда оказалась равным образом сытная и вкусная, и когда дети прикончили по тарелке — а кое-кто и по две, — вид у малышей был такой, словно они вот-вот рухнут на землю. Мы прокрались гуськом вниз по узкой тропинке и оказались позади больших палаток. Расстегнув задние входы, Барри завел мальчиков в одну, а девочек в другую и, вытащив из железных ящиков одеяла, всех уютно устроил. Элизабет, к своей величайшей радости, обнаружила, что ей отвели отдельную палатку.

— Ты, наверное, не откажешься от виски, а, Уилл? — подмигнул мне Барри, показав и мою палатку. — Ричи отправляется баиньки в десять, точно по расписанию, почему бы нам с тобой потом не посидеть? Я буду поблизости.

Так что где-то через час я оказался у костра и слушал байки Барри о других «великих белых охотниках» вроде Ричи, попивая отменнейший шотландский виски.

— Ты ведь из Касане, да?

— Ну, не совсем… Но сейчас живу именно в этом городе, оттуда. Бывал там?

— Да, наведываюсь туда раз в два месяца, пополнить запасы. — Он помолчал и сплюнул. — Знаешь Дирка?

— М-м-м, да, — я едва ли не отшатнулся при этом имени.

От глаз Барри это не укрылось.

— Ты прав. Он полный… — Тут Барри замер, прислушался и скорчил мину. — Только черта помянешь, и он тут как тут.

Напряженно вслушиваясь, я все-таки не различал ничего, кроме слабого потрескивания костра, разведенного перед открытой хижиной. Но вскоре из глубины буша донесся тихий, едва уловимый ровный гул дизельного двигателя, а минут через пять я увидал яркие желтые огоньки фар, скачущие вверх-вниз по неровной дороге. Пока я набирался решимости (предстоящая встреча меня отнюдь не радовала), Барри схватил меня за плечо и велел:

— Помалкивай о детях. Дирк у нас профессиональный охотник. Считает, что это его место. Я все улажу.

Взревев, bakkie развернулся за хижиной, и до нас донеслось хлопанье дверьми, за которым последовали какие-то указания. Через минуту оттуда в сопровождении двух своих сыновей, Эдвина и Эрвина, появился Дирк. Молодежь едва ли удостоила меня взглядом и направила свои стопы к столику с напитками, Дирк же при виде меня остановился как громом пораженный.

— Э… Привет! — сказал я бодро. — А я тут мимо проезжал, подумал, почему бы не заглянуть!

Просверлив меня взглядом, Дирк явно решил не удостаивать меня ответом и тоже двинулся хлебнуть спиртного.

— Барри, мой bru, у меня куду и приличная канна в холодильной камере. Когда поедешь через Касане, не забросишь их ко мне?

— Конечно, Дирк, никаких проблем.

— Можешь угостить мальчиков из лагеря тем старым буйволом из холодильника, если хочешь, только не отборными кусками. Мы увезли слониху на безбортном грузовике в деревню. Эрвин и Эдвин в конце концов разделали ее на шесть частей, а с головой мы не стали заморачиваться. Она на задворках — к следующему сезону должна сгнить, ладно? Скажу тебе, мой bru, пила эта работает что надо. Проходит по кости как по маслу. Да, мальчики?

Его сыновья молча кивнули и принялись шумно сосать пиво из банок, предварительно осушив по стаканчику бурбона.

— В общем, на сегодня хватит. С рассветом тронемся отсюда. Поедем во Франсистаун прикупить боеприпасов, да еще дела кой-какие обтяпать. — И с этими словами он зашагал по деревянному настилу меж палатками и залитой лунным светом водой. Его сыновья следовали за отцом по пятам. Внезапно Дирк остановился, словно уловивший какое-то движение хищник. Мне было видно, как поворачивается его массивная голова, пока он со своего наблюдательного пункта просматривает буш.

— Двигай за мной, — прошептал Барри, и мы при свете лишь костра да луны, пригнувшись, побежали по расчистке.

Мы остановились в нескольких ярдах от троицы и, проследив за их взглядом, поискали в раскинувшейся под нами местности движущийся объект.

— Вон, — прошипел Барри. — Сассаби! Это редкость, братан. Самая быстрая антилопа в Африке, — указывая мощной загорелой рукой, он явно был возбужден. — Поблизости должны быть и другие. Они всегда перемещаются стадами.

Антилопу, казалось, ничто не тревожило, она стояла себе как вкопанная, отражаясь в воде. Я осмотрелся по сторонам в поисках ее сородичей и на низком гребне, как раз над водоемом, заметил какое-то движение. Поначалу разглядеть очертания животных было невозможно, однако вскоре стало ясно, что это вовсе не антилопы. Я по неопытности принял было их за гиен, однако, вглядевшись, различил, что шкуры двадцати или около того хищников усеяны множеством желтых, белых, коричневых и черных пятен.

— Гиеновые собаки, — одновременно выдохнули мы с Барри, зная, что явление это весьма редкое. Из-за своего злобного нрава и способности уничтожать все поголовье скота, где бы они ни странствовали, африканские гиеновые собаки последовательно отстреливались землевладельцами и со временем стали самым редким видом на всем континенте. Наблюдать их в движении было уже поздно, ибо, как правило, эти животные ведут дневной образ жизни.

На наших глазах один из хищников отделился от группы и закружил возле сассаби, которая слегка дернулась и нервно повернулась, чтобы осмотреть тылы. Осознав опасность, она решила обратиться в бегство, однако, взбегая на холм, обнаружила окружающую ее стаю. И как раз когда голова антилопы начала нервно дергаться, выискивая пути отхода, гиеновая собака сзади напала на нее.

Застигнутая врасплох, антилопа рванула в единственном открытом для нее направлении — прямо в озеро. Быстро потеряв опору, бедняга поплыла, перемещаясь в бурлящей мутной воде удивительно проворно. Одним пружинистым прыжком гиеновая собака оказалась в воде вслед за ней. Я прищурился; сейчас начнется схватка. Собака быстро перебирала лапами — глаза горят, темно-каштановый язык высунут сбоку, и вот она уже плывет рядом с подергивающейся антилопой, чьи рога от усилий раскачиваются вперед-назад. Несколько ярдов животные проплыли бок о бок. Медленно, едва ли не осторожно, гиеновая собака потянулась пастью к сассаби и как-то неуверенно вцепилась в большое ухо жертвы. Убедившись, что хватка крепкая — не просто укус, — собака потащила антилопу под воду, умышленно топя ее.

Голова сассаби медленно скрылась под поверхностью, и после одиночного всплеска от ног и брюха и энергичного подергивания шеей бедная антилопа прекратила бороться. Очень быстро все было кончено, и гиеновая собака поплыла к берегу, таща за собой остававшийся на плаву труп. Вновь оказавшись на суше, она проволокла тушу — бывшую, вероятно, раза в три тяжелее ее самой — по песчаному берегу и затем двинулась в буш. Медленно и жадно крадясь за своим вожаком, исчезли в ночи и остальные хищники.

Спереди до меня доносилось тяжелое дыхание Дирка, который вместе с сыновьями шел к своей палатке. Я услышал, как он говорит им тихим и скользким, словно кровь, голосом:

— Естественный отбор, мои мальчики, естественный отбор.

 

Глава 12

Доброе утро, директор

Когда я на рассвете тихонько выбрался из палатки, гиеновые собаки лакали сероватую воду. Отбежав назад, они с любопытством задрали головы и огляделись по сторонам, а затем рысью скрылись в буше.

К моему облегчению, Дирк и компания уже уехали — напряжение сразу же спало, атмосфера разрядилась. Барри и двое следопытов сидели на корточках перед костром, выпекая яйца и бекон и разрезая домашний хлеб на ломти. Медленно и бесшумно, как их и просили, дети вышли из палаток, протирая глаза и зевая, потягиваясь и почесываясь. Один за другим малыши расселись вокруг костра и с благодарностями приняли предложенную еду. К счастью, никаких признаков Ричи поблизости не наблюдалось, а Ширл почти наверняка требовался еще час, чтобы покончить с макияжем.

— Так ты просто не любишь Дирка? — спросил Барри, неодобрительно взъерошив гриву волос. — Или знаешь о его прошлом? Ты ведь в курсе, чем он занимался, а?

Покачав головой, я взял протянутую мне кружку кофе. Дети исчезли на кухне с поваром Джозефом, пообещавшим им в качестве завершения пиршества тосты с вареньем. Мы сидели в ивовых креслах и наблюдали за слонами, бредшими где-то вдали меж деревьев в направлении реки.

— Неужели не слыхал про «консервированных львов»?

— Ах да, точно. Теперь вспомнил.

Наивно было бы полагать, что в современном просвещенном обществе все эти бесчестные махинации прошлого внезапно разом исчезли. Как бы не так! Скорее, более верно иное: поскольку мы стали более «искушенными», то и аферы наши усовершенствовались. Так вот, что касается «консервированных львов». Когда-то, давным-давно, друг наш Дирк разрекламировал себя в качестве международного охотничьего оператора. Он купил концессию на берегах Лимпопо, как раз напротив заповедника Тули-Блок, и начал вопреки правилам и ограничениям отстреливать всех обитавших там крупных животных. Не в силах устоять перед наивыгоднейшим предприятием — ему могло перепасть более тридцати тысяч американских долларов за каждого льва и примерно столько же за леопарда, гепарда, буйвола и жирафа, — он развернул в Соединенных Штатах масштабную компанию под названием «Спорт и охота». Он обсуждал, по большей части с престарелыми и сказочно богатыми бизнесменами, какое животное они желали бы подстрелить, после чего составлялся этакий «список покупок».

Я представил себе, как протекали эти разговоры:

— Боюсь, в этом году времени у меня не так уж и много. Мы собирались съездить на Багамы. Мне и вправду надо проведать свою виллу там. Так что, полагаю, в этом году я пойду только на льва — самца, конечно же, — и, быть может, на буйвола — при условии, что у него хорошая голова.

Поскольку на его землях этих животных не было, Дирку самому приходилось выезжать «за покупками». С буйволами сложностей не возникало: он отправлялся на охотничью ярмарку в ЮАР или Зимбабве и покупал их там. У него даже имелся специально оборудованный грузовик, чтобы доставлять их к себе. Должным образом накачанные транквилизаторами, буйволы редко когда причиняли хлопоты при перевозке.

Со львами было посложнее. При посредничестве компании, предлагавшей содержание состарившихся животных из зоопарков или цирков, Дирк в каком-нибудь уголке планеты практически за бесценок приобретал зверя, которого пичкали наркотиками и кормили до прибытия клиента. Затем «охотник» дней этак десять выслеживал несчастное животное, которое — естественно, без ведома первого — просто содержалось в клетке за его палаткой. Чудесным образом, в самый последний день, клиенты таки наталкивались на следы царя джунглей, которого затем без труда обнаруживали в кетаминовом ступоре на какой-нибудь просеке в буше. И тогда «охотнику» оставалось лишь подняться в кузове bakkie, зарядить свое огромное ружье, прицелиться и нажать на спусковой крючок. Конечно же, все это происходило в сопровождении множества проводников, следопытов и «великих белых охотников», в случае необходимости оказывавших помощь.

В конце концов Дирк бросил это занятие — но не потому, что его достала искусственность «охоты», а по той причине, что однажды некий особенно неумелый швейцарец убил на месте следопыта и вдобавок смертельно ранил одного из белых охотников: бедняга истек кровью под колючим кустарником, потягивая последнюю банку пива. Дирк вынужден был тайком вы-возить клиента из страны и заниматься похоронами.

— Полагаю, его хотя бы огорчило бессмысленное кровопролитие? — призадумался я.

— Как бы не так, — отозвался Барри. — Его всего лишь здорово вывело из себя письмо клиента, вернувшегося в Швейцарию: прикинь, тот жаловался, что ему так и не удалось подстрелить льва, и требовал возмещения убытков, потому как, видишь ли, пришлось уехать на четыре дня раньше.

Все еще качая головой, Барри забрался в свой пикап и провел нас по необыкновенно прямому выезду на основную дорогу, несколькими милями севернее того места, где нас встретили африкандеры, — теперь казалось, что это произошло целую вечность назад. К счастью, Барри проявил участие и еще до того, как мы отправились спать, связался по рации со «Старым домом», так что к этому времени сообщение о наших невзгодах обошло весь Касане. И все же я стремился вернуться как можно скорее и чувствовал, что и детям приключений уже вполне достаточно. Я мысленно назвал нас счастливчиками, когда всего лишь в нескольких милях от Касане мы проехали мимо побоища бензовоза с буйволом. В иной мир отправились оба — зверь и машина, — хотя водитель, к счастью, не пострадал. Вид у него был весьма несчастный: даже в такой ранний час объявилось несколько человек, разделывавших мачете сей ценный и совершенно бесплатный продукт питания — мясо буйвола.

Моя же следующая трапеза была более привычной. Когда родители забирали детей из школы, все они благодарили меня за успешную экскурсию. А раз они выглядели совершенно счастливыми, то я решил, что и незачем особо заострять внимание на том факте, что мы возвращаем их отпрысков на двадцать четыре часа позже. Из компании галдящих родителей возникла ммэ Кебалакиле, тут же обнявшая маленького Артура, из-за чего на какое-то мгновение меня посетила мысль — и огромный ком встал в горле, — не случилось ли в наше отсутствие чего ужасного. К моему облегчению, она подошла ко мне с улыбкой:

— Dumela, мистер Манго, le kae?

— Re teng!

— Тогда, быть может, вы заедете к нам на чай сегодня? — с надеждой поинтересовалась ммэ Кебалакиле. — Я кое-что испекла для вас и еще пригласила кузину Пинки часам к пяти.

