В голове у Барни прояснилось, но не от ночного воздуха, а от обстановки в ресторане. Над гардеробом красовался, как икона над алтарем, огромный фотопортрет мэра Джимми Уолкера, возглавлявшего одну из самых коррумпированных администраций в городе, прославившемся разгулом коррупции. Этим портретом Галлахер хотел придать своему заведению особый шик и добиться внимания бродвейских знатоков. Барни понял, пора забыть о том, что его новая работа не стыкуется с логикой. Сам он учился в школе, названной именем продажного нью-йоркского мэра Уильяма Гейнора. Никто из учителей не проинформировал его и его бедных друзей, что они посещают мемориал памяти худшего из мэров в истории города. Зато тех, кто плохо учил предметы, нещадно искажаемые учителями, ждала суровая кара. Судья Сибери и Ля Гардиа не удостоились от ньюйоркцев статуй.

Барни чувствовал себя ослом. Он дал слово, что наплюет на все ухищрения Мотли и Доджа. Общество пронизано невидимыми потоками, в которых легко парить, не прилагая усилий. Ему предстояло найти эти потоки, чтобы уподобиться птицам, которые носятся в воздухе без единого взмаха крыльями. Он должен был обязательно воспользоваться токами коррупции, испускаемыми людьми, пускай для этого пришлось бы брать пример с остальных и корежить себя. Зато его жизнь стала бы несравненно легче.

— Не тревожься, что у тебя будет сразу две женщины, — бубнил ему в ухо Мотли, пока они ждали хозяина, чтобы тот отвел их к столу. — В Ветхом Завете полно славных героев, имевших наложниц.

Их подвели к угловому столику, откуда они могли наблюдать за происходящим в ресторане. Барни запихнули в угол вместе с Селестой, Мотли и Додж сели справа и слева от них. Джоко задержался у бара с приятелем. Были заказаны бифштексы из вырезки и напитки.

В ресторан ввалился коренастый мужчина, выглядевший так, словно подкладка его пиджака была набита детскими погремушками. Половина знаменитостей, заполнивших зал, обрадовалась его появлению. Даже Мотли соизволил объяснить Барни, понизив голос:

— Лейтенант бродвейского участка полиции в штатском. Тебя никогда не удивляло, что какого-нибудь Билли Холидея вечно ловят на наркотиках, а у светской публики все чисто? Полиция держит индустрию развлечений под контролем, не пуская в Нью-Йорк самых лучших ее специалистов. Забавно, что полиция, заботясь о нашем здоровье, помешалась на Билли Холидее и Ленни Брюсе, хотя весь Бродвей балуется травкой. Если ты продюсер и у тебя премьера, изволь заплатить этим блюстителям закона сто пятьдесят долларов.

— Истинный герой Бродвея — мэр Уолкер, — сказал Барни, глядя, как официант расставляет напитки на клетчатой скатерти. Одновременно он поглядывал на Селесту, чтобы подключить к беседе. В ее взгляде читалось завуалированное изумление: как ее кавалер умудряется серьезно высказываться на посторонние темы, сидя так близко от нее? Ему доставляла удовольствие ее доверчивость. И мягкость — впрочем, сейчас она сменилась в ее глазах скучающим выражением. Все это пробудило у него интерес. Ее нога была теперь крепко прижата под столом к костяшкам его пальцев. Изображая безразличие к этому обстоятельству, он спросил: — Знал ли этот клоун Уолкер, что соблюдать законы бесполезно, раз действуют иные, скрытые законы политического механизма?

— Вот-вот, — поддакнул Зигги, одобряя мужающего на глазах Барни.

Додж тоже кивнул.

— Вы правы, Барни, — только и вымолвил он, выразив, таким образом, удовлетворение новыми взглядами Барни. Барни не доверял Доджу, однако воспринял его реплику, как комплимент.

— Уолкер и его подкупленные инспекторы раздавали на Рождество цыплят и по ведру угля, ну, а бедняки были готовы целовать их в зад, — подхватил Зигги с язвительной усмешкой. — Беднякам невдомек, что подкупленные инспекторы получают в сотни раз больше от домовладельцев, не ремонтирующих их квартир.