Грязный, вымотавшийся, я вообще-то не испытывал особого желания чаевничать с кем-либо, но тут взмолился Артур, так что я сдался и с улыбкой согласился. У меня еще оставалось время добраться до дому и помыться, и даже немного соснуть. Когда все разошлись, я, поведав миссис Сичилонго и миссис Кранц о наших приключениях, взобрался в Старую Королеву-Маму и помчался домой. К запертым на цепь воротам в мое отсутствие прислонились слоны — по крайней мере, я решил, что это были слоны, — и порвали цепь. Я растолкал ворота передней защитной решеткой машины, вылез из нее и, понаблюдав за парочкой озорных сурикат, сошедшихся в игривой схватке перед крыльцом дома, зашел внутрь.

Помывшись и побрившись, я завернулся в полотенце и прошелся по дому, собирая различные предметы грязной одежды с намерением замочить их в ванне — пусть отойдут от пота и грязи последних двух дней.

Когда все предметы туалета, за исключением одного коварного носка, были собраны вместе, я свалил кучу в ванну и принялся шарить вокруг в поисках стирального порошка. По прошествии десяти минут (за это время я успел выпить несколько стаканов воды, съесть пакетик провяленного мяса и бутерброд с сыром, провести манипуляции с расческой и предаться размышлениям о своей прическе — а ведь раньше у меня наличествовала челка) я таки обнаружил искомое и вернулся в маленькую ванную. Словно рассудительный повар я зачерпнул порошок и рассеял его по притопленной одежде, а затем опустился на колени, дабы помешать этот приготовленный мною суп.

Но стоило мне лишь склониться над водой, как ее поверхность неистово забурлила — брызги разлетались по стенам, в открытое окно и по всему полу. Я в изумлении отпрянул. У меня мелькнула мысль, что ванна неким чудесным образом обзавелась опцией стиральной машины и как хорошо, что этого не произошло в тот момент, когда в ней находился я. Но прежде чем я успел развить дальше свои нелепые предположения, над водой вознесся огромный чешуйчатый зеленый хвост и затем могучим шлепком врезал по поверхности, окатив меня с ног до головы. С погружением хвоста поднялась передняя половина, и, словно тварь из фильма ужасов, через край ванны перевалились и заскользили по кафелю у моих сведенных ужасом ног все шесть футов доисторического кожистого туловища гигантского варана. Серией бесплодных зигзагообразных движений отступательного характера я отчаянно попытался ретироваться. Зверюга, в свою очередь, также была озабочена единственно собственным спасением. Не в состоянии добраться до окна — через которое она, несомненно, и проникла внутрь, привлеченная запахом прохладной свежей воды, — тварь рванула через дверь в гостиную. Оттуда до свободы было рукой — или лапой — подать. Увы, осуществляя побег, варан весьма сметливо замаскировался, облачившись в одну из моих любимых футболок, и теперь своим обликом смахивал на, в разумных пределах, близкого родственника мистера Тоуда из Тоудхолла в одеянии прачки.

Я живо бросился через порог, дабы спасти футболку, хотя подобное поведение совершенно не в моем характере. Бесповоротно упустив вожделенную цель, за свои старания я был вознагражден резким шлепком по переносице на удивление мускулистого и жесткого хвоста чудовища. Провожая взглядом скошенных глаз капли крови, стекающие с верхней губы по подбородку, я поздравил себя с тем, что мне не случилось познакомиться с его острыми когтями. Варан все еще совершал свой великий побег, однако желание преследовать его у меня отпало, и я лишь вышел через остекленную дверь, чтобы увидеть, как эта огромная ящерица, теперь рекламирующая особенно мерзкую мексиканскую текилу, протискивается под оградой и мчится на своих кривых лапках к реке. Через несколько мгновений до меня дошло, что в ходе нашей титанической битвы я потерял полотенце. И вот я стоял там, тяжело дыша и истекая кровью, в чем мать родила (довольно успешно), и как дурак смеялся над пробегавшим мимо слегка возмущенным семейством бородавочников.

Где-то через час кусочек туалетной бумаги, прилепленный к моему носу, и мой же расплывшийся синяк под глазом вызвали неподдельный интерес в доме Кебалакиле. Честно говоря, я испытывал немалое искушение преподнести хозяевам байку о бандитах или, по крайней мере, о схватке с представителем семейства кошачьих покрупнее, но в конце концов ограничился старой излюбленной отговоркой:

— А, не смотрел, куда иду, вот и треснулся о дверь.

Так глупо.

— Ее, rre! — выдохнуло собрание, прибегнув к этому превосходному сетсванскому выражению понимания и сочувствия. Кажется, они поверили мне. Собрание в тот жаркий понедельник было представлено кучкой детей, ммэ Кебалакиле, несколькими любопытствующими ближайшими соседями и чьей-то бабушкой. Ррэ Кебалакиле отправился на осмотр в больницу, но со здоровьем у него неплохо, спасибо.

И была, конечно же, кузина Пинки. Она получила такое прозвище еще в раннем возрасте и по вполне очевидной причине: она одевалась исключительно и полностью в розовое. Розовые носки, розовый лак на ногтях, розовая тушь, розовая лента в волосах, розовая сумка, а также розовые туфли, облегающие шорты и топик. И это вправду приводило в замешательство, даже как-то запутывало. Пинки, между прочим, более всех горела желанием приложить холодный компресс к моему глазу и свое горячее тело к моей груди.

— По крайней мере, она не называла тебя мистер Манго, а? — рассмеялся Крис-летчик, когда я рассказал ему о званом чае.

— Нет, но она упорно называла меня Уилли и каждый раз при этом по-идиотски хихикала.

Было очень приятно посидеть в семейной обстановке, вот так, отстранясь от школьных хлопот и суеты, и, несмотря на то печальное обстоятельство, что ррэ Кебалакиле был тяжело болен, я ясно почувствовал, что разговор наш основывается на дружбе и общей цели. Печенье ммэ Кебалакиле оказалось отменным.

Мало мне перепало сюрпризов в буше под Пандаматенгой — так нет же, по возвращении в школу на следующий день меня поджидал еще один — хотя, быть может, и не такой тревожный. Перед детьми на утренней линейке Грэхем вел себя как обычно, самоуверенно и весело. Он отпустил шутливое замечание: дескать, ему приятно увидеть, что первый класс вернулся из поездки в Пандаматенгу целым и невредимым, и только на перемене мне открылось, что в действительности директор лишь храбрился. Мы с ним из-под хрупких листьев джакаранды наблюдали за мальчиками, пинавшими мяч во всех направлениях, и тогда-то Грэхем и сбросил свою бомбу.

— Знаешь, Уилл, боюсь, у меня несколько тревожная новость.

Тревога директора читалась на его открытом лице.

— Судя по всему, Джейни вот-вот родит, и, честно говоря, мы опасаемся, что могут возникнуть осложнения. Боюсь, что придется делать кесарево сечение. Проблема в том, что, кажется, никто толком не знает, когда надо приступать к операции — завтра ли, послезавтра или через неделю. Я не буду от тебя скрывать: мне действительно нужно быть там как можно скорее. Уилл, полагаю, ты должен знать, что я решил уехать в Кейптаун в четверг, когда начинаются короткие каникулы. Поверь, мне правда очень неловко. Так не хочется оставлять ни учителей, ни детей в тяжелом положении. И… — Здесь его вид и вовсе стал мученическим. — Знаешь, мы так хорошо проводили здесь время, и мы любим Ботсвану, но сейчас нам надо определиться с приоритетами.

— Ох, да, уверен, что абсолютно все тебя поймут.

Тебе действительно нужно ехать. И как можно скорее.

А когда ты вернешься? — спросил я.

— Боюсь, я не совсем ясно выразился. Вероятно, я буду отсутствовать всю вторую половину четверти, потому что, даже если осложнений и не будет, я все еще буду там нужен Джейни. Наверное, это судьба.

Я переговорил об этом с руководством, и они не возражают.

— Брось, ты серьезно? Хотя причина, конечно, уважительная. Что ж, слушай, нам всем будет тебя не хватать. А кто же, так сказать, влезет в твою шкуру?

— Вот в том-то, Уилл, и дело. Настал твой звездный час!

— Да? С чего это ты взял? — спросил я простодушно.

— А ты никогда не думал стать директором? — засмеялся он. — Ну, образно говоря, вести свое собственное шоу?

— Нет, никогда.

— Не может быть! Тебе понравится. Совет управляющих весьма доволен, что ты у нас работаешь, и они взяли на себя смелость послать факс твоим поручителям в Великобритании с похвалами. Знаешь, если тебе нравится и все пошло так хорошо, есть шансы, что ты сможешь получить эту работу на постоянной основе. Единственная кандидатура, которую нужно обойти, — это ммэ Моквена! Это будет несложно! — И Грэхем весело рассмеялся.

Быть может, мне следовало почувствовать себя польщенным, но мысль остаться здесь насовсем перевернула все мои неопределенные планы с ног на голову. Забавно — и Грэхем этого не знал, — но одной из причин, по которым я оставил штатное преподавательство, собрал рюкзак и бродил по свету последние пять лет, как раз и заключалась в том, что я хотел избежать директорства. Я до сих пор помню тот день, когда мой бывший работодатель, стоя на кромке поля на одном из многочисленных состязаний, на которых я присутствовал в течение десяти лет своего учительства, поинтересовался, не хочу ли я подумать о работе в «среднем звене руководства». Когда-то я, как и большинство мальчиков, мечтал о всевозможных фантастических приключениях, в которые смогу окунуться, когда стану взрослым. Я хотел стать полицейским, кадровым военным или солдатом-наемником, актером театра или кинозвездой, но я никогда, никогда не желал стать директором. Не то чтобы я не осознавал важности этих людей — я просто не хотел быть одним из них.

Неужели я путешествовал по всей Африке, рискуя жизнью и здоровьем, только для того, чтобы наступить на те же грабли? Что ж, по существу, так оно и вышло. Однако на сей раз поразмыслить о своей судьбе времени не было, ибо события внезапно приняли довольно нежелательный оборот.

Через десять дней после нашего возвращения из Пандаматенги я пожелал всем благополучно добраться до дому, собрал свои вещи и уже закрывал школу, когда в дверях увидал мать Артура. Ее силуэт вырисовывался в лучах дневного солнца, а чуть дальше я разглядел ее сына, сидевшего на бревнышке на некотором расстоянии от шумного футбольного поля. Хотя лицо женщины я видел не очень хорошо, по ее вздрагивающим плечам мне стало ясно, что она плачет.

У них возникли финансовые затруднения, объяснила ммэ Кебалакиле, и поэтому Артур не сможет поехать с классом в следующее путешествие. Ей сложно найти денег, даже чтобы прокормить семью, и дополнительные расходы просто невозможны. Она знает, что сын обожает наши выезды, но ничего не может поделать.

Я прервал ее, поинтересовавшись, неужели все так плохо. Может, она все-таки сможет разрешить свои проблемы? Она ответила — нет, ее муж определенно уже не в состоянии работать и вряд ли поправится.

Но еще большей проблемой были ее сбережения.

Сбережения? В каком смысле?

И тут она поинтересовалась, знаю ли я мистера Дирка.

 

Глава 13

Ррэ Муки, директор Независимого финансового отдела

Навозники, быть может, самые неуклюжие создания в мире. Черные и блестящие, словно эбеновое дерево, размером с пару спичечных коробков, обычно они скромно держатся подальше от людских взоров, глубоко зарывшись в какой-либо образчик восхитительного навоза, усеивающего буш. Они выбираются лишь на пару недель в году, при благоприятных климатических условиях, для, осмелюсь предположить, неистового размножения. Пока навозники находятся на земле, они совершенно безобидны. И вправду, некоторые маленькие мальчики обнаруживают, что эти жуки производят весьма звучный хруст, если на них наступить сандалией, или что их можно с легкостью поймать и поместить в волосы или коробку, где хранит обед представительница противоположного пола. Вот когда эти жуки поднимаются в воздух, хлопот от них не оберешься. Неловкие и такие же неповоротливые, как и вертолет «чинук», они обладают маневренностью многотонного грузовика и координацией пьяного борца сумо. Сие подразумевает, что навозники без всяких колебаний сталкиваются с твердыми и не очень предметами постоянно. Габамукуни, наш садовник, силы которого, кажется, с каждым днем восстанавливались все больше, как-то утром появился, щеголяя распухшим синяком, приобретенным после столкновения с одним из этих летучих боксеров, когда он решил прокатиться на заднем сиденье мотоцикла своего приятеля.

В тот душный день навозники подобно черным градинам колотились о квадратные секции окон класса, пока я пытался успокоить ммэ Кебалакиле и выяснить причину ее отчаяния. Хотя жители Касане всегда были доброжелательны ко мне, на этот раз я ощущал некоторую подозрительность, исходящую от этой обычно веселой и дружелюбной женщины.

— Так вы знаете мистера Дирка?

Нечто в выражении моего лица, когда я кивнул, должно быть, внушило ей, что, хоть я и знаком с ним, мы ни в коем случае не являемся близкими друзьями.

Ммэ Кебалакиле расслабилась и глубоко вздохнула.

Я быстро понял, что сейчас мне будет оказано доверие: меня посвятят в большую тайну, обремененную, насколько мне виделось, стыдом. Хотя я действительно хотел ей помочь и мы вполне неплохо знали друг друга, я все-таки испытывал некоторые сомнения, как вести этот разговор. К счастью, я был в курсе, что Кибонье все еще работает в своем кабинете, так что постучался в соседнюю дверь и попросил ее к нам присоединиться. Вскоре моя коллега пододвинула стул и взяла ммэ Кебалакиле за руку, а та поблагодарила ее, тяжело вздохнула и начала свой рассказ.

Большая часть из того, что поведал мне Грэхем о ее муже, полностью соответствовало истине. Сперва ррэ Кебалакиле был чернорабочим, а впоследствии, нанятый муниципалитетом, уборщиком улиц. Будущие супруги еще подростками познакомились в местной церкви. Он всегда был сильным и добрым человеком.

Им выделили домик в китайском квартале, и муж тщательно следил, чтобы там все содержалось в исправности. Они даже на день не задерживали арендную плату. Намереваясь подзаработать, ррэ Кебалакиле на шесть месяцев уехал в ЮАР, однако другой рабочий уронил ему на ногу дробилку, а поскольку он был одет в одни лишь шорты, ему едва ее не отрезало. Тогда-то бедняге и сделали роковое переливание крови, после которого его жизнь пошла под откос. К счастью, к тому времени все их дети уже родились, за исключением самой младшей девочки, но малышке, судя по всему, заражения удалось избежать. А ведь они жили так счастливо, пока ее муж не заболел, продолжала свой рассказ мать Артура.

На первых порах ррэ Кебалакиле беспокоили лишь кашель и лихорадка, которые, казалось, никак не хотели проходить. Они записались на прием к доктору Кабала, тот порекомендовал какие-то лекарства — но ни одно из них так и не помогло. Затем врач сказал, что нужно сдать анализы, и вот тогда-то им и сообщили скорбную весть.

— Туберкулез, — она проговорила это осторожно, почти задумчиво. — Знаете, почему он возник, мистер Манго? Знаете, в чем причина?

Покраснев, я покачал головой. Хотя, конечно же, знал.

— СПИД. — Она смотрела мне прямо в глаза, произнося это слово публично — даже не просто решительно, а едва ли не дерзко.

— Да, я понимаю, — был мой единственный ответ, совершенно неуместный.

— Многие тсвана говорят, что его просто не существует. Мы вообще не любим о нем говорить, а старики утверждают, что СПИД придумали legowa, чтобы запугать нас. Но я знаю, что он существует. Посмотрите на кладбище рядом с апостольской церковью — оно почти полное! Это ненормально. — Она на какое-то время умолкла, а затем продолжила: — В Ботсване еще ничего. Мы довольно богатые, а наш президент — хороший человек. Знаете, ведь мы единственная страна в Африке, которая обеспечивает бесплатными антиретровирусными препаратами ВИЧ-инфицированных.

Несмотря на столь печальную тему нашего разговора, я все-таки не мог не подивиться этой удивительной женщине. У нее хватило мужества признаться в неотвратимом.

— Моему мужу, наверное, помочь уже нельзя, — объявила ммэ Кебалакиле сухо. — Он сдал анализы слишком поздно. Если не туберкулез, так какой-нибудь другой недуг вскоре заберет его у нас. Знаете, сколько ему лет? Тридцать пять.

— На год моложе меня, — зачем-то вставил я хрипло.

— Скоро он покинет нас и предстанет перед Господом нашим Иисусом Христом, и он будет петь с ангелами. — Она улыбнулась, словно эта мысль ее несколько утешила, и снова вытерла глаза. — По крайней мере у нас, у детей и у меня, результат анализов отрицательный. Теперь я пользуюсь презервативами, и мои дети непременно будут знать обо всех этих вещах, прежде чем станут юношами и девушками.

Проникнувшись суровой реальностью жизни семьи Кебалакиле, я превозмог обычную британскую стеснительность перед обсуждением вопросов личного характера с относительно незнакомым человеком. Слишком многое поставлено на карту, чтобы беспокоиться о высоких чувствах.

Впрочем, следующее же сказанное моей собеседницей, словно удар о бетонную стену, вернуло нас к началу разговора.

— Все деньги, которые мы откладывали на будущее. Их нет. — Ммэ Кебалакиле склонила голову так низко, что ее косички легли ей на колени, и заплакала.

— Как нет? Почему? Что произошло?

— Мой муж, как я вам сказала, прекрасный отец, и он всегда говорил, что на нем лежит ответственность за семью. У нас нет ни фермы, ни животных. Наши родители все продали и переехали в Габороне. Теперь Ботсвана развивается, и он всегда говорил, что мы должны поступать по-современному. У нас было спутниковое телевидение, и он постоянно смотрел программы о деньгах, и, знаете… — Она покачала головой и нахмурилась. — Инвестирование. В Банке Ботсваны в городе есть специальные счета для инвестиционных операций, и мы постоянно вносили туда какую-то часть его жалованья. Конечно же, мы знаем управляющего. Он деверь моей матери. В общем, так мы и поступали.

Воцарилась продолжительная тишина, которую нарушали лишь полусонные навозники, бившиеся о стены и окна, да гнетущий песчаный вихрь, барабанивший в обитую жестью дверь.

— И что же произошло? — Однако, к своему ужасу, я уже и сам начал догадываться, в чем дело.

— Однажды мой муж производил очередной платеж. Он, знаете ли, бывал в банке каждую пятницу. И вот однажды, когда он уже уходил, там оказался мистер Дирк. Он подошел к моему мужу и предложил ему кое-что. Дескать, он мог бы взять наши деньги и вложить их в ЮАР — якобы проценты там много выше. Дирку можно заниматься там инвестициями, потому как он сам гражданин ЮАР, понимаете? А также он специальный финансовый консультант. Типа советника. Вроде друга.

— Да неужели? — Я знал, что Дирк очень неглуп, однако на светоч финансового мира он никак не походил.

— Представьте себе. Дирк показал нам свои документы. Но я лично очень сомневаюсь в его честности. Поверьте мне.

Тон ее изменился, и, взглянув на собеседницу, я вдруг заметил в глубине ее ореховых глаз огонек вызова.

— Конечно же, из-за того, что мой муж очень болен, работать он теперь не может. Совершенно не может. Иногда целыми днями не встает с кровати.

Внезапно вид у ммэ Кебалакиле стал совершенно сокрушенным — силы покинули ее, она вся как-то словно бы усохла, уменьшилась в размерах.

— И теперь этот человек говорит, что если мы не сможем выплатить полностью сумму всего лишь за четыре месяца, то потеряем все. Но ведь так не может быть, правда? Мистер Манго, скажите, что не может!

Господи. Естественно, я надеялся, что не может.

Но я совершенно не разбирался в подобных вещах.

В конце концов мать Артура каким-то образом успокоилась, поблагодарила меня за то, что я выслушал ее, и извинилась за то, что отняла у меня время.

— Подождите, может, я что узнаю? Вдруг мне удастся что-нибудь выяснить! — Я осекся, когда она лишь безнадежно махнула рукой и вместе с Кибонье пошла назад к дороге. Артур сидел под деревом, прикрывая ранцем голову от солнца. Он взял маму за руку, и они направились к плато, совершенно не обращая внимания на роящихся навозников.

Вернувшись в класс, я слонялся по нему как неприкаянный, пока Габамукуни не просунул голову в окно и не объявил, что время «запирать». Он улыбнулся, но тут же зашелся в приступе кашля, а потом звучно отхаркнул.

У выхода мне на глаза попались алые мокрые пятна, блестящие в песке на солнце. Ах, если бы мне только показалось. Увы, нет.

Все мои заблуждения (как ни говори, а все-таки было очень приятно, что именно меня захотели назначить директором) полностью рассеялись, когда через несколько дней я выяснил, что на самом деле эту должность предлагали всем моим коллегам — и все по очереди отказались от нее, исходя из финансовых соображений. И все же я старался выполнять свои новые обязанности — не такие уж, впрочем, и обременительные — со всей душой и, следуя установленным Грэхемом традициям, организовал для детей несколько поездок.

Несмотря на отдаленность, мы получили приглашение провести футбольный матч с небольшой школой в Шакаве, у великой Дельты Окаванго. Судя по всему нам предстояла весьма продолжительная поездка, и количество тренировок возросло до трех в неделю — к вящей радости детей, которые, стоило лишь миссис Сичилонго ударом в большой медный колокол дать сигнал к окончанию занятий, вырывались из дверей, сбрасывали сандалии и босиком устремлялись на футбольное поле. В глубине души я надеялся, доставая из шорт свисток и следуя за ними, что каким-нибудь чудесным образом мои подопечные однажды откроют для себя искусство тактики. Однако, увы, как бы я ни настаивал, чтобы дети играли в различных комбинациях, мяч для них был что магнит, и буквально через несколько секунд все они ввязывались в борьбу за него, сбивая с ног каждого, кто им владел — независимо от того, был этот игрок противником или же нет. Я то и дело усаживался на бревнышко рядом с футбольным полем и обхватывал голову руками, отчаявшись привить своему любимому классу хоть какое-то подобие дисциплины. И частенько я обнаруживал, что Ботле следовал моему примеру и быстренько засыпал, возложив свою головушку на ствол джакаранды, в тени которой прятался.

Прежде чем отправиться в Шакаве, я решил, что должен попытаться хоть как-то изучить финансовые махинации Дирка. Я обратился за помощью к Грэхему, который уже паковал чемоданы накануне отъезда. Он признался, что ему доводилось слышать о различных аферах Дирка, но ничего конкретного он сообщить не мог.

— Пожалуй, тебе стоит обратиться к Янни ван дер Мёве, — посоветовал Грэхем. — Он занимается пенсионными соглашениями, страхованием и прочим. Почему бы тебе не повидаться с ним? Ты найдешь его в лагере Тебе-Ривер-Сафарис. Ну, ты знаешь, где это, — у порогов.

Я действительно знал этот тенистый прибрежный лагерь, с его маленьким круглым баром и полянкой для барбекю, поскольку бывал там пару раз со своей коллегой Кибонье и ее дружелюбным мужем-англичанином Саймоном. Мы любовались закатом над Намибией и играли в дротики — в сумерках, кстати, занятие несколько опасное. И все же местечко это представлялось мне совершенно неподходящим для деловых встреч.

— И когда его там можно застать?

— Да когда угодно, если только он не в разъездах. Этот тип живет там. Кажется, участок номер семь, если не переехал. Единственный из известных мне финансовых гениев, который живет в палатке! — Грэхем лишь коротко рассмеялся и продолжил снимать занавески, лениво шлепнув метелкой из страусовых перьев по розово-зеленой ящерке. Последнее время он был не слишком весел и бодр. Ограничения по вывозу и карантину вынудили его расстаться с Бэмби и Леди, двумя цепными псинами, исчадиями ада. Услышав эту новость, я поспешил укрыться за ближайшим углом и от души сплясал джигу.

Прибыв в лагерь, я припарковал Старую Королеву-Маму в тенистом уголке и обратился за указаниями к какому-то раздраженному мужчине, вычерпывавшему из небольшого плавательного бассейна размокший слоновий навоз. Он тут же указал своим сочащимся сачком на маленькую палатку с полосатым тентом, стоявшую лишь в нескольких ярдах от берега реки. Рядом с ней за складным столиком в парусиновом кресле сидел серьезного вида человек в очках с проволочной оправой и элегантном, но несомненно слишком теплом для такой погоды костюме и щелкал калькулятором на солнечных батарейках.

Через несколько минут, смекнув, что я отнюдь не собираюсь становиться одним из его VIP-клиентов, он лишь пробурчал с неразборчивым африкандерским акцентом, какое же это безумие, что английский фунт такой устойчивый. Когда же я упомянул Дирка, не выдавая при этом всех подробностей, ибо опасался как-то навредить семье Артура, в Янни ван дер Мёве проснулся профессионал, и он обнародовал свои убеждения, заявив:

— Все мошенники должны быть истреблены, передавлены как тараканы, — это было подкреплено ударом пяткой модного оксфордского башмака, — ибо навлекают на нас дурную славу. Да, парень, я их ненавижу!

Значит, он что-то слышал о Дирке?

Нет, потому что занимается чисто коммерческими вопросами, но он спросит своего коллегу ррэ Муки, директора Независимого финансового отдела, слышал ли тот что-либо об этом самом Дирке. С этими словами он достал сотовый телефон и набрал номер.

Через несколько секунд в соседней палатке — почти такой же, но несколько поменьше — раздался звонок другого телефона. После примерно пятого сигнала кто-то ответил сонным голосом. В это же самое время Янни ван дер Мёве начал говорить, расхаживая вдоль берега. Его знание сетсвана весьма впечатляло.

Уже через пару минут возню в соседней палатке нельзя было не заметить, и из нее возник позевывающий и несколько взъерошенный молодой тсвана, также разговаривающий по телефону. Он зашагал по берегу в противоположном направлении, на ходу разглаживая складки на своем сером костюме-двойке. Затем они оба развернулись и пошли друг другу навстречу. Поравнявшись, они рассеянно махнули руками и разошлись. Мне понадобилось совсем немного времени, чтобы догадаться, что два этих человека разговаривают именно друг с другом. Ослабив галстук, ррэ Муки пообещал аккуратно навести справки о деятельности Дирка. Мне следует зайти к ним по возвращении из Окаванго, а пока что не желаю ли я взглянуть на кое-какие проспекты?

Естественно, я никак не мог не взять в поездку Артура — отчасти потому, что он играл в футбол лучше всех остальных, но главным образом потому, что этого мне не простил бы никто из класса, равно как и я сам себе, — и потому я мягко переговорил с ммэ Кебалакиле. Решив не упоминать о предпринятом мною расследовании, я заверил ее, что расходы на поездку минимальны и что по возвращении сообщу ей, во сколько они вылились. Она заплатит мне, когда сможет. Хотя на убеждение матери Артура у меня и ушло какое-то время, она все же была в числе провожающих на рассвете, когда мы загрузили снаряжение и детей в кузов Старой Королевы-Мамы и направились к Нгомским воротам, а затем через реку и по прямой как стрела дороге, пролегавшей через Полосу Каприви над Дельтой Окаванго.