Барни отвернулся от Селесты, чтобы вовлечь в беседу побольше народу. Когда он снова посмотрел на нее, у нее был такой вид, словно он ее предал. Ей требовалось постоянное внимание. Неужели она не знает, что он и так слишком хорошо помнит об ее присутствии, даже когда разговаривает? Она наверняка чувствует, что уже вторглась в его воображение, иначе не вела бы себя так независимо. Отворачиваясь, он демонстрировал, что считает ее поведение слишком навязчивым. При этом хорошо знал, что в следующий раз уже не сможет оторвать от нее глаз, пускай даже ее навязчивость выйдет за рамки.

Но в следующий раз обнаружилось, что Селеста спокойно пьет, не обращая на него внимания. Он знал, что она обижена, поэтому и заставляет себя не отрывать глаз от рюмки. Впрочем, ее нога оставалась на прежнем месте. Ему нравилось, что телесный контакт между ними сохранен, хотя она зла на него.

— А вы как думаете? — обратился он к ней с целью втянуть в разговор.

Она по-прежнему больше интересовалась рюмкой, чем им.

— Меня раздражает, когда нападают на систему.

Зигги поспешил на защиту Барни, заподозрив, что она таким образом выгораживает своего отца. Селеста отличалась проницательностью ума, но отец поместил ее в модную школу для девочек, из тех, что пользуются успехом в соответствующих кругах, а там делали упор скорее на манеры, чем на природную пытливость.

— Порой, — лукаво проговорил Зигги, — точное описание системы выглядит как нападки на нее.

— Совершенно верно, — подтвердил Додж, не желая вызывать у Селесты отрицательных эмоций.

Зигги вспомнил своего младшего сына. Когда мальчишке было года четыре, он или жена, укладывая его спать, держали за руку, пока не уснет. В тот недолгий период сын не мог без этого обойтись. Зигги часто укорял себя, что не умеет угадать момент, когда сын, погрузившись в сон, перестает нуждаться в его присутствии. Если Зигги убирал руку слишком рано, мальчик садился в кровати и устремлял на отца недоверчивый взгляд. Каждую ночь Зигги подвергался испытанию, пока не научился расслабляться и не набрался терпения, чем вызвал доверие сына к отцу во многих отношениях. Сейчас Зигги с мечтательной улыбкой вспоминал жесткий стандарт, который навязал ему сын. Онсдал экзамен. Сын давно забыл то время, зато Зигги до сих пор гордился тем, что при присущей ему торопливости умел в нужный момент проявить родительское терпение. Это достижение удерживало его на плаву в бизнесе, даже когда палуба уходила из-под ног. Он вспоминал, как бесчувственно вел себя на похоронах собственного отца; неужели он, подобно сыну, забыл драгоценные моменты близости? Зигги было свойственно ломать голову над этими загадками в самые неподходящие моменты. Он не мог от них отмахнуться и был рад этому: они служили напоминанием, что оплакивать надо не саму смерть, а кратковременность и несовершенство жизни, которая доводит людей до кончины.

Официант принес мясные блюда, они принялись поглощать второй ужин за вечер.

Барни и Селеста находились так близко друг к другу, что стоило Мотли и Доджу приступить к еде, как они почувствовали себя наедине. Барни использовал при еде только правую руку, так как левая оставалась под красной клетчатой скатертью, крепко прижатой к ее бедру. В процессе еды она то клала ногу на ногу, то меняла положение, вследствие чего его рука в конце концов оказалась у нее между ляжек. Выражение ее лица нисколько не изменилось. Однако стоило ему легонько стиснуть ей ляжку, как она дернулась и сдвинула ноги вместе. Его рука переместилась ей на колено.

Барни чувствовал, что переспать с этой красивой женщиной, подстегиваемой амбициями, не составит никакого труда. Он покосился на Мотли и Доджа. Те нарочно не смотрели в их сторону. Барни они казались сейчас заговорщиками. Он ничего не мог от них утаить. Как ни старались они выглядеть тактичными, его трудно было обмануть. Люди шоу-бизнеса задыхаются от избытка чувств, но не имеют сердца. Он заметил, как Мотли и Додж переглядываются, одобряют их близость, видят, где пребывает его рука, и предвкушают результаты. Можно было подумать, что они готовы присоединиться к ожидающему его чувственному восторгу.

Впрочем, Мотли думал не о сексе: «Ему везет, он близко к цели».