Дельта эта, словно раскрытая длань, простирается по всей северо-западной Ботсване. Тысяча с лишним миль реки Окаванго возводят ее в ранг третьей по длине в южной Африке — она тянется через пустыню, словно «линия жизни». Река берет начало близ Нового Лиссабона в центральной Анголе, далее течет на юг через Полосу Каприви и входит в Ботсвану подле Шакаве, пункта нашего назначения. И здесь эти ежегодные восемнадцать с половиной биллионов кубических метров воды начинают разноситься по всей долине дельты по фантастически сложной системе, напоминающей прожилки листа, — прежде чем быть поглощенными раскаленными песками Калахари или же испариться в горячую иссохшую атмосферу. Окаванго на полном основании считается рекой, никогда не встречающей моря. Сей обширный лабиринт лагун, проливов и островков занимает площадь почти в тысячу квадратных миль и, удивительное дело, составляет девяносто пять процентов всех поверхностных вод Ботсваны.

Свою первую ночь в Дельте мы провели в комфортабельном Дротскайз-Кэбинз, затерявшемся среди прибрежного папируса лагере, владельцы которого, чета добродушных южноафриканцев, чьи собственные дети уже покинули это уединенное гнездышко, буквально осыпали развлечениями восхищенных шестилеток. На одной из их современных лодок мы исследовали загадочные русла, тихие лагуны и целый лабиринт каналов, поросших плотной массой кувшинок, пышно раскрывавшихся ночью и пугливо складывавших лепестки на рассвете. В укромных уголках мы встречали стариков, довольствовавшихся передвижением на изготовленных вручную mokoro — узких и легких традиционных долбленых каноэ. Лежа на спине, они подергивали рыболовную леску да таращились в теплый оранжевый полумрак, разглядывая замысловатые узоры, которые вычерчивали на воде стаи взлетавших гребенчатых уток, потревоженных фырканьем гиппопотама или коварным скольжением крокодила. Африканская якана, перепрыгивавшая на своих тоненьких вытянутых ножках с такими же пальцами по плавающим листьям кувшинок, явно рассердилась: наш проход растревожил ее обитающие в иле деликатесы, которыми она вознамерилась полакомиться. В болотах плескались сотни редких личи, или водяных козлов, — элегантных антилоп, чьи красноватые шкуры сверкали в лучах тяжелого солнца, лениво сиявшего над горизонтом.

В тот вечер на ужин у нас было мясо импалы с алтеем, и засыпали мы, вдыхая разносившийся повсюду запах древесного дыма и аромат кувшинок. Во сне мы грезили о победе и триумфальном возвращении.

Стоит ли говорить, что это так и осталось сном. Несмотря на то что в больше похожую на деревушку Шакаве мы прибыли в боевом расположении духа, втайне я опасался худшего. Конечно же, в тот момент — и это служит лишним подтверждением моих уникальных способностей мечтателя, — я мысленно превратился в футбольного тренера международного ранга. В конце концов, мы ведь приехали почти в Намибию. Старая Королева-Мама уже не была экскурсионным автомобилем — нет, теперь это был автобус команды. Элизабет, с моей маленькой аптечкой да пластиковыми наручными часами, приколотыми к груди, возвысилась до ранга командного врача. Габамукуни — у парня, похоже, выдалась неделя полегче, и он упросил меня взять его с собой — был помощником тренера. Такая довольно важная роль отводилась ему потому, что он единственный обладал футбольными бутсами. Какое-то время я даже подумывал, не вручить ли моим помощникам одну из раскладушек, чтобы, произойди какой тяжелый несчастный случай, они появились с ней на поле, — однако потом решил не искушать судьбу. В автобусе были припасены бутылки с водой, апельсины с одной из крупнейших ферм под Касане и специально сшитые Элизабет флажки для судей. И еще мы привезли большую, почти профессиональную сетку новеньких футбольных мячей, которые Грэхем достал нам в Маунге. Конечно же, я был главным боссом — Тем, Кому Подчиняются, — мозгом, тактиком, вдохновляющим символом, кнутом и пряником в одном лице, лучшим другом, отцом, поставщиком славы, человеком, без которого эти игроки так и прозябали бы в безвестности. Жаль, что было слишком жарко, чтобы напялить дубленку.

Как бы то ни было, нас разбили наголову. Когда закончились все отведенные на матч сорок минут (по двадцать на каждый тайм) и раздался финальный свисток, несмотря на все наши старания, кроме пары ободранных коленок да разошедшихся по шву шорт Ботле, продемонстрировать нам оказалось решительно нечего. Хозяева наши были дружелюбны, весьма великодушны в своей победе и чрезвычайно обрадовались, когда Китсо подарил им два новых мяча. Тот единственный, что был у них в наличии, более походил на огромную, грязную и вспученную картофелину. Хозяева любезно пригласили нас на чай, коему мы воздали должное в актовом зале. Бедняга Ботле все это время, сгорая от смущения, сидел на капоте Старой Королевы-Мамы и наотрез отказывался слезать.

Пока Элизабет и сопровождавшие группу мамаши занимали детей, я прогулялся по деревушке.

Просто поразительно, насколько отличался уровень жизни в нашем городке и здесь, в глуши Окаванго. Инфраструктура Касане, его больница, полицейский участок, офисы и банки были вполне сопоставимы с любым другим подобным населенным пунктом в мире. Здесь же, однако, кроме совмещенного с почтой универсального магазина, образца пятидесятых годов, жалких школьных построек да пункта медицинской помощи, сильно смахивавшего на придорожный киоск, как будто ничего больше и не было.

Наблюдая за запряженными ослами повозками, беспечно поскрипывавшими по главной улице (при этом выплескивалась из бидонов набранная в деревенской колонке вода), я утверждался в мысли, что Ботсване предстоит пройти еще долгий путь, дабы вновь приобретенное богатство алмазных копей гарантированно распространилось и на подобные изолированные поселения. Пятьдесят процентов населения все еще пребывали за чертой бедности, но — и это наполняет меня величайшим оптимизмом — уровень жизни повышается с каждым годом. (И честно говоря, меня приводит в полное замешательство, когда люди, бывавшие в развивающейся стране двадцать-тридцать лет назад, выражают разочарование, заслышав о достигнутых успехах. «Знаете, в наше [наше?] время дороги между Франсистауном и Касане не было. И чтобы добраться из одного пункта в другой, уходила целая неделя. Больница? Хо-хо, ничего подобного!»)

Да, мы не победили — таково было общее мнение, когда мы пересекали границу и я уже с привычной легкостью заполнял на паспортном контроле груду белых бланков), но все же 5:0 не так уж и плохо, да и на реке было здорово.

— И есть еще кое-что, чего вы, мальчики и девочки, пока не знаете! Сказать что? — спросил я, когда мы уже прыгали по разбитой колее грунтовки в направлении дома.

— Да, мистер Манго, скажите, пожалуйста! — Позади поднялся шум и гам, и две или три гладких ручонки обвили мою шею, из-за чего Старую Королеву-Маму бросило в сторону и машине пришлось поскакать по колдобинам, прежде чем она снова въехала в колею.

— Угадайте, что тренер из Шакаве сказал мне перед самым нашим отъездом?

Перебивая друг друга, они загалдели, что угадать никак не могут и чтоб я немедленно говорил. Да и Элизабет с Габамукуни тоже присоединились к просьбам детей. И вот, пока мы скакали по колее, а красноголовые цесарки в панике разбегались во всех направлениях, я, стараясь сдержать возбуждение, сообщил им:

— Так как рождественские каникулы у них начинаются рано и многие дети в это время разъезжаются по пастбищам, между прочим, это очень далеко, а у них проблемы с транспортом, — так вот, знаете, чего они не могут сделать?

Вопли усилились:

— Скажите, скажите нам! Скорее, мистер Манго!

— Ну, они решили, что в итоге не будут играть с Начальной школой Виктория-Фоллз — а это значит, что с ними сразимся мы!

— Круто! — авторитетно высказался Габамукуни.

— Аи! — вскрикнула Элизабет, прибегнув к этому превосходному сетсванскому выражению изумления и величайшего удивления.

— Ура! — хором заорали дети.

До Касане мы доехали очень весело. Как говорится, обходной маневр или, нет, главное — результат. Ну, или что-то в этом роде. Я все еще улыбался восторгу детей, когда Артур забрался на переднее сиденье — в нарушение всяких правил — и застенчиво показал мне свои рисунки Дельты, птиц и животных, а также не совсем правдоподобное изображение того, как он с центральной линии забивает гол головой. Взглянув на улыбающееся лицо мальчика, когда он обнял меня (а мы к тому времени уже взбирались на холм в Касане), я вдруг осознал — и внутри у меня неприятно при этом заныло, — что мне придется проведать Янни и мистера Муки. Может, к этому времени они уже что-нибудь наскребли об операциях Дирка.

Доставив детей к школе, я поехал назад к реке и лагерю Тебе. Представьте, в каком я был ужасе, когда вышел из машины и взору моему предстала сцена полнейшего разорения. Казалось, здесь произошла крупная битва: кухонное и лагерное оборудование, одежда, книги и еда — все было разметано по поляне.

С полдесятка верветок, «мартышек с голубыми мошонками», жизнерадостно пробирались по руинам, дегустируя кулинарное изобилие и время от времени, при наклонах, демонстрируя то, за что и получили свое прозвище. Чистильщик бассейна все так же лениво вычерпывал из воды навоз, словно так и торчал тут с момента нашей последней встречи.

— Что произошло? Драка, что ли?

— Нет, всего лишь слон.

— А, всего лишь слон, понятно. Тогда без проблем.

А вы не знаете, где Янни и ррэ Муки?

— У них дела во Франсистауне. Приедут на следующей неделе. — И он вернулся к своему занятию.

На следующее утро я выяснил в школе, что у Грэхема, помимо скорого рождения ребенка, была и еще одна весьма убедительная причина поскорее сойти со сцены. Школьная инспекторша, эта небезызвестная вам дамочка, регулярно совершала набеги для осуществления «надзора» — на что, увы, она имела полное право. Значительную часть времени ммэ Моквена неодобрительно постукивала карандашом по раз-личным предметам: столам, окнам, костяшкам пальцев (моим и своим собственным) и даже по головам детей, при этом практически никогда не озвучивая причину столь явного недовольства. В конце каждого визита она забиралась в свой автомобиль и с грохотом уезжала, разгневанно поднимая тучу пыли. Ее враждебное отношение проистекало, судя по всему, из чего-то большего, нежели просто из желания повысить уровень образования в школе. В городке, где имелась по меньшей мере дюжина различных церквей, представлявших разнообразные течения христианской веры — от традиционного до совсем уж экзотических, — дружеские взаимоотношения и привязанности в основном не выходили за религиозные границы. Фонд нашей школы, кажется, не соответствовал убеждениям школьной инспекторши, и ходили слухи, что она вознамерилась взять руководство школой в свои руки. Все, что ей надо было для этого сделать, — доказать, что нынешний директор не отвечает требованиям, и после этого ммэ Моквена вполне могла бы занять его место. А поскольку на данный момент сей пост занимал я, похоже, задача ее была не такой уж и сложной.

Вскоре настал день, когда решили проинспектировать меня самого, ммэ Моквена бдительно отслеживала каждое мое движение, начиная с утренней линейки и вплоть до того момента, когда я распрощался с детьми у школьных ворот. После этого я робко и вопросительно улыбнулся ей, но инспекторша лишь надела колпачок на авторучку, сняла очки и, зажав папку под мышкой, зашагала к машине. Когда она отъезжала, из выхлопной трубы буквально вырвалось ее раздражение. По ее молчанию я понял, что все хорошо. Ммэ Моквена определенно не упустила бы возможности сделать мне выговор, если бы сочла мое исполнение обязанностей неудовлетворительным.

Настали короткие каникулы, и, как это часто бывает, в самый подходящий момент. Поскольку Янни и мистер Муки все еще отсутствовали, я решил не терять зря времени и воспользоваться этими несколькими днями для дальнейшего изучения окрестностей. Крис, добрый и жизнерадостный пилот маленького экскурсионного самолета, как-то поздним вечером (мы сидели с ним в «Старом доме») позвал меня в путешествие, которое чуть не привело к весьма продолжительной задержке в создании данного повествования.

— Уилл, чем занимаешься завтра? Есть предложение, тебе непременно понравится, братан. — Он со смаком хлебнул пива и отер пот со лба. — Как насчет того, чтобы слетать к водопаду Виктория? Для тебя бесплатно, конечно же.

— О, спасибо огромное. Когда думаешь отправляться?

— Ну, около девяти. Не слишком рано. Придешь?

— Э-э-э… Да, конечно. Обязательно приду, звучит заманчиво, спасибо тебе огромное.

К тому времени мне следовало бы уже усвоить, что столь легко соглашаться на что-либо, ни о чем при этом не спрашивая, — наипростейший способ попасть в переплет.

Приблизительно через полчаса после того, как мы с ним встретились на взлетно-посадочной полосе, Крис закончил предполетную проверку.

— На, надень! — Он со смехом бросил мне фирменную футболку своей авиакомпании. — Ты сегодня — второй пилот.

О чем он не поставил меня в известность, соблазняя меня поездкой к водопаду, так это о том, что в действительности полет был коммерческим. Его постоянный второй пилот отбыл на похороны в родную деревню, а поскольку летать в одиночку Крису не разрешалось, то, получается, я оказывал ему услугу, совмещая приятное с полезным. Он улыбнулся мне, я ему тоже.

Черт. Почему бы и нет?

— Пошли, встретим клиентов и возьмем их багаж. Потом я пойду и разберусь с полетными документами. А ты просто посади их. Ладно?

— Ага, конечно. Без проблем, кэптен. — Надевая солнцезащитные очки, я случайно облокотился о фюзеляж и весьма чувствительно ожег локоть.

Крис заспешил в главное здание аэропорта, а я ошеломленно последовал за ним. Было неимоверно жарко. Через некоторое время перед фасадом здания остановился автомобиль. По его размерам я понял, что принадлежит он Дирку. И действительно, водительская дверь распахнулась, и оттуда тяжело вывалился прославленный охотник собственной персоной. Эдвин и Эрвин поспешно перелезли с двойного переднего сиденья и юркнули к задним дверям. Когда они открылись, братья вышли и все трое направились в мою сторону.

Укрывшись за большим растением в горшке, я следил за ними. У меня не было ни малейшего желания встречаться с Дирком. Еще меньше я хотел, чтобы он начал у меня выспрашивать, почему это на мне авиаторская футболка, — это перед двумя-то пассажирами. Да уж, нам с Крисом предстояло везти весьма колоритную парочку! Дамочка, примерно шесть футов и четыре дюйма ростом, обладала незаурядной внешностью. Одежду ее я могу охарактеризовать лишь одним эпитетом — «скудная»; вообще красотка напоминала мне Пинки, когда я увидел с некоторым беспокойством, как она покачивалась на шпильках, утопавших в размягченном асфальте. Кажется, дамочка несколько нервничала: все хваталась за срывающуюся зеленую ленту для волос — ногти ее были того же цвета — и расправляла на пышных бедрах юбку из поддельного леопарда. Ее спутник, напротив, был совсем маленьким — не выше пяти футов. Самой его замечательной чертой, помимо морщинистого лица в коричневых пятнах, была копна несомненно накладных оранжевых волос, торчавших во все стороны из-под темно-зеленой фетровой шляпы. Несмотря на жару, этот пассажир был одет в обтягивающий коричневый макинтош, рубашку и галстук. У него был портфель, к моему ужасу пристегнутый наручником к его морщинистому запястью. Не без труда я придал своему лицу некое подобие важности, когда они довольно чопорно пожелали всего хорошего Дирку.

— Скажите, а пилот вы или тот круглолицый парень, которого мы только что повстречали? — По выговору я определил, что наш пассажир, несомненно, ирландец. — Просто хочу знать, как обстоят дела. — Он нервно откашлялся в свободную руку.

— О да, конечно. Не сомневайтесь, вы имеете дело с профессионалами, ха-ха. Э, знаете, да мы тут оба понемногу рулим. В зависимости от состояния, понимаете ли. Двойное управление. Ну, вы понимаете, что я имею в виду. — Я отчаянно старался произвести на пассажиров самое благоприятное впечатление. — А теперь давайте уложим ваши вещи сюда.

Я схватил сумку, которую держала женщина, и легко бросил ее за спинки сидений.

— Теперь, пожалуйста, залезайте, и мы пристегнем ремни.

Оба неловко забрались на свои места и принялись вертеть в руках лямки. У них, судя по всему, возникли некоторые затруднения.

— Позвольте вам помочь, — сказал я как идиот. После множества «извините, простите, вы не пододвинетесь немного, о-ох, надеюсь, вы не ушиблись?» мы так и не смогли обнаружить одну важную лямку. Вынужденный соображать на ходу, я решил воткнуть его лямку в ее, соединив их таким образом в единый ремень, который тесно прижал пассажиров друг к другу.

Взобравшись на свое место, я вполне успешно постарался не представлять эту парочку на любовном свидании.

Время шло, и отсутствие Криса начало меня беспокоить, поэтому, дабы подчеркнуть значимость исполняемой мною роли, я принялся нервно щелкать переключателями и вертеть ручки на приборной панели, не забывая при этом возвращать их в исходное положение. Внезапно одна нажатая кнопка заупрямилась, решительно отказываясь выщелкиваться обратно, и меня охватила паника. Когда Крис наконец-то вернулся, пробурчав, что в офисе никого не было, но это неважно, я попытался тайно связаться с ним посредством наушников.

— Да ты не беспокойся! — объявил он жизнерадостно и, как мне показалось, чересчур громко. — Она все равно не работает.

С тем мы и полетели.

— Лусака.

— Что Лусака?

— Мы летим в столицу Замбии, мой bru.

— А, понятно. — Я повернулся к пассажирам. — Так значит, в Лусаку?

— Не говори, что ты не знал этого. Кажется, ты ведь пилот, черт побери! — последовал сзади излишне грубый комментарий.

— О да, конечно знал. Я только проверил.

— Что ты проверил? — Пассажир был явно не в духе.

— Да просто проверил. На всякий случай. — И я в отчаянии промямлил, лишь бы сменить тему: — Похоже, вы знакомы с Дирком, да?

— Да, а что? Он твой друг?

— Ну нет, я бы не сказал. Скорее, наоборот.

— Вот и прекрасно, потому что этот человек — самый *** бесчестный *** ***, с кем я имел *** несчастье *** *** ***_ Мать его ***— и с этими словами наш пассажир закрыл глаза и тяжело вздохнул.

Примерно через сорок минут мы пролетали над Ливингстоном, колониальным городком на замбийской стороне Виктории. Поигрывая настройкой своих наушников и беззаботно теребя логотип на своей новой футболке, я потихоньку начал вживаться в образ.

Вскоре мне стало ясно, что лучшего способа постичь масштабы континента и придумать было нельзя. Огромные саванны, горные цепи, озеро Кариба в стороне справа от нас, на границе с Зимбабве, и на удивление большое количество рек, широких и совсем маленьких, образовывали причудливые узоры на ландшафте Замбии. Страх перед полетами полностью затмился широтой и красотой зрелища. Я с улыбкой повернулся к нашим пассажирам и заговорщически, но вполне профессионально подмигнул им. Чудная парочка крепко спала — в руке с зелеными ногтями был крепко зажат флакон с пилюлями.

Избегая туч, летя за солнцем, мы быстро прибыли в Лусаку. Посадка вприпрыжку доставила мне все-таки особое удовольствие, и я последовал примеру Криса, откинувшего вверх пластиковое окно рядом с сиденьем. Мы выруливали к зданию аэропорта, когда я ощутил какое-то движение позади. Внезапно оттуда раздался ужасный звук, как будто кто-то задыхался, а затем последовала целая серия ирландских проклятий.

Мы с Крисом обернулись и застыли, обнаружив, что оба пассажира мокрые — мокрые насквозь, с головы до пят. Рыжий парик забавно сдвинулся над одним ухом, а зеленая повязка сползла на глаза. С двух потрясенных носов капала вода. Лишь через несколько мгновений до нас дошло, что сей внезапный потоп произошел, когда самолет прокатился по глубокой луже, оставшейся после ливня. Наши открытые окна выполнили функцию двух точно направленных водостоков. Крис поспешил остановиться у главного входа.

Как бы мы ни старались сдержать смех, нам все же толком не удалось извиниться перед разгневанной парочкой, в конце концов с хлюпаньем удалившейся в направлении аэропорта. Когда же они исчезли из виду, мы разразились Хохотом и, держась за бока, направились в зал прибытия выпить по чашечке кофе.

За дверьми стояли десять солдат-африканцев с «Калашниковыми». По меньшей мере половина дул была нацелена на меня. Оказывается, Крис не удосужился получить разрешение на полет, и потому наше пересечение границы и посадка были расценены как незаконные. Нас арестовали и вскорости должны были доставить в тюрьму.

«Интересно, — с тоской подумал я, — когда меня освободят и успею ли я к началу занятий в понедельник?»

 

Глава 14

Мистер Манго вновь в седле

Вопреки моим предчувствиям (а я подозревал, что мы обречены состариться в застенках замбийской тюрьмы, позабытые всем внешним миром, что я никогда не вернусь к родным английским берегам, никогда не увижусь с семьей и друзьями, и что мы будем сидеть лишь на хлебе и воде), Крис оставался на удивление веселым. Даже когда нас заперли в ка-мере, вполне соответствовавшей моим представлениям о тюрьме, он уверял, что нас вот-вот освободят. У Криса напрочь отсутствовало ощущение трагедии, хотя даже он должен был прийти к выводу, что песенка его спета, когда через пару часов его вывели из камеры два солдата. Я слышал топот их ботинок по стальному полу.

Зажав уши, я безутешно ожидал звука передергиваемых затворов расстрельной команды, однако до меня доносился лишь гул пролетавших над головой самолетов. Когда Крис наконец вернулся, никаких признаков удрученности своей короткой прогулкой в Долину Смерти он не выказывал и даже заявил, что пленители наши вполне славные парни.

Затем настал мой черед.

Вообще-то оказалось, что Крис был абсолютно прав. Юноши с автоматами действительно были чертовски славными парнями. Когда стало ясно, что за исключением способности распознать крылья, пропеллеры и шасси мои познания в аэронавтике равняются нулю, группа молодых солдат, заполнившая маленькую комнату для допросов дымом, стаканчиками с кофе и пугающим количеством оружия, заметно расслабилась.

В ответ на вопрос, где я работаю, я подал положение дел в несколько более выгодном свете, сообщив, что являюсь в Ботсване футбольным тренером. Это тут же вызвало огромный интерес.

— Вы тренер ботсванских «Зебр»? Хорошая команда. Частенько делала Замбию. Так вы их тренер?

— Э-э… Нет, не совсем.

— Какую команду вы тренируете, мистер Рэндалл?

(Заполняя анкету, я начал было записывать себя как мистер Манго, и мне пришлось переправлять «М» на «Р».)

— Не уверен, что вы когда-нибудь узнаете о ней. Хм… Она называется «Касаненские Куду».

— Я знаю ее, я знаю ее! — Сие поразительное откровение исходило от какого-то горячего паренька в чересчур большой для него форме. Он в возбуждении вскочил, а затем весьма неуверенно снова уселся.

— Кто ваш лучший бомбардир?

— Хм… Ну, Артур весьма неплох, порой у Блессингса тоже прилично получается.

— А полузащитник? Кто ваш Дэвид Бэкхем?

— Что ж, Стелла отличается быстротой, хотя проход у нее несколько неровный.

— А кто еще? Кто еще?

К счастью, прежде чем разговор дошел до футбольных заслуг Ботле, в дверь просунул голову сержант, и с многочисленными «пш-ш-ш» и одним «ай!» сигареты были поспешно затушены. Все усердно принялись за канцелярскую работу, а мне объявили, что я свободен. Какой порядок расстановки игроков на поле я предпочитаю, поинтересовались солдаты, когда мы шли назад ко взлетно-посадочной полосе, — четверка-четверка-двойка или «елка»?

— Ох, — с трудом выдавил я (земля кружилась у меня под ногами после помилования от смертной казни), — надеюсь увидеть когда-нибудь «елку». Убирай колодки, Кристофер!

Летя словно вольные птицы домой, мы возвращались в Ботсвану над водопадом Виктория. Я уже давно отнюдь не восторженный новичок-турист, но когда Крис повернул рычаг управления вправо и самолет завалился набок, а двигатели ревом огласили спуск к тому, что африканцы называют «Гремящий Дым», я понял, что все испытания и бедствия этого полета, в том числе и непродолжительное заключение в тюрьму, того стоили.

С началом второй половины четверти жизнь вернулась в привычное русло. Несмотря на различные препятствия, чинимые школьной инспекторшей, прогресс не замедлялся, и я с радостью наблюдал, как дети с легкостью усваивают предлагаемый им новый материал. Когда все пошло своим чередом, у меня появилась возможность обратить свое внимание на дело Дирка — очень уж хотелось помочь семье Артура.

Так что где-то в конце первой недели я вернулся в Тебе-Ривер-Сафарис. Порядок там был восстановлен, и все выглядело в точности так, как я увидел в свой первый визит, включая и человека, медленно и угрюмо черпавшего в бассейне. Янни, продемонстрировав некоторое возбуждение, сорвался с кресла и уселся за жестяной столик рядом с мистером Муки.

— Давненько мы с тобой не виделись, Уилл. А мы все гадали, когда же ты к нам снова заглянешь. Где пропадал?

Не желая обременять их историей о тюремном заключении, я лишь пожал плечами и пробурчал что-то насчет заграничных командировок, куда мне пришлось отправиться на самолете.

— Вот как? Что ж, я полагаю, ты захочешь услышать, что нам удалось выяснить о том человеке, которым ты интересовался?

Встревоженный тем, что оба они выглядели весьма угрюмо, я кивнул. Ррэ Муки, воспылав рвением к детективной работе в Ботсване, предпринял разработку «под прикрытием» и, к некоторой моей тревоге, сошелся с Дирком напрямую, при этом, что насторожило меня еще больше, заявив «объекту», что обратился к нему по моей рекомендации. Очевидно, Дирк ничего не заподозрил и был на удивление откровенен. Он пустился в подробные объяснения процесса, зачастую носившие весьма специальный характер. По существу, объяснили мне финансисты, Дирк — мошенник, и то, чем он занимается, незаконно, причем круг его клиентов много шире, нежели мы считали поначалу. Выслать его из страны несложно, однако вернуть деньги, которые этот аферист вытянул у десятков местных жителей, будет значительно труднее. Все-таки они размещены в заграничном банке, в ЮАР. Что же мне в таком случае делать? Как можно исправить положение? Никто из них меня не обнадежил, лишь посоветовали, чтобы я не вспугнул Дирка, иначе он наверняка смоется в Йоханнесбург.

С тяжелым сердцем я поблагодарил финансистов за старания и решил оставить все как есть. Я понял, что ничего не могу поделать. Кто я такой, чтобы вмешиваться в дела людей в чужой стране? Быть может, все обстояло не так уж плохо, как мне дали понять. Ну разве можно оставить без средств к существованию целую семью? Увы, я очень хорошо знал, что можно.

И все-таки я понятия не имел, как мне разрешить эту проблему. Нет, уж лучше сосредоточиться на будничных делах школы.