Додж думал: «Вот крыса и попалась в крысоловку».

Никто за столом не осмеливался возобновить разговор, поэтому все четверо сосредоточились на бифштексах. Еда при такой сосредоточенности показалась очень вкусной, хотя никто не испытывал ни голода, ни интереса к насыщению. Барни держал Селесту за колено и не решался заговорить. Селеста остерегалась открывать рот, так как боялась выдать свое смущение и одновременно удовлетворение.

Барни мог бы потреблять сейчас даже сырую брюкву — его рука на ноге Селесты добавляла пикантности. Ощущение своего могущества прогнало сон. Не будь Селеста так честолюбива, Барни никогда бы с ней не познакомили. О контакте, установившемся без всяких усилий с его стороны, оставалось бы тогда лишь мечтать. От постели их отделяли считанные мгновения. Все происходило само собой — амбиции творят в интимной сфере чудеса. Селеста была воплощением непосредственности. В ней проснулась уступчивость, которая при других обстоятельствах никогда бы не проявилась. Сидя рядышком с Селестой и соприкасаясь с ней телами, Барни чувствовал, что он и она — мужчина и женщина, буквально созданные друг для друга. Он содрогнулся, поняв, что Доджу трудно было не посягнуть на Сиам. Поэтому быстро опустил голову и зажмурился, чтобы прийти в себя.

Мотли вытер рот и озабоченно сказал:

— Мне пора. Завтра много дел.

— Как будто дела могут оторвать вас от еды, — произнесла Селеста, воспользовавшись удобной возможностью, чтобы прервать свою немоту.

— Чего ради оставаться? — Мотли подмигнул. — Все равно вы меня не слушаете.

Додж отхлебнул воды и тоже высказался в том смысле, что пора закругляться.

— Вы уж нас извините. — Мотли улыбнулся и сделал вид, будто желает пожать Барни его спрятанную под столом руку.

Барни подал ему другую руку. Мотли был рад своей неудаче. На его физиономии читалось: «Отлично сыграно!» Он послал Селесте воздушный поцелуй.

Мотли и Додж поспешно покинули ресторан. Потеряв Барни и Селесту из виду, Мотли хлопнул Стью по спине.

— Видал, какие голубки?

— Мы сцапали мерзавца! — ликующе отозвался Додж.

— Не понял.

— Селеста Веллингтон. — Додж произнес это имя без всякой интонации, словно учился читать. — Она — находка. Теперь он у нас в кармане.

— О чем ты говоришь, черт возьми? Это ты у него в кармане!

— Пораскинь мозгами! Если он взбрыкнет, то ему придется расстаться не с одной Сиам, а с целым процветающим бизнесом. Две певицы — не одна. А я добавлю ему еще, чтобы получше зацепить. Теперь он никуда от нас не денется. Богатство важнее самолюбия.

— Надеюсь, ты прав, — с сомнением ответил Зигги. — Мне надо хорошо выспаться перед встречей с Твидом.

Глаза Доджа перестали блестеть и затуманились.

— Не дай Гарланду тебя переиграть.

— Это когда Селеста станет нашей, а я превращусь в твоего партнера? Гарланда ждет сюрприз. Лучше скажи, почему тебе так хочется заиметь Селесту, когда у тебя и так ломится конюшня?

— Из кабинета трудно различить, где успех, а где отступление. Что ни утро я получаю кучу дурных новостей: отмена гастролей, болезни, отказы, рухнувшие сделки, отсутствие площадок, иски, неоплаченные счета. Соотношение между плохими и хорошими новостями — десять против одной.

Это Мотли мог понять. Он протянул гардеробщику номерок. Додж попытался его утешить:

— Сиам — целеустремленная девочка, можешь за нее не волноваться. Карьера для нее важнее всего остального. Подожди, сам увидишь.

Зигги покачал головой.

— Смешно, что ты втюрился в творение собственных рук.

— Здесь действует какая-то таинственная алхимия. — Додж помахал рукой хозяину ресторана, трусившему к ним. Он сказал ему пару благодарственных слов, хозяин закивал и тепло простился с обоими.

Мотли посмотрел на Стью; ему не нравился его самоуверенный вид.

— В чем дело? — спросил Додж скорее воинственно, чем озабоченно.