А на горизонте перед нами маячило несколько весьма актуальных задач: близилось Рождество, и надо было организовывать рождественское богослужение с гимнами и заключительное собрание. Через пару недель на футбольный матч приедут дети из Начальной школы Виктория-Фоллз, частного заведения в Зимбабве, в основном для белых, а прощальное напутствие Грэхема сводилось к тому, что если мы проиграем и этот матч, то нам останется лишь «собрать вещи и поехать домой». Судя по всему, от него ускользнула нелогичность сей фразы. Но еще более важным было то, что детям предстояли экзамены, и я был уверен, что злобная инспекторша будет весьма пристально следить за их результатами. К счастью, готовность моих учеников и коллег подразумевала, что по крайней мере теоретически мы могли быть вполне в себе уверены.

«Вести ангельской внемли» звучит совершенно по-другому на жаре, а здесь под Рождество обычно бывает около ста градусов по Фаренгейту. И все же дети, под руководством миссис Сичилонго, величественно восседавшей за своим любимым роялем, были неимоверно счастливы повторять этот и десяток других гимнов по десять раз на дню. Порой я слышал, как ребятишки напевают их и по дороге домой. За исключением одного довольно неприятного инцидента, приготовления к празднику проходили гладко.

Репетициям гимнов отводилось время после утренней перемены, и поскольку сомневаться в способностях миссис Сичилонго в одиночку контролировать целую школу — всего-то семьдесят детей — не приходилось, я обычно оставался в нашей маленькой учительской, потягивая кофе и обмениваясь опытом и занимательными историями с Кибонье и миссис Кранц. И вот однажды утром, наслаждаясь исходящими из актового зала мелодичными звуками, я гулял по тенистой аллее. Пастыри пасли стада свои без всяких нареканий, как вдруг миссис Сичилонго столкнулась с технической проблемой. Она внезапно обнаружила, что часть нот на верхах клавиатуры — или же это были низы — как будто больше не звучит как следует. Вместо резонирующего чистого благозвучия клавиши теперь издавали какое-то «пронк».

— Сидите, все сидите, — миссис Сичилонго махнула пухленькими пальцами на поднявшуюся волну добровольных помощников. — Ну-ка посмотрим, что там стряслось.

Учительница открыла крышку рояля и всмотрелась. А потом закричала. И еще раз. Причем очень громко. Все в ужасе наблюдали, как из глубин рояля извиваясь, поднялась голова, а затем и раскрылся капюшон мозамбикской плюющейся кобры. А называется эта змея так потому, что имеет пагубную привычку плеваться — плеваться ядом в глаза первому встречному. Слюна кобры, если попадет в глаза, мгновенно ослепляет и оставляет жертву беззащитной перед ее нападением и смертельным укусом.

Я моментально продумал план эвакуации, однако затем решил просто присоединиться к массовому паническому бегству. В это трудно поверить, но семьдесят детей, одна крупная учительница музыки и один довольно тощий директор школы умудрились проскочить через маленькую дверь практически одновременно.

— Займитесь ей, мистер Манго, прогоните скорее змею! — кричала уже в истерике миссис Сичилонго.

— Я? Но почему я? Я ничего не знаю о змеях!

— Вы обязаны! Вы директор!

— Послушайте, мне кажется, в моем контракте вы не найдете пункта, где говорилось бы о… Вообще-то я не подписывал контракт, но…

— Габамукуни! — Миссис Сичилонго бросилась на шею изумленному садовнику, который как раз появился из-за угла, желая выяснить, из-за чего поднялась такая суматоха.

— Послушай-ка, Габамукуни, как директор я хотел бы знать, могу ли я попросить тебя об одолжении. Там у нас маленькая, вернее, не очень большая…

Когда я наконец объяснил, он улыбнулся:

— Нужны всего лишь палка и стекло, и пусть все отойдут подальше.

Я лихорадочно отодрал все еще мягкую замазку от оконной рамы, стекло которой пришлось сменить после более чем неточного удара Ху. Габамукуни нашел расщепленную палку и зашел внутрь, а мы все сгрудились у окна и стали смотреть. Прикрывая лицо стеклом, садовник посмотрел на змею. Из-за клыков кобры тут же вылетела струя белой жидкости и разбрызгалась по стеклу. С быстротой молнии Габамукуни схватил палкой метровое тело змеи и поднял над роялем. Быстро развернувшись, он двинулся к дверям. Мы все бросились врассыпную. Сначала быстрым шагом, а потом едва ли не бегом он удалился в буш, где взмахнул палкой, швырнув выглядевшую несколько удивленной рептилию высоко в воздух.

— Почему ты не убил ее? — спросил я. Мои коллеги поддержали меня гневными кивками. — Теперь кобра может вернуться когда угодно.

— Так-то оно так, — ответил парень философски. — Но ведь в нашу школу может заползти любая змея, а всех змей убить нельзя, правда?

Направляясь домой в конце дня, я весело улыбался воспоминаниям об утреннем переполохе. Не в последнюю очередь забавной оказалась и моя способность моментально поддаваться жуткой панике. Однако вся моя веселость внезапно улетучилась, когда, едва вывернув из города по направлению к холму, я узрел сверкающий белым и золотым американский катафалк, принадлежавший Фредди-гробовщику. Автомобиль стоял рядом с построенной из дерева и кирпича апостольской церковью и был окружен толпой. Приблизившись, я испытал потрясение: на верхних ступеньках церкви стояли Артур с матерью и младшими братьями и сестрами. Тогда я вспомнил, что мальчик не появлялся в школе уже два или три дня. По выражению его лица я понял почему.

Не зная, как лучше поступить, и при этом не желая навязываться, я медленно въехал на холм. И когда я уже достиг края плато, меня внезапно переполнил гнев. Как же страшна эта болезнь, как коварно она подтачивает нацию, столь много делающую во имя собственного прогресса, для достижения успеха после многих веков борьбы. Скоро, если не будет найдено какого-то медицинского и социального решения проблемы, Ботсвана будет населена лишь сиротами да их дедами и бабками. Рабочая сила страны будет уничтожена. Утешало меня лишь одно: согласно последнему анализу у юного Габамукуни туберкулеза не выявлено. Одновременно меня охватила и злоба на Дирка и ему подобных белых, которые поколениями пресыщались неимоверной добротой этой части мира, но совершенно не желали отдавать хоть что-либо взамен.

По возвращении домой настроение мое было таким тягостным, что с наступлением сумерек я выехал на проселочную дорогу, ведущую к главной, едва обратив внимание на трех жирафов, пересекавших путь передо мной, — желтый свет фар выхватил их рыжевато-коричневые изящные ноги. Медленно и натужно, со стенаниями, Старая Королева-Мама добралась до города. В «Старом доме» почти никого не было, но Оливеру, улыбчивому хозяину, удалось развеселить меня парочкой неприличных анекдотов и бутылочкой пива. Наблюдая за группой бородавочников, видимо принявших неестественные коленопреклоненные позы с целью объесть лужайку, я все размышлял, как же, черт возьми, помочь семье Артура. Покончив с пивом, я собрался было вернуться в бар, как вдруг из мрака выступили две крупные, но знакомые фигуры. Когда они подошли ближе, я действительно узнал дружелюбные лица Ханса, фермера-африкандера из Пандаматенги, и Барри, охотника из Боттл-Пана. Оба они радостно меня приветствовали. Насколько я понял, моя персона не раз послужила темой их разговоров. Хотя одному лишь Небу известно, что же эти двое говорили обо мне. Кривясь при мысли об этом, я пошел с ними в бар.

Позже, много позже, я уже изливал двум своим африкандерским друзьям тревоги, связанные с Дирком. Что же мне делать, вопрошал я мрачно.

 

Глава 15

Снова заключенный

Каким-то образом мне все-таки удалось загнать проблему Дирка и семьи Артура в глубины подсознания, чему весьма способствовали дети, которые, совершенно не подозревая о всей тяжести свалившихся на этого маленького мальчика и его родных трудностей, продолжали идти по жизни с обычной своей восторженностью. Когда через несколько дней после похорон Артур вернулся в школу, товарищи утешали его в очевидных страданиях или же всячески занимали, предоставляя ему право первого удара в игре и угощая лакомыми кусочками своих обедов. Элизабет, с присущим ей материнским чутьем, время от времени заключала Артура в складки своего цветастого платья и держала так, пока он не переставал плакать или не погружался в прерывистое забытье. Его мать, ммэ Кебалакиле, в конце занятий молча забрала Артура и лишь слабо улыбнулась мне по дороге. Когда они исчезли в мареве буша, я вздохнул и рухнул на стул, подавленный несправедливостью: ну неужели им мало одного несчастья?

До окончания четверти как в футбольном, так и в академическом плане предстояло проделать еще многое. За несколько дней до похорон ррэ Кебалакиле я получил аккуратно отпечатанное уведомление из Начальной школы Виктория-Фоллз с разъяснениями, когда они прибудут. В письме сообщалось, что чай им не «потребуется», а также выражалась надежда, что мы предоставим отвечающее всем требованиям техническое и медицинское оборудование. Я решительно схватился за свисток и потащил детей на дополнительную тренировку, хотя поле и было временно занято семейством мангустов. Увидев внушительную фигуру Ботле с мячом под мышкой, зверьки скрылись в буше подобно маленькому волнистому ковру-самолету. Брови ребятишек, до этих пор абсолютно беспечных, теперь были нахмурены: предвкушая весьма ответственный матч, защитники, полузащитники и форварды все как один взялись за оттачивание своего мастерства посредством серии весьма профессиональных на вид тренировок. Игра в «собачку-драчку» стала особенно выразительна, и, бывало, обманное движение Долли после штрафного удара, за которым следовал рывок Китсо с самого края восемнадцатиярдового поля, приводило в изрядное замешательство четверку защитников. За последние несколько месяцев дети стали столь самоуверенны, что я только и ждал финального матча и даже начал с классом-командой, равно как и с несколько смущенной клиентурой «Старого дома», отсчитывать дни до этого события.

— Осталось только восемь дней, и мы им покажем! Да, мы им зададим жару! — воинственно выкрикивал я какому-нибудь озадаченному посетителю, перекрывая шум бара и размеренный мелодичный бо-джаз — весьма необычную разновидность джаза, придуманную в Ботсване.

— Да что вы? — отвечал тот и оглядывал бар в надежде обнаружить свободное местечко, куда можно было бы безопасно удалиться.

Если относительно футбольного матча я и был настроен оптимистично, то касательно возвращения ммэ Моквены, школьной инспекторши, я отнюдь не был так уверен. Она в одиночку — действуя, судя по всему, совершенно самостоятельно, что не могло не вызывать беспокойства, — приняла решение лично проинспектировать успехи моего класса как в правописании, так и в арифметике.

— Думаю, пятница за неделю до Рождества будет самым подходящим днем для проверки знаний, — объявила она однажды, сидя за моим столом, в то время как дети убежали играть. Я сидел напротив нее на стульчике Ху, в положении, из которого, возникли у меня искренние сомнения, я вряд ли когда-нибудь смогу подняться.

— О да, понимаю, — ответил я, хмурясь, ибо щетина моя царапала коленки. — Но это последний день четверти, и нам предстоит, понимаете, предстоит последний футбольный матч, как раз после обеда. Не думаете ли вы…

— Да, думаю. Я думаю, что этот день подходит просто идеально. Утром мы проведем контрольную по правописанию и таблице умножения. Согласитесь, что это поважнее футбольного матча. — Естественно, я прилежно кивнул. — Хорошо, значит, договорились. В пятницу, прямо с утра, а затем я смогу вынести свой вердикт.

И приговор, подумал я, но промолчал. Вместо этого я снова энергично кивнул — вообще-то, не столько из согласия, сколько в неуловимой попытке принять вертикальное положение. Когда ммэ Моквена наконец удалилась, щелкнув очками, толкнув пару шкафов и взвизгнув колесами своего седана, я собрал свое воинство и раздал новое задание по правописанию и та-блице умножения. Оставив экземпляры и для себя, я поспешил домой упражняться.

Некоторые из детей, как это было во всех классах, где я преподавал, были очень прилежны, некоторые — нет. Да и способности у всех тоже разные. Однако в данном случае, казалось, первоклашки понимали, насколько важно усвоить материал как можно лучше. Таблица умножения была относительно проста, и мы все нараспев повторяли ее (наши голоса отдавались гулким эхом в классе), а время от времени я поднимал детей и для сольных выступлений. В результате даже я наконец запомнил, что шестью семь будет… В общем, уже скоро я был уверен, что моих подопечных не собьет с толку скорострельный опрос ммэ Моквены.

— А теперь, первый класс, произнесите по буквам слово… Все готовы? Все готовы? Слово «МОЛОКО»!

Сказав это, я подскочил на своем месте словно слабоумный церемониймейстер, и, к моей радости, ребятишки встали тоже и, раскачиваясь из стороны в сторону, громко произнесли слово по буквам, дружно при этом хлопая:

— Эм-о-эль-о-ка-о! Эм-о-эль-о-ка-о! Эм-о-эль-о-ка-о!

Очень часто мы все под конец урока гуськом выходили на улицу — с Элизабет во главе, а замыкал шествие юный Габамукуни, не получивший в свое время образования, но страстно желавший учиться. Мы плясали во дворе, шаркая ногами в одном и том же ритме и поднимая при этом клубы мелкой желтоватой пыли, и сочиняли коротенькие мелодии для каждого слова.

— Так, первый класс, а теперь, может, вы произнесете по буквам слово… Подождите… Подождите… Слово «ВАННА»?

— Вэ-а-эн-эн-а! — с энтузиазмом отзывались дети.

Вот так мы и ходили часами, пока Элизабет совсем не выдыхалась от жары и смеха, так что ей приходилось плюхаться в тень джакаранды, дабы отдышаться. Следуя ее примеру, дети делали то же самое, большей частью усаживаясь на Элизабет и на меня, и такмы и сидели и смеялись, пока не остывали и не начинали дышать ровно.

И все же я никак не мог избавиться от призрака Дирка и перестать думать о его махинациях. Как-то мы отдыхали в прохладном классе после особенно изнурительного «букводрома», и я снова, в который уже раз, вернулся в мыслях к этой проблеме. Пока я угнетенно смотрел в окно, Элизабет, удобно устроившись в своем креслице, рассказывала усевшимся подле ее ног детям сказку из сетсванского фольклора. Называлась она «Голубь и Шакал» и звучала примерно так:

«Как-то раз Шакал проголодался и отправился на поиски чего-нибудь съестного, и вскоре встретил голубя.

— Ага! — обрадовался Шакал. — Поймаю-ка я эту птичку да съем ее.

А Голубь спрятал голову под крыло.

— Не убивайте меня, ррэ Шакал, — взмолился он. — Пожалуйста, не убивайте. Зачем вам нужен голубь без головы?

— А где же твоя голова, ррэ Голубь? — удивился Шакал.

— Ах, моя голова заболела, — отвечал Голубь, — и я отдал ее человеку, который лечит головы в больнице. Скоро он принесет мне ее назад. И тогда вы сможете съесть меня.

— А как же ты снял свою голову? — поинтересовался Шакал.

— О, это было просто, — сказал Голубь. — Я дал Зайцу топор и попросил его отрубить мне голову. А потом отдал ее человеку, который лечит головы в больнице. Когда он принесет ее назад, я буду совсем здоров.

Шакал не догадался, что его обманывают, — ведь он своими глазами видел, что у Голубя нет головы. Поэтому в тот день он так и не убил Голубя.

На следующий день Шакал отправился за дровами. И только он начал рубить дерево, как видит — мимо идет Голубь, и голова у него уже на месте.

— Ага! Голубь снова с головой, — сказал себе Шакал. — Уж теперь-то я убью его.

— Доброе утро, ррэ Шакал, — поприветствовал его Голубь. — Как видите, моя голова опять на месте. Теперь я совсем здоров. И с новой головой чувствую себя больше и сильнее. Почему бы и вам не послать свою голову в больницу, ррэ Шакал?

И Шакал подумал, что, это, наверное, и впрямь неплохой совет — ведь он своими глазами видел, что у Голубя снова была голова.

— Ладно, возьми мой топор, — согласился Шакал, — и отруби, пожалуйста, мне голову.

Голубь взял у Шакала топор.

— Вы готовы, ррэ Шакал? — спросил он.

— Я готов, ррэ Голубь, — ответил Шакал.

И тогда Голубь поднял топор и отрубил Шакалу голову!

— Теперь ты уже не съешь меня, ррэ Шакал! — засмеялся он.

Потому что Шакал был мертв».

Пронзительно вскрикнув, дети зажали рты мягкими ладошками. Глазенки их широко распахнулись — у всех, за исключением Ботле, конечно же, который успел заснуть. Я улыбнулся их искреннему изумлению, наслаждаясь детской неискушенностью и непосредственностью. Я понятия не имел, с кем можно отождествить Дирка: с Шакалом или же с Голубем — я всегда был слаб по части притч, — однако не сомневался, что необходимо что-то предпринять, дабы остановить его коварные финансовые махинации.

Вернувшись в тот день домой, я был удивлен визитом — нет, не бегемотов, слонов или других четвероногих, но целого отряда двуногих фигур в форме: они восседали на капотах отполированных до блеска сине-белых полицейских машин. Всегда доброжелательный инспектор Рамотсве на этот раз с весьма официальным видом несколько неуклюже стоял на крылечке моего хрупкого домишки. На его лацкане потрескивала рация.

— О, Уильям. Добрый день, ррэ.

— Dumela, инспектор, — отозвался я довольно бодро, хотя сразу же смекнул, что эти ребята здесь отнюдь не потому, что проезжали мимо и решили заглянуть ко мне.

Я улыбнулся и кивнул остальным полицейским, отметив при этом, что среди них был и отец Стеллы. Обычно из школы девочку забирала мать, однако пару раз я все-таки встречал и ее молодого отца, когда он ходил с семьей за покупками. Хотя мы никогда не заговаривали, я был почти уверен, что он знает, кто я такой. За это говорил тот факт, что в подобных случаях Стелла указывала пальчиком через проходы, хихикала и что-то шептала отцу на ухо. Он определенно чувствовал себя неловко и, кажется, не мог выдержать мой вопрошающий взгляд.

— Быть может, переговорим по-быстрому в доме? — предложил инспектор Рамотсве.

— Конечно, конечно, проходите.

За ним последовали и другие полицейские — не столько из соображений безопасности, подумалось мне, сколько из любопытства: интересно же посмотреть, как живет этот legowa.

— Проблема совсем несложная, ррэ. — Инспектор откашлялся и достал блокнот. — Нам необходимо взглянуть на ваши документы. Разрешение на проживание, а также ваш паспорт.

— Конечно, конечно, — радостно согласился я и расслабился. Несомненно, это была обычная проверка: полиции просто надо убедиться, что все в порядке.

Я достал из кармана документы, несколько влажные и измятые, и попытался хоть как-то их разгладить, прежде чем передать представителю власти. Некоторое время назад я принял решение носить с собой важные документы постоянно, мало ли что может случиться.

Инспектор Рамотсве принялся весьма тщательно их изучать, в то время как остальные боролись с искушением начать открывать шкафы и ящики. Наконец он взглянул на меня:

— Видите ли, проблема в том, что нам сообщили, будто эти документы поддельные. Это разрешение на проживание и впрямь выглядит не очень достоверно. В общем, мы получили сигнал и обязаны все проверить.

— Что? Кто вам сказал такую чушь? Разрешение на проживание подписано отцом Блессингса. Вы, конечно же, его знаете — он начальник иммиграционной службы. Может, вам спросить у него, ррэ?

— О да, я знаю это, но есть одна проблема. Отец Блессингса в отпуске и уехал на свое пастбище в Центральном Кгагалагади. Его не будет недели две.

— Так, а как насчет ммэ Чики? Она тоже присутствовала, когда он подписывал.

— Она во Франсистауне. Уехала на похороны. Вернется в понедельник. А до тех пор, пока мы не получим официального подтверждения, боюсь, нам придется забрать вас в участок.

А надо вам сказать, что произошло все это в четверг.

— Может, подождем их возвращения? — улыбнулся я, все еще теша себя надеждой.

Инспектор отвел свои темно-карие очи и сказал, что ему очень жаль, но это невозможно.

Внезапно меня стал разбирать смех. Что за бред?!

— Надеюсь, камеры у вас с удобствами? — нервно хихикая, я рассеянно блуждал по дому, собирая вещи и запихивая их в сумку. Всего за несколько недель два раза оказаться в африканской тюрьме. Ха-ха, вот те на. Ну и дела! Затем меня так же внезапно охватил полнейший ужас. Что со мной будет?

Мы забрались в одну из машин. Отец Стеллы захлопнул дверцу, и мы поехали через буш, безмолвный в такую жару. Впереди нас бесшумно пролетела стайка золотистых птичек и быстро исчезла из виду.

— Так кто сообщил вам подобную ерунду, ррэ?

— Ох, боюсь, не могу вам этого сказать. Это, естественно, конфиденциальная информация. Ррэ, лучше подумайте, кто еще может подтвердить, что ваши документы подлинные?

Вперив взгляд в клубы пыли, рассеивающиеся позади нас, я напрягал мозги, силясь вспомнить, кто же еще присутствовал, когда я получал разрешение. И пока я пытался сосредоточиться, дабы выявить свидетелей того дружеского собеседования, что было у меня с иммиграционным чиновником, в голову закрались и другие тревожные мысли относительно будущего. Кто будет присматривать за детьми завтра утром? Миссис Сичилонго и Кибонье смогут провести занятия, предположил я, но как же крайне важная футбольная тренировка, последняя перед ответственным матчем? Там будет Габамукуни, и он, конечно, поможет, однако в последний раз, когда я назначил его ответственным, а сам в это время проставлял оценки под тенистыми джакарандами, наш садовник удовольствовался лишь тем, что обвел мяч вокруг детей, поиграл им коленями и головой, а затем отправил в сетку вне досягаемости ошеломленного вратаря Хэппи. Кроме того, конечно же, стояла проблема контрольных, которые должна была провести инспекторша. Представляю, как ммэ Моквена будет рада узнать, что временный директор школы заключен в тюрьму по подозрению в незаконной иммиграции, подделке документов и одному лишь Небу известно в чем еще. Я уже видел, как эта дамочка неумолимо берет управление школой в свои руки, щелкает очками, запрещает футбол и начинает изо дня в день муштровать детей. Я же тем временем буду влачить жалкое существование на воде и хлебе, сочиняя мемуары и записывая их на клочках жесткой бумаги, вымоленной у сурового надзирателя.

И тут меня осенило. Ну конечно! Ммэ Моквена! Суровая инспекторша так жаждала проверить мои полномочия, что даже — она сама сказала мне об этом — посетила иммиграционную службу, дабы убедиться, что все в порядке.

Когда мы остановились во дворе полицейского участка, я взволнованно заявил инспектору, что вспомнил, кто может свидетельствовать в мою пользу, и он был весьма удивлен моей нетерпеливостью, особенно когда я схватил его за руку и, пока мы поднимались по ступенькам и входили в стеклянные двери, принялся отплясывать джигу.

— Сейчас проверим, ррэ, — только и сказал он, усадив меня в удобное кресло в приемной, а сам ушел в кабинет.

Вцепившись в пластиковый стаканчик чая из rooibois отнюдь не стимулирующего напитка, я ждал, наблюдая за полицейским персоналом, снующим туда-сюда во исполнение своих служебных обязанностей. Вознадеявшись, что ммэ Моквена окажется моей спасительницей, сколько бы иронии в этом ни заключалось, я сосредоточился на загадке, кто же это предпринял попытку — и, надо признать, весьма удачную — подложить мне такую свинью.

До этих пор мои отношения с местными жителями были неизменно теплыми, а во многих случаях и дружескими. С Клевером мы все так же то и дело встречались за бутылочкой пива в «Крутом кабаке», а Пинки частенько весьма громко и бурно приветствовала меня на улице и даже познакомила со своими не менее эмоциональными подружками. К этому времени я знал родителей большинства детей, и они неизменно выражали свою признательность за все мои старания и от души давали разнообразные советы, как мне лучше устроить свою жизнь в Касане. Экспатрианты, с которыми я общался, были людьми вполне культурными и приятными, а некоторые — пилот Крис, Оливер, Боан и другие — стали моими добрыми друзьями, и мы общались также за пределами «Старого дома». Единственный, с кем я когда-либо обменивался резкими словами, был Дирк, но это было давно.

Если только, если только… И тут на меня снизошло очередное озарение. Если только попытки ррэ Муки добраться до сути махинаций Дирка оказались не столь ловко замаскированными, как тот воображал. Но каким же образом Дирк связал меня со своими злополучными клиентами?

Мои размышления были прерваны голосами, раздавшимися из кабинета инспектора. Он провел к себе посетителя через другую дверь, и теперь оба энергично обсуждали что-то на сетсвана. Хотя мне и не было понятно, о чем шла речь, я тут же узнал отнюдь не сладкозвучные интонации ммэ Моквены. Что же она говорит? По тону ее судить трудно, ибо даже когда эта дама была спокойна, ее голос все равно звучал пугающе резко. По крайней мере, она хоть пришла.

Вскоре, минут через десять, я услышал, как инспекторша удалилась, и затем воцарилась тишина.

Я сидел и ждал, легонько постукивая ногами по мраморному кафелю.

По дороге домой, в машине инспектора, который направлялся на футбольную тренировку, все прояснилось. Мои подозрения, естественно, оказались верными. Дирк, или же один из его сыновей, накануне поздно вечером подкинул дежурному сержанту записку, в которой излагался ряд подозрительных причин моего пребывания в Ботсване. Многие были столь абсурдными, что я даже до конца их и не понял. Кажется, там было все, начиная от торговли слоновой костью и заканчивая браконьерством — якобы я незаконно охотился на очень редкие виды, — однако эти домыслы были отвергнуты полицией как совсем уж смехотворные. Пожалуй, более всего меня задело обвинение, что я являюсь своего рода постколониальным агитатором, распространяющим идею, будто британцы более желательны в качестве учителей и наставников молодежи, нежели их ботсванские коллеги. Я уже собрался было разубеждать в этом инспектора, но тут он заверил меня, что в подобную чушь никто не верит. К моему величайшему удивлению, ммэ Моквена подтвердила не только подлинность моих документов, но и мою полнейшую пригодность к работе.

— Мне очень жаль, но вы поймите: нам необходимо было удостовериться, что ваше пребывание в Ботсване законно. Инспектор взглянул на меня несколько сконфуженно. Я кивнул и подтвердил, что понимаю.

— А как вы думаете, почему мистер Дирк оговорил вас, ррэ?

— Ну, я не совсем уверен, но скорее всего…

Мое повествование так захватило инспектора, что он пропустил половину своей тренировки. Несомненно, он воспринял мои слова очень серьезно.