— Не хочу портить твое оптимистическое настроение.

— Давай, порть.

— Пустое.

Додж был уверен в себе.

— Пойми, Зиг, они оба у нас под замком;

— Надеюсь, что мы не сотворили Франкенштейна.

— Из Сиам? Никогда!

— Из Барни.

Додж пропустил Зигги вперед.

— Что с тобой? Он отлично справляется.

— Этого я и боюсь. — Зигги провел рукой по лицу. — Как бы он не оказался слишком хорош. Как бы не почувствовал свою силу.

— Зигги, ты начинаешь пугаться собственной тени.

Барни и Селеста выпили за столом еще по одной. От выпитого и от недосыпа Барни ощущал пленительную легкость. Он смотрел на ее полуобнаженную грудь. От этого занятия его оторвал незнакомый толстяк.

— Добрый вечер, мисс Веллингтон. Джоко сказал, что я могу поместить о вас заметку в завтрашней газете.

Селеста отодвинулась от Барни.

— Прошу вас, ничего личного.

— А как насчет профессиональной стороны? Джоко говорит, что вам светит успех, а он редко ошибается.

— Завтра утром вам позвонит Зигги. Я вас не прогоняю, — поспешила она с извинениями. — Наоборот, мне лестно.

Он слегка кивнул, давая понять, что с такой искренностью она далеко пойдет, и отчалил.

— Не перебраться ли нам куда-нибудь, где меньше народу? — предложила она.

— В Центральный парк?

— В парке слишком опасно.

— Ты говорила о месте, где мало людей, — напомнил он.

— Ко мне. — Она сказала это как бы через силу, давая понять, что испытывает смущение.

— Хорошо.

Она порывисто стиснула его руку.

— Официант! — позвал Барни.

Официант подбежал со стремительностью, редко демонстрируемой персоналом нью-йоркских ресторанов.

— Можно счет?

— За все уплачено, сэр.

Барни полез в карман за чаевыми.

— Об этом тоже позаботились, сэр.

Селеста навалилась на него всем телом, накрыла его руку, остававшуюся у нее на колене, и улыбнулась, оправдываясь за свою застенчивость.

— Тогда разменяйте мне двадцатку, — попросил Барни официанта. — Мне нужна мелочь, чтобы вызвать такси.

— Такси уже подано, сэр.

— Большое спасибо. — Барни не привык к такой предупредительности.

— Вам спасибо, сэр, — ответил официант и занялся другими клиентами.

Селеста забавлялась зрелищем его неподготовленности к щедрости Доджа и Мотли и спокойно ждала, какими будут его дальнейшие действия.

В замешательстве Барни машинально подергал себя пальцами за нос и почувствовал запах Сиам, сохраненный его кожей.

— В чем дело? — спросила Селеста, почувствовав в нем резкую перемену.

— Селеста, — медленно проговорил он, убирая руку от лица, — я не могу поехать с тобой.

— Не глупи. Привыкай, что за тебя платят другие. Этого требует их бизнес. Не относись к этому так серьезно. Пошли, выпьем еще по одной у меня.

— Я не могу.

Она выпустила его руку. Лицо Барни было безмятежно, она же через силу спросила:

— Почему?

— Ты тут ни при чем.

— Бизнес?

— Нет.

— Значит, я. — Она отвернулась.

— Селеста, я поднес пальцы к носу и почувствовал, что от меня пахнет другой женщиной.

— Мне все равно.

— А мне не все равно. Пожалуйста, Селеста, не отворачивайся.

Она не подчинилась. Вместо этого поднялась и спокойно вышла вместе с ним из ресторана. Прежде чем сесть в машину, она сердито бросила:

— Хотелось бы и мне так же оставаться в памяти мужчин.

Он попытался помочь ей сесть в машину, но она отвергла его помощь. Таксист повернул ключ зажигания, мотор взревел. Барни нагнулся и постучал в стекло. Ему все еще хотелось, чтобы она взглянула на него напоследок и прочла доброжелательство на его лице. Машина тронулась с места, он побежал рядом. Ему никак не удавалось увидеть ее лицо — в стеклах отражались яркие бродвейские огни. Когда машина на мгновение очутилась в темном месте, он увидел ее опечаленное лицо. Она сидела, отвернувшись, чтобы скрыть свои чувства.