 

Глава 16

Ответственный матч

Наверное, из всего своего пребывания в Касане последний день зимней четверти я буду вспоминать все-таки с особой нежностью. Тем утром, когда я забирался в Старую Королеву-Маму, река Чобе, источник жизни этой засушливой страны, полнилась кипучей деятельностью. По течению, в сторону Замбези, пролетели фламинго, эти розовые птички с длинными черными ногами. Казалось, они передвигались с точно такой же скоростью, что и поток. Гиппопотамы, уже расположившись с комфортом в сочной черно-коричневой грязи по берегам, сначала проследили за их изящным перелетом, а затем обратили свое внимание на крики и хлопанье крыльями грифов и африканских марабу на островке посреди реки. Те боролись за самые вкусные куски, еще остававшиеся от трупа недавно убитой импалы. Лев, леопард или гепард, поймавший свою добычу, наверное, сейчас залег где-нибудь под лоснящимися серыми кустами мопане и спал, видя сны о грядущих охотах.

По дороге в школу я проехал мимо бредущего в город Клевера — транспорта у бедняги до сих пор не было. Я остановился и предложил его подвезти. «No matata», — ответил он бодро и махал мне вслед, пока я не скрылся за поворотом. Крис держал путь в аэропорт, он тоже весело мне помахал и помигал фарами, когда я замедлил скорость, давая семейству бородавочников перейти дорогу. А когда я проезжал мимо детей, направлявшихся в школу, они узнавали Старую Королеву-Маму и, забросив сумку за плечо, начинали бежать за мной, со смехом маша рукой, возбужденные мыслью о школе. А также предстоящим ответственным матчем.

Конечно, было бы здорово завершить эту историю победой «Касаненских Куду», но, увы, сие невозможно. Однако с радостью довожу до вашего сведения, что финальный матч в нашем сезоне закончился с ничейным результатом, 2:2. Хочется особо отметить прекрасный удар головой Артура, который наверняка в какой-то степени поспособствовал тому, что жизнь мальчугана стала более терпимой. Да, кстати, рисунок, который он мне как-то показал, наконец-то стал отражать реальное событие.

Второй наш гол был забит в конце первого тайма, после сногсшибательного паса Долли прямо на кончик носа Ху. Маленький китайчонок тогда разразился потоком слез и был совершенно безутешен, пока кому-то не удалось втолковать малышу, что он вывел нас на два мяча вперед. Однако затем дело приняло несколько более тревожный оборот, когда нашим соперникам, столь великолепно смотревшимся в выделенной спонсорами форме, во втором тайме удалось сравнять счет. К счастью, третий их гол по непонятным причинам судьей засчитан не был.

Когда я уже уходил с футбольного поля, ммэ Кебалакиле отделилась от группы матерей, которые всячески ее утешали. Сквозь пыль она медленно подошла ко мне.

— Спасибо, мистер Манго, — проговорила она. — Спасибо за все, что вы для нас сделали.

Постепенно все выяснилось. Дирка навестили Ханс и Барри, чья христианская мораль была в высшей степени оскорблена, и вынудили его выписать обналичиваемые банковские чеки, дабы расплачиваться со всеми своими «клиентами». Они явно не ограничились словами, визит их несомненно был сопряжен с физическим воздействием, потому что, когда Крис увидел, как начальник службы иммиграции и инспектор полиции усаживают в самолет Ботсванских сил обороны Дирка, его ругающуюся на чем свет стоит женушку и взбесившихся детишек, тот был изрядно потрепан, одежда его изорвана, а под глазом у афериста красовался синяк.

Наши гимны имели величайший успех, и меня так тронуло пение детей, что я даже присоединился к ним сам, к вящему неудовольствию всех оказавшихся в пределах слышимости. А что касается оценок за итоговые контрольные, то даже суровая инспекторша не нашла поводов для недовольства. Отчет о футбольном сезоне, сотворенный тренером и оглашенный Долли родителям, странным образом не содержал результатов матчей, за исключением выдающейся ничьей с Начальной школой Виктория-Фоллз. Вообще-то, у тех, кто не видел наших матчей, после этого доклада могло даже сложиться впечатление, что нам только и подавай что «Манчестер Юнайтед» в качестве соперников.

 

Эпилог

Громко фыркая, он умудрился пройти крутой поворот — несмотря на то, что одновременно с этим крутил счетчик, наверняка при этом жульничая.

— Верно ведь, как считаешь?

— Простите?

Я ведь точно, абсолютно точно слушал, о чем говорил мой друг таксист. Однако каким-то загадочным образом смысл сказанного им так и не достиг моего осажденного разума. Мне только-только удалось прийти в сознание после обратного перелета из Кейптауна, сопровождавшегося просто неприличным количеством бесплатного виски да ужасающе скучной беседой с верзилой исландцем, всю дорогу талдычившим о проблемах ловли сельди.

Я понял, что успел стать другом таксиста, потому что на всем протяжении довольно скучной серой дороги от аэропорта Хитроу до города он неизменно называл меня «братан» и утверждал, что я «славный парень». Теперь водитель отодвинул окно перегородки чуть пошире и в нарушение всяких правил повернулся ко мне на своем сиденье.

— Простите, что вы сказали?

— Ну, верно ведь, а?

«Что верно?»

— Да я про эти светофоры. Ну, с таймерами и прочим. Вот чертова хрень! Простите мой французский.

Он энергично нажал на гудок, пока мы объезжали Марбл-Арч и поворачивали на Оксфорд-стрит, а затем резким шлепком усеянной золотыми кольцами руки опустил боковое стекло. На громком и внятном английском мой друг предложил какой-то невероятно худющей, словно борзая, покупательнице с распродажи «Спринг» возвращаться туда, откуда она явилась: «Врубаешься, дорогая?»

— Нда, разобраться бы с этими светофорами, согласен?

Несогласие, уверен, было бы для меня неоправданным риском, и потому я решил сменить тему, сказав:

— Вообще-то я только вернулся из Африки. Забавно, но ближайший светофор находился где-то в пятистах милях от того места, где я жил.

И это была истинная правда. Какие-либо попытки упорядочить движение четырехколесного и четвероногого транспорта наблюдались лишь при въезде на двустороннюю пыльную дорогу в Габороне да в расползающихся пригородах Франсистауна.

К некоторому моему удивлению, когда мы снова резко остановились, водитель поймал мой взгляд в зеркале заднего обзора.

— Во как? Так ты был в Африке? И где именно, братан? Где был-то?

— О, я был в Ботсване, на северо-востоке страны.

— Ага, я врубаюсь. Ну как же, знаю. Это где-то рядом с… Как же это называется… Рядом с… Ботсвана — это же в Кении, да? Вроде так. А ты был в Мельбурне? Отвали! Прикинь, мой шурин, правда теперь уже бывший, он там живет. Гран-при, говорит, там классное. Может, как-нибудь доберусь туда… Иисусе, ну ты это видел? Идиот!

Взвизгнули тормоза, и мы решительно остановились. Я вздохнул, и при взгляде на отражение в витрине универмага мысли мои унеслись прочь. По саванне Ботсваны, проплывая на фоне платьев для коктейлей и хай-фай дисплеев, катилась Старая Королева-Мама. Повсюду, под сенью колючек мопане и баобабов, кормились животные, неотъемлемая декорация моего пребывания в Африке. Они столь живо приблизили меня к миру дикой природы — миру, поначалу казавшемуся невероятно чуждым. Теперь же, в самом центре цивилизации, мне казалось, что жизнь без него я едва ли вынесу. Африка, подобно опытной соблазнительнице, как однажды заметила Карен Бликсен, «отдается вам, когда вы уже собираетесь покинуть ее». Только теперь я осознал, насколько прочно вплелся в ткань жизни в Касане.

Вглядевшись, я различил в кузове грузовичка обращенные к ветру лица детишек — лица «Касаненских Куду», моей команды, моего класса. Без всяких сомнений, они двигались к своей новой победе, своему футбольному триумфу. В зеркальном стекле отражалось каждое лицо, запечатленное мною в момент, когда я в последний раз их видел: мои подопечные радовались результату матча с высокомерной Начальной школой Виктория-Фоллз. Вот Ботле, довольно зевающий, с удобно сложенными на животике руками, радостно скачущая Глория, восторгающийся Кортни, серьезный Блессингс. Я вижу спокойное лицо Олобогенг, хихикающих Долли и Скайи, Китти и Стеллу, Хэппи и Китсо, я вижу, как грустно улыбающийся Артур обнимается со своими новыми закадычными друзьями Хакимом и Ху.

Хотя в памяти моей они такими и останутся, пока мы вновь не встретимся, в реальной жизни дети эти, конечно же, повзрослеют, чтобы достигнуть — и я не испытываю в этом ни малейших сомнений — того, что было за пределами возможностей их родителей и родителей их родителей. Главным образом потому, что они имели счастье родиться в обществе, основанном на принципах справедливости, в стране, где честное правительство всячески стремится предоставить своим гражданам образование, которое позволит им быть конкурентоспособными и на мировой сцене. Это страна, решительно настроенная на успех, нация, уверенно пытающаяся отбросить шаблон несостоятельности, навязанный Африке Западом. И эти дети, я надеюсь, будут среди первых на континенте, кто отринет стереотипы прошлого, кто гордо выпрямится во весь рост.

Когда мои ученики исчезли в сказочном мире рождественских каникул, я обнаружил, что в последний раз протираю свой стол. Я как раз тщательно заворачивал рисунки, сделанные «специально для мистера Манго», и убирал их в конверт, дабы по дороге домой с ними ничего не случилось, когда из-за двери мое внимание привлек уже знакомый зов на сетсвана: «Коко, rre koko!» Открыв, я увидел делегацию приветливо улыбающихся учителей и родителей в сопровождении Габамукуни и Элизабет. Можно им войти?

Когда посетители наконец ушли, снова пожелав мне всего хорошего, были они, я думаю, порядком разочарованы.

— Gosentle, rre! — бормотали они. — Go, sentle.

— Go siame, — желал я им в ответ.

Ммэ Сичилонго, которую уполномочили вести переговоры, потихоньку спросила меня — миссис Кранц при этом утвердительно кивнула, — не хочу ли я остаться на директорской должности постоянно, ибо кандидатуры лучше не найти. Обычно лесть производит на меня глубокое впечатление, однако на сей раз я вынужден был покачать головой и отклонить предложение. Как бы я ни наслаждался этим африканским приключением, сколько бы пользы оно мне ни принесло, в действительности я, как теперь мне стало понятно, приехал в Касане, чтобы избежать склеротического эффекта ответственности — сохранить безопасную дистанцию от столов и картотек, правил и указаний, счетов и бланков. И теперь, наверное, настало время снова отправиться в путь. Мое собственное образование едва только начало формироваться.

Несмотря на то что их постигло разочарование, впоследствии все сотрудники школы остались довольны приглашением на должность директора некоей дамы из Замбии, которая имела двадцатилетний стаж управления учебными заведениями. Со своей «старомодной африканской фигурой» и проницательным, но добрым взглядом, она, не сомневаюсь, вполне справится с будничным руководством маленькой школой.

Конечно же, я сожалел о своем решении. Каждый день, пока я буду заниматься «обычной деятельностью» в Англии, меня будут заставать врасплох воспоминания о жизни в Касане, об обширных просторах Калахари, симпатичных экзотических тварях, с которыми я сталкивался каждый день. Но с наибольшим теплом я буду вспоминать людей, с которыми познакомился в Ботсване, — и особенно, конечно же, «Касаненских Куду».

— И запомни, платные зоны ни хрена не помогают, — никак не унимался таксист. — А нашему мэру, чтоб его черт побрал, все пофиг. Он на метро ездит. А у них там в Африке есть платные зоны?

Я со стоном закрыл глаза — но за миг до этого на главной витрине универмага «Селфриджез» я заметил огромного серого слона со сверкающими бивнями, поднимающего могучую голову. А когда мы двинулись дальше в потоке закопченных лондонских автомобилей, я увидел, как он поднимает хобот и трубит. И звук этот отозвался в моем сердце.

 

Благодарности

Путешествуя по югу Африки, я повстречал так много прекрасных, добрых и благородных людей, что всех их здесь просто невозможно перечислить. Впрочем, несколько человек, так сказать, помогли мне лечь на курс, и без их содействия я никогда бы не оказался в Касане. Так, в Кейптауне мой друг Шеф Дилье помог мне стать на ноги, а Фил направил мои стопы в нужную сторону. В Девоне Тоня Крукшенк представила меня Майку и Джейн Бингам, именно через них я и познакомился с семьей Фримэнов в Палапье, благодаря которым обрел глубокое понимание жизни Ботсваны.

Я также премного благодарен всем своим друзьям и знакомым (увы, перечислить их всех здесь невозможно), кто оказывал мне столь теплый прием в Касане: семье Ранкинов, Хизеру Карр-Хартли и всем коллегам, благодаря которым преподавание в школе «Nokya уа Botselo» обернулось сущим удовольствием. Меня с неизменным радушием принимали Кибонье и Саймон Хили, и я очень скучаю по их чудесной компании. Благодаря Энди и Гей Макгрегорам, а также моему крестнику Джейми я совершил одно из самых памятных путешествий в своей жизни, пережил массу веселых моментов и, наконец, обзавелся весьма удобным домиком на колесах на Блэк-Айл для писательства. Спасибо вам всем.

В те редкие моменты, когда путешествия таки утрачивают всю свою притягательность, очень здорово взять и поехать в «Эксленд», где меня неизменно принимают с особой теплотой. Моя семья, без всяких сомнений, все так же рассудительно и великодушно оказывает мне поддержку. Я просто счастливчик.

Ричард Бесвик, Тамсин Берриман и Кирстин Брэйс из «Абакуса», а также мой суперагент Кейт Хордерн по-прежнему присматривают за тем, как вращается колесо моей Фортуны, и без их поддержки, советов и удивительно доброго юмора процесс написания этой книги мог бы оказаться далеко не столь приятным.

Безусловно, главная причина того, что он доставил мне столько радости, — это выдавшаяся мне возможность рассказать о тех поразительных мальчиках и девочках, которых я повстречал в Ботсване. От души желаю им всяческих благ.

Французские Альпы, февраль 2005 г.